Дорогу осилит идущий
Восточная мудрость

Прошло меньше года после нашего выпуска из Академии, а сколько перемен уже произошло в моей судьбе! Из вполне респектабельного высокообразованного радиста я превратился в начинающего испытателя космических аппаратов. Правда, стать испытателем мне еще предстояло, но основа уже была заложена.

Один из главных центров цивилизации, по моему мнению, – Ленинград – пришлось сменить на не обозначенный на картах поселок Ленинский.

Перед нами лежали сияющие перспективы: мы начинали советскую программу пилотируемых космических полетов.

Большие изменения произошли и в жизни страны. В 1956 году мы перестали слышать знаменитое «Сталин и Мао слушают нас», потому что был скомпрометирован один из «слушателей», а теперь и второй затянул свое соло «ветер с Востока одолевает ветер с Запада», явно имея при этом в виду своего северного соседа СССР.

Начиналась борьба за передел власти в мировом коммунистическом движении, прикрываемая, как всегда, лозунгом борьбы за чистоту марксизма-ленинизма.

Появился новый лозунг дня – «хинди, руси – бхай, бхай!» (индусы и русские – братья!), поскольку Н.С. Хрущев поехал в Индию с визитом.

Запланированный и начавшийся Венский саммит рухнул вместе с пауэрсовским U-2, похоронив под собой искреннее желание разрядки с обеих сторон. Правда, разрядка виделась партнерам по переговорам по-разному.

Западные страны считали, что они находятся далеко впереди по промышленной мощи и вооружениям, одновременно уступая СССР по численности вооруженных сил. В этой уверенности им помогали, в том числе, и фотографии, снятые во время полетов предыдущих самолетов-разведчиков.

На фото ясно было видно, что Советский Союз, несмотря на громогласное заявление о наличии испытанной межконтинентальной баллистической ракеты, располагает всего тремя стартовыми установками для Р-7 и еще одной – неизвестного типа в Тюра-Таме в процессе монтажа.

При существовавшей продолжительности подготовки тогдашних ракет старты эти не представляли реальной угрозы для США. Они могли быть уничтожены дальней авиацией США до запуска ракет. Реальной была и оставалась угроза ракетно-ядерного удара по странам Западной Европы, но тут США тоже имели достаточно сил для достойного ответа.

Н.С. Хрущеву казалось, что за годы «холодной войны» накоплено уже достаточно обычных вооружений для того, чтобы приступить к взаимному разоружению. Он полагал, что пришло время Западу избавиться хотя бы от части наследия холодной войны. Особенно беспокоили советское руководство военные базы США, «окружающие Советский Союз».

Запад полагал, что СССР может продолжать одностороннее разоружение, если ему не под силу содержание такого количества войск и вооружений, потому что по численности личного состава, количеству танков и артиллерии СССР оставался впереди любой другой страны мира.

Это несовпадение точек зрения усугублялось коренным различием военных доктрин Востока и Запада.

Для США и стран НАТО СССР да еще, пожалуй, Китай были потенциальными противниками. Со стороны других государств Запад нападения не ждал. Угроза международного терроризма считалась тогда неизбежной мелкой неприятностью. И воевать США предполагало в союзе со странами-членами НАТО.

В сознании Кремлевского руководства глубоко укоренилась идея об СССР как осажденной со всех сторон крепости социализма. Поэтому военной доктриной СССР предусматривалась война в одиночку против всего остального мира с обязательной победой в конце. Даже в период наибольшего обострения американо-китайских отношений Генеральный штаб планировал войну на два фронта – против США и НАТО на Западе и против Китая на Востоке – одновременно.

На союзников по Варшавскому договору надежда была плохая. Это показали события в Венгрии, Польше, Германии и позже в Чехословакии.

Косвенным, но важным следствием этой доктрины являлось требование применять в военной технике и вооружении элементную базу и сырье только отечественного производства. Так называемыми ограничительными перечнями применение зарубежной техники и деталей было запрещено.

Для СССР крах Венской встречи был катастрофой. Рухнули надежды на быстрое достижение соглашений о сокращении стратегических вооружений. Как и всегда в мировой политике, для того, чтобы взаимно разоружиться, надо было сперва взаимно хорошенько вооружиться.

Это означало начало гонки ракетно-ядерных вооружений. И конец всяким надеждам на повышение уровня жизни советского народа в обозримой перспективе. А ведь за три года до этого наш лидер бросил лозунг «Догнать и перегнать Америку!»; в 1959 году был принят семилетний план с фантастическими директивами – выйти на первое место в мире по производству важнейших видов продукции на душу населения к 1967 году.

План этот был обречен на невыполнение в любом случае, но разворачивающаяся гонка вооружений делала его крах очевидным.

Открыто признать провал всех своих программ советское руководство не могло, поэтому было принято соломоново решение: развернуть гонку вооружений, одновременно сохраняя для широкой публики все ранее выдвинутые лозунги, планы и программы. Выражаясь фигурально, Москва официально решила следовать курсом «пушки вместе с маслом».

Для военно-промышленного комплекса СССР такой поворот событий был манной небесной. Можно было отбросить страхи и сомнения относительно сокращения отраслей и во всю силу развивать производство, то есть следовать излюбленным сталинским курсом «пушки вместо масла». Правда, теперь место пушек занимали ракеты.

Разумеется, мало кто вне руководства страны и оборонных отраслей знал о принимаемых решениях.

1960 год оказался критическим и для карьеры Н.С. Хрущева. Его падение стало неизбежным, вопрос шел теперь только о сроках. Партии (точнее, ее верхушке) должен был в ближайшие годы понадобиться свежий козел отпущения, на которого можно было свалить очередные провалы в экономике и политике. Таким козлом должен был стать Н.С. Хрущев «по положению». Пока же в соответствии с традицией Босса надо было восхвалять и награждать, что и делалось. Перед отпущением козла следовало хорошо откормить.

Я не могу согласиться с нынешними авторами, которые считают, что Никита Сергеевич сознательно использовал инцидент со сбитым самолетом-шпионом, чтобы торпедировать Венское совещание на высшем уровне. Скорее, тут сыграл свою роль импульсивный его характер и явно провокационный выбор момента для такого полета.

Пауэрс был сбит не только накануне встречи в верхах, но и в день Солидарности трудящихся всех стран 1 мая, одного из главных праздников СССР.

Теперь, прожив в США много лет, я понимаю, что выбор даты полета мог быть и случайным. Американцы в подавляющем большинстве глубоко безразличны к обычаям и верованиям других народов, они их просто не знают. Да и не согласовывается дата каждого полета с высшим руководством, оно более важными делами занято.

Н.С. Хрущев был опытным политиком и понимал, чем грозит советскому народу и ему лично гонка вооружений. Но он примерял все на себя: в СССР разведывательный полет над территорией США в день Независимости не мог бы состояться без ведома Кремля. А значит, и Президент США знал о полете U-2. Знал и не остановил. Таков был примерный ход рассуждений советского лидера. Отсюда и взрывная реакция.

А согласиться признать положение дел de facto, принять западную оценку СССР как державы малозначимой, третьестепенной в экономическом отношении, хотя и обладающей солидным военным потенциалом, советское руководство тоже не могло.

В мировом соревновании социализма и капитализма наступила новая весьма неприятная фаза – прямое соперничество в гонке вооружений.

Так и получилось, что быстро кончился хрущевский «медовый месяц» односторонних сокращений вооруженных сил и обычных вооружений. Оборонная промышленность и армия снова заняли привычную доминирующую роль в планах Кремля.

Космическая программа была излюбленным коньком Н.С. Хрушева. Она давала возможность доказать приоритет СССР в развитии самых передовых технологий. Поэтому на эту программу не жалели средств, поэтому к работам по освоению космоса стали привлекать (к их восторгу) все большее и большее количество предприятий со своими Главными конструкторами. Но это произойдет несколько позже. Пока же главной и единственной надеждой оставалось ОКБ-1 и его программа.

Хочу оговориться, что средства, которых не жалели на космос, были в целом сравнительно ограниченными. Поэтому многие разумные предложения по космическим программам отвергались по причине дороговизны или длительности воплощения. Главным лозунгом становилось «приоритет любой ценой», но без выделения больших средств.

До 1960 года участие военных испытателей в испытаниях космических аппаратов (КА) было эпизодическим. От комплексников Первого управления постоянно участвовал в них только Владимир Яковлевич Хильченко. Остальные привлекались по необходимости.

Но уже в первых числах мая, когда мы вернулись из командировки, намечаемая программа пусков на остаток 1960 года вынудила командование расширить число участников. Отныне в испытаниях КА должны были принимать участие три комплексника и специально выделенные специалисты других профилей.

Правда, три комплексника попрежнему могли обеспечить работу только одной смены – один руководитель, один комплексник на борту изделия и оператор центрального пульта. Таким образом, утроение численности никак не облегчало нагрузки комплексного расчета.

В один из первых дней по возвращении я встретил в коридоре Владимира Семеновича Патрушева. «Ну, когда будете сдавать зачет по пневмо-гидросхеме?» – вдруг спросил он. «Думаю, что никогда», – искренне ответил я, понимая, что возврата к носителю для меня уже нет. Может быть, В.С. Патрушев тогда этого еще не понимал или просто надо мной подшучивал. На том мы и расстались.

Мы в это время были по уши загружены развертыванием «наземки». Большую помощь нам оказывали наши коллеги из части. Одним из них был Владимир Тертышников – отличный офицер и товарищ. Природа обидела его, наградив таким лицом, что, даже будучи трезвым, он казался все время в подпитии. Да не обидится он на меня за такую деталь. Работал он на совесть и был неизменно дружелюбен – немалое достоинство для человека.

Зал монтажно-испытательного корпуса естественным образом делился железнодорожными путями вдоль на две половины. Испытательная площадка объекта занимала один из углов и не была сначала ничем отгорожена от рабочих мест носителя. Это было неудобно, но делать нечего. Пульты для испытаний разворачивали прямо в зале, кабели лежали на полу, прикрытые деревянными щитами в местах переходов.

К моменту прибытия аппарата наземка была готова. Контейнеры быстро выгрузили из вагона, распаковали, и буквально через несколько часов Владимир Иванович Шаповалов, наш инженер-механик, принес нам на кране и расставил по подставкам части объекта. Он не был оператором крана, но командовал им с изяществом профессионала. Мы с помощью инженеров и монтажников ОКБ-1 соединили блоки кабелями, подключили наземку, и наш угол стал очень похож на цех 44.

Расчетов на площадке значительно прибавилось – объект 1К содержал гораздо больше систем, чем первые аппараты, уже запущенные в космос.

Новым был расчет тормозной двигательной установки. Испытателем от Управления был в нем Виктор Васильевич Галкин, специалист по порохам, живой, энергичный молодой офицер, весьма неравнодушный к прекрасному полу и казенному спирту.

Новыми были расчеты системы ориентации и системы терморегулирования. Первые аппараты обходились без терморегулирования, но быстро выяснили, что тепло, излучаемое аппаратурой, не успевает уйти в космическое пространство, и аппарат перегревается. Это стало ударом по прежним представлениям, считалось, что в Космосе все тела будут быстро охлаждаться. Так что, например, знаменитая Лайка погибла не от голода и холода, а от термического удара.

Читатель может спросить, откуда вдруг взялись офицеры. Ведь в кадрах советской кинохроники ни одного военного у космических аппаратов нет.

Участие военнослужащих в космической программе СССР было строго охраняемой государственной тайной. Поэтому при начале съемок офицеров и промышленников удаляли со съемочной площадки, оставляя минимально необходимое количество людей, которых наряжали в белые халаты. При этом настоящие испытатели в съемках никогда не принимали участия, об этом заботился Особый отдел.

Нас не должны были знать в лицо. Подлинные участники попадали в кадр во время испытаний на старте, но там все носили летные куртки и меховые штаны, а летом офицеров просили одевать гражданскую одежду, а солдат переодевали, так что отличить военного от гражданского было нелегко.

Часто попадал в кадр Володя Шаповалов, в обязанности которого входило закрывание и проверка на герметичность люка спускаемого аппарата после посадки космонавтов. Любительские фотосъемки на технической и стартовой позиции были запрещены.

Молодые офицеры, знающие о характере выполняемых работ, не всегда могли сохранить тайну. Особенно это касалось персонала штабов и вспомогательных служб, которые и ракеты-то в глаза не видели.

Особый отдел регулярно изымал из почты письма этих «героев космоса»; перлюстрировалось 100% писем. Они зачитывались под всеобщий хохот на наших партийных активах. Помню, как один из таких «героев» в письме к девушке живописал свою жизнь «под пулями» (тир, что ли, был рядом?), а другой сообщал домой, что даже спит «в кресле космонавта» (это было уже после полета Гагарина).

Изымались, но не зачитывались перед публикой и письма с жалобами на командование. Такие послания особый отдел передавал начальнику политотдела полигона «для использования по назначению».

Даже теперь, во времена Гласности и Интернета, упоминания о военных испытателях носят отрывочный характер. Есть список участников запуска Первого спутника без указания воинских званий. О Евгении Ильиче Осташеве есть строки в воспоминаниях его брата и короткое упоминание в описании аварии Р-16. Сменивший его на посту начальника Первого управления Анатолий Семенович Кириллов упомянут только в этом списке и еще раз в связи с принятием им смелого решения пускать ракету с неотошедшей кабельной мачтой.

Это упорное замалчивание укрепило мое желание рассказать, как это было, хотя бы частично осветить этот темный уголок нашей истории.

Итак, мы приступили к испытаниям корабля-спутника 1К. Снова наступили бессонные ночи и работа «до упора». Правда, теперь командование приняло меры по обеспечению отдыха на рабочих местах. Были выделены комнаты, место в коридорах, поставлены металлические койки, специально назначенные солдаты иногда меняли белье. Впрочем, нам было не до белья, мы спали, не раздеваясь.

Испытатели, у которых выпадало свободное время или не имеющие больше сил для продолжения работы, валились на койку и спали, кому сколько дадут.

Автономные расчеты могли время от времени пропускать день-другой в испытаниях. Многие расчеты имели запас людей. Любимым занятием этих расчетов было подходить к комплексникам и осторожно интересоваться, когда начнется тот или иной этап испытаний, где их расчеты потребуются.

У комплексников перерывов не было. Единственное, что мог позволить себе Хильченко, – не держать всех троих на площадке. Часто он подменял меня за пультом или Ярополова на борту объекта и позволял нам немного отдохнуть.

Если больших работ не предвиделось, на ночную смену оставляли одного комплексника «для общего руководства». Такого «ночного директора» отправляли домой утром на «Газике».

Неисправностей было много, на них и уходило основное время испытаний. «Бобы» или «бобики», как мы из называли, возникали на каждом шагу, и каждый требовал до нескольких часов, а иногда и суток для устранения. Автоматических средств диагностирования тогда не было. Поиск неисправности был искусством.

Аркадий Ильич Осташев однажды, во время очередных затянувшихся поисков неисправности, рассказал анекдот, объясняющий появление термина:

Барыня ведет на поводке собачку. Из подворотни выскакивает бродячий кобель и запрыгивает на ее любимицу. «Дворник! Дворник! – истерически кричит дама, – Подержите поводок, на одну минуточку!» – «Нет, барыня, – степенно возражает дворник, – я этого Бобика знаю. Он, если вскочит, часов шесть е…. будет».

Интересно, что у американских специалистов неисправность тоже называется словом боб (bean), но этимология слова другая.

В число испытаний входила и автономная проверка работы системы ориентации. Для этого аппарат в сборе подвешивали на кране и начинали его крутить и раскачивать. Инженеры-разработчики внимательно следили за работой сопел системы ориентации, проверяя правильность работы логики системы. Это был любимый момент у кинооператоров.

Однажды я невольно «отличился». Собирая вместе с другими бортовую кабельную сеть приборного отсека, я накинул кольцо одного из разъемов на бортовом кабельном щите системы ориентации и начал его закручивать. В этот момент меня отозвали к телефону, и я занялся другими делами. Наутро, вернувшись на работу, я услышал грустную историю о том, что расчетам пришлось всю ночь искать неисправность, вызванную неполным подключением злосчастного разъема. Я не признался тогда, что был виновником. Простите меня, друзья и коллеги-испытатели. Это был я.

Наконец, объект был сдан для испытаний в барокамере. Мы отправились спать. В общежитии я с наслаждением стянул с себя пропотевшие гимнастерку и галифе и свалился спать. Сил принять душ не было. Помылся я уже после сна.

Долгое время я не знал, что делать с грязным обмундированием, пока однажды не нашел выход. Подсказала мне его уборщица, которая за небольшую плату взялась обстирывать меня, так что одна из проблем отпала.

На полигоне не было предусмотрено никаких предприятий бытового обслуживания, кроме магазинов и ателье для пошива обмундирования для офицеров.

Говорить о получении холостяком комнаты или квартиры вообще было смешно. Ведь на жилье существовала длинная очередь среди офицеров с семьями.

В магазинах, снабжаемых из Москвы, можно было приобрести продукты и промтовары, но не слишком разнообразные. Исключениями были меховые и ювелирные изделия, но они меня тогда просто не интересовали. Да и держать их было негде.

Сейчас пишут о неких дефицитах, которые поступали на десятую площадку. Дефициты, если они и были, оседали у командования, работников Военторга или не доходили до Тюра-Тама.

Вспоминаю в связи с этим более позднюю историю о борьбе с коррупцией в Западной группе войск. Там тоже закупались дефицитные товары якобы для продажи офицерам и членам их семей, живущим в Восточной Германии, а на самом деле эти товары шли прямым ходом в Москву.

Министерство Внутренних дел вышло на след такой шайки и приготовилось арестовать в Минске самолет из Германии с незаконным грузом. Однако, все было схвачено, на борт самолета поступил условный сигнал, и польские и белорусские крестьяне долго еще с удивлением подбирали на полях ковры и обломки немецкой мебели с этого самолета.

Другое дело, что для местного населения при пустых прилавках магазины десятой площадки казались храмами изобилия. Но местное население без посредников добраться до этих храмов не могло.

Все это порождало у казахов зависть и недоброжелательство. Руководство Казахстана много раз просило поручить им снабжение и управление городом, но Москва неизменно отказывала и правильно делала, как показало недалекое будущее.

Еще несколько слов я вынужден сказать о технологии испытаний. Сначала мы собирали электрическую схему аппарата и подстыковывали наземку, Затем проходили автономные испытания систем. После этого телеметристы записывали так называемые «сухие», когда фиксировалась работа датчиков без включения питания бортовых систем. Затем питание систем включалось, и писались «мокрые».

Пленки с этими записями расшифровывались, и телеметристы добивались, чтобы все датчики функционировали нормально. Особенно часто обрывалась проводка у многочисленных датчиков температуры.

Затем расчеты дружно принимались устанавливать необходимое наземное оборудование для комплексных испытаний. В этот момент на площадке появлялся подполковник Игорь Юрьевич Лучко в сопровождении усатого старшего лейтенанта Кузнецова (Кузи) для установки антенн системы «Рубин» (внешнетраекторные измерения). С Игорем Юрьевичем мы еще встретимся.

Устанавливались различного рода имитаторы, на датчики систем ориентации навешивали приборы, имитирующие небесные тела. После этого проходили комплексные испытания с имитацией выполнения программы полета и записью телеметрии.

Телеметристы прочитывали записи, всегда с привлечением расчетов всех систем, затем устранялись замечания и проводились частные программы для подтверждения правильности принятых мер. Повторять комплекс приходилось редко. И, наконец, объект сдавался вакуумщикам и механикам для проверки в барокамере и окончательной сборки.

Цикл испытаний объекта 1К на техничке был закончен, можно было вывозить ракету и спутник на старт. Но тут в игру вступил расчет разработчиков бортового синхронизирующего устройства – эталона бортового времени. Они заявили, что их генератор для стабильной работы необходимо держать для прогрева во включенном состоянии непрерывно 64 часа до старта изделия. Это задерживало старт и требовало присутствия бортовика-комплексника и оператора центрального пульта в течение всего времени прогрева.

Решение нашел Аркадий Ильич Осташев. Он не стал объяснять разработчикам трудности реализации их требований. Он просто сказал: «Система ваша, и ваш расчет должен находиться у пульта управления непрерывно все время прогрева». После этого разработчики проконсультировались по ВЧ с Москвой и нашли возможность сократить время прогрева… до шестнадцати часов.

Так или иначе, пришлось придумывать крепление для батареи и стыковать ее к борту изделия, чтобы греть генератор во время вывоза ракеты на старт. Позже оказалось, что для прогрева достаточно шести часов, и мы, комплексники, являлись в бункер первыми, чтобы за шесть часов до пуска включить питание генератора и терпеливо ждать два часа, пока появятся остальные расчеты. Но это было все-таки шесть часов, а не шестьдесят четыре. Отпала необходимость возить дополнительную батарею на борту изделия.

Это был для меня первый наглядный урок, показавший, что слепо соглашаться с требованиями разработчиков не следует. Надо подвергать критическому анализу их документацию и добиваться приемлемого решения. Особенно важно это стало, когда мы начали испытывать аппараты военного назначения.

Стартовые проверки и испытания прошли нормально, и пятнадцатого мая 1960 года был успешно запущен корабль-спутник 1К.

Программа полета предусматривала суточный полет и посадку спускаемого аппарата. Для поиска и эвакуации спустившегося шарика и всех последующих возвращаемых на Землю элементов существовала специальная войсковая часть – поиско-спасательный комплекс (ПСК), который должен был обеспечить выполнение поставленных задач на всей территории земного шара. ПСК, естественно, был создан под эгидой ВВС, для которых это было частичным реваншем за прошлые ошибки. И еще раз повторю: насколько проще решались бы все вопросы, окажись в свое время Главком ВВС дальновиднее!

Конструкцией аппарата 1К было предусмотрено две системы ориентации на борту: основная (ОСО) и аварийная (АСО).

Аварийная система ориентации была предназначена только для ориентации аппарата перед включением тормозной двигательной установки, чтобы обеспечить успешный сход с орбиты в случае отказа основной системы ориентации.

Тормозная двигательная установка за сорок секунд работы снижала скорость аппарата всего на 140 м/сек, но этого было достаточно, чтобы объект «зацепил» плотные слои атмосферы и перешел на траекторию баллистического спуска.

Основная система ориентации предназначена была для постоянной ориентации аппарата на Землю, для чего на борту имелся специальный прибор – инфракрасная вертикаль. Полет корабля тормозным двигателем вперед обеспечивался специальным гироскопическим прибором. Работа ОСО была необходима, в частности, для выполнения программ фотосъемок.

Все системы корабля работали нормально, приближался момент возвращения на Землю, когда вдруг выяснилось, что инфракрасная вертикаль не работает. Полной уверенности в правильной работе телеметрии не было. После бурного обсуждения было принято решение все же подать команду на спуск. Принятие решения потребовало около двух суток.

После отработки тормозного импульса оказалось, что аппарат перешел вместо спуска на более высокую траекторию. Но все расчеты, кроме разработчиков системы ориентации, ходили победителями: все системы отработали нормально. Так состоялся первый полет космического аппарата с изменением орбиты в ходе полета. Гордились хорошо выполненной работой и мы, комплексники.

Анализ причин отказа показал, что подвижная часть инфракрасной вертикали, работавшая в открытом космосе, быстро остановилась из-за испарения смазки. Были сделаны необходимые доработки, прибор закрыли ИК-прозрачным колпаком, но доверие к системе было подорвано.

Результаты запуска были признаны успешными. Все системы отработали нормально, а причина отказа ОСО была достоверно установлена. Можно было переходить к подготовке следующего корабля.

И снова мы вылетели служебным самолетом в Москву и вели испытания в цехе 44. И снова объект прибыл на полигон россыпью.

Мы собрали его и начали испытания, по существу, заново. Можно сказать, что Первое управление и монтажно-испытательный корпус превращался на время подготовки к пуску в своеобразный филиал ОКБ-1.

К космическим пускам проявлялся тогда невероятно высокий интерес. На испытательную площадку постоянно приезжали высокопоставленные представители промышленности и Министерства Обороны. Нередко можно было встретить в МИКе министров СССР, их заместителей, Главных конструкторов систем. Приезжал к нам и Президент Академии Наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш, чью стройную фигуру с пышной седеющей шевелюрой можно было узнать издалека.

Меня неприятно поразило то неприкрытое подобострастие, с которым относились к М.В. Келдышу наши обычно независимые промышленники.

Солдаты наши различия в рангах не знали и с одинаковой легкостью отгоняли от объекта и простого монтажника, и любого незнакомого им в лицо гражданского, тем более что одевались командировочные, как правило, в почти одинаковые потертые и заношенные костюмы и плащи.

Вспоминаю в связи с этим, как мне довелось впервые увидеть С.П. Королева. В один из весенних дней 1960 года мы сидели в кабинете начальника отдела на втором этаже МИКа, когда в комнату стремительно вошел плотный человек в синем прорезиненном плаще. Мои начальники встали, поднялся и я, хотя не имел ни малейшего представления, кто это.

«Я хотел объект посмотреть, а ваш солдатик меня не пустил, – улыбнувшись, сказал вошедший, – и дежурный лейтенант подтвердил, что посторонних без офицера-испытателя к объекту не пустит».

«Я сейчас дам команду, Сергей Павлович», – пролепетал начальник отдела.

«Вы только их не наказывайте, – сказал Королев, – они хорошо службу несут».

Мы всей группой спустились в зал, и инцидент был исчерпан. Главный конструктор был допущен к аппарату по моей команде, потому что я был младшим по званию в группе и поспешил прибыть первым, а солдаты уже знали меня в лицо. Случилось это во время испытаний объекта Е-3.

Для приезжавших их визит был деловым и развлекательным. Кроме того, это обеспечивало визитерам репутацию руководителя, не боящегося трудностей, потому что МИК был чем-то сродни передовой на фронте.

Вели себя министры скромно, понимая, что они только зрители. Впрочем, в их присутствии многие вопросы решались быстрее и легче, но вопросы министрам задавали не мы.

Специалисты по носителю все время недоумевали, почему такой интерес к объекту, почему мало кто интересуется носителем. Им не хотелось верить, что звездное время носителя кончилось. Началась эра рутинной эксплуатации, а объект всякий раз был новым.

Новым – по задачам – был и корабль 1К № 2, вскоре привезенный в монтажный зал. На этот раз медики готовили первый экипаж – симпатичных собачек Лисичку и Чайку. Они должны были стать первыми существами, побывавшими в космосе и вернувшимися на Землю.

Снова длинные смены, снова бессонные ночи, опять изобилие бобов и бобиков. Наконец, в конце июля ракету с кораблем вывезли на старт, испытали и пустили.

Мой личный опыт показал, что пуск – всегда испытание нервов. Очень хочется, чтобы вложенный тяжелый труд не пропал даром, очень хочется успеха. Эти чувства разделяют все, сидящие в бункере.

Но совершенно особое волнение охватывает, когда знаешь, что на борту есть живые существа, причем, за собак переживаешь даже больше, чем за человека, пусть это звучит кощунственно. Ведь человек идет в полет добровольно, понимая всю опасность и ожидая наград в случае успеха, а собаке деваться некуда: она невольник чести космической программы.

Понимают ли животные предстоящую опасность, не знаю. Но испытатели замечали не раз, что в первый день испытаний на старте, когда пуск не планировался, вокруг летало и щебетало множество птиц. В пусковой день округа вымирала: не было слышно птичьих голосов, суслики прятались в норы и сидели под землей безвылазно. Вот и говорите о разуме или инстинкте у животных.

Значит, и пилоты в собачьей шкуре чувствовали важность происходящего, но не могли отказаться от полета.

Подготовка к пуску прошла нормально, ракета взлетела … и отказала.

Мы вышли из бункера. Ракета была еще в полете, но летела необычно низко. Вдруг слетел головной обтекатель, а за ним отделился и корабль-спутник. «Катапультировался! Катапультировался!» – раздались радостные крики вокруг. Увы! Специалисты по объекту знали, что катапультироваться корабль не мог. Он упал, Лисичка и Чайка погибли.

Мы отправились в МИК. Специалистам по носителю предстояло расшифровывать записи многоканального наземного регистратора и телеметрии и разбираться с причинами аварии, а нас уже ждал в монтажном зале следующий 1К.

Времени на отдых не было. Мы даже не поехали домой, а тут же принялись развертывать новый объект для испытаний. Прошли те блаженные времена, когда после пуска давали день отгула независимо от результатов.

К этому времени мы уже хорошо разбирались в конструкции и работе отдельных систем корабля-спутника. Во время очередных ночных работ, когда я оставался за старшего, один из наших солдат-механиков по ошибке отвинтил заглушку с контакта на шарике. Я понял, что включилась система «Пеленг» – радиопередатчик, посылающий сигналы с момента отстрела люка, пока не иссякнет батарея. Это была автономная система. Выключить ее у нас средств не было.

Я позвонил на десятую площадку, разбудил испытателя системы Владимира Николаевича Андрианова и приказал ему немедленно прибыть на двойку, описав ситуацию. Время было около двух часов ночи, никакого транспорта, но делать было нечего. К чести старшего лейтенанта Андрианова, он нашел выход. Разбудив приятеля, у которого был мотоцикл, он прибыл в МИК через час, подключил свой пультик и выключил систему. Батарею потом пришлось перезарядить.

Пройдет немногим более двух лет, и энтузиазм у В.Н. Андрианова сменится усталостью, он начнет искать пути перевода в Россию. Сделать это окажется нелегко. Разрешение на перевод офицера с полигона давал лично Главнокомандующий РВСН. Пришлось Андрианову изобретать болезнь. В результате вместо перевода он был уволен в запас без пенсии, но устроился на работу в КБ Кузнецова начальником лаборатории и был страшно этим доволен.

Испытания становились уже привычным делом, но снижать бдительность было нельзя. Каждый аппарат преподносил свои трудности. Не было ни одного отказа, который бы в точности повторял предыдущий. Часто приходилось собирать вместе несколько расчетов промышленности и военных, чтобы разобраться в ситуации.

Бывали случаи, когда предприятия присылали в качестве представителей некомпетентных людей. Особенно это касалось тех КБ, которые являлись разработчиками сразу нескольких систем. Тогда посылали специалиста по одной из систем, прося его «прикрыть» и остальные.

Помню, как однажды во время разбора результатов комплексных испытаний представитель расчета тормозной двигательной установки заявил, что двигатель «работал» гораздо меньше положенного времени. Я встал и объяснил, что двигатель на испытаниях не включается, а интегратор ускорения срабатывает под действием ускорения свободного падения, которое значительно больше (в 7 раз) ускорения, создаваемого двигателем в полете. А значит, и выключение двигателя происходит быстрее. Представитель разработчика был, очевидно, из тех самых «прикрывающих».

Лето 1960 года было отдано пилотируемой программе. Мы испытали очередной корабль «Восток-1» (1К) и успешно запустили его утром 19 августа. Получив подтверждение, что очередные пассажиры, Белка и Стрелка, вышли на орбиту, мы с легкой душой отправились по домам, чтобы, наконец, вымыться, выспаться, отдохнуть и переодеться.

Жены офицеров, зная характер работы, постоянно держали дома выстиранный и отглаженный комплект обмундирования на случай срочного возвращения мужа обратно на службу. Большинство из них стойко переносило «тяготы и лишения военной службы» наравне с мужьями. Всем им от имени моих коллег-испытателей огромная благодарность и любовь. Позже и я пойму, как важно иметь в жизни крепкий тыл – семью.

Вернувшись на работу, я был приятно удивлен предложением В.Я. Хильченко убыть в отпуск. Оказалось, что в программе пусков образовался некоторый перерыв. Возможность эту упустить было нельзя, и я отправился в Ленинград. До Москвы я долетел на ИЛ-2, принадлежавшем ОКБ-1, а из Москвы до Ленинграда билетов на самолет не оказалось.

В молодости я всегда летал самолетом: время экономилось большое, а билет от Москвы до Ленинграда стоил всего на пять рублей дороже, чем на поезде.

Только поздно вечером диспетчер разрешил продать мне билет на так называемый «матричный» рейс. Самолет развозил матрицы завтрашнего номера центральных газет в местные типографии. Утром все жители СССР получали номера газет со свежими одинаковыми новостями.

Поэтому мы летели с посадками во всех областных центрах по пути: Калинин (Тверь), Новгород. Самолет был тихоходный, ведь приходилось садиться на местные аэродромы, и прилетел я в Ленинград ночью, до дому добрался на такси и разбудил родителей стуком в окно часа в четыре утра.

Из всего отпуска помню два события. Во-первых, я позвонил дяде, Ивану Афанасьевичу, по его просьбе и сообщил, что я в отпуске. Он предложил мне на выбор полет в США и тур на пароходе по Дунаю со стартом в Вене. Я смущенно отказался, сославшись на понятные обстоятельства. «А я тебя, дурака, предупреждал», – с удовлетворением произнес дядя и повесил трубку. Видимо, старый проект сделать из меня железнодорожника и своего заместителя был дорог его сердцу, и он не мог простить мне моего отказа.

Вторым событием стала встреча с моим однокашником по школе, а теперь инженером-консультантом по промышленным морозильным установкам в Африке. Об этом я уже рассказывал в книге первой. Мы встретились случайно на Разъезжей. Я предстал во всем блеске парадной формы, а он во всем великолепии американского экспорта из африканских магазинов. Особенно поражали его ботинки на модной сверхтолстой каучуковой подошве. И этот контакт еще раз показал мне, что с выбором военной карьеры я, видимо, поторопился. Но мне в тот момент так не казалось. Ведь я никому не мог даже намекнуть, чем я занимаюсь.

Что я делал в отпуске, не помню. Наверное, музеи. Наверное, визиты к родственникам. Отдыхал я и на даче, наслаждаясь российской природой. Милые, незабвенные места! Но все мои мысли были там, на месте работы.

Оставалось еще дней пять до конца отпуска, когда я вдруг получил телеграмму:

«Немедленно прибыть к месту службы.
Хильченко»

Я засобирался в дорогу. Напрасно отец уговаривал меня не спешить. Я вылетел обратно, воспользовался опять служебным самолетом и был на месте дня на четыре раньше срока. «Что за спешка?» – спросил я у Володи Хильченко. – «Да это я просто предупредить хотел, чтобы ты не опаздывал, – смущенно ответил он, – а, впрочем, ты вернулся кстати, собирай вещички, завтра летим в Подлипки».

Холостяку собраться – что стриженой девке косу заплести. Вечером следующего дня мы уже садились на «Ласточке» в заводской ИЛ-4. Как объяснил Хильченко, предстояло осваивать новый объект.

Далее

В начало