«Ты сними, сними меня , фотограф …»

Иосиф Бродский, будучи сыном профессионального фотографа, писал в своих воспоминаниях, что многие события прошлого ему представляются в виде кадров фотопленки. У меня тоже отец по первой своей деятельности фотограф. Но мое  прошлое  могло бы быть представлено не только на пленке, а и на фотографических стеклянных пластинах. Несколько штук из них хранятся у нас  и сейчас в прямоугольном боксе, сильно потрепанном временем, обтянутом каким-то материалом на основе текстиля. Стекло толстое, пластины тяжелые.

Представляю, какого веса был багаж  личного фотографа Николая II — Прокудина-Горского, взятый им в эмиграцию в 1920 году! Он увозил в многочисленных ящиках  уникальное собрание фотографий различных мест и типажей  России того времени. В 2001 году Интернет буквально взорвался впечатлениями от кадров, размещенных в сети Национальной библиотекой Вашингтона. Еще бы -  мы увидели многие фотографии России того времени впервые. И какими! -  цветными. А ведь цветной фотографии в начале 20-го века еще не было. Впрочем, photoshopщики в курсе, как это стало возможным.

Да о чем это я? Собралась ведь писать о себе, семье, о «малой родине» — Ашхабаде. А что получается…?  Стеклянные пластины — вещи – протянули ниточки к связанным с ними событиям. Выходит, неслучайно  телеведущий Андрей Максимов выбрал такую форму общения:  перебирая вещи, подталкивает собеседника к воспоминаниям. Так и передачу назвал – «Личные вещи».

Вещи… Они всегда личные, т.е. имеют принадлежность кому-то. Переживая своих владельцев, продолжают существовать, напоминания о событиях их жизни. Попробую-ка  и я перебрать в памяти личные вещи моей семьи и заставить их «заговорить».  А от вещи к вещи протяну хронологическую цепочку. Таков, значит, будет «скелет» моего повествования. Ну, а скелетов в шкафу не обещаю.  Хотя… как посмотреть.

                                    *   *   *

Начну с  этих самых фотопластин. Отец был, как сейчас сказали бы, «продвинутым пользователем», и пластины, как только это стало возможным, сменил на  фотопленку. Также в свое время он одним из первых в Ашхабаде овладел цветной фотографией. Правда, долгое время отцовские фотоснимки явно нуждались в цветовой коррекции. Но сохранившаяся коллекция слайдов с изображениями цветов, растущих в нашем дворе, демонстрирует грядущую победу над цветом.

Фотосъемка на стеклянные негативы была оставлена для особых случаев. А все наше детство и жизнь других членов семьи стали запечатлеваться на фотопленке. Да и как было устоять перед пленочным аппаратом «ФЭД»! Он производился руками  беспризорников, объединенных в харьковскую коммуну Макаренко. А этот факт, помимо того, что аппарат сам по себе был для того времени очень даже неплохим (повторял конструкцию немецкой  «Leica»)., заслуживал особого внимания в нашей семье. Тема беспризорничества, детдомовцев была очень близка. Дело в том, что мой отец, Дмитрий Федорович Масловец, 1907 года рождения, сам  воспитывался в детдомах. Сначала в городе Вильнюсе (тогда это был Вильно), а затем в Костромской области. При переводе в какой-то очередной детдом был разлучен со своим братом, которого до войны искал, а в послевоенное время, считая его бесперспективным для поисков, делать это уже не пытался. Ни имя брата, ни его год рождения мне не известны. А теперь уже некого спросить! Да разве только это я уже никогда не узнаю! Сколько вопросов задала бы я теперь своим родителям, бабушке, сестре, но… теперь уже некого спросить.

Имея отца – фотографа, мы, я и средняя сестра Алина, обучались фотографированию со всей серьезностью – с фотоэкспонометром в руках, с заполнением табличек вычислениями экспозиции, диафрагмы и т.п. Это было интересным занятием, но практических результатов  что-то я не помню. Сохранилось лишь несколько наших фотоснимков, сделанных фотоаппаратом «Любитель» и отпечатанных без увеличения. А отец продолжал вести фотолетопись нашей семьи. Вечерами просиживал, засунув руки в черные матерчатые рукава, соединенные с боксом, где происходил таинственный процесс экспонирования фотобумаги (конструкция и исполнение этой мини — фотолаборатории были, конечно, его собственными). Проявка происходила, когда мы уже спали. Зато как было интересно утром рассматривать разложенные для просушки на столе фотографии!  Они закладывались между страницами Большой Советской Энциклопедии для выпрямления, а вечером им придавался опрятный и нарядный вид  резаком  с узорным лезвием.

Мы разбирались в сортах фотобумаги, подмечали  более качественный вид снимков на фотокартоне, удивлялись свойствам фотоэмульсии придавать фотографиям определенный тон (любимый – как в старину! – сепия). Знали, для чего нужны разные объективы. Но  потом…  ни в дело жизни, ни в серьезное увлечение это не вылилось. Обилие наших детских фотографий, затиснутые в конверты от фотобумаги и просто в старые чемоданы, воспринималось как нечто обычное,  само собой возникшее и наличествующее, как нам представлялось,  в каждой семье. Сама я потом долго не брала в руки фотоаппарат, и только увлечение фотографией моего мужа сделало возможным такое же обилие фотосвидетельств теперь уже жизни нашего сына Миши.

Отец фотографировал быстро и… просто. Не обращал внимания на задний план, на композицию, на присутствие в кадре посторонних предметов. Да что там! К возмущению нашей мамы (вообще-то мы называли ее всю жизнь  мамочкой, а мамой называли бабушку) мы могли быть запечатлены с выбившимися из косичек волосами, в задранной сбоку юбке, с завернувшимся воротничком. А часто… вообще почти голые, едва прикрытые полоской трусиков. Лето, жарко! В общем,  основное свойство отцовских фотографий, можно определить так: они отображают  момент как он есть.  И сейчас это представляется для меня самым ценным.

Когда мы с сестрой вылетели с разницей в 4 года из отчего дома, чтобы продолжить образование в Ленинграде, объектами для фотографирования стали кроме мамочки и мамы  многочисленные домашние животные – собаки, кошки, куры, утки, цесарки, черепахи.  Конверты с письмами  нам из дома всегда отличались по толщине от других, разложенных на столике у выхода из  студенческого общежития. В них  всегда был набор фотографий. Отец на снимках последних лет —  серьезный, задумчивый. Бабушка с благостно сложенными руками и прямой спиной. Мама в какой-нибудь шляпке, на фоне цветущего кустика или виноградной лозы. И кошки, кошки… (отец их очень любил).

Отец вообще любил все домашнее – дом, семью, животных. Все, чего он был лишен в детстве и в юности. Жил в детдоме и там же работал с 13-ти лет учеником слесаря. Выйдя из него, работал у попа. Поп пил, ругался, но не драл. Отцовские рассказы о жизни в поповской семье были полны юмора и даже теплоты. А когда в те 20-е годы молодая республика взяла курс на образование,  мой отец оказался в  агропедтехникуме г. Костромы.  Соединение «агро» и «пед» в названии учебного заведения объясняется слиянием в 1924 году Костромского педагогического и Васильевского (это населенный пункт в Костромской области) сельскохозяйственного техникумов. В результате чего был образован агропедтехникум имени М. Горького, готовивший на двух отделениях учителей (отец выбрал это направление) и агрономов.  Будучи студентом, он подрабатывал на костромской текстильной фабрике чесальщиком льна, некоторое время работал на строительстве городской электростанции, на заводе «Профинтерн».

Не знаю, как он учился, но с произношением у  него, поляка, выросшего в польско-литовском Вильнюсе, долгое время были проблемы. Даже я (самая младшая из 3-х сестер)  помню, как мама указывала ему на неправильное ударение в словах. Да отец  сам рассказывал, что много лет употреблял выражение «не так страшен черт как его малюют» с ударением в последнем слове на второе «ю». И все собирался узнать, что же за такой страшный, принадлежащий черту, предмет «малюют».

Но во всем другом речь отца была правильной, понятной и легкоусваиваемой.  В этом образцом для него являлся Сталин. Всегда отмечал, что труды Сталина написаны понятным языком. А внешне отец слегка «подигрывал» под Ленина, тем более что от природы лоб и рост у отца были «ленинскими».

По окончании  техникума  он был направлен в Башкирию, где работал помощником машиниста паровой машины на пивоваренном заводе г. Уфы, а затем, до службы в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА), корреспондентом в газете «Известия Башкирии». Впоследствии в анкетах отец писал: специальность по образованию – учитель, по работе – фоторепортер газеты «Красная Башкирия». Так стала называться газета позже, и это не последнее ее название. «Красную» сменила «Советская Башкирия», а в нынешнее время (издается до сих пор) – просто «Башкирия». Одно время она выходила на двух языках – башкирском и татарском. В тот год, когда там стал работать отец, она стала выходить ежедневно.  И несколько поменяла ориентацию: если раньше она обращалась  только к сельскому читателю, то теперь стала ориентироваться на рабочих и служащих, а также и на сельских учителей и культработников. В передовой статье газеты было отмечено, что это связано с новым временем – временем больших свершений: индустриализации, коллективизации, культурной революции.  В газете были отделы — экономический, исторический, спорта, науки и техники, отдел писем и дискуссий для обсуждения вопросов партийного и советского строительства. Кроме того, печатались фельетоны, рассказы и даже романы с продолжением. (Например, с таким названием: «Второе пришествие: История грандиозных событий и маленькой любви»).

Многое зависело от коллектива журналистов, активно привлекали селькоров и рабкоров. Предполагаю, что работа в газете,   природная любознательность на протяжении всей жизни, страсть к книгочтению стали основой отцовской эрудиции – качества, которое отмечали все, знакомые  с ним.

Летом 1929 года откомандированный газетой в качестве корреспондента и фотографа в фольклорно- этнографическую экспедицию познакомился со своей будущей женой, т.е. с нашей мамой. Впрочем, инициатором знакомства был не он, а она — студентка Чувашского педтехникума г. Уфы.  Участница той же самой экспедиции мама на спор с подругами «закадрила» молодого, как бог красивого, с шапкой кудрявых волос фотографа.

Автор книги «Происхождение башкирского народа»  Кузеев  Р.Г. пишет: «Наиболее плодотворными в плане накопления фольклорного материала были 1930-е годы. Именно в эти годы учеными, писателями, учителями или просто колхозниками были записаны < > наиболее выдающиеся образцы устного народного творчества башкир (эпические произведения, предания, исторические песни, сказания и др.). В послевоенный период систематический сбор фольклора возобновился в конце 1950-х годов<>. Однако с точки зрения историко-этнографической ценности он уступает фольклорным памятникам, собранным раньше; эпические произведения, сказания, исторические песни в связи с изменившимися условиями постепенно стираются в памяти народа, а во многих случаях и вовсе исчезают». Так что экспедиция оказалась и полезным, и своевременным, и… более чем душевным делом.

Так что я там говорила про фотопластины?  Ах, да. Мы с сестрой Алиной участвовали в организованном нашим отцом мероприятии «фотосъемка солнечного затмения 25-го февраля 1952 года в г. Ашхабаде». Все было очень серьезно. Фотоаппарат, заряженный фотопластиной, был установлен на штатив. Рядом на приступке дома  лежали закопченные стеклышки, карандаш и блокнот для записей. Солнечное затмение было сфотографировано и запротоколировано во всех его фазах и по всем правилам.

Блокнот с фотографиями затмевающегося солнца куда-то исчез. Осталась одна только фотография, где Алина записывает в блокнот показания термометров, расположенных на разных уровнях, и барометра. А штатив остался. Тяжелый, сборный с бархатными нашлепками в  местах сочленения отдельных деревянных частей, вот он – стоит в углу за стенкой. Другие штативы  более легкие, компактные были в большинстве потеряны отцом. Он был очень увлекающийся человек. А азарт редко совместим с практичностью.

До сих пор, когда я слышу про наблюдаемые где-то солнечные затмения, у меня щемит в груди от воспоминания тех дней.

                                    *   *   *

Выйдя на пенсию, мама попыталась обуздать фотографические развалы  и разобрала фотоснимки по альбомам: один альбом, где главной героиней выступаю я,  и  аналогичный альбом для Алины. Содержание обоих во многом совпадало, ведь до определенного возраста мы с сестрой, имея разницу в возрасте в 4 года, вместе играли и вообще сосуществовали довольно дружно (за исключением некоторых моментов; каких — расскажу позже), о чем и свидетельствуют фотографии той поры.  У меня хранятся с тех лет два альбома – мой и старшей сестры Риммы. «Отрезанный ломоть» с 15-ти лет (жила в семье только до ашхабадского землетрясения 1948 года), Римма собрала свой альбом сама.  Трогательные свидетельства молодости наших родителей, ее собственной детской поры – это я увидела только на фотографиях. Ведь когда я родилась, родители были уже «старыми» (36 лет отцу и 33 года маме),  а Римме в этом военном году (мой год рождения – 1943) исполнилось целых 11 лет!

После ее отъезда из дома я  видела Римму редко, по сути знала мало и немного побаивалась. Ее крутой нрав я почувствовала на себе, когда на моих глазах она порвала резинки, которые соединяли части моего любимого пластмассового пупса. Мне бы остановиться (я действовала на нервы, включая и выключая настольную лампу) и прислушаться к угрозам – «если не перестанешь…», но я разошлась, и дело кончилось тем, чем кончилось, и моим грандиозным плачем. Наш  сын Миша и, соответственно, ее племянник, тоже однажды получил от нее палкой. Впрочем, как и в случае со мной – за дело. Римма имела пышные формы, этого стеснялась, а Миша не преминул отметить этот факт дразнилкой, сами догадываетесь какой.

Родилась Римма не в Ашхабаде, как мы с Алиной и, более того, Ашхабад никогда не любила, не хотела  в него возвращаться.  Ее родина – Кушка, самая южная точка не только Туркмении, но и Советского Союза. Этот факт непременно упоминался и очень действовал на воображение.  Сейчас у нас в квартире на окне  стоит кашпо с суккулентом – растением, не имеющим никакого изящества. Но его привезла Римма  из Кушки, где она была в 1978 году с экспедицией от Зоологического музея в Бадхызский заповедник.  Материнское растение уже, конечно, изросло, но вылезают ежегодно детки.  Когда кто-то просит – я их раздаю. Особенно приятно, что в результате этого  такое растение есть у Гали Китаевой – она знала Римму, и она ей нравилась.

«И полевая сумка на стене»

Отцу Средняя Азия понравилась сразу и навсегда.  В первую очередь, климат. Жара, конечно, досаждала ему, как и всем, Но когда от нас, т.е. от его взрослых и разъехавшихся по разным городам дочерей, поступало предложение перевезти их с мамой в Россию, оно даже не рассматривалось отцом всерьез. Самым сильным аргументом в пользу проживания в жарком климате была его почечная болезнь. Он, действительно, был два раза на знаменитом почечном курорте в Байрам-Али. Но никогда постоянно не наблюдался и не лечился.

2-й Горно-стрелковый полк, в ряды которого отец был призван на военную службу,  дислоцировался тогда в г. Кушка и входил в состав 1-й Горно-стрелковой дивизии.  Это были годы реформирования армии, создания национальных воинских формирований. В Туркестане этот процесс сопровождался своими особенностями. По доброй воле простые дехкане (крестьяне, земледельцы) не торопились вступать в РККА. Это нежелание было вызвано еще и тем, что в Средней Азии отсутствовали традиции военной службы.  Ранее среднеазиатская молодежь не подлежала военному призыву. Таким образом, первые шаги по созданию красных национальных частей в Средней Азии оказались неудачными, и лишь с 1922 года эта работа начала налаживаться. Так в мае 1922 года была сформирована 1-я Туркестанская Горно-стрелковая дивизия, которая в опытном порядке была переведена на горную систему. Это подразумевало особую организацию частей и подразделений, специфику  подготовки личного состава. Предназначалось такое военное формирование для действий на горных направлениях. Дивизия состояла из полков, те, в свою очередь, — из батальонов. Следующий вид подразделения – рота. Первыми должностными лицами здесь были командир  и политрук (комиссар).

Молодые красноармейцы, привезенные из Башкирии, сразу же «получили по полной». В составе полка существовало  подразделение конных разведчиков.  Отец рассказывал, как спешиваясь с лошадей, заканчивая первый конный поход по пескам и сопкам, солдаты со стонами стягивали с себя обмундирование с нижней части тела, включая кальсоны. Малейшее касание их содержимого, стертого в кровь, причиняло дикую боль. Тут уж было не до стеснения.

Красноармеец 2-го Горно-стрелкового полка Масловец Д.Ф. скоро получил звание командира роты, а потом стал политруком. В его обязанности входили проведение занятий по стрелковому делу и политучеба. Так началась и никогда не заканчивалась  деятельность отца по пропаганде истории и идей РКП(б), по-современному – КПСС.

Непременная принадлежность военного, относящегося к начсоставу РККА, в походных условиях – офицерская сумка. На фотографии отца она висит на стене на двойном тонком ремешке. Сумка не сохранилась, а только вкладываемая в нее палетка: из лицевой и выворотной кожи, с планшетом*  под карту.

*пластинка из целлулоида с нанесенной координатной сеткой как на шахматной доске. В верхнем левом углу вертикально изображена  стрелка компаса – «С» (север) наверху, «Ю» (юг), соответственно, — внизу.

Интернет помог мне отследить судьбу 1-й Горно-стрелковой дивизии. Во время Великой Отечественной войны она принимала участие в действиях на Украинском фронте, на Карпатах, завершила свой боевой путь участием в Пражской наступательной операции. В 1943 году была переименована в 128-ю Гвардейскую Горно-стрелковую Туркестанскую Краснознамённую дивизию.

Невеста с «пропагандическим»  уклоном

Между тем студентка Приуральского Уфимского педтехникума Егорова Зинаида Васильевна  писала в далекую Кушку письма. О том, что стипендию, которую получала от государства в техникуме, надо возвращать отработкой, из расчета полгода работы за год учебы. Поэтому летом работала «в Центральной  медицинской лаборатории по ликвидации неграмотности» (именно так написано в полученной от этой лаборатории справке). А теперь находится в деревне Поносово* (ударение на первом «о».), куда направлена на работу  заведующей школы I ступени на 3 года, и этот срок надо отбыть, если, конечно… Намек, похоже, понят в Кушке не был. Тогда в следующем письме в армию было предложено вспомнить, как, бывало, вместе гуляли в рощице. Для полноты впечатлений в письмо был вложен засушенный цветочек. Из той самой рощи, конечно.

Политруку  Масловцу, бывшему детдомовцу,  после армии возвращаться было некуда. Все было за то, чтобы остаться в Азии. Жизнь здесь была не то, чтобы особенно сытой, но и не голодной. И теплой одеждой запасаться не надо.  В Башкирии его, конечно, ждала Зиночка, но не примаком же быть!  Да и  где там жить? Семья Егоровых — мать Александра Ивановна (в девичестве Кочергина), дочери Настасья, Татьяна, Зинаида и младшая Наталья — сама ютится в тесноте. Был, рассказывала Зина, еще и брат, но рано умер.  Отец, Василий Ильич Егоров,  работал десятником 7-го участка службы Пути Самаро-Златоустовской железной дороги. Умер, оставив никогда не работавшую жену с детьми без  особых средств — пенсия на детей разве что. Семью вытянула работавшая счетоводом старшая Анастасия. Не только вытянула, но и дала возможность всем сестрам выучиться. Татьяна и Зинаида закончили педтехникум со специализацией «школьный работник»*.  Наталья пошла по медицинской части.

*От мамы я узнала про распространенную в те годы «бригадную» систему обучения. Суть ее заключалась в том, что аудитория разбивалась на бригады по 5- 6 человек. Каждой бригаде давалось задание, выполнить которое надо было в определенный срок. Т.е. работали коллективно, но отчитывался за работу только бригадир. Поставленная ему оценка автоматически распространялась на всех членов бригады. Очень я завидовала, будучи школьницей, такому способу обучения!  Но в 1932 году такая, правильное ее название «лабораторно-бригадная», форма обучения была отменена как снижающая ответственность учащихся.

Сейчас такая система обучения вновь приветствуется. Речь идет об обучении взрослых. Утверждается, что обучающемуся в качестве стимула для совершенствования важна не оценка обучающего, а собственная самооценка.  Такая самооценка может выработаться только в сравнении с такими же обучаемыми, составляющими «бригаду».  Конечно, обучаемый должен  за период обучения сменить несколько «бригад».    В одной он будет чувствовать себя слабее других, в другой – сильнее.  К концу обучения он определит свое место (по способностям, знаниям) в коллективе.  

Видимо, житейские трудности были привычны, жили «как все», во всяком случае,  мама вспоминала детские и юношеские годы без особого трагизма. Пока был жив отец, жили при железной дороге. В маминых рассказах мелькали названия станций — мест проживания: Бугульма, Чишмы, Кандры. Бабушкины родственники, кажется, жили в селении при станции Дема. В конце концов, уже потерявшие мужа и отца, осели в Туймазе. Кто же мог знать, что именно этот небольшой пристанционный поселок* станет местом начала гражданской войны в Башкирии! Я долго не понимала, откуда в маминых рассказах о тех годах взялись какие-то чехи и воспоминания о кровопролитиях и  массовых расстрелах. Только много-много позже прочитала о восстании Чехословацкого корпуса* 1918 года, спровоцированного указаниями местных Советов о его разоружении и направленного против советских властей.  Почти все крупные станции на Самаро-Златоустовской железной дороге, кроме Чишмов и Уфы, оказались в руках мятежников. Под прикрытием Чехословацкого корпуса стали формироваться белогвардейские части. Совет­ское правительство мобилизовало все силы на борьбу с ними. «Тяжелое положение создалось в районе станции Туймазы, которая была оставлена Красной армией в начале апреля 1919 года» — так пишут сейчас в 2012 году – в год 100-летия   образования поселка при прокладке железнодорожной ветки, кратчайшим путем соединившей Поволжье и центр Башкирии. Восьми-девятилетней девочке, какой была мама в то время, запомнилась общая атмосфера этого тревожного и страшного времени и некоторые события, например, как был пущен бандитскими формированиями  под откос поезд с продовольствием.

* Поносово – деревня Чишминского района Башкирии. Скорее всего, названа по имени купца-благотворителя Поносова В.Е.

* По данным 1917 года в бараках поселка жило всего десятка два семей, правда, вскоре около станции стали появляться крестьянские постройки. Кстати, правильное название станции – Туймазы.

* Чехословацкий корпус был сформирован в составе российской армии осенью 1917 года, в основном из пленных чехов и словаков, выразивших желание участвовать в войне против Германии и Австро-Венгрии. С декабря 1917 г. чехословацкий корпус в России был формально подчинён французскому командованию. Бывшая царская армия к лету 1918 года окончательно прекратила свое существование, РККА и белые армии только начали формироваться. Чехословацкий легион в это время оказывается чуть ли не единственной боеспособной силой в России, его численность возрастает до 50 тыс. чел. 

С гораздо большей охотой и юмором рассказывала мама, как гурьбой ходили по рельсам в школу за несколько километров. Проблему туалета в пути решали просто, присевшие на рельсах могли только надеяться, что никто из идущих впереди не обернется. Конечно, это было не всегда так.

Все они были из семей работников службы Пути (так тогда называлась работа на железной дороге), и жаргон был соответствующий. Вот уж кому было понятно, почему выступающие части женского тела называют буферами. У мамы по этой принадлежности фигуры, да и не только, было все в порядке. Розовощекая, смешливая, распевающая, приплясывая,  частушки, она всегда была в центре внимания. (Забегая вперед, скажу, что к нескрываемой зависти сестер, личную жизнь она устроила успешнее всех.) Вот так, заводя и разводя поклонников, ведя активную комсомольскую работу, мама училась в  педтехникуме. Закончила его в 1930 году, пройдя за годы учебы «весь курс общеобразовательных и специальных предметов по программе педагогических техникумов с сельскохозяйственным уклоном». В Свидетельстве об окончании, с надписью в верхнем правом углу «Пролетарии всех стран объединяйтесь», было отмечено, что «гражданка Егорова З. В. прошла военную подготовку с пропагандическим уклоном». Видимо, уклон был необходим, чтобы знать, с кем объединяться, а с кем… Стреляла мама, действительно, метко. И уклон был заложен в голове основательно (не сельскохозяйственный, а пропагандический). Шли 30-е годы, а с ними — раскулачивание, продразверстка. На оборотной стороне одной из маминых справок об отработке стипендиального обеспечения (предоставление таких справок было обязательным!) сохранился кусочек отчета колхоза «Красный Пахарь» о выполнении плана по продразверстке:

Пшеницы – 338,30 ц

Овса – 65, 37 ц

Гороха – 3,97 ц

Рожи – 3,97 ц

И наискосок расположена заключительная фраза: «Задание хлебозаготовок выполнено на 100%» (я сохраняю орфографию и стиль всех документов).

Мама была активной участницей этих процессов.  В результате в деревне Поносово обозленные классовые элементы (кулаки) с угрозами пытались вломиться в избу, где снимала угол заведующая школы I ступени. Хозяйка избы и моя мама с топорами в руках держали оборону. На этот раз отстояли, но оставаться в деревне было опасно. Об этом было сообщено в письме в Кушку и не только туда — Зиночка, конечно, предусмотрительно в Уфе оставила «запасной» вариант. Тем более, что красноармеец – одногодичник  Масловец Д.Ф. объявил о решении остаться на сверхсрочной службе в армии. В родительских письмах той поры чувствуются напряжение и обиды. Тогда и  было мамой принято для себя условие: кто первый из «спасателей» появится в Поносово, тот и станет претендентом на ее руку.

Отец, видимо, нутром почувствовал, что тянуть с решением больше нельзя. Поехал в  отпуск, забрал маму из деревни и зарегистрировал с ней брак 22 июня 1931 года в городском ЗАГСе города Уфа.  В 1981 году мы все собрались в Ашхабаде на их золотую свадьбу. Рассказывая о событиях 50-ти летней давности, мама улыбалась: видимо,  выбор был сделан  ею  не совсем в соответствии с решением, принятым в дни опасности. Ведь явно стартовые условия в плане географии были не в пользу отца.

Существуют документы, подтверждающие рассказанную мною историю создания семьи моими мамой и отцом. До 1998 года существовали и упомянутые мной письма, в том числе и то – с цветочком. Но они и много фотографий из той фольклорной экспедиции сгорели вместе с нашей первой дачей. Из всех материальных потерь это самая грустная.

В детстве, я помню, нас с сестрой очень интересовало содержание нижнего ящика шифоньера, где хранились пачки писем, перевязанные ленточкой. Но первым нами открытым письмом, в тайне от родителей,  оказалось письмо к нашей бабушке из Уфы с фотографией открытого гроба. Как я теперь понимаю, в этом письме извещали о смерти сестры бабушки. Фотография очень напугала, смерти и похороны еще нас не касались. Ящик шифоньера был оставлен в покое. И так получилось, что родительские письма друг к другу, передала мне уже Римма после смерти мамы. Я долго не решалась их прочитать, печаль от потери родителей была еще свежа. Когда собралась с духом и прочитала, то поняла, каким бесценным источником картин жизни той эпохи были эти письма! И мама, и отец были, как говорится, типичными и приветствуемыми представителями  молодого государства, и в  истории их отношений не могло не присутствовать время.

Старый шифоньер

В шифоньере (он стоял в родительской спальне у окна), как это и  полагается, хранились белье, одежда, чулки-носки. Иногда туда запрятывалось что-нибудь для сохранности. Верх шифоньера, окаймленный карнизом, использовался, например, для хранения представляющих интерес вырезок из газеты. Потом о них, как правило, забывали, и извлекались они оттуда, пожелтевшие и покрытые слоем пыли, только при побелке потолка.

С этим шифоньером связана история, стоившая отцу персонального выговора по партийной линии. Членом РКП(б) отец стал еще будучи красноармейцем 2-го Горно — стрелкового в 1930 году. Оставался членом партии до конца жизни. В анкетах того времени на вопрос «были ли колебания в проведении линии партии и участвовал ли в оппозиции» отвечал: «колебаний не было, в оппозициях не участвовал».  Пока служил в армии, был политруком сначала во 2-м и 4-м Горно-стрелковых полках в Кушке, а затем с 1936 года в 3-м Горно-стрелковом полку  в Ашхабаде. В 1937 году проходил обучение в Ташкенте на командирских курсах политработников. В 1938 году демобилизовался и вернулся к профессии по образованию – работал инспектором школ для взрослых. Но уже через год стал лектором, а затем зав. сектором отдела пропаганды  дома партпроса (партийного просвещения)  Горкома партии. В Военном Билете Офицера Запаса как род войск указаны «политорганы», воинское звание – капитан.

Отец увлекался охотой, на выходной день часто уезжал с компанией в пески. Стреляли фазанов, джейранов и лис. Я помню, как на деревянной лестнице-стремянке во дворе сушились лисьи шкурки. Иногда мех подкрашивали. Но обрабатывать правильно мездру не умели, и все заканчивалось прямо по поговорке – «выкрасили и выбросили». Охота, удачная и неудачная, заканчивалась распитием. Мама очень боялась, что отец потеряет партбилет, и однажды потихоньку вынула его из кармана куртки и спрятала на верху шифоньера.  Отец же, вернувшись с охоты и обнаружив отсутствие билета, решил, что он его потерял. Мама забыла про свою «предосторожность», а отец, молча, переживал свои неприятности. Заявил в партком о потере и получил выговор. Партбилет обнаружился через нескольких месяцев, во время очередной побелки комнаты.

Потом еще несколько раз родителями что-то пряталось в шифоньер среди белья и забывалось.

* * *

Одна вещь хранилась в шифоньере под стопкой белья постоянно – это ключ от сундука, который стоял в столовой у печки. Огромный, покрашенный зеленой краской, простой, но сделанный добротно деревянный ящик – сундук -  появился с приездом бабушки. Он был привезен из Башкирии и стал ее первым спальным местом.  Потом он выполнял роль дивана, был покрыт туркменским паласом, спускающимся по стене от потолка. Есть цветная фотография моего мужа Володи, сидящего на фоне этого паласа. Очень напоминает портрет Кандинского.

Сундук открывался ключом с очень мелодичным звуком. Этот звук придавал еще большую загадочность содержимому сундука.  Открывался он редко, и мама старалась это делать в наше отсутствие.  Что сундук открывали, обычно угадывалось по запаху нафталина.  В сундуке помимо несезонной одежды хранились не то чтобы тайные, но и неафишируемые мамины покупки. Отец не был ни скупым, ни расчетливым. Но не любил, как он называл, всякие «тряпки». А мама  регулярно посещала тканевый магазин, подкармливая  знакомую продавщицу свежеиспеченными беляшами или удачно купленными конфетами украинского производства (они считались лучшими после московских). Отрезы английского ситца, китайские махровые полотенца прекрасного, не сравнимого с нынешним, качества, комплекты постельного белья – все это закладывалось в сундук и должно было стать нашим приданным. А отец, также потихоньку, все носил и носил в дом книги, в основном подписные издания. У него тайником служила тумбочка, стоявшая на веранде. Потом книги перемещались в книжные шкафы, которые уже не вмещали содержимого. После отца осталась библиотека в несколько тысяч книг.

Все на том же сундуке, завернутые в мою выношенную кроличью шубку, согревались только что вылупившиеся из яиц цыплята. В другое время в шубу укутывались стаканы с молоком и закваской – так получалась вкуснейшая мацоня (правильнее, вроде, мацони, но у нас говорили так). Правда, когда мама не угадывала со временем выдержки продукта в тепле или закваска была несвежая, мацоня получалась пронзительно кислого вкуса. Тогда мы просто клали побольше сахара. От кроличьей шубки, вывешиваемой для просушки на воздухе, пахло то кислым молоком, то свежеиспеченной булочкой – так пахнут все маленькие существа: и цыплята, и щенята.

Когда мы, дети,  разъехались и родители остались жить одни, мама обязательно кормила отца перед сном мацоней. Димча и Зинча (такие имена дали сами себе на башкирский манер мои родители) всю жизнь трогательно заботились друг о друге.

Сундук намного пережил свою хозяйку (бабушку) и разделил ту же участь, что и шифоньер  — остался в Ашхабаде после ликвидации (как семейного гнезда) родительского дома. Был перевезен в квартиру, доставшуюся нам по выстраданному, но неравноценному обмену, и оставленную вскоре государству: по правилам того времени квартира закреплялась только за постоянно проживающими жильцами. А из нашей семьи никого в Ашхабаде не оставалось. Ключ от сундука был случайно брошен в вещи, с которыми мы перевозили маму в Ленинград, и еще долго «болтался» среди металлических мелочей.

Кружево памяти

Первое время, когда отец вернулся в Кушку из Башкирии с  молодой женой, жизнь еще продолжалась по образцу холостяцкой: обед брали из воинской столовой, ужинали, чаще всего, лузгая семечки, мешок которых привезли с собой, спали на узкой железной кровати.

Кушке в то время, когда там жили мои родители,  еще сохраняла свой крепостной антураж: массивные куртины с бойницами, мощные башни массивных ворот, бастионы и контрфорсы (подпорные столбы для увеличения прочности стен), огромные казармы, каждая на батальон, сложенные из толстых каменных блоков. Это был самый южный гарнизон царской России, а позже – и СССР. Свидетельство этому — 14-ти метровый крест, установленный на самой высокой сопке в честь трехсотлетия царствующего дома Романовых. Тогда такие же кресты воздвигли на всех крайних точках Российской империи.

Внутри памятника расположена небольшая часовня, а на лицевой стороне креста, обращенной к Афганистану, укреплен кованый меч, острием клинка попирающий исламский полумесяц.  В 1885 году на реке Кушка состоялось сражение российских и афганских сил («бой при Таш-Кепри»  или «бой генерала Комарова»), определившее разграничение территории между Туркменией, вошедшей в состав Российской империи, и Афганистаном. На этом Россия остановилась в своем движении на юг. В глобальном масштабе это означало разграничение «сфер влияния» между Россией и другой могущественной империей – Британской, двигавшейся навстречу русским из Индии.

Для охраны российских позиций на юге была выстроена в конце XIX века (1893 – 1900 г.г.) Кушка как крепостное укрепление. Сейчас легендарное название Кушка заменено на Серхетабат (Серхед —  плоскогорье на юго-востоке Ирана), а самая южная точка России находится на границе с Азербайджаном, юго-западнее горы Базардюзю, 41°11′ северной  широты. Кушкинский крест, единственный из 4-х крестов, установленных в крайних точках царской России, сохранился до наших дней.

Климатические условия (жара до 50-ти градусов, изнурительные ветер – «афганец») во все времена делали службу в Кушке тяжелым занятием.

Колышется воздух от зноя,

Казармы, дороги в пыли,

И крест над высокой скалою

Угрюмо чернеет вдали.

Как будто погибло живое

От этой проклятой жары —

Лишь рельсы стальною змеею

Ползут по пустыне в Мары…

Это стихи военного обозревателя Марка Штейнберга, который как и мой отец тоже служил в Кушке, только позже. Армейские пословицы «Меньше взвода не дадут, дальше Кушки не пошлют»*, «Есть в Союзе три дыры – Карши, Кушка и Мары» говорят о крайней непривлекательности службы в этих местах во все времена.

* После ввода войск в Афганистан возникло ее продолжение: «А теперь меня надули — оказался я в Кабуле». А первоначальный текст принадлежит М.Ю. Лермонтову.

Но родители были молоды, подвижны, тяготели к природе. Есть фотография мамы того времени: она стоит на берегу реки Кушки с ружьем за плечами. У ног сидит пес – Кушташ. Это первая собака моих родителей. А сколько их было потом! Собаки жили с нами всегда. Последняя ушла из жизни одновременно со своим хозяином. Но об этом позже.

А пока… Приближался срок рождения ребенка, надо было обустраиваться. Дочь -Римма — родилась 1 июня 1932 года в санчасти полка. Есть фотография, сделанная  сразу после родов, и изображающая молодых родителей, разместившихся оба на казенной кровати (мама лежит, отец сидит)  в палате. Эта же кровать была и ложем роженицы.

Не знаю, прибавляет ли счастья существующая сейчас и дорого стоящая возможность выбирать для родов зал с розовым интерьером (если ждут девочку) или с голубым (для мальчика, соответственно). По-моему, счастливее, чем мои мама с папкой (так мы называли отца) на этой фотографии, быть уже невозможно!

*  *  *

В Ашхабаде семья, тогда уже состоящая из мамы, папы, Риммы и бабушки, сначала жила при госпитале. Вообще, первой из Башкирии в Туркмению (сначала в Кушку) переехала сестра мамы — Татьяна. Она во всем подражала Зинаиде, хотя и была старше. Здесь Татьяну познакомили с холостым машинистом паровоза Александром Ромашевым.  Александр был родом из Ашхабада, водил паровозы в Кушку и по другим местным направлениям. Он и Татьяна внешне очень подходили друг другу – оба выше среднего роста и оба «худющие», как характеризовала их мама. Знакомство было для Татьяны лестным  — железнодорожники пользовались здесь особым уважением во все времена.*

* Моим современникам достаточно сравнить барачную постройку Дома офицеров в Ашхабаде и величественное (для того времени) здание Дома железнодорожников

В Ашхабад из Кушки  уезжали уже 2 семьи – Масловцов и Ромашевых.  В обеих семьях подрастали девочки. Аделина Ромашева родилась в 1934 году. Сохранилась фотография, сделанная в фотоателье, на которой Римма стоит, положив руку на плечо Адочки. На Римме платье с большим кружевным воротником. Этот воротник и сейчас хранится у меня в коробке с другими кружевами. Время никак на нем не отразилось. Когда внучка Анечка подрастет, сошью ей наряд с этим воротником.

* *  *

«Старый мотив железных дорог»

Немного сведений из истории: железнодорожное сообщение появилось  в Туркмении  с конца XIX -го века. Ашхабад (тогда он назывался Асхабад) находился на перекрестке путей, давно уже проторенных торговыми караванами. Древние торговые пути вели на юг в Персию (Иран), Афганистан, на север в Хиву, на восток в  Бухару. Путь с Запада проходил через Каспий*. Железная дорога снова сделал Ашхабад перекрестком главных направлений. Одно из них, на Чарджоу (первоначальное название города —  Амуль, а сейчас, сменив несколько названий, в том числе Ленинск, город именуется Туркменабадом) своим происхождением обязано знаменитому шелковому пути, проложенному из Китая через Среднюю Азию в Средиземноморье.

* «Издавна россияне и татары ездили из Астрахани компаниями на малых судах и там имели торги с трухменцами или туркоманами» (из статьи Ф.И. Соймонова – ученого, моряка,географа,сподвижника Петра I, сделавшего описание Каспийского моря — «Изъяснение о способах к произведению российской коммерции из Оренбурга с Бухарскою, а из оной и с Индейскими областьми»,1763 год).

Дорога  на Кушку представляла направление на Афганистан. В 1900 году к Кушке была подведена железнодорожная ветка от станции Мары -  «Мургабская ветвь» (Мерв-Кушка)*

* Много позже (1982 г.) она была продолжена до афганского города Торгунди.

Железная дорога, как в древности торговые пути,  связывала  два континента – Азию и Европу. Недаром в первоначальном проекте герба Асхабада предполагалось на щите под царской короной изобразить верблюжий караван и железнодорожный поезд как символы «отличительной черты и главного характера жизнедеятельности города».  . Железнодорожный вокзал, расположенный  в центре города, был символом всего далекого и захватывающего воображение.

Строить железнодорожные пути через пустыню нелегко: пески имеют особенность двигаться*. Для закрепления песков стали делать посадки тамариска* и саксаула.

*«При малейшем ветре гребни барханов начинали куриться, при более же сильном ветре контур местности моментально изменялся. Там, где был песчаный холм, образовывалась выемка, а на месте выемки нарастал бугор. Бывало, не успевали сделать полотно, как его тотчас же разрушало: выемку заносило, а насыпь выдувало» («Россия и Туркмения в XIX веке», из комментария к приказу по Туркестанской железнодорожной бригаде, Асхабад, 1909 год).

 У меня на даче остался горшок, в котором одно лето рос куст тамариска. Зиму он, естественно, не пережил. Но очень хотелось иметь в своей коллекции растение, известное с библейских времен. На этом кустарнике поселяются колонии тлей. Их выделения образуют белое сладкое вещество. Затвердев, оно опадает с веток. Это и была та «манна», которую упоминает Библия. Именно ее с ветвей тамариска собирали в пустынях Палестины.

* * *

Бороться и искать

В Ашхабаде мама продолжила работу по специальности, начатую в Башкирии. Согласно трудовому списку (были такие. А трудовые книжки введены постановлением Совнаркома только с 1939 года) ее трудовой стаж в 1936 году составлял шесть с половиной лет. Она была принята на работу учительницей начальных классов в ашхабадскую школу № 6. Эта русская школа (т.е. обучение велось на русском языке; были и туркменские школы) считалась лучшей в городе. Впоследствии я училась в этой школе с 5-го по 10-й классы. Алина тоже закончила эту школу.

Семье, где оба родителя работали,  нужна была помощь по дому. Бабушка, или как мы ее называли мама,  вплоть до 1963 года жила в нашей семье.  В 1963 году она уехала погостить к старшей дочери в Туймазу бабушка. Обратно она  уже не вернулась — буквально в первые месяцы гостевания  простудилась в банный день и умерла от воспаления легких.  От бабушки осталась швейная машинка «Зингер».  Приезжая в Ашхабад, я шила на ней и  джинсу, и тонкий батист – натяжение строчки была одинаково правильным. Не то что у современных машин, склонных чуть- что к образованию петель.  Если  на ней постоянно шить, она и сейчас была бы в ходу – вечный агрегат, как оказалось. Сейчас эта машинка используется у нас на даче как  элемент дизайна.

А тогда, в первые годы жизни в Ашхабаде,  бабушка строчила на ней  простыни с подзором из шитья и готовила пеленки – в семье ждали 2-го ребенка. (Кстати, остатки шитья тоже сохранились.) Вольная жизнь Риммы заканчивалась. К этому времени семья уже переехала на Пушкинскую улицу в один из глинобитных домов, объединенных общим двором. Кто видел телесериал «На солнечной стороне улицы», может себе представить, как выглядит типичный азиатский двор:  скамейки или топчаны, если позволяет место,  столы под навесами из виноградных лоз, печки или мангалы*. «Командовала» мангалкой бабушка.

* В книге, по которой поставлен сериал, Дина Рубина подробно описывает устройство «мангалки» — так мы ее называли. Отсылаю вас к этой книге – настоящему гимну Ташкенту. Писать эти строки меня  также вдохновила эта книга.  И еще – знакомство с Галиной Гукасьян, которая к своим 100 с лишним трудам по специальности прибавила рукопись воспоминаний.

Родители работали; Римму ожидала судьба няньки.  А двор манил своей свободой, играть было интереснее с мальчишками. Коротко стриженная, с набыченным хмурым взглядом – такой она запечатлена на фотографии той поры.

В путь, друзья,
Еще не поздно новый мир искать.
Садитесь и отталкивайтесь смело
От волн бушующих; цель — на закат
И далее, туда, где тонут звезды
На западе, покуда не умру.
Быть может, нас течения утопят;
Быть может, доплывём до Островов
Счастливых, где вновь встретим Ахиллеса.
Уходит многое, но многое пребудет;
Хоть нет у нас той силы, что играла
В былые дни и небом и землею,
Собой остались мы; сердца героев
Изношенны годами и судьбой,
Но воля непреклонно нас зовет
Бороться и искать, найти и не сдаваться.

Последняя строчка этого отрывка  поэмы Альфреда Теннисона была заглавной в первой записной книжке* Риммы. Она с детства интересовалась путешествиями, историей, археологией. Может, этому способствовал тот факт, что двор соседствовал  с краеведческим музеем, вернее с запущенной частью сада этого музея.  Попадали мы туда через дырку в заборе. Смутно помню (уехали оттуда, когда мне было 3 года) сумрак от густой зелени. А сквозь стволы финиковых (да, да!) пальм просвечивала красивая кирпичная кладка и мозаика на стенах здания. Ближе не подходили – гоняли сторожа.  Много позже я прочитала про этот музей, что он был создан в 1925 году и назывался «Туркменский государственный музей краеведения». Помимо исторического, здесь был также отдел изобразительного искусства, представляющий декоративно-прикладные изделия, графику и живопись.

* В последующих книжках эпиграфами были: «»Еще одну реку, переплывем еще одну реку» Д. Голсуорси; «Я лечу, я спешу по темной дороге» А. Грин и в последней: «Слепая ласточка в чертог теней вернется…» О Мандельштам.

Совсем рядом была настоящая, не музейная древность. В свое время мы, я и сестра Алина, провели немало времени на находящейся недалеко от дома, в самом центре города, земляной насыпи, которую называли «Горкой»*.  На самом деле это был памятник античности, там даже была табличка «охраняется государством».  Когда-то это был большой курган, но со временем только одна сторона осталась пологой, а другая была довольно крутой.  Одно время там был ресторан, который так и назывался «Горка». В то время еще раскопки на этом кургане не велись. Когда раскопали (уже в 50-е годы 20-го века),  то выяснилось, что на этом месте существовало поселение, начиная с  античности и до позднего средневековья.  А  для нас это было самое любимое  место для игры в «казаки-разбойники».

*В годы правления Туркмен-Баши («отца туркмен») этот археологический памятник,  свидетель  величия Парфянского царства (столица – городище Ниса, расположенное в 18 км от Ашхабада), видевший легионы Александра Македонского и Марка Красса, был сметен бульдозерами.

У Галины Гукасьян мерой оценки длины жизни выбрано количество мест работы (есть еще вариант, о котором она пишет, — подсчитывать прожитые годы по количеству зимних пальто, сношенных в течение жизни). Предлагаю свою оценку – по количеству записных книжек. У Риммы за период сознательной жизни их было четыре, в среднем одна книжка за 10 лет. Умерла она в 1995 году в возрасте 63-х лет в больнице Академии Наук в Ленинграде, куда ее, работающую в БАН (библиотеке Академии Наук) с большим трудом смогли поместить только уже в последние дни болезни (проклятые 90-е!).  Я  держалась за руку в тот момент, когда закончилась, с последней гримасой, исказившей ее лицо, жизнь моей сестры.

Артефакт №1

Переезд из помещения при госпитале на Пушкинскую улицу был связан с демобилизацией отца. Продолжалась его карьера по партийной линии. Теперь он уже заведующий домом партпроса (партийного просвещения) при Горкоме КПТ.  Мама тоже перешла работать в другую школу, № 15, т.к. в прежней школе произошло сокращение классов.

Интересно – рассказываю сейчас про жизнь родителей в Ашхабаде, но некоторые артефакты, как сейчас назвали бы, возвращают меня снова к Кушке. Таким артефактом стал  монументальный рельеф, появившийся в 1974 году на фасаде здания партпроса. Потом в этом здании был дом политпросвещения, еще позже — партархив и затем университет Марксизма-Ленинизма. Директором этого университета был в то время мой отец и оставался им до конца жизни. Барельефное изображение на всю стену представляет человеческие тела, исполненные  мощной пластики и выражающие экспрессию. Расположены они  на фоне гелей (орнаментов) национальных туркменских ковров. Выполнено все это в стиле, несвойственном соцреализму. Отец откровенно смеялся над украшением фасада здания, автор которого, так мне слышалось в его рассказах об этом рельефе, неизвестен. На самом деле он называл Эрнста Неизвестного, скульптора с мировым именем.

Сам Неизвестный ставил работу в Ашхабаде в один ряд с аналогичными заказными работами, ставшими   одной из  причин его вынужденной миграции на Запад. Решение о создании рельефа было принято  «на самом верху» — 1-м секретарем ЦК Туркмении (тогда им был М. Гапуров). Заказ на выполнение проекта Неизвестный получил от своего друга — главного архитектора Ашхабада (в те годы им был народный архитектор СССР А. Р. Ахмедов). Но Неизвестный столкнулся с сопротивлением так называемого «среднего звена». Вот его  слова    из одного интервью: «… как это саботировалось местным, как бы художественным фондом: не было стены, на которой должен был быть сделан рельеф, не было глины, не было рабочих, ничего не было, и только моя оголтелость и работоспособность, и то, что у меня был подготовлен свой штат людей, дали возможность выполнить эту работу в срок». И в другом разговоре: «Если я сделаю еще хоть одну работу, как в Ашхабаде, я просто умру». Так что имя автора барельефного украшения  моему отцу было, конечно, известно. Как было бы ему интересно еще и узнать, что Эрнст Неизвестный был в 1943 году в Кушке!

Военные учебные заведения, которые создавались во время войны как кратковременные курсы для подготовки младших лейтенантов, в большинстве располагались в Среднеазиатских гарнизонах. Объясняется это тем, что погодные условия регионов, позволяли круглогодично, днем и ночью, проводить полевые занятия. Большинство курсантов не имели даже подготовки рядового бойца. Поэтому в такой короткий срок (6 месяцев)  была втиснута еще и солдатская выучка. В Кушке функционировало Туркестанское стрелково-пулеметное училище (ТСПУ). Эрнст Неизвестный был курсантом именно этого училища. Позже Неизвестный говорил: «…на самой южной точке России стоит крест, на котором было написано черной краской (хотя все время смывали, но как-то восстанавливалось) — «Здесь медленно умирал я душою и телом». О себе я не могу сказать, что я умирал душою, и особенно телом. Совершенно неожиданно мальчик (домашний мальчик, из Мандельштамовского и Пастернаковского духа, а мама моя была невестой Заболоцкого, поэтому она наизусть запоминала его стихи) оказался почему-то приспособленным к армейской службе. Я там не страдал, как страдают интеллигенты. Наоборот, я вписался, как лихой парень в курсантскую службу. И до сих пор, может это кровь предков, если верить в это, потому что все мои предки были солдатами, по линии папы. И вся семья, со стороны папы, были белогвардейцами и солдатами».

С достоинством переносил Неизвестный все тяготы военной учебы, которая могла быть осложнена по причине  его национальности. Но сложилось так, что в 50-е годы гарнизон в Кушке отличался непропорционально большим количеством офицеров-евреев. Командовал кушкинской дивизией тоже еврей — генерал-майор Симон Давидович Кремер, Герой Советского Союза. «Видимо, собирали евреев в то жаркое местечко специально. Уж не затем ли, чтобы потом удобней было отправить в другую ссылку — полярную?» — таково предположение одного из офицеров, получившего после отличного окончания военного училища распределение в Кушку (явно несправедливое —  сработал 5-й пункт).

Не поверите, но взводным у Неизвестного был  Дима Сидур —  тоже еврей и впоследствии известный советский скульптор! Это знакомство, а также величественный крест над крепостью, одно из первых скульптурно-архитектурных сооружений, врезавшееся в юношескую память Неизвестного — студента Ленинградского художественного училища в предвоенные годы — возможно, определили  стезю будущего мастера.  Во всяком случае, он говорил позже, что годы, проведенные в Туркмении, не прошли для него даром. Здесь он острее ощутил бесконечность жизни, благодаря отношению туркмен к смерти, как к высшему и бесконечному началу.

Я не настолько знакома с мировоззрением туркмен, чтобы оценивать слова Неизвестного. Вот бы сейчас поговорить на эту тему с отцом! Хотя «философические» рассуждения он не очень признавал и постоянно иронизировал над своим коллегой по Университету «евреем Сосонкиным» — преподавателем философии.

*  *  *

Добровольно-принудительно

Однако, возвращаюсь к переезду из Кушки в Ашхабад. Семья Ромашевых с момента переезда в Ашхабад поселилась в районе города, который находился за железнодорожными путями.  Адрес характерный для тех мест:  1-й Тепловозный поселок, группа 3, дом 23.  Помню «худющего» и хрипло говорящего дядю Сашу (мужа тети Тани), всегда встречающего нас в  одних трусах. Помню, что принимались делать что-то вроде шашлыков, пили пиво. Вспоминали Башкирию, жалели Настю (Анастасию). Она осталась одна с дочкой Маргаритой.  Муж у нее умер от туберкулеза. Теперь были опасения за здоровье  Риточки.  Уже возили ее «на кумыс».

У дяди Саши было много родственников, часто кто-то из них присоединялся к застолью. Но уже чувствовалось небольшое отчуждение между семьями сестер Татьяны и Зинаиды, как говорят, «на почве» социального расслоения.  Шумливый, любящий выпить Александр, задирал отца, заводил споры. Паровозы он уже не водил, работал в железнодорожном депо. С отцом их соединяла, кроме родственных связей, общая страсть к охоте. И у того, и у другого был целый арсенал ружей, недосмотр за которыми стал причиной трагедии в семье Ромашевых. Но об этом – потом.

Татьяна была учительницей, как и мама. Но, мне казалось,  свою работу не любила, говорила о ней с раздражением. Мама, напротив, с удовольствием работала, и вела активную общественную жизнь – всегда была профоргом. Дело это было не очень легким, так как в ее обязанности входило распространение подписки на прессу и облигации государственного займа среди работников школы.  При этом нарушался главный принцип распространения  — добровольность.  Мама отчитывалась по этой деятельности перед директором школы. И хотя она всегда пользовалась расположением непосредственного начальства (как говорила моя мама, —  безусловная кокетка, — она работала только в тех школах, где директором был мужчина, т.е. было на кого воздействовать своими чарами), было еще начальство повыше.  Невыполнение плана не признавалось. Кампания проходила со слезами и жалобами.  Ничего не оставалось другого, как самим (директору и профоргу), приобретать большую часть, рассчитанных на всю школу, облигаций.  Если учесть, что и отец  как партийный работник облагался повышенным «оброком», облигаций в семье скопилось много. Я читала потом, что во время денежной реформы 1947 года происходил обмен облигаций из расчета за 3 рубля 1 рубль. Но разговоров об  этом я  не помню.  Даже если это было, облигаций в семье было на очень большую сумму. Хранились они все в том же сундуке, в планшете отца, оставшемся со времен военной службы. (Сейчас у меня в этом планшете хранятся документы прошлых лет, на которые я ссылаюсь и которые цитирую.)

Со временем народ разуверился в возможность получить с государства долг. Кто-то хранил облигации, как в нашей семье, а кто-то … Римма рассказывала, как сама видела на Васильевском острове разносимые ветром от ближайшей помойки  облигации. Так – выбрасывали как бесполезные бумажки – поступали многие.  В начале 80-х годов заговорили о возможности постепенного  (по годам займа) обналичивания облигаций.  После смерти мамы (1986 год) мы разделили поровну  облигации на троих. Скоро, действительно, облигации стали принимать.

Но вот в одну игру с  государством мама играла добровольно, охотно и  до конца своей жизни.  Это – денежно-вещевая лотерея. Когда в 1956 году появились лотерейные билеты, я долго не могла поверить, что за 3 руб. можно выиграть вещь, стоящую гораздо больше. До меня, как говорится, «не доходило», что лотерея – это очень выгодное для государства мероприятие.   Лотерея 1956 года была первой после войны и проводилась с целью  сбора средств для проведения Всемирного фестиваля молодежи.  Мой муж Володя был во время фестиваля  в Москве, события этих дней  произвели на него большое впечатление. До сих пор у нас хранится косыночка с символикой фестиваля – белые голуби и слово «мир», написанное на разных языках.   В Интернете много воспоминаний людей о том, что происходило тогда на  улицах Москвы. Володя рассказывал, как протягивали руки к открытым окнам автобуса, в котором ехали израильтяне. Многие хотели  до них дотронуться.

Вот такие разные события из того времени, хотя они оказались связанными друг с другом, запомнились нам с мужем. А мама потом покупала билеты всех лотерей — появились книжные, художественные, спортивные; охотно соглашалась брать часть сдачи билетами.  Билеты вкладывались в письма к нам, дарились на праздники.  Было несколько выигрышей. Но крупных, кажется, среди них не было.  Так что, фраза из фильма «Гений» — Я в азартные игры с государством не играю-  это не про маму. Скорее,  она  могла быть героиней  диалога из фильма «Москва слезам не верит» :

 - Я вот всегда лотерейный билет покупаю!

 – Ну и как, выиграла что-нибудь?

– А как же! Два раза по рублю!»

*  *  *

«Комсомол шан шохрады …»

Как я уже говорила, мама имела достаточный стаж учителя  к моменту переезда в Ашхабад. Поэтому, с введением персональных званий для учителей (в 1936 году) мама получила Аттестат на звание учителя начальных школы. Стаж был необходимым условием получения звания. Видимо, мама получила звание одной из первых, потому что номер выданного ей документа всего лишь «10». Это довольно солидные «корочки», содержание которых представлено на двух языках – туркменском (на правой стороне) и русском (на левой).  Графика туркменского алфавита тогда была представлена латиницей с включением дополнительных букв для обозначения звуков, присущих этому языку. Например, гласная буква c-звук «эа».  Это типичная графема языков тюркского направления, к которому относится и туркменский язык. Также были включены  буквы с диакритическими (надстрочными, подстрочными и т.п.) знаками. Они относятся к согласным буквам. Еще присутствовал  мягкий знак. В соответствии с этим в мамином аттестате  месяц выдачи документа  — сентябрь — выглядит как sentjabr, а само звание учителя – «mektep mugallьkib adьna lajьkldьr».  Смогли прочитать?

До 1929 года туркмены пользовались арабским алфавитом.  Как это выглядит мне предоставилось увидеть на мамином Удостоверении личности, выданным ей в 1928 году в Уфе (Башкирия).  Там тоже использовалась арабская графика для алфавита.  Выглядит очень красиво!

А туркменскую письменность в 1933 году перевели на кириллицу. Интересно, что туркмены, живущие в дальнем зарубежье, так и пользуются письменностью на основе арабской графики.

В свое время я «покорила» своего будущего мужа Володю прочтением стихотворения на туркменском языке. Звучало это так:

«Комсомол шан шохрады

Йереды дуньё

Багт учин герешди ман

Бахрыман халкё»

Ну, в общем скорее экзотично, чем благозвучно. С детства помню легенду-анекдот о происхождении туркменского языка: «Аллах раздавал языки с Дерева языков, когда дошла очередь до туркмен, им достались корни, которые со скрежетом извлекались из земли». Помню, как звучала с телевизионного экрана речь Настасьи Филипповны в дублированном на туркменский язык фильме «Идиот». На жесткую экспансию в исполнении артистки Юлии Яковлевой накладывалась гортанность местного языка. И этот смех: «Ха-ха-ха»… Жутковато! Знаю, что подобные впечатления были и у слушателей оперы «Евгений Онегин», поставленной в Театре оперы и балета имени Махтумкули на туркменском языке.

Тема создания алфавитов для младописьменных (недавно получивших письменность) языков  и выбор графической основы для них необычайно увлекательна.  С образованием СССР  много подобных задач пришлось решать лингвистам  в 20-30-х годах XX века. В Туркмении с приобретением независимости снова вспомнили о  латинской графике. С 2000-го года, опять-таки с подачи Туркмен-баши,  осуществляется  переход на нее.  По впечатлениям из Интернета дается это жителям Туркменистана с трудом.

Возвращаюсь к  упомянутому выше  маминому удостоверению личности. После победы советской власти паспортная система была отменена. В 1918 году были введены обязательные трудовые книжки, с более чем выразительным лозунгом на обложке «Не трудящийся да не ест!», которые, так не называясь, фактически были паспортами. Кроме того в качестве документов, удостоверяющих личность, использовались также метрики и разные мандаты. Вот таким мандатом и было мамино удостоверение, выданное ей в связи с командировкой в фольклорную экспедицию. Настоящая паспортная система была введена в СССР в конце 1932 года. Так что известные со школьных времен «Стихи о советском паспорте» В. Маяковского, написанные в 1929 году, посвящены паспорту международному и не имеют отношения к паспортной системе, установленной в 1932 году.

Трудовые книжки настоящего образца появились, как я уже писала, в 1939 году. Существует версия, что их форма  позаимствована  у Германии. Но была добавлена обязательная запись о причине увольнения. Во многих странах нет такого понятия трудовая книжка, а если есть – то без этой записи.

У нас — я это вижу по процессу перманентного устройства на работу моего сына — трудовые книжки перестают играть роль при приеме на работу. Интересно, а как без них будет происходить начисление пенсии?

*  *  *

Колыбельная для меня

Сама того не ведая, я в младенчестве была свидетельницей обучения одного из оперных кадров для Туркменского государственного театра оперы и балета. Дело в том, что в одном из домов, где жила наша семья, мы имели общую с соседями веранду. Сосед, совсем молодой туркмен, учился в оперной студии в Ашхабаде. А дома «делал уроки». «Бяшимка, сделай перерыв! Пуська (Пуся, Пуська – это мое домашнее имя) никак не может заснуть!» — молила моя мама. Но студент был очень трудолюбив, и я так и засыпала под «Куда..Куда..Куда вы удалились…» (пел, естественно, тогда на русском).

В каком-то 60-м году я была в Москве, когда там проходила декада литературы и искусства Туркменской ССР. Декады и дни искусства  проводились тогда для каждой республики. В такой форме осуществлялся обмен творческим опытом. Концерты и спектакли проходили в Колонном зале  Дома союзов.  Декада обычно завершалась торжественным заключительным концертом во Дворце съездов. Я была на этом концерте и там услышала со сцены знакомую арию Ленского. Пел мой бывший сосед — Бяшим Артыков.  Он закончил Московскую консерваторию, поступив  в 1946 году  на отделение сольного пения. По сведениям 1967 года он работал в оперном театре Ашхабада. Дальнейшая его судьба мне не известна.

В оперной студии Ашхабада с 1936 по 1938 год работал художественным руководителем, режиссером Леонид Леонидович Оболенский. В Ашхабад он попал, спасаясь от ареста по обвинению в формализме в фильме «Кража зрения», в котором он участвовал как режиссер – постановщик на студии «Межрабпомфильм» (позднее — киностудия им. Горького).  Как актер  Оболенский снялся в 38 фильмах, был признанным королем «эпизодов»*.

*Мне он запомнился в роли католического священника в фильме «Красное и черное».

В 1937 году он пригласил для работы в оперной студии композитора Адриана Григорьевича Шапошникова. Здесь Шапошниковым  была создана первая туркменская опера «Зохре и Тахир», с постановки которой и открылся Туркменский театр оперы и балета.

Для балета кадры Туркменского театра оперы и балета* готовились в хореографическом училище им. Вагановой в Ленинграде. Приезжали комиссии оттуда и отбирали детей по признакам, обеспечивающим в будущем профессиональный успех. Одна из таких учениц, не выдержавшая по состоянию здоровья обучения в училище, вернулась в Ашхабад и училась в нашем классе. Мы смотрели на нее как на марсианку. Учеба ей, правда, давалась с трудом – сказывалось предпочтение урокам хореографии в училище перед другими предметами.

* Что же касается современного состояния балета, то Туркмен-баши, высказав по национальному телевидению свою нелюбовь к балету, тем самым ликвидировал его. Вот его слова: «Как можно привить туркмену любовь к балету, если у него в крови нет балета?… Я не понимаю балет, зачем он мне?»

Вообще же, туркмены талантливо артистичны. Дома у нас восхищались артисткой Соной Мурадовой.  Она работала учительницей после окончания ашхабадского педтехникума, была участницей самодеятельности, потом стала заслуженной, затем народной артисткой ССР, директором Туркменского театра драмы имени Молланепеса.

*  *  *

Артефакт №2

Недавно прочитала воспоминания Е.С. Булгаковой  — последней жены М. Булгакова. Нижеследующие записи в этих воспоминаниях  относятся к 1933году:

«Вечером — звонок Гаврилова, режиссера из Ашхабада. С этим было так: пришла как-то телеграмма из Ашхабада — дайте «Турбиных».

— Пьют, наверно, вторую неделю.

— А, может, послать?

— Ты с ума сошла.

Опять — телеграмма.

— Я пошлю ответ — пусть пришлют две тысячи за право постановки. А вдруг…

— Можешь. Даже двадцать две. Ведь они все равно прочитать не сумеют, голубчики.

Пришли две тысячи. Послала экземпляр.

— Ну, ясно, заметут их. Эх, втянула ты меня в историю.

Через несколько времени — телеграмма — приглашают на премьеру — 17 марта.

А теперь вот звонит — в Москве.

15 сентября.

Около 11 часов вечера появился Гаврилов. М. А. не было дома. Мы разговаривали с Гавриловым через окно (которое во дворик выходит), он не входил. Привез программу «Турбиных» в Ашхабаде. Спектакль шел, кажется, тринадцать раз. Говорит, хороший состав, некоторые роли — лучше, чем в Москве. Потом в газете яростная статья. Вскоре его вызвали в ответственное место. Прямо, говорит, шел, трясся, вдруг какие-нибудь неприятности по поводу «Турбиных»*.

— У вас идет булгаковская пьеса?

Он задрожал.

— Так вот, мы хотим ее посмотреть. Нас — двенадцать товарищей.

Ожил.

Тем не менее, вскоре сняли. А у них уже было приглашение в Баку на двадцать спектаклей и еще куда-то, кажется — Тифлис, тоже двадцать».

* А хроника московской, вернее, МХАТовской судьбы спектакля «Дни Турбинных» такова:

- легендарная премьера 1926 года, которая создавалась при непосредственном участии писателя и стала своеобразной «Чайкой» для второго поколения Художественного театра – Николая Хмелева (Алексей Турбин), Михаила Яншина (Лариосик), Веры Соколовой (Елена), Марка Прудкина (Шервинский);

- спектакль снят с репертуара в апреле 1929 года с обвинениями  в мещанском и буржуазном настроении, пропаганде белого движения;

- возобновлен в феврале 1932 года и просуществовал до июня 1941 года.

Разрешение на возобновление спектакля исходило от самого Сталина, хотя ему принадлежат такие слова: «Дни Турбиных» — «антисоветская штука, и Булгаков не наш». Так что, до сих пор  остается неизвестным реальное отношение Сталина к этому произведению.

Недавно прочитала, что  о  вальсе Дунаевского из «Половчанских садов» (пьеса Л. Леонова) она (Е.С. Булгакова) сказала: «Ему место не там, это — вальс Турбиных».  Я сейчас скачала этот вальс из Интернета и восхитилась точности ее слов:  в этом вальсе И. Дунаевскому потрясающе удалось  выразить ностальгическую грусть по старым прошедшим временам, когда уют домашней жизни, любовь и согласие в семье спасали людей от житейской смуты и социальных потрясений.

Кто такой Гаврилов (режиссер?) из Ашхабада, мне не удалось выяснить, хотя я с такой частотой и быстротой «насиловала» Яндекс (система, осуществляющая в том числе поиск нужной информации в сети Интернет), что наступил момент, когда в продолжении поиска в Интернете мне было отказано до тех пор, пока я не введу со своего компьютера предложенный мне на экране буквенно-цифровой код. Картинка с кодом сопровождалась объяснением: хотим, мол, убедиться, что вы – живой человек, а не программа-робот.

*  *  *

Раз уж начала писать про искусство — возвращаюсь к драматическому театру в Ашхабаде. Критика 1960-х годов писала, что лучшего Хлестакова в исполнении артиста этого театра Алты Карлиева на советском пространстве невозможно было сыскать.  Кстати,  Карлиев – это тот самый человек,  имя которого дано киностудии  «Туркменфильм».

Вся страна знала фильм этой студии «Далекая невеста». Это комедия с простым сюжетом:

Донской казак Захар, потерявший во время войны родных, приезжает со своим другом Керимом в Туркменистан и надеется на то, что его невеста — знатная крановщица Гюзель, которая приезжала к ним на фронт и сейчас живет в соседнем колхозе — быстро отзовется на их приезд. Но почтальон что-то напутал и Гюзель — в неведении о своем возлюбленном… А тем вpеменем отец друга (он же и председатель коневодческого колхоза) сватает ему достойную ударницу-красавицу Джамал, не подозревая о любви к ней собственного сына…

Даже если вы не смотрели фильм «Хитрость старого Ашира» -музыкальную кинокомедию из жизни в туркменском колхозе (У старого Ашира молодая красивая дочь и целая очередь джигитов, желающих взять её в жены, но кто станет ее избранником — решать хитрому Аширу), то не могли не слышать песни из этого фильма. Их исполняет  Рашид Бейбутов.  Они, по нынешнему выражению, стали хитами всех времен и народов. Вспоминаете?- «Только у любимой могут быть такие необыкновенные глаза» и «Песня первой любви в душе до сих пор жива. В песне той о тебе все слова». Простите, но что-то слезы наворачиваются на глаза. Это ведь песни моей первой школьной любви.  Да и у вас, наверное.

В годы войны в Ашхабад была эвакуирована киностудия  Довженко.  Здесь в 1943 году Марк Донской снял фильм по роману Ванды Василевской «Радуга», который стал известен всему миру. Вот как пишут об этом фильме:

«С особой силой тема народных страданий воплотилась в фильме Марка Донского «Радуга» по повести Ванды Василевской. У писательницы есть поэтичный образ зимней радуги, редкого явления природы, по народному поверью обозначающему надежду, счастливое знамение. Над замершим в отчаянии, оккупированным фашистами селом висела в небе радуга.

Впечатление, производимое «Радугой» на сторонних, иностранных зрителей, было сродни шоку. Между тем советских людей, современников событий, «Радуга» сразу ошеломила иным: будничностью того запредельного, кромешного ада, в котором живет украинское село, — война стала обыденностью. Село сковано льдом, засыпано снегом. Хаты обросли сосульками. Нестерпимо жаль, что тогда лента не могла быть снята в цвете, каким символическим в своем свечении смотрелся бы над белизной земли спектр зимней радуги!

Но это царство льда и снега было создано в Туркестане, в пустыне, в ашхабадскую жару, с помощью нафталина и стекла. Уже съемки можно считать подвигом».

* Писали, что фильм вызвал слезы из глаз Рузвельта.

Считается, что присутствие студии Довженко в Ашхабаде оказало большое влияние на Туркменфильм.  Но туркменская студия  сама к тому времени уже имела имя.

* * *

«Кто клеймен был статьею полсотни восьмою…»

Если придерживаться хронологии в моей «летописи» (я дошла до 1938 года), следующими свидетелями жизни моих родителей надо назвать вот эти справки. Невзрачные на вид, написанные на обычной бумаге (некоторые на листках из школьной тетрадки), но бесконечно ценные. Их цена – жизнь моего отца, а значит,  и жизнь всех членов его семьи.   Рука не поднимается писать об этом. Но как обойти молчанием те страшные события в жизни страны, не прошедшие стороной мимо нас? Как не рассказать о спасении, которое  принесли эти бумаги?

Впрочем, пусть говорят документы.  Сначала – приказ № 00447 наркома внутренних дел Ежова .  Даю из него вырезки, касающиеся распоряжений по Средней Азии.

Оперативный приказ народного комиссара

внутренних дел С.С.С.Р. № 00447

об операции по репрессированию

бывших кулаков, уголовников

и др. антисоветских элементов.
30 июля 1937 года.

[…]

В соответствии с этим ПРИКАЗЫВАЮ — С 5 АВГУСТА 1937 ГОДА ВО ВСЕХ РЕСПУБЛИКАХ, КРАЯХ и ОБЛАСТЯХ НАЧАТЬ ОПЕРАЦИЮ ПО РЕПРЕССИРОВАНИЮ БЫВШИХ КУЛАКОВ, АКТИВНЫХ АНТИСОВЕТСКИХ ЭЛЕМЕНТОВ и УГОЛОВНИКОВ.

[…]

[…] В УЗБЕКСКОЙ, ТУРКМЕНСКОЙ, ТАДЖИКСКОЙ и КИРГИЗСКОЙ ССР ОПЕРАЦИЮ НАЧАТЬ С 10 АВГУСТА с. г.

[…]

Утверждается следующее количество подлежащих репрессии:

 Туркменская ССР

             Первая категория        Вторая категория           ВСЕГО
                    500                  1500                    2000

Этот приказ   устанавливал для каждой республики и области  лимиты по первой и второй категориям. Первая вела на расстрел, вторая — на высылку. И то и другое предписывалось проводить без суда и следствия по решению внесудебных органов — «троек», состоявших из председателя областного или республиканского комитета коммунистической партии, начальника местного НКВД и главного прокурора.

О том, что отец взят на подозрение, а, значит, вероятнее всего, разделит судьбу своего арестованного друга, предупредил его один из работников НКВД Туркмении. Назвал причины предстоящего ареста: 1) национальность (поляк); 2) обвинение в шпионаже. Выполнить «нормы», установленные приказом №00447, в основном за счет «раскулачивания» как это было в других регионах, в Туркмении не представлялось возможным. Здесь коллективизация еще не была осуществлена повсеместно (было большое сопротивление этому процессу). Но Туркмения -  пограничная территория и ее  население в структурном отношении было таково, что живущие по обе стороны границы были тесно связаны в этническом и религиозном отношении. Границу в этих местах всегда было трудно контролировать, т.к. имелись труднопроходимые горные и лесные участки. Поэтому, обвинение в шпионажа было здесь  очень распространено.

Про национальность – поляк – и говорить нечего. В п.п. 3 приказа Ежова №00485 прямо указываются те, против которых надо провести массовые операции: «Перебежчики из Польши, независимо от времени перехода их в СССР».

Усугублялось положение тем, что в жизни отца был период, в котором отцовское местожительство не было подтверждено документально. Не было ни одного родственника, который мог бы подтвердить пребывание  отца в этот период на территории страны хотя бы устно. Так вот какой-то человек из НКВД предупредил о грозящем отцу аресте и направил его в поездку, чтобы тот мог привезти недостающие документы. Такую ответственность мог взять на себя только сам нарком внутренних дел Туркменской ССР. Отец, рассказывая о событиях тех дней, называл русскую фамилию. Значит, это мог быть либо Монаков С.Ф.* – он находился на этой должности с января 1938 года по август 1938. Либо это Борщев Т.М. Он возглавлял республиканский НКВД после Монакова до 1941 года.

Без всякой надежды на сохранение архивов, отец поехал в места расположения детдомов, в которых он воспитывался. И привез вот эти справки:

Справка

Настоящая выдана тов. Масловец Дмитрию Федоровичу в том, что он обучался в молвитинской школе с 1918 года по 1923 год и переведен в 4 класс.

Обучаясь в школе тов. Масловец являлся воспитанником Буйского детского дома (с. Молвитино).

Что и улостоверяется.

Директор               (подпись)

Секретарь              (подпись)

Справка заверена печатью молвитинской средней школы Молвитинского района Ярославской области

 Дата  — 7 сентября 1938 года.

Справка

Дана настоящая т. Масловец Дмитрию Федоровичу в том,
что он действительно воспитывался в Костромском
детском доме им. Комсомола с 1923 по 1927 год.

Зав. Гороно                     (подпись)

Инспектор опеки            (подпись)

Справка заверена печатью Костромского отдела народного образования.

 Дата – 10 сентября 1938 года.

Скорее всего, справки не спасли бы отца. Но начиналось сворачивание операции по репрессированию. К сентябрю 1938 года основная задача репрессий была выполнена. В октябре 1938 были распущены все органы внесудебного вынесения приговоров.  Таким образом, отец избежал ареста.

В ходе проведения операции по репрессированию, были превышены и сроки проведения операции (по приказу на нее отводилось 4 месяца) и масштабы. Этим воспользовалось партийное руководство страны для того, чтобы переложить всю ответственность на органы НКВД. Вот что пишет в своих воспоминаниях Дмитриий Шепилов (тот самый «и примкнувший к ним», кстати, уроженец г. Ашхабада): «А потом Сталин на полном ходу останавливает движение кровавой ежовской мясорубки, приносит в жертву своего фаворита и выступает как спаситель партии и отечества от ежовского произвола. Ежов предан анафеме. Но тайно, без огласки. Мавр сделал свое дело, мавр может уйти».  Есть версия, что сам термин «ежовщина» был запущен из сталинского кабинета.

Выяснилось, что наиболее крупное «злоупотребление» в ходе проведения операции по репрессированию в 1937-1938 годах было в Туркмении. Была назначена комиссия, и вот  цитата из книги «Государство против своего народа (справочное издание)»:

«После Большого террора только одна комиссия была послана на места в Туркменистан, чтобы провести проверку злоупотреблений в период «ежовщины». В этой маленькой республике (1 300 000 жителей, 0,7% от населения СССР), 13 259 человек были приговорены «тройками» с августа 1937 по сентябрь 1938 года в рамках одной только операции по «ликвидации раскулаченных, преступных и других антисоветских элементов». Из них 4037 человек были расстреляны. Зафиксированные Москвой квоты составляли: 6277 (общее число осужденных) и 3225.расстрелов».

Из материалов этой назначенной в 1939 году комиссии стало известно, что здесь без письменной санкции центра тройкой были приговорены почти 7 тыс. человек. Наблюдалось  выдвижение НКВД в ходе выполнения операции на передовые позиции, даже выше партии. Выявилось, что действия членов троек, особенно если они годами работали в одной и той же региональной «связке» и следовали одинаковым курсом (репрессий), были трудно контролируемы сверху.

Вот только небольшой фрагмент уникального документа – отчета комиссии, расследующей ход и методы проведения репрессий в Туркмении:

.

Из совершенно секретного доклада Прокурору СССР
М.И. Панкратьеву

и Главному военному прокурору РККА
П.Ф. Гаврилову

о результатах проверки проведения массовых
операций в Туркмении.

23 сентября 1939 г.

 [...] Массовые аресты аппаратом НКВД ТССР начали производиться с августа месяца 1937г., т.е. с момента введения в действие приказа НКВД СССР № 00447 [...].

[…] после ареста арестованный попадал на «конвейер», подвергался избиению и «давал» показания по заказу следователя [...].

[…] «конвейер» состоял в том, что в специально отведенное помещение ставились лицом к стене десятки арестованных, которым специально назначенный дежурный по «конвейеру» не давал спать и ложиться до тех пор, пока они не согласятся дать показания, требуемые следователем. «Упорствующие» арестованные на «конвейере» подвергались также избиениям, заковыванию в наручники или связыванию. Установлено весьма большое количество случаев, когда арестованные выдерживались на «конвейере» по 30–40 суток без сна [...].

Военный прокурор войск НКВД

Туркменского погранокруга,

военный юрист 1-го ранга

Кошарский

Не буду приводить другие ужасные подробности проведения массовых арестов (облавы на рынках, организованный поджег, чтобы обвинить всех жителей близлежащих улиц, аресты почти полностью всей греческой диаспоры) и издевательств над арестованными, приведенные в этом отчете. Про «конвейер» я слышала от отца. При таких обстоятельствах погиб, не выдержав этих изуверств, его друг.

Началась вторая волна репрессий, но теперь уже против исполнителей операции. Это видно из приведенных ниже сведений о судьбе руководителей республики и комиссаров НКВД в эти годы:

Зверев Ю.Л., нарком внутренних дел с  09.07.37. Снят с должности 20.07.37, расстрелян 1938 году.

Нодев О.Я. (председатель тройки), нарком внутренних дел с  30.07.37, арестован 17.12.37, расстрелян в 1938 году.

Мухамедов Анна, 1-й секретарь ЦК КП(б) Туркмении с 1936 года, арестован в октябре 1937 г, расстрелян.

Анна — Мурадов Ташли, прокурор республики. Назначение в «тройку»: приказом НКВД № 00447 от 30.07.37. Расстрелян в 1938 году.

Чубин Я.А., 1-й секретарь ЦК КП(б) Туркмении с октября 1937 года по ноябрь 1939, переведен в Курск. В 1939 году осужден, в 1953 году освобожден.

Монаков С.Ф.* (председатель тройки), нарком внутренних де, исх. ш/т НКВД № 52754 от 27.12.37, снят с должности 10.07.38, арестован в сентябре 1938 года, расстрелян в 1939 г.

Борщев Т.М.., нарком внутренних дел с июля 1938 г, в 1941 году переведен в Свердловск.

* О его судьбе стало известно только в 1950 году. До этого родственникам сообщали, что он умер в заключении от болезни.

Т.е. в июле 1937 года уже шла кампания арестов партийно-советской номенклатуры.  Именно этим объясняется текучесть состава троек. К моменту выхода приказа НКВД СССР № 00447, окончательно утвердившего их состав накануне начала массовых казней, в Туркмении как и в ряде других регионов в тройках были проведены замены из-за арестов или отстранения от должностей уже назначенных членов. Поэтому в разделе приказа НКВД № 00447, где приводился персональный состав троек, появились фамилии новых людей, ранее не прошедших утверждения на Политбюро ЦК ВКП(б). Но и после выхода приказа НКВД № 00447 составы троек продолжали меняться из-за перемещений их членов на другую работу или, что было гораздо чаще, арестов. Так что те, кто были утверждены до 30 июля 1937 г. и смещены до этой даты, попросту не успели принять участие в вынесении внесудебных приговоров.

Чисто мои предположения:  с Монаковым, до 1938 года майором Главного Управления ГБ Ашхабадской железной дороги,  отец мог быть знаком через Александра, мужа Татьяны. Скорее всего, их связывало общее увлечение – охота.  Монаков уже не обладал своими большими полномочиями в то время, когда отец поехал за справками. Но, безусловно, располагал информацией и мог предупредить. По датам развития событий спасителем нашей семьи мог бы быть Борщев Т.М. * Но он только с июля 1938 года переехал из Азербайджана и вряд ли был знаком с отцом.  В общем, следы потерялись …

* Через Интернет проследила дальнейший путь Борщова. В Свердловске работал начальником  УНКВД  Свердловской области. Был награжден орденами и медалями. Но в 1948 году был снят с должности за злоупотребления во время проведения денежной реформы. Затем работал в Азербайджане, но был уволен из органов МВД после ареста Берии и в 1954 году лишен звания генерал-лейтенанта. В 1955 году арестован, В 1956 году расстрелян.

Я как-то спросила маму: «А если бы отца арестовали, ты бы, как жена врага народа, отказалась от него?». «Да», — ответила мама. «Ведь у меня на руках была Римма, бабушка и вот-вот должна была родиться Алина».

Ну, во-первых, как известно история не имеет сослагательного наклонения. Так что, неизвестно как было бы на самом деле. По каналу «Культура» прошла передача про авиаконструктора Яковлева А. Он отказался от своей первой жены – Лидии Рубинкиной, как только узнал, что арестован Рудзутак Я.Э.*, в семье которого она с детства воспитывалась. Он это сделал ради возможности заниматься любимой работой. Так у  вас поднимется рука бросить камень в мать, защищающую своих детей?

* в официальной биографии указывается в качестве единственной жены Яковлева – летчица Екатерина Медникова , которая на самом деле является второй женой конструктора.

Рудзутак Ян Эрнестович  - пред. ЦКК ВКП(б) и нарком Рабоче-крестьянской инспекции СССР.

В Центральной клинической больнице  им. Пирогова г. Ашхабада (в народе ее называли Красный Крест) мама родила 22 октября 1938 года Алину. Она была названа мамой по имени одной из героинь «Евгения Онегина» — любимейшего романа. Миниатюрное издание его 1944 года я часто видела в руках мамы, когда она вечерами ждала возвращения отца с занятий Вечернего Университета Марксизма-Ленинизма. Этот томик сейчас стоит у нас дома за стеклом. Через 4 года здесь же родилась и я.  Жизнь семьи продолжалась. 

*  *  *

«Не тратьте время зря, это материал, из которого состоит жизнь»

Мне всегда казалось, что рай должен быть чем-то вроде библиотеки.
Хорхе Луис Борхес 

Чтение как образ жизни

Я писала раньше, что с Алиной мы существовали довольно дружно за исключением некоторых моментов. Так вот эти моменты  — это борьба за первочтение очередной принесенной отцом книги. Особенно если это был долгожданный том библиотеки приключений или сочинений Жюль Верна. Тут уж было настоящее сражение. Мы вцеплялись в волосы, валтузили друг друга, стараясь перехватить желанную добычу. Отец посмеивался над нами, но и сам почти немедленно приступал к чтению очередной новинки, пополнившей его библиотеку.

Читали мы много. Самые любимые книги -  перечитывали.  Я очень любила «Девочку из города» Воронковой. На всю жизнь впечатлила сцена купания девочки-беженки в печке, которая топилась по-черному. Читая другую книгу, очень переживала за белого кота, которого мальчик сдал в ломбард в залог. А вот названия книги не помню. Кажется, это даже была какая-то классика. Сильное впечатление оставил «Слепой музыкант» Короленко. Кстати, недавно на даче перечитала эту книгу и была поражена и восхищена передачей писателем ощущений слепого ребенка от буйствующей природы в весеннюю пору.

Ну, и конечно «Хижина дяди Тома». Это про нас писал Сергей Михалков в стихотворении, описывающем реакцию детской аудитории на спектакль по этой книге, а именно – на сцену с продажей рабов:

Кто купит негра? Кто богат?-
Плантатор набивает цену.
И гневно зрители глядят
Из темноты на эту сцену.
«Кто больше?.. Раз!.. Кто больше?.. Два!..»
И вдруг из зрительного зала,
Шепча какие-то слова,
На сцену девочка вбежала.
Все расступились перед ней.
Чуть не упал торгаш со стула,
Когда девчушка пять рублей
Ему, волнуясь, протянула.
Она молчала и ждала,
И это та была минута,
Когда в порыве против Зла
Добро сильнее, чем валюта!
И воцарилась тишина,
Согретая дыханьем зала,
И вся Советская страна
За этой девочкой стояла…

Было столько эмоций, связанных с этой книгой, что ничего бы не изменило знание того, что появившаяся в Америке в 1851–1852 годах и в первый же год разошедшаяся небывалым тиражом (более 300 тысяч экземпляров), эта книга стала мощным оружием в борьбе против рабства. Не случайно президент США Авраам Линкольн назвал автора  — писательницу Бичер-Стоу — «маленькой женщиной, начавшей большую войну». Имеется в ввиду война Севера с Югом  в  Америке.

Книга «Хижина дяди Тома» была 59 раз издана в СССР. В годы холодной войны книга была убедительным аргументом для защиты от обвинения со стороны Америки в отсутствии в СССР демократии. В том смысле, что  «вы нас обвиняете, а сами как к неграм относитесь?!».

В самой Америке книга в каждое время вызвала как негативные, так и положительные отзывы. К концу же ХХ века требования так называемой политкорректности, активным образом утверждавшейся при президентстве Клинтона, и вовсе исключили «Хижину дяди Тома» из круга чтения. Был осужден текст, где фигурируют «негры» (теперь надо говорить «афроамериканцы»), рассуждения о биологической и интеллектуальной неполноценности черной расы (пусть они высказаны отнюдь не положительным персонажем), упоминания о необходимости религиозной веры как единственной основы человеческой гуманности (идеология во времена Клинтона имела ярко выраженный антирелигиозный характер). Впрочем, эти упоминания в СССР были вычеркнуты сразу, при первом же издании. Оказывается, мы читали книгу в сокращенном варианте. Страна атеистов выкинула из книги страницы, подающие поведение главного героя с евангелических позиций.

*  *  *

В зрелом возрасте книга всплыла в памяти в связи с показом голливудского фильма «Унесенные ветром», поставленного по одноименному роману*. Есть версия, что этот роман явился реакцией на «Хижину дяди Тома». Южане хотели развенчать «миф» о притеснении рабов на плантациях. Роман интересен как изображение южанином событий, до тех пор известных преимущественно в интерпретации северян. Писатель Томас Вульф отмечал отсутствие чувства поражения у южан: «Они нас не побили. <> Мы их били, пока не истощили всех своих сил. Нас не побили. Мы потерпели поражение».

* В русском переводе роман, написанный в 1936 году, был издан только в 1986. Хотя перевод был подготовлен Т. Кудрявцевой 18-ю годами раньше.

Этот фильм сначала демонстрировался в видеосалонах, которые как грибы появились в 80-х годах. Про них пела группа «Лесоповал»:

А в салоне видео фильмы заграничные,
Фильмы на любителя, т.е. неприличные,
Раньше были подвиги в моде беспримерные,
А теперь заместо них сиськи безразмерные.

Впрочем, «Унесенные ветром» стали исключением. Фильм пользовался необыкновенным успехом. Из воспоминаний  одного пользователя Интернета: «В финале все женщины в зале в едином порыве рыдали».

Я видела фильм не в видеосалоне, а уже в кинотеатре. Кажется, в зале Стереокино на Кронверкском (тогда М. Горького) проспекте. Нелегальная демонстрация этой ленты в видеосалонах  была случайно обнаружена одним из членов американской организации, занимающейся продажей фильмов в СССР. Большой скандал закончился наложением на два года эмбарго на импорт американских фильмов. А видеосалоны через какое-то время исчезли, не выдержав налогового бремени.

Когда фильм законно стал демонстрироваться в кинотеатрах, попасть на него было очень трудно из-за небольшого количества копий. Фильм демонстрировался в цветном варианте, хотя был снят в годы, когда еще не существовал в кино цвет. Но при его производстве использовалась особая и очень дорогая система «Текниколор»* (помните, я писала про фотографии Прокудина-Горского? Так вот здесь – сходная технология).

* Художнику Уильяму Кэмерону Мензиесу была присвоена почётная медаль «Оскар»за использование цвета.

*  *  *

Мы увлекались  научной фантастикой, особенно книгами Беляева – «Голова профессора Доуэля», «Продавец воздуха», «Человек-амфибия». Я, не долго думая, в эту же «корзину» сложила и произведшего большое впечатление «Властелина молний». Только потом разобралась, что есть два писателя – А. Беляев и С. Беляев. Я как-то рассказывала друзьям уже в студенческие годы, что в детстве бежала за голубым шариком – шаровой молнией. Потом перестала рассказывать – не очень верили, да я и сама засомневалось, было ли это. Но вот недавно прочитала в Интернете воспоминания одного ашхабадца, как  он видел шаровую молнию. Причем поразительно – в том же самом месте, что и я – около знаменитой ашхабадской купалки (так называли городской бассейн)!

Когда в 1962 году вышел фильм «Человек-амфибия», конечно же, сразу его посмотрела. Некоторые кадры, в которых показан сад около лаборатории Сальватора, меня навели на воспоминания: где-то я видела подобное – очень густая зелень, не совсем свойственная ашхабадскому ландшафту, и дорожки, выложенные изразцами. Где я видела похожее в детстве? Скорее всего, мне запомнилась территория около бхаитской мечети…

Мы взахлеб поглощали научно-фантастические  книги Обручева: «Земля Санникова», «Плутония». Был у нас и его научный труд «По горам и пустыням Средней Азии». К сожалению, эта книга, а также целая подборка подобных книг, авторами которых были самые известные морские и сухопутные путешественники,  сгорели вместе с нашей первой дачей.*

* В опубликованных дневниках писателя Ю. Нагибина есть такая запись: «Сгорела дача еврея Червинского».  Александр Червинский, двоюродный брат моего мужа и  сосед Нагибина по даче,  такие сведения опровергает. Выходит Нагибин «напророчил»: дача не того Червинского и  не в то время, но все-таки сгорела.

Мы взрослели, взрослели наши интересы.  Джек Лондон… сначала его рассказы. Тома полного собрания сочинений зачитаны до истрепанности обложки. Но вот – открытие! «Маленькая хозяйка большого дома». Читается втихомолку, без обсуждения, чтобы не показать слез. Любовь …Так страшно разрешившийся (а разве разрешился?) клубок чувств. Родители видят наше увлечение и приобретают второй экземпляр собрания сочинений Джека Лондона, чтобы мы с Алиной, разъединившись во взрослой жизни, могли читать и передать любовь к этому чтению каждая своим детям. *

* Мой сын Миша рассказами Джека Лондона увлекался.  А «Маленькую хозяйку» не одолел. Сама я перечитала книгу с огромным интересом через много лет, но теперь уже интерес был вызван описаниями хозяйства  Дика Форрестера, его способами ведения Большого дома, талантом находить нужных людей для этого.

В отцовской библиотеке нашли в не совсем положенном месте (среди книг по истории, политике, марксизму) книгу «Молль Флендерс» . И получилось, что этот роман Даниэля Дефо прочитали раньше, чем «Робинзона Крузо». Вообще-то, роман показался скучным. Прочитали до конца только потому, что запретный плод, как известно, …

*  *  *

Непрочитанные книги умеют мстить.

Рэй Бредбери

Можно бесконечно писать про прочитанные книги и еще больше – про непрочитанные в те годы. Конечно, нам был совершенно не известен Платонов. И только в зрелом возрасте я прочитала однотонно красивую, как туркменская песня, повесть «Такыр» о персидской девочке, похищенной туркменскими аламанами (разбойниками) из племени теке.* Произойди это (прочтение повести) раньше, может, и возникли бы у нас, дочерей, вопросы о прошлом ашхабадской земли. А отцу было, что рассказать. В 1946 году вышла книга «Россия и Туркмения в XIX в.  К вхождению Туркмении в состав России». Эта книга написана в том числе и моим отцом, в соавторстве с проф. А. Г. Соловьевым и Г. И. Карповым. Там, основываясь на только что открытых архивных материалах, освещалась одна из главных тем – борьба за ахалтекинский оазис, места, где живут и действуют герои повести Платонова. Ашхабад (тогда аул Асх-абад)  — главное поселение этого оазиса.

* Когда посмотрела фильм «Край» (режиссер Учитель) долго мучилась вспоминанием: где-то уже было это — одинокий человек живет и выживает на чужбине, изредка появляясь перед людьми. Наконец, вспомнила! Это же бежавший из плена Первой мировой австриец Катигроб из платоновского «Такыра». А в «Крае» — это немка по имени Эльза (очень впечатляет игра Аньорки Штрехель!), попавшая в Сибирь с группой специалистов и случайно оставшаяся там, обреченная на выживание в тайге в полном одиночестве.

Не могли мы с Алиной прочитать тогда и еще одну повесть, посвященную нашему родному краю Туркмении. Я говорю о «Клоудисе Бомбарнаке» Жюль Верна. Хотя 12-ти томное собрание сочинений было нами прочитано от корки до корки, не встретились нам тогда эти записки репортера.*

* Это произведение помещалось не каждым издателем в очередное издание полного собрания сочинений Жюль Верна.  И зависело это не от количества томов. Например, в первое в России собрание сочинений Жюль Верна  (вышло в 1898 году) М.О. Вольф в восьми томный сборник «Бомбарнака» не поместил. В 1904-1907 году Сойкин выпустил 88-ми томное собрание сочинений Жюль Верна и там в  LVIII томе  «Клавдий Бомбарнак» присутствует. В 1917 году Сытин нашел место (во 2-м томе) для этого произведения, хотя томов было всего шесть. Следующее издание полного собрания сочинений Жюль Верна состоялось в 1928-1930 г.г. (Гослитиздат). «Бомбарнак» есть – в IX томе (всего 24). А вот в 1954-1956 г.г. 12-ти томное собрание сочинений осталось без него. Таковы дела издательские…

Но, наверное, теперь уж надо рассказать о самом романе. «Клодиус Бомбарнак», впервые опубликованный в конце 1892 года, появился в связи с подвигом русских военных инженеров, проложивших участки Закаспийской железной дороги. Да, да! Именно – подвигом. Строители в России впервые (!) доказали возможность прокладки рельсовых дорог в безводных песчаных пустынях и последующей защиты железнодорожного полотна от заносов и повреждений. Писатель-фантаст  был восхищен этим событием. Внук писателя Жан Жюль-Верн (внук в своей фамилии объединил имя и фамилию знаменитого деда) отмечает также, что роман содержит поразительные документальные сведения о строительстве и о местности, даже сравнивает его по обширности сведений со знаменитым путеводителем «Голубой гид».*

*  Судите сами. Вот небольшой отрывок из романа:

«В Каракумах образуются удивительно подвижные песчаные дюны, то разметаемые, то наносимые сильными ветрами. Эти «барханы», как их называют русские, достигают в высоту от десяти до тридцати метров и становятся добычей ужасных северных ураганов, которые с огромной силой отбрасывают их к югу, что создает серьезную опасность для Закаспийской железной дороги. Поэтому нужно было принять решительные меры против песчаных заносов. Генерал Анненков попал бы в очень трудное положение, если бы предусмотрительная природа, создавшая удобную для проведения железной дороги почву, не позаботилась одновременно и о средстве, позволяющем остановить перемещение барханов.

На склонах этих дюн растут колючие кустарники — тамариск, звездчатый чертополох и особенно тот самый «Haloxylon ammodendron», которые русские менее научно называют «саксаулом». Его длинные и сильные корни способны скреплять почву так же, как и корни «Hippophac-rhamnoi des», кустового растения из семейства элеагновых, которое используется для задержки песков в Северной Европе.

К этим насаждениям саксаула инженеры, проводившие линию, добавили в разных местах укрепления из утрамбованной глины, а наиболее угрожаемые участки обнесли прочной изгородью».

Твердая как кость, очень тяжелая древесина саксаула, прежде всего, является отличным топливом. Мы и сами топили саксаулом печку во время войны и после. Об использовании его для закрепления песков узнала позже.

Заинтересовавшись латинскими названиями, приведенными в романе, я сделала для себя удивительное открытие. Оказывается, Hippophac-rhamnoi des (правильно Hippophaе-rhamnoides) есть не что иное как … облепиха. Раньше я не обращала внимания на такие ее особенности: « имеет глубокие скелетные корни. Боковые корни поверхностные, широко распространены, образует корневые отпрыски; портит дорожное покрытие, может вскрыть булыжную мостовую или дорожные плиты; обогащает почву азотом, может расти на песчаных насыпях» (из справочника).  Т.е. в какой-то мере они с саксаулом «коллеги». Может, поэтому у меня подсознательно особая любовь к облепихе (как там у Фрейда – все имеет истоки в детстве)? Если бы я сейчас начинала озеленение нашего дачного участка, то обязательно насадила бы облепиховую аллею. Пишу эти строки и вдруг до меня как говорится «дошло»:  ведь я видела пример использования облепихи для закрепления насыпи и не где-нибудь, а в верхнем Ганино (это название нашего дачного поселка)! Думала, что ряд деревьев посажен на крутом склоне  для красоты, а оказывается – не только…

Вернусь к  нашему  книжному непрочтению. Не читали мы «12 стульев» и «Золотого теленка» Ильфа и Петрова, не было в библиотеке отца этих книг. Сейчас-то я предполагаю, почему это произошло.

Эти книги, выдержавшие, начиная с 1928-1930 года несколько изданий в стране и за рубежом, признанные классикой советской сатиры, специальным постановлением Секретариата Союза советских писателей в  1948 году были признаны, «клеветой на советское общество», а их публикация «грубой политической ошибкой». Генеральный секретарь Союза советских писателей (ССП) А.А. Фадеев направил Сталину и Маленкову это постановление, где описывались причины выхода «вредной книги» и меры, принятые Секретариатом ССП. Предъявить обвинения авторам было невозможно – обоих к тому времени не было в живых. Целью постановления было обезопасить себя -  руководство секретариата ССП. Все эта история огласки не получила, спец. постановлению был придан гриф «секретно». Но моему отцу, работающему в тот год зав. сектором пропаганды ЦК КП Туркмении, конечно, оно было известно. В те годы Наркомпросы всех республик занимались исключительно вопросами образования. Идеология, а, значит, круг чтения – это были вопросы сугубо партийные. Романы Ильфа и Петрова были осуждены как содержащие почти откровенную издевку над пропагандистскими установками, газетными лозунгами, суждениями основоположников марксизма-ленинизма.

Запрет на переиздание романов действовал до 1956 года. В годы хрущевской оттепели вспоминать об этом осуждении было не принято, эти книги снова стали «лучшими образцами советской сатиры». Но поскольку они явно не соответствовали советским идеологическим установкам, то издавались они с предисловиями типа «победа светлого и разумного мира социализма над уродливым и дряхлым миром капитализма». Во всяком случае, эти книги так и не появились у нас дома. Хотя уже в 1957 году книга с обоими романами была издана в Ашхабаде Туркменским государственным издательством. А когда, во время отпуска в 1974 году я была в Ашхабаде и по телевизору демонстрировался фильм «Ехали в трамвае Ильф и Петров», отец к просмотру не присоединился – я бы даже сказала — демонстративно.

Как-то случайно мы с Володей заночевали на даче у Саши Ч. Оказалось, что он учился в институте в одной группе с моей сестрой Алиной. Он рассказал случай, который поразил всех его одногруппников. На этой же даче они как-то собрались вместе в связи с лыжной прогулкой. Вечером Алина, обнаружив на полке книгу «Золотой теленок», прочитала ее не отрываясь. Но ни разу при этом не только что не засмеялась, но даже и не улыбнулась.

Казалось бы, вот и вся история про две книги.  Ан, нет… В 2012 году на телевизионном канале «Культура» ведущий и автор передачи Иван Толстой сделал сенсационное заявление: создание этих явно антисоветских книг было инициировано …чекистами. Зачем? Чтобы заменить этими романами книгу В. Шульгина, «проваленную» перебежчиком на Запад, агентом НКВД, некто Э.О. Опперпутом-Стауницем*. Провалил – т.е. громко заявил, что сильно подействовавшая на умы и души эмигрантов  книга («Три столицы»)  Василия Шульгина – очень значительной  фигуры в белоэмигрантских кругах – про обновленную Россию на самом деле написана по заказу и под контролем НКВД-шников. Шульгин попался, как сейчас говорят, «на подставу» — поверил в существование антисоветской монархической организации «Трест». Под контролем трестовцев (на самом деле НКВД-шников) он посетил страну Советов и затем написал свою книгу о новой России, про то, что НЭП способен победить Советы без насильственной контрреволюции.

* Агент ОГПУ Эдуард Оттович Опперпут-Стауниц. Стал работать на белогвардейцев во Франции. В 1927 года вместе с несколькими сподвижниками перешел советско-финскую границу, намереваясь взорвать дома в Москве, где жили сотрудники госбезопасности. Взрывы были предотвращены, а Опперпут убит в перестрелке.

Разоблачение истории создания книги Щульгина поставило крест не только на Шульгине как политической фигуре, но нанесло удар и по репутации советской России. Для спасения ситуации нужна была книга, рассчитанная на зарубежного читателя, высмеивающая русскую эмиграцию с ее надеждами на скорую и бескровную погибель большевиков. И заодно окончательно «подмочить» репутацию Шульгина —  его должны были узнать в бывшем члене Государственной Думы Ипполите Матвеевиче Воробьянинове.

Так что совсем не по недосмотру цензуры как нам думалось, когда мы читали эти книги, появились они. Все оказалось гораздо сложнее. И сейчас я просто убеждена, что отец чувствовал какую-то интригу, догадывался о мистификациях, связанных с книгами. Иначе, почему обладавший чутьем на хорошую литературу и отменным чувством юмора отец так подозрительно отнесся к романам Ильфа и Петрова?! Возможно, в свои сомнения он посвятил и Алину. Так что на даче у однокурсника, она, скорее, не наслаждалась читаемым, а анализировала и делала умозаключения.

*  *  *

«Девять грамм припоя

С клемм убери

Не везет мне в схеме

Повезет в любви»

(исполняется на музыку Окуджавы)

От отца остался, и до сих пор находится в работоспособном состоянии, амперметр-вольтметр. На крышке коробки от него отцовской рукой нанесены надписи с электротехническими единицами, переводами их из одной системы в другую и еще какие-то сведения, связанные с применением этого прибора. Надписи сделаны старательной рукой, что для отца было нелегко – почерк у него был, прямо скажем, никакой. Волнистые линии его письма (буквы, одна от другой, отличались лишь «амплитудой») могла разобрать только мама.  Когда отец писал письма к нам или делал какие-то важные записи, старался писать разборчиво. К таким записям относится Личный листок по учету кадров, который отец заполнял в конце 1941 года в связи с переходом на работу в ЦК КП Туркмении.  К этому времени, отец уже 2 года был заведующим Домом партийного просвещения при Горкоме  партии, где работал лектором с 1939 года.

Записи «для себя», делаемые им в многочисленных  тетрадках, для других были совершенно не читаемы. В тетрадки отец заносил выписки и рисунки из, сначала, журнала «Радио», а потом и из журналов типа «Сделай сам».   Сколько я помню, отец всегда что-то мастерил. Мама говорила -  «гондобил».  По-моему, это совершенно точно отражает  папино творчество. Из словаря:

«гондобить» — делать, мастерить; одновременно – припасать, копить, т.е. делать из чего-то, например, остатков.

Слово несет оттенок иронии, и, наверное, мама, безмерно уважая отца, делала таким образом скидку на его слабости. Действительно, припасал и копил. Когда мы, я и Римма,  после смерти отца освобождали от вещей дом и сарай, то обнаружили массу каких-то металлических частей, мотков проволоки, остатки труб разных диаметров и т. п. Все это было подобрано на улице и хранилось на случай «вдруг понадобится». И, действительно, практически на все случаи жизни находилась нужная заготовка.  А, уж, радиодеталей, оставшихся после отца, хватило бы на целый Дом творчества. Когда ими были снабжены все знакомые радиолюбители в Ашхабаде и знакомые знакомых, мы с Риммой начали их уничтожать путем сожжения. Многие из них взрывались,  и мы только успевали отбежать от костра.

Отец был  фанатом радиолюбительства. Но не в смысле  установления радиосвязи на открытых для доступа радиоволнах с другими любителями,   а  как  построитель моделей радиоприемников и вспомогательных для этого дела электроприборов на основе  схем из журнала «Радио».  Хочу высказать предположение, что кроме бума радиолюбительства, который начался в СССР с  1921 года (тогда  на 8-м Всероссийском электротехническом съезде один из основателей советской школы радиотехники профессор И. Г. Фрейман выступил с докладом «Любительские радиостанции как средство распространения электротехнических знаний среди широких кругов населения»), на  отца подействовал тот факт, что в Кушке с 1915 (!) года действовала самая мощная в Средней Азии радиостанция, способная принимать сообщения не только из Ташкента и Петрограда, но и из Константинополя, Калькутты и Вены. В годы службы отца в Кушке там работал радиолюбитель – радиоразведчик Константин Сливицкий, впоследствии знаменитый AU48RA. А до этого его отец, Сливицкий (и тоже Константин), послал с этой радиостанции радиограмму Ленину о признании  поселением Кушка Советской власти (в последующем он по-крупному «получил по шапке», так как не имел полномочий на это). И отец, и сын были активными пропагандистами радиолюбительства.

Мой отец по характеру не был общителен, скорее – замкнут. Думаю, поэтому увлечение  радиолюбительством пошло по руслу создания радио- и электроприборов, а не по установлению радиосвязей.  Начинал он, как и все, с создания детекторных приемников, а в конце жизни разбирался в цветном телевидении, всегда сам ремонтировал телевизор.

Впрочем, детекторным приемникам он не изменял. В  журнале «Радио» появлялись новые усовершенствованные схемы, менялась элементная база. На всю жизнь остались в памяти такие сцены: отец, совершенно поглощенный разбором радиосхемы из очередного номера журнала, не отрывая глаз от страницы, тянется рукой за очередной пиалой с чаем.  (Ашхабадская жара – в тени +45, от жажды спасает только зеленый чай. Он разливался по нескольким пиалам, и они выпивались по мере остывания.) Вдруг отец вскакивает, натягивает брюки, рубашку и выбегает из дома. Мы уже знаем – побежал (он очень быстро ходил, мне это передалось от него) за какими-то радиодеталями. Универмаг, в котором был отдел с такими вещами, находился недалеко от дома, но по другую сторону площади им. Карла Маркса, которая в жаркие месяцы превращалась в раскаленную сковородку (до +60 на солнце). По возвращении одежда сбрасывалась, включался паяльник, еще раз рассматривалась журнальная схема …и возглас: «Ах, черт!»  Понятно:   куплена не та деталь, или не тот номинал, или вообще еще что-то  надо. Отец снова одевается и пробежка за деталью повторяется.

Ассортимент деталей в универмаге был ограниченный, и отец старательно выводил названия нужных и недостающих  элементов  в письмах к Римме.  Собственно, и приемник (вернее, приемники) он собирал для Риммы. Она работала после окончания биофака Ленинградского университета на противочумной станции в Гурьевской области.  Была в постоянных экспедициях, в которых так  хорошо было бы иметь компактный приемничек для разнообразия  досуга!  Из каждого отпуска, проведенного в Ашхабаде, Римма возвращалась на работу с  очередной моделью приемника.  Дело в том, что   у детекторного приемника имеются существенные недостатки. Мало того, что он не  обеспечивает приема дальних радиостанций (для этого нужна очень высокая приемная антенна), так еще во время приема на детекторный приемник трудно выделить передачу одной из нескольких близко расположенных радиостанций так, чтобы остальных не было слышно. (Поэтому, опять –таки на всю жизнь, я запомнила какофонию звуков, несущуюся из очередного варианта радиоприемника.) Тогда, почему именно детекторный? — Потому что ему не нужен никакой источник питания.  В степях Казахстана – это существенно.  И эксперименты  со схемами продолжались.  Но идеальный вариант так и не был создан. А потом и нужда в нем отпала.

Мне  повезло больше.  Отец собрал приемничек с наушниками, настроенный на одну волну. Достаточно было включить провод в радиорозетку в изголовье моей кровати  и в определенное время (совсем раннее утро) в мои еще полусонные уши вливалась музыка. Отец объяснял, что эта волна —  маяк для самолетов.  Песни, танцевальные мелодии. Вот, любимейшее -  арабское танго «Светочь грез моих». Помните, мои современники? Вы не можете не помнить:

За все тебе
Спаси-и-и-бо
За то, что мир
Прекрасен
За то, что ты
Краси-и-и-ва
И взгляд твой не-е-жный
ясен.
За то, что так
Люблю-ю-ю  я
А ты меня-
не  лю-ю-ю-бишь
За все мечты
За-а-а  муки
Благодарю я тебя

И  голос взмывает:

Сколько лет
мои глаза тебя искали!
Сколько лет
мои к тебе тянулись руки!

И смиренно:

Потому теперь и в счастье, и в печали
Как молитву-у-у
Одно-о-о я твержу.
 

Исполнял это танго Батыр Закиров.  Завораживающе звучал арабский текст. Но нет, не в  знойную аравийскую пустыню увлекало воображение слушателя (как писали критики об этой песне), а, конечно же,   в мир всегда такой грустной любви.  Русский перевод, появившийся в 60-е годы, не явился по содержанию для нас неожиданным.

Или другая любимая песня:  «Я люблю тебя жизнь».  Но не в исполнении Марка Бернеса, как это привычно для сегодняшнего времени.  Пел Владимир Трошин:

Мне не мало дано:
Ширь земли и равнина морская,
Мне известна давно
Бескорыстная дружба мужская.

В звоне каждого дня
Как я счастлив, что нет мне покоя!
Есть любовь у меня.
Жизнь, ты знаешь, что это такое
Как поют соловьи,
Полумрак, поцелуй на рассвете,
И вершина любви -
Это чудо великое, дети!
Вновь мы с ними пройдем
Детство, юность, вокзалы, причалы,
Будут внуки, потом
Все опять повторится сначала.

Ах, как годы летят!
Мы грустим, седину замечая.
Жизнь, ты помнишь солдат,
Что погибли, тебя защищая?

Так ликуй и вершись
В трубных звуках весеннего гимна!
Я люблю, тебя жизнь,
И надеюсь, что это взаимно!

Привожу текст  этой песни полностью, так как он меня очень тогда впечатлил.  Я не могла объяснить себе – чем. А позже прочитала слова Э. Колмановского, выразившего и мои чувства: «Меня привлекла гражданственность их (стихов  К. Ваншенкина), выраженная в глубоко личном, почти интимном переживании».  Точно!

А что касается интимности, то я много задумывалась над словами этой песни «и вершина любви – это дети».  Надо сказать, что нашим сексуальным образованием никто не занимался. Поэтому, занятые пикировкой рассады капусты на грядке школьного юннатского кружка, мы, учащиеся женской начальной школы №1, по собственной инициативе обсуждали вопрос: «Почему, как только дядя с тетей женятся, так у них появляются дети. А до этого – нет». Потом я обнаружила в задних рядах шкафа отцовской библиотеки 2 тома энциклопедии «Мужчина и женщина». В основном разглядывала картинки.  Во время мытья полов мама обнаружила под кроватью мой тайник.  Книги были возвращены в шкаф, но на вполне доступное  место, видимо, по согласованию с отцом.

Та-а-а-к.  Начала  с амперметра, а закончила… Наверное, сейчас, к n-й странице моего повествования, уже видно, что полностью придерживаться хронологии не получается.  Вещи, от которых я отталкиваюсь, своим присутствием и  нашим их использованием выталкивают  меня в воспоминаниях намного вперед во времени.  Так, амперметр-вольтметр понадобился Володе сейчас, в наши дни 2011 года. О нем вспомнили, когда оказалось что отцовский прибор оказался единственным в своем роде электротехническим прибором в нашей с Володей семье, где оба мы закончили ЛЭТИ (Ленинградский Электротехнический институт), и даже сын Миша какое-то время там «кантовался». Работала Римма в Казахстане с 1955 по июль 1960 года.  Музыку «маяка» по отцовскому приемнику я слушала  тоже примерно в эти годы.  А на календаре моих воспоминаний сейчас еще только предвоенные 30-е годы.

Могу уверенно заявить, что в 80-е годы в стране по-прежнему процветало радиолюбительство. Доказательством является тот факт, что комплекты журнала «Радио» (отец приобретал их с  1939 года) оказались самыми востребованными в магазине «Старая книга». Охотно принимали даже экземпляры, частично погрызенные мышами. Кажется, этот магазин находился на улице Гоголя в Ашхабаде. Туда мы с Риммой свозили на распродажу часть отцовской библиотеки. В основном, подписные издания. Кроме художественных сочинений — труды Тимирязева, Миклухо-Маклая, Большую Советскую Энциклопедию, собрания сочинений Ленина (три издания) и т. п.  Куда девались аналогичные собрания Сталина – не помню. Книг было так много, что болели руки от шпагата, которым перевязывали стопки книг. Все ликвидировалось в связи с тем, что после смерти отца маму надо было вывезти из Ашхабада.

Отец похоронен на ашхабадском кладбище. Так он и не покинул свой любимый Ашхабад.

*  *  *

Армянка Роза и еврей Белкин

Своих учеников мама обожала. С особой симпатией относилась к тем, которых сейчас называют «лицами неславянской внешности».  Считала их способными, понимая, что не во всех их семьях есть условия для  учебы, много занималась с ними, когда работала в «продленке». Часто рассказывала про одного ученика-армянина, который всегда с непосредственностью, свойственной юному возрасту (учился у мамы в 1-м классе), делал ей комплименты, замечал в маме буквально малейшее изменение в одежде или в прическе. А однажды сказал: «Эх, Зина Васильевна, все у тебя красивое, вот только тут…» И показал на красные пятна в области декольте.  (Мама к тому времени уже не была такой свежерозовощекой, какой привез ее отец из Башкирии. Началось с аллергии — тогда такого слова не знали, — а закончилось мигренями и бронхиальной астмой.)

Ашхабад был многонациональным городом. По переписи 1939 г. в городе жило более 126 тыс. человек, среди которых туркмены составляли 12%. .Кроме коренного туркменского населения здесь жили русские, украинцы, армяне, азербайджанцы, осетины, представители народов  Ирана и Афганистана – стран,  с которыми Туркмения непосредственно граничила.  Туркмены, представляющие племена кочевников, перебирались в город постепенно. Город основан как военное укрепление в январе 1881 г., после того как царские войска заняли весь Ахал-Текинский оазис, и в частности расположенный на его востоке аул Асх-абад. Это небольшое текинское поселение, давшее имя будущей столице, располагалось за ее пределами, и постепенно было полностью поглощено быстро растущим городом. Заурядная крепость за земляным валом, с гарнизоном, расквартированным в глинобитных бараках, очень быстро преобразилась в не просто оживленный город, но и в резиденцию высших властей Закаспийской области, в ее главный административно-политический и торгово-транзитный центр. Способствовало этому расположение города на перекрестке древних торговых путей, а также подведение к городу железной дороги. Первоначально она использовалась для военных нужд, для чего и была построена, но «едва наладилось движение по железной дороге, как в Асхабад хлынул из разных мест России, особенно с Кавказа, пестрый людской поток: добирался сюда бедняк-ремесленник и мелкий торговец в надежде на твердый заработок, на ежедневный кусок хлеба; спешил предприимчивый промышленник и оборотистый купец в расчете на жирный барыш в новой колонии. Оставались жить в городе рабочие, закончившие строительство железной дороги, солдаты, отслужившие срок повинности, отставные офицеры; оседали переселенцы из Персии, торговцы, ремесленники, земледельцы. В главном городе края легко было найти подходящее занятие; бежали сюда персы- бехаисты, гонимые на своей родине религиозной нетерпимостью. Когда Асхабаду исполнилось 10 лет, в нем уже насчитывалось около 13 тыс. жителей» (источник:  http://turkmenistan.orexca.com/rus/ashgabat.shtml).

Среда в наши дни была довольно криминализирована. (Чего не было в 80-годы XIX века. Тогда большая часть казны расходовалась на содержание полицейского аппарата). Во всяком случае ни один отдельный  дом (т.е. на одну-две семьи) не обходился без забора, собак и непременных решеток на окнах. Впрочем, и они не всегда спасали. Письменный стол отца стоял в спальне непосредственно перед окном, выходящим на улицу. Чья-то рука просунулась между сплетениями решетки открытого окна и утащила выложенные на стол отцовские часы. Вечерами, а они всегда были темными, редко кто отваживался ходить по неосвещенным улицам.

Но межнациональных проблем не было, хотя, говоря о ком-то, прибавляли к имени собственному и национальную принадлежность. Так знакомая продавщица в тканевом магазине именовалась «армянкой Розой», отцовский коллега по работе -  «еврей Сосонкин» и т. п.  Национальные особенности, если и отмечались, то беззлобно. Когда из всех пассажиров самолета рейса Кисловодск — Ашхабад, разбившегося в горах, уцелела только мать моей школьной подруги Иры Штылерман, причем самым непредсказуемым способом – повисла на ветвях дерева – подшучивали над избранностью нации, проявившейся таким образом. О существовании антисемитизма  я узнала только в Ленинграде. Все это было дико и неправдоподобно.

Туркмены, живущие в городе, практически все знали русский язык. Если хотели дать детям хорошее образование, отдавали учиться в русские школы.  А сейчас, читаю в Интернете, по сведениям на 2007 год в Ашхабаде осталась одна русская школа. На закладке здания для этой школы присутствовал В. Путин. Финансирование школы осуществляется из российского бюджета, а туркменская сторона предоставляет только здание и коммунальные услуги. Обучение ведется по российским стандартам образования. Расположена школа на окраине города и представляет целый городок. Сейчас в ней учатся около 750-ти человек — это дети работников посольств и представительств иностранных государств, управленцев крупными компаниями.  Это единственный проект подобного рода на постсоветском пространстве. Осуществлен он «Газпромом». Желающих учиться в ней много, конкурс 10 человек на место. Предполагаю, что костяк преподавательского состава представляют учителя моей школы, т.к. она всегда считалась лучшей.

К каким бы годам не относилось описание Ашхабада как города (а у него большая история, только названия он менял 4 раза: до 1919 г. Асхабад, до 1927 г. Полторацк, затем Ашхабад и с 1992 г.  Ашгабат), все начинается с Копет-Дага (по тюркски «много гор») – горной системы удивительной красоты. Вершины Копет-Дага – фон для Ашхабада, расположенного на равнине в его  предгорье. Из воспоминаний акдемика А. Д. Сахарова (жил в Ашхабаде в годы эвакуации): «Из сильных впечатлений того времени. Я с весны перебрался спать из душной комнаты на плоскую крышу общежития, расстелив там свои несложные постельные принадлежности. По ночам надо мною было звездное южное небо, а на рассвете — удивительное зрелище освещенной первыми лучами солнца горной цепи Копет-Дага. Красноватые горы при этом казались как бы прозрачными!»

А вот что пишет ашхабадец, писатель В. Паркин: «Чем хорош Ашхабад, так это тем, что в нем нельзя заблудиться! Всем известно: горы Копет-Дага – на юге. Горы видны отовсюду. Следовательно, если встать лицом к горам, то солнце встает слева, а садится – справа».

Как не хватало мне, приехавшей в Ленинград после окончания школы, этого ориентира! Здесь (в Ленинграде) куда ни посмотришь – небо, дома и снова – небо, крыши. Дома прилеплены друг к другу, часто на целые кварталы, без промежутков. Все плоско, ровно.  Впрочем, что не было новостью для меня, ашхабадки, в Ленинграде, так это четкость  и рациональность прокладывания улиц.  Застройке Ашхабада свойственна «санкт-петербургская» структура городского плана: улицы прокладывались прямо и пересекались под прямым углом. От центральной площади улицы расходятся как лучи, радиально на юг, юго-запад и запад. Т.е. использовано сочетание радиальной и прямоугольной застройки. Этот двойной принцип сохраняется и сейчас. Видно это по google – карте Ашхабада. Карты, созданные и обновляемые с использованием спутников, — поразительное явление современности: можно увидеть каждую улицу, каждый дом. Можно увидеть центральную площадь, которая в конце XIX века представляла незастроенное пространство между крепостью и городскими постройками,  на котором  проводились парады, молебствия и развод караулов. В наши дни она сохранилась, носила название «площади Карла-Маркса». Только вот нашего дома, располагавшегося вблизи этой площади, уже нет на карте. Туркмен-баши построил на этом месте свой дворец.  Вообще весь город изменен до неузнаваемости. Изменены названия сохранившихся улиц. Теперь они вместо привычных Гоголя, Энгельса, Атабаева, Пушкинская, Тимирязевская и т.д. стали четырехзначными цифрами. Наша улица – им. Алишера Навои — стала «2002»-й. Фотографии современного Ашхабада потрясают —  этакие мини Арабские эмираты. Но человек — лишний этом новом городе. Такой один большой мавзолей. Само собой напрашивается название для моих воспоминаний -  «Родина, которой нет».  Такие чувства испытываю не только я. Много, много в Интернете ностальгических высказываний бывших ашхабадцев. «Потерявший милую скорбит семь лет, потерявший родину – до гроба», — так говорится в туркменской пословице.

В начало

Продолжение