Телеграмма уж готова,
Ни одной в ней запятой,
В ней всего четыре слова:
Мама я хочу домой
Туристская песня

Маршрут № 75 по тогдашней классификации был кольцевым маршрутом четвертой категории сложности (высшая – пятая категория). Он начинался и заканчивался в городе Бийске, куда мы приезжали по железной дороге. Там на базе нас разбивали на группы, потом на автобусах доставляли на первый базовый лагерь Чемал на реке Катуни и после тренировки отправляли в семидневный поход по тайге до берега Телецкого озера. Оттуда мы на больших дощатых лодках сплавлялись по реке Бии до все того же Бийска, на чем поход заканчивался. Всего он занимал 15 дней. Для ленинградцев надо было добавить еще четыре дня на проезд по железной дороге туда и обратно.

В горкоме профсоюзов, где я покупал путевки, о походе (да и вообще об Алтайском крае) ничего толком не знали. Единственный ценный совет я получил от работавшего там мужчины, который рекомендовал взять с собой куртки потеплее, и что-нибудь от комаров.

За неимением в аптеках каких-либо специальных средств от комаров я купил запас одеколона «Гвоздика», который, по словам аптекаря, действовал на комаров ничуть не хуже профессиональных репеллентов. К чести ленинградских провизоров, одеколон этот действительно отпугивал комаров и мошку. В походе мы делились им с теми, кто не имел в запасе ничего, поэтому он кончился дня за три до окончания пешего перехода.

Туризм в СССР считался видом спорта. Набрав за определенный отрезок времени нужное количество походов различной сложности, можно было получить спортивный разряд вплоть до Мастера спорта СССР. Но заниматься туризмом постоянно не было времени, поэтому я никогда не брал необходимых справок и никогда не подавал их в свой туристский клуб. Для нас туризм был отдыхом, а не спортом.

Прибыв в Бийск, мы погрузились в маленький автобус и медленно поехали с вокзала в сторону базы. Городок был маленький, захолустный, состоящий в основном из одноэтажных домов. Время было рабочее, людей почти не было видно. Зато по улицам бродило множество кур, да разомлевшие от жары собаки лениво лежали в тени у ворот, не имея сил облаять проезжавший мимо автобус.

По пути по нашей просьбе автобус остановился у здания военного комендатуры, где мы встали на временный воинский учет. Для этого мы привезли с собой военную форму, в которую и переоделись прямо в автобусе под любопытными взглядами наших коллег-туристов. В последний день пребывания в Бийске мы повторили эту операцию, снимаясь с учета.

Обязанность вставать на учет и сниматься с учета сопровождала меня все время моей службы в армии. Исключение делалось для служебных командировок, так как командование знало, где искать командированных. Комендантский учет на моей памяти ни разу не был задействован для какой-либо практической цели, например, для розыска или мобилизации военнослужащих, но (хоть яловая, а телись!), каждый раз, прибывая и убывая, надо было являться и отмечаться. Правда, офицеры могли приходить в комендатуру «в гражданской форме одежды».

Рядовой и сержантский состав срочной службы, к которому мы тогда относились, обязан был являться в военные учреждения только в военной форме одежды. Теоретически предполагалось, что мы и в отпуске должны все время ходить в форме, но это было просто невозможно, и каждый из нас брал с собой форму, чтобы явиться в комендатуру. Позже, на старших курсах, мы брали один комплект формы на всю группу, отдыхающую вместе. Обычно форму брал самый крупный из группы. Переодевались для явки в комендатуру в каком-нибудь ближнем подъезде. Особенно «элегантно» выглядел в чужой форме самый низкорослый в группе.

В 50-е годы в СССР постановка на временный учет была в какой-то мере оправдана отсутствием системы оповещения населения о возникновении чрезвычайных ситуаций. Тогда единственным надежным средством доставки сообщений были пешие посыльные. Сколько-нибудь разветвленной радио или телевизионной сети еще не существовало.

Первую походную ночь мы ночевали в кроватях на Бийской турбазе. А рано утром после врачебного осмотра мы всей группой отправились получать палатки, спальные мешки и прочее оборудование и продукты. Тут-то и выяснилось, что наша обувь не годится, и мы взяли напрокат тяжелые горные ботинки с триконями – зубчатыми металлическими пластинами по ранту. Кое-кто взял во временное пользование и брезентовые куртки-ветровки на случай плохой погоды.

В самом тяжелом положении оказалась молоденькая (лет шестнадцати) девочка, которая не привезла с собою ничего подходящего для похода. В ее чемодане оказалось множество ненужных вещей типа косметики, босоножек, туфель, купальных костюмов и ничего для похода. Бедняжка шла в поход впервые в жизни и послушалась совета профсоюзных дам, которые сказали ей, что поход – это чепуха, а танцы будут каждый вечер. Девушки нашей группы поделились с ней одеждой, и она отправилась в тайгу во всем чужом. Не помню ее имени, как, впрочем, и имен других участников похода.

Как и полагалось, мы выбрали замполита и старосту группы. В обязанности замполита входило присматривать за поведением туристов и улаживать мелкие недоразумения, которые могли возникнуть между членами группы. Староста отвечал за получение продуктов и медикаментов и назначал по очереди костровых и поваров Выбор наш оказался удачным: замполит ничего не делал, а староста отбил поползновения девушек, желавших получить в качестве продуктов побольше шоколада и конфет, и взял полноценный набор продуктов на весь маршрут.

Были группы, где женщины победили, и в последние дни похода есть было почти нечего, а магазинов в тайге для туристов не построили.

Вообще, профсоюзы были богатой организацией, поэтому и снаряжение, и питание отпускалось качественное. Другое дело, что из одних и тех же исходных продуктов неумелые повара, какими мы тогда были, могли приготовить и вкусный обед, и совершенно безвкусную бурду. В последнем случае нас выручал неутолимый аппетит молодого туриста.

Поход наш не был горным, на вершины мы не поднимались, но горные перевалы по дороге попадались, а реки были типично горными ручьями, поэтому наша тренировка перед походом включала элементы альпинистской подготовки, а также наведение переправы через быстрые реки. Учили нас и тому, как себя вести в случае отрыва от группы. Я на всю жизнь запомнил совет инструкторов – не взбираться на вершину и на деревья в попытке увидеть поселения людей вдали, а спускаться вниз и искать воду, а далее идти «по воде». Спускаться по течению от ручья к реке, а там вниз по реке, где должно было рано или поздно появиться населенное место. Проводники исходили из многовекового опыта и древней истины – «вода – это жизнь».

Для нас двоих – меня и Коржика – поход этот был первым в жизни, и потому все впечатления были особенно острыми.

Наш проводник расхваливал свой край, приводя цифры, из которых следовало, что на Алтае на 3000 видов растений больше, чем на Кавказе, а редкий в Европе эдельвейс на Алтае растет на каждом шагу и называется просто «огонек». Мы не очень этому верили, но разнотравье действительно было богатое, а аромат горных лугов перед заходом солнца – просто упоительный. Все эти горные реки и речушки, заснеженные вершины на горизонте, тишина и покой – все было непривычно и умиротворяюще; наше недавнее прошлое с его заботами и проблемами ушло куда-то бесследно, и с каждым часом в нас вливались новые силы в дополнение к нашим молодым, неистраченным.

Проводник расписывал достоинства местного напитка – медовухи – хмельного меда, от которого голова оставалась ясной, а ноги отказывали, и все грозился принести нам его попробовать, но так и не принес. В поход староста взял с собой несколько бутылок водки, которую мы пили, чтобы согреться после особо трудных дневных переходов. Всего за весь поход мы выпили, может быть, по стакану водки на человека. Этим мы выгодно отличались от так называемого самодеятельного туризма, где выпивки случались гораздо чаще.

Вообще, попадая на природу, человек становится самим собой, так как его ничто не сдерживает. Поэтому поход или рыбалка для некоторых превращались просто в возможность выпить на природе «от общественности вдалеке». Поэтому рождались анекдоты типа: «Чем отличается рыбак от пьяницы? Рыбак – это пьяница в резиновых сапогах». Я много раз бывал в походах разной категории сложности, но ни разу мы не пили ради удовольствия, а только изредка, чтобы снять усталость или согреться.

Наша военная физическая подготовка позволяла легко выполнять несложные задания на тренировках, а во время волейбольных сражений мы с Коржиком оказались лучшими игроками и были включены в состав сборной группы для соревнования с другими группами. Но в последний день, переправляясь через речку, я поранил ладонь левой руки о трос и вынужден был перейти на роль болельщика. Группа наша первого места не заняла, хотя болели мы за своих в полную силу наших голосов и эмоций.

Алтай, туристский маршрут 75. Я пытаюсь достать что-то из кармана

Царапина моя заживала непонятно долгое время, и проводник объяснял это какими-то особыми свойствами местного таежного климата.

Палатки наши были рассчитаны на троих человек. Нашим соседом оказался студент из Москвы, с которым мы быстро сдружились. Вообще, обстановка в группе была прекрасная; мы веселились, играли в волейбол и настольный теннис, пели хором только что разученные туристские песни.

1955 год был временем, когда еще не было клубов любителей песни, книг с текстами т.н. авторской песни. Все это появилось позднее. Мы пели старые туристские песни, созданные еще предыдущими поколениями туристов. Единственное, чего мы никогда не пели в походах, были песни официальных композиторов и поэтов. Они создавались для профессиональных певцов и хоров и ими исполнялись по радио. К повседневной жизни эти песни не имели никакого отношения.

Лишь однажды, году в 1949, я услышал нестройный хор, громко распевающий на незнакомом языке популярную песню, содержащую слова «Так бывает, ежели влюбляется в человека человек…». Не помню сейчас имени композитора. Пела явно компания отдыхающих. Было это в Мельничном Ручье. Я знал, что дачу эту снимает еврейская семья из Ленинграда.

Недоумение мое рассеялось много позже, когда я услышал эту песню по зарубежному радио в исполнении еврейских артистов. Это оказалась старинная еврейская народная песня. А мелодию находчивый советский композитор использовал и выдал за собственное произведение. Такое случалось и случается не только в России.

Олег Сергеевич Констанденко, которому я рассказал об этом случае, по-своему объяснил этот эпизод: «Этот Фельцман не украл мелодию. Это он по заданию раввината написал, чтобы можно было еврейскую песню петь вслух». Что тут скажешь? Спаси, Господи, государство, в котором песни можно петь по разрешению!

В соответствии с планом похода мы должны были восемь дней идти через кедровую тайгу до Телецкого озера. Конечно, унести на себе снаряжение и еду на восемь дней мы не могли, учитывая вес палаток и продуктов. Туристское снаряжение тех лет было прочным, но увесистым. Вместо пластика палатки были из брезента и металла. Поэтому первые три дня нас сопровождала группа поддержки на лошадях. Лошади во вьюках везли снаряжение, а мы путешествовали налегке, и первые три дня похода были самыми приятными.

Во время перехода. Пока наш багаж еще на лошадях

У меня сохранилось всего две фотографии от этого похода. Фотографировал Коржик, поэтому его на снимках нет. На первой фотографии мы совершаем тренировочный поход. Наш сосед по палатке указывает пальцем на вершины гор вдали, а турист, достающий что-то из заднего кармана брюк, – это автор. На второй фотографии мы запечатлены во время первых легких дней похода. Группа идет без рюкзаков, лошади с нашими «шерпами» отправлены вперед на место привала, поэтому поход напоминает легкую прогулку по горным лугам.

Наличие лошадей в первые дни похода объяснялось еще и желанием руководства базы гарантировать эвакуацию с маршрута тех, кто по физическому состоянию не смог бы продолжать поход. Определять негодных к походу должны были проводник и фельдшер, роль которого в нашей группе исполняла женщина-врач из Москвы. С врачом нашей группе просто повезло. Обычно фельдшером назначалась любая туристка, которую полчаса инструктировал врач на базе и выдавал набор медикаментов на случай заболевания туристов в пути.

Мы проходили горными тропами, останавливались на привалы на берегу удивительных по красоте горных озер, просыпались на рассвете, чтобы полюбоваться восходом солнца. Пока что лозунг профсоюзов «Туризм – лучший отдых!» казался нам вполне справедливым.

Отрезвление наступило на четвертый день похода, когда группа поддержки нас покинула, и мы должны были впервые за время похода поднять в своих рюкзаках снаряжение и продукты на пять дней. О, тяжела ты, шапка Мономаха! Даже нам с Коржиком, уже приученным к маршам с полной строевой выкладкой, и двум-трем бывалым туристам в группе это показалось нелегко, что уж говорить об остальных! Бодрый лозунг быстро померк в нашем сознании, а сами мы стали казаться себе вьючными лошадьми, которых нам так теперь не хватало.

Первый день с полной нагрузкой оказался роковым для той молоденькой девушки, о которой я уже говорил: она не вынесла нагрузки и заболела; как мы ни пытались облегчить ей нагрузку, она идти дальше не смогла. Мы разложили по рюкзакам ее часть груза, смастерили самодельные носилки и несли ее на носилках остаток пути под неусыпным вниманием нашего врача. Конечно, у нас не было и не могло быть в группе портативной радиостанции для связи с базой, да и вертолетов тогда еще не было в распоряжении медицинских служб.

Алтайский край, по которому мы путешествовали, был тогда весьма слабо развитым регионом. Дорожная сеть и сеть связи практически отсутствовали, медицинских учреждений по пути нам не встречалось. Конечно, надо учитывать, что мы шли по отдаленным районам, по малохоженным горным тропам, но бедность края была видна во всем.

Помню, как мы разбили лагерь по соседству со стойбищем алтайцев. До нас доносились заунывные возгласы, сопровождаемые ударами в бубен. Вскоре выяснилось, что в одной из юрт местный шаман лечит заклинаниями мальчика, которого укусила змея. Нам это показалось диким. Наша женщина-врач отобрала из нашей скудной аптечки подходящие лекарства и отправилась на помощь. Когда на следующее утро мы покидали стоянку, заклинания продолжались. Не знаю, выжил ли пациент.

Конечно, многочисленная и шумная туристская группа распугивала всех обитателей тайги задолго до того, как мы могли бы их заметить. Но однажды, когда я шел головным, я увидел вдруг бурундука, сидящего на пне, и мы несколько секунд изучали друг друга. Потом он исчез, спугнутый голосами. Видел я и место, где медведь, для которого бурундук – лучшее лакомство, взрыл нору лапой по окружности, пытаясь добраться до умного зверька, который давно сбежал через запасной выход.

Увы, видели мы и последствия золоторазведки, когда драга срыла с лица земли целый участок тайги и погубила сотни кедровых деревьев. Это была первая, но, к сожалению, не последняя моя встреча с разрушительной деятельностью Человека.

Лишь однажды за время похода мы вышли вдруг на мощеную булыжником вполне приличную дорогу со столбами электропередачи и телефонной линией связи.

Разгадку этих «признаков цивилизации» мы получили позже, когда пришли в село Калинино, застроенное красивыми коттеджами, засаженное фруктовыми садами и декоративными деревьями. На наши восторженно-недоуменные вопросы проводник пояснил, что в селе этом живут… немцы Поволжья, высланные по распоряжению Сталина в Сибирь перед войной. Правда, многие из немцев уже выехали, и их место заняли русские.

В селе этом даже продукты были в магазине. Водки, правда, не было. Продавщица сказала с улыбкой, что водка местного климата не выдерживает и испаряется за один день. Практически вся водка раскупалась в момент поставки теми счастливцами, которые оказались в нужный момент в магазине. Покупали дефицит на все деньги, которые были с собой, а потом бежали к друзьям или домой за дополнительными деньгами.

Два-три дня после этого в колхозе никто на работу не выходил.

Поневоле напрашивался вывод, что не суровый климат и плохая погода виною всеобщей бедности, а что-то другое. К тому же в нашей памяти еще свежи были данные из курса Истории партии о том, что до революции сибирские крестьяне считались самыми зажиточными и преуспевающими в России. Но мы предпочитали тогда на эти темы не размышлять. Официальная версия развития событий «жить стало лучше, жить стало веселее» не выдерживала критического сопоставления с реальной жизнью, но поделиться своими сомнениями или посоветоваться было не с кем.

Тут к месту сказать и о роли зарубежных радиостанций, которые мы как будущие специалисты по радиосвязи могли слушать при соблюдении элементарной осторожности практически свободно, пользуясь лучшей аппаратурой и антеннами.

Советские власти значительно преувеличивали действенность этих средств пропаганды. В воспоминаниях людей, работавших на радиостанциях «Голос Америки», «Свобода» и «Свободная Европа» часто говорится о том, как американские хозяева всячески снижали критическую остроту передач. Поэтому критика советских порядков была весьма умеренной, хотя даже ее нам преподносили как оголтелую антисоветскую пропаганду и никогда не цитировали.

Люди в походах не любили вспоминать о жизни, оставшейся там, в месте постоянного проживания. Прямое дружеское общение, ясные цели, встававшие перед нами каждый день, большие физические нагрузки на переходах – все это не оставляло времени для каких-либо посторонних объяснений. В походе очень быстро становилось понятно, кто есть кто, и место каждого в группе определялось само собой. Надежность или ненадежность туриста определялась его готовностью сделать что-то сверх обязанностей: помочь уставшему, собрать для костра больше хвороста. Не последнюю роль играла и физическая подготовленность к походу.

Здесь не было общих и партийных собраний, критики и самокритики, характеристик и аттестаций. Здесь жизнь была простой и ясной: поднять рюкзак и донести его до привала, не отстав от группы. Мы с Коржиком справлялись с этим легко, часто шли замыкающими, помогая уставшим и отстающим, и вскоре стали считаться полноценными и полезными членами группы.

Дни шли, и люди постепенно теряли силы, так что нести наши облегченные за счет потребления продуктов рюкзаки не становилось легче. Больная наша не выздоравливала, ей становилось, на мой взгляд, даже хуже.

После одного особо тяжелого перевала мы развели костер под дождем, но так и не смогли вскипятить воду под потоком воды с неба, так что пришлось попить тепленький чай. На утро была прекрасная погода. Наш проводник поджег огромный, поваленный ураганом кедр, и мы плясали вокруг огня, как дикари, чтобы высушить одежду перед отправлением в путь.

В предпоследнюю ночь пешего похода мы добрались до места привала уже поздно ночью и легли в спальных мешках прямо на землю, накрывшись сверху палатками. Тут вовсю поработала таежная мошка, так что на утро мы все ходили с вспухшими неузнаваемыми лицами. Но нам было уже все равно.

Все чаще в разговорах между собой мы с иронией произносили профсоюзный лозунг «Туризм – лучший отдых!» и зарекались впредь даже думать о новых туристских походах.

До Телецкого озера оставался один переход, и тут наш проводник сбился с пути. Мы начали бродить под его руководством по кругу. Ко мне подошел староста группы и предложил побить проводника. «А что, он после этого дорогу быстрее найдет?» – поинтересовался я. Больше этот вопрос не возникал, а вскоре мы поняли, что каким-то чудом проводник вышел на правильную тропу.

Мы вышли на берег огромного и неповторимо красивого Телецкого озера в районе Артыбаша, где лодка должна была ждать нас, чтобы переправиться на противоположный берег. Но мы прибыли с опозданием, и она ушла обратно. Пока проводник вызывал лодку, кое-кто из нас, включая меня, попробовал искупаться, но быстро выскочил на берег. Температура воды была 9 градусов по Цельсию.

Вскоре прибыла лодка, нас переправили, мы быстро сложили вещи в комнатах и отправились в баню. Сначала искусанные мошкой тела отзывались болью на жаркий пар и горячую воду, но потом мы привыкли и получили подлинное удовольствие, смывая с себя многодневную грязь и усталость.

После бани вдруг страшно захотелось есть. Мы зашли в столовую, которую освещали только косые лучи заходившего солнца через открытую дверь, и увидели на столах блюдца с какой-то массой. Коржик съел полную ложку, и вдруг я увидел, что по лицу его катятся крупные слезы. В блюдечках оказалась горчица.

Наступил час ужина, и мы отдали должное искусству местных поваров. Вообще, бывая в туристских походах, я обратил внимание, что проблемы аппетита там не существует. Все едят все. Сказывается свежий воздух, молодость, большие и постоянные физические нагрузки. Что-то подобное я наблюдал во время выездов на шашлыки в России и на барбекю в США. Сколько ни возьми припасов, съедено будет все. Этот закон действует на свежем воздухе без исключений.

Следующий день был днем отдыха, и мы с Коржиком, который уже тогда был страстным рыбаком, тут же отправились на берег озера на рыбалку, но ничего не поймали, так как не знали местных условий. Я вспомнил, как во время похода мы встретили местных парней, которые шли ловить хариусов с длиннющими – метров по шесть – удилищами, но у нас таких удилищ не было. Пришлось вернуться несолоно хлебавши.

Удивительно быстро вернулись силы. Одна ночь в постели, один день без перехода – и мы снова были готовы к подвигам.

На следующее утро мы погрузились на струг. Мужчины сели на весла, и мы поплыли по Телецкому озеру, любуясь им и приближаясь к цели нашего путешествия, где мы выгрузились, совершили короткую прогулку к маленькому озерку, окруженному горами со всех сторон, вернулись к нашему суденышку и к исходу дня были обратно на базе.

Нам оставалось проделать заключительный этап похода – сплав на струге по горной части реки Бии до базы в Бийске. Все началось сначала: медосмотр, получение продуктов и укладка их в рюкзаки. Затем – короткий инструктаж о том, как вести себя на воде. Конечно, надувные жилеты были бы полезнее, чем инструктаж, но таковых в природе не оказалось.

Мы погрузили рюкзаки в наш ковчег – большую гребную лодку, срубленную из больших свежеотесанных досок, и на веслах направились к началу Бии, вытекающей из Телецкого озера.

Спокойно грести нам пришлось недолго. Вскоре мы почувствовали, как сильное течение несет нас куда-то все быстрее. А дальше мы слушали только команды проводника, едва доносящиеся сквозь грохот порога. Я взглянул на берег, вдоль которого проходила дорога. По дороге мчался грузовик, но мы его легко обогнали. Тут я только сообразил, что горная Бия – действительно быстрая река.

Мы прошли все пороги, выполняя команды проводника, без происшествий, которые изредка все же случались. Сейчас ни один здравомыслящий человек не выйдет на пороги без индивидуального спасательного жилета. В 50-е годы таких средств не было ни в магазинах, ни на базах. Это добавляло остроты ощущений. Те, кто никогда не плавал в лодке по порогам, не смогут понять всей остроты и необычности ситуации. Штурм порогов можно, пожалуй, сравнить только с первым прыжком с парашютом, но на реке удовольствие продолжается дольше.

Путешествие вниз по Бии продолжалось четыре дня. Физической нагрузки не было никакой, кроме гребли. Гребли, естественно, только мужчины. Рюкзаки наши спокойно лежали на дне струга и вынимались для доставания продуктов на каждый день. Мы приставали на ночевку к берегу или к острову, разводили костер, готовили пищу, пели, словом, вели раздольный образ жизни. В один из первых дней сплава Коржик поймал на спиннинг тайменя, и мы съели его всей группой. Каждому достался крохотный кусочек, но пример был заразительным. Все рыбаки тут же развернули свои снасти и пустили их за нашим стругом, но никто ничего не поймал. Замечу, к слову, что проходили мы местами, где должно было быть полно ягод и грибов, но мы ни разу не попытались их поискать: во время пешего перехода не оставалось сил, а во время сплава эта мысль никому не пришла в голову.

Поздним вечером на острове я отошел от нашего костра метров на тридцать. Стояла полная тишина, и вдруг раздался треск ломающихся сучьев и звук падения какого-то тела. И вновь наступила тишина. Я рассказал у костра о случившемся. «Да это, наверное, медвежонок, – спокойно сказал проводник, – они часто на ближние деревья залезают, чтобы на людей поглядеть».

Река с каждым днем становилась шире, спокойнее и медленнее, так что приходилось налегать на весла, чтобы пройти к вечеру нужную часть маршрута. Все вокруг было по-прежнему красиво, но конец похода приближался неумолимо, поэтому все было окрашено грустью предстоящего прощания.

На берегу Бии. Привал во время лодочного похода

За две недели мы сдружились, узнали друг друга, завязались отношения. Еще несколько дней назад мы и не подозревали о существовании друг друга, а теперь, едва подружившись, должны были готовиться к расставанию навсегда. В нашей группе были три студентки из Новосибирска. Как-то так случалось, что их палатка на привале неизменно оказывалась рядом с нашей. Мы крепко подружились.

Две из этих девушек даже попросились позднее на практику в Ленинград, и мы продолжили наши отношения. Тогда-то они и рассказали секрет близости наших палаток. Просто мы им понравились, и они старались разбивать палатку поближе к нашей.

Правда, в Ленинграде, связанные условиями своей военной службы, мы разочаровали их, так как не могли встречаться с ними каждый день, а им это казалось непонятно и обидно.

Утром пятнадцатого дня похода мы причалили у базы в Бийске, сдали имущество, плотно поели и были готовы разъехаться. Мы обменялись адресами и телефонами, обещали писать и звонить, но из этого впоследствии ничего не получилось.

База выполнила до конца свои обязательства перед нами, доставив нас на автобусе до железнодорожного вокзала. Мы направились в воинскую кассу, и тут выяснилось, что у меня нет моих проездных документов. После долгих поисков я сдался и купил билет в плацкартный вагон, что было дешевле. День я проводил в купе, где ехал Коржик, а ночевать возвращался на свою полку.

До Новосибирска мы продолжали ехать в компании с нашими туристами, так что поход как бы продолжался. Вся наша компания набивалась в одно купе, расставаться нам никак не хотелось. На платформе в Новосибирске мы попрощались, чтобы с большинством никогда больше не встретиться.

Кстати, я обнаружил свои проездные, приехав в Ленинград, спокойно лежащими вместе с остальными документами, которые я выложил, чтобы не брать в поход. Я был тогда еще неопытным военным и не знал, как лучше поступить. Поэтому я вышел на улицу и сжег проездные, сэкономив деньги Министерства Обороны. Только потом я узнал, что надо было просто написать рапорт о происшедшем и получить обратно деньги за проезд, сдав билет и неиспользованные проездные. Век живи, век учись, – дураком помрешь…

Я никогда не занимался туризмом в США по многим причинам. Причина первая – нет денег. Причина вторая – смотри причина первая. Но в СССР я провел в туристских походах многие отпуска и много раз получал значок «Турист СССР».

И каждый раз я встречался с прекрасными людьми, которые резко отличались от тех, с кем я сталкивался каждый день на работе. Со временем я понял, что туризм – это отдушина, место, где люди отрешаются от проблем реальной жизни и на короткое время становятся такими, какими они были бы, не дави на них повседневные житейские тяготы, необходимость лгать, интриговать и притворяться. Мы пользовались в походах роскошью раскованного человеческого общения, но и получали в конце каждого похода горькую участь расставания с полюбившимися людьми.

Совершенно не помню, как я провел оставшиеся 10 дней отпуска после возвращения в Ленинград. Ходил в Эрмитаж, в кино, жил на даче вместе с родителями в Мельничном Ручье, съездил на дачу к Коржику (точнее, к его родителям), где мы половили рыбы с лодки и поймали за целый день одного маленького окушка. Говорю об этом только потому, что это должно было происходить. Реально вспоминаю только эпизод с рыбной ловлей, остальное забыл начисто.

В назначенный день мы вернулись в Академию, чтобы продолжить учебу уже на втором курсе.

Далее

В начало