Как ни мучилась старушка, а все-таки умерла
Старая шутка

Выпускник Академии, 1959 г. В парадном мундире ст. лейтенанта Козуба

Двухнедельное опоздание из отпуска имело для меня, как любил говорить позднее М.С. Горбачев, судьбоносное значение.

Едва появившись на занятиях, я узнал самую огорчительную новость: в мое отсутствие в Академию приезжали представители Главного разведывательное управление Генштаба (ГРУ ГШ), которые отобрали лучших для работы в разведке. В том числе с нашего курса были отобраны Валерий Коржик и Гвоздев. Я тоже, видимо, был бы выбран, но отсутствовал по болезни.

Конечно, к немедленной агентурной работе наши выпускники, даже лучшие из них, не были готовы, так как не знали иностранных языков. Кто-то сказал мне позднее, что при приеме в академию Советской Армии, которая готовила помощников военного атташе, поступившего спрашивали, какой язык он изучал, и после этого начинали учить его другому языку, так как советская школа портила произношение на всю жизнь.

Но ГРУ ГШ было большим заведением и имело в своем составе несколько научно-исследовательских институтов, в один из которых и пошли служить мои сокурсники. Преимуществом этой службы было то, что ни один НИИ ГРУ не располагался далее одного из областных центров, да и работа предстояла интересная. Ведь они занимались самостоятельной разработкой аппаратуры для советских разведчиков. Такую работу государство не могло доверить гражданским институтам и заводам ввиду ее особой секретности. Да и выпускалась эта аппаратура в единичных экземплярах.

Читатели постарше помнят, наверное, старинные карманные часы с встроенным в них передатчиком, которыми Ладейников (Банионис) снабжает своего агента (Ролан Быков) в кинофильме «Мертвый сезон». Прототипом Ладейникова был Гордон Лонсдейл (майор Конон Молодый), чья сильно романтизированная история и легла в основу фильма.

Переживаниям моим не было конца. Я искал и нашел контактный телефон в Москве и встретился с работником ГРУ, но он был сотрудником одного из оперативных управлений и интересовался, главным образом, моим знанием английского языка. Стать зарубежным разведчиком было заманчиво, но моего английского явно не хватало.

Я пообещал любезному полковнику заполнить анкеты и прислать их в Москву, а также поступить в институт Иностранных языков и отправился к месту службы. Это произошло уже после моего назначения.

Я не послал анкеты и не стал кадровым сотрудником ГРУ, потому что новая работа оказалась очень интересной. В МГИМО я поступил и даже окончил первый курс, но времени для занятий новая служба не оставляла, так что институт пришлось бросить, о чем я сейчас иногда сожалею.

Оставалось самое последнее усилие. Нам предстоял самый длинный учебный год, включающий и учебу, и дипломное проектирование.

Все кафедры прилагали последние усилия для того, чтобы выпускники Академии не ударили в грязь лицом и поддержали устоявшуюся репутацию нашего учебного заведения в войсках. Авторитет Академии в войсках Связи был непререкаемо высоким.

Каждую осень Академия рассылала в войска письмо с приглашением поступать в адъюнктуру (так называлась военная аспирантура). Вызов выпускника Академии для сдачи экзаменов в аспирантуру рассматривался командирами частей как приказ командования. Поэтому для окончивших курс с высокими оценками всегда была возможность уйти из войск на учебу для получения степени кандидата наук (американская степень philosophy doctor).

Мы привычно легко проходили завершающие главы теоретических основ радиотехники, антенно-фидерных устройств и другие курсы и усиленно занимались в военно-научном обществе слушателей. Собственно учеба была уже настолько привычным делом, что мы ее не замечали, поэтому мне так трудно теперь вспомнить события пятого курса. Ведь прошло уже более сорока лет.

Экзаменационных сессий мы не боялись, потому что у преподавателей было не в обычае портить оценки выпускникам и, уж тем более, ставить им неудовлетворительные оценки на завершающем году обучения. Да и мы накопили знаний и опыта сдачи экзаменов и зачетов.

Новым и незнакомым для нас делом было написание диплома и его защита.

Обычно диплом писался по той кафедре, где слушатель занимался в военно-научном обществе, что было необязательным, но желательным.

Мы с Валерием «толкали науку вбок» на кафедре военных радиостанций, и диплом вытекал сам собой из нашего интереса к кодово-импульсной (тогда ее называли импульсно-кодовой) модуляции речевого сигнала.

Валерий взялся за разработку проекта передатчика, а я – приемника. Предполагалось, что установленные на радиорелейную станцию звена «Генеральный штаб – Фронт» разработанные нами канальные блоки смогут обеспечить один канал связи с новым видом модуляции.

Разумеется, наши разработки не шли непосредственно в производство, но представители конструкторских бюро и заводов в дипломную комиссию приглашались и могли подхватить идею.

Выражение «толкать науку вбок» взято из анекдота. «Вот назначат тебя в НИИ, – грозит один студент другому, – и будешь всю жизнь толкать науку вбок, потому что вперед – таланта не хватит, а назад – не позволят».

К пятому курсу определилась большая группа слушателей, которые легко справлялись с заданиями и имели много свободного времени. Покидать же Академию в учебные часы было запрещено. Деньги у нас тоже водились, так что простейшим способом проводить свободное время стали карты.

Расписывать пульку в преферансе умели все, а некоторые отдавали этому занятию долгие часы. Кодовое слово было «попахать». Приглашение «попахать» поступало довольно часто, но мы с Коржиком ни разу не поддались соблазну.

Умение пить и играть в преферанс было двумя обязательными достоинствами офицера. Позднее играл время от времени и я, но не мог отдаваться этому полностью, так как был от природы чрезвычайно азартен и боялся крупно проиграться.

Главную идею своего проекта я придумал довольно легко, воплотить же ее в металл было много труднее. Не хватало опыта конструирования и монтажа. Я впервые практически столкнулся с чрезвычайно короткими импульсами. Собрать такую схему было относительно просто, заставить ее работать – много труднее.

Тогда еще не было микросхем, из которых набрать любую схему не труднее, чем построить игрушечный домик из кубиков. Тогда в ходу был навесной монтаж, каждое сопротивление, каждую емкость, каждую деталь приходилось припаивать отдельно. Дело шло медленно, ко дню защиты диплома мой приемник оказался не готов.

В этом не было ничего страшного, многие дипломы защищались баз функционирующих устройств, но было слегка неприятно.

Конечно, мы продолжали посещать концерты и кино, встречаться с девушками, интерес которых к нам достиг высшей точки. Однажды я увлекся и провожал свою подругу часов до шести утра, а домой вернуться уже не успевал. Приехал я в Академию в гражданской одежде и был вынужден пропустить день учебы.

Так появилось у меня единственное за пять лет взыскание «за опоздание на занятия». Это было тем более обидно, что отношения наши с этой девушкой продолжения не имели.

В это же время развивался мой роман с сотрудницей все той же кафедры ВРСТ. Мы начали с ней встречаться на пятом курсе. Для меня это было просто приятное времяпровождение. У нее были, видимо, далеко идущие планы на мой счет, у меня никаких планов не было.

К тому времени наш курс был уже прочно сдружившимся единым коллективом. Поэтому чрезвычайное происшествие, случившееся вдруг, поразило нас как громом. В одном из классных отделений учился племянник генерала армии П.А. Курочкина – курсант В. Курочкин. Грузный, физически сильный парень, занимавшийся борьбой, он не отличался во время занятий и был середнячком.

Однажды он подошел к своему товарищу, который учился вместе с ним и был так называемым финраздатчиком, т.е., получал в финчасти деньги на классное отделение и раздавал их по ведомости. После длинного осторожного вступления он предложил план фиктивного ограбления, после которого деньги делились пополам. На каждого приходилось примерно по десять тысяч рублей, большие деньги для нас по тем временам. После разговора Курочкин отправился добывать хлороформ, которым собирался воспользоваться, а финраздатчик – в Особый отдел, чтобы изловить грабителя с поличным.

Вполне возможно, что В. Курочкин оказался бы в тюрьме, но особисты тоже люди. Они доложили по команде, а их коллеги сообщили дяде. Тайна открылась, и ограбление сорвалось. Комсомольским собранием В. Курочкин был исключен из комсомола, но это решение подлежало утверждению в райкоме. Произошло это перед самым выпуском. Какое решение принял райком, мне неизвестно.

Проштрафившегося блатняка отправили для подготовки и защиты курсового проекта в один из НИИ, с глаз подальше. Офицерское звание В. Курочкин получил вместе с нами и убыл к месту службы. О дальнейшей его судьбе я не знаю ничего.

Во время работы над проектом я обнаружил у себя новый недостаток. Я не любил писать технический текст. В голове у меня все было разложено по полочкам, но переносить это на бумагу было выше моих сил. Пояснительная записка к проекту занимала около ста страниц. Их нужно было «рожать».

В конце концов, выход был найден. Я заплатил машинистке дополнительные деньги и продиктовал ей свой диплом, показывая, где и сколько пропустить места под формулы. Мой эксперимент привел моих сокурсников в восторг. Оказалось, что я далеко не одинок в своей нелюбви к писанине.

Прибегал я к диктовке и много позже уже при других обстоятельствах, хотя постепенно научился писать доклады и отчеты, которые в настоящее время или уничтожены за ненадобностью или, по меткому выражению Карла Маркса, подвергаются «грызущей критике мышей».

Моим руководителем проекта был преподаватель кафедры, фамилию которого я не могу вспомнить. Он был ярым приверженцем импульсной техники и утверждал с пафосом, что через двадцать лет даже туалеты будут делать на ферритах. Когда я принес ему свое творение, он прочитал заключение, поморщился, вычеркнул почти страницу и спросил: «Зачем вы это написали?» Вопрос касался вычеркнутых абзацев о дальнейших направлениях работы. Я честно ответил, что не мог в одном дипломном проекте все проработать.

«Не надо облегчать работу рецензента, – произнес мой руководитель, – и на будущее запомните, никогда не пишите о недостатках собственной работы. Пусть сами ищут, кому это нужно..»

Вообще, при написании дипломных проектов никто всерьез не рассчитывал, что кто-то их будет прочитывать от корки до корки. Темы работ повторялись чуть ли не каждый год. Несколько менялось задание с учетом новой элементной базы.

Уверен, что тема моего проекта позже была та же, но разработка уже шла на полупроводниках. Среди нас ходила шутка, что какой-то слушатель обнаружил в предыдущем дипломном проекте на ту же тему следующий текст: «Получаем Q=2. Это означает, что мой передатчик работать не будет. Но поскольку этот диплом никто не прочтет, принимаем Q=20 и продолжаем расчет».

Ретивый слушатель показал эту фразу своему руководителю. «Ну что ж, – философски спокойно заметил преподаватель, – не вызывать же нам его для новой защиты из части».

Пятый курс был ознаменован также последними усилиями наших идеологических кафедр в придании нашим мозгам марксистско-ленинского блеска.

Много внимания уделялось разъяснению последних событий в советской промышленности и сельском хозяйстве. А в них происходили воистину революционные изменения.

Здесь мне поневоле приходится вернуться назад во времени и сделать короткий экскурс в историю СССР. Практически все годы нашей учебы в Академии пришлись на годы правления Н.С. Хрущева, и личность его и проводимая им политика не могли не сказаться на общей обстановке в стране и на наших судьбах в частности.

Н.С. Хрущев был прирожденным лидером, он был одержим идеей полной переделки системы, порождением которой сам являлся. Ему хотелось, чтобы его правление было ознаменовано огромными успехами в строительстве коммунизма, в идеалы которого (в его понимании) он твердо верил.

Никита Сергеевич был первым советским лидером (жизнь В.И. Ленина в эмиграции я в расчет не беру, потому что он жизнью хозяев страны пребывания не интересовался, занятый внутрипартийной грызней), который много ездил по миру и видел, как живут люди за рубежом.

Проницательный от природы, он должен был понимать, что уровень жизни в развитых капиталистических странах выше, чем в СССР. Этот относительно более высокий уровень жизни был для него и полной неожиданностью, и вызовом. Ликвидировать разницу стало для него делом чести. Но ему хотелось «и с елки слезть, и ж… не поцарапать».

Будущее СССР он видел только в социализме и коммунизме, значит, ликвидировать отставание можно было только путем глубокого реформирования системы.

Как и многие другие кремлевские руководители, «наш дорогой Никита Сергеевич» и не подозревал, что советская система в принципе нереформируема, что из нее нельзя вынуть ни кирпичика, чтобы не вызвать ее неизбежного развала.

И, во всяком случае, переделка системы требовала гораздо больше мозгов, сил и времени, чем было в распоряжении у стремительно стареющего Кремлевского руководства.

Никита Сергеевич приобрел твердые навыки закулисной политики и управления тем узким кругом людей, от которого и зависело все в стране. Он был искушенным политиком и мастером интриги и дворцовых переворотов.

При подготовке и проведении своих многочисленных реформ он опирался прежде всего на свой природный ум и советы специалистов. Систематического образования Н.С. Хрущев не получил, а самообразованием ему заниматься было некогда.

При этом с лидером КПСС и СССР происходило то же, что происходит и с другими, даже более образованными, руководителями. Система информирования руководства обычно подстраивается под личность и приносит на рассмотрение только те варианты и ту информацию, которые имеют шанс быть понятыми и понравиться Хозяину. При этом характер информации, степень детализации, ее представление и особенно анализ тоже проводятся с учетом уровня интеллекта, образования и профессиональных навыков руководителя. Иначе информация будет не понята и отвергнута.

В хрущевские годы министр сельского хозяйства СССР академик Никонов посетил США. После завершения официальной программы визита министр захотел увидеть обыкновенный продовольственный магазин. После посещения Никонов устроил страшный скандал, обвиняя американцев в том, что это был не магазин, а специально устроенное для него зрелище. Американцы долго не понимали, а потом принялись хохотать, настолько дикой показалась им идея что-то специально устраивать для советского министра. Это только один пример того, как предубежденный человек может воспринять неожиданную информацию.

В СССР положение усугублялось тем, что не было независимой прессы и информации, опросы общественного мнения не проводились, а роль населения сводилась к «всенародному одобрению» уже принятых решений.

Некоторые из реформ и решений Н.С. Хрущева были оправданными и своевременными. Так, в 1953 году было отменен закон 1940 года, прикреплявший рабочую силу к предприятиям. Ранее рабочий не мог переходить с предприятия на предприятие по своей воле. Это было крепостное право по-советски.

Была сокращена рабочая неделя (с 48 до 46 часов), снижен пенсионный возраст, удвоены размеры пенсий. При Н.С. Хрущеве развернулось массовое жилищное строительство. Взамен роскошных и помпезных зданий сталинской поры стали строиться менее комфортные «хрущобы», но в гораздо большем количестве. За эти меры народ был и остается благодарен Н.С. Хрущеву.

Каковы бы ни были мотивы, приведшие к «секретному» докладу Н.С. Хрущева на ХХ съезде КПСС, мы должны быть благодарны ему за смелость сделанных разоблачений, после которых возврат к прежнему уже был немыслим.

Мог ли СССР пойти китайским путем, сохраняя в истории И.В. Сталина как великого вождя и пытаясь реформировать страну при сохранении руководящей роли Коммунистической партии, – это теперь чисто риторический вопрос. Я считаю, что такая возможность существовала, но требовала полной смены руководства.

Как и большинство решений, разоблачение культа личности носило импульсивный характер, отражающий личные качества нового лидера.

Но главные преобразования Н.С. Хрущева коснулись сельского хозяйства, в котором он считал себя большим специалистом. Ведь он долгие годы руководил Украиной и занимался повышением эффективности ее сельского хозяйства по личному указанию И.В. Сталина.

В сентябре 1956 года Пленум ЦК КПСС принял постановление о списании долгов колхозам, снижении налогов и повышении закупочных цен на сельхозпродукцию в 2-5 раз. Это была попытка провести курс интенсивной терапии колхозам, вымирающим под тяжким игом сталинских законов.

Через полгода на Февральском (1954 года) Пленуме ЦК КПСС под давлением Никиты Сергеевича была принята программа освоения целинных и залежных земель. Я выше уже немного писал об этом.

На первых порах программе этой сопутствовал успех. В 1956 году доля целинного хлеба составила половину рекордного (126 млн. тонн) урожая зерновых. Этот успех вывел на орбиту Л.И. Брежнева, бывшего тогда Вторым секретарем Казахстанского ЦК.

В долгосрочном плане, как и предсказывали многие специалисты в области сельского хозяйства, освоение целины обернулось непоправимой катастрофой, приведшей к ветровой эрозии десятков миллионов гектаров пашни, снижению плодородия почвы, сокращению посевов зерновых и технических культур в традиционных районах земледелия в России и на Украине.

Пустели и приходили в заброс деревни и села Европейского севера России. Пользуясь вновь полученной свободой передвижения (после принятия закона о выдаче колхозникам паспортов всесоюзного образца), население массами покидало деревню.

Не привожу здесь цифры. Теперь в условиях Гласности их нетрудно получить по Интернету. Скажу только, что непродуманная до конца программа привела к тому, что СССР превратился в импортера сельскохозяйственный продуктов, а государства, входившие в его состав, и сейчас ввозят продовольствие.

Одной из главных причин катастрофы стала ограниченность ресурсов и их непродуманное использование. Чем больше денег вкладывали в целину, тем менее эффективными становились эти капиталовложения.

Попытки вести хозяйство на целине, применяя украинские и российские технологии без учета местной специфики, становились с течением времени все более бесплодными в прямом смысле этого слова.

Но тогда, на фоне первых успехов, мы пребывали в эйфории.

В 1955 году было принято решение о повсеместном выращивании кукурузы. Первой жертвой этого решения стала Россия, где упрямая культура никак не хотела вызревать. Кукуруза требует внесения большого количества химических удобрений, которых у колхозов и совхозов не было.

Личный друг Н.С. Хрущева американский фермер-миллионер Гарст заметил, что кукурузу сеют без удобрений и обещал пожаловаться Хрущеву. «Жалуйтесь, – равнодушно ответил председатель колхоза, – удобрений все равно не дадут».

В результате этой кампании в народе лидера прозвали «кукурузником».

Большую роль в провале этой кампании сыграло традиционное для России подхалимское отношение к лидеру. Каждый партийный работник старался перевыполнить планы, присланные из Москвы, не задумываясь о последствиях.

Резкое сокращение посевов сахарной свеклы привело к необходимости импорта сахара. Тут кстати оказалась Куба. Фидель Кастро с удовольствием согласился расплачиваться по бартеру тростниковым сахаром, который на мировом рынке имелся в изобилии, за поставки вооружения и промышленного оборудования.

Сахар этот СССР получал по твердым ценам, определенным на многие годы вперед. Таких гарантий никогда не имел ни один производитель сахара в мире.
Народ тут же оценил достоинства кубинского продукта и сложил частушку:

«Ай, спасибо, Фидель Кастро,
Весь Союз благодарит:
Из полпуда – восемь литров,
Все до капельки горит!»

В 1955 году началось укрупнение колхозов. Из 83000 осталось 45000 хозяйств. Старые деревни покидались населением, которое переселялось в спешно возводимые поселки городского типа с многоквартирными домами, но без приусадебных участков.

Так появились во множестве «неперспективные» деревни и была подорвана вековая база питания сельского населения. Все это, конечно, опять требовало крупных капиталовложений, которых уже катастрофически не хватало.

Среди крестьян эти меры были весьма непопулярны. Натуроплата в колхозах не могла покрыть потребности крестьянской семьи в продуктах питания, особенно в мясе, овощах и фруктах, а налоги на приусадебные участки установили так, что люди были вынуждены вырубать плодоносящие фруктовые деревья и резать личный скот, лишь бы им не платить налоги. Да и денег колхозники практически не получали вообще.

В 1957-58 годах состоялась ликвидация машинно-тракторных станций и массовая продажа сельскохозяйственной техники колхозам. Там, где колхозы заплатить не могли, технику отдавали в долг. Специалисты по обслуживанию и эксплуатации техники массами покидали деревню, не желая становиться колхозниками.

В результате многие колхозы снова стали неоплатными должниками государства. За 1958-61 годы в результате износа и неправильной эксплуатации парк машин сократился до уровня конца 20-х годов.

К 1957 году относится знаменитый лозунг Хрущева «Догнать и перегнать Америку». Предусматривалось за два-три года утроить производство мяса. Это была утопия, но нашлись и тут свои «герои».

Первый секретарь Рязанского обкома КПСС Ларионов принял обязательство утроить производство мяса за 1 год! И утроил, приказав забивать весь приплод, скупая на мясо личный скот колхозников не только в Рязанской, но и в соседних областях. Когда в Рязань приехала комиссия ЦК КПСС, чтобы проверить результаты и «распространить передовой опыт», Ларионов застрелился. Конечно, никакого утроения производства мяса по стране в целом не произошло и не могло произойти.

Но всего этого «великому преобразователю» показалось мало. В январе 1959 года на XXII-м съезде Партии была принята новая партийная программа, объявлявшая, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Значит, коммунизм должен был быть построен к 1980 году. Были намечены и первые практические шаги: бесплатный проезд в трамваях и бесплатный хлеб. Даже эти скромные меры никогда не были введены в жизнь.

Но такие эпохальные решения требовали большой пропагандистской работы. Этим и занялись кафедры Академии, напоследок стараясь побольше политических знаний вложить в наши глупые головы. Всерьез напугал нас подполковник, преподававший курс партийно-политической работы в войсках (ППР). Между собой мы расшифровывали это сокращение «посидели, попиздели, разошлись». Но подполковник со зловещей многозначительностью повторял на каждом занятии: «По курсу предусмотрен зачет. Зачет – формально, фактически – экзамен на зрелость, на умение работать в войсках»,

И мы, как умные, учили и заучивали лекции, готовились к зачету. Пришел день, и подполковник поставил нам всем зачет, ничего не спрашивая. Он сказал, что куда-то торопится, скорее, ему не хотелось выслушивать наши ответы еще раз. Ведь он был обречен повторять из года в год одни и те же никому ненужные заклинания и выслушивать одни и те же осточертевшие ответы. Думаю, что преподаватель просто пытался хоть как-то привлечь нас к изучению безнадежно скучного курса. Мне, например, никогда за все годы не потребовались знания, полученные от ретивого подполковника.

Пока мы быстро проходили оставшиеся предметы и сдавали экзамены и зачеты, над нашей головой сгущались тучи, о которых мы и не подозревали. В Министерстве Обороны и ЦК КПСС готовились проекты документов о коренных преобразованиях в армии, в которой нам предстояло служить.

Сократить армию и разрезать автогенами самолеты и корабли было мало. Вновь созданное (и объявленное ТАСС) оружие – межконтинентальные ракеты – существовало в единичных экземплярах и не могло всерьез рассматриваться как оружие. В лучшем случае оно могло сыграть роль средства устрашения. Защиты от этого оружия тогда не было никакой. Существующими ракетами можно было разрушить два-три города в США (вероятный противник). Но это было все. Требовалось быстро развернуть новые войска, об этом и болели головы в Генеральном штабе и ЦК КПСС.

Мы об этом не знали и не задумывались. Будущее представлялось нам прекрасным и безоблачным. Конец 50-х годов выгодно отличался от предыдущих лет. Выпускались книги неизвестных ранее авторов, печатались статьи о нашем прошлом с разоблачениями террора, в музеях выставлялись картины советских и зарубежных художников, которых только условно можно было назвать реалистами.

Все это было для нас ново и казалось предвестником еще более серьезных изменений в нашей жизни. Оттепелью назвал это время Илья Эренбург. Увы, оттепель эта оказалась короткой. Но пока мы наслаждались непривычной свободой.

Мои родители вернулись в свою старую комнату на Разъезжей улице, как ни билась мать за право остаться в подменных двух комнатках на Волковом кладбище. Старая комната даже после ремонта оказалась непригодной для проживания, и мои родители принялись хлопотать о получении новой жилплощади.

Поскольку мы защищали дипломный проект, государственных экзаменов не было.

Здесь самое место сказать благодарственное слово преподавателям Академии. Нам были даны обширные и глубокие знания по специальности. Те из нас, кому было суждено эти знания применить на практике, всегда были на хорошем счету как отличные специалисты. Искреннее мое спасибо людям, сделавшим из бывших школьников настоящих инженеров. Недаром ныне Академия носит имя Ленинградского военного университета связи. Это был фактически университет в наши дни, университетом он остается и поныне.

Не все наши слушатели были такими медлительными, как я. У некоторых из нас ко дню защиты работали собранные их собственными руками блоки и приборы. Помню, как в день защиты одного из дипломов члены комиссии смотрели на экран осциллографа и не могли поверить своим глазам. Это был разработанный и спаянный нашим слушателем передатчик с одной боковой полосой. Его партнер разработал и изготовил такой же приемник. Члены комиссии могли поговорить по этой радиолинии и оценить качество речи.

Вообще, процедура защиты дипломов оказалась торжественной и нетрудной. Вопросы, задаваемые членами Государственной комиссии, оказались легкими. Трудность вызывали вопросы, задаваемые представителями войск и военных приемок. Они касались частных вопросов сопроводительной документации и эксплуатации техники.

Помню, как сидели мы на защите, и слушатель не мог ответить, какой документ прилагается к станции и является основным. Его руководитель повернулся назад и спросил: «Паспорт у кого-нибудь есть?» Увы, паспорта ни у кого не оказалось. Ведь все мы были военнослужащими.

Пришел день, когда и мы с Коржиком защитили свои проекты. Получив неизменные «отлично», мы отправились по домам.

Наутро я проснулся с мыслью поехать в академию и продолжить работу и вдруг понял, что с Академией все кончено. Я почувствовал душевную пустоту. Мой мозг, привыкший к напряженной работе, требовал нагрузки, а нагрузить его было нечем. Позже те же ощущения охватят меня после защиты диссертации.

Существуют среди нас немногочисленные люди, которые загружают мозг серьезной непрерывной работой, забывая порой о насущных житейских проблемах. Большинство такой работы успешно избегает. Мы с Коржиком принадлежали к меньшинству. Он тоже жаловался мне как-то, что окончание крупной работы каждый раз мучительно, потому что надо решать, что делать дальше.

Впрочем, мы быстро утешились, ведь предстояли три приятные процедуры: вручение дипломов, присвоение званий и отпуск.

Все это было хорошо отлаженным процессом. Примерки для пошива первого в жизни комплекта офицерского обмундирования прошли заранее, и к моменту окончания учебы наши мундиры были готовы.

Нужно было сфотографироваться для выпускного альбома, который хранится у меня до сих пор. Формально мы были еще курсантами, поэтому мы фотографировались в парадных мундирах сталинского образца, взятых у наших сокурсников-офицеров. Я снимался в мундире старшего лейтенанта Козуба, красивого украинца с грустными глазами.

Он начал учебу холостяком, влюбился в симпатичную девушку, женился, а через три месяца супружеской жизни его молодая жена была убита на улице случайно открывшейся задней дверью проезжавшего мимо огромного грузовика. Мы все его искренне жалели.

Списки выпускников и проект приказа о присвоении нам первичного офицерского звания «инженер-лейтенант» были подготовлены и высланы в Москву заранее. Поэтому приказ состоялся чуть ли не в тот же день, когда последний из нас защитил диплом.

Нас выстроили на плацу, зачитали приказы и вручили каждому заветные лейтенантские погоны и дипломы. Золотые медали получили Коржик и Гвоздев. Я окончил курс третьим и, имея все пятерки, не получил медали из-за злосчастного экзамена по строевой подготовке.

Ce la vie…

История повторилась. Нас последний раз повели строем на вещевой склад, где интенданты накрутили нам огромные узлы с имуществом. Но это было уже совершенно иное, офицерское имущество.

Конечно, состоялся праздничный концерт, танцы и банкет. За столиком мы сидели с нашими тогдашними партнершами, которые очень не понравились матери Валерия. Не мог же я ей объяснить, что это были временные подруги.

Предстояла нам и четвертая, менее приятная процедура – распределение. Тут у Коржика было преимущество, потому что его назначение уже состоялось.

Думаю, что Иван Васильевич Коржик пристроил бы меня на кафедру, попроси я об этом. Но я всю жизнь отличался крайней непрактичностью. Да и оценки мои (средний балл – 5.0) позволяли рассчитывать на одно из лучших назначений. Более того, я имел право выбора будущего места службы.

Поэтому я не приложил никаких усилий, чтобы как-то договориться о хорошем назначении. Существовал еще один путь остаться служить в Ленинграде. Академия издавна оставляла выпускников при себе, назначая их на службу в прикомандированный полк связи и переводя их на кафедры два года спустя. Но мне этот способ даже в голову не приходил. Я положился на судьбу и на свои высокие результаты.

Грустные мысли иногда посещали меня. Ведь я понимал, что шансы попасть служить в приличное место невелики. Огромная страна и огромная армия поглощали без заметного усилия любое количество выпускников каждый год.

А назначения могли быть совершенно разными от «Арбатского военного округа» по удачному выражению одного из выпускников, до Шантарских островов – попробуйте найти их на карте. Даже в таких престижных военных округах как Ленинградский и Московский были такие «дыры», что страшно было подумать туда попасть. Но мы все надеялись на лучшее и гнали прочь печальные размышления. Тут впервые проявилась поразительная особенность моего характера относиться пассивно к предстоящим переменам судьбы.

Я иногда спрашиваю себя, что случилось бы, если бы я не был так пассивен. Я понимаю, что мог бы сделать гораздо более эффектную карьеру, если бы искал закулисные пути. Но я никогда не жалею о том, что произошло со мной. Всякое искательство предполагает зависимость и ответные услуги, а я терпеть не мог от кого-то зависеть.

Распределение выпускников состоялось сразу же после защиты дипломов. В Академию понаехали представители всех видов и родов войск, в том числе и представитель Главного управления ракетного вооружения (ГУРВО) полковник Усков.

Чего мы не знали тогда, он представлял еще не существующий вид Вооруженных Сил – Ракетные войска Стратегического назначения. И главное, он имел карт-бланш по отбору выпускников, т.е., брал для службы в Ракетных войсках столько выпускников, сколько ему было нужно, оставляя коллегам-кадровикам только остатки.

Конечно, он выбрал лучших по среднему баллу, и я оказался в его списке. По слухам, он отобрал более тридцати выпускников. Нет худа без добра. На хорошие должности в традиционных видах и родах войск попали те, кто не мог об этом даже мечтать

Никто из нас, конечно, не хотел попасть в новый вид войск. Во-первых, формирование нового вида всегда сопряжено с большими бытовыми неудобствами, ведь приходится служить в новых местах, зачастую в необитаемой местности при отсутствии казарм и общежитий.

Но о новом виде войск не было и речи. О его формировании никто не должен был даже подозревать. Не знали об этом и наши начальники в Академии. В конце концов, ГУРВО было давно существовавшим управлением Министерства Обороны, а приказ был ясен – дать ГУРВО все, чего оно потребует.

Наши начальники покинули свои кабинеты, и их оккупировали приезжие полковники. Мы толпились неподалеку в ожидании вызова.

Распределение показало со всей очевидностью, «кто есть кто» на нашем курсе. Мы заранее знали, что хорошее место получит Роберт Марков – так оно и случилось. Он был назначен на должность эксперта-переводчика в войсковую часть с неизвестным мне тогда номером. Позже я узнал, что это был ЦНИИ-6 Министерства Обороны, расположенный неподалеку от здания КГБ в Москве.

«А чем ты будешь заниматься?» – спросил я его. «Переводить американские статьи и определять перспективу развития средств связи». – Не моргнув глазом ответил Роберт. – «Ну, и как же ты это будешь делать? – продолжал я, – Ведь ты не знаешь ни языка, ни техники». Маловато было во мне почтения к блатнякам – большой недостаток.

Был на нашем курсе и скромный выпускник Михайлов. Он не получал двоек, но и не блистал успехами. Он вышел из кабинета кадровика, получив такую же должность, как Марков, и громко этому удивлялся. «Не паясничай, – прервал его друг, – ведь твой дядя – Семен Михайлович Буденный». – «Ну, я не думаю, что он имеет к этому какое-нибудь отношение. – Возразил Михайлов, но нас не убедил. Вот когда я понял, почему наша коллективка в свое время была послана С.М. Буденному.

Хорошие назначения получили все наши специалисты по проводной связи: штабы армий и округов не располагаются в необжитых местах.

Было и еще несколько неожиданных назначений, видимо, не о всех родственниках мы знали.

В коридоре я встретил И.В. Коржика. Узнав, что мое личное дело у кадровика ГУРВО, он нахмурился и рванулся было куда-то, но остановился. «Ну, ничего, – промолвил он, как бы оправдываясь, – мы тебя в адъюнктуру вызовем».

В ожидании вызова к кадровику мы поспорили с Яшей Крупским. Узнав, что я хочу проситься на работу с использованием иностранных языков, он предложил заключить пари, что он попадет за границу, а я нет. Мы поспорили на бутылку шампанского. Меня вызвали первым. Усков, плотный полковник с безразличным выражением лица, предложил мне сесть и сказал, что я могу выбирать место работы (знаменитое право выбора!) из двух. Первое место – Камчатка, работа чисто эксплуатационная. Второе место – в средней полосе России в ста километрах от большого города. Работа – испытательная. Я заикнулся об иностранных языках. «В Германии еще успеешь послужить, добра нажить». – был спокойный ответ.

Что было делать? Я выбрал среднюю полосу России и вышел из кабинета слегка ошарашенный. Вся процедура заняла минут десять.

Крупский просидел у Ускова сорок минут. Сквозь двери кабинета доносились приглушенные голоса споривших людей. Наконец, дверь распахнулась, и вышел красный от возбуждения Крупский. Повернувшись лицом к кабинету, он громко сказал: «Я этого так не оставлю, товарищ полковник! Я буду жаловаться в партийном порядке».

С треском захлопнув дверь, Яша гордо прошел по коридору и, свернув за угол, согнулся в беззвучном хохоте. «Что?» – спросил я нетерпеливо. – «Начальником связи ракетной батареи под Дрезден» – был торжествующий ответ.

Позже, за проигранной мною бутылкой шампанского, Яша рассказал мне, как протекал его разговор с Усковым, и научил меня правильному обращению с кадровиками Советской Армии.

«Никогда, – наставлял меня Яша, – никогда не говори кадровику, чего ты хочешь. Наоборот, сразу откажись от желаемого варианта. Тогда он начнет давить на тебя, пытаясь убедить согласиться. Это основа основ у кадровиков – назначить тебя как раз туда, куда ты не хочешь.

Усков, когда я вошел к нему, спросил, где я хочу служить. Я ему сразу – где угодно, товарищ полковник, но только в пределах Советского Союза. А он мне: «Ну, ты еще молодой, почему бы за рубежом не послужить?» – «Да я эти проклятые иностранные рожи видеть не могу! У меня отец на фронте погиб, не хочу я их видеть! Да и вообще, я к иностранным языкам неспособен». – А он мне: «Да ты будешь в офицерском общежитии на территории части жить, и видеть их не будешь, и язык ни к чему». – Я ни в какую. Тогда он мне говорит: «А вы, товарищ Крупский, член партии? Вот и воспримите это как задание Партии. Ну, а конец ты видел».

Это было высокое искусство, мне тогда недоступное. Позже я убедился, насколько прав был Крупский. Всячески отрекайся от желаемого, и у тебя появится шанс его получить. Это была почти беспроигрышная стратегия в армии. Удовлетворить желание офицера значило проявить непростительную человеческую слабость. Убедить человека поступить вопреки его собственному желанию значило одержать важную победу над человеческим эгоизмом.

Пригодность офицера к выполнению порученной работы не играла никакой роли. Главное, надо было заткнуть «дырку» в штатном расписании. Если, конечно, работник отдела кадров не имел прямого указания командования, как поступить с данным индивидуумом.

Было и несколько неожиданных назначений в ведомства, о которых мы до этого даже не слышали. Так, наш выпускник Смертин, впоследствии взявший фамилию жены, получил назначение в 12-е Главное управление министерства Обороны. Смертин был первым нашим сокурсником, который получил звание генерала. Несколько наших слушателей пошли работать по прежней принадлежности – в КГБ.

С получением звания и диплома наши дела в Ленинграде были практически закончены. Оставался еще наш последний очередной отпуск в Академии, и мы отправились отдыхать с полным сознанием исполненного долга.

Последний раз мы ехали в отпуск с Валерием вместе. Причин для спешки у нас не было: моя подруга обещала присоединиться к нам позже, дней через десять, когда у нее начнется отпуск, а у Валерия подруги еще не было. Оставлять его одиноким на отпуск не хотелось, поэтому мы выбрали более длинный маршрут на Кавказ через Одессу – Сочи в надежде найти ему временную подругу.

Итак, мы доехали до Одессы, сели на теплоход и отправились по Черному морю уже знакомым маршрутом. Уже в первый день мы обратили внимание на симпатичную брюнетку с хорошей фигурой и познакомились с ней. Она оказалась москвичкой в отпуске. У меня сложилось впечатление, что она предпочла бы иметь дело со мной, и я тут же рассказал ей о том, что я уже жду девушку.

Мы входили в Сочи все вместе. Новая наша знакомая утверждала, что в Сочи ее будет встречать подруга, но на причале ее никто не ждал. Позже выяснилось, что никакой знакомой в природе и не существовало.

Тогда мы повторили свое приглашение провести отпуск вместе и отправились в уже знакомое читателю Лоо, где сняли две крохотные комнатки с отдельным входом. Комнаты были настолько маленькие, что в каждой из них с трудом помещались кровать и стол.

Несколько дней до приезда моей партнерши прошли быстро, и однажды вечером мы встретили ее на перроне, зашли в магазин за бутылкой вина и отправились домой, где и устроили скромный праздник.

Потом Валерий с новой знакомой пошли погулять, а мы тут же обновили кровать. Вскоре наши друзья вернулись и сказали, что приняли решение предоставить нам комнату, а Валерия переселить к москвичке. Как они провели первые ночи вместе, не знаю. Знаю только, что спать вместе они начали дня через три-четыре, о чем Валерий сам мне рассказал.

Хозяйке нашей мы, естественно, сказали, что мужчины и женщины спят в разных комнатах. Хозяева всегда очень заботились о соблюдении внешних приличий. Ведь открытое сожительство гостей могло привести к обвинению хозяев в содержании притона.

Поэтому, когда однажды утром она с улицы стала будить девушек, а ответил я, пришлось мне тут же сплести историю о том, что я тоже зашел к девушкам, чтобы их разбудить пораньше. По-моему, мы собирались в этот день ехать в Сочи.

Времяпровождение наше было таким же, как и в предыдущий приезд, только искать девушек нам не приходилось. Наше положение можно было бы назвать медовым месяцем. Много удовольствия и никаких обязанностей. Даже развлечения нас не слишком привлекали. Мы вели размеренный образ жизни с посещением пляжа, купанием и загоранием, а ночь проводили в сексуальных схватках.

Москвичка не могла рассчитывать на что-то серьезное, ведь их знакомству с Коржиком не было еще и двух недель. Моя подруга, видимо, хотела перевести наши отношения в постоянные с супружеством.

Но тому было множество препятствий. Во-первых, она была старше меня лет на пять. Во-вторых, внешне она была недостаточно привлекательна для жены, как я ее себе представлял. Для временной партнерши она подходила, но связывать с ней остаток жизни я не собирался. В-третьих, постель ясно показывала, что моя подруга много опытнее меня в сексуальном отношении. Это было временами даже приятно, но плохо совпадало с внушенными нам представлениями о целомудрии наших будущих невест.

Конечно, читатель, требовать от девушки невинности во время полового акта с ней – это нонсенс, но сказывалось наше аскетическое и ханжеское воспитание. К тому же, невинность моя подруга потеряла задолго до встречи со мной, о чем она меня честно предупредила перед началом наших сексуальных отношений.

Время шло, а я никак не проявлял желания обсудить наше будущее. И вот, моя подруга не выдержала первой. Однажды в постели она спросила меня, что будет дальше. Я честно ответил, что не будет ничего. Она на минуту задумалась, а потом сказала: «А, все равно! Продолжай, не останавливайся!» У меня камень с души свалился. По крайней мере, наши отношения были теперь выяснены до конца, что не убавило удовольствия от наших занятий.

Этот отпуск на Кавказе был каким-то скомканным. Я даже не могу выделить под него главу, так мало я запомнил. Ведь мы еще не знали, что нас ждет. Распределение было предварительным, мы не знали точного места нашей будущей службы. Все наши мысли были в Академии: там нам должны были окончательно объявить, куда убыть «для прохождения дальнейшей службы», и выдать проездные документы и подъемные деньги.

Холостякам вроде нас «поднимать» было нечего, а для женатых слушателей новое назначение означало новый переезд.

Французская пословица утверждает, что три переезда равны одному пожару. Среднему офицеру в течение службы приходилось переезжать больше, чем три раза, каждый раз начиная с нуля.

Мне пришлось, включая перемены квартиры, переезжать семь раз. Значит, моя семья перенесла два пожара. Но у меня служба была сравнительно оседлая. За тридцать один год службы мне пришлось служить всего в четырех различных местах.

Это была одна из причин, почему средний офицер не мог ничего накопить в течение службы, несмотря на относительно высокую зарплату. Жена моя, дочь офицера, иногда вспоминает детские годы на Сахалине, где переведенные к новому месту службы офицеры бросали мебель, книги, посуду, коллекции граммофонных пластинок и уезжали налегке. Налаженной системы перевозок личного имущества не было, сохранность вещей не гарантировалась, а цены за перевоз были такие, что выгоднее было купить все новое на месте.

Настал конец нашего отпуска, и мы отправились в Ленинград. Надев новенькие офицерские мундиры, мы отправились в отдел кадров и получили предписания. Валерий ехал в Воронеж, где располагался его НИИ. Я получил предписание прибыть в распоряжение командира войсковой части 11284 и проездные документы до станции Тюра-Там. По моей просьбе меня подвели к карте и показали эту станцию недалеко от Аральского моря. «Средняя полоса России» оказалась… Средней Азией. Я вспомнил еще раз урок Яши Крупского.

Я попрощался с Валерием и его семьей. Иван Васильевич Коржик еще раз обещал, что через два года Академия вызовет меня в адъюнктуру, и я продолжу занятия наукой.

Считанное число раз довелось мне позднее встретиться с этой прекрасной семьей, так много помогавшей мне переносить «тяготы и лишения военной службы» в самом ее начале. Я привязался ко всем членам семьи и до сих пор сохраняю теплое дружеское чувство к Валерию, но судьба разметала нас в разные стороны и неизвестно, увижу ли я его или услышу хотя бы его голос еще раз.

Мои родители организовали «отвальную», много было выпито, много было сказано хороших слов в мой адрес, но чувство у всех было грустное. Я уезжал из семьи навсегда. Я приезжал в Ленинград много раз и останавливался у родителей, встречался с родственниками, но это были только короткие эпизоды. У меня на душе тоже было смутно. Я впервые отрывался от родителей, которые заботились обо мне, как умели.

Начиналась новая самостоятельная жизнь, и начать ее я должен был в пустынных районах Казахстана, где, на первый взгляд, и жизни-то быть не могло. Ведь я проезжал однажды те места и видел неоглядные просторы без всяких признаков человека, если не считать маленькие железнодорожные разъезды и станции.

Наступил знаменательный день, я сел на поезд с двумя моими новенькими чемоданами и отправился в Москву, как предписывал мой воинский билет.

Здесь уместно сказать о той разнице, которой может не понять читатель.

Американцы – путешествующая нация. Большой процент работающих семей ежегодно совершает дальние поездки в отпуск. На каждый большой праздник приходится небывалое оживление авиационных, морских, железнодорожных перевозок – люди едут к родным и друзьям, чтобы отпраздновать знаменательный день вместе. По так называемым фривеям (скоростным шоссе) движется почти непрерывный поток машин. Словом, «from Atlantic to Pacific, oh, the traffic is terrific!»

Отправляясь в дальнее путешествие, ни один американец не обходится без агента по путешествиям. Будущий путешественник дает агенту необходимые данные о сроках и пунктах назначения и примерную цифру потолка расходов. Агент определяет наилучший вариант маршрута, заказывает гостиницы в пунктах ночевки и билеты на все виды транспорта на состыкованные по времени рейсы.

Здесь кстати будет сказать, что билет, заказанный заранее, обходится порой в два-три раза дешевле, чем тот же билет, приобретаемый перед выездом или вылетом.

Перед отправлением американец получает пачку документации, где расписано все, начиная от номера рейса и времени поездки до билетов для посещения туристских достопримечательностей в пунктах пересадки.

Советский человек, отправляясь в дальнее путешествие железной дорогой (самый массовый транспорт в СССР), получал билет до конечного пункта, но его плацкарта (документ на право занятия конкретного места в поезде) был действителен только до первого пересадочного пункта. Там пассажир должен был снова стоять в кассе и компостировать свой билет, т.е., получать новую плацкарту до следующего пункта пересадки.

Аналогичная система действовала и в «Аэрофлоте», причем никакой гарантии получения плацкарты для продолжения пути не было. Порой люди проводили по несколько дней в ожидании билета, размещаясь все это время в вокзальных залах ожидания.

Поезда из Ленинграда ходили и в Ташкент, и во Фрунзе, и даже в Ашхабад и Душанбе. Все эти поезда проходили через станцию Тюра-Там – цель моей поездки. Однако, по неизвестным мне соображениям, продать мне прямой билет в Ленинграде отказались и отправили меня по более сложному маршруту с пересадкой в Москве. В Москве я подошел к окошечку воинской кассы и попросил билет до Тюра-Тама. «Я дам вам билет в Джусалинский вагон, – ответила кассирша, – а там вы разберетесь».

Это объяснение оставило меня в недоумении, так как я не знал названия станции Джусалы и не понимал, почему я должен ехать туда вместо моей станции. Во всем этом была какая-то загадка.

Я сел в указанный вагон. Никого из пассажиров я не знал. Ехать надо было почти три дня. Я залез на свою полку и долго не мог уснуть. Впервые в жизни я ехал в полную неизвестность. Начиналась самостоятельная жизнь, о которой я так мечтал, когда жил с родителями, но которой слегка страшился сейчас, встретившись с ней лицом к лицу. Я чувствовал, что мне остро не хватает жизненного опыта. Опекаемый сначала родителями, а потом командирами в Академии, я жил беззаботной жизнью ребенка, которому все доставалось легко и просто. Но эта простая жизнь кончилась, и не было рядом никого, кто мог бы подсказать мне, как жить дальше. Какой будет эта новая жизнь?

Далее

В начало