Судьба играет человеком,
Она изменчива всегда,
То вознесет его высоко,
То бросит в бездну без следа.
Старая русская песня

Бурные события на Июньском Пленуме ЦК КПСС, многократно разъясненные нам нашими преподавателями и приезжими лекторами, в общем-то, оставили нас равнодушными. Да и сами эти разъяснения давались без знания деталей и подпольных махинаций, связанных с борьбой внутри ЦК.

Мне всегда было интересно узнавать новые факты и их истолкования. Но в СССР в условиях полного отсутствия свободной прессы сообщения в газетах были абсолютно одинаковыми; не проводились пресс-конференции; с подробностями происходящих событий никто не был знаком. Разве что иногда городские и районные комитеты партии собирали активы – многолюдные собрания коммунистов, занимавших заметные посты, и давали дополнительную информацию.

Но и эта информация была строго дозированной и исходила из Главного управления пропаганды и агитации ЦК КПСС. Так что мы отнеслись к этому Пленуму, как к любому другому, имена же их ты, Господи, веси…

Выяснилось однако, что мы ошибались. Пленум этот не завершил перестановку сил в руководстве.

Усиление влияния Министра Обороны и его единоличной роли в руководстве армии, нескрываемая оппозиция Г.К. Жукова политике спонтанных и неподготовленных сокращений численности армии и флота вызвали у Н.С. Хрущева и других партийных боссов опасения и настороженность.

Для них, привыкших бояться призрака опасности, энергичный и властный Министр казался фигурой, способной оттеснить соперников на второй план, а то и организовать военный переворот для захвата власти. Кроме того, в своем выступлении на Пленуме Г.К. Жуков цитировал и показывал с трибуны находящиеся у него в распоряжении документы о личной причастности членов «антипартийной группы» к сталинским репрессиям.

Конечно, такие же материалы были у него и на Н.С. Хрущева и его соратников по Президиуму ЦК КПСС. Таким образом, своим выступлением маршал Жуков оказал Никите Сергеевичу огромную услугу и одновременно подготовил свое падение.

Мы начали новый учебный год, который был переломным во многих отношениях. Во-первых, в чисто учебном плане: мы закончили изучение общетехнических теоретических дисциплин и перешли к изучению техники, что было много легче. Во-вторых, мы отслужили отмеренные нам по Конституции три года срочной службы, и теперь командование должно было что-то предпринимать и одновременно боялось что-либо сделать.

Но судьба решительно высказалась в нашу пользу. В октябре 1957 года одно за другим произошли важнейшие события. Появилось сообщение ТАСС о создании и успешных испытаниях межконтинентальных баллистических ракет, а затем – о запуске первого искусственного спутника Земли.

Теперь нам стала понятнее доктрина Н.С. Хрущева, отказывавшегося от наращивания обычных видов вооружения в пользу принципиально нового средства сдерживания агрессии. Сто – двести межконтинентальных ракет, могли, как тогда казалось, гарантировать безопасность государства от любого агрессора. А ведь наша официальная пропаганда исходила из того, что СССР стремится к миру и никогда не начнет войну первым.

Становилась ненужной массовая армия, вырисовывались перспективы значительного сокращения военных расходов. «Боже, какими мы были наивными!» Беру эти слова в кавычки, так как это строка из популярного некогда романса.

Газеты поместили сообщение о визите маршала Жукова в Югославию. Он побывал в гостях, вернулся, вышел из самолета и обнаружил, что нет встречающих и машины, а по радио передают сообщение об итогах работы очередного Пленума ЦК КПСС. Маршал Победы был снят со всех постов и уволен в отставку.

Партийная элита не простила ему ни его самостоятельности, ни пренебрежительного отношения к военным заслугам партийных боссов, которые были «значительно преувеличены» услужливой прессой.

Ну, например, в трехтомнике «Великая Отечественная война Советского Союза», изданном в эти годы, больше всего упоминаний было о Н.С. Хрущеве и его определяющей роли в Победе. Сталин и Жуков упоминались реже, не говоря уже о других руководителях.

Это напоминает мне Историю в изложении северокорейского лидера Ким Ир Сена, который в своих мемуарах писал, что СССР победил во Второй мировой войне благодаря ценнейшим советам, которые он давал тов. Сталину ежедневно… Для справки: все военные годы победитель провел в Хабаровске, за несколько тысяч километров от Москвы и линии фронта, а междугородняя связь, даже правительственная, в те годы работала плохо.

Особенно озлобленным нападкам подверглось решение Г.К. Жукова о ликвидации в армии звена заместителей командиров рот по политической части. А это была самая массовая политическая должность в войсках – один освобожденный (получающий зарплату) политический работник на каждые сто солдат. Это решение больно ударяло по Главному Политическому управлению Советской армии и флота: ненужными становились массовые выпуски политработников, подлежали сокращению и ликвидации многие политические училища.

Решением Пленума Г.К. Жуков был освобожден от всех занимаемых постов и отправлен на пенсию.

Я уже писал выше, что дети представителей военной и партийной элиты были и на нашем курсе. Они знали лучше нас, что происходит, и они сыграли в следующем эпизоде определяющую положительную роль.

Не успели отзвучать гневные речи на Пленуме, не успели прийти в себя растерянные командиры, сторонники «железной руки» в армии, как из уст в уста стала передаваться идея коллективного обращения к руководству страны с просьбой об улучшении нашего положения.

Надо сказать, что коллективные обращения в Советской армии были запрещены и считались вторым или третьим по тяжести нарушением воинской дисциплины после измены Родине. Поэтому подача такого заявления была большим риском. Но постепенно идея зрела, и мы подписали коллективное письмо, адресованное почему-то маршалу С.М. Буденному. Почему именно ему, я узнал только на распределении по окончании Академии.

Одновременно с нами писали «коллективку» и курсанты старшего курса, но они адресовали свое письмо К.Е. Ворошилову как Председателю Президиума Верховного Совета СССР.

Будь Жуков у власти, такие обращения привели бы к расформированию наших курсов и отправке всех нас в места не столь отдаленные, куда Макар телят не гонял. Во всяком случае, нас судил бы военный трибунал, милосердие которого широко известно. Но мы подали свои письма в момент, когда Н.С. Хрущев нуждался во всенародном одобрении решений Октябрьского Пленума и в новом компромате на отставного министра Обороны.

Наш расчет оказался правильным, и мы выиграли свой иск. Было «вдруг» установлено, что задержка с присвоением офицерских званий старшему курсу произошла по вине работников отдела кадров. Пьяные от счастья, наши старшие товарищи получили вожделенные погоны через месяц после подачи письма и отправились из казармы по домам.

Мы заняли их помещение и освободили свой этаж под офицерское общежитие, которых постоянно не хватало.

С нашим курсом принять решение было сложнее. Во-первых, приказ о пятилетнем курсанстве не был отменен, во-вторых, отменять его было экономически невыгодно, а Н.С. Хрущев был одержим идеей экономии на военных. Поэтому решение было промежуточным.

Опять же, «вдруг» наше командование поняло, что держать нас в казарме на положении солдат более трех лет, значит, нарушать Конституцию СССР. С другой стороны, мы не были сверхсрочниками, так как нам предстояла офицерская служба. Компромисс был найден в необычной форме. В дополнение к «Солдатской книжке», удостоверявшей нашу личность для властей, нам были выданы уникальные удостоверения личности.

Мелким шрифтом в верхней строчке сообщалось, что удостоверение действительно при предъявлении солдатской книжки. Эту строчку мы постарались затереть в первые же дни. На левой стороне была фотография, фамилия, имя, отчество и печать, как обычно. Зато на правой стороне были перечислены наши права. Тут-то и была собака зарыта. Мы имели право находиться в городе 24 часа в сутки и носить «гражданскую форму одежды».

Формулировки эти были туманными и таинственными. Почему нам было можно находиться в городе в любое время суток, и кому это было запрещено? Причем здесь гражданская одежда? Патрули при виде наших удостоверений бледнели и спешили отпустить нас, отдав на прощание честь. Милиция тоже предпочитала с нами не связываться. Если же наш человек попадал в отделение, товарищи тут же бросались его выручать и брали его на поруки. Как по волшебству, исчезли все нарушения и наступила тишина.

Но наша смелость не обошлась без последствий. Получил новое назначение генерал Звенигородский. Он ушел в Москву в Центральный аппарат. Это значило – подчиняться кому-то и выполнять обычную штабную работу. После Академии, где он был удельным князем, это было тяжело. Перед уходом он вызвал нашего начальника факультета и сказал, сидя в кресле: «Если бы не ваши курсанты, я бы этого кресла не оставил».

Как-то незаметно исчез из нашей жизни капитан Таторов, то ли он получил новое назначение, то ли ушел на пенсию, не знаю. Появился в качестве курсового командира старший лейтенант Ковалев, щеголь и дамский угодник, но при этом хороший человек и радист с острым слухом. Его по телефону обмануть было невозможно, и шутки прекратились сами собой.

Подполковник Андрианов оставался начальником курса еще некоторое время, а затем отправился в Баку командиром полка связи в Бакинском округе ПВО. Дальнейшая судьба его мне неизвестна.

Мы приписывали себе победу над Андриановым, но потом выяснилось, что он выкопал себе яму сам. Находясь в Москве в командировке, он пошел вечером в ресторан, выпил и вступил в беседу с соседом по столику. Вопросы соседа показались ему подозрительными, и он доставил его в комендатуру. Сосед оказался вполне достойным человеком, а наш начальник поехал в Баку. Конечно, кадровики припомнили ему при этом и нашу «коллективку».

Ленинградцы получили право жить дома, и я, конечно, этим правом воспользовался. Мы все чувствовали эйфорию, вырвавшись из солдат в вольные люди. Конечно, были и построения, и парады, и наряды, и строевые смотры, но все это воспринималось уже как особенность быта, а не как обременительная обязанность.

Четвертый курс принес в нашу жизнь новые кафедры и новых преподавателей. Кафедра антенно-фидерных устройств, преподаватель – майор Варюхин. Он относился к нам уже как к младшим товарищам, а не как к студентам. Он имел хорошее чувство юмора и любил пошутить. Так, однажды во время лабораторной работы к нему подошел курсант другого классного отделения и спросил, когда можно сдать курсовой проект. «Прямо сейчас», – – не задумываясь ответил Варюхин. «А как же лабораторка?» – Cпросил курсант. «Ничего, – успокоил его преподаватель, – постараемся сочетать неприятное с бесполезным».

Кафедра военных радиостанций, преподаватель – подполковник Ладон. Необыкновенно быстро и четко он рисовал на доске схемы различных радиостанций, успевая при этом подробно объяснять нам, в чем особенность схемного решения того или иного узла. На этой кафедре я буду писать диплом на пятом (последнем) курсе вместе с Валерием Коржиком.

Больше других удивил нас гражданский преподаватель с кафедры электропитания установок связи. Курс был огромный – восемьдесят часов лекций, не считая лабораторных и практических занятий. Преподаватель начал первую лекцию с того, что принялся вычерчивать на доске какие-то непонятные фигуры, напоминающие вилки с двумя зубцами. – «Что это?» – спросили мы растерянно. «Обмоточки, обмоточки, – почти пропел преподаватель, – вы не спрашивайте, а рисуйте». «Да мы не понимаем». – «Потом поймете, а пока рисуйте». Этот же преподаватель рассказал нам, как он работал испытателем турбин, и при первом разгоне турбины, находясь рядом с ней, всегда занимал безопасное место, где сорвавшийся ротор (и такое бывало) не мог его задеть.

В зимнюю сессию мы сдавали экзамен по этому курсу. Конечно, билеты у нас были. К тому времени все женщины на кафедрах были нам знакомы, а кое-кто и очень близко. В этих условиях сохранить билеты в тайне, как того требовал установленный порядок, было просто невозможно. Поэтому каждый из нас, вытянув свой билет, громко называл его номер, чтобы остальные могли вычеркнуть этот билет и не повторять его в лихорадочно напряженные минуты перед экзаменом.

Валерий Коржик зашел, взял билет и назвал номер. Мы облегченно вздохнули, потому что в этом билете содержался самый неприятный вопрос «Влияние индуктивности в анодной нагрузке выпрямителя». В моем конспекте ответ на этот вопрос занимал 16 страниц.

Подошла моя очередь. Я безбоязненно вытянул билет, и в глазах моих потемнело. Мне опять попался проклятый вопрос о влиянии индуктивности. Потом мы поняли, что преподаватель возвращал вытянутые ранее билеты на стол, но в тот момент я стоял, как громом оглушенный. Наконец, я сел за стол и тут же попросил у соседа конспект, который тайком пронесли в комнату еще перед экзаменом.

Пользоваться шпаргалками я не умел. Раскрыл я конспект с хрустом, так что присутствующий начальник курса даже вздрогнул и стал обводить комнату взглядом. В мою сторону он не смотрел, так как знал, что я никогда не списываю. Мне повезло. Это был конспект Виталия Гущина, который так записывал лекции и так раскрашивал конспекты, выделяя формулы, что по ним можно было бы издавать книгу-пособие для студентов без каких-нибудь изменений.

Я подготовил ответ, вычертил диаграммы на доске, но преподаватель бросил на них лишь беглый взгляд и перешел ко второму вопросу, который был легким.

Я получил свою оценку «отлично», вышел в коридор и обессиленно прислонился спиной к двери. Проходивший мимо офицер посмотрел на меня, потом прочел название курса на двери и произнес что-то сочувственное. Это был единственный случай в моей жизни, когда я списал на экзамене.

На четвертом курсе мы проходили курс «Электрорадиоматериалы». Лекции читал подполковник-неудачник, который на наших глазах переходил с кафедры на кафедру. Начинал он на кафедре теоретических основ радиотехники, но не мог запомнить вывода сложных формул, конфузился и сам не понимал того, что пытался объяснить нам.

Постепенно его понизили до кафедры электорорадиоматериалов, и мы снова с ним встретились. В этом курсе была предусмотрена производственная практика, которую мы и прошли на заводе «Светлана». Зачет с оценкой, который мы сдавали, превратился в формальность, потому что каждый из нас принес с собой по просьбе преподавателя и отдал ему какую-то деталь, вынесенную (цельнотянутую, по выражению преподавателя) с завода. Я принес электролитический конденсатор и получил «пять», не отвечая ни на один вопрос.

После нашего зачета стенды на кафедре значительно обогатились.

Если я правильно помню, на зимние каникулы я поехал в Новосибирск к нашей знакомой. Мы были с ней влюблены друг в друга, но не отдавали себе в этом отчета. Я чувствовал себя напряженно, и эта напряженность передалась ей. Словом, из моего визита ничего не получилось, и мы расстались навсегда, сохранив дружеские отношения.

В это время Коржик познакомился и начал ухаживать за другой девушкой – студенткой Ленинградской консерватории. Но и на этот раз у него ничего не получилось. Студенты музыкальных ВУЗов, в отличие от нас, были заняты учебой и репетициями и днем, и ночью. Времени для свиданий просто не оставалось.

Пользуясь вновь обретенной свободой, мы посещали музеи и концертные залы и наслаждались нашей почти гражданской жизнью.

Помню, как приезжала на гастроли чешская эстрадная певица Гелена Лоубалова. Пела она довольно мило, забавно коверкая русские слова. Ее «Красная розочка» стала популярной и часто исполнялась по радио. Певица отпустила со сцены шутку о мощи русской текстильной промышленности. Дело в том, что в России большинство мужчин продолжало носить широченные брюки, а Запад перешел на узкие брючки, с трудом налезавшие на их носителей.

Тех, кто носил узкие брюки, называли «стилягами» и всячески высмеивали по радио и в прессе. Помню плакат, изображавший джазового музыканта, с надписью: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!» Очень близко к сентенциям капитана Таторова, не правда ли?

Вообще, тогдашнему лидеру хотелось «и невинность соблюсти, и капитал приобрести». С одной стороны, СССР нуждался в деловых контактах с Западом, с другой стороны, хотелось сохранить «монолитное идеологическое единство советского народа».

Н.С. Хрущев с Н.А. Булганиным, а позже в одиночку, много ездил за рубеж, блистая неуклюже сшитыми костюмами и несовершенными манерами. Передавались рассказы о промахах наших вождей, включая и случай, когда Н.С. Хрущев выпил жидкость и съел маленькую губку, поданные для умывания рук на одном из обедов.

Категорически отрицался случай, когда Н.С. Хрущев, сняв туфлю, стучал ею по трибуне ООН, чтобы привлечь внимание делегатов. Много позже, уже в США, я увидел по телевидению пленку, запечатлевшую этот исторический момент. Увы, внимания на СССР обращалось тогда немного. Ведь это была, по мнению Запада, отсталая страна с мизерной экономикой и устаревшим вооружением.

Запуск Спутника поколебал это отношение, но не привел к немедленному изменению внешнеполитического курса великих держав. Стало ясно, что СССР имеет ракету, способную доставить ядерное оружие в любую точку мира, но иметь ракету и иметь развернутую систему вооружения – это «две большие разницы», как говорят в Одессе.

Неуклонно продолжалось сокращение Вооруженных Сил. Боевые корабли и самолеты разрезались на части автогенами и шли в переплавку. Это порождало обстановку неуверенности среди офицерского состава, никто не знал, чего можно ожидать завтра. Только мы не знали страха и сомнений. Нам внушали, что получаемого нами образования достаточно, чтобы получить звание генерала, хотя такое звание казалось таким же далеким и недостижимым, как звезды. Мы оставались рядовыми и сержантами, хотя и носили в карманах непонятные и устрашающие удостоверения.

Продолжали мы ходить и в городской патруль. Во время одного из таких нарядов мне пришлось потрудиться физически. Наш маршрут включал Дом офицеров. Обычно это была синекура – сиди себе в мягком кресле и разглядывай всех входящих. Но на этот раз нам приказали носить в банкетный зал какие-то ящики с надписями на китайском языке. Это было пиво и вино, доставленные из Пекина для офицеров, обучающихся в Ленинграде.

Приехал народный герой маршал Пынь де Хуай. Он потребовал, чтобы на его встрече с офицерами никого с советской стороны не было, и прочел двухчасовой доклад, плавно перешедший в банкет. Помню, что покинул мероприятие только один офицер. Он сильно рисковал, но отвращение к услышанному было слишком сильно. Остальные внимательно слушали новости с Родины. Были там и неучтенные слушатели.

Представителей СССР на приеме не было, но полный текст выступлений лежал на столе Начальника Ленинградского областного управления КГБ в тот же день. Конференцзал и место для банкета были «радиофицированы» капитально и задолго до описываемых событий.

Этот прием был упомянут позднее штатным сотрудником КГБ на очередной лекции из сериала «Берегись шпионов!» Было сказано, что доклад Пынь де Хуая свидетельствовал о раскольнический тенденциях в китайском руководстве и содержал «клевету на СССР».

Учиться на четвертом курсе было значительно легче. Прекрасно подготовленные в теоретическом отношении мы играючи одолевали спецтехнические курсы. Даже наши постоянные двоечники подтянулись и стали успевающими. Мы выходили на финишную прямую. Уже виден был последний курс, после которого нам предстояло служить в частях. Где? В каком качестве? Это была «тайна, покрытая мраком».

Ускорение времени, о котором я однажды уже упоминал, стало еще заметнее. Только-только мы начинали четвертый курс – и вот уже он заканчивался. Предстоял уже традиционный лагерный сбор, на котором нам предстояло пройти дополнительные главы из оперативно-тактического искусства, поучаствовать в командно-штабных играх в различных командных и инженерных ролях, словом, сделать очередной шаг в превращении в военных профессионалов.

Мы с улыбкой вспоминали наши первые лагерные сборы, когда нас, молодых и неопытных юношей, обрабатывали под солдатскую гребенку.

Живо помню, как однажды, когда мы устроились на дневной сон, во время которого подача громких команд и сигналов была запрещена, вдруг раздался замечательный по силе трубный голос подполковника Андрианова: «Рота, cмирно!», и мы услышали его рапорт, начинающийся словами: «Товарищ Маршал войск Связи!» Это наш начальник курса встречал Главнокомандущщего войсками Связи маршала Пересыпкина, который нашел время навестить нашу Академию.

Дневальный рассказывал потом, что после рапорта, оставшись один, Андрианов сел на скамью, жадно закурил, держа папиросу трясущимися руками, и, переведя дыхание, сказал дневальному: «Вот от таких мгновений вся жизнь зависит!» Это откровение добавило презрения в наше отношение к начальнику курса. Мы не любили дешевых карьеристов.

Занятия в лагере, проходившие в легких деревянных строениях с открытыми дверями, выгодно отличались от занятий в Главном здании. Близость летнего отпуска добавляла приятную остроту. Каждый понимал, что еще неделя-две, и он уедет подальше и забудет обо всех проблемах на целый месяц.

Но на четвертом курсе лагерный сбор был коротким. Нам предстояла стажировка в войсках. Поэтому почти сразу после окончания сессии мы получили проездные документы и отправились в войсковые части связи, чтобы получить представление о настоящей воинской службе. Я не помню, куда были назначены для стажировки другие слушатели; мы с Валерием получили назначение в батальон связи корпуса, дислоцировавшегося в городе Ленинакан тогдашней Армянской ССР.

Поскольку в отпуск после стажировки мы отправлялись, не возвращаясь в Академию, нам вручили и проездные документы во Фрунзе (ныне Бишкек) Киргизской ССР, так как на этот раз мы решили познакомиться со Средней Азией. Везли мы с собой охотничьи ружья и новенькие билеты членов Всеармейского общества военных охотников. Это давало нам право охотиться и приобретать боеприпасы и охотничье оружие. Правда, опыта охоты у нас не было никакого, но опыт – дело наживное.

Стажировка наша оказалась памятным событием. Сначала нас удивило поведение наших соседей по вагону, ехавших через Грузию в Армению. Веселые и жизнерадостные пассажиры-армяне при въезде в Грузию вдруг притихли и сидели тише воды ниже травы, пока поезд пересекал грузинскую территорию. Межнациональная вражда не умерла, как нас уверяло советское радио и газеты. Армяне об этом знали лучше нас. Они боялись, что их втянут в драку, за которую им же придется отвечать. Стоило поезду пересечь невидимую границу и въехать в Армению, врожденная жизнерадостность к нашим соседям вернулась.

Грузию мы пересекали ночью. Поезд шел медленно с частыми остановками. Я лег спать, Валерий не спал. Вдруг он растолкал меня и возбужденный рассказал о происходящем.

Оказывается, на наш поезд погрузили партию призывников и повезли к месту службы. Покидать родные места ребята не хотели и срывали стопкраны, останавливая поезд каждые пять минут, пока сопровождавший их сотрудник КГБ не застрелил в упор одного из призывников, застав его в момент остановки поезда. Тело убитого выгрузили на платформу на ближайшей станции. После этого поезд пошел без задержек.

Все происходящее никак не вписывалось в наши понятия. Мы столкнулись с новой и непонятной жизнью. Но исправить что-либо мы не могли.

Прибыли в Ленинакан, легко нашли штаб корпуса и через час после прибытия были представлены командиру батальона, а затем и командиру радиороты, где нам предстояло служить целый месяц. Жилье нам выделили прямо в казарме в отдельной комнате рядом со старшиной роты. В комнате стояла двухэтажная металлическая кровать, к которой мы уже привыкли в Академии, две табуретки да старый деревянный шкаф для вещей. Впрочем, мы там только спали

Техника на вооружении радиороты была разнокалиберная, начиная с новых радиостанций типа Р-102 и кончая радиостанцией времен Второй мировой войны РАФ-КВ, коротковолновой радиостанцией звена «Армия – Фронт». Эта станция часто выходила из строя, и наш командир роты проводил в ней большую часть дня, пытаясь наладить ее и подготовить к предстоящим корпусным учениям.

Мы были приписаны к смонтированной на одном грузовике радиостанции Р-102, которая была только что получена с завода и работала безотказно. Правда, сержанту, служившему оператором, никак не удавалось настроить антенну на самом коротковолновом диапазоне. Я понимал, что в антенном контуре не хватает емкости, потому что станции изготавливались в России, были настроены применительно к нормальной влажности воздуха и почвы и не были рассчитаны на пустынную сухость Армянского нагорья.

Припомнив уроки подполковника Варюхина, я предложил сержанту опустить ближе к земле концы антенных лучей, и антенна была настроена за несколько секунд. Удивлению сержанта не было границ.

Служба в батальоне была необременительной и оставляла время, чтобы побродить по городу. Мы воспользовались этим и познакомились с местной кухней. Не раз обедали мы в местных столовых с названиями типа «Хинкальня» (о, великий и могучий русский язык!). По вечерам мы посещали местный клуб, смотрели кино.

Однажды в воскресенье мы сели в поезд и поехали посмотреть Ереван. Путь был проложен у самой границы. Вдоль нее стоял сплошной забор из колючей проволоки высотой в несколько метров. Застекленные будки, в которых сидели вооруженные пограничники, расположены были так, что дозорный видел и правого, и левого соседа. Что называется, граница на замке.

Ереван нам понравился. Видно было, что местные архитекторы и строители много потрудились, чтобы придать городу неповторимый облик. Они вложили душу в строительство, умело используя местные традиции и материалы. Но много ли увидишь за один день. Это был единственный раз, когда я был в Ереване.

Местные ленинаканские женщины вечерами из домов почти не выходили, поэтому и танцев в клубе не было.

Обилие незанятых женских рабочих рук в Армении привело к тому, что кто-то посоветовал Н.С. Хрущеву построить промышленные предприятия для привлечения местной рабочей силы. В Ленинакане построили крупный текстильный комбинат. И вдруг выяснилось, что местные женщины работать на комбинат не идут, несмотря на все обещанные льготы. Пришлось срочно построить огромный корпус женского общежития и завезти работниц … из России.

Общежитие это пользовалось в городе дурной славой, и мы старались побыстрее пройти мимо под зазывные непристойные женские крики из окон. Еще раз, «Восток – дело тонкое, Петруха!»

Пройдет не так много лет, и Ленинакан будет сметен с лица земли страшным по силе землетрясением. Я смотрел по телевизору в Москве, как прибывала международная помощь, как приехали спасатели из ФРГ со специально обученными собаками. Немецкая овчарка вышла из автомашины, огляделась и вдруг глубоко вздохнула и легла на землю. Даже животное мгновенно поняло размах этой ужасной катастрофы.

Я бывал в этом городе и знал его, но не мог даже определить район, который показали на экране. Все лежало в руинах. В средствах массовой информации эта стихийное бедствие называлась землетрясением в Спитаке, фактически же пострадало население половины Армении, погибли десятки тысяч человек. Пострадали, конечно, и военнослужащие батальона связи, где мы проходили стажировку. Унизительно беспомощным чувствуешь себя, когда видишь подобное несчастье и ничем не можешь помочь.

Познакомился я каким-то образом с местной девушкой из русской семьи. Однажды ранним утром мы сидели в сквере, когда к нам подошел русский мужчина лет пятидесяти и настоял на том, чтобы мы ушли домой. Судя по манере поведения, это был старший офицер. Он, видимо, имел информацию, что оставаться на улицах в одиночку ночью и ранним утром было опасно. Мы с ним спорить не стали, мы просто ушли на другую улицу.

Я был военнослужащим Советской армии непрерывно более 31 года, но в регулярной войсковой части послужил только во время моей армянской стажировки. Тем не менее, кое-какие выводы можно было сделать.

Служба в части была рутинной, из года в год повторяющейся. Корпус, в состав которого входил наш батальон связи, имел своей задачей оборону города Ленинакана от нападения со стороны Турции, до которой было рукой подать. Поэтому корпус из года в год проводил одно и то же корпусное учение.

Сначала части грузились на поезд и вывозились в район Боржоми-Бакуриани, а затем наступали в южном направлении, освобождая Ленинакан и восстанавливая государственную границу. Такое же учение предстояло и в 1958 году, но срок нашей стажировки истекал до его начала.

Все усилия офицерского состава батальона были сосредоточены на одной задаче – обеспечить безотказную работу средств связи во время годовых учений. Оценка службы за год зависела от результатов учений. Вообще, связисты были наиболее уязвимы, потому что на них списывалось все, даже неумение командиров работать на средствах связи.

Поэтому офицеры батальона, с которыми мы сдружились, в шутку говорили, что высшей оценкой их деятельности считается, когда на разборе учений командующий корпусом произносит фразу: «Связистов не наказывать!»

Однажды офицеры приняли нас в свою компанию, и мы отправились с ними в знаменитый духан Акопа на 37-й улице. Улицы в Ленинакане нумеровались. В этом духане мы выпили бутылку прекрасного коньяка и заели его удивительно вкусным люля-кебабом. Одной бутылки оказалось мало, мы заказали еще и попросили подать шашлык. Акоп отказался, чем нас удивил. Мы позвали его, и он объяснил, что у него для шашлыка нет мяса. Мы видели, что мясо висит на крюках, но Акоп объяснил, что мясо для шашлыка надо готовить минимум три дня. Пришлось нам согласиться на вторую порцию люля-кебаба.

Незаметно подошел конец нашей стажировки, и мы направились в штаб батальона, чтобы попрощаться и убыть в очередной отпуск. И тут начальник штаба нас огорошил. Он заявил, что не может нас отпустить до конца учений, и что этот вопрос с Академией уже согласован. Это означало, что мы пробудем в корпусе еще минимум две недели. Без этого нам не давали отзыва-характеристики о результатах стажировки. С командирами спорить бесполезно, и мы отправились на учения.

Думаю, что решение о нашей задержке было вызвано некомплектом офицеров в батальоне. Так или иначе, на нас можно было положиться, чего нельзя было сказать о рядовом составе. Солдаты служили обязательную принудительную службу и отлынивали от нее при первой возможности. Вполне возможно, что на их месте мы вели бы себя точно так же.

Я точно помню дату, когда мы выгрузились из вагонов в Боржоми – это было 2 октября 1958 года. Мне исполнилось 22 года. Я никому не говорил об этом, но Валерий знал и сказал офицерам. Они знали распорядок учений назубок, поэтому заверили, что движение батальон начнет не раньше, чем через 4-5 часов. А пока мы зашли в местный ресторанчик и выпили по рюмке коньяка за мое здоровье.

Потом офицеры ушли, предупредив, что мы должны быть на месте через два часа. Мы с Валерием отправились бродить по Боржоми. После коньяка захотелось пить, и мы попросили воды, но нам все отказывали. Мы усомнились в традиционном грузинском гостеприимстве, пока один из хозяев не объяснил, что воды в Боржоми нет, а есть …боржоми – вкусная минеральная вода. Для нас это было еще лучше, и мы с удовольствием напились.

Вернувшись в батальон, я почувствовал, что хочу спать, поэтому сел в кабину своего грузовика и заснул. Я проспал практически все время, пока мы штурмовали Бакурианский перевал, чем заслужил уважение офицеров, которые то и дело выходили из машин, так как маршрут считался опасным. Коржик тоже спал в кабине.

Несколько следующих дней мы провели, непрерывно меняя место стоянок, неуклонно двигаясь в общем направлении на юг. Однажды во время движения колонны радист вдруг потребовал остановиться: передавалась какая-то важная шифровка. Мы остановились и подождали окончания приема. Телеграмма была адресована начальнику артиллерии корпуса. Доставить ее надо было срочно. Шофер сказал мне, что колонна штаба корпуса скоро будет нас обгонять. Я вышел на дорогу в наброшенной на плечи шинели и остановил колонну, а затем отправился искать начальника артиллерии. Им оказался грузный полковник, который с трудом вылез из машины и пошел с моей телеграммой к шифровальщикам.

Я вернулся на станцию, и вскоре мы догнали свою колонну. Не знаю, как потом отчитывался бедный радист за пропавшую совершенно секретную шифрограмму – ведь взять расписку в получении я не сообразил.

По плану учений войска останавливались перед Ленинаканом, грузились на машины и въезжали в город, забрасываемые цветами в благодарность за «освобождение».

Офицеры рассказывали, что в 1956 году вместо остановки им приказали обойти город с двух сторон, сомкнуться и продолжать движение в направлении турецкой границы. До границы оставались считанные метры, когда турецкий командующий приказал взорвать перевалы, ведущие вглубь страны, а сам застрелился.

Войска немедленно повернули и начали движение вдоль границы, а затем вернулись в город. Я рассказываю то, что слышал, проверить эту информацию я не имею возможности. Мы успешно повоевали и остановились для погрузки и возвращения в Ленинакан. Тут мы не выдержали и пошли к начальнику штаба. Он выдал нам наши документы и пожелал счастливого пути.

Далее

В начало