1985 год, который мы встретили без особой помпы, был годом примечательным. Но, следуя догме, начнем с общего обзора.

Год был наполнен противоречивыми событиями. С одной стороны, в Женеве проходят переговоры о контроле над вооружениями; с другой стороны, президент Рейган предлагает проект бюджета, в котором расходы на исследования по программе «звездных войн» утроены.

Обострилась обстановка и из-за захватов судов и самолетов террористами. Крупные авиационные катастрофы вызваны взрывами бомб, подложенных на борт.

Лидеры социалистических стран в апреле соглашаются продлить действие Варшавского договора еще на тридцать(!) лет. Нет пророка в своем отечестве…

Продолжаются шпионские игры с высылкой дипломатов и побегами в ГДР чиновников и разведчиков ФРГ, и т.д.

Но сознание советских людей занято другим. Десятого марта умирает К.У. Черненко. Одиннадцатого Генеральным секретарем избран М.С. Горбачев.

Готовясь к написанию этой главы, я проанализировал состав Политбюро того времени, чтобы понять, был ли у этого органа реальный выбор. И вот что получилось.

Всего в течение года членами Политбюро побывало 15 человек. Двое – Громыко и Тихонов – были старше 75 лет. Насколько мне известно, Андрей Андреевич Громыко от предложений стать Генеральным отказался, трезво оценивая свое состояние.

Четверо – Черненко, Кунаев, Гришин, Соломенцев – находились в возрасте от 71 до 75 лет. Черненко в марте выбыл; Кунаев не мог стать Генеральным по национальному признаку: в братском Советском Союзе на эту должность выбирали только русского. Единственное исключение – И.В. Сталин – работало в пользу правила.

Соломенцев работал в Политбюро менее двух лет – опыта маловато. Виктор Васильевич Гришин отвечал в Политбюро за Москву – он правил столицей 18 лет – слишком узкая задача.

Возрастная группа от 66 до 70 лет представлена одним человеком – Владимиром Васильевичем Щербицким. Он не подходил на должность по той же причине, что и Кунаев.

От 61 до 65 лет было четырем членам Политбюро. Гейдар Алиев отпадал по национальному признаку; Егор Кузьмич Лигачев вошел в состав Политбюро чуть позже, как и Виктор Михайлович Чебриков. Так что из этой группы конкуренцию мог составить только Григорий Васильевич Романов. Видимо поэтому он удержался в Политбюро только до июля 1985. Между Горбачевым и Романовым хороших отношений не было никогда. Романов пал жертвой внутренних интриг и ложных обвинений.

«Молодая» группа – в возрасте от 56 до 60 лет – состояла из Горбачева, Рыжкова, Воротникова и Шеварднадзе.

Рыжков вошел в Политбюро уже после избрания Генерального секретаря. Шеварднадзе отпадал по национальному признаку. Виталий Иванович Воротников оставался единственным претендентом на избрание Генеральным из этой группы. Но Горбачев работал в составе Политбюро на три года дольше и успел заручиться поддержкой многих их коллег, включая А.А. Громыко. Так или иначе, лидером избран был М.С. Горбачев, который начал свою деятельность, не имея продуманной программы. Это теперь мы говорим о Перестройке, а начиналось все с «перестройки и ускорения». Подспудно это означало перегруппировку сил и ускорение темпов экономического развития в рамках прежней системы, и ничего больше.

Первое из крупных мероприятий – антиалкогольная кампания – проводилась по старому рецепту «хотели, как лучше, а вышло, как всегда». Хотя сейчас и утверждают, что ограничения на продажу спиртного привели к повышению производительности труда и увеличению продолжительности жизни, кампания в целом провалилась, а для винодельческих районов была катастрофой. В лучших традициях советского подхалимажа были вырублены многолетние насаждения виноградной лозы в Грузии и Молдавии, на восстановление которых уйдет потом не один десяток лет.

Административный запрет на торговлю спиртным с утра легко обходился. Планы по продаже никто снижать не собирался.

Я работал в 1986 в Московском Научно-исследовательском центре на Кропоткинской. В подвальном помещении Центра располагался винный магазин, а М.С. Горбачев иногда ездил в Кремль по Кропоткинской. Отсюда анекдот:

Михаил Сергеевич останавливает машину у винного магазина и подзывает бомжа. Когда тот подходит, Горбачев просит его купить бутылку водки. Магазин еще закрыт, продажа должна теперь начинаться в одиннадцать. Бомж берет деньги и вскоре прибегает с бутылкой. Разъяренный Горбачев устраивает в Кремле скандал, требуя строгого соблюдения принятых решений. Через два дня сцена повторяется, и бомж опять(!) приносит бутылку. Следует диалог. Горбачев: «Но я же строго запретил им продавать!» – Бомж: «А это, Михал Сергеич, смотря для кого брать…»

Кампания эта носила характер массовой истерии. В народе подозревали, что свою руку приложила тут покойная Раиса Максимовна. Это послужило одной из первых причин стойкой нелюбви тогда еще советского народа к супруге Генерального.

В апреле Горбачев объявляет полугодовой мораторий на размещение ракет средней дальности в Европейской части СССР и предлагает Рейгану провести встречу на высшем уровне. Это первая из односторонних уступок Западу. Увы, Михаил Сергеевич еще не понимает, что у Рональда Рейгана есть свой план относительно СССР.

В июле Заведующим отделом Пропаганды ЦК КПСС назначен А.Н. Яковлев. Вот теперь у Горбачева появился человек, который наполнит термин «Перестройка» принципиально новым содержанием!

Тридцатого июля Горбачев объявляет об одностороннем моратории на ядерные взрывы. Эти уступки должны подготовить благоприятную атмосферу для саммита с Рейганом.

Такая встреча проходит в Женеве в ноябре, но ни по одному из вопросов повестки дня стороны не приходят к соглашению. Опытный игрок, Рональд Рейган почувствовал слабину у партнера и терпеливо вываживает рыбку, пойманную на крючок «общечеловеческих ценностей» и «нового мышления» (с ударением на первом слоге).

У нас не будет возможности и повода поговорить о дальнейшем ходе событий; по решению автора воспоминания обрываются в 1985 году. Но несколько слов о судьбе СССР я хотел бы добавить. Конечно, это только моя личная точка зрения.

Нас долго и упорно учили, что критерий истины – практика. С этой точки зрения итог правления М.С. Горбачева – настоящая катастрофа для страны и для него самого. Начав карьеру Генерального секретаря, он руководил единолично огромной страной. Стал первым и единственным Президентом СССР. А закончил развалом руководимой им Партии, Советского Союза и недобровольным уходом из большой политики на свалку Истории. Такой вот критерий Истины. На мой взгляд Михаил Сергеевич был реформатором, но реформы его не были продуманными и системно обоснованными.

Вспоминаю в связи с этим эпизод, когда я, будучи Председателем Совета трудового коллектива того же МНИЦ, беседовал с юрисконсультом о новом «Законе о предприятии».

Этим законом, в частности, вводился и Совет, который я возглавлял. В тексте закона имелись многие полезные пункты, выглядел он солидно. Когда я спросил, что случится с директором, если он нарушит этот закон, юрисконсульт ответил, что под каждый закон существует подзаконный акт, который и определяет меру наказания за несоблюдение требований. Я попросил показать мне подзаконный акт под этот самый «Закон о предприятии». Тут юрист предприятия засмущался и ответил; «Законы, принятые при М.С. Горбачеве, подзаконных актов не имеют». Вот и все. Наказать за нарушение горбачевских законов было нельзя, а это значит, что они не работали.

Теперь несколько слов о космических делах.

В 1985 году всеми странами вместе было произведено 135 запусков, включая пуски с «шаттлов».

Количественно лидировал Советский Союз (99 пусков, из них 2 аварийных); более 70 процентов спутников запущены были в интересах оборонных ведомств. 27 пусков обслуживали интересы науки, поддержания сети телевизионного вещания и т.п.

29 пусков США (9 военных, 20 в мирных целях, из них 2 аварийных) включают и запуски с «шаттлов». СССР еще не реализовал программу многоразовых средств, хотя «Буран» был уже на выходе.

Третьи страны провели 7 пусков, из них один аварийный. Пишу о происходившем тогда в профессиональной сфере и вспоминаю, что главным предметом интереса публики оставался наш новый лидер. С молодым Генеральным связывались многие надежды. Людям казалось, что – вот он! – наступил долгожданный переломный момент; еще одно усилие, и СССР проведет реформы, начнет строить социализм «с человеческим лицом» и будет «впереди планеты всей». Помню, как неприятно был я поражен, когда полковник Топорков позвал меня в кабинет и дал волю своему возмущению.

«Как же так!? – Кричал замполит. – Ведь есть же специальное Постановление ЦК!» Выяснилось, что М.С. Горбачев потребовал, чтобы ему выплачивали гонорар за все «произведения», выходящие под его именем. Случай этот был предусмотрен, и выплаты были запрещены. Нельзя же, в самом деле, считать авторской работой, например, отчетный доклад ЦК съезду. А издавались такие брошюры гигантскими тиражами и навязывались предприятиям и населению, так что сбыт был обеспечен.

Вообще, Михаил Сергеевич оказался не равнодушен к материальной стороне жизни. Вспоминаю одно из интервью, которое новый Генеральный давал Центральному телевидению.

Среди обильной словесной шелухи запомнилось мне нытье Горбачева типа: «Что это за страна такая, в которой нельзя заработанное своим детям завещать?» Что имел в виду Михаил Сергеевич, не знаю, но могу предположить. По существовавшему порядку верхний эшелон власти имел весьма приличные привилегии, но только на время работы. При уходе на пенсию члены Политбюро и иные уважаемые (и неуважаемые) партийные бюрократы теряли многое, в том числе право пользоваться госдачами. Если Михаил Сергеевич имел в виду под заработанным эти преимущества, тогда понятно.

Конечно, ведь дачу в Форосе, например, он построил исключительно на личные средства, а эмиссары подрядчика, забиравшие в Главкомплекте Ракетных войск трубы из специальной нержавеющей стали для объекта «Заря» (кодовое наименование строящейся дачи) – просто обманщики, дискредитирующие высокого руководителя.

Впрочем, довольно об этом…

Весной 1985 года выяснилось, что два подряд назначения в состав высоких комиссий не были случайностью. У меня завелся в ГУКОСе покровитель. Им оказался Анатолий Дмитриевич Казякин, который стал играть самостоятельную роль после назначения начальником отдела службы Главного инженера вместо ушедшего в отставку Василия Ивановича Караваева.

Неслучайным было и участие в последней комиссии Владимира Папулова. Оказывается, Казякин проверял, сработаемся ли мы, если меня поставить начальником отдела, а Папулова сделать моим заместителем. В мае неожиданно для меня последовало решение об увольнении в запас Олега Викторовича Аполлонова. Мне же было объявлено, что я внесен в список кандидатов на выдвижение. При этом кандидатуры на должность начальника отдела согласовывались со всеми управлениями ГУКОС.

Меня вызвал к себе Анатолий Шершнев и, пытливо поглядывая на меня, сообщил, что больше всего обрадовался моему выдвижению Евгений Иванович Панченко. Конечно, мой начальник управления хотел понять, почему генерал так радовался, но я его интерес не удовлетворил. Олег Аполлонов честно сказал мне, что будет затягивать процесс увольнения как можно дольше, так что реально я стану начальником отдела где-то в конце года.

Недостаток ситуации заключался в том, что мой начальник практически перестал появляться на службе. Он был занят теперь поисками работы и подготовкой к гражданской жизни. Положительной стороной было то, что А.Т. Шершнев стал относиться ко мне подчеркнуто ласково. Он вдруг понял, что у меня тоже есть на кого опереться в случае чего. Иначе я его поведение объяснить не могу.

Мне в текущем году исполнялось сорок девять. Еще год, и я выслужу до конца отпущенный мне срок. Значит, на новой должности, получив очередное звание, я буду служить уже в счет продления. Полковникам разрешалось служить до пятидесяти плюс пять лет по особому разрешению Командования.

Так или иначе, выдвижение на начальника отдела было последним моим шагом вверх по иерархической лестнице. Для дальнейшей военной карьеры я был уже староват.

Ждать еще полгода было трудно, и я стал искать другие пути. Один вариант лежал готовым. После выдвижения на замначальника управления Льва Мансурова вакантной оставалась должность начальника головного отдела. Я начинал службу в седьмом управлении с начальника лаборатории именно в этом отделе, хорошо знал проблематику и людей. С многими из них меня связывала дружба.

Хорошенько все продумав, я отправился к Василию Даниловичу Топоркову и предложил ему свой вариант: меня назначают начальником 70-го отдела, а после ухода Аполлонова переводят обратно в 73-й, если я не подойду. Василий Данилович поддержал идею и побежал к Шершневу. Вскоре он вернулся, заметно смущенный, и сказал, что начальник управления с предложением не согласился.

После обеда в тот же день меня вызвал Шершнев и объяснил, что уже обещал Мансурову, что начальником отдела будет назначен его бывший зам Виктор Александров. «И чего ты к Топоркову пошел! – Укоризненно сказал Шершнев. – Он же на пенсию уходит».

Словом, моя интрига не удалась. Оставалось терпеливо ждать.

Постоянное отсутствие Аполлонова на службе привело к тому, что мне приходилось теперь бывать на всех совещаниях руководящего состава. Качественно нового я на них ничего не услышал, но нагрузка возросла.

Сначала я относился к этому спокойно, а потом почувствовал, что у меня на этих сборищах начинает болеть голова. Особенно тяжело мне приходилось, когда эти мероприятия проводились в нашем управлении. Анатолий Трофимович Шершнев и (в меньшей степени) Лев Александрович Мансуров обычно несли такую чушь, что уши вяли.

Теперь я понимаю, что причиной постоянной головной боли было высокое давление, но тогда мне казалось, что недомогание вызывается именно тем, что и как говорят. Профессиональная некомпетентность наших начальников достигала такого уровня, что они не могли даже правильно изложить суть указаний, полученных от командира части и его заместителей. Так что порой начальникам отделов приходилось звонить по телефону в другие управления и осторожно выяснять, что на самом деле говорилось «наверху».

Все это вызывало у меня глухую тоску и чувство собственной неполноценности. В самом деле, мне оставалось только сидеть и молчать; вслух протестовать или громко обзывать докладчика дураком было бы неосторожно.

Приступы головной боли между тем стали сопровождаться тошнотой. Терпеть дальше я не мог. Однажды я решился и спросил у жены, что делать. Она сначала не соглашалась с предложенным мною решением, но затем, после длительных моих уговоров, оставила окончательный выбор за мной.

Я размышлял и боролся с собой еще недели три, а потом решился и написал рапорт с просьбой об увольнении из армии. Шершнев удивился, получив эту бумагу, спрятал ее в личный сейф и сказал мне: «Женя, пусть рапорт полежит пока, а ты подумай. Я с понедельника в отпуске, не спеши с решением».

Было это, видимо, в четверг. В пятницу начальника управления на службе не было. В понедельник мне позвонил Анатолий Казякин. «Зачем ты рапорт подал, – упрекнул он меня, – потерпеть не мог?» – «А откуда ты знаешь о рапорте?» – «Да твой Шершнев в пятницу всех оббежал и вычеркнул тебя из списков на выдвижение».

Вот так! Вот и полежал мой рапорт в сейфе! Ну, ладно… Я отправился в санчасть и начал обходить врачей, Тогда существовал порядок, при котором офицер мог пройти высшую врачебную комиссию (ВВК) по месту службы или ложиться в госпиталь с той же целью.

Я успел побывать у пары специалистов, когда встретил в коридоре начальника терапевтического отделения. Узнав, что я прохожу ВВК, он отобрал у меня медицинскую книжку и велел отправляться в госпиталь в Одинцово. Видимо, он запомнил меня по случаю с отравлением грибами. Так оказался я в госпитале Ракетных войск.

Пролежал я в Одинцово около недели и получил известие из Ленинграда. Мать скончалась от инсульта. Я стоял в коридоре, упершись лбом в холодное оконное стекло. Мыслей не было никаких, разве только сознание полной невозможности что-либо изменить.

Помочь я ничем не мог и решил продолжать уже начатую комиссию.

Как всегда, побывав в руках врачей, узнаешь о себе много нового и интересного. Так случилось и со мной. Нефролог предупредил меня, что моя левая почка почти не работает и ее со временем придется удалять.

Пройдя весь медицинский конвейер, я получил заключение, что подлежу увольнению не в запас, а в полную отставку, так как специалисты признали меня «негодным к военной службе в военное время».

Приятного в таком заключении было немного. Утешало только то, что увольнять меня надо было немедленно. Вернувшись на службу, я вручил Шершневу заключение. Внимательно изучив документ, начальник управления неожиданно сказал: «А может, положим это дело под сукно, а ты еще послужишь?»

Я взглянул на него и ответил ядовито: «И не забудьте, что в соответствии с приказом Министра обороны мое личное дело должно уйти из части не позднее, чем через месяц». А дальше была рутина. В декабре был получен приказ о моей отставке, состоялось прощальное собрание управления; мне сказали много хороших слов, вручили медаль ветерана (в офицерской среде ее называли черной меткой – по Стивенсону), почетную грамоту; в общем, проводили.

Утром следующего дня я проснулся с чувством опустошенности. Все-таки я прослужил в армии более тридцати одного года. А тут – на службу идти не надо. Свобода!

Заключение

После увольнения в отставку прошло уже двадцать пять лет. Девять из них я провел на гражданке в России и почти шестнадцать в городе Кливленде, штат Огайо.

Нет больше той армии и той страны, которым я служил более тридцати лет.

Последний раз я видел Россию 4 января 1995 года. Семья улетала в полном составе спецрейсом из Шереметьева. Летела с нами по отдельному билету и наша любимая кошка Катя. В России оставались из близких родственников брат Саша и его дети Андрей и Алексей.

Квартиру мы продали и не успели еще долететь до Нью-Йорка, когда по старому московскому номеру позвонил брат из Ленинграда с просьбой о помощи.

Его младший сын Алексей пропал без вести в Грозном. Позже мой брат найдет тело сына в морге. Но я уже ничем помочь не мог; я узнал о случившемся много позже. Брат мой так и не смог оправиться после этого несчастья и умер совсем молодым. Царство тебе Небесное, Александр… За девять лет пребывания на гражданке я успел поработать в двух НИИ в Москве и закончил свою трудовую карьеру в России в небольшой частной посреднической фирме «Озон» в Болшево.

Горбачевская перестройка и ельцынское правление штормовым валом прокатились по Советскому Союзу, навсегда похоронив старые заветы, идеалы и социальные гарантии.

В происходящие в России события я так и не сумел вписаться. Чтобы выжить и преуспеть в эпоху становления дикого капитализма, нужно было срочно отрастить зубы и когти и забыть про общечеловеческие ценности. Я этого сделать не сумел. В частности, я так и не научился давать взятки, без которых бизнес в России в те годы, как впрочем и сейчас, просто невозможен.

Прибыв в США в возрасте 58 лет, я пошел работать и успел добавить к своему трудовому стажу еще шесть лет. Меня вовремя остановила жена, показав на пальцах, что пенсию приличную я все равно не заработаю, а выйдя на пенсию досрочно, получу больше благ по сравнению с работой до самой смерти.

Таков парадокс американской жизни. Один из интересных людей, с которым мне пришлось работать вместе, вице-президент компании «Металлические ресурсы» Боб Япл так сформулировал его для меня. «Юджин, – сказал он мне доверительно после моей жалобы на нехватку денег, – в Америке, чтобы жить счастливо, надо быть либо очень богатым, либо очень бедным. Богатые платят за себя сами; бедных содержит государство. Большинство населения, как и мы с тобой, принадлежит к несчастной середине».

Стать очень богатым я мог только с помощью лотереи, шанс, согласитесь, небольшой; очень бедным я официально стал сразу же после увольнения с работы в 2001 году.

После напряженного переходного периода, в течение которого власти оформляли мой новый социальный статус, мы с женой получили все причитающиеся нам блага и можем теперь вести скромное существование до самого разорения США. Мы очень надеемся, что это не случится вообще или, в крайнем случае, произойдет без нас.

Ну вот, дорогой читатель, мы и добрались до конца этого повествования.

Оценивая свою жизнь теперь, я отчетливо вижу свои ошибки, помешавшие сделать более заметную карьеру даже в тех трудных обстоятельствах. Но что толку теперь в этом знании?

Конечно, у автора есть другие амбициозные планы. Еще в процессе работы над мемуарами я начал писать книги в жанре научной и не вполне научной фантастики и очень надеюсь их каким-то образом опубликовать.

Успею ли я выполнить эти планы, зависит от того, сколько мне времени отпустил Господь.

Искренне надеюсь, что найдутся энтузиасты, которые одолеют эту объемистую книгу.

Спасибо, и самые наилучшие пожелания от автора всем читателям.

В начало