Несостоявшийся

Может быть, во мне говорит обида несостоявшегося музыканта, но хочу воспользоваться подходящим поводом и поделиться своим печальным опытом музыкального творчества.

В школьные годы семь лет счастливого беззаботного детства были отняты у меня обучением игры на фортепьяно. Точнее, попыткой моей матери дать своему чаду музыкальное образование. Ее родители в детстве не могли учить ее музыке, о чём она очень сожалела, хотя никаких музыкальных талантов я у неё не замечал. Думаю, что в молодые годы она симпатизировала какому-нибудь парню, который хорошо играл на музыкальных инструментах и был душой компании. Вот за это я и нёс свой тяжкий крест.

На мою беду среди немногочисленного скарба, уцелевшего у нас после блокады, сохранился и очень красивый кабинетный рояль. Его незначительный размер позволял ему следовать за нами повсюду. Для него находилось место в любой комнате, где нашей семье доводилось жить. Более того, бредовая идея обучать детей музыке ударила также и по моей дочери, когда пришёл её черёд.

Корпус рояля был изготовлен из древесины персидского ореха. Богатые возможности этого благородного дерева использовались для инкрустаций в малозаметных местах, чтобы не портить строгий облик инструмента. Так, с обратной стороны крышки клавиатуры на меня смотрела голова перса с пышной черной бородой. Много часов я провел вместе с этим персом, жалуясь на свою мальчишескую муку – часами сидеть перед открытыми нотами и делать вид, что их изучаю. А в это время мои друзья занимались более интересными делами, например, катались на коньках по улице, зацепившись крючком за кузов проходящего грузовика. Иногда, если везло, удавалось вторым крючком вытаскивать лежащие в кузове кочаны капусты.

Не подумайте, что мать заставляла меня учиться и тратила на это немалые деньги, потому что их было некуда девать. Совсем нет, в 1949 году отца в один день уволили с очень высокой и хорошо оплачиваемой должности, и он снова стал рядовым инженером. Но мать, обладая талантом незаурядной портнихи, день и ночь сидела за швейной машинкой, чтобы её сын не пропустил ни одного занятия из-за изменения финансовых возможностей семьи.

Занималась со мной чрезвычайно доброжелательная и музыкальная женщина. Опытный педагог, она всю жизнь проработала в детской музыкальной школе и воспитала немало настоящих музыкантов. Я думаю, что неудача её постигла только в двух случаях – со мной и с её собственным внуком, который имел безукоризненный слух, однако музыкантом всё же не стал.

С трёх лет внук воспроизводил мгновенно любую мелодию, которую слышал, причём с помощью любого предмета, из которого удавалось извлечь хоть какие-то звуки. Предпочтение он отдавал собственному голосу. А репертуар выбирал из боевых комсомольских песен. Однажды во время отчётного концерта детей мальчик выскочил на сцену и громко воспроизвёл строку из популярной тогда песни о двух друзьях, которые радость и горе делили по принципу: «Тебе половину и мне половину». Мальчик встал в позу, напоминающую позу Ленина на броневике, и завопил: «Тебе половину и мне пополам!» Публичный триумф оказался недолгим, и внук вместе с невидимым броневиком был в грубой форме удалён со сцены любимой бабушкой. И, тем не менее, в этот момент бабушка, крепко прижимая к себе малолетнего сорванца, ещё не теряла надежду сделать из него великого музыканта.

Мой случай стал для учительницы музыки абсолютно уникальным. Она дружила с моей матерью, и у нас с ней сложились прекрасные отношения. Я успешно скрывал своё нежелание заниматься музыкой, потому что не хотел огорчать мать. Более того, все семь лет я получал отличные отметки на итоговых концертах, с каждым годом исполняя всё более сложные произведения. Но при этом, стоило закрыть ноты, и я не мог повторить ни одной музыкальной фразы из только что исполненной пьесы. У меня полностью отсутствовала музыкальная память. Ну а воспроизвести мелодию, которую я слышал, пусть хоть тысячу раз подряд, я был совершенно не в состоянии.

Наконец, мучения закончились, и я облегчённо вздохнул, надеясь, что никто больше не будет пытаться сделать из меня музыканта. Но через много лет моя музыкальная история получила неожиданное продолжение.

Первые годы работы у Староса совпали с появлением в Ленинграде различных новаций, одной из которых стали популярные тогда молодёжные кафе. Одно такое кафе открылось на улице Восстания недалеко от улицы Некрасова. Называлось оно «Буратино». По вечерам там играл небольшой джаз, в основном состоявший из молодых инженеров нашего КБ. Иногда мы с женой тоже выбирались туда, оставляя дочку на попечение бабушки. Было лестно восседать рядом с маленькой эстрадой, в перерывах вместе с музыкантами выпивать по чашечке кофе, по рюмочке – этакая богемная обстановка!

Но однажды во время такого перерыва ко мне подсел ударник Гоша Грахов, который несколько лет спустя стал начальником технологического отдела в отделении, которым я руководил. Гоша сказал, что у них уходит контрабасист, и он предлагает мне занять в их ансамбле вакантное место. Сначала я решил, что он просто шутит. Тогда я ему поведал печальную историю своих музыкальных мучений. Однако и этот рассказ не остановил Гошу. Он стал мне объяснять, что быть контрабасистом в их ансамбле может любой человек независимо от слуха, памяти и прочих глупостей. Дело в том, что если контрабасист – рослый парень, то это придаёт особый шарм ансамблю и даже повышает его ставки за выступления. Надо только проникновенно склоняться к контрабасу и повторять несколько простейших заученных жестов, а остальное всё сделают другие члены ансамбля. Он рассказал, что им всё время не везет – попадаются малорослые контрабасисты. Маленьким тяжело носить свой контрабас, а всем остальным членам ансамбля уж очень надоело таскать за них инструмент. К счастью, в этот момент моя жена почувствовала, что нашей семейной жизни и её надеждам вырастить из меня серьёзного инженера угрожает опасность, и прервала не только беседу, но и дальнейшие походы в это уютное молодёжное кафе.

Про хитрого аспиранта

Маленькая зарисовка из середины шестидесятых годов. В эти годы команда Староса терпела серьёзные поражения. После неудачного обращения к Хрущёву Филиппа Георгиевича отстранили от работы в Зеленограде, и он целиком сосредоточился на работе в своём Ленинградском конструкторском бюро. Произошло это буквально за день до отставки Никиты Сергеевича.

Одно из правил, которое мы, молодые сотрудники, обязаны были неукоснительно соблюдать, заключалось в том, что наша научная деятельность ни при каких обстоятельствах не должна мешать повседневной работе. Он говорил: «Вы можете работать в сутки двадцать четыре-двадцать шесть часов – это ваше дело, но вы должны полностью справляться со всеми своими работами. При этом вы обязаны также поддерживать свой научный потенциал и как можно скорее защитить свои кандидатские диссертации». Ну, а между строк звучало ещё и такое предупреждение: «Только не вздумайте написать какую-нибудь простую и очевидную вещь, как это принято во многих диссертационных работах. Каждая диссертация должна стать каким-то маленьким, но вашим личным открытием, каким-то новым словом. Пусть она будет вызывать возмущение, но она ни у кого не должна вызывать презрение. Я этого вам никогда не позволю». И мы старались придерживаться данного правила.

Наша небольшая команда занималась теорией вычислительных процессов в ЭВМ, в частности, в сферу моей деятельности входили вопросы организации работы машин в реальном масштабе времени и в режиме разделения времени. Защита наших диссертаций обычно проходила довольно трудно. Диссертант, окрыленный собственной самоуверенностью, может быть, даже наглостью, раскапывал ту жилу, которая ему казалась очень интересной. Но уже тогда мы поняли, что нестандартность, новизна работы — это, бесспорно, её достоинство, но только тогда, когда диссертация уже защищена. В случае же, если защита ещё впереди – это является труднопреодолимым препятствием. Ну, а уж, когда мы преодолевали этот барьер и становились дипломированными кандидатами наук, то чувствовали себя почти королями мира. Мы уже сами старались поддерживать молодых ребят, которые к нам очень часто обращались за помощью, за советом и рвались в настоящую серьезную науку.

Однажды случилось так, что к нам обратился довольно молодой преподаватель одного из Ленинградских институтов, кажется, из института Авиационного приборостроения. С этим человеком мы и раньше пересекались на каких-то конференциях, семинарах. Он сказал, что закончил, как ему кажется, довольно интересную работу, которая уже готова к защите, и хотел бы, чтобы я написал на неё отзыв. Чтобы я не сомневался в том, что работа действительно сильная, он между делом упомянул, что с ней уже подробно ознакомился Виктор Ильич Варшавский. Виктор Варшавский – мой товарищ, впоследствии доктор технических наук, профессор, абсолютно талантливый человек, а ещё большой любитель шуток и розыгрышей. Для меня его рекомендация много значила. К тому времени он тоже защитил кандидатскую диссертацию, много внимания уделял теоретическим аспектам современной вычислительной техники и вычислительной математики. Я согласился: «Ну, конечно, Вы приготовьте какой-нибудь основной тезис Вашей работы, потому что мне некогда будет долго ею заниматься, и я постараюсь дать Вам положительный отзыв».

Надо же такому случиться, что через несколько дней я на улице встретил Витю Варшавского. Мы разговорились, и я вспомнил об аспиранте: «Слушай, вот, кстати, здорово, что я тебя встретил. Ко мне обратился один преподаватель (я назвал его фамилию, но сейчас не хочу её упоминать), он попросил меня написать отзыв на его диссертацию и сказал, что эта работа тебе очень понравилась». Виктор удивился: «Кто-кто?» – «А, вот, такой-то. Он сказал, что его работа весьма интересная». — «Да, он ко мне действительно обращался и сказал, что у него перспективная работа, и я тоже пообещал ему дать отзыв. Но знаешь, что особенно интересно? Он упомянул, что с работой уже ознакомился Марк Петрович Гальперин, и она ему показалась очень хорошей. Тогда я подумал, как же я могу не дать ему отзыв, если это сделал Марк Гальперин. Он-то уж посмотрел». Короче говоря, стало понятно, что, как сейчас бы сказали, этот человек решил нас немножко «развести».

Мы обиделись и решили, что вот это тот случай, когда каждый из нас готов сделать какую-нибудь гадость, которая бы, мягко выражаясь, не способствовала этому человеку стать кандидатом технических наук. Я пришел в лабораторию и тут же поделился этой новостью со своими молодыми коллегами. Они меня тоже дружно поддержали: «Да, конечно, надо, надо его проучить». Я сказал: «Ну, хорошо. Давайте, ребята, подумаем, кому же поручить написать убийственный отзыв на эту работу». Впрочем, здесь двух мнений быть не могло. Все единогласно решили поручить это дело Владимиру Сергеевичу Тимощуку, наиболее остроумному и въедливому мужику из нашей команды с хорошим математическим образованием. В работе много ссылок на научные труды в области математики, вот ему и карты в руки.

Судьба Владимира Сергеевича сложилась довольно тяжело, он прошёл всю войну, причем, как случайно нам стало известно, большую её часть в штрафбате, но, тем не менее, выжил, уцелел. После войны пошёл учиться на матмех университета, закончил его и стал очень толковым специалистом, правда, с практическими результатами у него как-то не всегда ладилось. Однако Тимощук был широко эрудированным человеком, обладал хорошим острым языком, знал огромное количество анекдотов и умел их рассказывать. Кроме того, он умел мастерски организовывать любые застолья, что только ему обычно и поручалось. В этих случаях он отбрасывал все дела, брал чистый лист бумаги, очень долго затачивал карандаш и потом расписывал всю стратегию приготовления данного застолья. Как правило, он писал сценарии всех праздников, которые проводились тут же в стенах лаборатории Дворца Советов.

И вот, Владимир Сергеевич взялся за задачу, которую мы перед ним поставили – грамотно и очень интеллигентно, положительно оценить диссертацию, но так, чтобы с ней даже в голову не пришло выходить на защиту. Он просмотрел очень много литературы, подробно ознакомился с текстом диссертации и написал положительный отзыв. В нём говорилось, что эта работа связана с распознаванием образов, удивительно актуальна, интересна, в ней есть такие-то нюансы, вот такое-то положение крупного учёного таким-то образом опровергнуто диссертантом и так далее. В общем, была накручена бездна всяких позитивных эмоций, из чего следовало, что работа просто блестящая, но… в заключении говорилось, что есть только одно замечание: «к сожалению, предложенный в работе метод распознавания образов не позволяет отличить даже пятиконечную звезду от свастики».

Надо учесть, что со времени окончания Великой Отечественной войны прошло ещё меньше двадцати лет, и такое замечание было абсолютно убийственным, несмотря на более чем благожелательную и благоприятную форму отзыва. Получив такой отзыв, неудачливый соискатель кандидатской степени отозвал свою работу из Ученого Совета. Когда он видел меня на улице, то просто переходил на другую сторону, и только через десять лет у него хватило смелости повторно выйти на Учёный Совет, конечно, уже с другой работой. В конце концов, ему всё же удалось защитить кандидатскую диссертацию.

Вот так жестоко мы наказали человека, отняли у него лишние десять лет счастливой и более или менее обеспеченной жизни. Но мы ничуть об этом не жалеем, потому что есть вещи, через которые переступать не следует вообще никому, а тем более человеку, который хочет найти своё достойное место в какой-то современной области науки и техники. А достойное – это значит, что не само место достойно, а человек должен быть достоин этого места.

«Кармен» в одесском варианте

Эта история к моей научно-педагогической деятельности имеет весьма косвенное отношение. Я просто расскажу один маленький забавный эпизод, который связан с тем, как я «руководил» аспирантами-одесситами.

С моим коллегой Кириллом Бодашковым мы приехали в Одессу по абсолютно прагматическому вопросу. На местном заводе фрезерных станков им. С.М. Кирова проходили испытания систем числового программного управления. Эти системы разработали мы, а изготавливались они другими производствами, и предназначались для оснащения простейших фрезерных станков, так называемых двухкоординатных. В процессе этой работы мне дали двух аспирантов-одесситов из заочной аспирантуры Ленинградского института точной механики и оптики. Мне трудно сейчас точно вспомнить направление их работ. Они занимались чем-то, так или иначе связанным с моими тогдашними интересами. Ребята молодые, энергичные, и когда они узнали о моем приезде, конечно, постарались хоть немножко показать нам Одессу, окрестности, а также спортивный лагерь при Одесском политехническом институте, расположенный в живописном месте на берегу Чёрного моря. В общем, они пытались как-то нас развлечь и в то же время не повредить делам, которые привели нас в этот прекрасный город.

Жили мы в хорошем старинном отеле в центре города. Скажем, особыми удобствами он не блистал, но считался одним из брендов Одессы.

Мы целый день проводили на заводе, а вечером встречались с нашими друзьями. Однажды директор завода пригласил нас послушать «Кармен» в Одесском оперном театре. Побывать в Одессе и не посетить знаменитый Одесский театр оперы и балета, было бы просто неприлично. Мы, конечно, с радостью согласились. Дело в том, что директор завода ранее занимал высокий пост в местной партийной иерархии. Кажется, он занимал должность второго секретаря горкома партии, и, конечно, ему не составляло труда достать билеты, причём на места в соответствующей части партера.

Действительно, наши места оказались в первом ряду, где обычно сидела элита. Только мы от этой элиты отличались тем, что нас двоих сопровождала лишь одна дама – жена директора. Она была в вечернем декольтированном платье, шею и руки украшали драгоценности. Мы же, в простой одежке без галстуков, даже без пиджаков, рядом с ней чувствовали себя немного неуютно. Это и понятно. Мы приехали в командировку в жаркую часть страны и, как нам казалось, вполне могли себе позволить такую вольность. Меня удостоили чести занять место рядом с супругой директора, справа же от меня сидел Кирилл.

Опера «Кармен» в одесском варианте запомнилась мне на всю жизнь. Достаточно сказать, что возраст актрисы, исполнявшей роль главной героини колебался где-то лет от пятидесяти пяти до шестидесяти, а весила она, как мне показалось, килограмм сто пятьдесят. Я не хочу говорить об особенностях её голоса, но выглядела она довольно комично, впрочем, не в этом дело.

Начался спектакль. Я очень старался сосредоточиться на том, что происходило на сцене и даже вникнуть в особенности голосов артистов и оценить технику исполнения знакомых арий, но довольно быстро меня сморило, и я мирно задремал. Дело в том, что после жаркого дня, проведенного на пляже, мы попали в кондиционированное помещение. Не скрою, что после пляжа мои аспиранты устроили замечательный обед с отличной закуской, с хорошим коньяком. Мы немножко выпили, но пьяны, конечно, не были. Когда же попали в театр, то, несмотря на громкую музыку, звучащую буквально рядом, нас постепенно «развезло». Я тихо и мирно уснул, положив голову на плечо своей соседки слева. Она же, бедняжка, весь первый акт просидела в одном положении, замерев, чтобы не побеспокоить крепкий сон своего гостя, уважаемого представителя научных кругов города Ленинграда.

Я проснулся только в самом конце первого акта. Программка выскользнула из моих рук и благополучно сползла на пол. Я виновато посмотрел на свою соседку, мой же коллега жутко веселился. Он даже не пытался меня как-то толкнуть, разбудить, так как хотел, чтобы я до дна испил свою чашу позора.

Вот так мне запомнилась Одесса, так мне запомнились научные успехи моих аспирантов и их вклад в ленинградско-одесскую дружбу.

Муравьиная история

Эта небольшая зарисовка позволяет понять, что такое научные конференции в те годы и как они проводились. Прежде всего, надо сказать, что большую часть их участников составляли люди науки – преподаватели, профессора, доценты высших учебных заведений. Для них эти конференции являлись частью повседневной деятельности, которая включала в себя встречи, обмен мнениями, публикации научных статей и так далее. Для нас же, бедолаг, трудившихся в промышленности, они считались, скорее, формой отдыха, хотя нам тоже было не лишним пообщаться с серьёзным научным миром, себя показать, услышать и узнать что-то новое.

Я расскажу об одной такой конференции. Она начиналась сразу после майских праздников и проходила примерно в десяти километрах от Сочи, недалеко от Мацесты. Мы приехали, конечно, заранее, числа тридцатого апреля. В Сочи жили родители моей жены, очень близкие мне люди, с которыми я виделся довольно редко. И мне, конечно, очень хотелось повидаться с ними, тем более что для этого оставались свободные дни.

На эту конференцию мы приехали с моим коллегой Ясенем Дьяченко. Ясень – специалист по технологии больших интегральных схем, что не имело прямого отношения к теме конференции, а я считался специалистом по системам управления и созданию вычислительных машин. Я предложил «украсить» нашим присутствием только три заседания: пленарное, это уж, как бог велел, заседание на котором будет мой доклад и заседание, на котором будет выступать Ясень. Дьяченко был человеком законопослушным в каком-то смысле, и, когда я ему представил свой план, он как-то испуганно замолчал. Ясень подумал о том, что ему придётся отчитываться перед своими товарищами после возвращения, и такой отчёт может никому не доставить большой радости. Но потом мой коллега здраво рассудил, что он не просто «Светлановец», а ещё и активный, весёлый, жизнерадостный человек, спортсмен, опытный альпинист и, конечно, вправе самостоятельно решать, как ему поступать. Он нахмурился, помолчал и сказал: «Согласен, будем действовать по твоему плану».

Жили мы в гостиничном комплексе «Спутник», который состоял из трех зданий весьма низкого туристического класса. В каждом номере имелось по четыре спальных места в виде двухэтажных конструкций. Все удобства, конечно, находились в коридоре. Но, в конце концов, какая разница, на чём ты спишь, когда на сон остаются считанные часы, а рядом море, гора Ахун и весёлая компания. Это же замечательно! Поэтому оставалось только хорошо распланировать своё время.

Погода стояла довольно холодная, даже и думать нечего было, чтобы зайти в море. Но в комплексе имелся бассейн, который очень скрасил нашу жизнь в этой гостинице.

Про саму конференцию, ей богу, ничего сказать не могу. Мы и вправду не очень-то интересовались её содержанием, однако много общались, расположившись в удобных креслах около бассейна, а потом, когда стало теплее, с удовольствием переместились на пляж.

Запомнился небольшой бар, в котором всегда царил полумрак. Бар, кажется, назывался «Якорь». Там заправлял какой-то симпатичный парень, по-моему, армянин. Почему-то крепких напитков у него никогда не было, но всегда имелось хорошее сухое вино. К вину подавали плошечку с изюмом. Конечно, неплохое сочетание – сухое белое вино и изюм. Прекрасно! Если ещё есть кусочек шоколада, то больше ни о чём и мечтать не надо. Вот мы там и сиживали, говорили о том о сём, никто не напивался, просто все находились в хорошем весёлом настроении. В нашей компании был и мой старинный товарищ Самарий Иосифович Баранов, а для нас просто Марик, человек учёного склада с большим кругом знакомств в мире вычислительной техники и прочих близких областях. Он отличался необыкновенной педантичностью. Однажды, сидя за бутылкой сухого вина, он поднял на лоб свои довольно мощные очки и сказал: «Поищу-ка я, нет ли чего лишнего в этом изюме». Прошло несколько минут, и, на удивление всей компании, он нашел в плошке с изюмом муравья. Все очень развеселились, правда, за исключением одного человека – бармена. Когда мы его подозвали и показали муравья, найденного в изюме, он сказал: «Нэ может быть, нэ бывает такого!». Мы говорим: «Ну, слушай, мы же не принесли муравья с собой». – «Нет, ну, нэ может быть. Давайте я вам дам ещё миску такого же изюма бесплатно, и вы там нэ найдёте ни одного муравья». – «Ну, хорошо – сказал Марик. – Давай неси свою миску». Миску тут же доставили. Самарий снял очки и, положив их на стол, приготовился к длительной и серьёзной обработке изюма, но предварительно сказал бармену: «Знаешь что, давай договоримся, если я найду ещё одного муравья в этой плошке, то ты мне тут же принесёшь бесплатную бутылку сухого вина». – «Да, конэчно, я же знаю, что больше нэ будет». Короче говоря, во второй миске тоже нашёлся муравей. Ставки стали повышаться. На бармена просто было больно смотреть, а Самарий в последнем своем эксперименте просто разложил весь изюм по столу и, в конце концов, на донышке нашел-таки ещё одного муравья. После этого мы долго пили вино, а погрустневший бармен из последних сил старался держать марку и не обрадовался даже, когда мы ему сказали: «Знаешь, больше ни изюма, ни вина мы уже не хотим». Вот такая смешная муравьиная история.

И ещё запомнилось, что когда мы только приехали, стояла безумно холодная погода. Весной в Сочи это обычное дело. Первая мысль, которая у нас возникала, когда мы утром просыпались: «Чем можно согреться?» Однажды кто-то сказал: «Мы трясёмся так, что зуб на зуб не попадает, в комнатах сыро и холодно, а кроме сухого вина у нас ничего нет». И тут мы вспомнили, что недалеко от нашей базы в горах расположен небольшой посёлок, в котором имеется магазин, а в нём уж, наверняка, должен быть хороший коньяк.

Мы поднялись к этому магазинчику примерно часам к десяти утра. Ну, думаем, сейчас тут же и согреемся. И вдруг – о, Боже! Мы совершенно забыли, расслабившись в своей научной вседозволенности, что действует алкогольный комендантский час – продажа спиртных напитков начинается только с одиннадцати часов. Я до сих пор помню чувство униженности, которое сжимало горло, а может быть и душу, в течение всего часа, который мы простояли под дверью магазина, особенно, если учесть, что время от времени из него выходил кто-то из местных жителей, стыдливо пряча за пазухой бутылку. Так что чувство обездоленности и неравноправия тоже одна из составляющих той нашей научной поездки.

А в целом замечательная получилась конференция! Запомнилась она не очень жарким майским солнцем, холодным морем и ощущением полной свободы.

Три М или

два Марика и Мерседес

Эту историю я посвящаю Марику второму – моему однокашнику, с которым прошли счастливые студенческие годы, закончившиеся полвека назад, весной 1960-го года.

В тот раз я приехал в Берлин по несложному и, скорее, приятному делу – меня и моих коллег пригласили на десятилетний юбилей торговой компании, с которой мы давно и плодотворно сотрудничали на рынке поставок русского угля крупнейшим энергетическим компаниям Германии.

Казалось бы, такой редкой возможностью грех было не воспользоваться. Кроме торжественного и в то же время дружеского фуршета планировалась также прогулка на пароходике по Шпрее, а вечером – ещё и традиционный ужин с обильным немецким столом в уютном и гостеприимном кабачке.

Так уж сложилось в моей деловой жизни, что в любой поездке я умудрялся набрать ещё множество дополнительных, как тогда казалось, совершенно неотложных дел. Теперь же они представляются каким-то лёгким наркотиком, позволявшим неизменно чувствовать свою нужность и незаменимость в быстроменяющемся мире. Так и в тот раз – я собирался заехать на фирму в Лейпциге, которая предлагала свои услуги по участию в проекте строительства нового угольного терминала.

Кроме того, очень хотелось впервые за несколько лет провести несколько часов в обществе Марика Тумаркина, уехавшего в Германию вскоре после ухода на пенсию. Признаюсь, что я преследовал ещё и другую тайную цель – если вдруг проект строительства состоится, и мы выберем немецкий вариант, будет очень неплохо заранее привлечь к работе абсолютно надёжного и в человеческом и в профессиональном смысле двуязычного специалиста. Всем этим требованиям удовлетворял Марик второй, и было совсем неплохо начать наше сотрудничество с самых первых шагов проекта.

А начались эти первые шаги незадолго до этого во время какой-то портовской тусовки в Питерской гостинице «Астория». Там меня познакомили с вице-президентом компании из Лейпцига, симпатичным русскоязычным молодым немцем, который и пригласил меня приехать к ним в Лейпциг.

Я принёс все приличествующие случаю извинения хозяину торжества, и меня доставили до фирмы аренды автомобилей, расположенной невдалеке от старого берлинского аэропорта. Туда приехал на своём велосипеде и Марик Тумаркин. Другие виды берлинского транспорта им категорически отвергались из экологических и медико-оздоровительных соображений.

Времени у нас было в обрез, поэтому мы сразу ворвались в павильончик фирмы и попросили срочно выкатить самый новый и уж конечно самый чёрный «Мерседес» – приехать на старой развалине может позволить себе представитель только уж слишком богатой фирмы. Первым делом менеджер предложил нам выбрать вариант страховки, и вот тут мнения двух Мариков разошлись. Мой друг предложил сделать разумный выбор, я же настоял на страховке с кратчайшим сроком оформления. Времени и в самом деле оставалось очень мало. Естественно, что нам сразу «зарядили» всё по максимуму, и всю дорогу Марк недовольно ворчал и даже возмущался такой расточительностью своих соотечественников, над которой подшучивала вся экономная Германия. В знак протеста мой товарищ даже отказался сесть за руль, сославшись на то, что уже многие годы передвигается в основном на своём двухколёсном друге-велосипеде.

Мы довольно быстро выбрались на автобан. Дорога оказалась достаточно свободной, и ничто не мешало нашей непринуждённой болтовне и воспоминаниям о проделках студенческих лет. Незаметно мы домчались до первых надписей о приближающемся Лейпциге, и только тут поняли, что скудные сведения о месте расположения компании могут нас подвести. Съездов с автобана в город было несколько, и мы плохо представляли, какой из них выбрать. Расслабляться в чужой стране – занятие неблагодарное, особенно если времени в обрез, а надежды на то, что пунктуальные хозяева останутся ждать нас в этот жаркий пятничный вечер просто и быть не могло. Стало ясно, что мы уже проскочили самый последний поворот на Лейпциг. Нам ничего не оставалось, как промчаться ещё добрый десяток километров до разворота, вернуться к ближайшему съезду в город, но уже с твёрдым намерением просить помощи у местных краеведов.

Почти сразу мы увидели стрелку с успокаивающей надписью «Полиция» и решили, что в жизни ещё не всё потеряно. В этот момент пробуждения оптимизма Марик второй вдруг замахал руками и от волнения даже начал лопотать по-немецки. Он требовал срочной остановки рядом со строением, убедительно доказывавшим единство архитектурных пристрастий в границах недавно развалившегося соцлагеря. Я затормозил рядом с типовой стекляшкой. В таких у нас на родине обычно размещались маленькие магазинчики, придорожные забегаловки. Вывески на подобных строениях зависели от национальных пристрастий той или иной братской республики – шашлычные, пельменные, хинкальные и прочие радости скупого социалистического бытия.

У входа в ленивой позе стоял молодой человек явно не нордического происхождения, к нему и направился мой друг, бодро размахивая листочком бумаги с адресом фирмы, ради которой мы примчались из Берлина. Мне совершенно не хотелось покидать мерседесовский кондиционерный рай, и я слегка расслабился. Но вдруг меня смутило ощущение, что движение губ собеседников носит какой-то уж очень родной, русский характер. Любопытство выиграло бой с ленью, я вышел из машины и ещё издалека понял, что беседа идёт если не на русском, то уж точно и не на немецком языке. Совсем странным были дальнейшие движения молодого человека – он резко повернулся в сторону входной двери, замахал руками и что-то залопотал на каком-то непонятном, но очень знакомом, даже родном языке.

Из двери мгновенно выскочила симпатичная девчушка, держа в руках по бутылке какого-то напитка, явно изъятого из холодильника, что в такой душный день сразу представилось мне, как убедительное знамение успеха всей нашей взбалмошной затеи.

Буквально через пару минут мы уже знали, что оказались гостями очень большой и дружной азербайджанской семьи, глава которой служил в Западной группе войск. Он как-то сумел выйти в отставку и остаться в Германии вместе со своими детьми и внуками, да ещё и за бесценок стать хозяином сразу нескольких таких же невзрачных «стекляшек» в разных районах Лейпцига, ровно по одной на каждого из любимых сыновей. Думаю, что в те времена восточные немцы были ослеплены вновь открывшимися возможностями, которые со временем оказались несколько преувеличенными, и они не обращали внимания на какие-то социалистические стекляшки.

Ещё несколько минут, и мы уже знали, как нам добраться до цели нашего путешествия. Но когда мы попросили вызвать такси, чтобы оно сопроводило нас по не очень простому маршруту, наши хозяева заявили резкий протест, объяснив, что их любимый отец никогда не простит такого нарушения элементарных правил кавказского гостеприимства. Оказывается, пока мы наслаждались прохладным напитком, сестрёнка, а может жена хозяина «стекляшки» уже вызвала ещё двух родственников, которые вскоре подъехали на старенькой машине с непреодолимым желанием сопроводить нас до места. Состоялся бурный семейный совет, на котором выбрали оптимальный маршрут следования. Прощальные объятия, обида за наше бестактное предложение заплатить за напитки, и наша маленькая колонна тронулась в путь.

Улицы Лейпцига в этот пятничный знойный день были пустынны, и у меня появилась прекрасная возможность убедиться, что свойственная кавказцам манера лихой езды, не уступающая стилю вождения сицилийцев или неаполитанцев (страшнее я просто ничего в жизни не видел!), сохранилась и в законопослушной Германии. Пожалуй, единственное отличие от движения по улицам Баку заключалось в уважении к сигналам немецких светофоров, но продолжение истории покажет, что и в этом случае правила, которые ни один немец не посмеет нарушить, нашими братьями по бывшей необъятной Родине трактуются совершенно самобытным образом.

Проскочив на пределе несколько удивлённо мигнувших светофоров, мой ведущий резко затормозил перед очередным мигающим врагом всех водителей. В левом ряду стоял, приготовившись к повороту, большущий автомобиль с какой-то цистерной, украшенной непонятной рекламой, а наш ведущий спокойно замер во втором ряду демонстрируя своё намерение продолжить движение вперёд и только вперёд, и я пристроился за ним следом.

Вдруг азербайджанцы делают неимоверный маневр – включают сигнал левого поворота, выдвигаются на несколько метров вперёд и застывают на пешеходном переходе, прямо под ворчащей мордой тяжёлого грузовика. Моё положение становится безвыходным: поехав прямо, я теряю своего спутника, который перед началом поездки радостно сообщил, что свой мобильный телефон он оставил дома. Рвануть налево из второго ряда, подрезать дорогу грузовику – это для меня было бы уж совсем через край. Я принимаю компромиссное решение – самое плохое из всех возможных: прижимаюсь вплотную к переднему бамперу грузовика и стараюсь вписаться в поворот вместе с ним.

Мой маневр остаётся незамеченным водителем большой машины. Я же чувствую, что с Мерседесом происходит что-то ужасное. Водитель грузовика со спокойной совестью делает поворот и на большой скорости мчится вперёд к заветной цели – двору фирмы, где он должен оставить свою машину до понедельника, вынуть приготовленную бутылку прохладного пива и высосать её сразу по прибытии, вальяжно усевшись на ступеньке своей кабины.

Мы прижались к кромке тротуара. Задним ходом подлетели наши вновь приобретённые земляки. Левые задняя дверь и заднее крыло нашей новенькой машины оказались просто смятыми мощным бампером грузовика и в точности повторяли его очертания. Недолго думая, мы вернулись в машины и бросились вдогонку за грузовиком.

Мы догнали его, когда он неспешно въезжал на свою стоянку. Каково было удивление водителя грузовика, простого деревенского парня, когда к нему подлетела крепкая команда возмущённых парней и стариков, стала размахивать руками и в чём-то его обвинять. На ругань у меня совсем не оставалось времени. Я попросил вызвать полицию, оставил на месте Мерседес, все свои документы и своего друга с одним из азербайджанцев, а второй повёз меня на своей машине к цели моего путешествия.

Покинув неказистое, но весьма подвижное средство передвижения, я ворвался в опустевшее здание добропорядочной немецкой компании и, следуя телефонной инструкции вице-президента, прыгая через две ступеньки, вскоре влетел в его кабинет.

Я сразу понял, что стихийное бедствие, которое вместе с нами ворвалось в спокойный пятничный дух провинциального Лейпцига, уже затронуло и этот кабинет. Его хозяин орал на своего собеседника на другом конце телефонной линии, и его активная жестикуляция не оставляла сомнений, что силы ораторов примерно равны. Я понял, что не зря по телефону рассказал ему о происшествии прежде, чем поехать на встречу. Моё появление позволило ему прервать столь горячую схватку с полицейским, приехавшим по нашему вызову для разбора полётов.

Как потом мне рассказал Марик, полицейский начал беседу в совершенно истерическом настроении. Он орал, что вскрыл какой-то страшный криминал. Вокруг полуразрушенного Мерседеса шла жаркая дискуссия между добропорядочным немецким водителем и группой мафиози. Эти люди размахивали немецкими паспортами, но изъяснялись на каких-то разных языках. В их речи слышалось нечастое вкрапление знакомых немецких слов, а главаря банды, который сбежал, бросив свои российские документы, он сейчас объявит в общегерманский розыск. На этом его речь захлебнулась, и он начал вопить, что и его собеседник, похоже, тоже говорит на совсем чужом языке, видно, и он из той же банды.

Тут уж хозяин кабинета не стерпел, и тоже стал вопить, что это полицейский приехал в высококультурный город из какой-то германской земли, говорящей на каком-то своём диалекте. Мало того, он ещё смеет оскорблять крупную немецкую компанию, которую он представляет, и, что неуважительное отношение полицейского к перспективному российскому заказчику может привести к полному крушению немецкой экономики. Стало ясно, что нашей встрече суждено носить ритуальный характер, а нам пора мчаться на поле брани.

За это время «наши» успели ретироваться, то ли им пора было вернуться в бизнес, то ли побоялись вляпаться в серьёзный скандал в этой законопослушной стране. На пустынном дворе мы застали только наш многострадальный Мерседес, совершенно невредимый грузовик, моего тёзку, да ещё двух полицейских и по-прежнему растерянного водителя грузовика. Марик второй успешно противостоял напору немцев – бурный спор ему удалось преобразовать во вполне цивилизованное досудебное обсуждение вопроса, кто же виноват в происшедшем. Вместе с вице-президентом мы не спеша включились в эту дискуссию. Полицейские обрадовались моему появлению, и решили, что со мной им будет справиться легче, чем с моим тёзкой. Они сразу сказали, что им всё понятно, и, если я не хочу более тяжёлых последствий, то мне следует полностью признать свою вину, подписать протокол дознания и постараться поскорее пересечь государственную границу Германии, воспользовавшись гуманностью и медлительностью её полицейской системы.

Мои единомышленники – Марик и вице-президент сразу бросились в бой, а я стал раздумывать над полученным предложением. Стало тоскливо. Вполне реальной угрозой в те годы считалось закрытие шенгенской визы, а это ставило крест на многочисленных проектах, которые требовали моего непрерывного перемещения по странам Европы – порой даже пару раз в неделю.

В спокойной и уважительной манере я стал объяснять, что считаю себя бесспорным участником происшествия, но готов лишь обсуждать версию нашей совместной вины с водителем грузовика. Как он мог быть столь невнимателен, что не только не принял мер к уклонению от возможного столкновения, но даже не заметил, когда оно произошло, да ещё и без остановки, как ни в чём не бывало, покинул место дорожного происшествия. Тем не менее, я не намерен предъявлять какие-либо претензии, и предлагаю разойтись полюбовно. Услышав изложение моей пацифистской позиции, переведённой на хороший немецкий язык, мои оппоненты сильно удивились и слегка потеряли дар речи, но вскоре полицейские пришли в себя, и война мнений вновь разгорелась в полную силу.

В то же время всем немцам явно не удавалось скрыть, как им хочется поскорее закончить эту бодягу и рвануть к своему телевизору, тапочкам и пиву. И тут мне в голову пришла чудесная мысль. Я попросил переводчиков спросить, а на каких условиях полицейские готовы немедленно прекратить этот бесконечный спор. Я постарался, чтобы мой вопрос никто не смог интерпретировать как предложение привычной нам взятки, и переводчик, похоже, тоже об этом позаботился.

И тут произошло невероятное, такое, что российскому водителю не приснится даже после недельного запоя в хорошей компании. Старший из полицейских, стесняясь и принося извинения, пожевав губами и сделав какие-то нехитрые выкладки в своём блокноте, спросил меня, а не соглашусь ли я прямо на месте заплатить официальный штраф и получить квитанцию в сумме… тридцать пять евро!

Если бы у меня на голове в этот день оказалась хотя бы плохонькая кепка, я бы точно ударил ею оземь, а может ещё и станцевал бы на ней в знак моего восхищения немецкой мудростью, скромностью и добропорядочностью. Я гордо заявил, что буду рад поддержать экономику Германии на столь значительную сумму, все очень обрадовались, обменялись рукопожатиями и разъехались в разные стороны с явным превышением всеми участниками установленных режимов скорости в спокойном немецком городе Лейпциге.

До автобана оказалось рукой подать. Обратный путь показался совсем недолгим, наш безвинно пострадавший Мерседес мчался, как ни в чём не бывало. Когда мы, по возвращении в Берлин, предъявили его клерку, тот воздал должное нашей предусмотрительности при выборе страховой схемы и не скрывал радости, что теперь проблемы будут не у него, а у страховой компании, да ещё и на хорошенькую сумму.

А потом опять – надоевший самолёт, недлинный перелёт, когда и поспать-то как следует не успеешь. И только тут я сообразил, что о цели поездки – о возможном сотрудничестве в строительстве угольного терминала мы с вице-президентом не успели сказать ни слова. Может быть, с этого и начались многочисленные неудачи этого проекта, да он так и остался пока нереализованным. Правда, ещё не вечер, всё может случиться.

Но вот уж что я знаю точно, так это то, что в этом проекте никогда не будут участвовать герои рассказа, «ТРИ М» – я, мой друг Марик, а также обновлённый и очень симпатичный «Мерседес».

Опять хочу «Венеру»!

Уважаемый читатель, не удивляйтесь столь странному заголовку этого рассказа.

Началось всё с того, что где-то в середине семидесятых годов в СССР решили повторить запуск беспилотного космического корабля на планету Венера. Насколько я помню, такое решение принял тогдашний Секретарь ЦК КПСС по обороне Дмитрий Фёдорович Устинов. Все чиновники, которые так или иначе отвечали за организацию этого проекта, называли эту фамилию, показывая пальцем в небо и загадочно-почтительно понижая голос до шёпота. Казалось бы, какое нам дело до дорогих развлечений больших людей, за которые с народом расплачивались чувством законной гордости. Но дело в том, что при первых запусках в штатный комплект летательного аппарата входила какая-то аппаратура, память которой была построена на наших ферритовых кубах типа КУБ-2, изготовленных на опытном участке нашего родного ЛКБ.

Я не собираюсь расшифровывать эту аббревиатуру, ведь никому не приходит в голову спрашивать, что означают три буквы – IBM.

Руководили ЛКБ два замечательных инженера американского происхождения, которые за короткий срок сумели привнести в советскую промышленность столько новых идей, что и через тридцать лет после их смерти не угасают стремления эти инновации или зачеркнуть, или попросту присвоить.

Очередного участия в столь престижном проекте вполне хватило бы для поддержания нашего персонального чувства законной гордости. В стране в то время наши кубы с военной приёмкой выпускались на нескольких заводах, и им доводилось многократно не только летать на борту космических кораблей, но и плавать на подводных лодках. Многие из них до сих пор продолжают нести свою службу. Но в директиве ЦК было чётко прописано, что комплект оборудования должен быть повторен с точностью до мельчайших подробностей, включая конструкторскую и технологическую документацию без права замены сырья, материалов, комплектующих изделий и производственной кооперации.

Вот это и явилось главной бедой, с которой всем пришлось столкнуться. Дело в том, что с момента запуска в направлении Венеры первого беспилотного космического корабля «Венера-3» в 1965-м году прошло довольно много лет. За эти годы производство кубов памяти освоили уже несколько заводов, и их изготовление в ЛКБ полностью прекратили, а опытный участок расформировали. Людей же перевели на другие работы, и даже все следы былого успешного производства были тщательно ликвидированы. Сегодня в таком случае сказали бы, что произвели зачистку. Прекратило существование и само ЛКБ, оно стало составной частью новой организации – ЛКТБ с другими руководителями. Им предстояло ещё заработать свой собственный авторитет в новом для себя направлении работы, а в таких случаях проведение «зачистки» является надёжным и проверенным средством. И надо же такому случиться, что новая команда поступила почти сразу после завершения этой зачистки. Вот уж воистину, это была команда из серии «Пельмени разлеплять!»

Конечно, предпринимались попытки увернуться от такого задания, но силы оказались слишком неравными – кто будет спорить из-за каких-то маленьких, пусть и очень умных кубов с самим всесильным Устиновым.

Очень скоро стало понятно, что дело не только в том, что ликвидировано наше производство. За годы, прошедшие после первого запуска, изменения произошли и на многих заводах, о которых мы и думать забыли, но без которых сделать ничего не могли. Дело давнишнее, но более других участников процесса запомнился Охтинский химкомбинат, который прекратил выпуск какой-то марки эпоксидной смолы.

Пойди, попробуй найти управу на совершенно чужое предприятие, да ещё и не входящее в состав группы министерств, подчиняющихся всем структурам оборонного комплекса страны.

Нам довольно скоро объяснили, что секретарю ЦК подвластны все предприятия независимо от их принадлежности к тому или другому министерству. После первых не очень успешных попыток решить все вопросы самостоятельно, мы обратились к человеку, которому была поручена кооперация всей работы по проекту нового запуска «Венеры». У меня сохранилась записная книжка тех времён, я нашёл в ней фамилию и телефон этого человека и с удовольствием поделюсь с читателем своей находкой – это Владимир Алексеевич Сальников.

Не помню, какой пост он занимал, но его кабинет размещался в здании рядом со Спасской башней, на территории Кремля, на этаже, где размещалась ВПК – военно-промышленная комиссия Совета Министров. Отдельный кабинет в Кремле – это уже само по себе говорило о его достаточно высоком статусе. Гораздо важнее было то, что Сальников оказался необычайно энергичным, находчивым и доброжелательным человеком. Он излучал такую спокойную уверенность, что не справиться с поставленной задачей никому и в голову не приходило. Власть он получил достаточно большую. В те годы авторитет и симпатии к космической программе в стране были весьма высоки. Каждый новый вопрос не принимался в штыки, люди старались найти наилучшее решение и, как правило, такие решения находилось.

Я помню, как в начале 60-х годов, когда масштабность космической программы ещё не достигла своего апогея, Сергей Павлович Королёв при необходимости сам приезжал на предприятие, которое собирались включить в постоянно расширяющуюся космическую программу, говорил с руководителями, не чурался рядовых работников и умело превращал своих противников в единомышленников. А уж потом проводил через сложные бюрократические процедуры свои идеи, которым он стремился дать новую жизнь.

Думаю, что такой дух сотрудничества присутствовал в широких кругах специалистов и промышленной бюрократии тех времён. А ещё в этом мне виделся какой-то задор полигонного братства, веселья, шуток, а порой и выпивок, которые я прошу не путать со словом «пьянки». Стиль поведения Сальникова в нашей работе над проектом носил характер увлечённости и доброжелательства, кроме того, мы имели ещё и крепкую опору в виде подписанного решения ЦК. Мне дали понять, что в случае необходимости я могу звонить Сальникову в любое время суток. По звонку он был готов вылететь на любой завод, чтобы помочь разобраться с ситуацией, что и делал неоднократно. Сразу скажу, что порученную работу мы успешно выполнили, поставку произвели в срок, да и весь проект, в котором принимали участие десятки предприятий, прошёл успешно. Поэтому по прошествии многих лет я не буду морочить вам головы техническими подробностями, а лучше расскажу одну смешную историю. После этого станет понятна и вторая часть заголовка – какая связь между полётом на Венеру, растворимым кофе и земляничным мылом.

Как-то Сальников приехал на пару дней в Ленинград с очередной проверкой состояния работ по «Венере». Сначала посетил наше ЛКТБ, прошёлся по участку, со всеми поговорил, о чём-то договорился, потом мы заехали ещё на какой-то завод. Часа в четыре всё закончили и направились в гостиницу «Россия», где был заказан номер для Сальникова и его спутника. Тогда ни у кого не вызывало недоумения, что два мужика останавливаются в одном номере, ни о каких человеческих аномалиях мы тогда не задумывались и даже не слышали. Все зверски проголодались, но на моё приглашение пойти пообедать в ресторан ответили деликатным отказом. У меня создалось впечатление, что это являлось одной из особенностей жизни людей, связанных с космосом – ограничение общения в людных местах. Особенно если предполагалась возможность лёгкой товарищеской выпивки.

Может, это было оправдано. Обычно в командировочных чемоданчиках имелся малый полигонный набор – хороший острый нож, какие-нибудь консервы, сыр да копчёная колбаса. С голода уже не помрёшь, да и в любой компании для завязки разговора этого вполне достаточно. Да, чуть не забыл, чуть не сломал главную интригу рассказа – обязательно в набор входили пачка чая и баночка растворимого кофе.

Как только мы вошли в номер, сразу были распределены обязанности между участниками. На правах хозяина я взял на себя выпивку и дополнительную еду, которую нам вскорости принесли в номер. Быстро утолили первый голод, выпили по паре рюмок. После этого Сальников вцепился в телефон и быстро набрал несколько номеров. По каждому говорил примерно одно и то же: «Привет, это Сальников, я в Ленинграде, в гостинице Россия, нужно срочно поговорить».

Мою попытку уехать, чтобы не мешать серьёзным разговорам, Сальников пресёк, объяснив, что он объявил большой сбор для того, чтобы ввести меня в круг своих товарищей, с которыми мне будет интересно, а может, и полезно познакомиться. В течение часа один за другим примчались все приглашённые. Не понимая, что случилось, они мчались во весь дух. Тогда проехать по городу не составляло особого труда. Приехав, и быстро разобравшись, что к чему, все говорили примерно одно и то же: «Вот чума, какой пожар устроил!». С нескрываемой радостью жали руки, обнимались, что-то вспоминали и дружно хохотали. Чувствовалось то самое полигонное братство в лучших его проявлениях. Чтобы не мешать дружеской встрече и не дать погаснуть радости от неё, я за несколько минут развернул фронт закусок и напитков и пригласил всех к столу. Дальше всё пошло крайне душевно и быстро. Сальников ненавязчиво познакомил меня со всеми своими друзьями. Некоторых я знал понаслышке. С другими вообще не был знаком. Люди оказались и вправду интересные и необычные. Один из них, Евгений Иванович Юревич, профессор Политехнического института, увлечённо работал в области разработки различных роботов. Он руководил вновь созданным институтом робототехники, довольно известным среди ленинградских специалистов по системам. О его участии в космической программе я ничего не знал, не узнал и в этот раз. Понял только, что он тоже заражён полигонной болезнью.

Второго мне сразу представили как Главного конструктора Лунохода – Александра Кемурджиана. Это был необычайно милый и располагающий к себе армянин. В последующие годы я встречался и с тем, и с другим, поэтому и упомянул их. Остальных участников застолья просто не запомнил. Помню, что мужики все оказались заводными, и в их компании я чувствовал себя так, как будто уже знаком с ними много лет. Это называется процесс передачи кредита человеческого доверия и симпатии.

Наконец, я почувствовал, что пора подавать кофе. Я взял гостиничный электрический чайник, который находился в номере, пошёл в ванную и наполнил его водой. Хорошо помню кран с трубкой, возвышавшейся над раковиной. Никакие посторонние предметы не могли попасть в чайник случайно.

Затем я включил чайник, который довольно быстро закипел. Меня немного смутило то, что чайник кипел как-то слишком бурно, и почему-то при этом образовывалось огромное количество пузырей. Стаканы с кофейным порошком я приготовил заранее. Налив в стаканы кипяток, я старательно размешал содержимое, и как только напиток немного остыл, первым отпил солидный глоток. Ощущение от этого глотка я явственно помню до сих пор. Большую гадость даже представить невозможно. Я почувствовал вкус кофе, но с каким-то ужасным привкусом и запахом земляничного мыла! Тогда во всех гостиницах страны в номерах лежали этакие маленькие кусочки резко и мерзко пахнущего продукта, предназначенного для удовлетворения гигиенических потребностей человека. А уж, как приправа к благородному напитку, это оказалось совершеннейшим дерьмом! Зато теперь я точно знаю, как кипит вода с мылом даже в самом обычном чайнике.

Прошло много лет, но эта загадка природы так и осталась нераскрытой. И уж конечно, при каждой встрече с Сальниковым всплывала эта тема, причём она не теряла своей актуальности много лет, пока наши дороги не разошлись совершенно естественным путём, никак не связанным с этим досадным случаем.

Эту загадку я попытался разрешить, когда через много лет вместе с Юревичем оказался в недельной командировке в Италии, которую мне удалось организовать для ведущих учёных Политехнического института, работающих в области энергомашиностроения. Принимающей стороной являлась крупная итальянская компания «Ансальдо Энерджия», которая имела машиностроительные заводы не только в Италии, но и в других странах, например, в Бразилии. Целью нашей поездки было посещение нескольких заводов и дизайн-центров компании «Ансальдо», расположенных в Генуе.

Это происходило в начале девяностых годов, когда крупные западные компании изучали потенциал постсоветской научной и промышленной школы в различных областях техники. Для меня до сих пор остаётся загадкой, что их интересовало больше – возможность использования этого потенциала в совместных проектах или опасность конкуренции российских коллективов на мировом рынке. Даже по прошествии многих лет у меня нет однозначного ответа на этот вопрос.

Вспоминается один эпизод во время ответного визита итальянских руководителей высшего ранга на машиностроительные заводы Петербурга. Во время посещения новой площадки Металлического завода, которую построили и укомплектовали по последнему слову мировой энергетики буквально на последние деньги, которые были у государства, я случайно услышал очень странный разговор. Он состоялся между двумя руководителями делегации и явно не предназначался для наших ушей. Смысл разговора я понял с помощью переводчицы. Он сводился к тому, что, если на этом заводе покрасить стены в другой цвет, одеть рабочих в новые комбинезоны, то все заводы фирмы «Ансальдо» можно будет просто закрыть.

Впрочем, всё это почти не имеет отношения к тому, о чём я хочу рассказать.

Вернусь к нашей командировке в Геную. Как я уже говорил, в составе делегации оказался Евгений Иванович Юревич. Он прекрасно помнил тот необычный напиток, хотя кроме меня его никто и не попробовал. Я поставил вопрос ребром: «Как попало мыло в чайник?», однако он отказывался взять ответственность на себя, хотя я предлагал ему это ежедневно. После того, как мы выпивали первый бокал хорошего местного вина, все наши спутники немедленно включались в дискуссию. Но уличить Юревича мне так и не удалось. Зато у всех членов компании появлялась возможность продемонстрировать высокий уровень остроумия.

Наша маленькая скромная гостиница располагалась недалеко от города, в замечательном курортном городке Арензано на Итальянской Ривьере. Гостиницей владела семья с какими-то российскими или украинскими корнями. Когда речь идёт о городе Харькове, то и сейчас трудно предположить, какие там могли быть корни – город был и остаётся русско-украинским или украинско-русским, кому что по душе. Принимали нас радушно, по-домашнему. В стоимость номера входили ужин и завтрак. Ланчевали мы в городе. За ужином обязательно подавали скромные графинчики местного вина, которого всегда не хватало, но нас спасали запасы, которые ещё в советские времена все научились везти из дома. В последний вечер хозяйка устроила нам прощальный ужин, который сопровождался и дополнительными порциями вина. Хозяйка, которая знала, что у неё поселилась делегация русских учёных, была крайне любезна и доброжелательна, говорила, что она гордится тем, что у неё живут такие люди. Очевидно, к этому моменту действие вина удачно дополнило влияние выпитой перед этим водки, и в ответ на добрые слова в наш адрес один из членов делегации задал хозяйке вопрос, знает ли она русское слово «луноход» Хозяйка твёрдо ответила, что, конечно же, знает.

Тогда её собеседник сказал, показывая пальцем на Юревича, что вот он – один из главных создателей лунохода. Хозяйка остановилась, как вкопанная, а потом убежала, а буквально через пару минут вернулась с двумя взрослыми сыновьями и мужем. Она подошла к Юревичу, взяла его за левую руку и поцеловала её. Она сказала, что теперь все потомки будут знать, какой чести удостоился её дом. И что для них теперь «профессор» почти то же самое, что Исаак Ньютон. На столе появилось новое вино, новые бокалы, и мы выпили все вместе за дружбу.

После окончания застолья я внёс на обсуждение всей группы предложение, которое могло компенсировать мой моральный ущерб, если вдруг к авторству мыльно-кофейного напитка действительно был причастен Юревич. Я предложил присвоить ему второе имя – Исаак. Предложение приняли единогласно, и у нас появился ещё один повод для веселья.

На этом можно было бы закончить мой слегка сумбурный рассказ. Но хочу сообщить, что я его написал всего за пару часов после телефонного разговора с моим старинным другом Рафой, Рафаилом Ароновичем Лашевским, звонившим из Бостона, хотя к моменту звонка я придумал только лишь заголовок. Правда, содержание я не придумывал – пишу только то, что происходило на самом деле, или точнее, так, как всё запомнилось.

Рафа живёт в Бостоне после десятилетней работы в одном из университетов Японии, где он занимал должность профессора, учил японцев микроэлектронике, руководил аспирантурой и многими аспирантами, из которых вырастил отличных и успешных инженеров и учёных. Кроме того, Лашевский является и Главным конструктором того самого Куба-2, который когда-то вдруг снова захотел полететь на Венеру. В разговоре Рафа похвастался, что сегодня (именно сегодня!) на заседании Бостонского клуба русскоязычных учёных штата Массачусетс ему вручили почётный знак НАСА – американского аэрокосмического агентства за то, что созданные им интегральные кубы памяти находятся на Венере.

Именно ему, российскому инженеру и учёному, японскому профессору имеритус (почётному), Главному конструктору космического масштаба и моему дорогому другу я посвящаю этот рассказ.

А если учесть, что пишу я его на другом конце земного шара, в Австралии, а также, что события, описываемые в этом рассказе разделены не только расстояниями, но и огромными этапами нашей жизни, то я предлагаю моё повествование считать примером полёта между эпохами, континентами и планетами солнечной системы. Другими словами – считать его выдающимся произведением Галактического масштаба (шутка только для Рафы, а к чему она относится – к кубам или к рассказу – это кому как нравится).

История ленинградская (детективная)

Мы встретились с несколькими участниками ужгородского симпозиума через много лет в Ленинграде, где проходил один из очередных научных семинаров. Я сейчас совершенно не помню, чему он был посвящён. Но с этим семинаром у меня связана поистине детективная история, которую я сейчас и хочу рассказать.

После окончания семинара я устроил для своих друзей небольшую экскурсию по вечернему Ленинграду. Город наш совершенно неотразим в такие весенние вечера, когда воздух насыщен запахом корюшки и сирени, а белые ночи наполняют весь окружающий мир красотой, покоем и радостью.

Далеко за полночь я завёз друзей в гостиницу и с чувством выполненного долга в отличном настроении повёл свой любимый «броневичок» по пустынным улицам. Оставив его на автостоянке в пяти минутах ходьбы от дома, я через квартал хрущёвских пятиэтажек бодро зашагал к своему жилищу на проспекте Героев. Позднее он стал называться Ленинским, а в шутку частенько именовался «Проспектом еврейской бедноты». На нём были построены весьма комфортабельные по тем временам девятиэтажные дома, в большинстве своём кооперативные.

Навстречу мне по дорожке шли два парня. Поравнявшись со мной, они остановились, явно желая о чём-то спросить. Тогда ещё наши города не были наполнены страхом перед такими случайными встречами, да ещё поздней ночью и в безлюдном месте. Я охотно остановился и приготовился ответить на вопрос случайно встреченных людей. Сделать это оказалось непросто – парни дали понять, что они глухонемые. Один из них, щуплый и подвижный, стал что-то объяснять жестами и похлопывать меня по плечу, а второй, которого я сразу назвал для себя Амбалом, остался стоять сзади на пару шагов, не то стесняясь подойти, не то прикрывая тыл первого парня.

Моя доброжелательность под покровом белых ночей не покидала меня, и я подумал, что парень спрашивает меня, где здесь найти швейное ателье. Сейчас трудно объяснить, как мне это могло прийти в голову в такое время, но я не мог ошибиться – парень делал вид, что он пришивает пуговицу к моему модному пиджаку финского производства. Я и сейчас могу повторить этот характерный жест, будто он орудует иголкой с очень длинной ниткой. Я обрадовался своему таланту понимания столь сложной мимики и с радостью объяснил, что ателье находится всего в нескольких десятках метрах, за углом. Я решил, что они искали таким образом какой-то дом рядом с этим ателье. Промычав что-то невнятное, но явно доброжелательное, мои новые знакомцы бодро зашагали в указанном направлении.

Далеко уйти они не успели. Я вдруг почувствовал, что мой понтовый пиджачок как-то очень капризно накренился, а записная книжка в правом кармане потеряла противовес. Ещё секунда, и я понял, что из левого кармана исчез бумажник. Ещё микросекунда, и я уже чётко представил, сколько проблем вдруг свалилось на мою голову. Паспорт, деньги – всё это не смертельно. Хуже, что в паспорте весьма уютно пристроилась свеженькая справка о допуске к закрытым работам, а рядом – пропуска в ещё более закрытые военные и невоенные учреждения. В голове защёлкали счёты, и сальдо получалось крайне неутешительное – деловую карьеру можно считать завершённой. Такой простой вывод обеспечил мощный вброс адреналина в кровь, сердце перешло в крайне напряжённое состояние, мышцы напряглись, я был готов к прыжку, оставалось решить, на кого я должен прыгнуть.

И тут я понимаю, что прыгать-то уже не на кого – щуплый паренёк рванул с места, и стало ясно, что мне его просто не догнать. Амбал же отступил всего на несколько шагов и принял этакую позу усталого и непричастного человека. Я бросился к нему и стал вопить: «Отдай бумажник, сволочь!»

Всем видом Амбал дал мне понять, что он тут вообще «ни при чём, и Митькой звали!» Спорить с ним было смешно – бумажник-то явно был не у него, и я бросился следом за щуплым.

Тот удалялся с завидной расторопностью, свернул за угол одной из многочисленных «хрущёвок» и, как мне показалось, нырнул в один из подъездов. Я собрался продолжить преследование, но успел сообразить, что, если я спутал подъезды, то щуплый мгновенно улетучится вместе с моим бумажником. Я остался на улице, наблюдая сразу за всеми подъездами. Увидев, что в ближайшем окне горит свет, я постучал в него и весьма нервно потребовал, чтобы хозяин срочно вызвал сюда милицию. Через минуту я услышал, что милиция сейчас прибудет.

Продолжая наблюдение, я вдруг увидел, что в мою сторону движется некто, похожий на Амбала, но я не бросился на перехват, а наоборот спрятался за ближайшим деревом. Читатель волен решить, что двигало моими ногами в этот момент – то ли подражание Шерлоку Холмсу, то ли обычная трусость, но Амбал спокойно проследовал мимо меня и исчез в полумраке белой ночи.

Тут подъехала милицейская машина, мы вместе проверили все подъезды, но никого не нашли. Тогда мы бросились искать Амбала, дважды объехали наш немаленький квартал, зашли даже в небольшой ресторан, расположенный в пристройке к моему дому – всё безуспешно! Мне предложили поехать вместе с милиционерами в отделение, но в последнюю минуту я попросил подъехать к станции метро, где неожиданно мы увидели нашего Амбала. Тут уж всякая «осторожность» оставила меня, и я бросился вместе со всеми его задерживать. Нам хватило минут пяти, чтобы доехать до милиции, оформить протокол и приступить к допросу Амбала. Меня встретили как родного, даже дали возможность принять участие в допросе. Он проходил не совсем обычно – Амбал и в самом деле был глухонемым, общение велось «по переписке».

Ничего он про мой бумажник не рассказал: «не видел, не знаю, куда и почему побежал, тоже не понимаю». Сообщил лишь, что парня этого знает только по имени, как все глухонемые города знают друг друга, что они вместе поужинали в «моём» ресторанчике и спокойненько направлялись в сторону метро, которое, правда, уже было закрыто. «Зачем ателье искали?» – «Да там, рядом ещё один наш живёт, думали переночевать». – «Откуда деньги в кармане?» – «Зарплату получил, на Балтийском заводе работаю, разметчик – специальность ценная, платят неплохо, да и работать люблю». Кончилось тем, что оставили Амбала на ночь в КПЗ, отняли всё, что было в карманах, даже папиросы «Беломор», которые тут же и поделили между дежурными. Ну а мне по-дружески посоветовали спокойно пойти домой и лечь спать – дело знакомое. «Глухонемые часто пошаливают, на возврат бумажника даже не надейся, он давно уже валяется где-то в незаметном местечке. Кроме денег там всё цело, может, кто и найдёт да и сдаст в милицию, а может, испугается и забросит ещё дальше» – это через несколько лет воры начали отдавать документы «за выкуп», а тогда ещё всё было просто и понятно – украли, и концы в воду. Тут я сообразил, что в бумажнике ещё лежит и квитанция с автостоянки. И человек запросто может раненько утром отправиться туда и спокойно забрать мой любимый «броневичок» цвета топлёного масла, первый в жизни и самый лучший в мире – «Москвич-412». Я сказал об этом, и дежурный позвонил на стоянку и заблокировал такую возможность, а мне дал справку, что у меня украли документы, в том числе и квитанции.

Успокоенный, но совсем не спокойный, я отправился домой, рассказал домашним о случившемся и попытался уснуть до утра – мне велели прийти в отделение к передаче смены, к девяти часам. Попытка заснуть не удалась, я заварил чаёк покрепче, да и засел в своём маленьком кабинетике, взяв свежий номер журнала «Новый Мир». В те годы этот журнал стал одним из первых открытых окон в настоящую литературную жизнь. Он был крайне успешен, и таким его сделал Александр Трифонович Твардовский. Помню даже название повести Александра Крона, которую я читал в эту ночь – «Бессонница», удивительно подходившее к моему состоянию. Вот с этой «Бессонницей» я и скоротал бессонную ночь.

Утром я первым делом позвонил на работу, и не кому-то из начальников, а сразу в режимную службу, рассказал им о своей беде и попросил срочно принять меры, чтобы никто не смог воспользоваться моими пропусками и прочими бумажками. Благо репутация у меня была незапятнанная, да и своевременный звонок тронул их засекреченную душу, мне сказали, что день сегодня пятничный, они могут взять на себя эту историю и промолчать по нерадивости до понедельника – делай, что хочешь и можешь. Ну а, если не сможешь, то ничего тебе не будет, только от любимых дел отстранят сразу и, пожалуй, надолго.

Минут за пятнадцать до назначенного времени спокойный и собранный, как пружина, я уже подходил к отделению милиции. И вот стою я на крылечке, погода замечательная, настроение так себе. Вдруг вижу, не спеша подходит человек в милицейской форме, чей слегка полноватый силуэт и лицо показались мне знакомыми. Тут я сообразил, что знаю его, и даже помню его имя и фамилию – Илья Котоман, майор и начальник этого отделения милиции. Он являлся близким другом моего коллеги Бори Клеймана и пару раз помогал мне в решении непростых и важных житейских проблем. Тогда не было понятий взятки, но люди активно старались помогать друг другу в рамках своих служебных полномочий и деловых связей. В случае успеха всё обычно заканчивалось товарищеским распитием бутылки-другой коньяка или более простого напитка в зависимости от размеров успеха или поражения.

Илья уже знал о происшествии, но, конечно, не ожидал увидеть меня. Он рассказал: «Иду не спеша, утро вроде без особых происшествий, только какого-то интеллигента ночью обшманали глухонемые, так, ничего серьёзного! Вдруг вижу, на крыльце стоит Марк. Давно его не видел, да и то только мельком и не по делу. Что случилось? Вроде дочку его в детский садик я давно устроил, в английскую школу – тоже без меня не обошлось. Неужели девочке уже пора в институт поступать, а у меня вроде никто из друзей и помочь-то сейчас не сможет… Да нет же, видно Марк и есть тот самый интеллигент».

Поздоровались с Ильёй, прошли в его кабинет, он вызвал следователя и всё внимательно выслушал, потом сам провёл допрос задержанного. Результат нулевой. После этого Илья мне сказал, что если мы не узнаем ничего нового по этому делу, то через несколько часов он будет вынужден отпустить Амбала. Но мне показалось, что в допросе профессионалы не обратили внимания на одну деталь: Амбал очень дорожит своей работой и безумно любит своего маленького сыночка, который именно этим вечером будет очень ждать его у калитки их старой избушки в недалёкой от города деревушке. Не самый слабый мотив, чтобы склониться в этой истории на мою сторону. Я попросил Илью дать мне поработать с Амбалом в доверительной обстановке.

Мне дали отдельную комнату, привели задержанного, а охранник остался за дверью. Я долго хранил запись этого «допроса», но всё же потерял её. Впрочем, моя речь была столь колоритна по содержанию и столь богата смелой нестандартной лексикой, что даже в наш век бандитских и ментовских сериалов могла оскорбить нежного и незащищённого читателя. Перескажу беседу строгим протокольным языком.

Я выразил уважение к высочайшему профессиональному уровню товарищей-карманников, блестящей организации всей операции экспроприации ценностей – материальных (бумажник прибалтийского происхождения, память о родной Лиепае!), финансовых (половина месячной зарплаты не очень большого учёного) и духовных (справка о высочайшей форме душевности – ох, простите, секретности!). Я надул щёки и заявил, что мои связи позволяют мне посадить его в тюрьму всерьёз и надолго, и даже если здешние милиционеры попытаются его спасти, то всё равно не смогут, да ещё и сами погорят на этом. И уж точно заводские кадровики узнают об этом через день-другой, и в лучшем случае его переведут из разметчиков в простые подметалы двора, а то и совсем выгонят за ворота. И в конце намекнул ему, что знаю, о том, что и раньше у него не всё было в порядке с биографией.

И что вы думаете, я попал в цель! Амбал начал всё больше и больше писать, размахивать руками, объяснять, что он не виноват и парня этого знает не первый день, думает, что поможет мне его найти в известном пивном баре на Васильевском острове. Только чтобы не ломали окончательно его и без того запутанную судьбу, ведь только семью завёл, и сыночек такой замечательный, а ещё: «Пожалуйста, дайте закурить, ведь я не могу без курева, ломка у меня сразу начинается». Для начала я поделился с ним своей последней сигаретой, но я-то знал, что такое одна «Стюардесса» для закоренелого беломоровца – почти что мятная конфетка.

Я оставил Амбала покурить, а сам пошёл к Котоману и стал уговаривать его, чтобы мне дали машину, милиционера и разрешили поехать поискать моего «родственника». Илья согласился, но оказалось, что машина в отделении всего одна, да и с бензином напряжёнка. Он посоветовал: «Так что, давай, Марик, шагай за своей машиной и не забудь бак заполнить. А уж следователя я тебе на пару часов, конечно, дам – дело у нас общее». И, я понял, что именно эти последние слова наполнили милицейскую душу чувством законной гордости.

Я бодрой рысцой добежал до стоянки, по милицейской бумажке получил свою машину и быстро вернулся в милицию. На крыльце меня ждал молодой лейтенант в штатском и рядом с ним Амбал, готовый к автопробегу за преступником, но сначала – за пачкой «Беломора»!

Я занял место за рулём полусвоего-полумилицейского транспортного средства, сзади с комфортом расположились Амбал с лейтенантом, то ли охранником, то ли сочувствующим одному из нас, то ли просто любопытным – а чем же всё это кончится. Я знал конечную точку автопробега и необходимую промежуточную остановку у первого сигаретно-папиросного киоска. Здесь я выскочил из машины и осуществил одну из самых удачных инвестиций – купил Амбалу пачку долгожданного «Беломора». Правда, вскоре стало ясно, что дело я сделал непрофессионально – спички-то не купил, учёный-несмышлёный. И пришлось мне всю дорогу каждые пару минут включать прикуриватель и любезно давать прикурить моему Амбалу. А день становился жарким, окна в машине – нараспашку, папиросина то и дело гаснет. А от разлетающихся тлеющих табачных крошек на штанах и рубашке остаются на память очень даже симпатичные и аккуратные дырочки. Впрочем, какие мелочи, когда на кону моя деловая карьера, да и сюжет для застольных рассказов на всю жизнь!

Однако, обещанная «конечная точка» не оправдала наших ожиданий. Это был пивной бар в конце Большого проспекта Васильевского острова, с каким-то очень морским названием и оформлением – большой штурвал, небрежно развешанные сети, мигающие топовый и бортовые огни. В те годы эти первые питейные точки нового времени казались удивительно уютными. В баре было пустынно, но главное – интимный полумрак и прохлада. Амбал объяснил нам по дороге, что в этом баре ежедневно собираются глухонемые со всего города, но их-то мы и не застали. В голове всплыли кадры из детективных фильмов, я расправил плечи, подобрал живот и расслабленной походкой подошёл к стойке бара, покручивая на пальце ключи от моего «броневичка». Скучающий бармен проявил интерес к цели нашего раннего визита и посоветовал заглянуть ближе к вечеру – у этих ребят свой режим дня…

Пришлось ещё раз напомнить Амбалу, что ему не отвертеться, и он вдруг «вспомнил», что живёт мой «родственник» совсем недалеко, на том же Васильевском. Мы подкатываем к запущенному строению времён Достоевского, поднимаемся по лестнице с выщербленными ступенями. Амбал предпринимает ещё одну попытку улизнуть, но тут вступает в битву мой верный страж в штатском. Слабый дребезг звонка, скрип осторожно приоткрываемой двери, испуганные глаза старой женщины, и мы попадаем прямо в кухню, как и полагалось в любом старинном доме – через «чёрный ход». Милицейское удостоверение, кажется, вызвало у женщины не самые приятные ассоциации. Она сообщила, что разыскиваемый нами человек – её внук, и что он спит – ведь ещё нет и полудня.

Несколько шагов – и мы в маленькой и очень бедной комнате, где с трудом найдено место для раскладушки, на которой… да вот он, мой «родственник», любимый внук хозяйки, спит сном праведника после такого тяжёлого трудового дня. Грубая милицейская команда, и парень вскакивает, ничего не может понять, но быстро приходит в себя, и замирает по стойке «смирно». Представьте, разве мог он понять, откуда я взялся! Первый почти рефлекторный жест – он выхватывает из кармана аккуратно сложенной куртки (спасибо бабушке!) небольшую пачку денег, протягивает её мне и жестом объясняет, что проверять не надо, что здесь всё, до копеечки! Становится ясным, что он не совсем глухонемой. Его речь можно разобрать, если очень хочется, а собеседника он понимает вполне прилично не то по губам, не то по звукам голоса. Он тут же предлагает нам дать ещё денег, оставшихся ему в наследство от матери, которая умерла, пока он сидел в тюрьме, и куда возвращаться ему категорически не хочется.

Мне в эти минуты очень захотелось маленько его поколотить, и я попросил представителя власти подождать меня на кухне вместе с Амбалом. Но, похоже, лейтенант получил неплохое образование на Ленинградском юрфаке и сказал, что хорошо понимает меня, но знает по опыту, что после мордобоя такого трясущегося от страха ничтожества в душе мордобьющего остаётся такой мерзкий осадок, что… ну, короче, не советует мне руки пачкать. А ещё добавляет с возмущением, как же этот мерзавец предлагает такую ничтожную сумму компенсации морального ущерба, это уж совсем не по правилам. Я мгновенно остываю от своего праведного гнева и начинаю соображать, что о моих драгоценных документах парень вообще не говорит ни слова. Поняв мой недоуменный взгляд, он стал быстро и доходчиво объяснять, что после нашей «романтической встречи белых ночей» он с завидной скоростью добежал до стоянки такси и вскочил в машину следом за какой-то одинокой пассажиркой. Тогда ленинградцы ещё сохраняли дух блокадного братства и никого не боялись, тем более, что ехать пассажирке было совсем недалеко. А после был взят курс на Васильевский остров, туда, где его ждала бабуля, выглядывала во двор и постоянно бегала на кухню, чтобы подогреть чаёк для любимого внука.

А внук не шибко озабочен, каким маршрутом его везёт таксист, зато очень даже озабочен тем, что до дому-то ему не доехать – слишком много пива выпил с дружком. Минутное дело – таксист тормозит, бросок к ближайшему дереву с совершенно неотложным делом, а заодно уж парень бросает в траву мой бумажник вместе со всем моим драгоценным содержимым, к которому, ну совершенно нельзя причислить скромную полумесячную зарплату молодого советского учёного.

И тут я слышу самое страшное: парень понятия не имеет, где всё это случилось. Он помнит лишь, что это произошло всего в нескольких минутах от места посадки в такси, что остановились они на улице, где с одной стороны – травяной газон с молодыми деревьями, а на другой – дома, дома, дома. При этом по его жестам я понял, что это были так называемые «точечные» дома. И я, и милиционер отлично знали наш район, который в те годы ещё только формировал свой архитектурный облик, и он совсем не отличался большим разнообразием – такое сочетание домов и деревьев могло быть в десятке мест. Другого выхода у нас не было, мы вчетвером бросаемся к машине и мчимся к начальной точке маршрута, на стоянку такси на Трамвайном проспекте, недалеко от моего дома. Стараемся припомнить похожие места, объезжаем их – всё безуспешно, парень не узнаёт эти места. Тогда мы меняем стратегию поиска. Вернувшись на стоянку такси, я беру себя в руки, расслабляюсь и стараюсь рулить самым прямым и коротким путём в сторону Васильевского острова. Мои пассажиры дружно вошли в азарт, они жестикулируют, смотрят по сторонам, мешая мне сосредоточиться. В результате при выезде с Автовской на Новоизмайловский проспект я не успеваю перестроиться в левый ряд и. как законопослушный водитель, продолжаю совершенно бессмысленное движение через перекрёсток по Автовской. И, о чудо! У меня за спиной раздаётся мычание, кто-то хлопает меня по плечу, и я резко торможу. Мой воришка выскакивает из машины, все бегут за ним следом, а я, наконец, вижу те самые «дома, дома» и деревья напротив, на газоне со свежескошенной травой…

Я выскакиваю из машины, впервые в жизни набираю какую-то немыслимую скорость, первым подбегаю к желанному дереву и вижу, что под ним в траве лежит мой бесценный бумажник. Я вижу его и сейчас – полураскрытый, никем не тронутый и такой родной, купленный в магазинчике кожаных сувениров в маленьком и таком родном латышском городе Лиепая!

Самое удивительное, что в первые минуты мы все вместе радуемся находке, и даже воришка чувствует себя героем, моим спасителем! Но радость быстро проходит, парень снова начинает предлагать деньги, чтобы его простили и отпустили восвояси. Но мы непреклонны, занимаем уже привычные места в «броневичке» и мчимся в отделение милиции, чтобы правосудие свершилось. По дороге я успеваю наполнить свою душу сарказмом, представляю, как резким движением открываю дверь в кабинет майора милиции Котомана, крепко жму ему руку и благодарю за успешную разработку и исполнение операции по задержанию преступника и возвращению личной собственности простым советским гражданам.

Признаться, я ожидал, что в ответ он скажет, чтобы я перестал над ним издеваться, и так, мол, тошно! Но ответ был обескураживающим. Он принял мои слова за чистую монету и, скромно потупившись, ответил: «Ну что ты, Марк, это наш профессиональный и гражданский долг!» А потом вызвал дежурного и дал команду: «Срочно сфотографируйте мерзавца… пустым фотоаппаратом, закройте дело и вывезите мерзавца за пределы нашего микрорайона».

Так и закончился этот маленький детектив. Моя честь была спасена. Записать же эту историю я собрался всего-то через сорок лет после её завершения.

Далее
В начало