Пицунда. Третье ущелье

Мне шестьдесят пять лет. Сколько интересного еще впереди. А, прежде всего, я хочу видеть море. Я всегда любила море, оно для меня живое существо: дышит, движется, нежное, бурное, сверкающее — можно смотреть на него сколько угодно. А когда погрузишься в него, отдаешься полностью — какое блаженство.

Пицнда — такое привлекательное название, что-то из древней Греции.

В 78-ом году все было еще просто. Никаких границ, пенсии хватало, Абхазия была доступна всем смертным. Мой спутник по жизни Володя Курнышев в отпуске и приехал со мной.

Нам понравился домик с садиком, и мы сняли там комнатку. Хозяин Миша Муравенко, украинская семья. Прелестная собачка — Прапор, по-украински — Знамя. Начинается новая жизнь. Так же как о балете, о море — рассказать невозможно. Кто его не видел, тот не поймет, что такое шум моря, как выглядит шторм и как пахнет морской воздух. А что такое камешки, ракушки, песочек — всем этим не перестаешь наслаждаться. А солнце — яркое, живительное, с восходом и закатом. А лунная дорожка — вы знаете, что это такое?

Ничего вы не знаете, если не жили на море хотя бы месяц. А я знаю море с детства и каждый раз снова и снова удивляюсь ему. Месяц прошел быстро, и Володя уехал, а я осталась. Ну, думаю, пойду на разведку, говорят, здесь какое-то ущелье есть интересное и там живут люди в палатках.

Идти босиком по кромке моря очень приятно, но прошла я армянскую деревню, потом первое ущелье, второе ущелье и никаких палаток не увидела, хотя во втором какое-то строительство идет. Дальше дорога шла труднее, но со мной Прапорочек — мой дружочек, с ним ничего не страшно. Лезу через камни, перехожу вброд, а все никак не дойду. И вдруг, обхожу по морю огромную гору — и открывается залив. Речка стекает в море с одной стороны, через сто метров другая речка стекает с другой стороны, а между ними прекрасный широкий пляж. Дальше — пологая гора, покрытая лесом, и, действительно, виднеются палатки.

Я постеснялась беспокоить людей и стала подниматься в гору за второй речкой, и поднялась почти на самый верх. Какое чудо! Тут можно прекрасно устроиться. Здесь будет у меня кухня с костром, здесь — спальня на мягком ложе, здесь — большая площадка с видом на море, а за водой буду ходить вниз с бутылкам из-под шампанского и кипятить ее в котелке, который захватили с собой. А купаться буду и утром, и днем, и вечером, и даже ночь. при луне, когда море сверкает.

Я не помню, сколько я провела так дней и ночей. «Счастливые часов не наблюдают», а я была счастлива и даже радовалась что палатку не захватила и сплю под звездами. А вы ведь знаете какие в августе звезды и как они «падают». И вдруг на горизонте образовалась тоненькая черная полоска. Это неспроста, что-то предвещает. Ночью мы все-таки еще спали, но под утро разразилась гроза, загремел гром, и ливень обрушился на наши головы. Прапорочка я положила к себе на живот, поджала ноги и укрылась сверху пледом, но через час мы были абсолютно мокрые. Это не то слово, с нас просто текло. Но рассвет приближался и надо только запастись терпением. Через некоторое время действительно настало утро, и я услышала тоненький голосочек: «А, может быть, вы не умеете разжечь костер под дождем?» — «Да я вообще ничего не умею, я никогда не жила на природе!» — «Ну тогда я вам помогу». И через 15 минут Аллочка, которая жила на пляже под горой, подала нам в кружке кипяточек.

Никогда ничего более вкусного я не пила, чем под дождем кипяток, заваренный какой-то травкой. Но дождь не унимался, надо было двигаться домой, ведь у нас ни палатки, ни еды нет. Спустились, а через вторую речку не перейти (первая как-то кончалась родничком, который можно было обойти), но через нее бревно проложено, и вот я с собачкой на руках двинулась в путь. Ничего страшнее в жизни я не испытывала. Бурные потоки перекатываются через круглое бревно, на руках у меня собачка, которую унесет в море, если я ее выпущу, а тапочки скользят, того и гляди — сорвешься. Но надо идти вперед. А на море страшный шторм. Идти берегом уже нельзя, и, перейдя реку, стали подниматься в гору.

Сколько времени мы шли, этого я не сумею сказать, но спуск показался легче, и мы пришли во второе ущелье. А там уже разбушевавшуюся реку перевозит грузовик людей. Меня с собачкой не хотят брать, а я прошу: «Только на ступеньку». И вот одной рукой за что-то держусь, другой обнимаю Прапорочка и стою на одной ноге. Если вы не верите, что это могло быть, то я вам скажу, что в этот же день унесло легковую машину в море, но грузовая нас все-гаки перевезла, и там осталась чепуха — преодолеть какие-то 3 километра по шоссе.

Добралась я до своих хозяев, переоделась в сухое и сразу в магазин за коньяком. А недалеко жили мои друзья из Душанбе, и и я скорее к ним, чтобы они из-за меня не волновались. Жили они в большой прекрасной комнате у Карапета, это замечательная семья, с которой я подружилась на долгие годы.

Вхожу в комнату — никого нет. Все мои милые Инночки, Ниночки пошли меня спасать. Пришлось рюмку коньяку выпить одной. Разговору, рассказов потом было очень много, но это первое Приключение сблизило меня с Природой, и после этого я уже ничего не боялась.

Через какое-то время, вернувшись в Душанбе, вспоминала прекрасную Пицунду, скучала о своем дружочке Прапорочке, и решила ехать снова туда же на следующее лето.

Итак, 20 лет я ездила на Рыбзавод каждый год, а оставалась в ущелье до декабря месяца. Стала опытным следопытом, грибником, путешественником и даже «президентом» третьего ущелья, как шутя называли меня другие палаточные жители. А я приезжала не только с большой палаткой, но и с раскладушкой, и с железной кроватью для гостей и с большим казаном для готовки щей из морской капусты и «лаптей» из грибов.

А грибов я насушивала за лето 4-5 кг. Зимой штудировала книги о грибах разных авторов из разных республик. Вы даже не представляете себе, какая замечательная наука — забыла, как она называется. А сколько я там приобрела друзей!!!

Иногда скапливалось палаток до двухсот, и мне казалось, что уже становится тесно. Но, вот что удивительно! Каждый располагался по своему вкусу: кто в лесу, кто на пляже, кто на горе, кто под горой, и никто не мешал друг другу. Все жили каждый своей семьей. Но, вместе с тем, и в прекрасном сообществе. Случались, конечно, и конфузы. Приезжала милиция и объявляла, что это пограничная зона (30 км по морю от Турции) и жить здесь нельзя. Забирала нас миленьких и отвозила в Пицунду на погранзаставу. Там нам читали лекцию, ругали за обнаженные тела, хотя мы обнажались только в море, докладывали, что начинается строительство Горбачева в пятом ущелье, и оттуда будет проходить шоссейная дорога, которая вместе с высокой оградой будет огораживать священное место, куда нельзя будет проходить ни одному смертному. Ограда уходила прямо в море и была снабжена японской сигнализацией. Мы наблюдали это строительство и смеялись над ним, а с погранзаставы возвращались в тот же день.

А уж если мне положено в каждой главе говорить о балете, и тут скажу, что мимо нашего ущелья каждый вечер проплывал прогулочный пароход, который, очевидно, отправлялся с мыса Пицунды. Капитан сообщал всем пассажирам, что в этом, так называемом третьем, ущелье проживает в палатке каждое лето бывший балетмейстер Серебровская, которой уже 75 лет. Я, когда услышала это, ужасно возмутилась и попросила знакомого капитана сказать ему, что бывших балетмейстеров не бывает, так же как и бывших художников, писателей и поэтов, тем более, что хотя я была на пенсии, но ездила по приглашению и ставила балеты. Кроме того мне не 75 лет, а только 70, но это дела не меняет, возраст тут ни при чем, а надо знать, что балетмейстер — творческая профессии старость только помогает ему, с годами приобретается опыт и уверенность.

Но это, конечно, не так страшно. Никто не знает, что делает балетмейстер, вот поэтому я и пишу эту книгу. Гораздо хуже то, что теперь нет ни прогулочных пароходов, ни палаточных поселений! людей, которые могли бы беспрепятственно приехать в Абхазию.

Чудесная страна, замечательная природа, прекрасный климат гостеприимные люди. Я никогда не расстанусь с Абхазией, она стала для меня близкой, понятной и любимой. Мне не хотелось из нее уезжать даже зимой, а тут вдруг знакомый москвич прислал мне объявление о том, что если кто-то хочет жить в Абхазии, пусть позвонит по телефону.

Что я и сделала. Позвонила по телефону писателю Александру Альфредовичу Горбовскому и узнала, как найти его дачу, которую он построил в селении Звандрипша Гудаутского района. Как толкпько я добралась до Звандрипши и вошла в этот прекрасный сад, который посадил сам хозяин, осмотрела дом, который он построил для гостей и поднялась на второй этаж, где открылись через окна и дверь семь разных пейзажей — на море, на горы, на лес, — я решила, что останусь тут. Привезла с собой собак и кошек, которые меня всюду сопровождают, и стала жить всю зиму. А летом уезжала в свое третье ущелье.

Стали приезжать ко мне друзья из Германии и, конечно, Москвы, Петербурга, Владикавказа, Таджикистана. И вдруг разразилась война, это произошло совершенно неожиданно, и вся жизнь нарушилась.

Мне хочется еще чуть вернуться назад и сказать, что вдруг мне захотелось писать стихи. Хожу по лесу и наговариваю строчку за точкой. Весенний лес в Пицунде — невероятное праздненство природы. В мае цветет весь лес. Это редкие цветы рододендроны, которые растут только в Тибете и у нас, и превращаются в большие кустарниковые деревья.

Цветы гроздьями падают вниз, желтые и фиолетовые, желтые — пахучие, а фиолетовые — более терпкие. Когда сад в цветах — это хорошо, но когда лес цветет — это волшебство.

Муза слетает в это время и помогает справиться с одиночеством. И вот мое первое стихотворение.

Мое credo (Кредо)

В который раз пришла весна,
Цветут цветы и солнце греет,
Дорога жизни мне ясна,
В пути и дождь меня согреет.
Рюкзак — товарищ верный мой,
Набит природы подаяньем,
И гонится ручей за мной.
Он переполнен состраданьем.
Всегда меня он напоит,
Омоет влагою прохладной.
Упрямо к морю он бежит,
К дороге выведет желанной.
А море ждет меня давно,
У нас с ним дружба бескорыстна,
Мне рыбы не дает оно,
Мне жизнь убийцы — ненавистна.
К моим ногам оно дары
Бросает штормом всемогущим
— Обломки пальм, куски коры.
Я не завидую имущим,
У них есть все, что ни к чему
Для жизни ясной и счастливой.
Не понимаю, почему
Так поздно стала прозорливой?
Хочу пожить я двести лет,
Природа многому научит.
Ищу грибы, встаю чуть свет,
Мне жизнь такая — не наскучит!

               Любовь Грюнталь

Ой, я увлеклась стихотворением, которое мне нравится, и забыла рассказать об одном трагикомичном событии, произошедшем в ту пору, когда начали строить горбачевскую дачу. Строили с большим размахом, в отличие от дачи Сталина, которая была повыше — далеко от моря. Бывший охранник, теперь полный инвалид, рассказывал, что каждое угро вождь проходил к морю, а они по сигналу падали все в траву, так, чтоб их не видно было. Иосиф Виссарионович, конечно, знал, что его охраняют, но ведь у нас все всегда построено на показухе.

Грузинское правительство выделило на постройку дачи своему другу Горбачеву 50 тысяч рублей, но этого оказалось мало, и Раечка сказала, что у нее открытый счет в банке и можно тратить сколько нужно. Я это слышала не от нее, а от прораба, или как он там называется, одним словом, от руководителя строительства. Он еще говорил, что Раечка все время что-то переделывала: то ей мрамор не нравился, а она хотела розовый туф, то еще что-нибудь, хотелось показаться на приемах перед иностранцами цивилизованными правителями России. Набирали рабочих только в городах Грузии, и они на строительстве где-то жили под охраной, а тут, вдруг им захотелось проветриться, перелезли они через ограду, а ограда была высокая и далеко уходила в море.

Четыре грузина, которые появились у нас, может быть, и не собирались хулиганить, но кто-то из них взял за руку молодую девушку из ближней палатки, ее спутник отбросил руку приставалы и тут началось. А было уже совсем темно. Я жила немножко повыше на скале, но видела, что на пляже собралось уже много народа, кто с фонарями, кто с факелами, а камни на пляже под руками. Стоял такой грохот от булыжников, попадавших в железную ограду, понять было ничего невозможно, только мелькание огней и шум от брошенных камней. Криков я не помню и сколько было наших, тоже нельзя было разглядеть, вдруг ко мне скалу вскочила пара, которая только недавно приехала и устроилась на пляже под яблоней.

«Надо бежать», — сказал опытный юноша. А куда бежать? Вверху почти отвесная скала, а внизу бой с пришельцами?

«А я знаю узенькую тропинку, недаром, я был разведчиком, все разузнал, прежде чем селиться». — И мы поползли. Было и смешно, и жутко. Я двигалась по колючкам в трикотажной пижме, и до сих пор храню ее как вещественное доказательство, она превратилась в решето с кругленькими дырочками. А у Любы — так, оказывается, звали мою новую знакомую — лопнули трусы и стали сползать, а кроме надежного лифчика на ней ничего не было, но темнота всех спасла. Где-то мы с Любой присели на корточки, а наш «проводник» пошел дальше на розыски удобной дороги, а я чувствую, прижавшись к милой женщине, что она дрожит милкой дрожью. «Любочка, что с вами? Почему вы дрожите?» — «А я сама не знаю», — сказала она в тот момент, когда и я стала дрожать. Ужасно чудно! Как будто едешь на транспорте, и тебя перетряхивает, нет, как будто тебя просто завели ключиком.

И как хорошо, что мы удалились подальше. На мое место вскочили грузинские молодцы, передвинули мою кровать и сдернули полог, а тем временем внизу стало успокаиваться. Я только увидела, что кто-то фонарем шарит по морю. «Э, — говорю я, — это Володя ищет мой трупик в море». Потом и его не стало, и звуки все замолкли. Наступила тишина. На этот раз я поползла на разведку, но не наверх, а вдоль горы, где должны были быть наши знакомые — азербайджанец с русской женой, жители Клязьмы. Посмотрела вниз, смотрю, там в одиночестве сидит у костерка молодая дама и пьет чай. Сползла к ней, а она плачет. «Ваш Володя позвал моего мужа, и они пошли к охране». Как они потом рассказывали, они, действительно дошли до дежурного, и Володя сказал, что женщина пропала. «Это какая, которая все за грибами ходит? Она не пропадет, она все тропинки знает».

Вернулись они к нам, стали чай пить и рассказывать, что грузины перелезли к себе и хотели идти за подмогой. Но не успели, к ним от нас перелез какой-то маленький человек с Магадана, без всякого оружия и сказал им: «Да бросьте, ребята, что из-за чепухи огород городить, идите к себе спать, а то и вам и нам будет неприятность». На этом и закончился инцидент. Но рабочим строго-настрого запретили перелезать через забор. Ночью все собрались наверху, на горе, и стали обсуждать, как дальше быть. «Уйдем, уйдем. Вот переспим и станем складывать палатки». Но утро было такое чудное, и море розово-голубое, и тишина полная, и дубы стояли спокойно, — все остались.

Бывали еще какие-то случаи: то милиционер-армянин гонялся за девушкой, которая что-то ему обещала. То у моего друга, когда он спал, палатку кто-то снаружи разрезал. Кошка подбросила котенка, и пришлось мне как специалистке по нашим меньшим братьям искать для нее воспитательницу, которой захотела быть молодая девушка, и она так по-своему воспитала этого котенка, что они плавали наперегонки, а потом весь день проводили в лесу, Только спать приходили в палатку. Мне даже обещали фотографию этой купальщицы прислать из Москвы. Но «обещанного три года ждут», а прошло уже лет десять.

Народу становилось все больше и больше со всех республик и городов, и меня начало раздражать такое обширное человеческое сообщество, где можно было насчитать 50 человек детей. К счастью, и тут нашлась молодая девушка, она всех детей собирала на пляже. А один раз даже представление состряпали, и сцену сделали, и занавеси смастерили. Там даже мой родственник из Ленинграда участвовал и проявил большие способности. Но что они представляли, не помню.

Что-то еще хотелось сказать, но так много было всего, что не знаю, что и выбрать. Я, конечно, была со своими собаками и кошками — это моя семья. Однажды забрела к нам какая-то пришлая дама и стала разгуливать по пляжу, показывая свои прелести, а мой сенбернар Федор Иванович (любимец всего пляжа) посмел спросонья зарычать на нее. Она достала какую-то штучку и хотела опрыскать ею врага. Мой Володя подоспел, выхватил ее, отбросил в сторону (я потом с этой штучкой ходила, не знала, куда ее деть), а эту даму начал тянуть к морю. Окунул ее с головой, и дама успокоилась.

Потом на мою собачку Мульку было поползновение: хотели уничтожить за то, что Мулька укусила сына одного отдыхающего в то время, как он на нашей площадке перелезал через наш стол, убегая от товарища. Я, конечно, с Мулькой сразу исчезла в лесу, а папа с сыном поехали в город к врачу, хотя от укуса моей любимицы ничего плохого не будет, а все ранки, наоборот, заживут. У нее бактерицидная слюна.

Но о самом замечательном, что есть в нашем ущелье, я еще не рассказала. Грибы, грибы, да еще какие! Но об этом в другой раз — устала.

Утро выдалось жаркое, тяжелое, объявили магнитную бурю, а абхазам не до магнитов, они с утра в кукурузных полях и «тохают» землю, освобождая посевы от сорняков. Ну, а я со своей собачьей-кошачьей семьей вся в заботах об их пропитании. Но, может быть, когда-нибудь я расскажу об этой моей семье, которая заменила театральную атмосферу. У балетных обычно мало детей, a меня, спасибо, хоть один сын есть. В свое время правительство не разрешило ему жениться на немке, так я и осталась без внучат. Вот теперь у меня щенята и котята, это что-то особенное!

Но перехожу к грибам. Расскажу только о том, что сама видела и находила, и о 15-летней практике по их сбору и сушке. Помнится, в детстве слышала какую-то оперу о грибах, и там пели и сыроежки и маленькие опята, и царь гриб-боровик. Но я совсем забыла автора и композитора. Самые замечательные — это белые грибы. На самом деле они не белые. Шляпка у них темно-коричневая осенью (это боровики) и, светло-коричневая в июне (это колосовики). Но когда их разрежешь, то тело у них белое и не синеет и не краснеет, как у дубовиков. Они редко растут по одиночке, больше группами. И вот, когда выйдешь на полянку, где и дуб и березы растут, то вдруг окажешься среди своих любимцев, остановишься и воскликнешь: «Настал мой звездный час». Можно сесть, отдохнуть: грибы никуда не сбегут и грибников кругом ни одного, не так, как под Москвой, где за одним грибом десять охотников. Теперь вопрос, как надо их снимать: срезать или выкручивать. И то, и другое плохо — когда срежешь, то в земле останется «хвостик» и он загниет, а зачем гниль разводить в лесу? А если выкручивать, то грязь, приставшую землю надо счищать, время уходит, поэтому поступайте, как хотите. А, может быть, придумаете и третий способ. Между прочим, собирание грибов не только женское занятие, мужчины увлекаются этим промыслом не меньше.

Конечно, надо класть очищенные грибы в продувную корзинку или коробок с дырочками, но класть очень аккуратно, с любовью, а червивые места лучше сразу выбрасывать. Вот собираешь, собираешь и есть захочется, а тут же рядом черная ежевика растет. Съешь несколько ягод и сыт. Эта ягода необычайно полезна и питательна. Я с собой никогда не беру никаких бутербродов, да и водичка ни к чему — всегда найдешь ручеек. Вот странно, чем ближе к морю, тем грибов больше.

Чтобы закончить о белых грибах, скажу только, что их называют по-разному в разных областях. В Пензе — «дорогие». Там я по 500 в день собирала. Ну, и нужно сразу распределить — на сушку, на жарево, на маринад, а солить их жалко, на это и опята, и лисички пойдут. А их в пензенских лесах было сколько угодно, особенно в октябре. Раскройте ладонь — и одна лисичка всю ладонь займет, они такие красивые, как цветочки. Есть еще один уникальный гриб со многими названиями — цезарский, царский и… забыла. Он редко появляется и не во всех местах есть, Вначале из земли показывается белое яичко — это влагалище гриба, потом оно разрывается, и из него выходит яркая, блестящая поверхность, похожая на помидор. Она поднимается на светло-желтой тоненькой ножке, а «помидор» раскрывается и становится похожим на мухомор, но безбелых пятен, и подкладка у него чисто желтая и ребристая. Этот гриб абсолютно не ядовитый, его не надо ни вымачивать, ни сушить, сразу режьте на сковородку и жарьте на сливочном масле. Это объедение светло-желтого цвета, а красный цвет головки пропадает начисто. Я еще очень люблю зонтики, тоже элитные грибы. Их бывает много, но они быстро кончаются. На тонкой сухой ножке, которую надо выбрасывать, зонтик светлый, украшенный японским узором, разным на каждом грибочке Очень вкусные в жареном виде.

Раньше я. не встречала подорешников, или еще их называют «молочай», их можно есть сырыми, надо только посолить, порезать с лучком и подсолнечным маслом. Это любимые армянские грибы, я девочкам отдавала их, а себе оставляла белые.

Поддубники, или дубовики, — самые живописные грибы. Когда их разрежешь, то они и красные, и синие, и зеленые, но лучше их сразу много не есть, а то один раз мы объелись и лежали под кустами с оханьем.

В Германии считаются ядовитыми сморчки и строчки, а на самом деле они очень вкусные, а сморчковые шапочки вообще просто чудо.

А строчки как найдешь — это полная сковородка. Я их собирала каждый год на одном и том же месте в третьем нашем ущелье, если идти от моря вдоль по речке.

У Владимира Алексеевича Солоухина есть замечательная книга — «Третья охота», как раз о грибах. Он пишет там, что цезарский гриб он никогда не видел, только слышал о нем. Жаль, что замечательного писателе уже нет (у него еще есть чудесная книга о русских иконах), а то бы пригласила его цезарских грибов отведать.

Да, действительно, это охота, а охота пуще неволи, вот и ходишь, ходишь изо дня в день по лесам, по полям и счастлива, несмотря на усталость.

Я еще забыла о шампиньонах сказать, о лесных шампиньонах, которые вы не знаете. Они серого цвета и растут, как маленький колокола, — очень вкусные. Ну а белых можно найти сколько угодно, их больше, как и маслят, на опушках. Мне жаль, чтоя закончила писать о грибах, ведь как интересно рассказать и о сушке (у меня свой способ), и о солении, и о жареве с картошкой на костре, и о многом другом. Но боюсь вам надоесть, поэтому перехожу к другой теме — к стихам и к вопросу о свободе.

Я слушаю дождь, капли бьют по палатке,
То громко, то тихо, то еле шурша.
Я в спальном мешке, как пилюлька в облатке,
Мне так хорошо, я лежу, чуть дыша.
Как только покинула мертвые стены
И вышла в просторы зеленых полей,
Все стало мне кровом — и небо, и сено,
Сторожка лесная, шалаш из ветвей.
Всем надо держаться поближе к природе,
Зачем строят избы, дома и дворцы?
Так хочется крикнуть при всем при народе,
Послушайте, люди, детей всех отцы,
Давайте уйдем от бензинного чада,
Построим из света воздушный чертог
И будем жить мирно и не на параде
Восславим свободу, всей жизни итог!

Я понимаю недостатки этого стихотворения, но все равно мне оно нравится. И когда я ходила в поисках грибов или просто гуляла (а, впрочем, я без цели никогда не гуляла), то поняла, что такое свобода и как она нужна всем. Она раскрепощает человека от самого себя, от дурных привычек, от лишней болтовни, от забитости головы всякой ерундой. Тогда начинаешь ценить каждое мгновение и впитывать в себя все прекрасное, что есть в жизни.

Я понимаю, что очень приятно выкурить сигарету после обеда и как-то расслабляешься и отдыхаешь. Но, когда я вышла из дома и увидела окурок около порога, мне захотелось его поднять, т. к. у меня сигареты в сумке не было. «Стой», — сказала я себе, вот до чего ты докатилась, ты уже находишься в зависимости от своей привычки. И все! Больше я никогда не курила. Лишь бы не было зависимости, ни от людей, ни от денег, ни от привычек. Надо быть свободной не только внутренней свободой, но и внешней.

Прогулки для меня теперь — источник наслаждения. Я хожу, думаю или наговариваю стихи и всегда чем-то занята, и ничто мне не нужно.

И вот подходило 50-летие моего сына, и я надумала написать полушутливую, полусерьезную мини-поэму в его честь. Тут пришлось поломать голову, зато когда прочитала ее на дне рождения сына — всем понравилось, хотя я никогда не думала, что могу писать стихи.

Бесценный дар, мою любовь
Дарю тебе в день юбилея
И вспоминаю вновь и вновь
Ребенка чудо появленье.
Прошло полвека с того дня,
Как день один, одно мгновенье,
Рожденье сына для меня
Чудеснее земли вращенья.
Тебя Володей нарекли,
Владимир, Вовочка, Вовуля,
На жизнь в России обрекли,
Где Саша Пушкин пал от пули.
Младенец чудо как хорош.
И вес, и рост его отменный,
На маму с папой не похож,
Так чьи ж наследовал ты гены?
Два деда были у тебя.
Один священник, староверец,
Христа и Бога возлюбя,
Погиб талантливый умелец.
Другой — ученый, полиглот,
Лингвист, филолог и учитель.
Он просвещения оплот,
Культуры западной рачитель.
Женился поздно, в сорок пять,
На дочери родного брата.
Не суждено им было стать
Примерной парой, ждет расплата
Людей, нарушивших закон
Природы вечной и единой,
Но было все — Она и Он,
Пять комнат и рояль старинный.
И не бесплоден был союз —
Две дочери явились миру,
Вначале младшей я займусь,
Для старшей припасу я лиру.
Любуся, Люба — это я,
Тут незачем распространяться,
Здесь все кругом мои друзья,
И мне не стоит зазнаваться.
Да, гения я родила,
(Так говорят друзья все наши)
Все, что смогла, передала,
И не был он без манной каши.
Но феи поцелуй
Вознес тебя над миром тупорылым,
Он все таланты в дар принес —
Бери, владей, не будь бескрылым.
Лети в бессмертье, в царство грез,
В долину творчества святого,
Будь счастлив, и не надо слез —
Под небом место всем готово.
Ты мало плакал, был любим
Товарищами, всеми равно,
Ты только школу не любил,
Хотя ходил в нее исправно.
Я — мать и я могу болтать
Все о тебе, до самой ночи,
Однако надо меру знать,
И я поставлю… многоточье.
Вернусь к сестре своей родной,
Любовью к знанию влекома,
Науки чтя, все до одной,
Была с искусствами знакома.
Племяннику передала
И глаз, и цвет, и вкус отличный.
К несчастью, рано умерла
В эвакуации столичной.
Теперь к тому я перейду,
Кто дал фамилию Володе.
Я 20 лет с ним прожила
Счастливо, при любой погоде.
Глеб — превосходный был артист
Владел бельканто он секретом,
То царь Дадон, то царь Борис,
Лауреатом был при этом.
А наш сыночек — молодец,
Достиг всемирного признанья,
Не увидал его отец
Расцвета детского призванья.
Владей прекрасным ремеслом,
Владей богатством и друзьями,
Делись со всеми мастерством,
Владимир ты —
Владей мирами.
А вас, друзья, прошу простить
Мои затейливые строки,
И буду очень вас просить,
Простите все мои пороки.

Вот и все! Вспомнила эту поэму с большим удовольствием, и не верится, что сама написала.

Я вернулась в Зваидрипши уже поздней осенью, насушив 4 кг белых грибов и насолив 30 баночек лисичек и опят, и вдруг телеграмма: «Сын твоей сестры в Москве, уезжает в Америку двадцать пятого, ждет тебя, хочет видеть». Какой сын? Какой сестры? У меня сестра погибла во время войны и у нее не было никакого сына! Это какая-то мистификация!

Смотрю на дату посланной телеграммы, и, оказывается, она шла 20 дней, хотя тогда и войны еще не было, но наша почта часто бывает хуже, чем когда возили ее на перекладных, но с этим ничего не поделаешь. Звонит Курнышев в Москву и узнает, что, действительно, сын моей сестры Веры, отец Александр, приезжал в Москву по делам, был и в Петербурге, а потом отыскал моего сына Владимира Серебровского в Москве, да и найти его было легко по афишам. Он, приехав из Душанбе во время гражданской войны, стал главным художником Московского Художественного театра под управлением Дорониной.

Они встретились, два двоюродных брата, и были очень обрадованы родством и положением обоих.

Но дождаться меня племянник не мог, т. к. у него был обратный билет в Лос-Анджелес. Я смогла только поговорить с ним по телефону, волнуясь, запинаясь и с большой радостью. Вы только подумайте, объявился родной человек, когда у меня на свете остался только один сын. А сестра, к сожалению, умерла и похоронена под Нью-Йорком в монастыре Дер—Дан-Валь (проверить). И грустно, и такое счастье одновременно. Как же вы меня не разыскали по балетной энциклопедии? Оказывается, Вера была у нас в гостях в Саратове перед самой войной, в 39-ом году, когда у меня была травма и 3-годичный перерыв, а сыну уже было два года, и она не думала, что я вернусь в балет, и тогда еще моего имени в энциклопедии не упоминалось. Ну что делать! Надо радоваться тому, что есть. И стала я писать своему племяннику письмо за письмом, и мы подружились уже заочно.

Ну, а дальше вы, мои дорогие, прочтете в главе «Америка», а пока я возвращаюсь к ущелью. Война началась неожиданно, когда только стал собираться народ. Ну, конечно, прежде всего, завсегдатаи этих мест, а из Владикавказа приехала наша знакомая и привезла весь хореографический кружок мединститута. Я просыпаюсь утром на своей скале, а на пляже внизу спит несколько десятков студентов. Я даже испугалась, что будет людно, но они ушли все в лес и там прекрасно устроились.

Когда пришлось убегать от войны, грузинские самолеты бомбили даже курортников на пляже. Студенты все продукты закопали и так до сих пор и лежат там консервы, сахар и прочие продукты. Я даже пыталась раскапывать их по указанию, но безрезультатно. Конечно, бегство было тяжелое, и кто пешком по горам, кто по морю, а одна знакомая из Петербурга приехала за своей дочкой.

В это время я в ущелье не жила, я ехала на поезде из Душанбе в Москву и вдруг новость: грузинские войска перешли границу и заняли Сухуми.

Я сошла с поезда в Волгограде и прокомпостировала билет вместо Москвы на Адлер. События развивались с ужасающей быстротой. Но въезд в Гагры был еще свободен, хотя электрички уже не ходили. Села случайно на санаторский маленький автобусик, который делал свой последний рейс. Автобус где-то остановился и громадный грузин (может быть, мне так показалось) вскочил и стал предупреждать, что дальше ехать нельзя, абхазы в засаде и всех грабят. А у меня, как назло, деньги с собой были, и немалые, я как раз сдала в Душанбе свою квартиру на год и деньги упрятала Ий поясе. Все вышли, в автобусе осталась только какая-то старушка, которая ехала дальше, и я. Довез меня водитель до самых Гагр. Тащила свой чемодан до ближайших знакомых, они уехали, а муж, который возил нас на катере, скрывается от армян в Москве, т.к. он проиграл в карты и должен был кого-то убить, или уже убил, не помню.

Как я добралась до своего Звандрипша, не помню. Но дома я застала Курнышева и приехавших к нам родственников (по первому мужу) из Петербурга, пьющих чай. Через несколько дней я все-таки уехала в Америку, потому что срок визы истекал.

Но пока я хочу рассказать о тех людях, с которыми мы провели много прекрасных сезонов в ущелье. Люди совершенно незабываемые Из разных городов, но они стали своими. Природа сближает людей, как ни один город мира. Может быть, Рим, но я в нем не была. Меня умилило письмо из Питера, когда постоянный жилец ущелья, красавец спортивного типа и заядлый грибник, написал, что он, наконец получил квартиру и кому нужно остановиться в Петербурге, то — пожалуйста.

Мне кажется, я забыла упомянуть об одной удивительной паре, которая знала толк в грибах. Поговоришь с ними в лесу и разойдешься. А однажды мы на пляже встретились и, как всегда: «А вы откуда?» — «Я из Петрограда», — ответила женщина. «А я — из Душанбе», — ответила я. «Из Душанбе? Да там у меня родственники проживают, работают в Театре Оперы и Балета. Двоюродный брат моего мужа Володя Курнышев, певец в опере, а его жена — балетмейстер». — «Как балетмейстер?! Да ведь это я там главный балетмейстер и единственный — Любовь Александровна Серебровская». — «О, Боже, так это вы, Любочка? Как же мы не узнали друг друга?» 20 лет назад мы останавливались в Питере у своих родственников и прожили несколько дней у них в однокомнатной квартире, но с тех пор Танечка потолстела, а Любочка похудела, вот мы и не узнали друг друга. Очень смешно.

Теперь уж мы поддерживаем с ними постоянную связь, и это совершенно замечательные люди. Боря, между прочим, в нашем ущелье попал под катер, который его здорово резанул, но он по-прежнему бодр и весел. Работает на заводе, покупает все нужные продукты, готовит обеды и ухаживает за своей женой Танечкой, как за маленьким ребенком. Она — сердечница и почти не выходит из дома, только летом на даче может подышать воздухом, a уж к нам приехать — это не по силам, да и вообще с тех пор, как завязалась эта глупая война между грузинами и абхазами, никто к нам не приезжает. Все боятся, как чумы, этой прекрасной Абхазии, которую по легенде, творец оставил для себя. А поскольку абхазам (абхазы высокого роста, красивые, с голубыми глазами и абсолютно без акцента говорят по-русски) не было места на земле (так и неизвестно, откуда они прибыли, но мне кажется, из Европы, а только потом перемешались с турками), Всевышний отдал свой кусочек земли этому прекрасному народу. Я с ними дружу уже много лет и не чувствую себя чужой на их земле. Работяги невероятные, с весны до осени целыми днями на кукурузе. Пашут на быках, сеют на быках и только тохают без помощи своих рогатых помощников. А едят мамалыгу от рожденья до смерти и с утра до вечера. Как я благодарна, что эти очень интересные люди со своими обычаями и традициями нас приютили.

Мы живем на птичьих правах в доме писателя Александра Альфредовича Горбовского, который пишет уникальные книги, которые сразу становятся бестселлерами. Окончил он институт востоковедения и знает санскрит, английский и другие языки, но дело не и этом. Он удивительный человек, изобретатель, по своему проекту построил прекрасный дом и посадил 150 деревьев. Но самая его большая страсть — это внучка Лизочка, которая играла на фортепиано, а сейчас отдала свою любовь скрипке.

Он очень много сделал для Абхазии, даже провел телефон в селение Звандрипши, где мы сейчас живем. Война все испортила, транспорта нет, магазина и пекарни нет, да и вся прекрасная страна, где находятся самые лучшие курорты — Гагры, Пицунда, Новый Афон, Сухуми — некогда любимые места москвичей, да и всей России, — теперь опустели.

Какие строгие обычаи, какие красивые девушки и мужчины, как прекрасно они одеваются, с большим вкусом и благородством. И с каким большим уважением относятся к старикам и могилам предков. Очень способный народ, среди них есть и танцоры, и поэты, и певцы.

А рядом с нами живет десятилетняя девочка, у которой замечательные данные для балета — и выворотность, и гибкость, и прыжок, и «шаг», который в современном балете особенно нужен, а эти и редкие «данные» встречаются у одной из тысяч. Но у нас нет спонсоров, которые бы выискивали талантливых детей, как в Америке, и девочка обречена на тяжелую работу в сельском хозяйстве, которая не всем под силу.

В заключение скажу, что в Абхазии быки не бодают, а собаки не кусаются, и советую всем смело приезжать сюда и вы найдете здесь и кров, и пищу. В этой стране никогда не было и не будет голода, хотя пенсия начисляется 5 рублей в месяц.

Мне жаль, что я ничем не могу помочь такой прекрасной стра­не Я написала статью в Лос-Анджелесскую газету «Контакт», но она не заинтересовала редактора, просят стихи, хотя в Америке достаточно русских поэтов (одна из них — прекрасная поэтесса Нонна Белавина).

А куда же делся балет? Неужели перерыв в моей творческой деятельности? Нет, конечно, я еще полна сил и энергии, а замыслов у меня тоже предостаточно. Вот вернусь из Америки, и тряхну старыми косточками и мозгами. Балетмейстеры не стареют, они до конца движутся по балетной орбите. Интересно, что за балет мне встретится в Америке?

И вот как удивительно, в Абхазии я начинаю новую деятельность — пишу книгу. Очевидно потому, что здесь, в селе Звандрипши, я совершенно не востребована. Мне здесь негде не только ставить балеты, но и читать лекции, и преподавать, и невозможно помочь школе, потому что тут очень большие расстояния, а транспорт не ходит. Раньше детей в школу развозил автобус. Теперь они ходят пешком. Я понимаю, что еще могла бы многое сделать, но нет возможности. Можно только заниматься своим садом, огородом, варить варенье, сушить хурму и проворачивать с сахаром фей—хуа. Мне этого мало, хотя у меня еще громадное количество собак и кошек, и поэтому я уезжаю, как только предоставляется возможность, но всегда возвращаюсь обратно.

О Душанбе, в котором я прожила 30 лет, я вспоминаю, и буду вспоминать с громадной благодарностью. Наш прекрасный театр всегда перед глазами; люди, в нем работавшие с увлечением и талантом, доставляли мне огромное наслаждение, а Малика Сабирова навсегда останется горящей звездочкой, согревающей мою жизнь.

В начало

К предыдущей главе

Далее