Запись 9. 

                                                            ОГЛАВЛЕНИЕ

9.1. Предложение, от которого нельзя отказаться.

9.2. Смерть.

         9.1. ПРЕДЛОЖЕНИЕ, ОТ КОТОРОГО НЕЛЬЗЯ ОТКАЗАТЬСЯ.

  
   “Всё, что было сердцу мило, всё давным-давно уплыло…”, — напевал я, заканчивая воспоминания о разных видах своего, так называемого, отдыха. Почему так называемого? Да потому что после всех этих развлечений у меня болели либо голова, либо ноги. Даже и мозги не отдыхали. А вот неугомонной душе всё это было нужно. Наслаждение давало и небо, и море, и солнце, и лес, и создания человеческого духа — музыка, живопись, архитектура, литература, история, и роскошь неформального общения с друзьями и коллегами по работе.

   Ради этой неформальности пришлось выпить немало спиртного, иначе тормоза закомплексованности крепко держали меня на стопе (от слова stop) и не давали душеньке разгуляться. Слава Богу, я никогда не страдал непреодолимой тягой к алкоголю, но считал нужным иногда в хорошей компании расслабиться. В последние годы, правда, уже не было такой компании, где я мог бы это сделать с удовольствием и в полной мере, или обстоятельства не позволяли.

   К примеру, Ира Красовская ежегодно приглашала меня с Тамарой в масленицу на блины, и я с удовольствием принял бы на душу с отцом Александром и его друзьями отличного коньячка или водочки с росой на бутылке, или даже хорошего винца, которые всегда были у них на столе вместе с прекрасной закуской, но Тамара автомобиль не водила, и я как ущемлённый в правах своими водительскими правами вынужден был набивать пузо блинами, запивая их только соками и чаем, и наблюдать, как публика вокруг пьянеет и хорошеет.

   Во время неформального общения все курили. Курили на работе, выходя на лестничную клетку, курили за столом дружеских сборищ. В отличие от настоящих курильщиков, я никогда не курил в одиночку, а всегда в компании. Поэтому я редко держал в кармане свои сигареты, и был презренным «стрелком». Иногда я, сознавая вред курения, давал зарок, что брошу курить вообще. Но как только я после таких перерывов оказывался в тёплой компании, то затягивался сигареткой, хотя от этого у меня кружилась голова, особенно натощак.

   Окончательно я бросил курить уже после нашего переселения в Лисий Нос, на чистый воздух и без всяких компаний. Я думаю, что и тут Бог хранил меня. Ведь дружок мой, Саша Дрёмин, умер от рака лёгких, не дожив до 70 лет. На его похоронах я вспоминал, сколько лет мы проработали вместе, как пели и насвистывали мелодии Битлов, работая в стендовой. Но вот, пути разошлись, он в могиле, а я ещё жил, а почему — курить бросил? Или на всё Божья воля? Задумавшись об этом, я решил после повествования о развлечениях написать о смерти, тем более, как я понял, Снежане было всё равно.

   Только я успел написать о своём отдыхе, как Снежана явилась снова, какая-то очень сосредоточенная. Рядом с ней появился огромный светящийся шар. — Войдём сюда! — пригласила она. Внутри был только свет и полная тишина. — Должна открыть тебе очень важную тайну, — без предисловий начала она. — Будь внимательна и включи все свои извилины, от этого зависит твоя жизнь. И моя тоже, — добавила она после многозначительной паузы. Я весь напрягся. — Смотри! — в её руке оказалось зеркало.

- Ну, это моя новая внешность. Я уже к ней привык, ведь зеркало у меня тоже есть, я в нём часто любуюсь собой. — Она повернула зеркало, и с обратной стороны на меня надменно взглянула царственная особа во всём блеске своего величия.

 - Приглядись внимательнее! — настойчиво шепнула Снежана, на миг повернув на меня зеркало и снова показывая лицо царицы крупным планом.

- Как похожа! Господи, да это я! — вырвалось у меня.

- Теперь слушай. Ник дал тебе понять, что путём воздействия тёмной энергией на тёмную материю удалось поместить некую субстанцию, определяющую твою личность, назовём её душой, в новое тело. Как ты сейчас убедилась, это тело нашей великой правительницы – Матери Севера.

   А теперь — великая и страшная тайна, в которую посвящены только избранные, — несколько декад назад нашу правительницу подло и пока, увы, безвозвратно уничтожили террористы с Юга. Она – основательница нашей империи – правила нами около 400 лет, и народ не представляет себе жизни без неё. На Совете Избранниц было решено, что для народа будет лучше, если никто не узнает об этом. Не будет такого подарка нашим врагам! Поэтому на публичных мероприятиях нашу императрицу до сих пор представляет её клон – дура дурой. Она   - лишь марионетка, годится только щёки надувать на официальных праздниках.

   Пока реальная власть у Совета Избранниц, но и в нём большинство считают, что в нынешних условиях требуется единовластие. Этому нас научила история. В Совете Избранниц произошёл раскол: одна часть, к счастью, пока меньшинство, хочет передать всю полноту власти этой дуре-клону, а другая, зная о наших последних достижениях по воздействию на тёмную материю, торопит наши работы по возвращению подлинной души Матери Севера в спящий клон. Ты – пока что наиболее удачный опыт, который провёл Ник. До тебя в спящие клоны Матери Севера попадали души какого-то дикого питекантропа и рабыни из гарема. Их пришлось уничтожить, — Снежана посмотрела на меня тяжёлым, холодным взглядом.

 - То, что ты пока ещё существуешь, объясняется надеждой руководства Совета Избранниц на то, что наш последний опыт удался, и ты – настоящая, полноценная Мать Севера. Но время поджимает, экспериментировать дальше невозможно. Ты и только ты должна стать Матерью Севера! Вот почему я с тобой ещё вожусь и вешаю лапшу на уши Совета Избранниц. Если обман откроется – ни тебе, ни мне не жить. Понятно? — её сжатые кулачки побелели.

   От всего сказанного у меня буквально закружилась голова и перехватило дыхание: “Я? Я буду Матерью Севера?”. И тут же цепенящий страх: “А если не смогу? Что со мной будет?”. Переведя дух, я выдавил:

 - Постараюсь оправдать Ваше доверие.

- Швабра! — презрительно посмотрев на меня, прошипела Снежана. Немного придя в себя, я спросил:

- Что же вы так боитесь смерти? Ну, погиб человек, в конце концов всякое бывает, это естественно. На его место в этом мире должен прийти другой. А душа бессмертна. Вы сами получили в моём лице прямое доказательство этого. Так что бояться смерти не надо. С ней можно даже пошутить. Послушай Заболоцкого:

                    “Смерть приходит к человеку,

                    Говорит ему: “Хозяин,

                    Ты походишь на калеку,

                    Насекомыми кусаем.

                                 Брось житьё, иди за мною,

                                 У меня во гробе тихо.

                                 Белым саваном укрою

                                 Всех от мала до велика.

                    Не грусти, что будет яма,

                    Что с тобой умрёт наука:

                    Поле выпашется само,

                    Рожь поднимется без плуга.

                                 Солнце в полдень будет жгучим,

                                 Ближе к вечеру прохладным.

                                 Ты же, опытом научен,

                                 Будешь белым и могучим,

                                 С медным крестиком квадратным

                                 Спать во гробе аккуратном””.

- Чушь! Что толку в бессмертии души? Допустим, переживала ты многократно свою жизнь в чистилище, а дальше что? – хмыкнув, с издёвкой произнесла она.

- А дальше будет Страшный суд, и агнцев отделят от козлищ, — не очень уверенно ответил я.

- Хи-хи-хи! Каким же образом? И ты в это веришь? — она захихикала как-то истерично. Я тоже, наконец, улыбнулся:

- Обязательно будет, вот увидишь.

- Конечно, увижу. Поживу ещё несколько миллиардов лет, я ведь собираюсь жить вечно. Конец света – это когда Солнце взорвётся и погаснет, хотя Солнце нам уже и сейчас ник чему, — самодовольно заявила она.

- Дай Бог! — примирительно сказал я. Но её понесло:

- Хотя у нас по традиции и православная страна, в бессмертие души сейчас никто не верит. О нашем открытии знают лишь несколько человек в Совете Избранниц, посвящённых в наши опыты. Если мы научимся точно извлекать определённые души из чистилища и помещать их в спящие клоны, то мы действительно превратимся в бессмертных богов. Вот будет беспримерный триумф науки! Конечно, это не для всех, только для избранных! Но пока мы ещё в начале пути. - Помрачнев, она добавила:

- Только вот этот сукин сын Ник куда-то пропал, а без него, как без рук, вернее, как без головы.

- Ты же сама отправила его на Южный фронт! — напомнил я.

- В том-то и дело: отсюда убыл, а туда не прибыл. Даже служба госбезопасности не нашла никаких следов. Тебе он ничего не говорил, куда собрался? — Снежана посмотрела на меня сверлящим взглядом.

- Нет, ничего, — задумчиво протянул я.

- В его спальной ячейке остался только чип. Похоже, что он сам вырезал его из себя – вся ячейка в крови – и куда-то сбежал. Видно, совсем рехнулся. Будь в нём чип, его бы мгновенно нашли, а так – ищи-свищи. Но в бегах ему долго не протянуть, пожалуй, сейчас он уже издох как собака от жажды, голода и холода. Оно и к лучшему, — я круглыми глазами смотрел на её искажённое ненавистью лицо:

- Он же твой муж, не жалко?

- Жалеть Ника, эту размазню? Этого идиота? Нет, совсем не жалко. Он меня достал со своей Пузей, со своим сюсюканьем, со своими ночными бдениями. Уставится на кончик своего длинного носа и ходит кругами, болван. Ползает еле-еле как слизняк. Прикажи ему что-нибудь, так пока до него дойдёт как до жирафа – приходится орать. Кстати, он мне уже не муж, я с ним официально развелась. Подложила под него мою подружку, она изобразила изнасилование, мерзавца зафиксировали тёпленького в постели – и на Суд Нравственности. У нас с мужской изменой, а тем более с изнасилованием женщины, строго, сразу развод, и на фронт отправили кобеля. Так что я просто кайфую, что избавилась от него. Тем более что я по закону наследую всё имущество бывшего муженька, — злорадно улыбнулась она.

- А с женскими изменами? — поинтересовался я.

- А женских измен не бывает, бывает только неспособность мужа удовлетворить свою жену. Тогда ей всё позволено, — похлопав меня по плечу, снисходительно заметила она. - А вообще привыкайте к новому статусу, Ваше Императорское Величество! — будто спохватившись, она льстиво мне улыбнулась, склонилась в реверансе и исчезла в гальке. Сияющий шар растворился в воздухе.

   После такого разговора я, наверное, целый час лежал на берегу и думал о своей участи. Я попал в серьёзный переплёт в высшей политической сфере, а там не шутят. Одно неверное движение или неосторожное слово и прощай, вторая жизнь, данная Богом так нежданно. Но зато как выросли ставки! Если я останусь в живых, то не рядовым человеком, а самой Матерью Севера, императрицей, бессмертной повелительницей четверти Земли, практически, богиней. Выпадет ли мне такая козырная карта?

   Маловероятно. Снежана всё-таки мелкая авантюристка, далека от власть имущих. Хочет обмануть Совет Избранниц, но всё тайное в конце концов становится явным. Нас разоблачат и уничтожат. Что ж, не привыкать. Зато умру как императрица, но хоть некоторое время поживу так, как никогда не жил. Пока мне ничего не остаётся, как подыграть Снежане и выдавать себя за Мать Севера как можно дольше. Ведь если я откажусь от этого — немедленная смерть: или от Снежаны, или от властей. Нет, это не интересно. Кто не рискует, тот не пьёт шампанское!

   В одиночестве на меня напала тоска. Я понял, что иду по лезвию бритвы, и от меня мало что зависит. Идёт большая игра. Неужели авантюра Снежаны пройдёт, и Совет Избранниц поверит, что опыт Ника полностью удался? Всё равно, в лучшем случае, я буду марионеткой в руках Снежаны, которая, конечно, будет держать меня на коротком поводке, а в худшем – меня просто уничтожат. Как мне себя вести? Судя по всему, на Севере правит диктаторский режим. Но какого толка? Надо прозондировать подробности. А дальше? Попытаться как-то мимикрировать? Вряд ли получится, дружок. Но другого выхода нет. Впрочем, делай, что должно, а там, будь, что будет. Это мой старый девиз: Age quod agis!

   “Так-так. Что же я увижу ещё через полвека?” — я открыл новости 2200 года:

- Последний мужчина в Южной Америке погиб от руки исламского террориста в женской одежде;

- Ликвидация денежной системы и введение распределительной кастовой системы на Востоке;

 - Космические антиметеоритные силы Запада произвели корректировку орбиты кометы Иванова-Петрова-Сидорова путём направленного ядерного взрыва;

- Крупные части кометы упали в район Гималаев, Тибета и Памира;

- В реках Сибири, Китая, Индии и Индокитая отмечен высокий уровень цианидов;

  — Массовое отравление населения Южной и Восточной Азии – за декаду погибли сотни миллионов людей;

- Запад обвинил коммунистические власти Востока в бездействии по предотвращению последствий космической катастрофы для населения;

- Агентство “Звезда Востока” опубликовало выводы госкомиссии о преднамеренных действиях Запада по отклонению места падения кометы с территории Северной Америки на территорию Азии.

   Ну и ну! Кажется, дьявольская рулетка раскручивается! Пишу о смерти.

                  Третий ангел вострубил,

                  и упала с неба большая звезда,

                  горящая подобно светильнику,

                  и пала на третью часть рек

                  и на источники вод .

                  Имя сей звезде “полынь”;

                  и третья часть вод сделалась полынью,

                  и многие из людей умерли от вод,

                  потому что они стали горьки.

                                              (Апокалипсис. Гл.8 п.п. 10, 11)

      Кого уж нет:

- бабушка Настя с Илюшей;

- моя измученная бабушка Фима;

- мой юношеский портрет непутёвой кузины Лены;

- папа, поговори со мной!

                                        9.2. СМЕРТЬ.

   Писал до сих пор о своей жизни, а теперь напишу о смерти, правда, не о своей, о ней как-нибудь попозже, а о тех смертях родных мне людей, которые мне выпало пережить. Оба моих деда умерли, не дождавшись моего появления на свет. Про деда со стороны отца – Ивана Фёдоровича – знаю только, что у него повредился рассудок, и он умер 4 марта 1942 года во время немецкой оккупации. Похоронен в Пушкине.

   Дед с материнской стороны – Фёдор Богданович (по отцу должен бы быть Михайловичем) – умер накануне войны 5 мая 1941 года спустя несколько месяцев после выхода на свободу. В Большом доме так поиздевались над ним, что у него случился инфаркт. В свидетельстве о смерти написано: “приступ грудной жабы”. Его маленькая могилка, где он лежит вместе со своим сыном и моим дядей – Кыкой, — на Большеохтенском кладбище. Невдалеке, на Симбирской дорожке, похоронены и его жена, моя бабушка Фима, и его дочка Оля, моя мама. Так что я навещал его с Кыкой каждый раз, когда приезжал к своим женщинам.

   На моём веку первой из моих близких родственников умерла бабушка Аня 1 августа 1969 года. Это была маленькая, сухонькая, очень богомольная старушка. Она жила в Пушкине, служила смотрительницей – “мышью белой”, как говорил Аркадий Райкин, – в Камероновой галерее. К нам на Фонтанку она приезжала редко, а я из детства помню только один связанный с ней эпизод, когда меня привезли на зимние каникулы в Пушкин, и я там угорел от печки так, что мне стало плохо, а для облегчения мне в уши закладывали мороженую клюкву.

   От бабы Ани мне осталось ценное наследство – полное собрание библейских офортов Юлиуса Шнорра фон Карольсфельда, директора Дрезденской галереи в середине ХIХ века. Ценность этих офортов я осознал после того, как будучи однажды в командировке в Москве в Музее изобразительных искусств увидел эти гравюры на выставке. А до этого я сначала планировал обить ими потолок чердака в Горелово, а потом мы с Тамарой раздарили немало этих “картинок” знакомым, их ведь было около сотни штук. Как они попали к бабушке Ане, а потом в нашу семью, не ведаю.

   Смерть бабушки Ани прошла для меня незаметно, как смерть какого-то дальнего родственника, а ведь во мне четверть её крови. Без Гали, моей кузины, вряд ли я нашёл бы её могилу на Пушкинском кладбище, как и могилу деда Ивана. На следующий день после её смерти у меня родился сын Илья, и, конечно, мне было не до бабы Ани. Не помню даже, был ли я на её похоронах.

   Следующая бабушка, которую я хоронил, была Тамарина бабушка Настя. Она тоже была очень богомольная, но, в отличие от моей бабы Ани, характер у неё был крутой и властный. Помню, как на руках я нес её, легкую как пух, в машину какого-то соседа по Горелово, которая увезла её в больницу. Она умерла 10 октября 1973 года.

   Другая моя бабушка – Фима – умерла 20 октября 1977 года. Это она вынянчила меня, кормила и ухаживала за мной вплоть до того дня, когда мы разъехались по разным квартирам: я с отцом и Тамарой в Купчино, а она с мамой и Елагиным – на Охту. Так что реально эта толстуха сделала для меня больше всех людей на свете, даже больше, чем родители. Но, конечно, пока она была жива, я этого не осознавал.

   Только к старости я понял, что ей я обязан ещё и тем, что меня окрестили во младенчестве, ведь папа был примерным коммунистом-атеистом, а мама с ее либерально-художественной натурой только под конец жизни стала серьёзно относиться к христианству. Крестили меня тайно, приглашали священника на дом. Крёстным отцом был Кыка, а крёстной матерью – мамина подружка Надя, с которой они разошлись сразу после войны. Бабушка Фима не была такой нарочито богомольной, как баба Аня, но в Бога верила, ходила, хоть и не часто, в церковь – в Никольский собор, а дома у нас висела икона Святого Николая в серебряном окладе.

   Последние годы жизни бабы Фимы, хоть и на новой квартире, нельзя назвать счастливыми. Как “натура прямолинейная”, по маминым словам, она не ужилась с Елагиным, с которым вообще вряд ли кто мог ужиться, да и с мамой из-за её взрывного характера дело часто доходило до скандалов. Мама называла её “недостойной старой дамой”, а бабушка со слезой просила меня забрать её к нам в Купчино. Но я не мог и представить себе такой ситуации, чтобы взять на себя старуху, так что пришлось бабуле умереть без любви и тепла. Мама, чувствуется, не могла простить ей, что в войну она вышла замуж за Романовского и тем самым как бы предала Фёдора Михайловича, а я был молод и глуп.

   Незадолго до смерти бабушка была у своей сестры Моти, и там произошел какой-то конфликт с её дочерью Людмилой. То ли её толкнули, то ли сама упала, но бабушка потом показывала мне огромный синяк на боку, при её весе в результате падения у неё были переломаны ребра. Думаю, это падение повлияло на болезнь. Посмертный диагноз – рак поджелудочной железы.

   Из записок мамы в год смерти бабули:

“29/VII-77. Мама так же. Сегодня утром спала, поела кашу, яйцо, кофе и молоко и легла опять. Болит голова, болит всё тело. Очень её жалко. И самой плохо, тоже всё болит.
30/VII. Ничего не могу сделать для бабули. Надо бы её к хорошему врачу, в больницу, да ведь у нас и за деньги не выходят. Вот жизнь. Была врач участковая и сказала, что зачем исследовать, не всё ли равно, отчего умрёт бабуля. Вот сволочь. Ей бы так-то под старость. Очень замучили.

20/Х. Умерла мама в 0-37. Последнее, что она сказала: “Как вы меня искорёжили”. Её очень замучила “скорая”. Будь они, врачи, все трижды неучи и незнайки, а лечат”.

   Вечером накануне её смерти я навестил бабулю, а ночью мама позвонила и сказала, что бабушка скончалась. Я приехал, когда она была ещё тёплая. Санитары взяли её прямо с постели в мокрой простыне и унесли. Похороны были очень скромные, помню только, что в конце октября на кладбище ещё росли на пне опята.

   За бабой Фимой настала очередь моего папы. Вообще он был мужчина крепкий, не пил и не курил, но всё равно болезнь его достала. Гипертония, инсульт и почки – типичный диагноз для таких замкнутых людей, переживающих всё внутри себя. Развод с матерью, конечно, подкосил его, и Илюша был его единственным утешением и отрадой.

   Мы с Тамарой работали и практически не знали забот, связанных с воспитанием ребёнка и домашним хозяйством. Отец всё взял на себя и заменил Илюше не только родителей, но и детский сад. Конечно, это сказалось на социализации ребёнка, и Илюша вырос очень одиноким и замкнутым человеком. Но в этом вина не отца, а наша, а папа пестовал Илюшу изо всех сил, вкладывая в него всё, что мог. Вообще родители помогали нам, как могли. Тёща чуть ли не ежедневно приезжала к нам в Купчино от Нарвских ворот, готовила еду, а моя мама, даже совсем больная, бывало, приезжала мыть полы.

   Среди документов отца я обнаружил небольшой блокнотик, озаглавленный “Илюша”. В нём вот такие ежедневные записи:

   “20/II-70 г. t 6 час. — 36,5, кашляет, насморк. t 11 час. – 37,0. Утром гноились глаза, припухли. Стул – 2 раза густой. t 21 час – 36,6. 1).Vit D 3 р. – 5 капель, 2). Глюконат Ca -0,5х2 р., 3). Протаргол в нос, 4) Горчичники через масло. Прогулка 33 мин. + 47 мин. , 5). Облепиха — лицо. 6). Облепиха в нос. Ел неважно (ацидофилин 2 р., каша 5х1 р., овсянка, овощи, яблоко, творог 50 гр., сливки 50 гр.), 7). Компресс на уши, камфарное масло, 8). Прогревание синей лампой, уши х 7 мин., нос х 3 мин.” — это когда Илюше было 6 месяцев. То же и через 5 лет:

  “19/II 75 г. Электрокардиограмма. Гулял 2 ч. Аппетит хороший, нос хорошо, 17.00 – 36,8.   Стул нормальный. Весёлый. Кардиолог.”, ещё “23/II 75 г. Зоосад. Планетарий. Спал хорошо. 18.00 — 36,7. Стул нормальный. Весёлый. Насморка нет”.

   У отца был инфаркт. Помню, как в Горелово он сел на стул и пожаловался на страшную боль в груди. Тогда его откачали, а когда он слёг всерьез, я как раз защищал диссертацию. Мысли мои, конечно, были всецело заняты диссертацией, и меня поразило, что в больнице, когда я сообщил ему об успешной защите, он уже никак не прореагировал.

   Умирал он тяжело и долго, мочился под себя, и меня бесило, что он отодвигает подложенную под него утку – памперсов тогда не было. Я дошёл даже до того, что ограничивал свободу его рук бинтами, чтобы он не мог отодвинуть утку. Это был уже почти садизм, но я пытался оправдать свои действия необходимостью и разумностью. Под конец я спал с отцом в одной комнате на Илюшиной кровати.

   На зимние каникулы мы отправили тёщу с Илюшей в дом отдыха в Клайпеду. За одну ночь перед Рождеством — 6 января 1983 г. — отец умер на моих глазах: просто тихо повернул голову к стенке и перестал дышать. Мы похоронили папу быстро, чтобы успеть до приезда тёщи с Ильей, и кремировали его, ведь и я, и Тамара тогда христианами не были.

   Мама хотела, чтобы урну отца подхоронили в могилу бабушки Фимы, но Тамара настояла подхоронить её в могилу её бабушки Насти на Красненьком кладбище. Так, мол, ближе ездить из Купчино. Очень долго на ограде могил, где похоронены Тамарины родственники, висела простая мраморная плиточка с фотографией папы, а до настоящего памятника, которого он был достоин, мои руки так и не доходили. Папа остался для меня загадкой, и я часто жалею, что в суете так и не поговорил с ним ни разу по душам.

   Через два с лишним года Илюша оставил такую запись о деде:

   “Умер дедушка Серёжа — человек, воспитавший меня, прекрасной души человек. Я вспоминаю его, и слёзы навёртываются на глаза. В дедушке не было нисколько зла, он был весь — олицетворение добра, справедливости и мягкости. Дедушка Серёжа никогда не лгал, и я не встречал более честного и чистого человека… 

   Помню, как в тумане, как он ухаживал за мной — пожилой человек за маленьким мальчиком. Помню, страстью дедушки было садоводство, любил он работать в Горелово на участке. Помню, как ходил он со мной гулять, помню, как учил он меня истинному добру и справедливости. Дедушка был убеждённым коммунистом, избирался депутатом.

   Однажды, возвращаясь с гулянья, мы остановились на лестничной площадке, и дедушка, помню, сказал мне, что у него больные сердце и почки, что он умрёт мучительно. Так и случилось. С дедушкой после 70 лет случилось несколько инсультов. В последние годы он слёг и не вставал больше. Дедушка уже ничего не мог сказать, мало что понимал, был прикован к постели.

   Последний раз я видел его, уезжая на каникулы в Палангу. Помню, я подошёл прощаться, и дедушка смотрел на меня бездонными, странными глазами. Он не ответил мне. Его сознание было уже разбитое зеркало, он не принадлежал реальному миру. Я прилетел на самолёте и уже на аэродроме я почувствовал, что нет уже этого прекрасного человека. Это было         1983 года”.

   Тогда же, в 15 лет, Илья записал такое рассуждение о жизни и смерти:

   “Жизнь и смерть. Что же это? До меня миллионы предков жили и умирали, сменяли друг друга. Всё начиналось рождением, заканчивалось смертью. Какая-то бессмысленная циничность есть в продолжении рода. Какое-то слепое распространение и расширение материи, плоти. Что же? Идеализм или материализм прав? Или есть, вопреки материи, что-то иное, непознанное, и весь материальный мир лишь его отражение — утверждает идеализм. Нет, всё — движение материи, говорит материализм.

   Тысячелетия боролись в психологии человека эти две теории. Но, вот именно, я упомянул “в психологии”. Ведь если в сущности разобраться, это всё абстракции, порождения человеческой психологии. Ведь если так, то мы, в наш век науки и техники, ничуть не ближе к истине, чем, скажем, древние наши пращуры. Тогда мы не исследуем, а отображаем лишь грани нашего незнания, приняв наш мир психологический за мир реальный. Но ведь, можно возразить, наука проникает всё глубже и глубже в тайны мироздания. Тут можно ответить так: мы исследуем, может быть, лишь сотую часть и с одной стороны Вселенную, другое же отражение скрыто от наших глаз.

   Но, человек, как лучше, разумней прожить жизнь? И что такое срок жизни? Надо ли говорить, что время субъективно для каждого, то есть воспринимается по-разному, а именно, по степени насыщения событиями, размышлениями, творчеством. Итак, мы можем как бы больше прожить, уплотнить время, заполнив нашу жизнь событиями. Именно деятельной жизнью нужно жить. Иначе как бы состаришься раньше времени. Вот я — уже духовный старец, пессимизм — вот моё основное душевное состояние.

    Мы видим вокруг столько грязи, мерзости в человеческой душе, что порой это повергает в отчаяние. Вот тут-то и встаёт вопрос — в чём оправдание жизни человеческой? Нужно творить, создавать, уметь сделать духовной и счастливой жизнь окружающих, не замыкаться в личном, так как это эгоизм и противоречит разуму. Человек деятельный и гуманный — истинный человек. И не важно, сколько по истинному времени проживёшь, важно как, с пользой или пассивно. Сами посудите, бездеятельная жизнь делает человека каким-то живым мертвецом, зачем и жить так?”

   Ах, Илья, Илья, каким ты был умником!

   Жуткая, безвременная смерть постигла мою двоюродную сестру Лену, дочку Кыки. Она была младше меня на три года, и в детстве мы играли, бегали и возились в одной квартире, вместе мы резвились на дачах, но выросли мы совсем разными. Лена училась плохо, хотя была и не глупа, Кыка был вспыльчив и крут. Он вовсе отбил у неё охоту учиться, да и вообще бывать дома. Её мама Валя, как писала моя мама, была нечиста на руку, это передалось и Ленке.

   Она стала убегать из дома, связалась с нехорошей компанией, в общем, совсем пропала. Кыка в ярости, даже когда она появлялась, выгонял её из дома. В результате, она оказалась в колонии для несовершеннолетних. Когда она вышла на свободу, я был уже студентом, платонически любил свою соседку, тоже Лену, ну а она, когда родителей не было дома, приводила в свою комнату каких-то пьяных парней, которые при появлении Кыки прыгали из окон нашего второго этажа.

   Я скоро женился на Тамаре, а Ленка вышла замуж и стала Власовой. Тут всех нас расселили, и я встречался с Леной очень редко, да и то случайно, на улице. Я видел, что она спивается, но опять-таки мне было не до неё: семья, диссертация и так далее. И вот однажды я узнал, что Лену нашли мёртвой на улице под скамейкой. Раза два, будучи в крематории на иных похоронах, я находил место, где в стене стоит её урна. Совесть мою почему-то царапало чувство моей вины, хотя вряд ли я мог её спасти, даже если бы не был так равнодушен.

   Да, каждая смерть близкого человека ложится камнем на душу. Кажется, а может, так оно и есть, что чего-то недодал, был глуп и чёрств. И страшно, что уже ничего нельзя исправить. Вот и мама написала о бабуле:

   “Кончается 1979 г. Вот уже 2 года нет мамы, и только без неё я поняла, что она-то и была мне самым близким человеком”.

   На моей совести лежат ещё несколько таких камней разной величины. Кто первый и когда покинет этот мир, одному Богу известно. Так, уже давно я узнал, что нет на свете многих моих одноклассников и однокашников из нашей компании по институту: Юры Сидоренко, который был уверен, что обязательно будет Нобелевским лауреатом, или его ближайшего друга Володи Любченко.

   В 90-х годах я случайно встретил Володю с женой на Сытном рынке. Он сказал, что занимается медицинскими приборами, взял мою руку и нахмурился: “Скоро умрёшь”. А через пару лет умер сам. Каждые пять лет мы, политехники, регулярно встречались в институте, и перед возлияниями оргкомитет зачитывал нам список ушедших от нас навсегда. На последнем заседании их было уже 30%. Но пока хватит о смерти.