История семьи Малыгиных

У меня в руках маленькая книжечка, которую мне прислали уже в Австралию. Она издана в 2007 году, называется очень скромно: «Курортный район. Страницы истории. Выпуск третий». Эта книжка регулярно выпускалась обществом краеведов Ленинградской области. Она посвящена истории Сестрорецка и Курортного района. Это как раз тот район, откуда начиналась, где развивалась и, практически, до последних дней нашего пребывания в России существовала ветвь нашего рода по материнской линии.

Маленькое примечание на обратной стороне книжки: «Наш третий сборник статей по истории Курортного района посвящен жителям Сестрорецка, знаменитым династиям Малыгиных, Леонтьевых и Степановых. Кроме того, в сборник вошли воспоминания о Сестрорецке и его окрестностях, написанные в разные годы. Для всех интересующихся историей Санкт-Петербурга и Ленинградской области».

На сто третьей странице этой книжицы размещен очерк: «Малыгины — потомки петровского рудознатца». Авторы этого очерка – жители Сестрорецка и Курортного района, среди них есть и фамилия моей родственницы Нины Ивановны Малыгиной-Феофилактовой. Там приводится донесение полковника артиллерии Вильгельма де Геннина, коменданта строящегося Оружейного завода при реке Сестре, от 4-го июня 1721-го года, в котором он просит Петра Первого разрешить ему брать «железные разные припасы, каковы к тому строению понадобятся, а также плотников и мастеровых людей с олонецких заводов». Среди свободных мастеровых людей, отобранных на олонецких петровских заводах, значился и рудознатец Яков Малыгин. Его имя было занесено в книгу основателей завода, где он числился как оружейных дел мастер. С тех пор все мужчины рода Малыгиных работали на этом заводе.

Сама книга не сохранилась, так как архив завода сгорел во время пожара 1886 года. Но устные сведения о предке бережно передавались из поколения в поколение. Потомки Якова – дети, родившиеся на рубеже ХХ-ХХI веков – это уже двенадцатое поколение сестрорецких Малыгиных. Прочными и живучими оказались гены петровского рудознатца-оружейника Якова Малыгина. Недаром Петр выбирал себе в мастера закаленных, крепких, смышленых, умелых людей. Этот род пережил тяжелую суровую пору становления завода, годы революции и гражданской войны, сталинские репрессии, Великую отечественную войну, блокаду Ленинграда.

Официально в советской историографии Сестрорецка фамилия Малыгиных не упоминалась, потому что один из них, высококлассный специалист, можно сказать, «рабочий-профессор» и разносторонне одаренный человек Иван Малыгин в тридцатые годы прошлого века был репрессирован. После его посмертной реабилитации прошло полвека, но до сих пор не доходили руки написать историю незаслуженно забытого славного рода Малыгиных.

Генеалогию семьи недавно составили представительницы девятого, считай от Якова, поколения семьи Малыгиных. Привожу их фамилии – Галина Митрофановна Густавсон, Людмила Павловна Кряжева, Нина Ивановна Малыгина-Феофилактова и дочь Нины Ивановны Татьяна Игоревна Шипова. Они собрали и обобщили все семейные документы, фотографии, воспоминания старших родственников и все, что сохранилось в собственной памяти. Родословную они передали в сестрорецкий краеведческий музей и в Центральную библиотеку имени Михаила Зощенко в виде двух параллельных повествований. Одно – от Нины Ивановны Малыгиной-Феофилактовой о судьбе ее отца Ивана Малыгина и его потомках. Второе – от Галины Митрофановны Густавсон и Людмилы Павловны Кряжевой о судьбах других братьев и сестер того же восьмого поколения сестрорецких Малыгиных.

Итак, семья Малыгиных поселилась на землях вокруг Сестрорецкого оружейного завода, недалеко от озера Разлив. Это озеро, точнее водохранилище – одно из старейших искусственных озер в мире, создано при Петре I путем перекрытия реки Сестры. В 1720-м году специально для строительства плотины с Олонецких заводов вызвали плотинного мастера Венедикта Беэра с сыном. Эта плотина была необходима для снабжения водой и обеспечения работы машин и механизмов строящегося Сестрорецкого оружейного завода. Станки Сестрорецкого завода приводились в движение посредством наливных вододействующих колес. Вода подавалась к колесам по особо устроенным деревянным водопроводным руслам из заводского водохранилища.

Вода озера Разлив, в котором купались в течение трех веков мои предки, была очень чистой. Постепенно это озеро стало безобразно зарастать всякими вредоносными водорослями. Это явилось следствием выбросов в озеро отходов, как я подозреваю, с онкологического центра в районе станции Песочной. Озеро стало гибнуть и, дай бог, чтобы кто-то когда-нибудь возродил эту жемчужину петербургской природы.

Сестрорецкий завод был основан, учрежден и построен под личным руководством Петра I, и стал первым оружейным заводом в России, который обеспечивал русскую армию стрелковым оружием. Сначала завод изготавливал кремневые ружья, потом ещё какие-то, а потом, уже в начале XX века, появилась известная русская трехлинейная винтовка, созданная генералом Сергеем Ивановичем Мосиным. Кто хоть немножко знаком с историей оружия, тот знает эту знаменитую «трёхлинейку», которая многие годы стояла на вооружении сначала Российской армии, потом – Советской. И даже, когда она уже безнадежно устарела, все равно продолжала безупречно служить и считалась вечной. Винтовки и карабины Мосина использовались в нашей армии, в армиях Восточной Европы и по всему миру ещё очень долго.

В послевоенные годы, когда уже стало возможным чествовать генералов царской армии, прах генерал-майора Мосина, инженера Мосина, был торжественно перезахоронен на сестрорецком городском кладбище, которое находится примерно в восьмистах метрах от старофинской границы. На этом же кладбище похоронены все мои предки, кроме деда, который похоронен на кладбище в Горской.

В моем кабинете в Мельбурне на стене висят два портрета – моего деда Василия Георгиевича и бабушки Ираиды Ивановны Малыгиных. Эти портреты всегда висели в нашем доме, сначала в Разливе, потом в городе, я их привёз и сюда в Австралию. Я не думал тогда, что буду писать историю своей семьи. Но эти фотографии – часть моей Родины, моей маленькой Родины – Разлива и дома, в котором выросли четыре поколения нашей семьи: моя мать, я, моя дочь Марина и внук Саша.

Дом в Разливе, который построил мой дед

Этот дом дед построил в 1912-м году. В нём у Василия Георгиевича и Ираиды Ивановны появились на свет трое детей: два сына – Георгий и Вениамин, и дочь – Ираида. Старший, Георгий родился в 1906 году, в дальнейшем я буду называть его «мой дядька Жорж». Моя мать родилась в 1912-м году. Это вторая Ираида в нашей семье, третьей, как бог повелел, стала моя жена. В том же доме тремя годами позднее, в 1915-м году, появился на свет и младший Малыгин – Вениамин Васильевич.

Я не могу сказать, что дед всё строил сам, конечно, работала бригада плотников, но он всегда во всём принимал участие и все мелкие работы делал сам. Когда они въехали, дом был ещё в недостроенном, но уже в жилом состоянии, как это бывает у хорошего хозяина, не слишком обремененного деньгами. Потом дед всю жизнь постоянно улучшал свой дом, совершенствовал его – то переделывал забор, то делал какое-то крылечко или красивые резные наличники на окнах, то складывал необычную печку.

В этом доме Василий Георгиевич и Ираида Ивановна прожили до конца своих дней. Мы, дети, проводили здесь все летние месяцы. Дом простоял почти до самого нашего отъезда из России. Перед отъездом мы успели его сфотографировать. К сожалению, этот дом мы продали где-то в начале двухтысячных годов.

Особняк, построенный новым хозяином на месте нашего старого дома

Новый хозяин разрушил наш дом и на его месте построил новый современный особняк. Полтора года назад, в 2013 году, внук Саша ездил в Россию на несколько дней. Он побывал и в Разливе, привез мне оттуда фотокарточку. Вместо красивого забора, которым так гордился мой дед, доски, для которого он готовил и вырезал, наверное, не один год, теперь построили чужой высокий забор с кирпичными столбами. На нём табличка с тем же самым адресом: «Улица 1-я Поперечная, дом 8». Конечно, эта табличка вызвала у меня массу эмоций. Я увидел, как из-за забора выглядывают сосны, немножко искривленные, такие знакомые и такие родные, которые совершенно не изменились за последние сорок-пятьдесят лет. Но нет уже нашего старого дедовского дома, в котором выросли мои дядюшки, выросла моя мать. С этим домом связано много всяких тяжелых воспоминаний, но самые тяжелые времена начались в сорок первом году.

В это время моего дядюшки Вениамина уже не было в Советском Союзе, он уехал в многолетнюю командировку в Афганистан. Это отдельная тема, она затронута в коротком очерке про дядю Веню. Все остальные члены семьи, в том числе, старший дядюшка Георгий Васильевич с женой Валентиной Васильевной и с моей двоюродной сестрой Белочкой, продолжали жить в дедовском доме. Наша же семья жила в городе, но каждое лето и все зимние каникулы мы всегда проводили в Разливе у бабушки с дедушкой.

Ираида Васильевна Малыгина, моя мать

Я рос очень болезненным ребенком. Со мной всегда много возились. У меня был очень сильный диатез, и я постоянно покрывался какой-то коростой и ещё неизвестно чем. Только моя мать могла всё это выдерживать. Она постоянно меня лечила и спасала. Интересно, что для этого ей приходилось меня всего регулярно обмазывать рыбьим жиром, которого всегда покупали очень много. Огромное количество бутылок из-под рыбьего жира, уже использованных или с его остатками, стояли на полках в нашем большом сарае. Стояли и стояли, никогда не доходили руки, чтобы их выбросить. Во время блокады, когда есть стало вообще нечего, единственной добавкой к маленькому кусочку хлеба, который выдавали, были лепёшки из нижнего слоя сосновой коры (мульчи). Эти лепешки сдабривали каплями рыбьего жира, и, возможно, эти капли, оставшиеся на дне бутылок, помогли спастись моим родным.

Я недавно звонил в Киев своей двоюродной сестренке. Она вспоминала, что не только рыбий жир использовали для приготовления пищи. Там, в сарае, стояла ещё большая банка густой смазки, которой смазывали колеса какой-то большой телеги, с которой дедушка Вася ездил в лес за дровами и шишками. Так вот, на этой смазке тоже жарили лепешки из мульчи. Вот такое это было «веселое» время.

Дедушка был кадровым рабочим завода в Сестрорецке. В тяжёлое блокадное время на заводе ввели такую практику: опытным специалистам, представлявшим большую ценность для производства, тем, кто уже совсем изнемогал, давали путевку в специальную больницу. Она находилась в поселке Лисий Нос, примерно в восьми-десяти километрах от Разлива. Там их немножко подкармливали, как-то лечили, потом они возвращались домой, на завод. И вот, дедушка Вася возвращался домой из этой больницы с маленьким свертком. Там лежали кусочки засохшего хлеба, несколько монпансье для внучки и остатки рабочих карточек. По пути дедушка присел отдохнуть. Неожиданно к нему подошел человек, задушил его и забрал карточки и вот эти самые, такие маленькие гостинцы.

Похоронили его, единственного из членов нашей семьи, на кладбище в Горской. В районе сестрорецкого кладбища тогда проходила линия фронта, и добраться туда было просто невозможно. После окончания войны мы обустроили могилу дедушки и установили там памятную дощечку. Вот так печально закончилась история Василия Георгиевича Малыгина.

Немного о том, как общались люди, жившие по разные стороны старофинской границы. Я слышал, прежде всего, от бабушки, Ираиды Ивановны Малыгиной, о том, как они жили в дореволюционные времена и как общались с Финляндией, с финнами. Я знал, как тесны были их связи – и человеческие, и деловые, и родственные, но как-то на этом бабушка никогда особенно не заостряла внимания. Может быть, потому что в какие-то времена даже упоминать об этом было опасно. Темы взаимоотношений между нашими народами всегда обсуждались с оглядкой, чтобы никакие чужие уши не слышали.

Потом, уже много лет спустя, я сопоставил некоторые рассказы моей бабушки и сумел понять, какие места в тогдашней Финляндии связаны с историей моей семьи. В частности, в посёлке Рощино (бывшем – Райвола) на высоком пригорке стоял большой двухэтажный дом, принадлежавший моей прабабушке. Первый этаж дома был отведён под пекарню и булочную. Прабабушка была очень энергичной женщиной и сама управляла всем хозяйством. Рано утром из ворот выезжала телега с большим ящиком, от которого исходил убийственный аромат домашнего хлеба. Резвая лошадка развозила хлеб не только по домам посёлка, но и по Сестрорецку и его окрестностям.

Я нашёл место, где стоял дом, но никаких следов строения не обнаружил. В нашей семье об этом «капиталистическом» родстве говорили только шёпотом, и даже в новое капиталистическое время никому и в голову не приходило постараться вернуть семье, если не дом, то хотя бы землю, на которой он стоял.

На приведённых фотографиях можно увидеть план села Райволо 1887-го года и в увеличенном масштабе ту часть плана села, где находилась булочная моей прабабушки.

План села Райволо (Рощино), 1887-й год

Булочная моей прабабушки на плане села Райволо

Тогда не существовало границы между Россией и Финляндией, и люди мигрировали свободно, дружили, женились. В общем, жили по нормальным человеческим правилам. Было определенное разделение труда. Например, трудолюбивые и хозяйственные финны всегда в нужное время выезжали на русскую сторону старофинской границы на специальных телегах. Они вывозили от нас очень дорогой и ценный продукт – отходы человеческого организма, ну попросту говоря, содержимое выгребных ям наших российских сортиров. Они приезжали в ранние утренние часы перед рассветом, стучали кнутовищем в окошко, в раму окна и спрашивали: «Золото он?» Из окна им отвечали: «Он, он. Да, да». «Добро» они называли «золотом». Их прозвали золотарями. Финны это делали не потому, что их заставляла нужда чистить российские сортиры. Нет, они просто задарма получали удобрение для своих картофельных полей, благодаря чему собирали фантастические урожаи картошки. Это было для них настолько важно, что даже потом, после уборки урожая, они обязательно привозили своим поставщикам удобрений целую телегу картошки на всю зиму.

Мои оба дядюшки, мамины братья, стали военными. Дядька Георгий прошёл всю войну, а Вениамин служил за границей, сначала в Афганистане, потом в Иране. Он рассказывал, что в Тегеране, когда он туда приехал после встречи лидеров великих держав, кровь лилась рекой, и в те времена там уцелеть тоже было не так-то просто.

У меня есть ещё одна двоюродная сестра Лариса Вениаминовна. Она живет в Москве и достаточно хорошо. У нее есть дочь и внучка, все у них спокойно и мирно.

Так уж получилось, что мои дядюшки Георгий и Вениамин не имели сыновей, и поэтому мужского продолжения рода Малыгиных нет. Сейчас нас трое. Это я и две мои двоюродные сестры – Изабелла Георгиевна Малыгина, которой уже перевалило за 80, она живет в городе Киеве, и Лариса Вениаминовна Малыгина, которая живет в Москве. Мы поддерживаем не очень частые, но очень добрые отношения, и нас очень многое связывает в этой жизни. Поэтому я чувствую дополнительную ответственность и необходимость рассказать не только о судьбе моей матери, которая в чем-то обыденна, но и о жизни ее братьев. Мама выросла, получила образование, вышла замуж, родила сына Марка. Несмотря на все сложности, она сделала все, чтобы меня спасти от неминуемой смерти, когда я был совсем маленьким, вырастить, выучить и поставить на крыло. Она старалась передать всё то хорошее, что ей осталось от родителей, от ее предков. Добрая ей память, она покоится вместе с моим отцом на кладбище в Ленинграде. Так уж получилось, что я не похоронил их на Сестрорецком кладбище. Я даже сейчас не могу объяснить почему. Так случилось, хотя не было войны, не было блокады. Конечно, это надо было сделать – похоронить их всех вместе, но в одну речку два раза не войдешь – как случилось, так случилось.

Сейчас я расскажу немножко подробнее о судьбах своих двух дядьев – дядьки Жоржа и дяди Вениамина.

Мой дядька Жорж

Георгий Васильевич Малыгин

Старший из братьев – Георгий Васильевич работал инженером-механиком, на Сестрорецком заводе. Кроме того, он увлекался массой вещей. Он был заядлым радиолюбителем, собирал первые детекторные приемники, мощнейшие усилители, которые позволяли слушать музыку чуть ли не всему Разливу. Когда он в белые ночи выходил с друзьями на яхте в озеро Разлив, музыка гремела по всей окрестности. Тогда ещё это было редкостью.Конечно, музыка не давала спать, и не только постоянным жителям Разлива, но и многочисленным дачникам. Все знали, что старший Малыгин развлекается, и терпели.

Дядька имел абсолютный слух и очень любил музыку. Он играл на многих музыкальных инструментах, в основном, на струнных. Но это ещё не всё. Дядька Жорж прекрасно рисовал и имел хороший художественный вкус.

Кроме всего прочего, он фанатично увлекался цветоводством. Его мало интересовали ягодные кусты, яблони, груши, вишни. Их он, конечно, тоже выращивал, сначала в Разливе, потом на своём участке в Киеве, где остался жить после ухода с военной службы. Главной его страстью были цветы. Даже в военном училище, в котором преподавал в Киеве, дядька проводил посадочные работы.

Но было ещё одно бесспорное увлечение – это женщины. Сейчас об этом уже можно говорить, потому что его жены Валентины Васильевны, которая много чего ему прощала и, конечно, всегда ревновала, уже нет на этом свете. Дядька Жорж безумно любил женщин. Он умел красиво ухаживать, говорить комплименты, шутить. На своём небольшом участке, всего-то соток в девять, он разводил совершенно необыкновенные цветы. Ему ничего не стоило, увидев, идущую по улице красивую женщину, ножом, который у него всегда находился под рукой, быстро срезать со своей маленькой плантации несколько самых красивых, какого-нибудь необычного цвета роз, перепрыгнуть через высокий забор, встать на колено и преподнести ей цветы. Неважно, что это совершенно незнакомая женщина, просто в тот момент ему захотелось проходящей мимо женщине подарить цветы. Вот такой он был, немножко импульсивный, романтичный.

Дядя с удовольствием занимался спортом. С молодости увлекался велосипедными гонками, имел прекрасный гоночный велосипед для трековых гонок. Автомобилей тогда было мало, и он носился на этом велосипеде по всем дорогам и дорожкам Разлива, Сестрорецка и всех его окрестностей. В один из таких ночных пробегов на велосипеде его подловили какие-то хулиганы и воткнули нож в спину под левую лопатку. К счастью, нож не задел сердца.

Дядька выжил, но стал белобилетником. Это не помешало ему 22 июня 1941 года прийти в военкомат, в суматохе никто не стал разбираться, какой у него билет. И в первый же день войны дядя Жорж добровольцем ушёл на фронт. Он прошёл всю войну, служил начальником радиоремонтной мастерской на полевых аэродромах. Так его увлеченность радиотехникой дала ему возможность избежать своей белобилетности и стать нормальным солдатом своей страны. Полевой аэродром — это не аэродром Шереметьево или какой-то другой современный аэродром, нет. Полевой аэродром – это, практически, поле боя, постоянные бомбежки, гибель летчиков, постоянная напряженность – это тяжёлая работа, это – война.

В самом конце войны каким-то образом его перевели в состав сформированной в Советском Союзе польской армии, и дядя прошёл с этой армией до Варшавы в должности начальника аэродромных мастерских.

Изабелла Георгиевна Малыгина

Вспоминается эпизод нашего возвращения из эвакуации. До отхода поезда от перрона новосибирского вокзала оставались считанные минуты. Мы уже все сидели в вагоне, когда вдруг увидели, что по перрону бежит человек в какой-то необычной форме, невысокого роста, поджарый, бежит очень быстро, на голове конфедератка. Тетка Валя и моя сестренка Белка чуть не вывалились из вагона, выскочили: «Папа, папа», – «Жорж, Жорж!» Действительно, дядюшка Жорж в последнюю минуту подбежал к вагону, я даже не знаю, не могу сказать, перекинулся ли он с нами парой слов или просто успел пожать руки. Даже до поцелуев и объятий дело не дошло. Вот такая мимолетная встреча. Мы поехали в Ленинград, а он в Польшу, где продолжил свою службу.

Дядька Жорж прослужил там до сорок седьмого года, и, естественно, носил форму польской армии. В семье дяди Жоржа сохранились его польские награды, а у меня есть фотография, на которой на его мундире, на мундире майора советской армии, красуется польский орден – какой-то крест, я сейчас не помню его названия. Он много рассказывал мне о Польше, о поляках, но он не мог говорить о стране и о людях, не сказав ничего отдельно о польских женщинах. Я запомнил точно его фразу: «Марк, учти, я прошёл почти всю Европу. Польки – самые красивые женщины в мире или, по крайней мере, в Европе, но это самые коварные женщины Европы». Вот эта его фраза запомнилась мне на всю жизнь.

Вот немножко о дядьке Жорже. Добавлю только, что во время моих приездов в Киев, еще в начале шестидесятых годов, мы очень дружно с ним общались, он много интересного мне рассказывал и показывал. Дядя Жорж познакомил меня с настоящими жемчужинами российской и славянской истории и культуры. Одна из них – Киево-Печерская лавра. Тогда еще она была закрыта, но дядька сумел меня туда провести, договорившись с монахами, которые восстанавливали лавру. Мы пообщались с монахами, и они устроили нам замечательную экскурсию, провели по подземным коридорам, показали пещеры-кельи, где жили монахи-отшельники.

Другая жемчужина, которую открыл мне Дядя Жорж — это Выдубицкий монастырь, расположенный на берегу Днепра. Монастырь произвел на меня очень сильное впечатление, и главное, ради чего он водил меня в этот монастырь – уникальная коллекция сиреней, которую в 1945-м году в качестве контрибуций вывезли из Лейпцига. Сирени были высажены вдоль крутого склона в излучине Днепра над Выдубицким монастырем. С высоты открывается великолепная панорама на Днепр и монастырь. Стояла первая половина июня. В Киеве сирень уже доцветала, но, эта сирень ещё цвела. Потрясающее впечатление произвели эти сочные пышные кусты с крупными соцветиями, разнообразной цветовой гаммы. Среди них встречались кусты совершенно необыкновенной окраски. Поразили удивительные названия сортов, там высаженных. Это объяснялось тем, что коллекция находилась раньше в одном из королевских парков Германии, кажется, в парке Лейпцигского герцога. Но я не отвечаю за достоверность этой информации, всё-таки я об этом слышал очень давно и никогда специально к этому вопросу не возвращался. Вот такие жемчужины подарил мне Георгий Васильевич, мой дядька Жорж, во время наших встреч, недолгих встреч в Киеве.

Были ещё интересные истории, связанные с дядей Жоржем. Произошло это, когда дядька работал начальником радиолаборатории и преподавал в военно-воздушном училище в Киеве. Эта история связана с его увлечением. Я имею в виду не женщин, а его увлечение цветами, садоводством и, как потом выяснилось, дендрологией. Он жил в закрытом городке на территории училища. Эту территорию дядя превратил в роскошный парк с прекрасными цветущими клумбами и великолепными шпалерами роз. Главным же достоинством и основным содержанием этого парка, архитектурной основой, стали аллеи из уникальных пирамидальных тополей. Каждый тополь он вырастил из маленького прутика. Этим деревьям к тому времени исполнилось уже больше 20 лет, и дядька ими очень гордился и лично за ними ухаживал. Пирамиды тополей начинались от самой земли, причем все они имели идеально правильную форму.

И вот однажды случилось невероятное. Дядька Жорж уехал в отпуск на родину, что бывало крайне редко. Сейчас уже не помню, что послужило тому причиной или поводом. Во всяком случае, он уехал в Разлив. В это время у него проходила практику студентка или дипломантка какой-то лесотехнической академии.

Какой же ужас испытал дядя, когда, вернувшись, увидел свои деревья. А практикантка радостно доложила, что воспользовавшись помощью курсантов, попавших на гауптвахту, она подстригла все пирамидальные тополя. Она оставила у них только верхнюю часть кроны, чтобы деревья могли успешно развиваться. Я не буду уточнять, какими словами дядька «поблагодарил» свою активную ученицу, во всяком случае, она была изгнана с территории части в тот же день, тот же час и в ту же минуту.

Тётя Валя, жена дяди Жоржа

Другой случай связан с его фантастической любовью к женщинам. Тётка Валя – его жена, как-то уехала, опять же, в Разлив посетить родные места, навестить сестру, которая жила в Ленинграде и, как обычно, летом отдыхала в Разливе на нашей даче. Я как раз приехал по делам в Киев и навестил дядьку. И вот Георгий Васильевич рассказал мне такую историю: «Ты представляешь, прошлым летом она вот так же уехала. Я остался дома один. Так уж случилось, что ко мне вечером пришла в гости моя хорошая подруга. Мы рано уснули. Стояла жаркая киевская ночь. Все окна открыты настежь. Я глубоко уснул и вдруг слышу, на лестнице (а комната одной стеной выходила на лестницу) раздается характерный стук каблучков, свойственный только моей жене Валентине, тук, тук-тук, тук — такая уж у неё походка». Он решил, что у него галлюцинация, спокойно перевернулся на другой бок и продолжал спать. Но когда он услышал, что в замок двери квартиры вставляют ключ и пытаются открыть дверь, то понял, что это не сон и не галлюцинация. Дверь была закрыта изнутри. Он быстренько разбудил свою пассию. Та вскочила совершенно обнаженная, успела только взять в руки туфли, платье и встала за дверью.

Тётя Валя начала стучать в дверь и кричать: «Жорж, Жорж, Жорж». Дядька встал, открыл дверь, снова лёг в кровать и сделал вид, что спит. А эта рыжеволосая фурия пулей пролетела мимо моей тётки и выскочила на лестницу. Тётка Валя подошла к кровати и спросила: «Жорж, кто здесь был?». Жорж удивился: «Валентина, ты что с неба упала? Кто здесь был? Никого здесь не было. Валентина, я ужасно устал, не мешай мне спать, поговорим завтра». Всю эту историю я узнал от дядьки Жоржа. Но самое удивительное, что ту же историю мне пересказала тётка Валя. По крайне мере, заключительную часть этой истории. Она, чуть не плача, рассказывала: «Марик, но я же её видела. Эта ведьма, рыжая, голая ведьма, пролетела пулей мимо меня. Я же видела». Однако дядька Жорж держался настолько убедительно, что она подумала, что ей всё померещилось. И дядька в очередной раз был прощён. Вот такой это был уникальный человек: многогранный, жизнелюб, умница, талант – мой родной дядька.

Дядя Вениамин

Вениамин Васильевич (слева) и Георгий Васильевич Малыгины

А теперь история про моего младшего дядьку. Дядя Веня, Вениамин Васильевич Малыгин, полковник Советской армии, родился на три года позднее моей матери в 1915 году и на 9 лет позднее своего старшего брата, моего дяди Жоржа. Судьбы моих двух дядек совершенно разные, и сами они отличались друг от друга и по складу характера, и по кругу своих интересов. Встречались они в жизни нечасто, потому что военные судьбы разносили их по разным частям света, не только Европы, но и Азии. И как раз Азия стала главным местом работы моего дядьки Вениамина, а, точнее, всей его службы в армии.

Как получилось, что судьба дяди Вениамина сложилась именно так? В отличие от многосторонне образованного и рукастого дяди Жоржа – художника, инженера, яхтсмена, дендролога, цветовода, Дон Жуана и просто весёлого человека (всё это в нём смешалось в один фантастический букет), Вениамин был человеком совершенно другого склада. Он рано понял, что учиться ему совсем неинтересно, забросил школу и пошел по надёжной, по тем временам, дороге, связанной с историей нашей семьи, решил стать кадровым рабочим. Он выбрал для этого самый простой путь – поступил в ремесленное училище. Это уже потом появились профессионально-технические училища ПТУ, а тогда он влился в славную когорту ремесленников. Их считали будущим рабочего класса. Это были весёлые, часто хулиганистые ребята. Ремесленников даже иногда называли шпаной. Да, была шпана среди ремесленников, были и ремесленники среди шпаны. Так вот, мой дядька, который явно не хотел учиться, пошёл в ремесленное училище, или, как тогда иногда говорили, «в ремеслуху». Поступил он туда, очевидно, когда ему исполнилось 14 лет, после 7-го класса. При этом дядька Веня продолжал оставаться весёлым парнем, у него всегда была хорошая компания, они играли на гитаре, ходили на танцульки, дрались, всё замечательно. Но это, конечно, совершенно не устраивало моего деда с бабкой, и они решили, что судьбу сына надо подкорректировать. Дед пошёл в военкомат и договорился с военкомом, чтобы паренька взяли учиться в какое-нибудь военное учебное заведение. Может быть, это прельстило дядьку Веню, а может быть, просто родительская власть оказалась сильнее его разгульного характера, во всяком случае, в положенном возрасте он стал курсантом Ленинградского училища связи. Дед с бабкой, конечно, не знали, чему их там учат. Только потом, через много лет, стало понятно, что готовили там связистов и радистов. В училище также был и факультет, а может, специальные группы, которые выпускали радистов с прекрасным знанием одного или несколько языков для работы в легальных или нелегальных службах советской разведки. Дядька овладел языком фарси, который является основным в таких странах Азии, как Иран, Афганистан и Таджикистан. Хорошее владение языком фарси давало возможность получить доступ в довольно высокие слои местного общества.

Вениамин Малыгин, 1937-й год

После окончания училища в 1937-м году дядька Вениамин сразу же поехал в первую свою заграничную командировку в Афганистан. Так случилось, что его отъезд совпал с моим рождением. Он пришёл проститься со своей сестрой, моей матерью, которая в то время уже жила не в Разливе, а в Ленинграде. Мама была уже несколько лет замужем за моим отцом Петром Яковлевичем Гальпериным. Они жили тогда где-то на Садовой улице, недалеко от Невского. Как я слышал из рассказов родителей, у них там была маленькая квартирка. И вот, дядька Веня – молодой лейтенант, зашёл проститься с сестрой и заодно познакомиться со своим племянником. Так впервые пересеклись наши пути. Он подержал меня на руках и уехал служить в Афганистан.

Служил он там несколько лет, официально работал шофёром. Это давало возможность свободно перемещаться не только по столице, но и по всему Афганистану и легко пересекать границы с соседними странами, в том числе и с Индией, наверное, с той частью, которая потом стала Пакистаном (тогда границы между этими странами обозначались только на карте). Во всяком случае, он очень много таким образом путешествовал, пользуясь хорошим знанием языка. Однажды его задержали индийские власти, и какое-то время ему пришлось провести в индийской тюрьме. Дядька никогда не любил говорить о службе, он свято хранил свои тайны. Но, насколько я понял по последующим случайным рассказам, путешествуя, он снимал топографические карты.

Думаю, что это были те самые карты, по которым потом Советская армия вошла в Афганистан и воевала на стороне одних афганцев против других. Это стало, может быть, самым большим несчастьем после Второй мировой войны. Дядька, который очень хорошо знал этот регион, этих людей, считал ввод Армии в Афганистан огромной ошибкой, он много раз говорил мне об этом. Он был уверен, что с горцами, с горскими афганцами воевать можно, но победить их невозможно никогда. Он говорил: «Можно пустить дивизию по горной тропе. А один афганец будет сидеть за каким-нибудь большим камнем в выгодной точке над этой тропой. У него будет старинное кремневое ружье, цинковый ящик с патронами и мешок сушеной шелковицы, а воду для питья он себе будет обеспечивать, слизывая росу с мокрых камней в холодные ночи или собирая дождевую воду, если это будет сезон дождей. И он может сидеть сколь угодно долго, пока у него хватит патронов, и спокойно по одному солдату перестрелять целую дивизию. И никто не сможет его вышибить с этого плацдарма». Так он комментировал эти события, хорошо зная афганский народ.

Я об этом почему-то вспомнил, когда однажды отдыхал вместе с дочкой в Друскининкае. Шли непрерывные дожди, было скучно, я частенько ходил в библиотеку и нашёл там очень интересные воспоминания Ларисы Рейснер. Она была революционеркой, очень интересным писателем и политиком. Лариса Рейснер участвовала в гражданской войне и стала прототипом героини пьесы Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия». В своих воспоминаниях она писала почти дословно то же самое, что говорил дядька (только об англо-афганской войне). Рейснер считала, что война, которую вели англичане против свободолюбивых афганцев много лет и несли большие потери, совершенно бесперспективна для них. Тогда там не существовало страны как таковой, на этой территории жили племена со своими совершенно непонятными для немусульманина правилами общения. Это была безнадежная игра.

Дядька хорошо знал Афганистан. Основываясь на знаниях, которые он получил, работая там, у него сложилось мнение, точно совпадающее с выводами сделанными Ларисой Рейснер в своей книге.

Снова всё подтвердилось в истории советско-афганской войны, и точно также подтверждается в истории современной войны Афганистана с другими странами Европы и Америки, которые тоже ввязались в этот безнадёжный конфликт. Думаю, что это правило, наконец-то, поймут все мировые политики и как-то сумеют прекратить бойню в этой стране.

Вениамин Малыгин на параде в Тегеране, среди военных атташе других стран

Впрочем, всё очень и очень сложно, поскольку речь уже идет о столкновении миров и цивилизаций – христианской и мусульманской. Это страшная история и когда-нибудь я ещё к ней вернусь. На эту тему у меня как-то состоялся очень интересный разговор с одним старым и опытным офицером Организации Объединенных Наций. Этот человек хоть и имел офицерское звание, но не воевал, он служил миротворцем. Он побывал почти во всех странах мира, кроме Австралии, с миротворческими акциями. Он сказал, что в Австралии никогда не происходило никаких серьезных межнациональных конфликтов, и там ему просто нечего делать.

Итак, дядька прошёл службу в Афганистане в образе совершенно миролюбивого человека. После возвращения из этой командировки, его направили на учёбу в Военную академию. Он окончил специальный факультет, готовивший офицеров для работы в ГРУ. В 1944 году, уже будучи капитаном, дядя поехал в следующую командировку, в Иран. Он прибыл в город Тегеран в ранге помощника военного атташе в 1943-м году, примерно через две недели после окончания знаменитой Тегеранской конференции.

Тётя Катя, жена дяди Вени, в период его службы в Советском посольстве в Тегеране

Закончил службу в Тегеране в звании полковника и в ранге старшего помощника военного атташе, отвечавшего, как я понимаю, за оперативную работу с агентурой. К сожалению, из огромного количества фотографий, которые мне довелось видеть в детстве, сохранилась в нашей семье, а точнее у дочери моей двоюродной сестры Ларисы Вениаминовны, всего одна фотография, которую она мне прислала и любезно разрешила использовать в книге. На фотографии майор Вениамин Малыгин стоит рядом с другими офицерами, очевидно с представителями служб военных атташе других стран.

Я, конечно, ничего не знаю об этом периоде его жизни, потому что профессиональные разведчики, может, даже болезненно молчаливы, и просто не могут никогда так себя раскрепостить, чтобы рассказывать какие-то истории из своей прошлой жизни. Хотя это правило многократно было нарушено многими бывшими разведчиками в период перестройки и в постперестроечный период, когда это стало просто способом самоутверждения, самосохранения, а иногда, и просто способом заработка себе на пропитание. Ведь эта элита Советской армии, Красной армии, эта элита советского российского общества, также как и многие другие, попала в жалкое безнадежное положение. Даже будучи более обеспеченными по сравнению с другими слоями населения, они с большим трудом сохраняли свой высокий статус блестящих офицеров, каковыми всегда являлись военные атташе и сотрудники дипломатических миссий во всем мире.

Вспоминаются слова Вениамина Васильевича о его пребывании в Тегеране. Он сравнивал свою судьбу с судьбой старшего брата Георгия. Два офицера: один белобилетник, который всю войну провёл на фронте, а второй – кадровый офицер, выпускник известного военного училища, который, казалось бы, и войны-то не нюхал. Действительно, Вениамин Васильевич никогда не был на фронте, но служба разведчика – это всегда фронт и в военное и в мирное время. Дядька никогда этим не бравировал, он только однажды мне сказал: «Ты знаешь, что такое Тегеран в 1944-ом году? Это море крови, и стрельба из-за угла, и нож, который тебе могли всадить под лопатку в любой момент. Конечно, эти жертвы не сравнить с потерями нашей армии на полях сражений, но в Тегеране тоже велась жестокая и страшная борьба. Это была война разведок различных стран, интересы которых пересеклись на этом островке противостояния немецкой армии и армий коалиции – Советского Союза, Англии, США и Франции». Каким-то образом там затрагивались интересы и поляков, потому что польский корпус воевал в Иране. Особенно ужасной оказалась судьба женской части этого корпуса. Я не хотел бы писать об этом подробно, но дядька говорил, что страшно даже представить, как сложились судьбы этих брошенных польских женщин.

Из Тегерана дядя Вениамин вернулся в Советский Союз, ещё несколько лет служил в аппарате Генерального штаба, я не знаю, в каком качестве, знаю только, что он много ездил по стране. Думаю, что это были инспекционные поездки.

Как-то я случайно встретил его в Ереване. Однажды ночью мы с коллегами возвращались в гостиницу, навстречу шла группа совершенно блестящих офицеров. На них были мундиры явно московского пошива, потому что форму, сшитую в мастерских Генштаба, всегда можно было отличить по качеству, по особому шику, с которым она сидела. Следить за собой эти офицеры умели, это входило в круг их профессиональных обязанностей и являлось не только правом, но и долгом службы. Вот среди этих шикарных офицеров, которых я случайно встретил в Ереване, оказался и мой дядька Веня.

Потом я узнал, что он много раз бывал на Дальнем Востоке. Конечно, подробности его службы совершенно неизвестны. Знаю только, что, когда он вышел в отставку, как положено в 55 лет, то категорически отказался работать в каких-либо гражданских организациях. Это было, конечно, очень страшно, потому что дядька просто оказался совершенно не у дел, но в то же время считал для себя унизительным пойти на какую-то гражданскую службу, сидеть в конторе и перекладывать бумажки, или работать управдомом. Это он считал унизительным для офицера Генерального штаба, у которого за спиной осталось так много непростых боёв в сложнейшей тайной войне разведок.

Невероятно тяжёлый жизненный путь моего дяди закончился на том же самом кладбище, где лежат все предки Малыгиных. Он похоронен в одной могиле со своей женой Екатериной Ивановой, моей любимой тетушкой, на старом кладбище недалеко от финской границы.

Иосиф Абгарович Орбели на даче в Комарово

Ещё несколько слов о дяде Вене в связи с его великолепным знанием языка фарси. Так случилось, что в послевоенные годы, когда я был ещё подростком, наша семья познакомилась с семейством Орбели. Это очень известная семья и в Российской империи и в СССР. Об этой семье речь пойдёт ниже. Сейчас же расскажу о встречах дяди Вени с Иосифом Абгаровичем Орбели, академиком Академии наук СССР и Армянской ССР, крупнейшим учёным востоковедом.

Эти встречи проходили, когда дядя Веня бывал в Разливе, а это случалось почти каждое лето. Он старался свои отпуска всегда проводить в Разливе с матерью, которую очень любил и к которой был необычайно привязан. Ираида Ивановна – человек необычайной доброты и жизнерадостности являлась каким-то центром притяжения для своих детей и внуков.

Когда дядька приезжал, мы всей нашей компанией обязательно ездили в Комарово, в гости к Иосифу Абгаровичу Орбели, который всегда с огромным интересом и нетерпением ждал встречи с дядей Веней. В этот период он был отлучен от своих постоянных занятий востоковедением, восточными языками, восточной историей, археологией, и они с моим дядей Веней часами просиживали за столом, иногда со стаканом чая, иногда за рюмкой коньяка, иногда за тем и за другим вместе. Они разговаривали только на фарси, и Иосиф Абгарович всегда повторял: «Боже мой, боже мой, как мало раз в жизни я слышал такой замечательный, такой чистый, настоящий фарси». Мой дядька смущался, краснел. Но я думаю, что академик не лукавил, и дядя Веня действительно отлично знал язык. У меня в памяти остались какие-то обрывки рассказов. Так, тётя Катя рассказывала, что дядька Веня, когда жил в Тегеране, частенько выходил в город в чалме, в одежде простолюдина. Тип его лица и загар позволяли ему в восточном одеянии быть очень похожим на местного жителя. Он ходил по улицам, общался с людьми и все его принимали за своего.

Я до сих пор не могу понять, как это было возможно за 2-3 года обучения в военном училище так изучить язык, настолько далёкий от родного русского. Для меня это просто немыслимо. Но, тем не менее, это факт, неоднократно подтвержденный столь высоким авторитетом, коим являлся Иосиф Абгарович Орбели.

Далее

В начало