Выбрав хронику как жанр моего повествования, я не догадывался, какие трудности встанут передо мной.

Проработав в условиях полной секретности в общей сложности более тридцати одного года, я никогда не пытался вести дневник или пользоваться записной книжкой. Это было категорически запрещено. Теперь меня спасает только память, сохранившиеся семейные бумаги и Интернет. Но иногда трудно поручиться за точность воспоминаний.

Кроме того, хронику легко вести, когда часто происходят интересные события. Так оно и было, пока я служил на полигоне и был непосредственным участником советской космической эпопеи. Попав в институт, я оказался в обстановке невыносимой скуки. Скука эта вызывалась во многом засильем партийно-политического аппарата.

Лекции, семинары по марксистско-ленинской учебе, конспектирование, партийные собрания, активы и конференции повторялись в монотонной последовательности, отрывая у научных сотрудников значительную часть рабочего времени. Ведь на этих мероприятиях мало было присутствовать, надо было принимать активное участие.

Возьмем, к примеру, конспектирование. Современному читателю это слово уже ничего не говорит. Россиянам моего возраста, не служившим в армии, это понятие смутно знакомо. И уж, конечно, не имеют о конспектировании никакого понятия мои американские сограждане. Нужно было служить в Советской армии, чтобы вкусить всю прелесть этого занятия в полной мере. Конспектирование первоисточников (или трудов классиков марксизма-ленинизма) буквально означало переписывание в сокращенном виде (конспект) опубликованных работ Маркса, Энгельса, Ленина (а до 1956 года и Сталина) в специальную тетрадь каждым офицером.

В описываемое время в распоряжении политорганов были: 55 томное «Полное собрание сочинений В.И. Ленина» и 20-томное «Собрание сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса». Эти роскошные издания имелись в каждой библиотеке; предлагалась и поощрялась чрезвычайно дешевая подписка (чуть ли не рубль за том). Затаенной мечтой любого замполита было: «Ах, если бы каждый советский человек законспектировал полностью все эти увесистые (страниц по 500-600 каждый) 75 томов!»

Впрочем, не будем огульно делать из политических работников идиотов; среди них попадались и очень толковые и порядочные люди. Просто сверху на них давили, требуя 100%-го охвата офицерского состава конспектированием, 100%-го посещения семинаров, 100%-го участия в выборах, 100%-го выхода на Коммунистический субботник, 100%-й явки на демонстрацию и т.д. Другая цифра в отчетах не принималась.

Добиться выполнения мечты о всеобщем обязательном и полном конспектировании было невозможно, поэтому к каждому семинару составлялся перечень «рекомендованной» литературы, которая подлежала обязательному конспектированию. Поскольку рекомендованные источники часто повторялись, каждый офицер, прослуживший более 10 лет, имел в своих тетрадях все необходимые записи.

Казалось бы, и делу конец. Нет, для старослужащих замполиты придумали другую пытку. Они требовали конспектировать повторно, теперь уже к каждому семинару. Руководителями занятий в сети марксистско-ленинской учебы были обычно начальники отделов. Им же вменялось в обязанность проверять наличие и качество конспектов. Стоящие ближе к реальной жизни начальники отделов относились к проблеме с пониманием, но не могли спустить дело на тормозах.

Время от времени замполит приходил в отдел и лично проверял конспекты. И если записи велись небрежно или (о, ужас!) совсем отсутствовали, в очередной аттестации офицера могла появиться запись типа: «к марксистско-ленинской учебе относится без должного внимания», что означало конец карьеры.
У начальника отдела, допустившего это безобразие, запись была: «слабо контролирует марксистско-ленинскую подготовку подчиненных» с вызовом на партком и неприятным обсуждением как минимум.

Но конспектированием работ классиков дело не ограничивалось. Неукоснительному переписыванию подлежали материалы съездов КПСС, выступления Генерального секретаря, проекты пятилетних планов и др. Короче, без работы нас не оставляли. И хотя писаниной этой следовало заниматься только во внеслужебное время, большинство офицеров втихую делали это на работе.

Сразу после 24-го съезда Партии в Западную группу войск (ГДР) прибыла комиссия во главе с Начальником Генерального штаба и Начальником Главного политического управления. Политработники, естественно, проверяли в числе прочего и конспектирование.

Тут местные замполиты приготовили им сюрприз. В качестве лучшего офицера был представлен капитан ВВС со своим конспектом. В этом конспекте доклад Л.И. Брежнева на Съезде был переписан один в один, включая комментарии типа «Бурные продолжительные аплодисменты». С таким конспектом местные ребята ожидали поощрений и одобрений, но генерал армии Епишев сказал: «Если так конспектировать, офицерам летать некогда будет».

После проверки собрали партактив с подведением итогов. Докладывал Маршал Советского Союза Куликов. Гвоздем доклада стало обсуждение случая, когда офицер напился в ресторане и был задержан полицией, а затем передан военному патрулю. «Не понимаю, – с хорошо наигранным удивлением говорил Маршал, – захотел выпить – выпей! Но надо же и меру знать. Ну, выпил пятьсот грамм, ну, шестьсот, ну и остановись!»

Сидевший в президиуме генерал армии Епишев громким шопотом поправил: «Триста! Триста!» Маршал Куликов услышал подсказку, поморщился и продолжил: «Ну, выпей еще триста, ну и остановись!»

Пьянство при Л.И. Брежневе обрело второе дыхание. При нем выпивка как бы не считалась грехом. Снижение требований привело к тому, что пить стали еще больше, в том числе и на работе. Но в описываемое время этот процесс только разворачивался. О глубинных причинах массового пьянства никто задумываться не хотел.

Много времени мы тратили на служебные совещания и командирскую подготовку. На совещаниях по научно-исследовательской работе меня часто поражало, насколько плохо знают обсуждаемый предмет участники. Это не касалось текущих вопросов типа подготовки к проведению празднования очередной годовщины Великой Октябрьской революции и т.п. Здесь все были на высоте.

Чем-то это мне напоминало эпизод у Паркинсона, когда принятие оборонного бюджета занимает 5 минут, а покупка метлы может обсуждаться часами, потому что парламентарий не может себе реально представить сумму бюджета, но отлично знает цену метлы. Большинство подразделений института работало в отрыве от промышленности и войск, варясь и перевариваясь в своем соку.

Характерно, что командование постоянно упрекало нас в слабой связи с Заказчиком (ГУКОС) и войсками, но само ничего не делало для укрепления этих связей. Более того, наш Начальник института пользовался у Заказчика репутацией болтуна и необязательного человека. Соответствующее отношение было и к сотрудникам. Мне в этом отношении было легче, потому что меня знали лично многие офицеры ГУКОС.

Наконец, большинство окружавших меня коллег можно было считать научными сотрудниками только по недоразумению. Люди постарше переводились в Институт в надежде получить квартиру в Подмосковье и уйти на пенсию. Им сама мысль о какой-либо учебе для овладения новой профессией казалась дикой. Офицеры помоложе устраивались к нам не по склонности и способности к научной работе, а по знакомству или по родству.

Попасть на службу в Болшево было трудно, но еще труднее было избавиться от тех, кто к научной работе был органически неспособен. Нужно было совершить нечто экстравагантное, чтобы тебя выгнали. За все годы пребывания в Болшево я помню только один случай, когда младший научный сотрудник капитан Полунин напился в Москве и упал без чувств на платформе Ярославского вокзала. Он оказался безродным, и его без лишнего шума перевели на измерительный пункт в Сибири.

Поскольку нам с этим Полуниным довелось вместе работать в какой-то очередной комиссии, он однажды, прибыв в отпуск, явился ко мне домой и принес бутылку портвейна с яркой этикеткой «Портвейн 72». Я знал, что это пойло – все тот же знаменитый «Солнцедар» под другим именем. Поневоле пришлось его попробовать. Богатая фантазия была у людей, которые осмелились назвать вином эту бурду!

Впрочем, ничего удивительного в появлении таких эрзацев не было. Качество пищевых продуктов неуклонно снижалось, а пропаганда все громче трубила о неуклонном повышении жизненного уровня трудящихся.

Полунин мечтал о возвращении в Институт. Я посоветовал ему начать работать над диссертацией и даже подсказал тему. На том мы и расстались.

При взгляде на страдания молодых людей, приписанных к науке, поневоле с умилением вспоминались блаженные времена, когда в НИИ-4 существовали категории «инженер» и «старший инженер» для военнослужащих. В те годы человек мог прослужить всю жизнь в НИИ-4, так и не став научным сотрудником. А перевод старшего инженера на должность младшего научного сотрудника отмечался как праздник.

При Н.С. Хрущеве в ходе борьбы с излишествами от этих категорий избавились. Теперь человек сразу получал научную должность и не знал, что на ней надо делать и как. Но, в соответствии с традицией, такой свежеиспеченный ученый должен был приносить немедленный результат. Таким результатом низшего уровня считался «рм в рт» – рабочий материал в рабочей тетради.

И неважно, что ответственный исполнитель темы раз за разом, а затем год за годом не включал материалы бесталанного МНСа в отчет. Материал в тетради появлялся и засчитывался за выполнение плана, а фамилия такого неудачника все равно появлялась в списке исполнителей очередного отчета из жалости.

В этой обстановке оставалось сжать зубы и стараться выполнять свои обязанности как можно лучше. Помогало то, что появились друзья: Головко, Топеха, Чепур, Берсенев и др. Но монотонность работы угнетала. При этом удача в научной работе приходит очень редко, результат, который запоминается, – еще реже.

Серость наших будней побуждала желание поскорее забыть все случившееся за день. Как в курсантские времена: «Вот и еще один день прошел… Ну и х.. с ним!» Для отвлечения от тягот и лишений военной службы существовал Дом офицеров с кинозалом и… баня. Мыться ходили немногие – в каждой квартире была ванная комната или гаванна – ванная, совмещенная с туалетом.

Переехав жить в США, я с удивлением обнаружил в апартаментах знакомые до боли гаванны, но, справедливости ради, уточню: только в дешевых апартаментах.

Зато всегда битком был набит грязный буфет при бане. В нем часто бывало пиво, становящееся постепенно все большим дефицитом. Тут–то и расслаблялись после работы несостоявшиеся гении. Я там тоже бывал.

Вспоминать далекие годы трудно, но надо. Надо, потому что мало кто помнит, еще реже публикует свои воспоминания. Но и эти воспоминания относятся к деятельности промышленности. Работа военных институтов вообще упоминается очень редко.

Пожаловался сам себе, полегче стало.

Вспомним, что было в 1973 году.

В самом начале года членами Европейского экономического сообщества становятся Великобритания, Ирландия и Дания.

Через неделю в Вашингтоне начинается Уотергейтский процесс, и разрядка, которую Л.И. Брежнев поспешил объявить необратимой, начинает терять темп.

Некоторые политологи и до сих пор считают, что Уотергейт был раздут консерваторами и военно-промышленным комплексом, чтобы остановить улучшение советско-американских отношений.

15 января США прекращают все военные действия против Северного Вьетнама. В конце января в Париже подписано четырехстороннее соглашение о прекращении огня.

Это большая победа Вьетконга и Северного Вьетнама.

Нам на лекциях преподносят это как победу вьетнамского народа над колонизаторами и американским империализмом, лишь вскользь упоминая об огромной материальной и военной поддержке, оказанной Северному Вьетнаму СССР и Китаем.

Теперь в Северном Вьетнаме накоплено современного оружия и боеприпасов, включая трофеи, столько, что иной крупной стране было бы вполне достаточно. Вскоре это оружие пригодилось еще раз.

Январское соглашение не остановило военных действий; пришлось подписать второе соглашение 15 июня, но ясно было, что США уходят из Вьетнама, потерпев военное и политическое поражение. Унижение США во Вьетнаме стало одной из причин резкой активизации международного терроризма.

В феврале португальские «революционеры» взрывают в Лиссабоне 12 бомб в знак протеста против колониальных войн.

В начале марта палестинские террористы убивают американского посла в Судане.

8 марта в Лондоне взрываются автомобили, начиненные взрывчаткой и установленные Ирландской республиканской армией. Один убит, 238 ранены.

В апреле палестинские террористы нападают на дом израильского посла на Кипре.

В июле террористы захватывают в благотворительной школе в Зимбабве 273 заложника (тот же Беслан, только кожа у местных жителей темная).

На Кипре террористы из ЭОКА взрывают полицейский участок.

В начале августа палестинские террористы нападают на аэропорт в Афинах. Четверо погибших.

В Великобритании взрывается несколько бомб, заложенных в почту.

В сентябре в Париже иорданские террористы захватывают 13 заложников в посольстве Саудовской Аравии.

Я привожу в своих воспоминаниях эти известные факты, чтобы показать, что необъявленная война террористов против всего мира началась не взрывом Всемирного торгового центра в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года. Война эта шла много лет и достигала такого накала, что правительства иногда уступали шантажу «воинов Аллаха».

Так, 29 сентября 1973 года правительство Австрии под нажимом арабских террористов закрыло транзитные лагеря для советских евреев-беженцев, эмигрирующих в Израиль.

Просто для жителей США, многие из которых не отличают Австрии от Австралии, глубоко безразлично все происходящее в мире, пока оно не касается непосредственно Соединенных Штатов Америки. Точнее сказать, рядовому американцу глубоко безразлично все, не относящееся к его личному благосостоянию; должно произойти нечто из ряда вон выходящее, чтобы затронуть сознание нации.

Конечно, следуя принципу «враг моего врага – мой друг», руководство СССР спешило объявить врагом мировой реакции и империализма любого проходимца, включая террористов.

Конечно, США спешило обвинить в поддержке терроризма СССР и другие социалистические страны и объяснить этой поддержкой само существование терроризма.

Но вот социалистический лагерь распался, исчез с карты мира СССР. А терроризм? Исчез ли он, лишившись могучих союзников? Нет! Значит, дело было не в СССР, точнее, не только в СССР…

В 1973 году произошло много важных международных событий.

В мае Л.И. Брежнев посещает с официальным визитом Западную Германию, а в июне он прилетает в Вашингтон. Из событий этого визита самым комичным было происшествие с легковым автомобилем.

Леонид Ильич был страстным автоколлекционером и автолюбителем. Зная это, президент Никсон пригласил гостя осмотреть лимузин, в котором ездил сам. Они уселись в машину вдвоем, Леонид Ильич сел на место водителя, и вдруг предложил «прокатиться». Не успели агенты Секретной службы и глазом моргнуть, как лимузин рванул с места и исчез за поворотом на высокой скорости. Ко всеобщему облегчению машина вскоре вернулась невредимой.

В июле в Хельсинки открывается Европейская конференция по безопасности и сотрудничеству в Европе. «Дух Хельсинки», о котором много писали газеты, отражал желание народов к сотрудничеству. Все устали от холодной войны. Казалось, конец ее близок. Увы…

17 июля в Афганистане в результате бескровного переворота был отстранен от власти король Мухаммед Захир Шах. Бывший в то время в Кабуле корреспондент одной из центральных газет позже выступил у нас с лекцией. По словам этого корреспондента, когда он вышел на улицу в день переворота, он увидел, что проезжая часть занята танками. Он начал расспрашивать, безопасно ли пройти в центр города, когда из ближайшего танка раздался голос, сказавший по-русски с сильным афганским акцентом: «Иди-иди, не бойся, русского никто не обидит».

Переворот был организован армейскими офицерами, многие из которых обучались в СССР. Отсюда русский язык и симпатии к русским. Увы, ненадолго…

В распространение русского как языка международного общения большой вклад внес Московский университет имени Патриса Лумумбы. В результате в ряде африканских стран, где племена говорят на разных языках, даже заседания правительства проходили на русском языке, единственном, который понимали все присутствующие.

Народ не мог не отметить такое событие. В результате родился анекдот, в котором вождь африканского племени распоряжается судьбой захваченных иностранных специалистов: англичанина – на бифштекс, американца – на барбекю, немца – на колбасу. Русского вождь приказывает снабдить едой и водой и проводить до ближайшего города, объясняя племени, что он с этим пленником вместе учился в университете в Москве.

11 сентября власть в Чили захватывает военная хунта во главе с генералом Аугусто Пиночетом. Это сильный удар по внешней политике Кремля, который уже видел в мечтах процветающее социалистическое государство в Южной Америке. Велись даже предварительные переговоры о строительстве в Чили командно-измерительного пункта для слежения за спутниками, что позволило бы сэкономить на расходах по эксплуатации кораблей науки. Да и стационарная аппаратура радиоразведки в Андах не помешала бы…

Нет тех преступлений, в которых не обвиняла бы советская пропаганда чилийскую хунту. Со слезой умиления вспоминались деяния покойного Сальвадора Альенде. Но сделанного не воротишь.

6 октября на Ближнем Востоке началась война Судного дня. События этой войны хорошо известны. Нам о них рассказывал очередной лектор, который сказал, что при форсировании израильскими танками Суэцкого канала почти все они были уничтожены. Отличились советские «военные советники». В результате беспечности египетских артиллерийских расчетов шести танкам все-таки удалось прорваться в пустыню. «А через сутки, – горестно вздохнул лектор, – их там было уже шестьсот».

Египетская армия и армии союзников Египта, которые частично снабжали и финансировали из Москвы, продемонстрировали полную непригодность к ведению современной войны. Легендарным стал случай, когда подполковник, командир пехотного батальона египетской армии, дислоцированного на Суэцком канале, руководил боевыми действиями… по телефону из Каира. Он не мог покинуть семейный бизнес – шляпный магазин.

Боевые действия закончились 24 октября полным поражением коалиции арабских государств. Это было одновременно и поражение СССР, помогавшего арабам, хотя и неофициально.

Увы, уроков из этого поражения советское руководство не извлекло и продолжало поддержку «революционного и демократического движения» во всем мире. Старый лозунг «Даешь мировую!» не произносился вслух, но претворялся в жизнь тихой сапой.

С позиции старшего научного сотрудника трудно было все это увидеть, но жизнь подбрасывала порой недвусмысленные намеки.

Более или менее откровенные лекции высокопоставленных чиновников, сотрудников ТАСС и других гостей давали крупицы правды, из которых мы делали далеко идущие выводы о политике СССР. Иногда нам помогали прозреть наши собственные начальники.

В феврале 1972 года умер Главнокомандующий РВСН Маршал Советского Союза Николай Иванович Крылов.

Немедленно потерял свою ценность в глазах Геннадия Павловича Мельникова его Первый заместитель Юрий Николаевич Крылов – сын покойного Главкома. Его не передвинули с должности, но лишили важнейшей в Институте общественной нагрузки: он перестал быть председателем жилищной комиссии. Раньше он успешно «пробивал» через папу дополнительные квартиры и московские апартаменты для генералов. Так, ГП получил на двоих с женой четырехкомнатную квартиру в столице; его заместители тоже не засиделись в Болшево.

Занявший должность Главнокомандующего генерал армии Владимир Федорович Толубко имел богатый боевой опыт времен Великой Отечественной войны и был решительным крутым командиром. По должности он должен был знать «святая святых» военной политики Кремля. Поэтому мне показалась знаменательной его реакция на вопрос одного из офицеров Главного штаба РВСН во время командирской подготовки.

На вопрос: «Товарищ генерал армии, как будет осуществляться управление Ракетными войсками в условиях разрушений, вызванных первым ядерным ударом США?» Толубко ответил: «Конечно, мы ожидаем некоторых разрушений в результате ответного удара американцев, но связь и управление при этом по нашим оценкам можно будет осуществить».

Таким образом, кремлевские стратеги рассматривали в качестве основного варианта боевых действий в мировой войне нанесение упреждающего ядерного удара.

Заключительным аккордом 1973 года в международной политике стало решение стран Персидского залива о повышении цены на нефть с 5,1 доллара за баррель до 11,65 доллара. Былинные времена! За прошедшие тридцать с небольшим лет цена была взвинчена более чем в десять раз по сравнению с 1973 годом. Почти в десять раз поднялась за это время и цена на золото. Тридцатилетие гиперинфляции, вот что ожидало нас впереди. Я это предвидел, анализируя статьи в журналах при подготовке к лекциям, но не сделал практических выводов, не купил дешевого золота про запас. Да и на какие шиши!?

Во внутренней жизни СССР произошло одно «знаменательное» событие – в апреле в состав Политбюро ЦК КПСС были введены Ю.В. Андропов, А.А. Громыко и Гречко. Если Гречко как политик ничего из себя не представлял, а Громыко получил эту должность за многолетние серьезные заслуги, то Ю.В. Андропов был относительно молод. Введение молодого Председателя КГБ в Политбюро было слабой попыткой стариков подготовить передачу власти более молодым.

В 1973 году СССР осуществил 83 космических пуска и 4 попытки окончились неудачей, в том числе, пуск в Плесецке 11К65М 26 июня закончился катастрофой с гибелью 9 человек из числа боевого расчета.

Ракета-носитель «Циклон-2» 25 апреля отказала на участке выведения и «уронила» на Землю аппарат «УС-А» с ядерной энергетической установкой. К счастью, корпус выдержал, и распространения радиации не произошло.

Еще три неудачи постигли космические корабли, успешно выведенные на орбиту.

Орбитальная станция «Салют-2» («Алмаз»), запущенная 3 апреля, начала свой полет с многочисленных отказов на борту, а 15 апреля произошла спонтанная разгерметизация отсеков станции. Ни о какой посылке экипажа на эту станцию не могло быть и речи.

Орбитальная станция типа «ДОС», запущенная 11 мая, оказалась непригодной для использования в пилотируемом режиме из-за отказов бортовых систем.

Запущенный 27 сентября корабль «Союз-12» с космонавтами на борту был возвращен на Землю досрочно из-за отказов на борту.

Подавляющее большинство составили аппараты военного назначения. Большим успехом были запуски летом сразу четырех марсианских аппаратов (Марс-4,5,6,7).

Программа США состояла из 22 пусков, два из которых закончились неудачно. Кроме того, отмечались серьезные неполадки на двух пилотируемых кораблях. Но американские астронавты сумели превратить провал в триумф, осуществив стыковку с аварийной орбитальной станцией «Скайлаб» и восстановив ее работоспособность.

Ничего подобного конструкция советских аппаратов того времени не предусматривала. Кроме того, сказывалась боязнь потерять экипаж и осрамиться на весь мир.

Тут оказался прав Н.П. Каманин, который в своих дневниковых записях (Н.П. Каманин, Скрытый космос) упрекал конструкторов в принижении роли экипажа и неиспользовании возможностей человека.

Отдел надежности продолжал трудиться под руководством нового начальника. Виктор Николаевич Дубинин не отличался какими-то особыми талантами. Мои с ним отношения сложились ровно. Позже я узнал, что Дубинин высоко ценил мою способность участвовать в совещаниях с промышленностью и не привозить никакой работы, которую должен был бы выполнять Институт. Я делал это сознательно, реально оценивая возможности моих сослуживцев. Поэтому меня все чаще и чаще посылали в местные командировки, чему я не противился, используя высвобождающееся время для чтения лекций в обществе «Знание».

Одним из направлений работы отдела было задание требований к надежности вновь создаваемых образцов космической техники. Тут мы встречались с сотрудниками головного отдела, которые занимались перспективами развития.

К 1973 году я уже понимал алгоритм деятельности своего командира. Геннадия Павловича Мельникова интересовали только четыре вещи: карьера, награды, деньги и услуги. С этой точки зрения оценивал он все. Еще одной движущей силой было неукротимое тщеславие. На нашем баллистическом центре существовала гостевая комната, куда ГП приглашал по своему выбору влиятельных знакомых.

Во время пуска по громкой связи транслировался телеметрический циркуляр с отсчетом времени и кратким сообщением о полетном времени и работе систем типа: «Сто тридцать. Полет нормальный». Это чисто информационным циркуляр, и он был адресован всем участникам работ. ГП, сжимая в руке микрофон, на каждое сообщение отвечал: «Принято!» При этом он благоразумно не нажимал кнопку включения, так что его никто не слышал. У гостей же складывалось впечатление, что все доклады адресованы лично ГП.

Опять: «Когда я командовал Академией…»

Постепенно уровень приглашаемых снижался, так что постоянными гостями стали местный Начальник милиции, Председатель поселкового Исполкома, начальник Военторга и пр. Да и те уже уклонялись от приглашения под любым предлогом, поэтому ГП старался приурочить к пуску прием гостей поважнее, чтобы комната не пустовала. Эта детская игра в значительность никому вреда не приносила.

Хуже другое: постепенно наш Командир проникался самонадеянностью и начал искренне верить в свою важность и незаменимость. Более того, не занимаясь научной деятельностью сам (конечно, из-за исключительной занятости текущими делами, как он не раз подчеркивал), он постепенно выработал собственную теорию организации научно-исследовательской работы, которая сводилась к тому, что Институт и его сотрудники не должны заниматься получением новых фактов, а лишь обработкой уже имеющейся информации. Далее последовало откровение, что каждому научному сотруднику можно и нужно определить крохотный участок информационного пирога и запретить заниматься чем-либо за его пределами.

Отсюда уже недалеко было и до административных мер, и они последовали. Научно-технической библиотеке Института было запрещено(!) выдавать научным сотрудникам иностранные журналы по специальности, дабы они (сотрудники) не отвлекались от работы. Счастье еще, что мы находились на одной территории с НИИ-4 и могли пользоваться другой библиотекой. На худой конец можно было съездить в Москву и прочитать необходимую статью там.

Библиотека Иностранной литературы в столице располагала значительно более обширными фондами, чем наша институтская. Но, так или иначе, ГП был начальником головного института министерства Обороны, и от него многое зависело в политике ГУКОС. А ГУКОС был заказчиком, поэтому промышленность многое бы отдала за поддержку того или иного проекта. Это создавало ситуацию, которой ГП умело пользовался.

Я вспоминаю случай, когда ЦКБ «Стрела» и КБ «Южное» представили на конкурсной основе свои варианты космической системы навигации. Комиссия, созданная в Институте, рассмотрела все аспекты, включая надежность, по которой экспертом выступал я, и сделала однозначный вывод в пользу проекта ЦКБ «Стрела». Неразрешенной оставалась проблема радиационного воздействия на аппаратуру, поскольку энергетическая установка была ядерной в обоих вариантах.

Комиссия еще не кончила работу, когда КБ «Южное» прислало еще один том проекта, в котором ядерную установку заменили… на солнечные батареи. Площадь батарей была такой, что вероятность успешного их развертывания была близка к нулю, но проблема радиации была «решена».

Акт комиссии с рекомендацией принять предложение ЦКБ «Стрела» был единогласно подписан и передан головным отделом для утверждения ГП. В головном отделе по указанию ГП была перепечатана страница с выводами, а страницы с подписями были использованы без изменения. Теперь получалось, что комиссия рекомендовала принять вариант КБ «Южное». Конечно, рядовым членам комиссии об этом мошенничестве стало известно значительно позднее.

Результат? КБ «Южное» получило заказ и поделилось премиями и наградами с «узким кругом» сотрудников Института, включая Геннадия Павловича. А сколько было подобных случаев, о которых я не знал? Вероятно, много. Увы, ГП был далеко не единственным коррумпированным генералом.

В 1973 году НИИ-4 получило нового заместителя начальника института. Им стал бывший начальник Южного полигона генерал-лейтенант А.А. Курушин, тот самый усатый генерал, который отпустил меня на учебу в адъюнктуру. А.А. Курушин был назначен с понижением, поскольку очередная комиссия вскрыла случаи массовых хищений в соединении. Когда заместитель начальника полигона по тылу был уволен в отставку, он увез с собой около десятка товарных железнодорожных составов с «лично ему принадлежащим» имуществом. Об аферах с овощами и фруктами я уже упоминал.

В материалы комиссии вошел и фильм, снятый одним из операторов киноотдела полигона об отпуске группы генералов во главе с А.А. Курушиным. Они отправились в турне на байдарках по горным рекам Казахстана, причем, организатор этого турне обзвонил райкомы партии и предупредил их, что их посетят руководители советского космодрома.

Местные жители останавливали гостей, выстраивая в ледяной воде людские цепи, и давали им незабываемые приемы. И все это было запечатлено на кинопленку.
Комиссия сделала вывод, что генерал Курушин должен быть переведен на новое место службы «без права занятия руководящих должностей».

Когда главкому Ракетных войск представили предложение о трудоустройстве опального генерала в Главном штабе, он сказал: «Ну, уж нет! Нечего ему в Центральном аппарате делать. Пусть на периферии послужит. В Болшево его!» Юмор заключался в том, что Болшево было ближе к Москве, чем Перхушково, куда А.А. Курушина не пустили, но каждый крупный начальник считает себя центром Вселенной, а все остальное – периферией.

Для систем нового поколения (1973 г.) было характерно увеличение сроков активного существования. Для спутников, рассчитанных на работу на орбите в течение двух-пяти лет, старая технология летно-конструкторских испытаний (ЛКИ) не подходила. Действительно, чтобы подтвердить заявленную надежность, надо было запустить спутник и дать ему летать пять лет, а после этого принимать в эксплуатацию. За это время вся система могла устареть. Поэтому промышленность старалась по возможности сократить сроки ЛКИ и совместить испытания с использованием систем по назначению.

Летом 1973 года меня послали в командировку в КБ «Южное», где обсуждался вопрос об испытаниях новой системы. Обширное бюро пропусков было заполнено командировочными. В дальнем углу на стене висела табличка: «По вопросу заказов и рекламаций на тракторы звонить по телефону…..» Тракторы были легендой прикрытия. Приехавших по тракторным делам на территорию КБ не пускали.

Нашу группу приветливо встретили, и вскоре мы начали совещание, которое продлилось три дня. Обсуждалась программа летно-конструкторских испытаний системы. Спутник должен был летать без отказов конструкции и аппаратуры в течение двух лет. На ЛКИ отводилось всего два спутника. Статистически подтвердить такую надежность не представлялось возможным. По нашей тогдашней идеологии предприятие-разработчик должно было до начала летных испытаний представить и выполнить обширную программу обеспечения надежности, подтверждающую заданные характеристики. Естественно, разработчику делать этого не хотелось.

Затянувшийся спор был разрешен, когда я предложил записать в программу формулировку: «Срок активного существования спутника (2 года) считается подтвержденным, если первый образец спутника проработает на орбите без отказа в течение двух лет. В случае отказа спутника ранее указанного срока, головное предприятие-разработчик обязано представить специальной комиссии программу обеспечения надежности спутника и провести комплекс дополнительных мероприятий по исключению повторения наблюдавшегося в полете отказа». Предложение было вначале встречено в штыки, но постепенно представители КБ поняли, что оно дает им передышку во времени, и согласились.

Я уже ушел из отдела надежности и работал года два на новом направлении, а КБ «Южное» все еще пыталось доказать, что их спутник может летать два года без отказа: первый образец перестал работать через два месяца после вывода на орбиту из-за отказа бортовой батареи.

В командировке в незнакомый город всегда получаешь новые впечатления. Так и тут: не успел я выйти за ворота КБ, как увидел на большом стенде фотографии задержанных милицией пьяниц, хулиганов и… наркоманов. В Москве о наркоманах ничего не говорили и не публиковали. На Украине проблема, видимо, была острее. Технология создания общественного мнения в СССР была простой: если ничего не говорить о проблеме, то и сама проблема как бы не существует.

В самом деле, оперативные комсомольские отряды, созданные еще при Н.С. Хрушеве, вместе с милицией регулярно прочесывали «горячие « зоны в крупных городах. В Москве это была, например, знаменитая «площадь трех вокзалов», или Комсомольская. Здесь скапливалась масса мошенников, воров, проституток, привлекаемых огромным количеством ежедневно приезжающих и уезжающих пассажиров. Во время одного из рейдов было задержано около трехсот проституток; более 90% из них были больны венерическими болезнями. Примерно то же рассказывал мне мой брат Александр, сам участник оперативного отряда, о ленинградских рейдах.

Но официально, на телевидении и радио, в газетах никаких сообщений о проституции не было. Правда, соответствующая статья в Уголовном кодексе все же имелась.

К 1973 году отношу я начало наших семейных велосипедных прогулок. Мы садились на наши велосипеды и ездили по дорогам, сначала на небольшие расстояния, а затем все дальше и дальше. Вершиной этих экскурсий стали поездки на Пироговское водохранилище. Дорога проходила вдоль водопроводного канала. Водоохранная зона была закрыта для движения автомобилей, так что ездить там было безопасно и приятно. По дороге мы проезжали мимо поселка Старых большевиков, где потомки революционеров имели дачи.

Я не знал тогда, что в этом поселке я мог бы навестить знакомого – Александра Александровича Максимова (он, как выяснилось, тоже был из «хорошей» семьи).

Дороги в один конец до водохранилища было примерно километров 12-15, вполне достойное расстояние для семейной прогулки.

Вернувшись служить в Европейскую часть страны я не мог устоять против грибного искушения. Сначала я один, а позднее всей семьей мы выезжали за грибами все дальше и дальше. Жена научилась очень вкусно мариновать наши трофеи. В урожайный год запасов хватало до нового урожая.

Обосновавшись на остаток жизни в США, мы почти лишились этого удовольствия. Здесь грибы в магазине относительно дороги, ассортимент их ограничен, а сбор диких грибов не принят. Средства массовой информации запугивают граждан опасностью грибного отравления под аплодисменты фермеров.

Осенью я поехал в отпуск на Кавказ. Нет, не в санаторий. Я купил туристскую путевку «Красная Поляна – Сочи». Впечатления об этом походе были приятные. Горы, лес, снежники (нетающие снежные поля в горах).

Комический эпизод произошел на промежуточной стоянке, где мы находились одновременно с другой группой. Как и положено военным туристам, на время похода мы выбирали замполита. В соседней группе был замполитом профессиональный политработник в чине полковника. Однажды во время вечернего костра он предложил нам и при всеобщем одобрении сжег им же нарисованное изображение генерала Пиночета. О, Господи!

Отдыхая в Сочи после прохождения пешеходной части маршрута, я оказался наедине со своими невеселыми мыслями. Время шло, а я так и не мог найти применение своим знаниям. Работа в отделе надежности была приятной синекурой, но не более того. Поразмыслив, я решил обратиться к друзьям в ГУКОСе с предложением создать в Институте отдел научных проблем эксплуатации космических средств. Тут же возникла в моем воображении штатная структура отдела из трех лабораторий: системы эксплуатации, процессов эксплуатации, эксплуатационной документации.

Вернувшись домой, я при первой возможности отправился в хорошо знакомое здание ГУКОС. К тому времени наше Главное управление выперли из особняка в центре Москвы. Пришлось искать новое здание. Министерство Обороны тогда боролось с избытком центральных органов в столице и предлагало ГУКОСу прекрасные здания для размещения в ближнем Подмосковье. Но генералов не проведешь! После долгих споров Главное управление разместилось в здании возле станции метро «Калужская», которое первоначально строилось под вычислительный центр командно-измерительного комплекса (войсковая часть 32103).

Занимал ГУКОС только половину обширного многоэтажного дома; вторую половину отдали ВНИИКИ (Всесоюзный научно-исследовательский институт космических исследований). Ходил слух, что вскоре после заселения помощник военного атташе США явился в это здание и попросил приема у Начальника ГУКОС. Неожиданного посетителя, конечно, не пустили дальше бюро пропусков и выпроводили из здания, объяснив, что он ошибся адресом. Проверить достоверность этого слуха теперь вряд ли возможно.

Итак, я приехал в Управление и тут же явился в кабинет Василия Ивановича Караваева, который занимал должность начальника отдела в службе Главного инженера. Главным инженером ГУКОС в то время был Владимир Иванович Самонов, еще один мой сослуживец по Тюра-Таму, которому перевод в Центральный аппарат пошел на пользу: он занял относительно высокую должность Главного инженера и получил звание генерал-майора.

Услышав мое предложение, Караваев сразу же повел меня к Самонову. Оказалось, что мое предложение пришлось ко двору. 50-й НИИ КС МО вырос из Филиала НИИ-4 и принял по наследству в качестве основных задач научное обоснование развития Командно-измерительного комплекса, участие в баллистическом обеспечении полетов космических аппаратов и составление программ развития космических средств.

В структуре Института не было подразделения, которое занималось бы повседневной деятельностью войск; Институт полностью игнорировал проблемы полигонов. Положение осложнялось личными особенностями нашего командира, который понимал, что заниматься перспективами развития гораздо прибыльнее и безопаснее, чем решать проблемы сегодняшнего дня. Вспомним Марка Твена и его прорицателя из романа «Янки при дворе короля Артура».

Поэтому служба Главного инженера ГУКОС не имела в Институте подразделения, которое могло бы помочь ей взглянуть на свое хозяйство с научной точки зрения. Имелась и другая выгода – можно было использовать офицеров «своего» отдела для выполнения оперативных работ.

В советской и позже в российской печати писали о том, что так называемые прикладные и отраслевые институты были просто средством для содержания министерствами дополнительного штата. Не знаю, как было в других институтах, но в нашем случае прямое отвлечение научных сотрудников для выполнения работ в ГУКОС имело место, но было относительно небольшим.

Другое дело так называемые оперативки и внеплановые (дробные и тирешные) темы. После утверждения годового плана работ могла в любой момент возникнуть необходимость ответить на запрос Управления. Если для ответа на запрос требовалась работа одного сотрудника в течение недели, такую работу выполняли без оформления документации. Если работа была большая, открывали специальную тему со сроками исполнения от одного до шести месяцев «в счет резерва». Наш плановый отдел действительно резервировал для выполнения дополнительных работ до 15% времени.

Проблема была в том, что ответ на запрос, как правило, требовался вчера. Вернулся я из ГУКОС обнадеженный: в следующем году в Институте должен был появиться отдел по моей специальности.

В конце года мы внезапно получили приказ определить, сколько спутников связи следует заказать в следующей пятилетке. Задание досталось мне, поскольку я «сидел» на связных спутниках. Я решил задачу и повез цифры в ГУКОС «в кармане». Официальный ответ Института с грифом «Совершенно секретно» был доставлен почтой позже. Подполковник из Главного управления глянул и присвистнул. Ему показалось, что заказ великоват.

В конце концов, в план были вставлены мои цифры. Промышленность была довольна: больше заказ – больше денег. Моя ошибка состояла в том, что я не ввел в расчет «коэффициент вранья».

Грандиозные планы развертывания Единой системы спутниковой связи были фикцией, точнее, мечтой. Разработка, испытания и прием в эксплуатацию элементов системы заняли значительно больше времени, чем обещала нам промышленность.

Так и получилось, что заводы изготовили больше спутников, чем нужно было для запусков, а последующие годы планировались «от достигнутого». Добиться увеличения плана было легко, сократить планируемый объем продукции было в советской системе невозможно. Так образовался запас носителей и спутников, превосходящий возможности арсеналов; готовые спутники хранили на заводе. Этот запас впоследствии пригодился, когда резко сократилось государственное финансирование космической программы в годы перестройки и последовавшего за ней хаоса переходного периода к дикому капитализму периода.

Недовольных не было; чуть позже в штате одного из отделов появится лаборатория научных проблем хранения космических средств, а ГУКОСу добавилось живой работы, которой ему постоянно не хватало. Я совсем не хочу последним замечанием кого-то обидеть. ГУКОС выполнял огромный объем работы, став, по существу, Главным штабом не существующих формально Космических войск. Но работа эта была в подавляющей части канцелярской.

Борьба за совершенство не исключала Центральный аппарат. Офицеры ГУКОСа тоже получали высокую дозу политучебы и социалистического соревнования. Владимир Калиничев, мой сослуживец по полигону, в свои обязательства однажды включил пункт: «К 7-му ноября довести количество входящих номеров (писем, требующих ответа) в рабочем чемодане до 150». Это означало, что обычно неисполненных документов было гораздо больше.

Вспомним еще раз, что все это происходило в докомпьютерную эру: письма писались от руки в рабочих тетрадях, а затем перепечатывались машинистками. Отпечатанный вариант приносился на подпись соответствующему начальнику. Если у начальника были поправки, письмо приходилось перепечатывать. К этому надо добавить, что право на переписку имел не каждый офицер. В Институте право подписи писем начиналось с Начальника управления (и его заместителя). При этом каждый начальник мог переписываться только с равными себе; начальник управления Института или ГУКОСА мог ответить на письмо начальника главка МОМ, но не выше.

А на подписание письма у высокого начальства уходили дни и недели.
К концу 1973 года я прослужил в Институте четыре года. Предстоящий год должен был принести мне и моей семье благоприятные перемены: новую работу для меня и новую квартиру для моей семьи. Сын подрос, и теперь мне полагалась двухкомнатная квартира. С этими приятными мыслями мы и встретили новый 1974-й год.

Далее

В начало