02.07.1987. Больше трех лет не прикасался к тетради. А именно все эти три года и нужно было фиксировать события каждого дня – особенно последних двух лет. Время враз изменилось. Что-то сдвинулось в глубине, как это бывает с цунами, когда глубинные сдвиги выносят на поверхность крутую, сметающую волну.

Обязуюсь не оставлять эту тетрадь, записывать развитие непредсказуемого сюжета, в центре которого по воле судьбы я оказался. Но прежде, хотя бы вкратце, надо бы вспомнить события этих трех лет…

Все началось после апрельского пленума. Пожалуй, стоит вспомнить общестудийное открытое собрание, посвященное выполнению решений апрельского пленума (тогда еще секретарем был Масленников, а директором студии Аксенов).

Доклад нач. отдела кадров Фадеева Ивана Васильевича о безобразиях на киностудии и, прежде всего, о пьянстве. (Весна 1985 г., еще до указа о борьбе с алкоголизмом). Я был в президиуме и хорошо видел зал. Фадеев в довольно резкой, присущей ему форме обрушился на ведущих творческих работников, прежде всего, на режиссера Ершова и оператора Е.Шапиро, обвинив их в пьянстве и лишь мельком отметил, что поступают документы из вытрезвителя на рабочих из цехов. Я видел лицо Шапиро. Он буквально почернел, глядя на Фадеева. Хотелось встать и взять под защиту этого заслуженного пожилого человека. Но я этого почему-то не сделал, как не сделал никто. Зал угрюмо молчал.

Что это? Инерция, тормоз, привитое чувство дисциплины собрание, уважение к высокой трибуне? Почему я промолчал? Да и разве Ершов и Шапиро злостные пьяницы?

* * *
Аксенов, став директором киностудии, взялся по-своему, волевыми методами, за перестройку.  Для начала разгромили операторские кабинеты (даже 1-й отдел пострадал!) для расширения коридора. Зачем?  Чтобы улучшить интерьер помещения. Появились горшки с цветами у входа. А помещения студии разрушались.  (В 1987 г. рухнет потолок в 3-м павильоне). Начал увольнять неугодных. Так был уволен Дм. Молдавский, который позволил себе в чем-то не согласиться с директором, и слег в больницу. Так была попытка свалит директора ст. киноактера Румянцеву. Так был необоснованно выдвинут в руководство дубляжем Чечумов (который скомпроментировал себя в 1986 г.). При Аксенове  группа режиссеров во главе с Мельниковым и Масленниковым выдвинула идею введения конкурса на киностудии и, несмотря на возражения коллективов, обкома партии и Госкино, пробила в жизнь эту уродливую форму расправы с неугодными.  (Приезжал зам. министра Н.Т.Сизов и уговаривал режиссуру отказаться от конкурса как преждевременной меры перестройки, но они все же добились своего). Конкурс вводится в 1987 г. только на одной киностудии – на Ленфильме.

Но, слава богу, времена уже изменились. Накопилось, видимо, слишком много претензий к директору. Он был вызван в Госкино и вскоре снят с должности и переведен в рядовые режиссеры. Директором стал его зам. Хохлов.

А в 1986 г. был досрочно переизбран и секретарь парткома Масленников. Этому в немалой степени способствовало и то, Чегунов, которого Масленников поддерживал вопреки производственной и человеческой логике, громко оскандалился. Он был взят нарядом милиции голым, замерзающим перед окнами женского общежития. Масленников выпросил у прокурора уголовное дело Чегунова, пообещав, что того будут судить товарищеским судом. Собрал «партком» из 5-ти человек и за закрытыми дверями они о чем-то там говорили, а студия гудела, строились предположения, слухи и сплетни. Налицо было нарушение гласности.

В 1986 г. начала резкую перестройку работы парторганизации ст. киноактера.  Пришлось много подумать, приложить много духовных сил, даже нажить врагов. Много пережить. Я сам почувствовал, что меняюсь, и со стороны это заметно. То и дело слышу:
- Что с тобой? Ты на себя посмотри! Нельзя же так себя загонять. Успокойся. У тебя даже глаза изменились…

Но какая-то пружина внутри, сжатая за долгие годы, начала распрямляться, побуждать к непрерывному действию.

За короткое время были предложены коллективу «на утверждение» предложения по организации и проведению конкурса (если уж не избежать этого зла, , то хотя бы ввести его в человеческое русло), выработаны предложения по улучшению условий работы актеров в Госкино секретариату правления Союза кинематографистов и ВЦСПС, получены ответы от этих организаций и обсуждены у зам. директора  Горошниковой Т.Н., у Голутвы А.А. и на Президиуме худсовета Ленфильма. Все это стало возможным после 5-го съезда кинематографистов в мае 1986.

Съезд
Мы уже слышали, что на московской конференции киноработников крепко досталось Правлению Союза  и особенно секретариату. Рассказывали, что там происходило что-то необычайное, граничащее со скандалом. В Ленинграде старались этого не допустить. Но и у нас конференция была необычной. Таких резких, прямых выступлений не было еще никогда.

Даже на собрании нашей секции было выражено недоверие к председателю Кадочникову, который даже не явился на собрание, вероятно, предчувствуя это. За него, вместо отчетного доклада, что-то невразумительное пролепетала Ставрогина.  Выбрали председателем И. Дмитриева, может быть, потому, что он яростно обрушился на Чегунова – нашего закадычного врага по дубляжу – и этим «купил» собрание. Я был против, но меня не послушали.

Меня избрали в Правление ЛОСК и делегатом на съезд.

* * *
На первом заседании нового правления при избрании секретариата произошел инцидент.

Я, руководствуясь самыми светлыми побуждениями, хотел провести в секретариат Е. Драпенко. (Ее я и предлагал нашему бюро вместо Кадочникова). Перед заседанием ко мне подошел Клепиков и попросил меня поддержать кандидатуру для секретариата Ф. Гукасян, которую Аксенов уволил с гл. редактора 1-го объединения и перевел рядовым редактором в главную редакционную коллегию. И,  хотя Фрижетта в свое время много мне испортила крови, я не стал возражать, но попросил и Клепикова поддержать меня на правлении.
- О чем разговор!
Кадочников был в списке кандидатов в секретариат, который зачитал Хейфиц. И, кажется, ни у кого не было возражений. (Правда, и Кадочникова самого на этом заседании, хотя он был избран в правление). Но, руководствуясь своим представительством в Правлении и выражая мнение коллектива (и свое — тоже), несмотря на отсутствие Кадочникова, я не менял своего решения. Нужно было заменить Кадочникова – для дела, для всех.

Началось выдвижение кандидатов в секретариат. Была установлена конференцией цифра – 15 человек.  И в списке было ровно 15. И тут Аранович выдвинул 16-м Германа. А Герман немедленно выдвинул Арановича, Клепиков – Гукасян и т.д. Хейфиц взмолился:
- Давайте же остановимся! Мы не можем выбирать более 15 человек!

Тем не менее все предложенные фамилии были внесены, после чего началось обсуждение каждой. Нужно было кого-то вывести из списка, чтобы осталось 15 человек. (И это – выборы!). Когда я вылез со своим предложением о выводе из списка Кадочникова, мотивируя тем, что он завалил работу секции и его не избрали на новый срок, выразив таким образом ему недоверие, Хейфиц с готовностью поддержал меня, сказав:
- Я с Юрой  абсолютно согласен.  Павел Петрович вообще почти не являлся на заседания секретариата, и вряд ли будет являться . Нам нужны работающие люди, действенный секретариат.  И, тем более, с выводом Кадочникова как раз получается 15 человек. Кто — за?
- Единогласно.
- Вместо Кадочникова  предлагаю ввести Драпенко – снова встал я.

И тут меня предали. Никто не только не поддержал меня, наоборот, закричали, что пора закрыть список, итак с большим трудом довели цифру кандидатов до требуемой и проголосовали за весь список.

Разочарованный, после заседания я подошел к Мельникову (Клепиков незаметно исчез) и сказал:
- Вы предали нас. Что я своим актерам скажу?
- Чего ты так волнуешься? – жизнерадостно воскликнул Мельников. – Какая вам разница? Если у вас есть проблемы, выносите их на секретариат, мы разберемся и поможем. Совсем не обязательно ваше представительство в секретариате. Все равно все наши решения утверждаются Правлением, а вас в правлении трое. (Дмитриев, Драпенко и я).

Вот так в очередной раз «бортанули» актеров.

Надо было немедленно известить Кадочникова. Мне самому. Иначе я не мог. Дома его не оказалось. Он отдыхал и готовился к постановке фильма «Серебряные струны». Когда я вечером после заседания дозвонился до него в «Репино» (через дежурную) и сообщил о решении Правления и о том, что по моей инициативе его вывели из секретариата, была длинная пауза, после чего он хрипло сказал:
- Рано вы меня хороните.
Я долго объяснял ему, что не именно я, а вся секция выразила ему недоверие, на что, в конце концов, он ответил:
- И это именно я рекомендовал вас в партию.
(А подтексте я понял, что я предал его, сгубил, как Иуда и т.д. и т.п.)

После этого разговора у меня поднялось давление – и я пролежал дома неделю. И все это время думал о том, что он за один только прошлый год потерял двух сыновей, кое как оправился, и вот теперь, выходит, я нанес ему новый удар. Тяжело было мне это пережить. Но что делать? – Не знаю…

Но почему, почему он так трагически воспринял наше решение?  Неужели сам он не понимал, что происходит? А происходило полное запустение работы – и потерю поста в Союзе он воспринимал как личную катастрофу. Потерю престижа!

Вот до чего мы дожили.

* * *
- Вы понимаете, что вы наделали? – спросил он меня после долгой паузы.  А ведь я давал вам рекомендацию в партию…
- Вам нечего за меня стыдиться. Я оправдываю вашу рекомендацию.
- Нам с вами, вероятно, не о чем говорить.  Спасибо, что позвонили.

Я ему еще сказал, чтобы как-то успокоить, что мы его освободили от наших забот для его большой работы (постановки «Серебряных струн»), что нам дорог его талант, пожелал здоровья и сил для работы, успеха, на что он мне ничего не ответил.

Почти неделю не мог я отойти от этого разговора. Подскочило давление. Лежал в лежку, худо мне было.  Я представлял, как ему тяжело, он получил еще один удар (а перед этим потерял двух сыновей – и я при встречах с  ним сочувствовал ему, спрашивал, за что ему такая судьба – он с готовностью, как за соломинку, хватался за мое сочувствие и повторял: «Вот именно, за что?» )

В тот же день мне позвонил Густавсон и, задыхаясь, спросил:
- Юрочка, как ты мог? Я не поверил, когда Павел Петрович мне позвонил.
- Саша, это правда.
- Но это же — ты! Ты, в кого я всегда верил! Объясни мне пожалуйста, может быть, я чего-то не понимаю…

Я терпеливо объяснял ему, что это нужно для дела, что ПП запустил всю работу и т.д. и т.п.
- Но он мне  сказал, что если его не выбрали в секретариат, автоматически не изберут и в главный секретариат Союза!
- Не думаю. Туда могут выбрать. Ведь это будет на съезде.
- Да нет же! Ты знаешь, что о тебе говорят на студии? – Соловьев хочет сожрать всех стариков. Это мне сказал Нестеров. Я беспокоюсь за твою репутацию.
- Не надо. Не беспокойся. Меня репутация не волнует.
- Как знаешь.

Я позвонил Розалии Ивановне. Она плачущим голосом сообщила, что П.П. уже ей звонил, что ему очень плохо (правда, не упрекала меня). Я попросил успокоить П.П., сказал, что мы бережем его силы, что сейчас будет особенно трудно – мы избавляем его от этих хлопот, берем всю тяжесть предстоящей работы на себя, бережем его здоровье, чем окончательно убедил ее, она стала жаловаться, что он действительно не бережет себя, что ей с ним тяжело, и даже на прощанье сказала мне спасибо за заботу о нем. Договорились на том, что она постарается его успокоить.

Еще позвонил Г.Нилову, племяннику П.П., второму своему заместителю. Тот просто ответил, чтобы я «не брал в голову», что П.П. надо делить  на трое, что пошел он туда-то, не переживай, все правильно.

Действительно, стало немного легче. А в чем, собственно, дело?  В чем трагедия? Что случилось-то? Надо смотреть правде в глаза. Для П.П. членство в секретариате – престиж, представительство. Он к нему привык как к короне, венчающей его большие заслуги. Оставь его там – ничего у нас не изменится, он работать не будет – и у него будут объективные оправдывающие обстоятельства.

Но почему-то мой поступок был встречен в штыки другими людьми? Ведь шуму на студии было много…. Да потому, что до этого так было дело поставлено, что с большими заслугами в порядке именно представительства  (кто должен представлять всех нас грешных в вышестоящих организациях – обкоме, исполкоме, Госкино и т.д.). Сколько раз я возникал при выборах принципа представительства, еще когда представителем секции был Ф.М. Никитин – и тот соглашался со мной, но всякий раз его не отпускали и нас убеждали, что снова выбрать нужно его. Ну что из того, что у него нет идей, что он не может работать – работать будете вы, молодые, а он будет вас представлять.

Это уродство и попытался я поломать, наконец. И вот во что это вылилось.

* * *
Ну, конечно же, Кадочникова мы выдвинули делегатом на съезд. И я в этом приложил немало стараний.

На приеме делегации в обкоме КПСС он появился, хотя и не поздоровался со мной, сделал вид, что не заметил. Бог с ним! Я даже его понимаю.
Но встреча в обкоме произошла вынужденной. После напутствий и пожеланий успехов в работе съезда со стороны секретаря обкома Коржова, встал режиссер В. Соколов и крикнул:
- Осмелюсь задать вам вопрос…
- А что, для этого нужна какая-то особая смелость? – усмехнулся Коржов.
- Да знаете, да! Нужна! – пошел Витя на обострение (игра на публику). Мы очень рассчитываем на поддержку обкома против того безобразного документа, который был прислан Госкино по проведению конкурса среди режиссуры…
- Но ведь это была ваша инициатива. Мы с самого начала были против введения конкурса.
- Нет, это неверно! Мы требовали конкурса среди всех творческих работников, исключая режиссуру, а нам прислали документ, в который произвольно включена и режиссура. Это недопустимо! Мы протестуем!

Вскочил и Масленников:
- Вы поймите, что режиссура итак постоянно находится в конкурсе!

Как  будто операторы, художники и актеры также не находятся в том же постоянном конкурсе!

Коржев спокойно, но твердо ответил:
- Мы были против конкурса вообще. Но уж если вы его добились, то учтите: вы получаете очень сильное оружие. Ведь скальпелем можно спасти жизнь человеку, и убить его. И уж теперь мы будем следить, в чьи руки попадет это оружие.

* * *
На следующий день делегация выехала на съезд. В Москве, как обычно, регистрация в Доме кино, выдача мандатов, «чемоданов», устройство в гостиницу. Опять «Россия».

Довольно просто, вопреки опасениям, получил место и для Раисы, которая приурочила к съезду свою командировку в Москву. Устроились. Со следующего дня – заседания в Большом кремлевском дворце.

Первый день заседаний
Доклад Кулиджанова, рев. Комиссии. Съезд открыл Хейфиц. В президиуме – Политбюро с Горбачевым во главе. Все чинно, благородно. Возбуждение и споры в кулуарах – не в счет: так было всегда.

Но второй день работы – я уже знаю по опыту прошлого съезда – самый напряженный и интересный.

Второй день работы
С самого первого выступления еще не чувствовалась буря. Баталов говорил о важных вещах актерской проблемы, но, как всегда, вокруг да около. Ничего конкретного. В общем-то чинность продолжалась до появления на трибуне В. Наумова, которому буквально не дали говорить – стучали ногами и кулаками, хлопали, свистели… Это было удивительно. Не мог я представить себе, что такое возможно в Кремле… Зал неистовствовал. (Не весь зал, а отдельные группы, но и другие в зале заражались  вызванными эмоциями). Предо мною сидела незнакомая женщина в красном и, злорадно хихикая с подружкой, стучала кулаками по столу. Я спросил, почему она хулиганит, она обернулась, подозрительно оглядела меня:
- А вы кто такой?
- Я делегат.
- А я гость.
И, отвернувшись, продолжала стучать.

И такое продолжалось весь день.

- Что это тебе напоминает? – Спросила у меня Лена Драпенко.
- Государственную думу между двумя революциями.

Да, это было что-то невиданное. Явственно обнажился раскол в нашем Союзе.

В перерыве между заседаниями увидел сидящего в углу Кадочникова (который был избран в Президиум), подсел к нему. Поздоровались. Спросил его о впечатлении от заседаний. Ответил с раздражением:
- Полная разнузданность. И это – съезд? Сборище хулиганов!

Я принес ему извинения за свой поступок, объяснил ему, что он сам обезоружил, не явившись на отчетное собрание секции, где подвергся острой критике, что собрание не сочло возможным избрать его вновь председателем – потому не надо рассматривать мой поступок как личный,  он был логичен. Я выражал волю секции, доверившей мне работу в Правлении. Он слушал сдержанно, не возражая, вероятно, уже поразмыслив, сам понимая справедливость случившегося, только вяло сказал:
- Я бы мог вам еще пригодиться, помочь квартиру кому-нибудь получить…

Это прозвучало как-то жалко. Какая там квартира? Да он бы и пальцем о палец не ударил…

Бог с ним. Вероятно, съезд уже произвел на него свое впечатление, он сам видел, как свергались незыблемые авторитеты  (Бондарчук, Озеров, Кулиджанов, Марьямов, Наумов и др.), может быть, это его хоть чуть-чуть успокоило, что не один он пострадал.

Встречи во время съезда
Разговор с Крючковым.
На скамье в курилке одинокий старик, никому ненужный. Обрадовался встрече.
- Давай, поговорим…
- Пора на заседание.
- А, одна болтовня. Давай-ка мы вдвоем поговорим.

Два часа сидели и разговаривали до следующего перерыва.

А после перерыва мое место оказалось занятым. Сидел Ершов.. Не будешь же его выгонять! Пошел искать себе место. Но искать некогда – началось заседание. Уселся на стул рядом с молодым человеком с красной повязкой и невозмутимым лицом. Непроницаем. На повязке надпись: «Распорядитель». Буря продолжалась.

Вернулся в гостиницу разбитым, измочаленным, как будто на мне целый день пахали. Не до ужина, жена ужинала одна. Принес ей всяких деликатесов из кремлевского буфета. Особенно ей нравятся сосиски с уже забытым их натуральным вкусом.

Вечером смотрел по телевизору информацию о съезде. Все похоже, но не так. Как будто, смотрел некий фильм, а не то, что пережил за нынешний день. Масса мыслей – самых противоречивых.

С одной стороны – радостно, что участник события, по всей вероятности, исторического, поворотного, с другой – тревожно. Разрушить то, что сделано, проще, чем создать что-то новое, а позитивных идей маловато. Превалируют злость, раздражение и какая-то непонятная энергия нетерпения. Нетерпения – чего? Власти?

* * *
Особенно напряженным был третий, заключительный день работы.: выборы руководящих органов. С утра – заседание партгруппы, на которой с самоотводом выступил Кулиджанов. Он признал, что нельзя 25 лет сидеть на одном посту, что вопрос о его уходе согласован в ЦК и т.д. Его самоотвод приняли. Были с большим спором сформированы списки кандидатов в Правление, ревизионную и мандатную комиссию. Установлена цифра представительства в соответствии с Уставом.

Все это было доложен о съезду и утверждено довольно спокойно Начались отводы и выдвижения. Что тут поднялось! У трибуны с двух сторон выстроились очереди, а к проходам и президиуму все шли и шли делегаты, подняв красные карточки. Председательствующий взмолился:
- У нас в списке уже за 300 человек! Не может быть такого правления!
- А что это за выборы, если весь список пройдет!
- Надо выбирать по абсолютному большинству, а не по 2/3 голосов!
- Но это противоречит уставу!
- Менять устав!

Председатель старался примирить страсти:
- Если съезд считает нужным изменения в Уставе, Правление будет работать над этим, и вынесет на утверждение следующего съезда.
- Это еще пять лет!
Решительно вышел на трибуну писатель Б.Васильев:
- Вы должны показать, что вы съезд, а не собрание послушных людей! Вы правомочны принимать любые изменения в уставе!

Овация. Проголосовали за изменение пункта о порядке голосования.

Выдвижение продолжалось. Председатель умолял при выдвижении кого-нибудь отводить.  Влез на трибуну все время кричавший в проходе А. Герман. Конечно, он предложил Арановича взамен оператора Розовского:
- Аранович ставит все лучше и лучше, а Розовский снимает все хуже и хуже.

Что опять началось в зале!  Розовский сидел рядом со мной, и я видел, как он побелел. Он встал, попросил слово без очереди и глухо сказал:
- В этой ситуации я сам делаю самоотвод.
- Кто за самоотвод Розовского Эдуарда Александровича?
Зал затих. Герман поднял красный мандат. Один – на виду всего зала, потому что остался стоять у трибуны.
- Кто против?
Весь зал сделался красным. Оставили в списках и Розовского, и Арановича.

Во время съезда Михалков вступился за Бондарчука – и Михалкова прокатили. А сам Бондарчук сидел в президиуме только в первый день работы – потом исчез. В зале все время сидела Скобцева и напряженно слушала каждое выступление (у меня сложилось впечатление, что она записывала на магнитофон , а дома давала прослушивать Бондарчуку).

И такая борьба продолжалась довольно долго. Явно обозначились группы, даже межнациональная конфронтация. В выступлении Шенгелая четко прозвучала претензия к правлению Союза о зажиме республиканских отделений, будто Союз это только Москва. Были предложения о создании внутри Союза киноработников РСФСР Московской организации со своим правлением. Было множество других предложений, взаимно исключающих друг друга…

После голосования, которое происходило тут же, в зале заседаний – перерыв для подсчета голосов. В перерыве площадь перед собранием гудела, словно продолжалось заседание съезда, никто не расходился. Меня схватила Фри…, с трудом уговорила поехать на встречу с рабочими завода им. Лихачева. Отговаривался как только мог, но она заверяла, что это недалеко, что я успею вернуться к подсчету голосов. Засунули меня в «рафик», где уже сидели В. Мережко и Н. Андрейченко. Помчались.

На встрече я сказал:
- Не знаю, как у вас идет перестройка, а у нас качаются стены Кремля.
(Во время второго дня работы съезда, когда свистели и стучали ногами, председательствующий взмолился:
- Товарищи, хоть уважайте эти священные стены!)

Когда влетели обратно на площадь в Кремле, шума уже не было. Все бродили в ожидании, никто ни с кем не разговаривал, курили, погруженные в свои мысли…

Так я и не дождался результатов голосования. Оно закончилось поздним вечером, а у меня уже были билеты, и мы с Раисой должны были собраться, закончить свои несъездовские дела. Да и устал, с ног валился.

А в поезде съезд продолжался. Ходили из вагона в вагон, набивались в купе и спорили, спорили…

Когда я спросил о результатах голосования, Миша Ершов сказал:
- Москвичи сами себя съели. За из счет много прошло из республик. Осуждали действия Германа. Ни с кем не посоветовался, будто ленинградской делегации не было, вылез от себя – и опозорился. Хотя в целом ленинградцы показали себя (по сравнению с другими, -  особенно, москвичами) наиболее организованными, культурными и работоспособными.

После съезда
Драпенко, Дмитриев, Румянцева и я доложили на творческой среде свои впечатления о съезде (Кадочников опять не пришел, сославшись на занятость и нездоровье).

Началась бурная жизнь. Собрание за собранием. Открытые партийные, профсоюзные, производственные. Волны съезда не утихали. Создали рабочую комиссию из семи человек: Румянцева, Николаев, Крюков,  Татосов, Драпенко, Вирсолайнен и я. Были выработаны предложения в Госкино, в Секретариат Союза и ВЦСПС по реорганизации работы, условий труда и оплаты. (Писал эти письма я). Непрерывные звонки дома, часами разъясняю, доказываю, слушаю претензии и предложения…

Вскоре были получены ответы из Госкино, Союза и ВЦСПС. Обсуждение этих писем у Горшковой. Страшно перепугана:
- Что мне отвечать? – потому что в письме Госкино и Союза сказано: «Все вопросы, справедливо поставленные авторами разрешимы в компетенции руководства Киностудии».
- Что вы хотите? – Тупо спрашивала Горшкова. – Чтобы вас всех немедленно начали снимать?
- Да нет же! – И мне в который уже раз  пришлось объяснять ей идею создания собственного театра.
- Я против, — сказала она. – Голосовать я против не буду, но вы должны знать мою позицию. Я не верю в ваш театр. Он будет убыточным. А мне нужно считать деньги.

Говорили и о дубляже. Новый директор дубляжа Любезников даже график принес по занятости штатных актеров за последние годы и сказал, что ему экономически невыгодно работать с театральными актерами, что идут перерасходы и «вы же сами с меня голову снимете».

Высказывался в нашу пользу. А я добавил:
- Давайте дело делать – вот вам и будет, что отвечать.

В общем, решено было вынести обсуждение наших предложений на Президиум совета киностудии. Предварительно обсудили на совещании у Голутвы. Он и докладывал худсовету. Хейфиц сказал:
- Наконец-то актеры правильно ставят вопрос. Им нужен театр.
А я добавил:
- Мы не ставили вопрос о нашей занятости в съемках. Мы хотели создать работающую, мобильную, хорошую студию Киноактера.
- Вот это правильно!

Нас поддержала и режиссерская секция. Было собрано специально бюро секции, где Аранович и Мельников, высказав претензии к отдельным актерам, выразили понимание наших начинаний.

И я засел за создание концепции будущего театра. Уже была опубликована будущая модель кинематографа, в которой все студии к/актера предусматривалось перевести в разряд гостеатров. Так что, все совмещалось.

Кстати, вышел проект Закона о гос. Предприятии. Я его проработал, мы на общем собрании его обсудили  и после этого на бюро актерской скции я зачитал готовую модель будущего театра. Вначале возникло ощущение общей эйфории. Татосов воскликнул:
- Так это же коммунизм!
Затем появилась растерянность: А как это сделать? Наконец возникло привычное: «Жаль только жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». Да и вообще, никогда этого не будет. Это утопия.

Болшевский семинар
(весна 1987)
На том же заседании бюро выбрали делегатов на Болшевский семинар актерской секции  Союза. Я предложил Драпенко, Дьячкова и себя. Т.е. тех людей, которые больше других занимались перестройкой наших дел. Но Дмитриев сказал, что он только что говорил с Москвой, и ему сказали, что он должен быть на семинаре по должности. Стало быть, надо выбирать и его. Но нам выделили всего три места. Драпенко неожиданно отказалась, ссылаясь на производственную занятостью Жаль. Таким образом, избрали и Дмитриева.  И зря. Он появился на семинаре только на два дня (а мы с Ленькой сидели там 10 дней!), прилетел с Чегета, где он был в экспедиции, не разобравшись, пытался взять инициативу на себя – а вернее будет сказать – обратить на себя внимание, но все там поняли, что инициатива принадлежит не ему.

Мне было страшновато докладывать свою модель на семинаре, но в первый же вечер, в так называемом «Клубе» семинара я с удивлением и радостью узнал, что аналогичные модели, не сговариваясь, выработали Мосфильм и Студия им. Горького.

Значит, сама жизнь родила общую логику наших исканий. Значит, то, что мы придумали, — отличный вариант, и мы на верном пути.

Встречи
Во время съезда встретил возле Дома кино Оплочобзову. Как дела? – Да никак. Работы нет.  Но ты  ведь талантливая.
- А кому нужен мой талант?
Грустно улыбается, чуть не плачет.

* * *
Встреча с белорусами.
- Мы вам завидуем. У вас свой театр.
- Чему завидовать? Три рубля доплаты за спектакль.

* * *
В московском театре-студии вообще раскол в коллективе. Мрак, бесперспективность. Сплошные собрания, дискуссии, ругань.

Руководство театра (Ташков) противопоставило себя коллективу. Программа Ташкова не принята – за нее голосовал только один Ясулович.

* * *
В общем, куда ни глянь – везде мрак. Надеяться не на кого. Свои дела решать нужно самим. Кардинальным способом!

* * *
Наши тезисы по перестройке пользовались большой популярностью. Белорусы,  украинцы, грузины расспрашивали нас, кое-что переписывали себе. На какое-то время сделались центром семинара. Мне было поручено составить тексты в секретариат Союза с требованием созвать Пленум Союза по актерской проблеме. Спать почти не пришлось. Письмо было одобрено.

* * *
Ознакомились с общей моделью кинематографии, обсудили  проект «Трудового договора». Мы потребовали проект для широкого обсуждения в коллективах. На этом семинар закончил работу.

* * *
Результаты семинара и проект Договора были обсуждены, я отвез Письмо и предложения по Договору в Союз.

* * *
Но дело шло очень трудно. Мы получили поддержку руководства. Но неожиданно получили удар в спину, со стороны части коллектива (Липов, Дедович, Фесюжев, Грякалова, Ивлиева, Сухопольская и др. В основном, простойники). Липов кричал мне:
- Ты хочешь нас погубить!
- Да чем же?
- Нельзя отделяться от Киностудии!
- Да все театры отделены, а их актеры снимаются больше нас!
- Ты хочешь на наших костях заработать себе популярность! Что, сердечко схватило? – Ни-че-го!

* * *
Трудно. Невероятно трудно. Телефон дома не умолкает. Достают. (Стеценко, Сухопольская, Липов).

* * *
Постепенно отделилась группа энтузиастов: Дьяков, Драпенко, Ильичев, Леонов, Виролайнен. Дьячков ко мне домой пьесу «…», прочел мне ее и предложил немедленно начинать работу – вне плана, без оплаты. Грезит театром… С огромным трудом, на квартирах, начали делать работу. Собраться всем вместе не удается – заняты в пьесе самые снимаемые актеры. Работаем кусками – кто на месте.

* * *
После семинара вышли на секретариат ЛОСК с просьбой помочь нам получить в городе кино-театральное помещение («Родина» или «Знание»). Пришлось зачитать наши «Тезисы». Отношение доброжелательное. И  только Головань выразила сомнение в том, что мы начинаем с помещения, а не с творческой программы.  Чем мы оправдаем помещение? Хейфиц поддержал ее, сказав, что он видел в Венгрии театр всего на 50 мест, из которого в дальнейшем вырос знаменитый ныне театр. Так что, давайте творческую программу, иначе с нами никто не будет разговаривать. Более того, Хейфиц предложил создать специальную комиссию для изучения проблемы создания театра, на что я ответил, что это было бы неплохо.

И получил за это. Когда вышли из Дома кино, Румянцева злобно спросила меня:
- Какую комиссию ты хочешь создать?
Такого враждебного взгляда я в жизни еще не встречал.
- А что? Почему бы и нет? Надо использовать все возможности для получения помещения.
- Эта комиссия все погубит!
- Я думаю, не о чем беспокоиться. Вряд ли комиссия будет создана. Это все только слова.

Но я почувствовал, что в этот момент между нами возникла пропасть. Что ее так испугало?

* * *
На следующий день я все же сочинил два письма от имени секретариата ЛОСК, которые подписал Хейфиц и Хохлов. С этими письмами на бланках я и отправился в Союз, к Лешкову, и мы вместе двинулись дворами в Управление кинофикации, к Витолю.

Витоль принял нас сочувственно, сказал, что нам действительно необходим театр, но не предложил нам ни одного подходящего кинотеатра.
- Берите в Озерках. Или – в Пушкине. Горящие кинотеатры, они мне не нужны.
Но кто поедет в Пушкин или в Озерки?
- Я понимаю – согласился Витоль. – Мне нужно было в это пятилетие открыть 15 новых кинотеатров, а я открыл только два.
- А мы думаем не об открытии новых точек, а о заполнении залов.
- Выступайте в любом кинотеатре.

Круг замкнулся. Мы итак выступаем в любом кинотеатре, но это не те выступления.  Разговор закончился ничем.

* * *
«Что-то очень дурно устроено в мире, а люди – просто тихо помешанные, они стремятся к цели, которая кажется им очень важной, в то время как абсурдно-логическая сила удерживает их за никому не нужными занятиями». (Набоков о «Шинели» Гоголя)

В начало