Нынешний вид Писательского дома и его подъезда

Недавно в нашем Писательском доме побывал один из моих бывших коллег по ВНИИТВЧ. После посещения гостем зощенковского музея мы пили чай у меня в квартире. Коллега делился впечатлениями от увиденного, а я – своими историями из жизни родного дома, начиная с впечатлений детских лет. Рассказывая о своих соседях-ровесниках, вспомнил и двух милых девчушек – Таню с Миленой, живших в подъезде со стороны Чебоксарского переулка. Мы когда-то вместе резвились на бульваре возле дома и в Большом Михайловском саду. Это были дочери-близнецы поэта и литературного переводчика Всеволода Александровича Рождественского. Ныне Татьяна Всеволодовна и Милена Всеволодовна – университетские профессора-филологи, известные специалисты в области культуры Древней Руси, при встрече с которыми теперь почтительно раскланиваюсь. Упоминание такой, видимо, несовременной, формы приветствия вызвало у гостя улыбку, и он поинтересовался, с кем же ещё из выдающихся жителей нашего знаменитого дома мне доводится «раскланиваться».

Всеволод Александрович Рождественский

Милена Всеволодовна и Татьяна Всеволодовна

Отвечая на этот забавный вопрос начинающимися здесь рассказами, которым мой гость предложил дать первое из вышеприведённых, общее название, я попытался к существующему множеству серьёзных повествований о Писательском доме добавить что-то любопытное и от себя. В итоге родились истории и нынешнего, и недавнего времени, а ещё – из уже совсем далёкого прошлого, связанного с жизнью музыкантов Придворного оркестра, тоже когда-то населявших дом на канале. Истории, связанные не только с известными людьми, но с их потомками, по-прежнему живущими в нашем доме, к которым относится и моя семья.

Императорский Придворный оркестр в зале столичного Дворянского собрания. 1913 г. За пультом – Рихард Штраус. На переднем плане справа – К.К. Штакельберг

Уже заканчивая писать эту первую часть из задуманных, понял, что главной её героиней невольно сделал одну, на столетие забытую, музыкальную пьесу, родившуюся в самые последние дни девятнадцатого века. Имя этой замечательной героини и стало вторым названием сегодняшних рассказов…

Слева – жилой дом Придворного оркестра. Начало 1910-х гг.

Бывший дом Придворного оркестра. 1930-й г.

Возведение «писательской надстройки», 1933-1934гг.

Наш дом в 1960-е годы

В конце 1940-х – начале 1950-х годов в нашем доме ещё продолжали жить, уже в то время, совсем немногие музыканты бывшего когда-то Придворного оркестра, которому дом принадлежал с начала восьмидесятых годов XIX века. Но чаще это были, вероятней всего, их потомки. Именно к потомкам относилась и наша семья, жившая в одной из больших коммунальных квартир с окнами на улицу Софьи Перовской, теперь снова Малую Конюшенную.

Управляющий Придворным оркестром Константин Карлович Штакельберг

К.К. Штакельберг и Артур Никиш 1900-е годы

Мы, Манасевичи, поселились здесь в начале 1918-го года, когда мой дед, тридцатишестилетний солист-альтист Придворного оркестра, и к тому времени уже профессор Петроградской консерватории, Николай Тобиевич Манасевич получил предложение занять одну из освободившихся квартир в доме, всё ещё каким-то образом остававшемся ведомственным. Ранее, по рассказам моего отца, в этой семикомнатной квартире со времён образования Придворного оркестра жил его управляющий – барон, кавалерийский полковник, Константин Карлович Штакельберг, покинувший со своей семьёй советскую Россию после февральских событий предыдущего, семнадцатого, года.

Н.Т. Манасевич. Начало 1920-х

Манасевич с семьёй. Куоккала. 1912 г.

В квартире, ещё с середины двадцатых годов, ставшей коммунальной, наша семья, состоявшая из родителей, старенькой бабушки по отцу и троих детей, занимала три комнаты. Видимо, отцу это было хорошо известно, и как он рассказывал, когда-то в двух наших светлых комнатах жили дочери управляющего оркестром – Мария-Дагмар, родившаяся в 1893-ем, и младшая на год – Елена-Луиза. Любопытно, что в библиотеке Большого зала петербургской филармонии среди материалов, связанных с историей Придворного оркестра, оказывается, до сих пор хранятся подлинные дневники младшей дочери Штакельберга о жизни в нашем доме, об удивительном музыкальном и человеческом окружении. «О память, память, дар небесный!» – так автор назвала свои столь интересные сегодня записи.

Дарственные портреты коллег и друзей Н.Т. Манасевича

Гуго Варлих 1910 г.

А.К. Глазунов. 1912 г.

Э.Е. Беллинг (год не указан)

А.В. Вержбилович. 1910 г.

В третьей комнате — тёмной, со сводчатым потолком, служившей семье столовой, всегда бережно сохранялась память о нашем талантливом предке, скончавшемся ещё в начале тридцатых, и об оркестре, в котором дед когда-то служил. Здесь находилось и его старинное пианино немецкой фирмы «Rönisch», с местами пожелтевшими клавишами (рассказывали, дед много курил трубку). На пианино стояли в дорогих рамках дарственные портреты Александра Константиновича Глазунова и Гуго (или часто проще – Андрея Ивановича) Варлиха с их дружескими, посвящёнными нашему деду, надписями. На стене вокруг висели фотографии других известных музыкантов того времени, сослуживцев Николая Тобиевича — выдающегося виолончелиста Александра Валерьяновича Вержбиловича, дирижёра Придворного оркестра Эраста Евстафьевича Беллинга, а также большого друга наших музыкантов австро-венгерского композитора и дирижёра Артура Никиша, часто бывавшего в России и помногу работавшего с оркестром.

Электрический звонок и дверная табличка из квартиры Н.Т. Манасевича

Струнный квартет имени Карла Григоровича, 1900-е гг. Стоит справа – Н.Т. Манасевич

Венское рабочее кресло из квартиры К.К. Штакельберга

Мне же с детства особенно нравилось рассматривать прекрасного фотографического качества групповое изображение струнного квартета, в котором состоял и мой дед, исполнявший партию альта. И на всех портретах обязательно были добрые строки дарителей, написанные изящным, и уже тогда казавшимся мне очень старомодным, почерком. Над всем перечисленным собранием этих семейных ценностей висела большая общая фотография полного состава Придворного оркестра начала 1910-х годов, сделанная, возможно, в связи с тридцатилетием оркестра, основанного в 1882-ом. Все изображённые на фотографии – в старинной парадной форме военных музыкантов, что, видимо, было устроено в память истории оркестра, возникшего когда-то как военизированный коллектив, и получившего права гражданского лишь в конце 1890-х годов.

Семья Манасевичей: бабушка Людмила Фёдоровна, родители – Константин Николаевич и Антонина Фёдоровна, дети – Фёдор, Ольга и Людмила (справа). Площадь Искусств, апрель 1960 г.

… Нотный шкаф Н.Т. Манасевича … …

Ещё одной памятной домашней ценностью был старинный шкаф для хранения нот с эффектно опускающейся вниз складной дверкой. Среди находившихся в шкафу произведений для разных инструментов, а также для ансамблей, в основном были пьесы для исполнения с участием скрипки и альта. Попадались и собственные сочинения деда, выпущенные петербургскими издательствами «Paul Bolm» и «A. Johansen» с характерным для начала прошлого века оформлением переплёта в стиле «модерн», и выведенной витиеватыми буквами фамилией автора – «Manassewitsch», во французском, как было принято в музыкальной литературе, написании. Указанные на обложках пятизначные телефонные номера издательств, а также их адреса – Вознесенский, 21 и Невский, 68, почему-то вызывали особое детское любопытство. Хотелось увидеть, как же теперь это выглядит. Но, отправляясь по старинным адресам с таким же юным, как и я, соседским приятелем, ничего похожего на музыкальные издательства в середине пятидесятых мы, конечно, уже не находили.

Издания произведений Манасевича и ярлык грамофонной пластинки с его именем. 1910-е гг.

За последние годы часть принадлежавших Николаю Тобиевичу документов, печатные издания его собственных произведений, нотная коллекция, а также копии дарственных фотопортретов переданы в музей Петербургской консерватории и в библиотеку Большого зала филармонии. Среди всех этих материалов, многие годы бережно хранившихся в нашем нотном шкафу, можно было увидеть несколько пожелтевших, но хорошо сохранившихся, плотных листов нотной бумаги, заполненных очень аккуратным почерком тушью. На первом и последнем листах указана дата: «1900. 20/XII. С.П.Б.», а также по-русски и по-французски имя автора – «О. Манасевичъ». Здесь «О.» – это сокращённое Оскар. Сын католика и лютеранки по существующей традиции мог иметь два имени. Видимо, в молодости мой дед отдавал предпочтение именно этому имени. Оно же позднее встречается иногда и на обложках его музыкальных публикаций, а ещё – в дружеской дарственной надписи под портретом ровесника нашего деда – капельмейстера Придворного оркестра Эраста Евстафьевича Беллинга, возможно, лютеранина, которому имя Оскар могло быть ближе, чем русское Николай. Во всех же сохранившихся документах наш дед именуется как Николай Тобиевич, и, вспоминая деда в нашей семье, мы всегда звали и зовём его именно так.

Мазурка №1. Лист первый и лист последний. Домашняя экспозиция, посвящённая Придворному оркестру. Пианино Н.Т. Манасевича

Но какое же музыкальное произведение содержится в упомянутых нотных листах? Вверху первого листа заголовок: «Mazurka №1. Роur Violon avec Pianoforte» («Для скрипки с фортепьяно» – франц.). Поскольку с 1899-го по 1902-ой Манасевич был учащимся «высшего курса» Петербургской консерватории, можно утверждать, что это одна из его студенческих работ, причём, выполненная, возможно, на заданную преподавателем определённую тему. Также возможно и то, что задание сочинить танцевальную пьесу для скрипки и фортепьяно студент-второкурсник получил от самого Леопольда Семёновича Ауэра, выдающегося скрипача и педагога, в консерваторском классе которого моему деду повезло учиться. Какой профессорской оценки удостоился этот, возможно, первый композиторский труд студента, к сожалению, неизвестно.

Также никто теперь не знает, когда же написанное восемнадцатилетним Манасевичем произведение прозвучало в прошлом веке последний раз. К сожалению, единственным, но к тому же ещё и комичным, что с историей исполнения мазурки связано, были очень давние, ещё детские и, мало удачные, самостоятельные попытки автора данных воспоминаний сыграть отдельную фортепьянную партию дедушкиного опуса. Это было в середине пятидесятых, когда мне довелось осваивать наш домашний «Rönisch» под добрым наставничеством нового соседа по квартире, оказавшегося вместе с его супругой артистами хора тогдашнего Малого оперного, теперь снова Михайловского, театра. Сосед не только прекрасно пел, но и неплохо играл на фортепьяно, а ещё любил детей и с удовольствием, причём, безвозмездно, учил их игре на инструменте. Другой возможности зазвучать у всеми забытой мазурки долгие десятилетия всё как-то не представлялось.

Лет пятнадцать тому назад приятель познакомил меня со своим сыном, музыкантом оркестра Мариинского театра. Глеб Борисович Бирюлин был не только разносторонним музыкантом и замечательным солистом-флейтистом, он ещё серьёзно увлекался игрой на музыкальном синтезаторе и создал с единомышленниками удивительный исполнительский коллектив неоклассического направления с любопытным названием «SQUAШ», где одновременно звучали, как традиционные, так и современные электронные, инструменты. На запоминающихся концертах этого необычного ансамбля мне тоже повезло побывать. И, конечно, нельзя было не воспользоваться встречей с профессиональным и очень доброжелательным музыкантом, не предложив ему взглянуть на забытую консерваторскую работу моего предка. Удивительно, но, по-моему, уже через несколько дней после первого знакомства с нотами «Мазурки» Глеб Борисович передал мне через своего отца компакт-диск с её превосходным исполнением.

Первый нынешний исполнитель пьесы «Мазурка №1» Глеб Бирюлин

Вот так, благодаря замечательному музыканту, и главное — на редкость отзывчатому человеку, молчавшие более ста лет ноты зазвучали! Причём, было это звучание, что примечательно, в духе сегодняшнего времени – времени двадцать первого века: обе партии дуэта – и скрипки, и фортепьяно, музыкант сыграл на своём электронном имитаторе. При этом отличить задорное, искрящееся исполнение Глеба Борисовича от игры на подлинных инструментах, возможно, доступно было лишь профессиональному слуху. Позднее Глеб Борисович, тепло отзываясь о студенческой работе деда, добавил от себя очень, на мой взгляд, любопытное и, наверное, важное замечание. Благодаря этому я узнал, что заданный педагогом своему ученику польский танец, оказывается, сочинён во всегда очень характерном для петербургской консерватории духе. Точнее, написана «Мазурка №1», как музыкант выразился, в «классическом «глинковском», заметно отличающимся от традиционного для «шляхтинского» танца, стиле. И ещё музыкант признался, что от этого исполнения он, прежде всего, сам получил настоящее удовольствие. Возможно, поэтому Глеб Борисович собирался, когда у него найдётся свободное время, исполнить и записать для нас ещё что-нибудь из произведений деда, сочинённых и опубликованных уже в зрелые годы. К сожалению, из-за крайне преждевременной и скоропостижной кончины Глеба Борисовича это, ещё одно его доброе намерение, так и осталось не исполненным. Но важно, что благодаря именно Глебу Борисовичу в стенах нынешнего Писательского дома раннее произведение будущего солиста Придворного оркестра однажды зазвучало снова!

Телефонограмма из Кремля с сообщением о награждении группы музыкантов оркестра Петроградской филармонии званием «Герой труда» и программа концерта в честь награждённых. Февраль 1923-го г.

Наверное, понимание того, что вокруг живёт много каких-то особенных и интересных людей, и потому весь наш дом тоже какой-то необычный, и наша семья также имеет к этому некое отношение, пришло в мою детскую голову довольно рано. Во многом этому способствовало повторяющееся по разным поводам упоминание старшими, хорошо им видимо знакомых, имён соседей по дому, служивших когда-то с нашим дедом в Придворном оркестре, которые, то ли по-прежнему сами, то ли уже их дети, живут где-то рядом и поэтому часто встречаются. Мне легко запоминались звучавшие, как казалось, очень музыкально, фамилии Заветновский, Буяновский, Майер, Елизаров, Амосов, Артемьев, Морозов … Причём, произносились эти фамилии всегда с заметным мне, ребёнку, уважением.

Но помимо звучных «музыкантских» также приходилось слышать и другие фамилии, с нашей семьёй совсем не связанные. Это, как я догадывался, старшие упоминают соседей уже совсем другого рода, которые называются «писатели». То, что чаще других слышалась фамилия Зощенко, легко объяснимо: 119-я квартира, в которой писатель жил свои последние годы, находилась прямо над нашей коммунальной. Видимо, о печальной судьбе Зощенко мои родители хорошо знали, и было заметно, что это имя произносилось ими всегда как-то сочувственно. Легко запоминалось и звучное писательское имя Ольги Форш, тоже жившей где-то над нами. Когда в самом начале шестидесятых, вскоре после кончины писательницы, должно было выйти её собрание сочинений, начинающееся, как обещали в газете, с «Одеты камнем», наши родители, отстояв очередь в магазине подписных изданий на Литейном, сумели приобрести желанный абонемент на семитомник Ольги Форш. Эти семь компактных, прекрасно изданных, всей семьёй перечитанных, жёлтых томиков и сегодня – одна из памятных ценностей нашей домашней библиотеки.

От своего соседа по подъезду из 132-ой, детского друга Серёжи Зуккау, ставшего в последствии известным ленинградским литератором, а в то время — юного сына поэта и переводчика Владимира Зуккау-Невского, и поэтому слывшего «писательским сыном», я постепенно узнавал имена, и даже номера квартир, некоторых других писателей, живших в нашем подъезде: Николая Брауна, Марии Комиссаровой, Веры Кетлинской …

Хорошо знал в лицо одного из сыновей Веры Казимировны, приветливого юношу из 122-ой с легко запоминающейся внешностью: его пышную каштановую причёску украшала на лбу большая ярко-белая прядь, вызывавшая заметное неравнодушие у девочек из нашего дома. Юный Кетлинский запомнился ещё и тем, что своей внешностью почему-то очень напоминал мне легендарного молодогвардейца Олега Кошевого, портрет которого в те годы всем нам был хорошо знаком.

А ещё одной потомственной знаменитостью среди соседских детей был, тоже очень симпатичный, рыжеволосый старшеклассник из 133-ей квартиры Юрка Блейман, как тогда у нас называли сына киносценариста Михаила Юрьевича Блеймана. То, что Юркин отец и есть автор необыкновенного «Подвига разведчика», вызывало у нас, мальчишек, какое-то особенное к Юрке доверие, и мы не раз собирались на пятом этаже, где Блейман младший, картинно сидя с папиросой на лестничном подоконнике, рассказывал нам какие-то захватывающие истории из своей, как он, по-видимому, считал, уже совсем взрослой жизни.

Квартира 133 сегодня

Киноафиша 1947-го года

Михаил Юрьевич Блейман

Много лет спустя, в середине восьмидесятых, неожиданно состоялась моя новая встреча с сыном знаменитого киносценариста, уже давно не жившим в нашем доме. Это произошло в находившемся в Шуваловском парке Институте токов высокой частоты, где я в то время работал. К нам тогда приехало ленинградское телевидение, чтобы снять репортаж об одной из последних институтских разработок. Группой телевизионщиков руководил Юрий Михайлович Блейман. Прошли десятилетия, но мы почему-то очень легко узнали друг друга, и после съёмок не удержались, чтобы не посмеяться над когда-то такой забавной мальчишеской жизнью нашего дома, над озорными играми, шалостями и взаимными детскими прозвищами.

И с этим невольно вспоминается одна нелепая, но в своё время способная вызвать немалую тревогу, история, связанная с уже совсем не детским прозвищем, неожиданно полученным в начале пятидесятых нашей семьёй. Возможно, началось это с одного печального, и очень распространённого в то время, жилищно-коммунального события. 1950-й год. В нашей 116-ой квартире только что скончался пожилой сосед. Ещё не состоялись похороны, но неожиданно раздаётся нетерпеливый звонок, и на пороге появляется солидная и очень энергичная дама в сопровождении носильщиков со множеством домашних вещей. Вошедшая предъявляет удивлённым жильцам какой-то очень важный документ и требует у растерянной вдовы немедленно пропустить её в одну из занимаемых вдовой комнат. Так в нашей квартире на долгие годы поселилась эта беспокойная особа. Её настойчивый интерес к политической образованности старших членов нашей семьи вскоре стал вызывать недоумение. Разгадка была неожиданной: бесцеремонная соседка оказалась преподавателем марксизма-ленинизма в герценовском педагогическом институте. Особенно доставалось нашей бабушке. Например, за незнание решений последнего партийного пленума ей то и дело приходилось выслушивать самые грозные наставления. А скоро выяснилось, что ко всему строгая соседка уже располагает и достаточно подробными анкетными данными живущих в подъезде семей, и, в первую очередь, нашей, ближайшей. И прежде всего, соседке известно, видимо, для неё главное – связь нашей семейной истории с Придворным оркестром. И, как следствие, возникшее однажды между хозяйками кухонное недоразумение неожиданно закончилось для нашей растерявшейся бабушки сокрушительным «Ну, погодите, прислужники царские!».

Конечно, сегодня этот давний и нелепый случай выглядит малозначительным. Но делясь нашей семейной историей, в том числе и жилищной, думаю, вспоминать об этом всё-таки стоит. Ведь в те годы именно подобные высказывания часто становились началом очередной человеческой трагедии, затрагивающей целые семьи. Повидавшая в нашем доме много подобных историй бабушка после случившегося долго не приходила в себя и всё боялась «вызова в «Большой дом». Родители тоже были обеспокоены, поскольку к тому времени «вызовы» им были хорошо знакомы, и в результате одного из них не так давно наш отец уже лишился ответственной должности старшего радиста в Балтийском морском пароходстве. Эта огромная для семьи с тремя детьми неприятность оказалась связанной с тем, что наш дед Николай Тобиевич Манасевич скончался и был похоронен, находясь за границей, в шведском Стокгольме. И хотя это произошло очень давно, в 1932-ом году, и ничем, кроме своей музыкальной деятельности наш предок там не занимался, отстоять свою анкетную «чистоту», необходимую для продолжения работы в пароходстве, нашему отцу, к сожалению, тогда так и не удалось.

Ну, а история с «прислужниками», к счастью, никакого продолжения не получила. Идеологические перемены в нашей стране середины пятидесятых годов делали «связь с царским режимом» всё менее подозрительной. С этим менялось отношение к окружающим и у нашей необычной соседки, становившейся всё более терпимой и доброжелательной. Кончилось даже тем, что в конце пятидесятых наши родители пригласили свою бывшую требовательную наставницу, жившую одиноко, встретить с нами Новый год. Вскоре соседка получила отдельную квартиру в новостройках и навсегда покинула наш дом. А незабываемое прозвище в нашей семье ещё долгие годы смеясь вспоминали.

Летом 2008-го года мы с супругой побывали в Стокгольме, чтобы посетить могилу моего деда. Старинное кладбище, по-шведски – Skogskyrkogården, а по-русски просто — Лесное кладбище, оказалось, расположено в столичном пригороде Энскеде. Мы добрались туда на метро. Последнюю часть довольно длинного пути поезд шёл по поверхности. Добравшись, мы узнали, что кладбище за последние десятилетия превращено в мемориальное, находится под охраной ЮНЕСКО, и, конечно же, следов могилы Николая Тобиевича не сохранилось. Но сведения о захоронении нашлись в управлении кладбища без труда, и там же нам мгновенно отпечатали цветную карту с указанием бывшего номера могилы и участка, где она находилась. Более того, молодая и очень любезная сотрудница из администрации предложила свою помощь и проводила нас до самого места захоронения. Оказалось, что эта дальняя часть кладбища теперь представляет собой тенистый лес с огромными елями, под которыми простираются гладкие зелёные газоны. Таким же мы увидели и указанный нам на карте двадцать шестой участок. Как жаль, что тогда ещё не было с нами записи возрождённой «Мазурки»! Сегодня с помощью обычного мобильного телефона она обязательно прозвучала бы под елями. Побывав на этом месте, и поклонившись ему, мы лишь оставили на траве горшочек с живыми розами, купленными, как принято и у нас дома, при входе на кладбище.

Где в Стокгольме ещё могли сохраниться сведения о русском музыканте? Мы решили пойти в местный Музей музыки, по-шведски – Muzikmuzeet. Несмотря на то, что в музее был выходной день, дежурный сотрудник любезно принял нас. Нам очень повезло и затем. Оказалось, в архивах музея сохранились вырезки из давних стокгольмских газет с упоминанием имени русского музыканта Манасевича, и среди них – посвящённый ему некролог в «Свенска Дагбладет» от четырнадцатого января 1932-го года, перевод которого привожу ниже:

Н.Т. Манасевич. Конец 1920-х годов (восстановлен в цвете)

Некролог в газете «Свенска Дагбладет» от 14 января 1932-го года

Лесное кладбищев Стокгольме. Здесь похоронен Николай Тобиевич

«Н. Манасевич⁺. Русский скрипач, профессор Николай Манасевич, как сообщалось ранее, скончался в Стокгольме. Манасевич получил образование у Леопольда Ауэра, и уже в молодом возрасте был принят преподавателем по классу скрипки в консерваторию в Петербурге, а также получил должность концертмейстера Придворного оркестра Его Величества. Он также выступал в качестве альтиста в пользовавшемся в своё время европейской известностью квартете Григоровича. В связи с революцией был вынужден искать работу за границей и около десяти лет проработал в Швеции в качестве музыканта оркестра и ансамбля. В 1924 — 1926 годах служил у Gillet в Упсале. В последние годы служил в оркестре звукозаписи компании SF (Svensk Filmindustri) в Росунде».

Возможно, именно после посещения этого стокгольмского музея я решил обязательно восстановить звучание дедушкиной «Мазурки». И вскоре это действительно состоялось.

Российско-японский дуэт, новый исполнитель «Мазурки №1»

.

Сейчас существует уже несколько разных исполнений забытого консерваторского сочинения. Среди исполнителей есть и музыканты оркестра Санкт-Петербургской филармонии.

И вот, недавно на одном из тематических вечеров, проводимых в музее Зощенко, играл российско-японский дуэт. Гости литературного музея скрипачка Анастасия Ведякова и пианист Кадзуки Нисимон заинтересовались также и музыкальной историей Писательского дома. Мы познакомились, и, прощаясь, я предложил гостям на память о посещении нотную копию студенческого сочинения. «Мазурка №1» музыкантов заинтересовала, и вскоре была включена в концертную программу дуэта.

Вот так, выйдя за стены бывшего дома Придворного оркестра, нашего нынешнего Писательского дома, «Мазурка» уже совсем ожила и звучит теперь всё чаще…

2024-й год.

Прослушать «Мазурку №1″ Н. Т. Манасевича в исполнении
дуэта Анастасии Ведяковой и Кадзуки Нисимона можно по ссылке:
https://www.youtube.com/watch?v=2oh3V_J4hyo&ab_channel

Примечание:
Фотографии в тексте можно увеличить, для этого надо навести на фотографию курсор и щёлкнуть левой кнопкой мыши.

Продолжение следует