Хочу рассказать об одном железнодорожном генерале, который помог мне разобраться в сложной железнодорожной логистике и, главное, помог поверить, что именно спокойные, деловые и доброжелательные отношения между людьми являются совершенно необходимым условием успешной работы. Сколь много ни было бы техники, все равно все решают люди, никакие компьютерные системы не защитят вас от неприятностей, если ими управляют неумные или недобросовестные люди.

Звали этого человека, да и зовут, дай бог ему здоровья, Александр Семенович Голубченко. В прошлом, в советские времена, он занимал пост первого заместителя начальника Алматинской железной дороги. Тогда практически вся повседневная деятельность железной дороги была в руках первого заместителя начальника дороги. Это был очень высокий пост. И люди, занимающие этот пост, имели очень высокие железнодорожные звания, поскольку это в каком-то смысле военизированная служба. Там тоже система генералов и прочие всякие знаки отличия, которыми они очень гордятся, хотя одевают свои мундиры только по очень торжественным поводам или в очень официальной деловой обстановке.

Сначала расскажу, как мы с ним познакомились. Это было где-то в самом начале моего угольного пути. Я тогда уперся в несколько совершенно неожиданных препятствий, возникших на пути транспортировки моего угля. Я буду говорить «моего угля», «моих вагонов», но, конечно, это были угли не мои и вагоны не мои, но пока ты не будешь считать предмет своей деятельности личным, у тебя ничего не получится.

Итак, я бился лбом об стенку, у меня ничего не получалось. Ни на дороге, ни в отделении, ни на станции, ни в Москве в Министерстве путей сообщения. Я бегал по московским коридорам, искал правду. Вдруг какой-то чиновник очень невысокого ранга, говорит: «А чего Вы здесь бегаете? У Вас на Октябрьскую железную дорогу, на должность заместителя начальника, пришел замечательный человек – Александр Семенович Голубченко. Вы возвращайтесь завтра утречком в Ленинград, придите к нему и все ему объясните. Он Вам поможет и научит, как надо работать».

Я так и поступил. Утром я примчался на Октябрьскую железную дорогу. Сюда всегда было приятно ходить, просто даже из-за расположения здания Управления Октябрьской дороги. Оно было построено еще в самом начале строительства российских железных дорог, и тогда ему удалось занять совершенно замечательное место – с задней стороны театра имени Пушкина. Абсолютно тихое, спокойное место, и вместе с соседними зданиями оно создавало очень красивый архитектурный ансамбль. Просто посещение Управления железной дороги доставляло немалое удовольствие. Но это все касалось только фасадной части здания, а внутри все было обыденно, произведена перепланировка, появились какие-то служебные помещения более поздней постройки. Планировка же парадной части здания осталась без изменения и привлекала своей торжественной красотой. Я любил там бывать, особенно мне нравилось ходить по высоким чинам. Они занимали кабинеты в фасадной части здания, которые принадлежали высоким железнодорожным генералам ещё при царе-батюшке.

Итак, я врываюсь в приемную Александра Семеновича Голубченко, прорываюсь к нему и начинаю что-то бурно ему объяснять, что вот непорядок, это надо так, это не так. Он спокойно улыбнулся и сказал: «Марк Петрович, вы сядьте, спокойно все объясните, в чем Ваши проблемы и давайте мы постараемся вместе разобраться, как их надо решить. Я Вам помогу, поверьте мне». И сказал он это настолько добрым голосом и с такими тёплыми интонациями, что я «выпустил пар», перестал надувать щеки, сел и действительно спокойно, как мальчишка старшему товарищу, рассказал, что вот, Александр Семенович, вот так и так. Он, конечно, все сразу понял, и через 15-20 минут, когда я от него вышел, у меня началась совершенно другая жизнь.

Во-первых, все стало на свои места, а во-вторых, он дал команду своим подчиненным: начальнику отделения дороги и начальнику станции, через которую я работал, – и мне открылись ворота туда, где были самые простые, самые надежные пути. Это был тот случай, когда большой начальник помогает не потому, что ему кто-то что-то за это пообещал, нет, этого никогда не было в наших взаимоотношениях, да и в отношениях ни с кем из руководителей Октябрьской железной дороги. Они просто понимали, что если человек хочет сделать что-то полезное, то ему надо помочь. И они это делали с большим знанием дела и с добрым сердцем. Вот так все и случилось. Так завязались наши отношения.

Потом я стал к нему заходить уже почти без предварительной договоренности и делиться впечатлениями о своих каких-то, может быть, даже небольших проблемах. Рассказывал ему о нерадивости чиновников, о каких-то недостатках, которыми стоило бы заняться, выходил с предложениями что-то улучшить. Александр Семенович в дальнейшем открыл мне дорогу и в кабинет Николая Емельяновича Аксёненко, когда тот работал уже в министерстве. Александр Семёнович рекомендовал Аксёненко обратить на нас внимание и привлечь к своим важным, очень важным для железной дороги вообще, и Октябрьской железной дороги в частности, делам.

Вспоминается многое из нашей совместной работы, нашего общения. Вот один из эпизодов. Как-то раз я ехал в Москву поездом «Красная стрела». Я знал, что на этом же поезде едет кто-то из заместителей начальника дороги. А каждый заместитель начальника дороги имел обязательно свой вагон-салон, который прицеплялся в конце состава поезда «Красная стрела». Сейчас мне не вспомнить, кому принадлежал этот вагон, во всяком случае, меня пригласили в нём ехать. Часть вагона занимал уютный салон, с отделкой, выполненной с большим вкусом в стиле старых традиций, где можно было спокойно поговорить, попить чайку, съесть хороший бутерброд. Конечно, там имелась нормальная удобная спальня для главного действующего лица и очень комфортные купе для сопровождающей команды. В общем, все там было замечательно.

Неожиданно выяснилось, что в этом составе есть еще один вагон, такой же или почти такой же, вагон Голубченко. Я как-то не придал значения тому, что в этом поезде едут два заместителя начальника дороги, и с тем и с другим у меня сложились прекрасные отношения. И вот я стою около вагона, в который меня пригласили, и вдруг вижу, что идет по перрону Александр Семёнович. Он спрашивает: «Марк Петрович, а вы что здесь?!» Я говорю: «Да вот я еду в этом вагоне». И смешно и грустно. Взрослый человек, а обиделся, как ребёнок.

При очень хороших деловых отношениях между заместителями всегда существовала некоторая конкуренция. Как же так, человек, с которым мы работаем, с которым чаёк вместе попиваем, всё хорошо, и вдруг этот человек поехал не в моем вагоне, а в вагоне моего коллеги из соседнего кабинета, грубо говоря. Вот такой мелкий штришок, который демонстрирует степень уважения и ревностного отношения к партнерам. А для меня это ещё оказалось и хорошей наукой.

Мы дружили с семьей Александра Семёновича много лет. У меня работали его родственники, которые до этого жили в Киргизии и убежали оттуда, когда русским там стало уже невыносимо трудно жить и работать.

С этим человеком нас связывали весьма доверительные отношения. Об этом говорит тот факт, что среди очень немногих представителей железной дороги Александр Семёнович Голубченко оказал мне честь и принял участие в праздновании моего 60-летия. В конце девяностых опять наступили тяжёлые времена. Организовать приличный банкет в солидном ресторане было тогда очень непросто, но у нас как-то всё хорошо получилось. Собрались представители нескольких поколений, которые, так или иначе, стали частью моей судьбы – мои коллеги по «Светлане», по институту, по бизнесу из Петербурга, из Москвы, коллеги из морского порта, и конечно, из различных служб Октябрьской железной дороги. Пожалуй, из всех гостей Александр Семёнович Голубченко имел самый высокий социальный статус, но вел себя очень демократично, впрочем, как всегда. Все прошло превосходно. Мы шутили, танцевали, веселились и гуляли до четырёх часов утра. Семейство Голубченко подарило мне Петербургский пейзаж. Я не знаю художника, думаю, что его автор кто-то из студентов или выпускников Мухинского училища, а может Академии художеств. Картина сохранила какой-то необыкновенный и ни с чем не сравнимый петербургский дух. Эту картину я привез с собой в Австралию, и она висит на видном месте в гостиной моей квартиры. Это вид на Храм-Спаса-на-Крови со стороны Летнего сада.

Хочу немного рассказать о семье Терентьевых, с которыми меня познакомил Александр Семёнович. Они приехали в Ленинград из Киргизии. С Александром Семёновичем их связывали родственные отношения, а именно, один из сыновей Голубченко женился на дочери этих совершенно замечательных людей. Они работали в Киргизском филиале Института космической техники, занимались, может, не слишком глобальными проектами, но являлись специалистами очень высокой инженерной квалификации. Это удивительно доброжелательные, открытые и энергичные люди. Причем, в этой супружеской паре, несомненно, главной фигурой была Нонна Павловна, женщина с горящими глазами, с неутомимой энергией, которой хватало на воспитание внуков и уже очень взрослых сыновей, которых она тоже продолжала воспитывать, причем к сыновьям она  относила и мужа своей дочери. Она обожала своих внуков и просто лучилась, когда говорила о них.

Потом жизнь нас развела, но мне всегда очень трогательно и приятно, уже, будучи в Австралии, получать от нее письма, хотя это бывает не так часто. Мне интересно было услышать её мнение и обсудить с ней мою книгу «Прыжок кита». Я надеюсь, что она станет не только читателем, но и соавтором книги, которую я сейчас пишу, знаю, что она, наверняка, вспомнит не одну историю из наших отношений и расскажет о ней с хорошим чувством юмора. Думаю, что это будет интересно моим читателям.

На этом я закончу рассказ о прекрасном человеке, замечательном железнодорожном генерале – Александре Семёновиче Голубченко, который и сейчас продолжает свою трудовую деятельность.

Вернусь к теме Николая Емельяновича Аксёненко. Я рассказывал о том, как он в начале наших отношений помог нам войти в угольный бизнес. Тогда он занимал пост первого заместителя начальника дороги. Не надо думать, что Николай Емельянович управлял железной дорогой, сидя в своем кабинете. Нет, это было не в его правилах. Допустим, требовалось везти уголь из Сибири, за счет этого получить деньги, которые использовать на пополнение фонда заработной платы или ремонта путей, короче, для нужд дороги. При этом возникала масса сложностей. Он с совершенно невообразимой энергией, неутомимостью и напористостью мотался по всей Сибири, по всему Кузбассу, объяснял людям, как и что надо делать, уговаривал их, доказывал, что это полезно для дела. В конце концов, он их прессовал и заставлял делать то, что необходимо.

Моим коллегам доводилось сопровождать Николая Емельяновича в таких поездках. Они честно мне признавались, что выдержать этот темп совершенно невозможно. Личный салон-вагон, необходимое количество машин, транспорта, это все всегда имелось в распоряжении Аксёненко. Он спал по два-три часа в сутки, всё остальное время уходило на совещания, поездки, селекторные переговоры и другие неотложные дела. Я часто встречал Николая Емельяновича в аэропорту Пулково. Он выходил из самолета бодрый, здоровый, жизнерадостный, а рядом с ним его сотрудники и мои коллеги выглядели совершенно разбитыми, на них было больно смотреть. Они после таких поездок жаловались: «Боже мой, надо же месяц отпуска давать после такой трехдневной командировки с Аксёненко». Он был таким всегда и во всем – четким, жестким, требовательным и абсолютно надежным. Именно таким я его запомнил.

Потом довольно быстро, а в то время все происходило очень быстро, Николай Емельянович перебрался в Москву в Министерство путей сообщения. Сначала он занял пост заместителя министра по пассажирским перевозкам. Эта должность считается далеко не самой важной, не самой престижной в железнодорожной иерархии, но все понимали, что это просто плацдарм, с которого он потом передвинется на другую ступеньку.

Запомнилась одна забавная история, связанная с Николаем Емельяновичем. Тогда он, будучи в должности заместителя министра по пассажирским перевозкам, занимался раскруткой проектов, бесспорно, важных для всей сети железных дорог России. Среди них были и проекты, связанные с перевозкой угля. Мы с начальником Октябрьской дороги Анатолием Александровичем Зайцевым заранее договорились, что в определённое время придём к нему на приём.

Вдруг, перед самой поездкой со мной случилась беда. Я себя безумно плохо почувствовал. У меня начались сильные головокружения, потом оказалось, что это неожиданный спазм сосудов, надо было его просто пережить, перележать, отдохнуть немножко, но я не мог себе этого позволить. Ведь я уже договорился с начальником дороги, специально для меня Аксёненко организовал совещание, на котором предполагалось принять принципиальнейшие решения для моего бизнеса. Эти решения играли ключевую роль в судьбе всего бизнеса, укрепляли мои позиции в отношениях с поставщиками угля, надежность схемы, по которой я работал, открытость и перспективность этой схемы. И вдруг получается, что я могу сорвать поездку. Никто бы меня не понял, если бы я не поехал. Конечно, никто бы и не осудил, но осадок бы остался. Я принял твердое решение – независимо от своего состояния ехать на эту встречу.

Мы ехали на поезде «Красная стрела» с одним из руководителей дороги, хорошим моим товарищем Сашей Курдиным. Когда мы вышли из вагона в Москве, стало ясно, что для меня составляет большой труд даже дойти до Министерства путей сообщения, хотя обычно эта дорога занимала всего несколько минут. Меня просто шатало из стороны в сторону. Ширины тротуара для меня явно не хватало, чтобы сохранять прямолинейность движения. Саша меня поддерживал под руку, и мы вот в таком состоянии дошли до министерства, вошли в приемную. Я рухнул на какой-то стул, попытался собрать себя в кулак, чтобы хотя бы ровным шагом войти в кабинет Аксёненко, когда наступит моя очередь. Секретарь меня пригласила, я вошел. И вот этот путь от двери до стола хозяина кабинета, может пять метров, может меньше, мне вспоминается сейчас просто, как путь на голгофу. Каждый шаг давался с огромным трудом. Я рухнул в кресло, стоящее у стола Аксёненко. Николай Емельянович сразу заметил, что со мной что-то не так, и спросил: «Что с Вами? Объясните». Тут же нажал кнопку селекторной связи и велел срочно вызвать врача или сестру из медпункта. Уж не помню, как всё это происходило, но тут приступ стал настолько сильным, что у меня появились, извините за неаппетитность, какие-то позывы к рвоте, нет, никакой рвоты не случилось, но вырвался какой-то такой крик изнутри, с которым нельзя было справиться. Николай Емельянович вскочил из-за стола, куда-то убежал, вернулся с большим оцинкованным ведром, дал его мне в руки и сказал: «Марк Петрович, не стесняйтесь». К счастью, мне ведро не понадобилось. Пришли медики, сделали какой-то укол и потом куда-то меня отвезли, это уже неважно.

Теперь самое главное, ради чего я эту историю рассказываю. После этого, когда уже Николай Емельянович стал министром, мне и моему коллеге Саше Михаэлю частенько приходилось встречаться, сталкиваться лбами со многими работниками железных дорог. У Саши выработался такой прием. Когда мы обращались к человеку достаточно высокого ранга, к какому-нибудь начальнику одной из дорог, а это высокий ранг людей, Саша делал задумчивую мину и говорил: «Слушайте, – предположим, Иван Иванович, – скажите, пожалуйста, Иван Иванович, а Вы когда-нибудь в кабинете министра путей сообщения блевали?» Наступала гробовая пауза, никто не понимал, о чем идет речь, тогда Саша Михаэль говорил: «А вот, между прочим, Марк Петрович блевал». Наступала недоуменная пауза, и я не помню ни одного случая, чтобы тут же не принималось решение в нашу пользу. Вот такая смешная история. Все бывает в жизни. Иногда и цинковое ведро помогает решать  серьезные проблемы.

После этого случая в кабинете Николая Емельяновича, я две недели пластом отлежал в малюсенькой квартире моей двоюродной сестренки в Москве. Хотя я рвался в самолет, но, к счастью, водитель моих друзей, который привез меня из министерства к сестре, сказал: «Марк Петрович, я вас в аэропорт не повезу. Во-первых, Вас все равно в самолет никто не пустит в таком состоянии, а во-вторых, я не хочу брать грех на душу». Я не помню, как звали этого немолодого человека, но он проявил такую жесткость, которая, наверное, спасла мне жизнь. А всего-то-навсего произошёл спазм. Мне просто нужно было вылежаться. Мне делали какие-то уколы, и я никогда, тьфу-тьфу, дай бог, чтобы этого не вспоминать, и я никогда больше к этому не возвращался. Но цинковое ведро – это ключевая точка в этой истории.

Далее
В начало