Глава 6

Учёба кончилась, и неожиданно сразу же подвернулась работа. В институт приехал некто Идзон П.Ф., работник института леса Академии наук СССР, который и предложил мне подзаработать. Нужно было составить и проиллюстрировать карту лесов по Московской области. Где-то с месяц я работал в институте леса нелегально, заказ выполнил, получил аванс и обещание расплатиться со мной в дальнейшем. Но полного расчёта я так и не получил. Посторонние люди смеялись надо мной и говорили, что Идзон положил в карман за мою работу не менее 1500 руб.

Я собрался ехать на работу согласно распределению, и в середине сентября уже в Осташкове Калининской области – работаю в земельном отделе райисполкома. Начальник отдела – зрелый мужчина Бычинский, серьёзный начальник. Он любил кушать яблоки и, прислонясь задом к печке, читать наставления. В отделе нас было, кажется, ещё трое – немолодая женщина и двое ребят после техникумов. Вот он нас и учит методично, раз за разом втолковывает: за эту бумажку – 2%, за эту бумажку – 5%, за эту – 3% и т.д. Откусит яблоко, хихикнет, и опять задом к печке. Чем не иезуит? – чистой марки. Бычинский был не плохо сведущ в предпраздничных призывах ЦК. Как-то я просто, не без доли юмора, сказал: «Значит, Вы – бюрократ». После я ощутил цену своих слов: он гнобил меня самым иезуитским способом – зарплату платил вполовину меньше, а в командировку в колхоз посылал в самую нелётную погоду или на вынесения полосы отвода железнодорожных путей с установкой граничных столбов.

В октябрьские праздники, на 7 ноября, я поехал в Москву к дяде Боре и советовался с ним, как жить дальше. Будучи проездом через город Калинин, я сходил в Областное управление землеустройства и обратился к ним с просьбой о переводе меня куда-нибудь из Осташкова, так как работать под началом Бычинского было невозможно. Мне обещали оформить перевод в Мизиновскую МТС в соседнем, Пеновском районе.

И, действительно, с нового, 1958 года, я – инженер-землеустроитель Мизиновской МТС. Директор МТС – мой ровесник, тоже год назад окончивший институт, кажется, в городе Перми. На днях его отзывают в область. Он доволен, а я пока уехать не решаюсь – моё дело пока работать здесь. В недалёком будущем намечается сокращение штатов, и даже муссируются слухи о ликвидации МТС вообще. Деревня сейчас – место ссылки для молодёжи, из неё все бегут и всячески выкручиваются, чтобы в ней не оставаться.

Между тем я продолжаю осваивать деревенскую жизнь: днями сижу в конторе МТС, частенько хожу в «командировки» в деревни по каким-то надуманным поводам. Помню, один раз мне было поручено в удалённой деревне под названием Дуновский Куст делать обмер земельных участков при жилых домах. Жители домов сначала пришли в оцепенение, потом выразили протест и едва не полезли в драку. К счастью, эти замеры на мне и кончились, и Дуновский Куст остался не тронутым. Разговоры об этих местах были такие, что хотя колхозы тут нищие, но народ в большинстве своём живёт неплохо. Говорили, что жители Дуновского Куста совсем окулачились: держат по несколько штук свиней, по две коровы, овец и по 20 штук кур. (Из этих мест, по слухам, вышла Лиза Чайкина, но в народе говорят, что всё, что написано о ней – сплошная выдумка). Ходя по колхозам, я встречал много работников из района. Все что-то делали, проверяли. В колхозе «Красный Май» нас собралось, наверное, с десяток: контролёр из банка, из Райфо, нас трое из МТС, четыре человека от райкома. Потом приходили ещё какие-то лица, и у всех есть что спросить или проверить.

Кажется, в прошлом году Хрущёв организовал программу направления на работу в колхозы по партийному поручению. Несколько дней я жил в гостинице в Осташкове и слышал, как один такой, вновь назначенный, председатель колхоза говорил своему товарищу: «Год-два как-нибудь проработаю, платят хорошо, а там отчётно-перевыборное собрание, и сбежим. Ничего не попишешь, партийное поручение».

Сейчас живу в деревне Мизинове, это в километре от Середки, посёлка МТС, на частной квартире. Хозяева дома – пожилой человек лет 70-и и его одинокая дочь лет 35-ти. Живут своим хозяйством и в какой-то мере участвуют в работе колхоза, но поскольку жил я у них в зимнее время, работа их тогда не докучала. Да и вообще в колхозе вся надежда на будущее основана на МТС. Если МТС подведёт, то и сев не получится. Я присутствовал на совещании трактористов в колхозе «Красный Май», где секретарь райкома прямо говорил: «Отсеетесь до 1 июня, и председатель устроит каждому трактористу по пол-литра на нос». А погода в эту весну стояла скверная – холодно и сыро, и трактора не могли выйти в поле. Уполномоченных по севу в колхозах – человек около двадцати, их называют «толкачи».

Колхозы и вправду никуда не годны, селяне живут за счёт своих усадеб: держат свиноматок, коров, овец и кур. Мужики часто занимаются отходничеством – шабашат на стороне, а бабы ведут своё хозяйство и живут на всём этом вполне прилично. Религиозные праздники в деревнях празднуют аккуратно: в Николин день, недавно прошедший, все пьют самогонку, и уполномоченные тоже пьют самогонку и напиваются вдрызг. С первого июня будут праздновать Троицу, а это – на неделю кутёж. О севе думают только в районе, в МТС, да председатель колхоза. Колхозники же смотрят на это очень спокойно: усадьба у них есть, хозяйство есть, и больше им ничего не надо. Некоторые продают по двадцать поросят по 300-400 рублей за голову.

В Середке, в поселке МТС, по средам, субботам и воскресеньям в клубе танцы. Ребята сидят, девчонки танцуют, пластинки старинные, заезженные, лица одни и те же, как на работе. Изрядно скучно, но что делать? Ребята частенько много пьют, ищут веселья в жизни – и не находят. «Завтра пойду рыбачить, – говорит один, – здесь останешься, надо пропить полсотни, а что толку?».

В начале июня несколько дней я отводил участок под строительство какой-то местной фабрики, делал нивелировку и жил в доме колхозника. Там всегда много народа, живут одни и те же, почти все украинцы – заготавливают лес. Некоторые обитают в Пено по заготовкам годами, до четырёх лет.

В МТС сокращаются четыре человека, в том числе и я, о чём был предупреждён 25 июня. С 1 июля – свободен, а 2-го уже нахожусь в Москве, на квартире у дяди Бориса. Он готов мне помочь с жильём, но большая проблема с пропиской. Прописку я потерял почти год назад, когда поехал в Калининскую область. Вернулся без всякого права на житие в Москве, а на работу без прописки не берут совсем. Какой-то милиционер, знакомый Бориса, якобы хотел помочь мне прописаться в квартире Бориса, но почему-то не получилось. Всё лето я блуждал по Москве, пытаясь хоть где-то устроиться на работу, но нигде не удалось. В это время особенно жёстко стоял вопрос с пропиской, и мне не удалось ничего сделать, несмотря на содействие Бориса.

Помогал мне в это время и однокашник Анрис Лейман, живший в коммуналке на улице Маросейка с женой Ниной. Скромные накопления мои за время работы в Мизиновской МТС позволяли мне существовать не больше двух месяцев, а дальше надо было что-то делать. Я отправился в ГУМ – посмотреть и прицениться к товарам, и обнаружил там длинные очереди в разных отделах, особенно большая очередь была в отдел демисезонных пальто. Я спросил у одного мужчины, стоящего в очереди, что он хочет купить. Когда он ответил, что ищет драповое пальто, я сказал ему, что у меня есть такое – как раз на него – и я могу продать его. Мужчина оказался приезжим из Латвии, вместе с женой он пошёл ко мне на квартиру Лейманов, которые в это время были на работе. Пальто моё было очень приличное, шитое в ателье, почти не ношеное, и я запросил за него 1200 рублей. Мужчина примерил, оба остались очень довольны и предложили мне за пальто 1045 рублей. Сказали: денег больше нет, а я не стал на своей цене настаивать.

Тут же я снова отправился в ГУМ и купил себе новое не драповое пальто за 600 рублей. Оставшаяся сумма открывала мне путь на железную дорогу, по которой я мог доехать до города Челябинска.
Дело в том, что несколько дней назад я был в организации Росгипро у знакомого по институту, работающего здесь. Там меня познакомили с Морозовым Петром Семёновичем, работающим в той же системе. В качестве директора его переводили из Воронежа в Челябинск. Меня ему рекомендовали, и он не возражал. Теперь я уже твёрдо решил ехать в незнакомую область, тем более, что директор этого филиала фактически меня уже принял.

С 23 сентября 1958 года я в Челябинске, с поезда сразу же пришёл в конторку, которая размещалась в бывшем жилом деревянном доме и вполне вмещала весь контингент нового института. Жить негде, пришлось ходить по усадебной застройке недалеко от центра, но устроиться на жильё нигде не удалось. Местная библиотекарша порекомендовала мне квартиру на ЧМЗ, по соседству со своей квартирой – на улице Социалистической, дом 34.

Там, в небольшой двухкомнатной квартире, жили две женщины: мать со взрослой дочерью-студенткой. Жили небогато и завидовали другим, но скрывали это, сознавая, что завидовать нехорошо. Мать рвалась туда, где хорошо, где лучше, теплее, и подчёркивала дочери каждое некультурное, с её точки зрения, явление. Постоянно наставляла, чтобы дочь не прикасалась ко всему некультурному. Когда я у них появился, мать сказала своё имя и то, что она еврейка, а дочь – украинка, у неё отец украинец. Вообще они желали показать, что они украинцы, часто играли украинскими словами и выясняли друг у друга, как перевести то или иное слово на русский. Мать пуще всего боится, как бы дочь не послали в Сибирь, в Среднюю Азию, и даже на Урале не хотят остаться. Её мечта – Украина, Грузия – там, где тепло.

Мне в их квартире досталась маленькая комнатка с кроваткой и что-то вроде столика, и я устроился там вполне комфортно. Да мне и не нужно ничего было, главное – есть место для сна, полочка для стакана с водой или книжечки. Общаться с хозяевами у меня не очень получалось: щепетильность матери создавала определённую неловкость, да мне и не нужно было от них ничего. Утром уезжал, вечером возвращался, питался на работе, а как было в выходные дни, уже и не помню. Скорей всего, уезжал куда-нибудь, где можно было поесть без проблем. К тому же, прожил я у них совсем недолго – всего полгода.

Уже в апреле я поселился на квартире у одной старушки, в частном доме по улице Доватора, в котором пустовали две комнаты, и в каждой умещались по две кровати. Вместе со мной поселился студент техникума Юрий Буцкий, и мы сошлись в этой квартирке как два брата. Он был помоложе меня и не сражался с министерством культуры по поводу соцреализма и надуманных кино, но новой музыкой интересовался, и на танцах в горсаду искал и часто получал подобие джазовых ритмов и прочие самоделки. Девчонкам он нравился, и всё шло у него хорошо.

Я же, сколько ни пытался постараться понять тех, кто зажимает искусство в рамки соцреализма и превращает его не более, как в орудие построения коммунизма, сама натура восстаёт против доводов в её защиту. Гнуснейшие и пошлейшие мероприятия в искусстве идут под эгидой великих целей коммунизма, опошляют и дискредитируют сам коммунизм.

А у нас с Юрием есть магнитофон и плёнка с записью мелодий из «Золотой симфонии». Мы очень любим эту запись и постоянно удивляемся тому, что наши эстрадные оркестры – кустари по сравнению с Венскими оркестрами. Играть совсем не умеют, а может быть, боятся: ведь у пульта управления культурой и просто жизнью сидят ханжи и люди с рыбьими ушами.

Весна 1959 года. Чувствуется лёгкий посвежевший воздух. Хочется дышать, хотя на улицах, даже в центре, грязь непролазная. Читать нечего, наши писатели не привлекают, у них всех в предисловии или между строк – итоги XXI съезда КПСС. Непонятно, для чего эта истошная пропаганда братства людей и народов, ведь всё зло в материальном базисе, а при коммунизме всеобщей благодати быть не может.

Вряд ли есть музыка лучше русского романса, классика XIX века не имеет равных, да и песни наших композиторов часто просто хороши. Помню, ещё на четвёртом курсе института я отправил довольно острое, если не сказать скабрёзное, письмо в редакцию «Советской культуры» о состоянии нашей эстрады, и в защиту джазовой музыки. О том, что кто-то недвусмысленно угнетает эстраду и музыку и т.д. Это была целая статья с остроумными сравнениями – до сих пор помню такие слова о нашей музыке: «Так и стоят тяжёлые стелы, так и молчат священные трубы и нет, кажется, виноватого, кому пора бы в Каноссу!» и т.д.

25 марта я получил ответ из «Советской культуры», за подписью заведующего музыкальным отделом Поповым. Он писал: «Ваш материал мы использовать не можем из-за крайней перегрузки газеты материалами. Но, возможно, некоторые вопросы, волнующие Вас, будут затронуты в обзоре писем о лёгкой музыке, поступивших в редакцию в связи с опубликованием статьи В. Городинского».

Завтра – 28 июня День молодёжи. А я был секретарем комсомольской организации нашего института. Комсомольцы должны были собраться в 9 часов утра у райкома комсомола и с лозунгами идти в парк. Секретарь РК сказал: «Некоторые могут подумать, что здесь есть элемент принуждения. Нет, ЦК и я лично уверены именно в обратном. Когда молодёжь пойдёт строем до парка, организованно и под руководством и знаменем КП, у неё поднимется дух на новые подвиги и свершения».

На днях я случайно встретил челябинских поэтов, выступавших в городском саду. Читали о пашне, о революции, о светлом будущем. Я прямо спросил у одного знатного господина в чесучовом костюме еврейской наружности, прохаживающегося около собравшихся: «Не надоело ли вам всем десятилетиями говорить нам одно и то же: о пашне, о революции, о свержениях». Он, не очень твёрдо глядя на меня, сказал: «Это очень большой вопрос, в нём-то вся загвоздка нашей литературы. Молодёжь всё чувствует обострённо, а вот доживёте до наших лет (ему около 48 лет), будете чувствовать себя спокойно. Или, если хотите, обратитесь к партийному руководителю (он расхаживал тут же)».

Ещё летом я прочёл статью о джазе в «Комсомольской правде» (за 5 июня) и не удержался – послал в редакцию письмо следующего содержания:

«Простите мой цинизм, но старик Городинский перед смертью немного поумнел, ему привет. До того противно читать газеты с глупыми, панегирическими выступлениями «деятелей», что вы не имеете даже права обижаться на грубости и насмешки. Косность, бюрократизм и аргументы, извлекаемые из доисторической эпохи, цитаты из людей прошлого, ни на йоту не подходящие к современности, накачка и подтасовка фактов – всё было собрано и все же провалилось. А ведь это скандал, это позор вашей культурной политики. И вы ещё из кожи лезете, чтобы показать Запад как людей глупых, не знающих того, что знаем мы. Они вроде как бедные, они бедные, им и невдомёк, что телогрейка, дробь на паркетном полу из «барыни», «па» из всевозможных «па-де-де» – содержат в себе культуру высокую, мораль коммунистическую. Ха-ха! Каково, а? Нечего сказать, политики, объективно смотрящие на вещи, материалисты, воспитатели молодого поколения.
Вот что значит доктринёрство, от него до ханжества и полшага много. А ещё хуже то, что всё это закономерно, ибо если со всех амбразур и башен палить в одну точку, которой не то что ружья, но и рогатки детской иметь не дано, тут действительно одуреешь и станешь идиотом, тут и впрямь телогрейка покажется лучшим костюмом, а широкие штаны, как у матроса, являются вершиной возможного».
Ответа из газеты не последовало.

А Никита Хрущёв съездил в Америку, и, кажется, выступая там с трибуны ООН, постучал башмаком по трибуне и теперь перелетает в Китай. Уж если ума нет – это надолго.

Тут он вдруг недавно выступил перед журналистами. Михалков по этому поводу разразился передовицей и призывает отказаться от бюрократических штампов мышления. Ясно, что капля воды камень точит, но безобразно постоянно капать на мозги человеку. По-моему, лучшим лозунгом воспитания может служить с виду простое, но полное смысла выражение: «Сочетай полезное с приятным».

Уж сколько я хожу в университет культуры, пытаясь понять что-то серьёзное и основополагающее, но пользы от этих лекций не вижу совсем. Просто людей хотят отвлечь от влияния западной культуры, в музыке – от джаза. Но я не боюсь утверждать, что сейчас нужна новая форма, новые ритмы, свободные, лёгкие. И дело не только в том, что сейчас атомный век и прочее, сейчас ещё и век небывалой консолидации сил, мыслей и чаяний многих народов. А наша политическая элита не хочет этого понять.

13.02.1960 г. Неделю назад вернулся из долгой командировки в южные районы области. Отбираем площадки под строительство жилья для работников совхозов. Посмотрел быт казахов, их нравы. Пробовал бешбармак. Хоть хозяин-казах живёт среди русских 28 лет, все в его доме сидят на полу, скрестив ноги или на одной ноге. Есть бешбармак я не смог: огромный таз со свининой и бараниной стоит на полу и полагается голыми руками брать из таза куски мяса. Я взял только один небольшой кусочек и больше есть не мог, не хотел.

А дома читаю легенду о Ване Клиберне. Шестым чувством чувствую большую человечность его натуры. Непостижимо, непонятно, как народ выбирает своих кумиров, именно таких великих и добрых. О Клиберне я узнал уже, когда он входил в число конкурсантов, и сразу проникся к нему симпатией, хотя не видел ещё его портрета. Но почему-то мне казалось, что он не будет кумиром для широкой публики. Наверное, он умеет говорить о музыке доходчиво и не просто.

Вчера смотрел вторую серию фильма «Отверженные». Революцию и баррикады 1844 года изобразили как войну. «У нас во дворе мальчишки так воюют,– сказал Миша Сурин. – Это же французы».

На днях прочёл хорошую цитату из Ленина – в беседе с Горьким он сказал: «Нужна не только героика, нужна и лирика, нужен Чехов, нужна житейская правда». И далее: «Поменьше политической трескотни, поближе к жизни».
Поздно мы вспомнили эти простые слова, люди-то уже того… совсем ненормальными стали.

Глава 7

Меня собираются послать в Москву на совещание по районной планировке. Это новая политика по сокращению малых населённых пунктов и формированию на этой основе крупных. Совещание происходило в Московской архитектуре. Я считаю такую перепланировку неразумным делом. В нашей стране, наоборот, надо расселять народ по территории ещё гуще, как начинал это делать мудрый Пётр Столыпин. (Почти те же проблемы стояли в 90-х годах перед управляющим экономикой В. Черномырдиным в течение пяти лет, а что он накуролесил, осмыслению не поддаётся. Не экономика, не развитие, а разрушение, развал, воровской беспредел и полная безграмотность. Ельцин и Черномырдин – близнецы-братья, и нет доброго слова в их адрес).

1961 год. Я снова ездил в Брединский район – всё по тому же переселенческому вопросу. К тому времени я уже почти разработал проект изменений в большом степном районе. На этот раз вместе со мной ехали два представителя Госстроя СССР. Это М. М. Пещеров и С. И. Козьмин. Поездка с ними прошла для меня – лучше не бывает. И душой отдохнул, и мысли освежились. Оба попутчика оказались людьми с чувством юмора. Взирая на проблему из Москвы, они не особенно старались внедрять политику переселений и понимали, что, скорей всего, эта затея несерьёзная. Если взяться за неё всерьёз, то начнётся что-то вроде «перераскулачивания».

В другой раз я возвращался из Бредов, ехал в одном купе с председателем исполкома Лисницким. Он много рассказывал о жизни района, о хозяйственной неурядице, о неразберихе в оплате труда. Как он выразился, «мэр города» у них получает зарплату шестьсот с чем-то рублей, а какой-то работник из коммунального отдела около 2000 рублей. Говорит о воспитании молодёжи, обо всём. Кстати сказал, что сельские жители не любят смотреть кино про сельскую жизнь.

В марте месяце я ездил в Москву и немного устал: Москва не даёт отдохнуть. Борис лежит в больнице Склифосовского: во время командировки в Барнаул он серьёзно повредил руку – на всю жизнь. Главное, он гитарист, а теперь играть не сможет. Сейчас у них новая квартира на две семьи ближе к сокольническим лесам, почти у железной дороги на Ярославль. Здесь я повидал всех: и Льва, и Рудика, и Нину, и мать, и многих знакомых.

А в Челябинске – делёж квартиры на три семьи, хотя семья только одна (забыл фамилию). А Юрка Бутский что-то набедокурил в своём общежитии и его выперли на улицу, нам пришлось его принять.

Работа в отделе вызывает тяжёлые чувства. Е. Харитонова теснит меня, как когда-то Бычинский в Осташкове. А всё дело в том, что я неосторожно бросил фразу про её работу по размещению трёх домов: «Тут и планировки-то никакой нет». И вот уже около двух лет она давит на меня всеми способами. Я даже выступал против неё на собрании отдела в присутствии начальства. Это её, конечно, подкосило, но стала гнобить меня ещё изощрённей. Если бы не П. С. Морозов, который знает меня и молчаливо поддерживает, она давно бы меня уволила. А у меня уже начала проявляться язва желудка.
Но всё-таки я победил Харитонову – её понизили в должности. Она вдруг подошла к моему столу, и мы с ней просто поговорили. Она сказала, что, возможно, во мне и есть изюминка.

Нам надо раскрепоститься в социально-экономическом смысле и освободиться от мёртвых догм и трусости. Сейчас наше движение к коммунизму похоже на поток машин, пробивающихся сквозь узкий туннель. Кого-то мнут, трут, давят, кто-то пробирается по головам. Стоит только расширить туннель – и движение ускорится, станет меньше давки, повысится безопасность движения. Намечается новый съезд КПСС, и мы идём к нему, кое-чему научившись, кое-что поняв, «кой-что едим, кой-как гуляем». Уже давно просится во главу ЦК А. Н. Косыгин – экономист, открыто глядящий на жизнь. Хрущёв пал, но на его место водрузился Брежнев с густыми бровями – знаком жизненной устойчивости – и развратной дочерью.

Одновременно в нашем отделе генплана сменилось руководство. К нам пришёл новый начальник – В. Бурцев, бывший начальник управления областной архитектуры – симпатичный и вполне спокойный, имеющий большой опыт в архитектурном деле. Жизнь отдела теперь могла бы течь вполне вольготно, но в неё уже была заброшена дурная закваска. В коллективе процветал какой-то бурьян: отсутствие доброты, согласия и простоты в отношениях.

В это время к нам в коллектив влился новый работник – Станислав Гужев. Он окончил архитектурный институт и должен был отработать год, чтобы получить диплом. Работает старательно, но ощутил нездоровую обстановку в отделе и за пару месяцев изрядно испортился. Приехал светлый с ясными глазами, сейчас стал несколько подавлен, неуступчив, раздражителен. Он уже пытался смыться от нас, но не удалось. Наверняка уйдёт через месяц-два. Для него главное – в середине года вернуться в институт и оформить диплом, а там всё пойдёт своим чередом.

Я решил жениться, и 11 июня 1965 года оформил брак с Ренитой Пориной. Вскоре мы получили квартиру-полуторку по проспекту Победы, в доме 164, на третьем этаже и заселились в нее. Сразу же купили раскладушку и книжный шкаф.

В народе пошёл новый анекдот: при Сталине жили как в трамвае – кто сидел – тот сидел, кто стоял – тот трясся, при Хрущёве жили как самолёте – всех тошнило, а выйти нельзя, при Брежневе живём как в кино – вокруг темно и конца не видно.

Вечером 7-го октября вернулся с работы и вдруг вижу дядю Борю, Бориса Васильевича из Москвы. В потертом пиджаке, в нечистой белой рубашке и галстуке, с заострившимся лицом и большой проседью в волосах.
Мы обнялись, и я не мог не сходить в магазин. Я принёс бутылку водки и бутылку вина. Мы уселись на кухне, чтобы не мешать Рените спать. Воспоминания, разговоры – ведь прошло лет семь, и каких лет! Случайно посмотрели на часы и ахнули: уже было 4 часа ночи.
На другой день мы тоже немного выпили и разошлись по своим делам. Борис ходил к какому-то врачу или целителю, который одним махом (приёмом) лечит от алкоголизма. Я о таком враче не слыхивал, а он почему-то счёл нужным приехать к нему аж из Москвы. Процедуру он прошёл и надеется избавиться от недуга, но организм его потрёпан, даёт о себе знать сердце, сосуды.
Прожил он у нас с неделю, и я был очень этому рад. Всё получилось очень хорошо: писать было что, читать было что, поговорить было о чём. Мы даже сходили с ним на футбол, и после этого я проводил его на такси, чтобы он успел на отходящий поезд.

А я за это время снова прочитал «Одноэтажную Америку». В 35-ом году Америка была так богата, как нам не снится и сейчас. А какой сервис, какое сочетание благородства и примитивного расчёта! Удивительно, что наше государство не догадывается как-то стимулировать житейское, светское воспитание людей. То, что у нас называют интеллигенцией, не имеет элементарной моральной культуры. Такую интеллигенцию можно отнести лишь в служащие.

А. Милляр написал пьесу «Церковь Салема». Законы этой церкви непримиримы к человеческим слабостям – нарушение заповеди сурово карается законом. Но чем строже закон, тем лицемернее общество, которое ему подчиняется. Ханжа прикидывается святошей, доносчик – патриотом, развратник охотнее других становится блюстителем общественной морали.
Если бы А. Милляр жил в СССР, он написал бы эту пьесу о советском обществе, но тогда её не напечатали бы, а его просто отправили на Колыму. Наши газеты слишком длинно пишут. Невозможно прочесть всё, что нужно – с этим согласился и П. С. Морозов. Текст должен быть сжат, иллюминирован, ясен. Зачем столько пустой писанины и там, и здесь.

Я уверен: для движения вперёд нашему государству придётся отступить от политики коллективного ведения сельского хозяйства и допустить земельные концессии.

А китайцы делают сейчас «великую пролетарскую культурную революцию» над здравым смыслом в полной уверенности, что правы. Поливают своего экономиста Сунн Е Фена. И, видимо, одумаются они не раньше, чем лет через десять. А это не мало.