Разумеется, на годы военной службы могла придтись только тринадцатая глава и никакая другая – честное слово, это я не специально, так уж получилось. События этого семилетия (1964 – 1971 г.г.) я буду описывать, пожалуй, несколько шире, чем только в плане влияния учёбы в Техникуме на  мою последующую жизнь. Здесь будет не обойтись без многих подробностей военной службы; без этого весь рассказ стал бы неполным и малопонятным. Таким же неполным он стал бы, если я не посвятил бы хоть несколько строк моим товарищам по службе. Так что моим возможным читателям придётся набраться терпения и преодолеть несколько расширенный объём данной главы. Однако, надеюсь, это будет вознаграждено целостностью общей картины. Кроме того, я при этом постараюсь ограничиться подробным рассказом о моих товарищах по службе только там и в той мере, где и поскольку это вызвано необходимостью сохранения цельности и связности повествования. Разумеется, к написанному о моих сослуживцах и к их характеристикам относится всё то, что было сказано мною в предисловии касательно соответствующих строк, написанных мною о людях ЛРТ №1 – как об однокурсниках, так и о персонале.

На действительную военную службу я был призван 17 ноября 1964 года; первоначальный выбор военкоматом рода войск для меня (а меня направили в 14-й Военно-строительный отряд, или попросту стройбат) не был связан с моей специальностью ни по образованию, ни по работе. Не исключено, что это произошло из-за того, что я по заключению медкомиссии не был годен к службе в плавсоставе ВМФ. А может, просто так случайно получилось. Ведь вообще из наших ребят мало кто попал служить по основной своей специальности, хотя она и была впрямую связана с Флотом и была там дефицитной. В силу той же медицинской отсрочки я пошёл служить не со своим 1944-м годом, а с ребятами 1945 года рождения. Единственное, что меня на первых порах службы связывало с морем – это то, что наша часть относилась к Морской инженерной службе Ленинградской Военно-морской базы (ЛВМБ) и на наших общеармейских погонах красовались буквы «БФ», т.е. «Балтийский Флот». Сама же форма была сухопутная и даже с пережитками тех, тогда ещё недавних времён, когда стройбатовцы вообще не были полноценными военнослужащими, а назывались «военными рабочими» и не имели погон, воинских званий и даже шинелей. Впрочем, и нам тогда ещё шинелей не давали, их заменяли так наз. «бушлаты» — только ничего общего с моряками не имеющие, а просто ватные куртки из защитной материи с погонами и петлицами на все случаи – и на парад, и на каждый день.

           Часть размещалась в Кронштадте. С одной стороны, вроде бы совсем недалеко от дома. С другой – видишь локоть, да не укусишь. Съездить в Ленинград из нашей части было не так-то просто, а отпусков удостаивались далеко не все. Тем не менее я решил, что буду продолжать занятии по институтской программе самостоятельно, для начала хотя бы математикой и физикой. Разумеется, тут мой Техникумовский фундамент оказал помощь неоценимую: если бы всё пришлось с самого начала изучать, то вряд ли что бы у меня получилось. Моей программой-максимум было пройти за предстоящие три года службы весь материал за три курса института (т.е. 3-й, 4-й и 5-й), однако вскоре я понял, что это, конечно, химера. Тогда я просто поставил себе задачу «не одичать» и поддерживать в себе такой уровень умственной трудоспособности, чтобы к тому моменту, когда надо будет продолжить учёбу, я смог бы быстро «войти в форму» и наверстать хоть сколько-нибудь из упущенного времени. Когда наступит такой момент, я не знал, но почему-то чувствовал, что он случится раньше, чем через три года

Я написал домой, что именно из моих учебных дел мне нужно, и мама прислала мне конспекты и учебники по высшей математике. Я рьяно взялся за дело и довольно скоро закончил программу  пятого, последнего институтского семестра. Затем стал заниматься физикой, но тут успел дойти только до квантовой механики, т.к. последующие события внесли в мою программу некоторые изменения. Так что до других предметов в Стройбате я просто не дошёл.

Однажды вдруг меня через дежурного по роте вызвал к себе начальник штаба нашего ВСО-14 майор Хорев. Я был в полном недоумении – вроде бы какое могло быть дело у столь высокого начальника к простому военному строителю? Скоро всё прояснилось. Наш морской майор Хорев, оказывается, тоже где-то учился, и ему понадобилось помочь в решении задач по физике. Про физику точно помню, потому что помогал Хореву решать задачи по разделу «Ядерная физика». Я в этой компании был не одинок. Ещё задачки ему решали Алик (Александр Ильич) Шишкин и Герман Саулович Сухов – оба инженеры, а Герман – даже аспирант. Кстати, это тоже повлияло на то, что меня не так сильно в роте «прижимали», хотя вообще-то, если человек просто не особенно выкаблучивался, то начальство к нему относилось нормально. Я же вообще никогда не выкаблучивался, но и не «прогибался», старался вести себя спокойно и  солидно.

Вскоре после принятия нами присяги (это событие имело место 13 декабря) у нас была инспекторская проверка части с инспекторским опросом, на котором я заявил просьбу о переводе на службу в соответствии с приобретённой флотской специальностью гидроакустика. Заявил – и забыл, не надеясь не только на положительный, но и вообще на какой-либо ответ. Хотя по Уставу хоть какой-то ответ мне обязаны были дать не позднее как через месяц.

Всё-таки какое-то начальство, видимо, осознало, что надо бы специалистам служить поближе к своим специальностям. Вообще тогда такая волна была, я тоже на неё попал. В моей срочной службе наступила резкая  перемена. Конечно, здесь целиком первопричиной – опять-таки моё среднее техническое образование, т.е. ЛРТ №1. 27-го января меня внезапно отправляют в командировку в Ленинград, в Отдел комплектования матросским и старшинским составом Штаба ЛВМБ. Настолько внезапно, что сообщают мне об этом накануне вечером, перед самым отбоем. По-видимому, это было достаточно «директивное» указание, т.к. в тот период в Кронштадте был во всех воинских частях карантин по гриппу, но мне на командировочном удостоверении поставили специальный штамп, разрешающий выезд. Я был первым, кто из нашего набора попал в Ленинград. Я поехал первым пароходом, в 5.30 утра. В подробностях описывать поездку не буду – не это цель моих записок. В штабе, куда я прибыл к 10 часам, мне вольнонаёмный сотрудник (видимо, отставной офицер) по фамилии Семенченко сказал: «Нам приказано направить Вас служить по специальности». Я, конечно, обрадовался. Семенченко перебрал несколько частей, где мог бы пригодиться гидроакустик. В конце концов остановились на Военно-Морской академии. Он позвонил тамошнему начальству и дал мне командировку, с которой я туда без промедления и поехал. Где находилась Академия, я знал: это было недалеко от нашего 206-го завода, только по левому берегу Чёрной речки. В Академию дорога лежала мимо моего дома, и я на пять минут туда заскочил, повидал отца. По прибытии в Академию разговорился с матросом-контролёром на КПП (это был Рудик Вильгельм), он мне сказал, что я, очевидно, попаду в так наз. «лабораторное отделение», познакомил с его командиром, старшим матросом Владимиром Александровичем Королёвым. Я ему, кажется, приглянулся. Мы поговорили и по специальности и «за жизнь», после чего он меня представил начальнику отделения Специализированной научно-исследовательской лаборатории Оперативно-тактических игр (сокращённо СНИЛ ОТИ) капитану Ш ранга Петру Александровичу Крылову. Поговорили с ним, затем прошли к ещё более высокому начальству – капитану 1 ранга Павлу Григорьевичу Иванушкину, начальнику Лаборатории. Со всеми у меня были короткие беседы по специальности, и в конце концов мне говорят, что меня берут в Академию, на должность радиометриста. Я, конечно, рад несказанно. Полетел снова в Штаб базы, там уже знали о результатах моей поездки. Мне сказали, что в ближайшее время меня через Флотский экипаж переведут на службу в Ленинград.

У меня ещё было свободное время – возвратиться в часть нужно было не позднее 24.00. Из штаба я успел съездить к своему лучшему другу по Техникуму Борису Новосельскому. Мне повезло: у него была сессия, и он не работал, сидел дома. Мы полчасика поболтали, я подробно рассказал о своём житье-бытье. Боря сообщил, что как раз в это время в городе был Олег Таскаев – он приехал из Германии, где служил, в отпуск. Однако времени на встречу с Олегом не было, и я от Бори поехал домой. Мама, предупреждённая отцом, пораньше ушла с работы и приготовила праздничный обед. Потом я решил сходить в фотографию напротив, запечатлеться в стройбатовской форме. Свой замысел я исполнил и заодно ещё раз убедился в тесноте нашего мира: в фотоателье встретил нашу любимую химичку, Галину Николаевну Вязмитинову, с дочкой Леночкой. Ну прямо – везде наши люди, везде ЛРТ №1! Конечно, мы немного поболтали, мне было очень приятно и трогательно с ними встретиться. Надеюсь, им тоже было не противно.

В часть вернулся во-время и без приключений.

Перевода в Академию пришлось ждать ещё ровно месяц; «прослужив» два дня в Экипаже в Кронштадте, где меня переодели во флотскую форму, я 27 февраля 1965 года прибыл на службу в Ленинград. Что, как не Техникум, было основой, причиной и поводом для этого? А перевод давал надежду на продолжение образования. Я твёрдо рассчитывал, что, имея почти под боком от нового места службы свой ЛЭТИ, я легально или подпольно, рано или поздно начну опять-таки там учиться.

                                 *   *   *

Как и планировалось, меня определили на должность радиометриста в лабораторное отделение. Матросы этого отделения работали на учебно-тренировочной технике, на которой иногда занимались слушатели Академии, но которая по большей части использовалась для проведения научных исследований, командно-штабных учений (КШУ) и т.п. Работа была самая разная – от «поднять и бросить» и вытирания пыли до боевых дежурств в составе расчётов на учениях и практических занятиях. Я много времени провёл на учебно-тренировочном комплексе «Океан». В то время это был самый последний «крик» в военно-морской (и не только) учебно-тренировочной технике. И не только в СССР. И создан от начала до конца был в нашей Академии. Конечно, техническое воплощение прекрасных идей было даже по тем временам уже отсталым: всё работало на электронных лампах, и поэтому комплекс занимал большое помещение и потреблял много энергии. Но зато его параметры и возможности отвечали требованиям не только учебных занятий и научно-исследовательских работ, но и даже КШУ, регулярно проводившихся в Академии под руководством Главкома ВМФ. Главным конструктором и создателем «Океана» был Александр Николаевич Шахов, штатский начальник академического ПКБ. Он работал практически постоянно в нашей лаборатории, причём одинаково успешно как головой, так и руками. На его энтузиазме и родились и «Океан» и все его многочисленные модификации. Работать с Шаховым было очень интересно.

Кроме уже упомянутых мною Иванушкина и Крылова, офицерский состав лаборатории включал в себя ещё двоих: подполковника Бориса Ивановича Яковлева, заместителя Иванушкина, и капитан-лейтенанта (тогда) Вадима Николаевича Макагонова, должность которого называлась «зам. Начальника отделения лаборатории». Именно Вадим Николаевич был старшим военным начальником по линии СНИЛ ОТИ над нашим лабораторным отделением кадровой роты, где я служил. Такая двойная подчинённость (по строевой части – в роте, по технике – в лаборатории) иногда создавала довольно специфические коллизии между нашими командирами, что не могло не отражаться и на нас, матросах.

Кроме офицеров, в СНИЛ ОТИ было несколько мичманов-сверхсрочников и довольно много вольнонаёмных сотрудников в разных должностях – от техников и лаборантов до старших научных сотрудников. Были и молодые ребята нашего возраста, в т. ч. Слава Сердюк, о котором я ещё напишу. В основном вольнонаёмные были как-то связаны с Флотом: или сами отставники, или дети флотских офицеров и мичманов.

Естественно, что наличие такого коллектива сильно скрашивало мою службу и являлось большой отдушиной, хотя, с другой стороны, налицо был резкий контраст условий службы «наверху», в СНИЛ ОТИ (она помещалась на пятом этаже), и «внизу» — в кадровой роте. Психологически это было не просто.

Работать в СНИЛ ОТИ мне было очень интересно. Именно так я примерно и представлял себе мою возможную службу в армии как специалиста-гидроакустика. Судьба мне тут улыбнулась. Я узнал очень много нового о чисто военных аспектах применения радиоэлектроники, общался со многими авторитетными, умными людьми, а также с большими флотскими начальниками. Всё это меня обогатило несказанно.

Добавлю ещё, что женой и подчинённой нашего  Шахова была бывшая сотрудница КБ в НИИ-3 некая Галя Ломакина – мы с ней в Академии несколько раз встречались, узнали друг друга и поболтали. Мир-то всё-таки тесен! А некоторое время (пару недель) я вообще проработал в ПКБ Академии – Шахов узнал, что я работал конструктором, и поручил мне сделать кое-какие чертежи.

Поскольку понятия рабочего времени для срочнослужащих не существует, то можно сказать, что непосредственная работа в лаборатории занимала процентов 10 моего общего служебного времени. Остальную его часть отнимали (кроме отдыха) вахты, дежурства и разные занятия (политические и боевая подготовка). Иногда наше отделение целиком или по частям привлекали к различным хозяйственным работам в Академии наряду с матросами трёх других отделений Кадровой роты. В первый год моей службы это случалось очень редко, а потом всё чаще и чаще. Наше отделение было бельмом на глазу как у ротных мичманов, так и у некоторых матросов. Поэтому старшина роты мичман Петровский старался где только можно и где нельзя нас уконтрапупить, и это ему часто удавалось. Командиром Кадровой роты и по совместительству Комендантом Академии был тогда капитан-лейтенант Николай Александрович Костеневич. Прекрасный человек, великолепный офицер. Однако он  ввиду то ли большой  занятости делами в масштабах Академии, то ли особенностей своего характера мало вникал в жизнь роты, и поэтому всё автоматически «слилось» на мичманов, в основном на старшину роты.

С другой стороны, чем дольше матрос служил в нашем отделении, тем сильнее он тяготился этой службой. Поначалу мне это казалось странным, парадоксальным и даже кощунственным, но постепенно я начал ощущать в себе те же «крамольные» устремления и радовался, когда удавалось улизнуть куда-нибудь на хозяйственные работы – что-нибудь грузить, возить, копать и т.д. Какой-то психологический феномен. Видимо, человеку всегда хочется попробовать чего-то неизведанного по принципу «там хорошо, где нас нет». И чем дальше к концу службы, тем больше мичман Петровский содействовал удовлетворению таких желаний. Я не возражал.

Моим первым командиром отделения в Кадровой роте был старший матрос Владимир Александрович Королёв. Прекрасный человек, заметно старше нас остальных (1939 г.р.), пользовавшийся очень большим авторитетом и у командования роты, и в лаборатории, и у матросов. К сожалению, он вскоре ушёл с должности командира отделения, а затем летом 65-го года демобилизовался. После него командиром стал Валентин Михайлович Кулик – противоположность Королёву. При нём и я, и другие ребята потеряли мощную опору, какой был Володя. Нас сильнее стал прижимать Петровский, поскольку Кулик авторитетом ни у кого не пользовался, а «прогнуться» перед начальством очень любил. Ну да Бог ему судья. Я лично от него натерпелся немало – может, ещё и потому, что Валька видел во мне конкурента в битве за должность командира отделения? Одно время Королёв вполне серьёзно подумывал именно обо мне, как о своём возможном преемнике, и не скрывал этого ни от  кого. Однако я во власть не стремился – мне не хотелось оказаться между молотом и наковальней.

Кулик был из призыва 1963 года, т.е. 44-го года рождения. Следующее поколение – мой призыв, 64-го года, демобилизовавшиеся в 67-м. Кроме меня, со мной служили два парня-ленинградца из нашего стройбата (!): уже упоминавшийся А.И.Шишкин и Кирилл Александрович Тащин (Кеша). О Шишкине я уже упоминал. Он прошёл через учебный отряд, а после мы с ним встретились в Переходящей роте флотского Экипажа перед отправкой в Академию. Конечно, оба очень обрадовались этой встрече. По дороге в Академию уговорили сопровождавшего нас старшину заехать и к нему, и ко мне домой. Поскольку Алик (Шишкин) уже закончил к тому времени институт, то он подпал под действие мартовского 1965-го года Указа о сокращении срока военной службы для лиц с высшим образованием, сдал офицерские экзамены  и в 65-м же году и был демобилизован. Тем же Указом давалась отсрочка от призыва на службу студентам всех форм обучения, но указ обратной силы не имел, и мой поезд, таким образом, ушёл. Конечно, мне было очень обидно, но хоть появлялось больше надежд (как мне казалось) на учёбу во время службы.

Кеша Тащин был человек совершенно особого склада. Можно сказать, что он был профессионально ленив. Это мы заметили ещё в том же стройбате, откуда он вместе с Шишкиным попал в учебный отряд, а оттуда, несколько позже нас – в Академию. В нашем отделении он откровенно сачковал, все его недолюбливали, начальство стремилось от него избавиться. Через недолгое время Кешу ко всеобщему удовольствию перевели в другое отделение, где он впоследствии стал даже командиром. Я уже устал упоминать, как тесен мир: Кеша, как выяснилось, до армии жил на Рыбацкой улице в одной коммунальной квартире с семьёй будущей жены моего товарища по Техникуму Славы Прокофьева, Наташи. Родители Тащина и родители Наташи прожили в этой квартире много лет, в том числе блокаду. А после женитьбы Прокофьева на Наташе он тоже некоторое время был соседом Тащина, пока Прокофьевы не получили новую квартиру.

                                 *   *   *

Когда уходил Кулик и встал вопрос о командирстве в нашем отделении, первой кандидатурой был я. Во-первых, я был единственным матросом в отделении, служившим по последнему году. Во-вторых, имел уже большой опыт работы в лаборатории. В-третьих, ротное начальство к этому времени тоже стало уже ко мне относиться очень хорошо, поскольку у меня служба шла нормально и я для них был вполне надёжен и предсказуем (осознали к третьему году!). В-четвёртых, без преувеличения и ложной скромности могу сказать, что я пользовался высоким и стабильным авторитетом у товарищей по службе. Не было забыто, думаю, и давнее намерение Володи Королёва рекомендовать меня в командиры. Поэтому ещё весной 66-го года Вадим Николаевич Макагонов пригласил меня к себе для доверительной беседы на эту тему, и требовалось только моё согласие на назначение. Полагаю, что предварительно Макагонов уже провёл переговоры с командованием роты.

Однако я к тому времени уже достаточно твёрдо для себя осознал, что мне власти не надо. Ну не хотел я быть между молотом и наковальней, несмотря даже на некоторые материальные и другие преимущества командирской должности. К тому же я прекрасно понимал, что, будучи единственным матросом последнего года службы в отделении (и самым опытным), я и так не буду последним человеком. Я всё это откровенно изложил Макагонову и довёл до его сведения, что, по мнению моему и всего отделения, наилучшим вариантом здесь была бы кандидатура Жени Чусова.

Евгений Иванович Чусов – тоже ленинградец, с Алтайской улицы, призыва 1965 года, отличный парень. Среди друзей имел подпольную кличку «Пёс» — ни в коем разе в смысле «собака», но только любовно, за некоторое внешнее сходство с симпатичным породистым, даже аристократичным пёсиком.

Разумеется, мнения матросов отделения насчёт будущего командира учитывались бы в самую последнюю очередь: выборности в армии нет. Но отказываясь в том достопамятном разговоре с Вадимом Николаевичем от предложенной мне должности, я сказал, что одно-единственное обстоятельство, способное изменить моё решение – это если командиром будут ставить Сердюка. А надо сказать, что Вячеслав Степанович Сердюк до призыва работал в этой самой СНИЛ ОТИ вольнонаёмным лаборантом и показал себя как человек и член коллектива с самой неблагоприятной стороны. Он откровенно рвался к власти, ему кто-то протежировал и он был уверен, что после призыва и прохождения учебного отряда он будет служить в Академии не более и не менее как командиром лабораторного отделения. Он заранее злорадствовал по этому поводу и пугал, как он будет всех нас зажимать и притеснять. Поэтому мы в отделении без него все эти вещи обсудили, учитывая и то, как хамски и высокомерно Слава Сердюк вёл себя на своём первом году службы. Решили: ни в коем случае в командиры его не пропускать! Я объяснил ребятам свою позицию в этом вопросе, предложил в командиры Женю Чусова и сказал, что уж если он не пройдёт, то тогда я сам попытаюсь закрыть эту амбразуру. С назначением Чусова всё прошло как по маслу. По-моему, ротное начальство не особенно-то хотело видеть Чусова командиром, но тут решающее слово сказали из лаборатории. Я стал Жениным заместителем. Мои амбиции не страдали, я просто к тому времени научился их обуздывать. Многие мне в этом не верили, но это именно так. И потом, как я уже сказал раньше, чем ближе к  концу службы, тем больше мне хотелось заниматься чем-нибудь вне лабораторного отделения. Может быть, тут сказывалось некое противоречие между подневольностью труда и внешне нормальными отношениями с сотрудниками лаборатории? А может, мы просто к концу службы «заедались»? Трудно сказать, но факт остаётся фактом.

Про Сердюка, получается, я уже кое-что написал. Добавлю только, что уже после моего ухода, в самом конце 1967 года, Сердюк всё-таки стал командиром отделения на несколько остававшихся ему месяцев службы. Случилось это потому, что Пёс не захотел «прихватывать»  чуть разболтавшихся на последнем году ребят. Собственно, он хорошо помнил, как, почему и зачем стал командиром. Ребята нарушили джентльменское соглашение. Поэтому и пришлось им походить под Сердюком. Однако это были уже последние месяцы их службы, и особенно-то такой народ не прихватишь. К тому же сам Сердюк вёл себя неправильно, даже смотря с его собственных позиций. Да и я, оставшись после срочной службы на сверхсрочную в той же Академии, старался по мере сил ребятам помогать. Хотя, конечно, это никоим образом не было похоже на «заговор против Сердюка, руководимый Домбровским» — цитирую самого Сердюка. Делать мне больше было нечего! По окончании срочной службы Слава снова немного поработал в лаборатории вольнонаёмным, а позже поступил в какое-то спецучилище и потом, по слухам, пошёл служить по линии Особых отделов.

Одним из моих хороших товарищей из призыва 1965 года был Шурик (Александр Александрович) Носков. Он окончил техникум машиностроительного профиля где-то на Урале, был хорошим механиком и впоследствии помогал мне в моих институтских занятиях по разным разделам теоретической механики, в том числе с курсовым проектом по Теории проектирования механизмов (ТПМ). Шурик мечтал стать морским офицером. Перед демобилизацией он поступил в Институт связи им. Бонч-Бруевича, потом остался на сверхсрочную службу, затем поступил-таки в высшее военно-морское училище (кажется, в Дзержинку) и осуществил свою мечту.

Последний призыв, который я застал на срочной службе, я помню похуже. В нашем отделении служили трое матросов из этого призыва. В том числе Серж, или Сергей Владимирович Соловьёв. Он попал в Академию по протекции своего отца, капитана 1 ранга, служившего у нас на какой-то кафедре старшим преподавателем. Однако мы никогда этому факту не придавали никакого значения и никак его не ощущали. Старший Соловьёв вроде бы ни разу не засветился заботой о своём сыне-матросе. А Сергей оказался прекрасным товарищем и быстро был принят в наш неформальный круг, в котором числились в общем-то все, кроме Славы Сердюка. Появление Серёжи в нашем отделении ещё, в очередной раз, продемонстрировало тесноту нашего мира: он оказался ЛРТ-шником 66-го года выпуска! Тем приятнее мне было вместе с ним служить. Мы брали его на разные наши «увеселения», когда это было можно, не давали в обиду Сердюку, который всегда возмущался, как это мы можем дружить с «молодым».А «годковщины» в нашем отделении не было со времён Володи Королёва. И этому всегда способствовали ленинградцы. В своё время это были Костя Кожарин и Володя Савченко, на моём втором и третьем году – я. Не отставали в этом и Чусов с ровесниками, так что Сердюк мог только кусать локотки.

Уже после перевода на службу в Академию я узнал, что здесь служит отец Саши Таранова, Эммануил Самойлович. Он тогда был морским подполковником, преподавал на кафедре Гидроакустики 4-го факультета. Я иногда встречался с ним в коридорах Академии, а один раз даже был с группой матросов направлен к нему на кафедру для каких-то хозработ.

                                 *   *   *

С переводом в Ленинград желание учиться у меня, естественно, обострилось. Общение с домом стало намного легче. Это были и регулярные увольнения, и различные служебные дела, требовавшие присутствия в городе. Так что учебники и конспекты я мог получать беспрепятственно, что и делал. За март я покончил с курсом физики и принялся за теормех. Теперь уже настала такая фаза моих занятий, что без контактов с институтом было сложно. Нужны были программы по предметам и хорошо бы – чьи-нибудь конспекты. Однако попасть в институт в нужное время было не просто: надо было иметь поощрение от начальства, чтобы уволиться посреди недели, или хоть какое-нибудь служебное дело в подходящее время. Тут ещё вклинились некоторые обстоятельства сугубо интимного свойства, из-за которых я не очень пока хотел наведываться в институт, даже когда мог. Чуть позже пришлось мне всё-таки раскрыть своё инкогнито и связаться по телефону с некоторыми из своих сокурсников. А маму я попросил съездить в ЛЭТИ и поподробнее узнать о возможности официального возобновления мною занятий. Как я и думал, для этого потребуется письменное разрешение командования части,  то бишь Академии. Надежды на такое разрешение было мало, поскольку я служил совсем ещё недолго и особо не прогибался перед начальством. Не буду в подробностях описывать все перипетии этого дела. Тут и мои собственные усилия, и мамин поход в институт, и более доброжелательное уже со временем отношение ко мне ротного начальства, и даже, возможно, какую-то роль сыграл разговор, который по моей просьбе имел Эммануил Самойлович Таранов с Костеневичем. В принципе положительное решение командования состоялось 3 сентября 1965 года, а к 12-му был оформлен официальный документ, разрешающий мне заниматься на вечернем отделении ЛЭТИ. Я снова стал полноправным студентом, но один год пришлось всё же пропустить, так как было ясно, что догнать свою группу в условиях срочной службы – это утопия. Я предпочёл синицу в руках и остался на третьем курсе. Теперь весь мой Техникумовский багаж знаний и всё, что я успел одолеть самостоятельно, пойдёт на компенсацию тех потерь, которые я понесу из-за «тягот и лишений военной службы». А ротные мичмана, конечно, постараются их усилить, насколько будет возможно. Методов много. Можно ведь, например, ставить учащегося человека в наряд или караул именно в дни занятий, а в свободные – не ставить. Или ещё более маразматично: по пятницам, в банный день, мы (т.е. я и ещё несколько матросов и сержантов, ходивших в вечернюю школу) должны были, имея на руках увольнительные записки, сначала посетить благословенное банное заведение на Приморском проспекте и только после «помывки» (или помойки?) могли убыть на занятия. Ну это уже, что называется, мелочи жизни. Я смог полноценно заниматься и, не считая некоторых и довольно редких хвостов местного значения, шёл со всеми вместе, в ногу со своей новой группой. Безусловно, без Техникумовской базы и речи об этом быть не могло. А так я за два последних года срочной службы сумел закончить третий и четвёртый курсы ЛЭТИ с вполне сносными результатами. Мой Техникумовский багаж ещё хорошо мне служил, поскольку на этих курсах в основном изучались, кроме заключительных глав математики и физики, общетехнические дисциплины и дисциплины электротехнического цикла, а также немецкий. С последним у меня вообще проблем не было. Да и относились преподаватели к человеку в военной форме с большим уважением. Это я на себе почувствовал.

В аудитории ЛЭТИ, 1965/1966 уч. год. Фото Кабанова.

                                     * * *

Естественно, моё пребывание в Ленинграде облегчило мне связь с оставшимися в городе друзьями по Техникуму.

30 мая 1965 года, в воскресенье, я навестил Новосельского. Наконец-то мы получили возможность вдосталь поболтать. От Бориса я по телефону связался с Сашей Филипповым. Он заканчивал тогда второй курс своего ВВМУРЭ. Тоже побеседовали с ним, правда, конечно, не так долго, как мне хотелось бы. Вообще с этим прекрасным человеком мне, к сожалению, доводится общаться гораздо реже, чем я бы этого желал.

А 26-го августа того же 65-го года меня абсолютно неожиданно в Академии посетил Федя Дулатов! Он был призван в 63-м году, сразу после окончания Техникума, и три года прослужил в авиации ВМФ на Севере. Теперь приехал поступать в ЛЭТИ. Правда, не поступил, и пришлось Феде пару месяцев дослуживать в Экипаже в Кронштадте – там же, где я провёл два дня при переводе из Стройбата в Академию. Мы с Дулатовым поговорили, пришли к выводу, что надо обязательно в ближайшем времени устроить встречу всех ЛРТ-шников, кто сможет сейчас прийти. Можно представить себе мою радость при встрече со старым приятелем. Я даже не знаю, где Федя специально узнавал, где я служу.

А вскоре, в октябре, когда я уже более или менее регулярно начал появляться в институте, я встретил там Меклера. Он мне сообщил, что намечается встреча наших ребят – всех, кто в это время будет в Ленинграде. Разумеется, я эту идею поддержал с радостью. И вот эта встреча состоялась 30-го октября, но я именно в этот день залетел в караул, и, к великому сожалению, участвовать не смог. А ребята собрались рядом – в кафе «Юность» на Приморском проспекте! Но потом решили зайти ко мне, и вот вечером заявилась целая банда подвыпивших ЛРТ-шников: Саша Филиппов, Саша Таранов, Володя Меклер, Женя Тихомиров, Веня Береславский, Лёша Селиванов, Серёжа Смирнов и наша «единственная и неповторимая» Наташа Синицына. Себя считаю девятым участником. Поскольку на КПП Академии всегда дежурили наши матросы, то я смог беспрепятственно встретиться со своими друзьями в достаточно спокойной обстановке в маленьком помещеньице, образованном в результате того, что два ряда входных дверей с главного фасада Академии отстоят друг от друга на весьма почтенном расстоянии и дверей этих – три пары. Жизнь несколько потрепала нашу группу: Валя Никитин женился (вдобавок к Русову и Прокофьеву) и не смог прийти; князь Бельский учился в Академии связи и из-за двойки не получил увольнения. Зато Селиванова отловили, когда он был в отпуске из армии. Почему-то не было находившихся в Ленинграде Новосельского, Хотемлянского, Русова, Прокофьева (эти двое, может, тоже из-за жён?) и Бориса Смирнова. Конечно, я был страшно рад встретиться с друзьями.

А 31-го декабря я наконец-то первый раз за время армейской службы заехал в Техникум. Отправился с утра в город по «служебному» делу: командир взвода мичман Василий Поликарпович Кучеренко попросил меня съездить в знаменитый рыбный магазин угол Рубинштейна и Невского и купить ему либо икры(!), либо красной рыбы на Новый год. Послать именно меня было логично: я ленинградец, хорошо знаю город, на приличном счету у начальства (тогда – уже). Рыбы я купил, и у меня ещё оставалось время, а поскольку Техникум был рядом, то я прямо в форме туда и пошёл. Из знакомых видел Румынскую, очень рад был с ней поговорить. А вообще-то убедился, что с окончанием Техникума нашей 341-й образца 1962 года группой жизнь там не остановилась. Такая же кипучая энергия, прекрасная атмосфера, глоток которой я с удовольствием принял.

                                 *   *   *

В конце 65-го демобилизовался Фыма Гандшу. В НИИ-3 не пошёл, поступил работать в Отдел Вневедомственной охраны УВД – монтировать охранную сигнализацию. Старые друзья потихоньку возвращаются.

Приезжал в отпуск Виталик Коломенцев. Тоже, как и Дулатов, заехал ко мне в Академию. А потом мы ещё встретились у его приятеля Юры на Моховой . Ещё с нами был Саша Таранов. А этот Юра учился в ЛЭТИ в одной группе с нашим Славиком Прокофьевым и Леночкой Баславской!

Вырвавшись в очередной раз в город по служебным делам, 25 февраля 66-го года утром я опять зашёл в родной Техникум. Виделся там с Колесниковой, Кольбергом, Рабиновичем, Алексеевым и с бухгалтершей Профкома Полиной Дмитриевной. Меня познакомили с новым зам. Директора по учебной работе Ролецким. Оказалось, что он близко знаком с моим начальником отделения в лаборатории ОТИ Макагоновым. Только и сказать снова, что мир крайне тесен! Немножко поговорили с Колесниковой. Она уже что-то слышала обо мне от отца Саши Таранова, с которым была хорошо знакома. Вспоминали нашу группу. Ираида Казимировна сказала, что всё-таки лучше нашей группы в Техникуме не было, нынешний народ мельчает. Знания уже не те, хотя внешне в Техникуме мало что изменилось и жизнь бьёт ключом.

Между прочим, в тот же день, как свидетельствует моя запись от 07.3.66, я в Техникуме виделся и с Левицкой. Значит, после восстановления она там ещё работала.

А 4-го марта в автобусе встретил Борю Шурупова из нашего Техникума – тоже акустика, на год моложе нас, шахматиста. Он жил тогда на Приморском пр. и ехал домой. Учился в Бонче, избежав армии. Поболтали. Он тогда уже меньше внимания уделял шахматам и переключился на новую для нас игру «Го». Вместе с нашими Техникумовскими шахматистами Валерой Асташкиным и Жорой Ниловым они стали основателями клуба Го в Ленинграде. В том же 1966 году наш ЛРТ №1 переименовался в Ленинградский техникум Морского приборостроения (ЛТМП). Новое название более точно соответствует нашим специализациям, но для меня и, думаю, для всей нашей группы он навсегда останется родным ЛРТ №1.

Тогда же встретил в ЛЭТИ нескольких наших техникумовцев: Жору Нилова, Валеру Асташкина, Лену Баславскую и Славу Прокофьева. Слава недавно перед тем женился – четвёртым из нашей группы. Народ интенсивно остепенялся.

Почти все служившие в 66-м году вернулись из армии. Оставались служить только Виталик Коломенцев и Саша Ремизов, призванные на четыре года, и мы с Лёшей Селивановым, призванные годом позже.

Примерно в то же время у меня произошла, если можно так сказать, заочная встреча с моими старшими коллегами. Я купил в академическом книжном киоске книгу «Основы гидроакустики» трёх авторов из нашей Академии: Тюрина, Сташкевича и Таранова. Получил от всех них автографы. А когда внимательно рассмотрел книжку, то выяснил, что там фигурируют и мои дорогие преподавательницы: Румынская участвовала в написании одной из глав и являлась рецензентом книги, а Колесникова – научным редактором. Книга очень хорошо издана и рекомендована в качестве учебника для техникумов (читай — для нашего). Когда учились мы, то весь материал брали только из своих конспектов и из единственной рекомендованной нам главы академической же брошюры Тюлина, Тюрина и Сташкевича. Уже старенького капитана 1 ранга Владимира Николаевича Тюлина я ещё застал, когда служил в Академии. Он был уже в отставке и работал вольнонаёмным.

Вообще с появлением возможности почаще увольняться в город я стал и чаще видеться с друзьями, прежде всего – с Техникумовскими. Так, 24 сентября 66-го года был в новой кооператовной квартире у Саши Таранова на ул. Орбели. Кстати, мы слушали там магнитофонные записи (блатные песни) Юры Гусева, когда-то изгнанного из нашей группы. В то время он учился в Политехе, а впоследствии стал работать на «Позитроне» и добился там достаточно высокого положения.

6 ноября 66-го там же, у Саши, состоялась очередная встреча нашей группы. Однако было всего пятеро: Беликов, Бунеев, Новосельский, С.Смирнов, Таранов. Правда, я думаю, они и не замышляли общего сбора, но других таких встреч в том году не было вовсе, и мы по общему согласию решили считать ту встречу 06.11.66 Традиционным сбором-66. Я снова попал в караул, а в предпраздничный день вообще было бы неприлично пытаться с кем-либо меняться вахтой. Поэтому меня на том сборе не было. Что ж, зато я уже твёрдо «забил» пост Начальника караула – это было достаточно почётно и ответственно.

На осеннее равноденствие 66-го года, т.е. 21 сентября, я стал старшим матросом. Одновременно меня поставили на соответствующую должность, и я стал получать жалование (с учётом надбавки за классность) 7 руб. 30 коп. в месяц. По сравнению с 3 рублями 80 коп. у рядовых неспециалистов – огромное преимущество. По крайней мере на свои мелкие расходы мне хватало. Изредка перепадало кое-что ещё, когда посылали на какие-нибудь хозработы вне Академии, например, на адмиральскую дачу, в академический детсадик и т.п.

А ещё вскоре после сдачи экзамена на 1-й класс я стал получать 9-80 в месяц, что вообще только на один рубль было меньше оклада командира отделения. Это уже были вполне нешуточные деньги. Во всяком случае, из дому дотаций я не брал.

Я уже писал, что в нашем отделении «годковщины» как таковой не было. (Годковщиной тогда называли то, что со временем превратилось в «дедовщину»). Этому способствовала сама атмосфера, заложенная ещё Володей Королёвым, и усилия самих матросов, в основном ленинградцев, в том числе, считаю, и мои тоже. Немножко не то было в масштабе роты: там годковщина имела место. Разумеется, не в виде рукоприкладства – тогда такое просто  было невозможно. Но прихватить лишний раз «молодого», послать на более трудную работу, не пустить в увольнение и т.д. и т.п. считалось в остальных трёх отделениях вполне нормальным. Мичмана закрывали на это глаза. Надо ли говорить, что методов уконтрапупить первогодка существует масса, и методов вполне законных – таких, что комар носу не подточит. Как писал Ленин, «по форме – правильно, а по существу – издевательство».

Так вот, с получением мною столь «высокого» воинского звания и должности зам. Командира отделения отношение начальства ко мне резко изменилось. Я это хорошо почувствовал. Имею в виду не только ротных сверхсрочников, но и сержантов срочной службы (пожалуй, даже сильнее). Замечу, что поскольку мы были военнослужащими береговой части ВМФ, у нас рядовой состав срочной службы носил матросские звания, а младшие командиры – сержантские. Раньше было чётко: дескать, вот есть «мы» и есть «вы». Мы – элита, вы – мразь. Или вроде того. А тут всё резко меняется, и мне дают понять, что я должен вступить в их клуб и относиться к младшим по службе так, как только вчера они относились ко мне. Ну, это было не в моих правилах. Я сохранил ровные со всеми отношения, демонстративно был на равных с молодыми матросами и, как это не коробило и не бесило «элиту», никого не прижимал, не прихватывал и не презирал. А «элита» уже не могла относиться  ко мне не «по-свойски», т.к. это было бы уж совсем не в их правилах.

Кроме всего прочего, я стал ещё и комсомольским «богом»: в июле 66-го года, после демобилизации Мохи (Михаила Вольфовича) Кеснера, меня выбрали на его место секретарём комсомольского бюро роты, а осенью при очередных выборах утвердили на следующий срок. Так что и с этой точки зрения меня уесть было уже гораздо труднее: комсомольских вожаков уважали.

Короче говоря, наши годки и сержанты пали жертвой своих порочных наклонностей: их собственные правила игры не позволяли  изгнать белую ворону из стаи! Они скрежетали зубьями, но должны были делать хорошую мину при плохой игре. Основы или, если хотите, зачатки этого моего «беловоронства», я считаю, идут как раз тоже с моих Техникумовских времён: хоть там демократизму впрямую нас, естественно, никто не учил, но весь дух был такой, что я просто не мог вести себя иначе, чем я себя вёл. Большинство моих друзей по Техникуму, уверен, придерживались тех же принципов. Причём самое главное, что для этого никаких специальных суперусилий не требовалось – это было естественное поведение. Наоборот, было бы ненормальным иное отношение к товарищам по службе.

                                 *   *   *

19 ноября вернулся из Германии Алик Таскаев, а уже на следующий день мы с ним встретились, ходили в Мюзик-холл. Он просил меня узнать насчёт работы для него у нас в Академии. Я, к сожалению, ничего для него не смог найти: вольнонаёмных было много, новые люди пока не требовались. Таскаев снова устроился в свой родной ЦНИИ имени Крылова.

                                 *   *   *

На последнем году срочной службы мне наконец-то удалось полноценно поучаствовать в ТрСб- 67. Ни на какие вахты я в этот раз не попал, а наши ребята из группы решили собраться в том году в День Радио, 7 мая. С тех пор это стало традицией, нарушаемой чрезвычайно редко (только в 68-м, когда собирались в конце апреля, и в 95-м – в конце мая). К этому времени уже большинство из наших отслужили армию и вернулись в Ленинтрад, семьями обзавелись ещё немногие, дата была уже почтенная – 5 лет после окончания Техникума! – и можно было ожидать большого стечения публики. Собрались мы в ресторане гостиницы «Выборгская» — на том берегу Чёрной речки, почти напротив Академии и рядом с 206-м заводом. Места всё родные. Присутствовали: Беликов, Береславский, Блинов, Бунеев, Домбровский, Дулатов, Меклер, Новосельский, Синицына, Таранов, Таскаев, Филиппов, а также Юра Гусев – мы по возможности всегда старались пригласить его, а также Олега Громова. Получилось всё просто великолепно. После долгого перерыва вновь увиделись друг с другом, поговорили всласть, немножко выпили, отсутствующим по уважительным причинам отправили приветственные послания. Вдохновлённые успехом встречи, решили впредь встречаться каждый год примерно в то же время, т.е. около Дня Радио. И много лет выполняем своё постановление.

                                 *   *   *

Последний год моей срочной службы прошёл скорее первых двух. В подробностях описывать не буду, это не совсем по теме, да и сказанного ранее, думаю, будет довольно. Служил, учился, начал задумываться о демобилизации. Навёл справки о возможном возвращении на работу в родной НИИ-3. Мой руководитель группы, Василий Васильевич Сергеев, передал мне, что я рассчитывать больше, чем рублей на 80 в месяц, не могу. Что ж, это вообще-то было правильно: недоучившийся ещё инженер, перерыв в работе три года, а работал техником за 65 рублей. Начальство вообще могло встать на чисто формальную позицию и предложить мне то же место и тот же оклад. Конечно, Сергеев имел на это другую точку зрения, но от руководителя группы в этом вопросе почти ничего не зависело.

И как раз в это время меня начал агитировать мой командир взвода, мичман Кучеренко, оставаться на сверхсрочную службу. Открывалась довольно приличная по тем временам вакансия – старшего инструктора лаборатории Корабельной автоматики, телемеханики и вычислительной          техники. Работа интересная, лаборатория научно-исследовательская, учёба в институте поощряется. Оклад 90 руб. плюс около 30 рублей «пайковых», плюс надбавка за классность, за выслугу лет, да ещё и льгота по квартплате. Материально вполне прилично; обмундирование, естественно, бесплатное. Познакомился с начальником. Капитан 3 ранга Рэм Алексеевич Омельченко произвёл на меня очень благоприятное впечатление. Решающим импульсом был, пожалуй, совет отца. Он очень хотел видеть меня военным, а тут можно было дать подписку всего на четыре года (на два Омельченко не соглашался) . К тому же мы надеялись, что Академия поможет отвоевать освобождающуюся в нашей квартире комнатушку в 9 кв. метров, смежную с нашей комнатой. В середине сентября я окончательно дозрел и подал рапорт о зачислении меня на сверхсрочную службу сроком на четыре года. 30 сентября закончилась моя срочная служба, я пришил к погонам вторую лычку (стал аж старшиной второй статьи!), попрощался с ребятами и медленно, прочувствованно, пешком отбыл «в дмб». С тем, чтобы 2-го октября 1967 года, в понедельник, прибыть к новому месту службы.

Следующие четыре года моей флотской службы естественным путём делятся на два периода по два года: до окончания института и после. В первые же месяцы «сундучества» я усиленно налёг на учёбу, чтобы ликвидировать все мелкие хвостики, оставшиеся со времён срочной службы. Мне всё ещё помогало учиться Техникумовское наследство, хотя, конечно, не в такой степени, как на первых курсах. Специальные предметы в ЛЭТИ изучались на очень высоком уровне, и Техникумовские знания как бы служили введением в эти курсы. Во всяком случае, с первых же лекций я чётко представлял, о чём пойдёт разговор. На службе мне в учёбе содействовали. Я имел все положенные дополнительные отпуска и выходные, причём без уменьшения оплаты. Диплом я писал у себя в Академии, взяв тему «Установка для физического моделирования процесса распространения акустических волн в слоисто-неоднородной среде». Тему мне дала кафедра гидроакустики (та самая, где служил старший Таранов), руководителем был капитан третьего (тогда) ранга Борис Васильевич Шимберёв, сам писавший кандидатскую диссертацию. Шеф был прекрасный, лаборатория в моём распоряжении, тема родная. Надо ли говорить, как мне помог Техникумовский опыт подготовки и защиты диплома! Я заранее знал все подводные камни, которые могли появиться на моём пути, и вовремя их обходил. Я знал, где можно сачкануть, а где нет. На что нужно обратить особое внимание, а где можно отделаться бутафорией. Короче говоря, мой милый ЛРТ и здесь оказал мне неоценимую услугу. Приятно щекотало самолюбие то обстоятельство, что моя тема была закрытой. Немножко сложнее было с делопроизводством, но в конце концов всё хорошо уладилось. Я защитился на отлично, несмотря даже на то, что мой рецензент, некто Карузо с кафедры акустики ЛЭТИ, оценил мою работу на четвёрку (думаю, явно несправедливо). Я твёрдо и решительно отмёл в своём выступлении его замечания, и это, видимо, произвело на комиссию должное впечатление. Разумеется, сам процесс защиты диплома мне был знаком по предшествующему опыту в Техникуме. Вообще только благодаря Техникуму я сумел закончить институт в 1969 году, затратив в общей сложности на учёбу в ЛЭТИ семь лет. Имея за плечами просто школу, я бы наверняка потерял все три армейских года, а не один.

Моё техническое образование сильно помогало мне и в первые месяцы новой службы. Тут, конечно, уже сказывались и знания, приобретаемые в институте – как-никак я был уже студентом пятого курса. Моя Техникумовская специализация мало отвечала моим новым служебным обязанностям: в моё заведование входила аналоговая ЭВМ МН-14 и всякие сопутствующие приборы и устройства. Но общие навыки работы с радиоаппаратурой, приобретённые в Техникуме и затем умноженные и закреплённые, помогли мне быстро освоиться на новом месте, и вскоре я уже чувствовал себя вполне уверенно. Конечно, с течением времени я приобретал всё новые знания, навыки, опыт. Вроде бы непосредственная доля участия моего Техникума в этом постоянно уменьшалась, уступая место знаниям и опыту, приобретённым в ЛЭТИ, на различных местах работы и просто накапливаемому жизненному опыту. Но в основе всего, я убеждён – это наш родной ЛРТ №1.

                                 *   *   *

На всех местах работы, службы и учёбы мне приходилось заниматься общественной работой. Особенно «везло» с Комсомолом: много раз начинал и только один срок отработал полностью. В 1964 году меня избрали комсоргом сектора в НИИ-3. Это было где-то в сентябре, а 9 ноября я уволился в связи с призывом на действительную военную службу. Во 2-й роте Стройбата меня после присяги избрали секретарём бюро ВЛКСМ 2-го взвода. Через два месяца меня переводят к новому месту службы, в Ленинград. Только в Кадровой роте Академии проработал достаточно долго: с июля 66-го я был там секретарём бюро вплоть до перехода на сверхсрочную, когда сдал дела прекрасному парню, Саше Гусеву. А меня в ноябре 67-го выбрали в Комитет комсомола Академии, а там – его Первым секретарём. Это было моим партийным поручением и исполнял я его, надо сказать, добросовестно и с энергией. А в партию я вступил в октябре 68-го года (кандидатом стал ещё в Кадровой роте). Но проработать полный двухгодичный срок в Комитете мне тоже не пришлось (мы имели права Райкома ВЛКСМ, почему и избирались на два года). Вышли новые указания ЦК КПСС, ЦК ВЛКСМ и ГПУ СА и ВМФ о партийной и комсомольской работе в Армии и на Флоте, согласно которым комитеты Комсомола в воинских частях упразднялись, а руководство комсомольской работой возлагалось на политорганы. Так что я просто на общем собрании в декабре 68-го года отчитался за работу Комитета за период с октября 67-го по декабрь 68-го. Ещё некоторое время ушло на подготовку и передачу дел Политотделу Академии, и в начале 1969-го Комитет прекратил существование. Странно, но на отчётном собрании многие выступавшие даже говорили, что наш состав Комитета работал лучше и энергичнее предыдущих. Насчёт лучше – сомневаюсь; тут я вполне самокритичен и не самообольщаюсь. Насчёт энергичности – не исключено, т.к. помощники у меня были достаточно деловые – и из гражданских (Прохоренко), и из Кадровой роты (Гусев). Иногда даже Политотдел нас несколько «придерживал» — им всё казалось, что молодёжь забегает вперёд, горячится. В любом случае, кое-что я там сделал – даже не ожидал от себя такой прыти. Сказалось свойство моей натуры: во всякой работе довольно долгая раскачка, длительный период «влезания», но уж потом дело идёт резво.

В Техникуме я все четыре года был профоргом. Были ли заложены основы моего умения вести общественную работу? Профоргом-то я был, думаю, так себе. Наверное, эта работа тоже внесла своё (не могла не внести), но больше – два года председательства в Бюро шахматной секции. Так что корни и здесь растут оттуда, из ЛРТ №1. Впоследствии мне ещё много приходилось заниматься и партийной, и профсоюзной работой.

После демобилизации моего года обстановка в Кадровой роте ухудшилась: «сундуки» стали по поводу и без повода затягивать гайки. А вновь призванные молодые ребята уже успели хлебнуть на гражданке тогдашней оттепели и пытались отстаивать свои права. Помня, как со мной обходились в своё время наши мичмана, я старался по возможности помогать ребятам, среди которых ещё оставались и мои друзья 65-го года призыва и те, с которыми успел подружиться позже. Моё положение Первого секретаря давало мне достаточно большие возможности для этого: у меня была твёрдая поддержка в Политотделе в лице инструктора по Комсомолу, капитана 2 ранга Анатолия Георгиевича Хухрина. Действуя с его помощью и строго в рамках Устава, я был практически неуязвим. Это понял даже наш легендарный начальник Строевого отдела Академии (равносильно начштаба) капитан 1 ранга Владимир Леонидович Фадеев. Он после жалобы мичмана Петровского, старшины роты, вызвал меня к себе и пытался в достаточно резкой форме на меня катить бочку. Однако, чётко зная все уставные нормы и будучи уверенным в своей правоте, я все атаки отбил. Фадеев понял, что на пушку меня не взять, и мы тогда уже совершенно спокойно и почти дружески всё обсудили и пришли к единому мнению. Ребятам в роте это помогло и конкретно, и тем, что они поняли, что не одиноки и что за законные права побороться можно. Хотя, конечно, ротное сундучьё ещё не раз пыталось выместить на них свою злость. Кстати, вскоре после этого (конечно, думаю, не из-за этого) Петровский перевёлся служить в другое место.

В связи с этим вспоминается наше первое с Борей Новосельским совместное выступление в защиту своих прав в Техникумовские времена – это когда мы с ним выбивали на ДОЗе летом 61-го года свою законную зарплату за две недели работы. Техникум нас учил и этому!

                                 *   *   *

Ещё вспоминается, как я последние два года моей военной службы поработал в Совете первичной организации Научно-технического общества Судостроительной промышленности (НТО Судпрома) им. А.Н.Крылова. Эти отраслевые НТО в те времена процветали и не всегда были только чисто бюрократическими структурами; делали они и много полезного. Для постоянного состава и слушателей Академии членство в НТО было добровольно-обязательным. И вот меня избрали в Правление первичной академической организации, которая состояла в основном из людей нашего инженерного кораблестроительного (3-го) факультета. Естественно, на младшего по званию повесили чисто техническую функцию: я был избран казначеем. Вместе с Учёным секретарём мы составляли финансовый план, отчёт о его выполнении, следили за сбором и расходованием денег Общества. Образцы наших подписей были в сберкассе, где имелся наш лицевой счёт. У меня была чековая книжка. Я собирал членские взносы, выдавал деньги членам Общества в соответствии с планами мероприятий (командировки и т.п.). По этому случаю я имел право беспрепятственного входа к начальнику факультета, который был Председателем Совета первичной организации НТО и в кабинете которого находился «казённый» сейф НТО. Ключ от сейфа был у меня. Работа в НТО мне тоже доставляла большое моральное  удовлетворение. Я ощущал себя причастным к серьёзным научно-техническим вопросам. Да и общение с большими людьми тоже обогащало. Даже с «большими» в смысле хотя бы только высоких рангов. Например, в Академии адмиралов и морских генералов было, извините, как собак нерезаных. Я привык к постоянному общению с высоким начальством и спокойно это воспринимал.

                                 *   *   *

Ко всеобщему изумлению, первым из наших ребят окончил институт Саша Таранов, который вечно прибеднялся. В декабре 67-го года мы узнали, что он защитил диплом в своём заочном ЛИАПе. Вроде бы даже и сразу поступал в аспирантуру – но об этом точно не знаю, да и сам Саша был очень скромен и на эти темы никогда особенно не распространялся. Кандидатом наук он не стал.

А в феврале 68-го уже многие наши закончили институты. Тогда как раз в дневных институтах срок учёбы увеличили за счёт практики, и поэтому выпуск был не летом, а зимой. Окончили ЛЭТИ Слава Прокофьев, Валя Никитин, Женя Тихомиров, Боря Смирнов. Тихомирова сразу после института призвали на Флот, где он и прослужил офицером три года. Валя с Борисом сразу пошли работать в свой же институт на кафедру Радиосистем. Борис там и сейчас работает, он уже, конечно, большой человек. Видимся с ним очень редко. Только в 68-м году он был на Традиционном сборе, когда мы встречались в кафе «Юность» на Приморском проспекте. А с тех пор не появляется. Вообще-то у него день рождения как раз 7 мая, когда мы обычно собираемся, но, может быть, дело и не в том. Кому-то из наших, кто ему звонил по этому поводу, Боря сказал, что просит «не беспокоить». Так с тех пор почти и не беспокоили Бориса Ивановича, а в тех редких случаях, когда раз в несколько лет всё-таки звонили, то неизменно получали отказ.

Прокофьев после ЛЭТИ стал работать на нашем родном 206-м заводе, а потом после объединения его с «Тройкой» продвинулся и последнее время уже был Главным технологом ЛНПО «Океанприбор».

Летом окончил своё училище Саша Филиппов и распределился на Северный флот. В июне же окончил Академию связи Игорь Бельский. Поехал служить на Сахалин, потом его мотало по всему Союзу. Так мне его за эти годы и не довелось увидеть, только написал пару писем, на которые ответов не получал. Несколько лет назад Игорь уволился в запас подполковником и сейчас живёт в Москве. Изредка кто-нибудь из наших (чаще я) звоним ему, однажды он сам позвонил нам прямо во время очередного ТрСбора.

У Новосельского я был на «попойке» по случаю окончания им ЛИАПА. Ещё был Саша Таранов и три знакомые Борькины девицы.

Тем же летом окончил институт мой старый школьный товарищ Лёня Плоткин, который в 1958 году составил мне компанию при поступлении в Техникум. Он даже устроил сабантуй в ресторане «Нева» на шесть персон, куда был приглашён и я.

Став после окончания срочной службы более или менее хозяином своего времени, я стал чаще видеться с Техникумовскими друзьями. В основном это были Новосельский, Таранов, Меклер, иногда –  Гандшу и Таскаев. С другими ребятами в основном встречались на Традиц. Сборах. После окончания военной службы и институтов наблюдался всплеск активности  посещения наших ТрСб (так теперь буду сокращённо именовать Традиционные Сборы, с добавлением года). Всем было интересно повидаться, обменяться впечатлениями и воспоминаниями после долгого перерыва. Хорошую мы завели традицию, и мне она доставляет большое удовольствие. Вызывает законную гордость то, что почти все наши ТрСб-ы организуются при моём самом активном участии, иногда – лично мною.

Вернусь к 68-му году, ТрСб-68. Нас собралось в «Юности» 16 человек – больше было только в юбилейных 72-м и 87-м годах (соответственно 18 и 17 человек). Не считая, конечно, дня окончания Техникума, когда в единственный раз за столом собрались мы все. Итак, в «Юность» пришли Гандшу, Домбровский, Коломенцев, Меклер, Никитин, Новосельский, Ремизов, Селиванов, Синицына, оба Смирнова (или Смирновых??), Таранов, Таскаев, Филиппов, Хотемлянский. Было очень хорошо и весело.

ТрСб – 68. Справа налево:Никитин, Домбровский, Новосельский, Филиппов.

        В следующем, 69-м году, пришло уже только 11 человек, причём состав пришедших несколько обновился: Береславский, Бунеев, Домбровский, Коломенцев, Меклер, Новосельский, Прокофьев, Ремизов, Синицына, Таранов, Таскаев. Кроме того, приехали также Юра Гусев и Олег Михайлович Громов. А собирались мы тогда в «поплавке» — около Тучкова моста с Петроградской стороны, под названием «Парус». Очень мило посидели и поболтали. Хорошо помню, что скидывались мы тогда по 8 рублей с носа (не считая Наталью, естественно). Выпили и поели вполне прилично, и у нас ещё остались деньги. Выйдя из ресторана, мы стали думать, как их применить, и зашли в мороженицу в начале Большого пр. П.С., где ещё и поели мороженого. Так что простые советские техники и молодые инженеры в то время вполне могли себе позволить сходить в ресторан.

ТрСб – 69. Слева направо: Гусев, Синицына, Таранов, Ремизов, Меклер.

И начиная с 1969 года все наши ТрСб-ы проводились в День Радио, 7 мая, вплоть до 1995 года, когда вроде бы все согласились с предложением несколько перенести дату встреч. Но об этом – в своём месте.

27 января 1970 года защитил кандидатскую диссертацию мой бывший шеф дипломного проекта Борис Васильевич Шимберёв. Я очень хотел послушать его защиту, но успел только на вторую половину. Всё равно было очень интересно, а после защиты я Шимберёва сердечно поздравил.

                                 *   *   *

Как я уже писал, в июне 1969 года я окончил ЛЭТИ.  После окончания собрал дружескую вечеринку. Пришли Меклер, Новосельский, Таранов, Лёня Плоткин и Боря Старобин – вольнонаёмный коллега из Академии. Это было на следующий день после защиты, 19 июня.

Друзья не только оканчивают институты, но и женятся. Вообще «послеармейская» тяга друг к другу потихоньку проходит. Народ разбредается по своим углам, обзаводится семьями. На контакты с друзьями остаётся всё меньше времени. Я пока поддерживаю связи с холостыми приятелями: Новосельский, Таранов, Меклер, Таскаев. Сам подумываю об обзаведении собственной семьёй.

После срочной службы почаще посещал Техникум. Там уже всё изменилось. Завели настоящую военную кафедру, готовят техников-лейтенантов. У входа дежурят ребята в форменных беретах и с «Рцы». При нас бы так! Впрочем, мне так и не удалось установить, в какие годы эта кафедра функционировала. Наталья Борисовна Ветошникова утверждает, что с момента переименования ЛРТ №1 в ЛТМП, т.е. с 1966 года. Не исключено, однако мне кажется, что несколько позже. А сын той же Ветошниковой окончил наш Техникум в 1975 году техником-лейтенантом.Значит, ликвидирована кафедра была не раньше 1975-го. Так что ориентировочно можно время существования военной кафедры в нашем Техникуме обозначить как конец 60-х – начало 80-х годов. Безусловно, введение военной кафедры было прекрасным решением со всех точек зрения, и жаль, что не в моё время.

                                 *   *   *

Я купил книжку: «Основы гидроакустики и гидроакустические станции». Авторы: Колесникова и Румынская. Решил поехать получить их автографы. Конечно, мне это было очень приятно, да и им, думаю, тоже. Недавно снова открыл эту книгу и перечитал автографы. Цитирую автограф Изабеллы Александровны Румынской – он был получен первым: «Коллеге-гидроакустику от автора. 24/П-71г. /Подпись/.

А до получения второго автографа прошло ещё более двух лет: с Ираидой  Казимировной Колесниковой я сумел по этому поводу встретиться только в сентябре 74-го. Возможно, обстоятельства встречи будут описаны в следующей главе, а пока, забегая вперёд, процитирую и её автограф: «Бывшему учащемуся техникума, оправдавшему надежды своих преподавателей, Домбровскому Алексею Казимировичу на добрую память от автора. /Подпись/ 20/1Х-74 г.». Такие тёплые слова меня очень тронули. Ираида Казимировна всегда была искренна – значит, она действительно имела обо мне столь высокое мнение! А мнением такого человека, как Колесникова, мы все очень дорожим.

Среди технического персонала издания тоже значатся знакомые фамилии: научный редактор – Андрей Максимович Тюрин из моей Академии, второй редактор – Николай Александрович Евдокимов с нашей кафедры в ЛЭТИ (преподавал у нас расчёт аппаратуры и конструирование). А вот первый редактор – И.И.Клюкин – личность персонально мне не знакомая, хотя в мире акустики он весьма широко извстен. Просто жизнь меня с Клюкиным ни разу не столкнула.

Ишь ты – «оправдавшему надежды»! Значит, надеялись?!

Упомянутую книгу я купил в своё время в магазине «Судостроение» на Садовой, причём купил три экземпляра. О первом только что написал. Второй был мною через несколько лет использован как «библия» — об этом речь в своём месте, при рассказе о праздновании 25-летия нашего выпуска. А вот третий пока лежит у меня, и применения я ему до сих пор не нашёл. Может, есть смысл на одном из наших ТрСб собрать на нём автографы хотя бы всех присутствующих и презентовать эту книгу Изабелле Александровне Румынской – нашей дорогой акустичке ?

Пока я этой идеей ни с кем не делился, но думаю, что, обратись я с ней к нашим ребятам, они бы меня поддержали. Даст Бог – так и сделаю. Может, и Румынскую пригласим? Это уже, конечно, требуется коллегиальное решение группы.

                                 *   *   *

После окончания института, естественно, мои Техникумовские познания и опыт перестали непосредственным образом отражаться в моей служебной деятельности – всё поднялось на институтский уровень, так что теперь я, пожалуй, не должен бы ссылаться на  ЛРТ №1 при описании своих чисто производственных дел. Но если этого и не будет делаться, то всё равно надо иметь в виду, что Техникум сквозит во всех моих служебных достижениях. Основное внимание в следующих главах будет уделяться самому ценному – дружбе и общению с моими товарищами по Техникуму. С течением времени всё больше понимаю, как это важно и ценно. С течением времени и – увы! С уходом друзей…

Итак, институт окончен, я ещё служу, ещё неженат – золотое время! Довольно часто встречаюсь с друзьями, среди которых на почётном месте – друзья по Техникуму. Самые близкие – те же, уже перечисленные. Бываю у них дома, они заходят ко мне. Собираемся на дружеские вечеринки; в основном организует Таранов.

Из задержавшихся с дипломами некоторые подтягиваются. 21 января 1970-го защитился Меклер.

7 мая 1970 года – наш ТрСб-70. На этот раз собрались в ресторане «Околица», это бывшее кафе «Юность» на ул. Савушкина, недалеко от моей Академии. Народу собралось уже поменьше: Гандшу, Домбровский, Коломенцев, Меклер, Новосельский, Прокофьев, Селиванов, Синицына, Таранов, Таскаев. Стараниями Славика Прокофьева приглашена была Лена Баславская, а с ней вместе явился Марик Зингер, который учился вместе с ней в ЛРТ №1 в одной группе и которого мы все хорошо знаем. Собирался быть Олег Громов, но не пришёл, однако прислал специально по этому случаю написанную оду, которая и была публично зачтена. Очень было уютно и хорошо, несмотря даже на неудачную попытку официантов обсчитать нашу компанию на десятку.

                                 *   *   *

Получив высшее образование и право на офицерские звёздочки, я стал подумывать об «остепенении».Правда, потом из этого у меня ничего не получилось, но первые два кандидатских экзамена я сдал. Произошло это ещё в Академии, причём на сверхсрочной службе. Событие, конечно, было крайне неординарное: главный старшина-сверхсрочник (даже ещё не мичман) полез в кандидаты! Поначалу мне просто не разрешали зачисляться в соискатели. В других институтах, куда я обращался (СЗПИ, ЛЭТИ), своих было полно. Повезло мне при смене факультетского начальства: вместо контр-адмирала А.Я.Половникова пришёл контр-адмирал И.Д.Дорофеев, который и подписал  при содействии начальника нашей кафедры контр-адмирала Сергея Яковлевича  Березина  мой рапорт.

Первым я сдал немецкий, поскольку не прерывал занятий этим языком. Я выписывал и регулярно читал немецкую газету, пользовался прекрасной академической библиотекой иностранной литературы, кое-что имел дома. В успехе не сомневался. Конечно, здесь очень многое опять-таки уходило корнями в мои занятия немецким в Техникуме: и в смысле объёма знаний, и в смысле умения работать с литературой, словарями и учебниками. Институт здесь мне дал очень немного. Второе «пересечение» этого экзамена с Техникумом: моим «секундантом» на нём был Таранов-старший! Такие «секунданты» вводились в состав экзаменационных комиссий по иностранным языкам из числа хорошо владевших этими языками высококвалифицированных специалистов по направлению будущей тематики соискателя. Эммануил Самойлович был кандидатом тех. наук, и меня судьба свела с ним ещё и вот таким образом. Экзамен я сдал отлично. Особенно им всем понравился мой ответ на вопрос, чем я занимаюсь в свободное время: я заявил, что изучаю польский язык. Это была правда.

Через некоторое время я сдал и философию, но тут уже техникумовские знания мне, конечно, помочь не могли. Я готовился самостоятельно, ходил на лекции для соискателей в ЛЭТИ (вход был свободный), в основном работал с первоисточниками. Хотя, конечно, и тут пригодилось умение работать с литературой и конспектировать, полученное в Техникуме.

После окончания института меня стали усиленно агитировать перейти в кадры Вооружённых Сил. Однако я такого шага не предпринял: во-первых, не имея военного образования, я бы не смог дослужиться, возможно, даже до капитана 2 ранга или подполковника, а во-вторых, всё-таки я считал и чувствовал себя человеком скорее штатским. Хотя службой не тяготился и служить мог. Решение было принято Соломоново: использовать право на присвоение офицерского звания, формально получив свидетельство об окончании курсов младших лейтенантов. Я получил статус офицера, призванного из запаса, с гарантией окончания срока службы в 1971 году, т.е. примерно как бы это произошло в соответствии с моей подпиской 67-го года на сверхсрочную службу. А занимаемая мною должность старшего инструктора могла быть замещаема как старшинским составом, так и мл. офицерами с соответствующим образованием. Поэтому сильного изменения в моём  служебном  и материальном положении не произошло.

                                 *   *   *

ТрСб-71 проходил опять в поплавке, но уже в другом – в «Корюшке», около моста Лейтенанта Шмидта со стороны В.О. Этот поплавок нашли и предложили мы с Меклером. Всем там очень понравилось, и после этого несколько лет подряд мы собирались в «Корюшке», вплоть до её закрытия на ремонт. В 71-м году наших собралось 11 человек: Блинов, Бунеев, Домбровский, Коломенцев, Меклер, Прокофьев, Ремизов, Синицына, Серёжа Смирнов, Таранов, Щёголев. Двое – Бунеев и Ремизов – пришли уже с жёнами. Вообще-то мы обычно собираемся без членов семьи, но почти всегда кто-нибудь из них всё-таки присутствует. Плохого в этом ничего не вижу, может, надо бы когда-нибудь специально собраться в расширенном составе. Володя Меклер всё время настоятельно к этому призывает, но пока как-то всё собираемся по старой схеме.

ТрСб – 71.Стоят слева направо: Бунеев, Прокофьев, Домбровский, Селиванов, Блинов, Вехов (гость), Ремизов, Щёголев; сидят: Коломенцев, Синицына, Таранов.

                                     * * *

Подходил срок окончания моей службы. Демобилизоваться я должен был в конце 1971 года, но думать о будущем начал заранее. Стал искать гражданскую службу. И опять в основном эти поиски так или иначе были как-то связаны или непосредственно с родным Техникумом, или с теми учреждениями, где я после него работал, или с моими сокурсниками.

В самой Академии по вольному найму мне ничего путного предложить не смогли. Это совершенно откровенно сказал мне новый начальник лаборатории, Виктор Александрович Данилин. Он-то, правда, хотел меня видеть в своей лаборатории, но только военным. Я сам тогда наводил справки по всей Академии и понял, что приличных штатских должностей нет.

Следующим местом, куда я постучался, был ЛРТ №1. Дело в том, что я давно чувствовал в себе большое желание и способности к преподаванию. Относительно способностей – это, конечно, не мне судить, но до сих пор это не опровергнуто. Поэтому я поехал в Техникум, чтобы серьёзно поговорить с тамошним начальством. Что касается других возможных учебных заведений, то везде, как правило, рассчитывать было не на что. И вот я в родном ЛРТ №1, сижу в кабинете зам. Директора по учебной работе Юрия Евгеньевича Верёвкина. Хоть он у нас ничего и не читал, но всю нашу группу помнил, и поэтому мы встретились как хорошие знакомые.

Мы провели больше часа в очень доброжелательной, сердечной и вместе с тем деловой беседе. Верёвкин меня не обрадовал. Он начал с того, что преподаватель техникума – одна из наиболее низкооплачиваемых работ, что я буду получать очень мало, и это будет продолжаться очень долгое время, и что работа крайне неблагодарная, ит.д. и т.п. Под конец сказал, что «вообще это работа не для мужика». Потом, правда, мы поговорили более конкретно. В Техникуме серьёзных вакансий не было, кроме одной. Нужно было ставить новый курс – «Минно-торпедное оружие» или что-то близко к тому. Ставить на пустом месте, т.е. организовывать программу, учебный план, лабораторию и прочее. Это было практически единственное, что он мог мне тогда предложить. Подумав, я отказался. Больно уж меня смутили тогда слова Юрия Евгеньевича об отрицательных сторонах этой работы. Возможно, я совершил большую ошибку – не знаю до сих пор. Но факт тот, что я оставил мысль о штатной работе в Техникуме, а внештатных преподавателей (почасовиков) всегда было в избытке, и пробиться в их тесный круг я не смог. Так я и не стал преподавателем, хотя всегда чувствовал к этому склонность.

Из старых, известных мне мест оставался НИИ-3. Туда я и пошёл проситься на работу. Причём предварительно поговорил и со своим бывшим руководителем группы В.В.Сергеевым и с А.С.Бейлиным, в своё время приглашавшим меня к себе. Последний к тому времени уже стал руководителем сектора управления качеством, писал на эту тему кандидатскую, и пойти к нему мне казалось более интересным. Да и оклад он предлагал побольше, чем Сергеев. Я и стал заниматься этим вариантом, но как потом оказалось, он был тупиковым с самого начала. Всё равно до самой своей демобилизации я уже никаких других мест работы, кроме НИИ-3, переименованного к тому времени в ЦНИИ «Морфизприбор», не искал.

Уже сейчас, при написании этих строк, у меня мелькнула шальная, фантастическая, но – чем чёрт не шутит?! – может, и вполне правдоподобная догадка насчёт нашей беседы с Верёвкиным тогда в Техникуме. А именно: то упорство, с которым он меня отговаривал  — не было ли оно вызвано прямо или косвенно той историей с Левицкой? Ведь Алексеев запросто мог раззвонить по всему Техникуму о моей якобы «роли» в конфликте. Правда, как выясняется из воспоминаний и Румынской, и Ветошниковой, они вроде бы об этом ничего не слышали. Но могли слышать другие – например, Верёвкин. И после того, что мог ему наговорить Евгений Иванович, он имел полное право поостеречься брать на работу в Техникум «интригана» Домбровского.  Алексеев тогда работал в Техникуме, и Верёвкин опять же имел все основания препятствовать совместной работе во вверенном ему заведении таких людей, как я и Алексеев.

Повторяю: скорее всего, это на сто процентов моя фантазия. Но коль скоро уж такая мысль у меня появилась, я должен был здесь о ней написать. Хотя вообще-то надо отдать должное Алексееву: я ни от кого не слышал в свой адрес по этому поводу не то что ни одного плохого слова, но даже намёка. Видимо, Алексеев всё-таки оставил свои бредни при себе и не делился ими ни с кем.

                                 *   *   *

К описываемому времени, т.е. к концу 1971 года, мои товарищи по Техникуму в основном закончили высшее образование, многие женились и родили первых детей. Старые холостяцкие связи стали распадаться и в некоторых случаях замещались связями семейными – многие наши начали дружить семьями. У всех появились другие, новые заботы. Я к этому времени тоже уже не о всех ребятах всё знал, особенно – о тех, кто не часто посещал ТрСб. Поэтому в следующих главах, сохраняя хронологический принцип изложения, в основном буду останавливаться на следующих вещах: 1)Традиционные Сборы; 2)мои  личные контакты с друзьями по Техникуму; 3)мои личные контакты с Техникумом, его преподавателями и сотрудниками (увы, немногочисленные).

                                 *   *   *

Ещё во время моей срочной службы (если память мне не изменяет, году в 66-м) окончившим техникумы стали выдавать специальные значки – по типу институтских «поплавков», только немножко другой формы. Значки были шестиугольные, с Гербом СССР, очень симпатичные. Я тоже решил получить такой знак, поскольку их выдавали и ранее окончившим техникумы. Заодно это был лишний повод официально посетить свой родной ЛРТ №1. Я взял с собой диплом, поехал в Техникум, зашёл в канцелярию. Действительно, мне тут же, «не отходя от кассы», выдали такой значок. В дипломе поставили штамп «Нагрудный знак выдан», а с меня взяли какую-то мелочь, кажется, 50 копеек. До окончания института я с гордостью носил этот знак, да и после тоже не пренебрегал им. Во всяком случае, при военной форме я его носил постоянно, потом заменил институтским.

                                 *   *   *

Завершая настоящую главу своего жизнеописания в части, связанной с ЛРТ №1, могу только ещё раз отметить ту светлую и положительную роль, которую он сыграл в моей жизн. Он мне помог и в службе, и в общественной работе, и дал мне друзей, которые оказались настоящими друзьями не на один день и не только на время учёбы. С течением времени это понимаешь всё лучше и лучше.

Далее
В начало