Что день грядущий мне готовит?
А.С. Пушкин, Евгений Онегин

Мы одели форму, от которой отвыкли за время отпуска, и явились в Академию, чтобы продолжать нашу учебу. Скажи нам кто-нибудь, что этот год внесет большие изменения в нашу курсантскую жизнь, мы бы не поверили. Так же привычно мы начали учебу, так же маршировали до девятого подъезда с пением строевых песен, так же ходили в караул, словом, все оставалось по-прежнему.

Капитан Таторов продолжал вносить свою долю в наше воинское воспитание. Теперь он особое внимание уделял самовольщикам, т.е., тем из нас, кто уходил в город без разрешения. Особенно он невзлюбил курсанта Горячева, который, к тому же, попадался чаще других. Выстроив роту, наш курсовой командир произносил очередное поучение типа: «Мы с курсантом Горячевым все время следим друг за другом. Но последствия для нас выходят разные. Курсант Горячев! Выйти из строя! За попытку уйти в самовольную отлучку – два наряда вне очереди». Мы относились к этому со стоическим равнодушием.

Подумаешь, два наряда!

Осенью 1956 года я тоже попался. Было приказано ходить в город только в парадных мундирах. А парадные мундиры для рядовых – сталинского покроя, из тяжелой шерстяной ткани, душные, со стоячими застегивающиеся на крючки воротниками, – мы терпеть не могли. Поэтому, явившись на построение в мундире и получив обязательный инструктаж, многие из нас переодевались в повседневную форму и так уходили в город. Ушел и я, добрался до квартиры родителей на Волковом кладбище и только собрался переодеться в «гражданку», как раздался звонок в дверь.

Я открыл и увидел Валеру Коржика в парадном мундире. Вид у него был расстроенный и недовольный. «Гусь приказал тебе вернуться в общежитие, – сказал он, – он тебя засек в гимнастерке». Я быстро оделся и отправился в Академию.

Наказание мое было быстрым и неожиданным. «Поверните его личный знак лицом к стенке, – приказал Таторов старшине Федорову, – а обратно повернете, когда я скажу». Это было бессрочное лишение увольнения, мера неприятная своей неопределенностью.

Но в моем случае она не сработала, потому что на следующей неделе, да еще в будний день, раздался звонок из политотдела, и я отправился с концертной бригадой в один из ленинградских военных клубов. Не прошло и недели, как снова позвонили. Капитан Таторов смирился и разрешил мне увольнения. Вот и говорите, что от политотделов в армии не было пользы!

До сих пор не понимаю, как нам разрешили, но мы подготовили свой «капустник», который и показали с большим успехом в клубе Академии с залом, вмещавшим человек 800. Принимал участие в этом выступлении и я, произнося одну фразу, но какую! Не помню, кто ее выдумал.

Сцена изображала класс, в котором проходит семинар по философии (конечно, марксистско-ленинской, разве существует другая?!). По вызову преподавателя я поднимаюсь и выпаливаю как хорошо зазубренное: «Авероес индицирует, что субстанция бытия, аперцифированная субстратом солипсизма, констатирует столько же картезианцев-перипатетиков, что и по Кантовской «Критике чистого разума», и вообще!» Хохот в зале не смолкал довольно долго, ведь почти все сидящие в зале через эту кафедру прошли.

Спектакль наш был веселым и критически направленным, но ничего не мог изменить в рутине нашего учебного процесса.

Мы уже сроднились с Академией и терпеливо переносили «тяготы и лишения”. Изредка наши будни оживлял старшина Федоров своими рассказами. Запомнил я два из них.

Первый: «Я на Кавказе тогда служил, – вспоминал Федоров, – был радистом. Однажды поехали мы на учения, и я взял у моего друга – радиолюбителя позывные и частоту. Однажды ночью, когда все спали, а я дежурил на станции, врубил я мощность, все 200 ватт, да как дал позывные! Аж в Австралии услышали, и слышимость была 5 баллов. А наблюдатели моему другу подтверждения о приеме присылали еще целый год, и он получил какой-то разряд по радиоспорту».

Второй: «Служил я в Германии, и вдруг меня вызывают и посылают в Берлин. А там особисты проверяли одного немца по подозрению в шпионаже. Соседи доложили, что он из своей комнаты что-то передает по радио. Ну, я приехал, пошли мы в соседнюю квартиру через стенку послушать.

Точно! Звуки такие, как у СТА-35 (стартстопный телеграфный аппарат). Дождались мы, когда он по делам вышел, и зашли к нему в комнату. Оказалось, это просто пишущая машинка, а он коммунист с довоенным стажем. Он мемуары печатал. Понравился я особистам. Один полковник госбезопасности все спрашивал, какое у меня воинское звание. А я отвечал: «Старший сержант». А он мне: «Нет, какое у вас настоящее воинское звание?» Так я и не понял, чего он добивался.

Чего добивался полковник, понятно. Он хотел понять, какое звание у Федорова в КГБ.

Мы уже довольно прилично принимали код Морзе, но не могли проверить это практически. Такая возможность представилась нам, когда началась практика дежурств на радиосредствах, когда мы с помощью радистов из полка связи принимали и передавали сообщения пока из стен Академии.

Однажды радист наш ушел на ужин, и тут заработал наш партнер с другой радиостанции. Позывные были наши, надо было отвечать. Я сел за ключ и начал передавать сигнал о переходе на СТА35. Прошло 3-4 минуты позора, затем сосед понял меня, перешел на телеграф. Первая переданная им фраза была: «Смените радиста!» – «У нас нет радиста», – был наш ответ. На этом сеанс связи был окончен.

Вообще, выработке практических навыков работы на радиосредствах уделялось в Академии большое внимание, особенно во время лагерных сборов. Мы работали на всех радиостанциях, начиная от Р-106 (рота-взвод) до Р-102 (армия-дивизия).

Но ни разу мы не пытались работать в условиях создания противником преднамеренных помех. Зато во время учений практиковалось создание ложных станций, имитирующих подслушивание передач противником.

Помню, как мы хохотали над одним из наших слушателей, когда он попытался договориться с партнером по радио о кодовом слове, чтобы отличать партнера от ложной станции, а ему ответили: «А я и есть ложная станция!»

Проблеме борьбы с преднамеренными помехами в Академии уделялось большое внимание. Одним из преподавателей был профессор Финк, крупный теоретик в области приема импульсных сигналов. Мы называли его между собой «папа ФОУ», потому что именно так он произносил сокращение «широкая полоса – ограничитель –узкая полоса». Он был автором этой идеи, но вместо «Ш» произносил «Ф».

Несмотря на все теоретические и организационные проработки, проблема помех не была решена. Полковник Пригон рассказывал нам доверительно, что в Бакинском округе ПВО подразделениям спецназ однажды разрешили включить установки помех во время войсковых учений. Управление войсками было полностью нарушено, и Командующий округом был вынужден попросить снять помехи, чтобы довести учения до конца.

Выключить свои установки было легко, но что будут делать войска в случае реальных боевых действий? Инцидент постарались забыть как можно быстрее и наверх не докладывали: слишком большой работы требовало решение этой сложной проблемы.

Но пока главной заботой наших преподавателей оставалась наша теоретическая подготовка. Мы проходили все более и более изощренные главы по математике, теории электромагнитного поля и теоретическим основам радиотехники.

Многим из нас приходилось нелегко на зачетах и экзаменах, особенно страдал старшина Владимир Федоров. Теория ему никак не давалась, несмотря на долгие вечерние и ночные занятия.

В теоретическом отношении мы были подготовлены прекрасно, что и подтвердила впоследствии успешная работа некоторых наших выпускников в научно-исследовательских институтах. Те же из нас, кто попал в войска Связи, потом рассказывали, что техника в частях частично была, увы, предыдущего поколения, а не та новая, которой нас научили пользоваться в Академии.

Чем дольше мы учились, тем больше становился интерес к нам со стороны женского персонала. С одной стороны, мы становились старше, а, с другой стороны, мы приближались к тому, чтобы стать офицерами с академическим образованием, то есть были завидными женихами в тогдашнем понимании. На наших танцевальных вечерах стали появляться свежие женские лица, многие из наших курсантов сколотили постоянные компании. Впоследствии девушки из этих компаний стали женами наших сокурсников.

Иногда этот интерес принимал анекдотические формы. Наши курсанты познакомились однажды с девушками, живущими в доме по соседству. Те при первой встрече попросили удостоверения личности и мгновенно установили, действительно ли эти парни – холостяки. Мы и сами-то толком не знали тогда, где это в наших документах написано.

Другой раз, когда мы отрабатывали тему «Радиосвязь в движении», нам с Коржиком достались газик-вездеход и грузовик. Шоферы разрешили нам вести машины вдоль берега маленького озера, и мы столкнулись. Виноват был я, так как направил свой грузовик навстречу другой машине, а Валера растерялся и не сумел остановиться.

Мы вылезли, чтобы осмотреть повреждения. Грузовик не пострадал, у газика было помято крыло. «Ничего, – бодро сказал шофер, – скоро учения, а после них все повреждения спишут».

Шоферы спустились к воде, а мы задержались у машин. Когда мы присоединились к водителям, возле них уже стояли две девицы довольно вульгарного вида. Мы слышали, как солдаты предлагали приятно провести время под кустиками. Девицы были вроде бы не против. Но, увидев наши погоны, они бросили своих ухажеров и попытались обаять нас, причем одна заметила подруге: «Погончики у них хороши!» Увы, мы остались к их чарам равнодушны.

Наши отношения с курсовым офицером капитаном Таторовым перешли в ту стадию, когда мы все чаще подшучивали над ним. Надо сказать, что Академия имела весьма приличный стадион с футбольным (soccer) полем и гостевой трибуной. Американское слово soccer вставлено здесь, чтобы показать американскому читателю, что речь идет о европейском футболе.

Однажды нас выстроили всем курсом в спортивной форме на торжественный парад по случаю открытия нового учебного спортивного сезона. Мы подняли глаза на трибуну, на которой стояли подполковник Андрианов и капитан Таторов, и покатились от хохота. Поверх привычного плаката «Привет советским воинам-спортсменам!» кто-то из наших водрузил самодельный плакат «Привет Гусю-спортяге и его гусыне!» Читатель помнит, что «Гусь» была подпольная кличка Таторова.

Стоя на трибуне, наши начальники не могли видеть плакат и не понимали причины внезапно возникшего массового веселья своих подчиненных.

Зимой 1956/57 года, когда выпал первый настоящий снег, вся Академия прочла слово «Гусь!», аккуратно вытоптанное нашими курсантами во всю длину и ширину футбольного поля (110×45 метров). На этом стадионе проходили все наши спортивные занятия, исключая кросс и спортивную гимнастику. Для последней имелся прекрасно оборудованный спортивный зал, а кроссовые и лыжные дистанции были проложены в близлежащем парке.

Я не был украшением спортивной команды курса, хотя неплохо стоял в воротах во время футбольных встреч и тогдашней новинки – ручного мяча 11×11, игры которого тоже проходили на футбольном поле.

По правилам этой экзотической игры, не получившей массового распространения, бросать мяч в ворота разрешалось не ближе, чем с линии штрафной площадки, но точность бросков рукой искупала меньшую скорость движения мяча, и вратарю приходилось нелегко.

В 1956 году произошло знаменательное для меня событие – я, наконец, преодолел свою робость и научился прыгать через гимнастического коня в длину, а потом даже стал получать от этого удовольствие. Как приятно все-таки преодолевать себя!

Кроссовые дистанции мы продолжали бегать в майках, брюках и сапогах. Я входил в состав этой команды и показывал средние результаты, но не умел выкладывать на дистанции все силы. Может быть, мне следовало заняться марафонским бегом, не знаю. Я считал, что бег – не моя стихия.

Интересно, что боевые виды спорта – бокс, борьба – не входили в программу подготовки. Зато мы получали хорошую школу стрельбы из винтовки и пистолета. Наш преподаватель, мастер спорта СССР по пулевой стрельбе майор Графов, доказывал нам, что попадать в цель можно в любых условиях. Он просил двоих из нас толкать и тянуть его руку в то время, когда он прицеливается и стреляет из пистолета. Ребята старались, но пули, выпущенные майором, никогда не выходили за пределы восьмерки на круглой мишени, где высшей оценкой было десять.

Я стрелял хорошо и тогда, и позднее, но мне мешала моя близорукость, а очки я носить отказывался, не знаю почему. Из-за близорукости я никогда не пытался играть в теннис, предпочитая пинг-понг.

На третьем курсе мне пришлось обратиться к факультетскому врачу – полковнику медслужбы Ерюхину. Врач старой школы, дослужившийся до высокого чина, он имел мало обязанностей, так как пациенты его имели прекрасное здоровье. Лозунгом Ерюхина было:

«Какая там болезнь?! Кальцекс и портяночки сухие – и все!»

Но когда я однажды почувствовал острую боль в правом боку, наш факультетский врач отправил меня в лазарет, и там мне вырезали глубокий абсцесс, оставив шрам, которым мог хвастаться перед знакомыми девушками: «Да это ножом как-то…»

У меня был еще один шрам – на голени от стекла, на которое я напоролся на бегу в кустах еще в детстве. Это добавляло романтической таинственности моему облику. «Пострадал старик, пострадал», как писал А. Гайдар в повести «Судьба барабанщика».

Были в Академии и так называемые спортивные секции, где можно было заниматься спортом по выбору. Однажды я решился и пришел на занятия по самозащите без оружия (самбо). Напомню читателю, что шел 1956 год, когда в СССР слыхом не слыхали и глазом не видали каратэ, дзюдо и иных иностранных видов борьбы. Все это заменяло самбо – вновь созданный вид борьбы, впитавший в себя лучшие достижения всех видов борьбы всех народов мира, как высокопарно сообщала об этом советская спортивная литература.

Я начал заниматься этой борьбой и скоро вошел в состав сборной Академии. Занятия сборной проходили в Спортивном клубе армии (СКА) Ленинградского военного округа в старинном здании Манежа рядом с цирком. Там мы встретились с многими известными спортсменами.

Я запомнил встречу с популярным в то время баскетболистом Василием Ахтаевым, рост которого был, если я не ошибаюсь, 2 метра 26 см. Я сидел на скамейке в душевой, а рядом раздевался Ахтаев. Головой я едва доставал до его колена. Впечатлящее зрелище! Ахтаеву не приходилось бросать мяч в корзину, он его туда просто клал.

Подбор особо высокорослых баскетболистов был частью спортивной политики руководителей не только советского спорта. С помощью таких великанов тренеры сборных надеялись побеждать на мировой спортивной арене. Иногда это удавалось, но только иногда.

Успехи наших выдающихся спортсменов, особенно на международных соревнованиях, были предметом живейшего интереса простых людей. Все мы были страстными футбольными и хоккейными болельщиками. Все болели «за наших». Я долгие годы был страстным болельщиком ленинградского «Зенита» – футбольной команды, которая была чемпионом СССР только однажды.

Советские футболисты тоже только однажды порадовали нас, став олимпийскими чемпионами в Мельбурне, но случилось это как раз в 1956 году. Трудно описать ликование наших болельщиков! Все казалось теперь легко достижимым, мировое первенство тоже должно было стать нашим.

Прошло почти пятьдесят лет, но надежды эти так и не сбылись, мечты болельщиков так и не исполнились. При каждом проигрыше менялись тренеры, игроки сборной получали суровые внушения, их учили играть в футбол люди, не державшие мяча в руках, потому что выигрыш в международном матче всегда считался делом политической важности, но и это не помогло.

Сейчас трудно себе представить, но в 50-е годы подготовка будущих инженеров-радистов проходила без изучения теории вероятностей и полупроводниковых приборов. Наш преподаватель полковник Афанасьева, прекрасный специалист и автор известной тогда монографии по электронным лампам, читала нам теоретический курс по полупроводниковым приборам, но честно признавалась, что сама этого курса не понимает. Так мы и вышли из Академии, имея о полупроводниках весьма слабое и смутное представление.

Это были последние годы безоговорочного господства электронных ламп. Мы знали, конечно, что в США полупроводники получают все более широкое распространение. Об этом говорил нам однажды академик В.И. Сифоров, когда он приезжал в Академию по делам.

Он же признавался, что будучи в командировке в Нью-Йорке в качестве технического эксперта, он украл с выставочного стенда несколько американских полупроводниковых триодов, которые были тут же переправлены в Москву дипломатической почтой. Промышленность лихорадочно работала над проблемой полупроводников, но в серийной технике пока применялись только диоды и селеновые столбики в качестве выпрямителей.

Наши математики чувствовали, что существует потребность в изучении теории вероятностей; командование с этим не соглашалось. Для многих теория вероятности была связана в сознании с Винером и его кибернетикой, которая была долгие годы под запретом, и еще недавно объявлялась классово чуждой наукой.

Я вспоминаю, как однажды, уже после окончания Академии, я увидел на библиотечной полке, посвященной вычислительной технике и теории информации, две брошюры по кибернетике. Примечательны их названия. Первая именовалась «Кибернетика – наука мракобесия», а вторая – «Кибернетику – на службу коммунизму». Да, воистину, мы жили в эпоху перемен.

Диктат авторитетов, истинных и мнимых, был непомерно тяжелым. Вспоминается история одного из специалистов Академии (не помню его фамилии, к сожалению), который написал в свое время кандидатскую диссертацию о распространении УКВ (ультракороткие волны) за пределы прямой видимости. В то время авторитеты считали такое невозможным.

Один из таких столпов прибыл на защиту, взглянул на название диссертации и произнес: «Опять вечный двигатель изобретаем!» Защита была провалена, и автору пришлось защищаться по другой теме.

Прошло несколько лет, стали внедрять радиорелейные линии, причем станции располагали «в пределах прямой видимости», как рекомендовала теория. И вдруг обнаружилось, что сигнал принимается не только с соседней станции, а и со следующей, за пределами прямой видимости. Это сулило огромный экономический выигрыш.

Нашего неудачника вызвали и предложили дополнить его проваленную кандидатскую вновь полученными данными и защищать ее в качестве… докторской. «А не пошли бы вы!» – с горечью ответил автор, который к тому времени уже был признанным специалистом в другой области. Он защитил докторскую по вновь избранной проблеме, но навсегда сохранил боль в своей душе.

В результате борьбы математиков был достигнут некий компромисс, в результате которого нам был предложен факультативный необязательный курс теории вероятностей, который читался во внеучебное время. К сожалению, занятия эти проходили в одно время с тренировками в Манеже, и я выбрал тренировки.

Это была чувствительная потеря в моем образовании, так как мне все равно пришлось изучать теорию вероятности и математическую статистику позже самостоятельно, что было гораздо труднее. Валерий Коржик посещал этот курс и вынес вполне приличные знания. Во всяком случае в дипломном проекте он самостоятельно вывел формулы и подтвердил результаты американских специалистов по сравнительной помехоустойчивости различных способов кодирования импульсных сигналов, за что чуть было не получил степень кандидата наук без защиты.

Он защитил позже и кандидатскую, и докторскую диссертации по засекреченной связи, так что, в конечном счете, ничего не потерял.

Специалисты, закончившие военные учебные заведения, отличались от гражданских выпускников: им никогда не выдавали на руки выписки о прослушанных курсах и их объеме. Такая выписка существовала, но была секретным приложением к диплому. Она подшивалась в «Личное дело офицера», которое было секретным.

Кстати, и сам офицер не мог читать свое личное дело. Читать давали только аттестации и характеристики. Все остальное было доступно только командирам, политработникам, КГБ и работникам отдела кадров. Я сам позже имел офицеров (и только офицеров) в качестве подчиненных, и часто читал личные дела с их нехитрыми тайнами.

Отсутствие выписки о прослушанных курсах теперь затрудняет мою работу над воспоминаниями. Я все время думаю, не перепутать бы годы и события.

Я отношу к третьему курсу изучение дисциплины «Радиоприемные устройства». Лекции нам читал замечательный преподаватель полковник Виктор Иванович Пригон, который, в отличие от других преподавателей, разрешал приносить на экзамен конспекты, учебники и справочники. «Если вы книгу не читали, вы все равно на экзамене нужный кусок не найдете, – приговаривал он, – а если читали, пользуйтесь прочитанным на здоровье. Я из ответов на вопросы все равно узнаю, понимаете ли вы суть». И действительно, несмотря на наличие книг и конспектов, каждый слушатель получал свою оценку и никогда не жаловался.

Пользуясь правами друга, я часто вместе с Валерием заглядывал к его родителям.

Его отец, Иван Васильевич Коржик, к тому времени получил звание генерал-майора и был начальником нашего факультета. Кадровый военный, призванный в армию еще в двадцатые годы, он прошел долгий и трудный путь военной службы, но сохранил простоту в общении и человечность.

Жена его, моложавая женщина приятной внешности, домовитая хозяйка, всегда была рада случаю угостить нас чем-нибудь вкусненьким. У Валеры имелась сестра, но на нее мы не обращали внимания: по нашим понятиям, она была «маленькой». Эта семья значительно скрашивала мне мои курсантские будни. Искреннее им спасибо!

Сколько людей, столько мнений. В США я встретил выпускника ВКИАС Якова Гурари, который считает И.В. Коржика солдафоном, и не может простить, что когда-то, сразу после войны, по приказу полковника Коржика его и других старослужащих подстригли «под ноль».

Увлечение Валерия новосибирской девушкой оказалось серьезным, и на зимние каникулы он отправился в Новосибирск выяснять отношения. Вернулся он разочарованным; видимо, объяснение состоялось, но не принесло желаемых результатов.

Я впервые оказался перед необходимостью выбирать самостоятельно способ провести каникулы и выбрал дом отдыха под Ленинградом, где в компании с абсолютно незнакомыми парнями и девушками приятно провел две недели.

Запомнились мне эти каникулы одним неприятным случаем: катаясь на лыжах, один из парней сломал ногу, и мы вывозили его, положив на лыжи, километра три до дома отдыха.

Если я правильно помню, этот дом отдыха расположен был на берегу большого озера в Карелии. В самом доме отдыха не было телефона, и, чтобы позвонить в Ленинград, нужно было идти пешком через озеро в поселок, где была почта.

Однажды, поздно вечером мы отправились в этот путь с симпатичной девушкой из числа отдыхающих. Было темно, только на том берегу виднелись огни поселка, а слухи о волках, бродящих в окрестностях, придавали нашей прогулке оттенок опасности и приключения. Спутница моя была благодарна мне за то, что я согласился ее проводить. Мы чувствовали друг к другу безотчетную симпатию, и я пытался понять, почему она такая грустная.

Выяснилось, что мама убедила ее выйти замуж за человека лет на восемь старше. О приготовлениях к этой свадьбе и должен был пойти этот междугородний разговор.

Я был потрясен. Мне происходящее казалось взятым из какого-то старого романа. Я искренне пытался отговорить свою знакомую от этого неравного брака. Но нет, она уже обещала матери и не хотела отступать от данного слова.

Мне разница в восемь лет казалась громадной. Пройдет несколько лет, и я женюсь на девушке моложе меня на десять лет, и это не покажется мне чем-то необычным. Все меняется со временем, даже незыблемые понятия и убеждения.

Как всегда, зимние каникулы пролетели быстро, и мы вернулись к нашим занятиям.

Надо сказать, что все годы нашего обучения в Академии проходили во время длительной общегосударственной кампании по освоению Целинных земель. Инициатором ее был Н.С. Хрущев, который стратегически правильно решил, что стране нужна новая база по производству хлеба в дополнение к Украине и югу России.

Начиная с 1954 года в газетах и на радио непрерывно публиковались призывы к молодежи, звучали песни о целине и ее покорителях, в Казахстан были направлены потоки сельскохозяйственной техники и эшелоны с добровольцами, которым приходилось начинать новую жизнь в полупустынных степях с нуля.

Речь шла о создании хлебосеющего района с объемом производства зерна порядка одного миллиарда пудов (62,5 миллиона метрических тонн) в год. Конечно, речь шла об удачных годах, потому что Целинные земли расположены в зоне рискованного земледелия, и нормальные погодные условия чередуются там с годами жестоких засух с ветровой эрозией почв и иными прелестями.

В целину были вложены колоссальные средства, и оппоненты Н.С. Хрущева не без основания возражали, что те же средства, вложенные в традиционные земледельческие районы с относительно развитой инфраструктурой, принесли бы дополнительно куда больше целинного миллиарда пудов.

Но слишком живы были воспоминания о начале Великой Отечественной войны, когда Украина и юг России были захвачены немецкими фашистами. По мысли Н.С. Хрущева такое не должно было повториться.

Как ни странно, такое сугубо мирное дело, как освоение целины оказало сильное влияние на жизнь армии. Мало того, что многочисленные подразделения и целые войсковые части, особенно автотранспортные, теперь ежегодно отправлялись на целину, чтобы помочь с севом и уборкой урожая; теперь в обязанность офицеров отделов кадров вменялось убеждать солдат, увольняющихся из армии, выбирать в качестве места жительства целинные земли.

В школе мы дружили с моим одноклассником Юрием Тороповым и провели с ним много времени вместе. Он поступил во Второй Медицинский институт и позднее стал врачом-администратором. В разгар целинной кампании он женился на девушке, которая работала секретарем в войсковой части. Мы весело отметили это событие, а я подарил новобрачным бутылку хорошего грузинского коньяка, на этикетке которой расписались по моей просьбе все гости, с пожеланием выпить эту бутылку тем же составом на серебряной свадьбе.

Увы, планам этим не суждено было осуществиться! Через несколько месяцев часть, где работала новобрачная, выделила усиленный батальон для поездки на целинные земли. Вызвалась ехать и жена Юрия, хотя он возражал. Когда она уехала, он пошел в ЗАГС и развелся. Так кончился его первый брак, далеко не дотянув до серебряной свадьбы.

10 мая 1956 года маршал Г.К. Жуков подал в ЦК КПСС секретную записку, в которой протестовал против массового отрыва военнослужащих для помощи на целинных землях. Маршал просил ЦК КПСС отменить практику привлечения военнослужащих и армейского автотранспорта в народном хозяйстве. Записка была проигнорирована.

В 1956-57 годах напряженность в отношениях между сторонниками и противниками целинной политики в ЦК КПСС достигла значительной остроты. В немалой степени этому способствовал сам Хрущев, который вел себя все больше как самовластный диктатор, впрочем, при практически полной и безответной покорности окружающих, привыкших еще при Сталине повиноваться начальству беспрекословно.

Дело дошло до того, что Хрущев единолично принимал, например, решения о награждении советскими наградами иностранных деятелей вроде Гамаля Абделя Насера, которому было присвоено звание Героя Советского Союза. Народ откликнулся на это событие четверостишием, которое потихоньку переходило из уст в уста:

«На жарком солнце греет пузо
Не то фашист, не то эсэр
Герой Советского Союза
Гамаль Абдель на всех Насер»

Другим Героем Советского Союза стал алжирский лидер Ахмед бен Белла, впоследствии посаженный в тюрьму исламскими фундаменталистами.

Мы не знали и не могли знать всей подноготной, поэтому нам казалось, что положение Г.К. Жукова в государственном и партийном руководстве укрепляется.

В июне 1957 года состоялся заседание Президиума ЦК КПСС, на котором Н.С. Хрущев остался в меньшинстве. Ему грозила участь стать министром сельского хозяйства, а то и вовсе уйти с политической арены. Однако ему удалось добиться созыва Пленума ЦК КПСС, на котором была разоблачена «антипартийная» группа Молотова, Маленкова, Кагановича и «примкнувшего к ним Шепилова».

Огромную роль в победе Хрущева на Пленуме сыграл Г.К. Жуков, который, сначала заявил, что армия поддерживает Н.С. Хрущева, а затем сказал, что без его (Жукова) приказа ни один танк не двинется с места.

На Июньском Пленуме маршал Жуков стал членом Президиума ЦК КПСС. Это случилось в Советской истории только один раз. После этого пятилетняя курсантская служба в условиях все более строгой военной дисциплины казалась совершенно неизбежной, чего, откровенно говоря, нам очень не хотелось. Но сделать пока ничего было нельзя.

Очень быстро пролетел этот учебный год, и мы отправились в Ростов-на-Дону, где нам предстояла производственная практика на местном радиозаводе.

Ростовский радиозавод выпускал, кроме всего прочего, 12 канальные радиорелейные станции звена «Генеральный штаб-Фронт». С их производством нам и предстояло познакомиться.

Ничего не помню собственно о практике. Помню только эпизод приемки готовой станции, когда после подписания документов сдающие и принимающие (военный представитель в чине капитана) выпили казенного спирта в ознаменование этого маленького успеха.

Надо сказать, что назначение на должность младшего военного представителя на какой-нибудь военный завод сразу после окончания Академии считалось удачной карьерой, так как заводы эти располагались в городах (или города вырастали вокруг этих заводов), и не надо было работать с «любимым личным составом», как в шутку называли мы рядовых и сержантов, наших будущих подчиненных.

Мне с моей романтической настроенностью такая карьера казалась ужасно скучной и бесперспективной.

Помню также приятные минуты, которые мы провели в обществе местных девушек, которые явно томились от недостатка мужчин подходящего возраста. Много раз впоследствии, бывая на периферии, я видел эту картину – при примерно равной численности мужчин и женщин мужской половой энергии явно не хватало. Причин тому было несколько, но главной из них был, по моему мнению, широко распространенный алкоголизм.

После окончания практики и отправки в Академию наших секретных (а как же!) тетрадей мы вернулись в Ленинград, сдали зачет по практике и отправились в отпуск.

Новый учебный год мы должны были встретить уже в ином составе. Продолжалось сокращение армии, ушел после третьего курса, так и не одолев теоретических основ радиотехники, старшина Федоров. Мы искренне о нем жалели.

Он был тут же принят без потери года в Ленинградский электротехнический институт связи и успешно его окончил, после чего уехал на Кавказ и хорошо устроился в одном из научно-исследовательских институтов, занимавшихся проблемами физики Черного моря. Мы встретимся с ним еще один раз, в 1984 году, когда мы соберемся на празднование 25-летия нашего выпуска.

Далее

В начало