Часть 3. Ленинград

Автор: Белецкая Светлана Николаевна

Глава 3.1. Ярцевы — Белецкие

Семья, в которую я попала, приехав в Ленинград, состояла из 4 человек: Елизаветы Семёновны Ярцевой (мама Марии) и Белецких – Григория Сафроновича, Марии Алексеевны и дочери Владилены Григорьевны, а в быту – бабуля, дядя Гриша, тётя Марусенька и Ладушка.

Управляла семейным кораблем Елизавета Семеновна, в девичестве Лазуркина. В конце Х1Х века семья жила в Тамбове. Однажды в городском парке старший брат Яков познакомил Лизу со своим другом – Алексеем Ярцевым. Алёша взялся помогать Лизе по математике. Яков частенько заглядывал в комнату, где занимались Лиза и Алёша, и ехидно замечал: «Так, так, теперь это называется заниматься математикой!». Лиза не была красавицей: невысокого роста, в очках, но её ясный, трезвый ум, целеустремлённость и жажда знаний покорили Алешино сердце. Они решили пожениться. Преодолев немалые трудности, (Лизе пришлось принять православие, а Алексей лишался дворянского звания) они поженились. Алексей окончил Технологический Институт, и получил звание инженера. В это время был принят царский указ о том, что женщины могут получать высшее образование и работать учительницами и врачами. Елизавета одна из первых поступила в Медицинский Институт.

В 1900 году у них родился сын – Борис, в 1902 году – Мария, а в 1907 году – Нина. Алексей активно помогал жене, пока она училась – взял на себя все домашние хлопоты, сидел с детьми. В тот день, когда Елизавета Семеновна получила диплом врача, Алексей Михайлович приготовил жене сюрприз. Когда она пришла домой, то увидела на двери медную табличку: «Врач Елизавета Семёновна Ярцева».

Одна из первых командировок Е.С. как врача – была поездка в Сибирь на холеру, затем в Поволжье на чуму. Эта работа была сродни военной. Алексей Михайлович оставался дома с маленькими детьми, регулярно посылая письма с подробным описанием жизни детей и с фотографиями.

Примерно в 1910 году, семья переезжает в Голутвин под Москвой, где Алексей Михайлович работал инженером на Коломенском заводе и приобрёл небольшую усадьбу. Елизавета Семёновна вспоминала об этом времени, как о лучшей поре своей жизни. По соседству жили ещё три семьи, близкие по духу. Жили очень дружно и весело. Алексей увлекался фотографией, и они сделали колоду карт с лицами этих семей. Во всех семьях было много детей, для них устраивались маскарады, весёлые ёлки. Но началась первая мировая война. Коломенский завод стал работать на военные заказы. А затем – Февральская революция. Жизнь стала тяжёлая, холодная и голодная. В это время Алексей Михайлович узнал, что требуется директор Технического Училища в Коканде. Он поехал туда сначала один, а когда немного обустроился, наладил работу Училища, вызвал семью, которая приехала в 1918 году. Но, неожиданно, Боря заболел холериной, отец, ухаживая за ним, заразился. Боря выздоровел, а Алексей Михайлович, несмотря на все усилия Елизаветы Семеновны, умер. Она осталась одна, с тремя детьми, в Коканде, взбудораженном революцией. В 1919 году басмачи устроили «кокандскую резню». К счастью, основная масса русской колонии находилась в крепости, куда басмачи не смогли прорваться, но пули свистели, так что ребят не выпускали из дома. Многие жители окраин были ранены или убиты, Елизавета Семёновна организовала госпиталь в крепости, куда свозили раненых. После ликвидации восстания Елизавету Семеновну выбирают Наркомом здравоохранения Туркестана, и семья перебирается в Ташкент, а в 23 году – в Ленинград.

Когда я приехала в 47 году, старший сын Елизаветы Семёновны – Борис Алексеевич жил со своей второй женой Гульдой и её дочерью Норой. Работал он в фотолаборатории Политехнического института. Его сын от первого брака с Соней Кнабе, (из кокандской компании) – Дима учился в Военно-Морском Училище им. Дзержинского.

Младшая дочь Ярцевых – Нина Алексеевна работала адвокатом и жила со своими дочками Майей и Светланой и вторым мужем Леонидом Аграчёвым, который преподавал марксизм-ленинизм. Жили они в той самой квартире, где мы были с бабулей Ксенией в 1938 году. Пишу так подробно, потому что, многие из этих людей на всю оставшуюся жизнь стали для меня родными и близкими. Много счастливых и печальных дней мы пережили вместе.

Елизавета Семёновна жила с любимой дочерью – Марией. Тётя Марусенька работала в ГОРОНО, создавала выставку «Школы в блокадном Ленинграде». Марусенька относилась к тому типу женщин, которые с годами становятся всё более и более красивыми. Стоит сравнить фотографии 1920 годов кокандского периоды, и фото предвоенных, военных лет и самые последние 70-ых годов. Седина была ей к лицу. Она никогда не применяла никакой косметики. Живые карие глаза и строгие правильные черты лица, смягченные добрым выражением.

Гришина доченька – Ладушенька, а впоследствии просто Елена, училась на 3 курсе географического факультета ЛГУ. Когда я приехала, она была «в поле» т.е. на практике. Вернулась – такая загорелая, сильная, красивая, надёжная, серьёзная. Для меня она так и осталась недосягаемым образцом. Всю жизнь она проработала в Северо-Западном геологическом Управлении. Самая характерная черта Ладушки – она трудоголик. Сейчас ей 88 лет, а она ещё работает, возглавляет Совет Ветеранов.

В этом же доме жила близкая подруга Маруси – Александра Самсоновна Легкова. В тяжелые блокадные дни, она сделала всё, чтобы Марусенька жила рядом. Нашла квартиру, организовала переезд. Вместе легче переживать трудности. Александра Самсоновна была директором школы №47, которая находилась рядом на Плуталовой улице. Недавно (2010 г.) справляли юбилей школы и выступавшие говорили о том, что Александра Самсоновна спасла жизни многим ребятам. Школа работала всю блокаду. Некоторые жили там круглосуточно, после потери родных.

Когда я в 47 году приехала, к нам зашла Александра Самсоновна, немедленно повела меня к себе в школу и накормила. Я, как и большинство людей, попала под обаяние этой необыкновенной женщины – сгусток энергии и доброты. Она была человеком дела. Эта маленькая, улыбчивая женщина, казалось, не ведала преград. Её муж Евгений Легков во время войны был в Ташкенте с театром оперетты, а его брат – Валентин Легков – известный солист Мариинского театра. Сын Александры Самсоновны – Евгений Легков воевал на фронте.

Когда дядю Гришу, после тяжелого сердечного приступа, отправили с фронта в блокадный Ленинград, они жили большой дружной семьей. Даже в чёрные дни блокады этих замечательных людей не оставляло чувство юмора. Сохранилась Ода, преподнесенная Грише в день его рождения

ОДА
Григорию Сафроновичу Белецкому,
Попечителю попечительницы Приморского учебного округа
от Педсовета 47 –ой школы

Наш повелитель! Властелин!
Не скрыть души тревожных стонов,
Перед тобою исполин,
Увы, использованных талонов.
Не страшно нам теперь сказать,
Всегда награды ты достоин –
В одном лице сумел объять:
Инспектор, человек и воин!
Отдавши службы долг Отчизне
Не претит нравственным системам,
Что ты в своей интимной жизни
Уже обзавелся гаремом.
Но вспыхнул бунт… Удел – забвенье.
Пусть прошлое покроет мглой.
Вас поздравляем с Днём Рожденья,
С квартирой и одной женой!!!

Бывшая Кандидатка во 2-ые жёны А.С.Легкова
Бывшая кандидатка в 3 –и жёны Н.П.Инкова
Непременный секретарь Белецкого гарема Г.Д. Дрейден 17.11.42

(Г.Д. Дрейден – дядя известного актера Театра Комедии им. Акимова – Сергея Дрейдена)

В 1946 году Женя, сын А.С. вернулся из Армии и поступил в Электротехнический Институт им. В.И. Ульянова (Ленина). Забегая вперёд, скажу, что в 1966 г гены взяли своё и, дослужив до старшего инженера, Женя ушёл хористом в Государственную Капеллу, под руководством Минина, а сейчас поёт в хоре ветеранов войны. А тогда в 1946 году Женя стал непременным участником всех дел и праздников у Белецких.

В декабре 1948 г. Александра Самсоновна по дороге на работу, упала и умерла, от кровоизлияния в мозг. Это было полной неожиданностью и трагедией для очень многих, но особенно для Жени, и всей семьи Белецких. Ладушка и Женя очень сблизились за это время и когда поняли, что они не хотят расставаться, поженились в 1949 году. И вот более 60 лет живут в любви и согласии. У них сын Александр, и дочь Ольга. Саша пошёл по стопам Легковых и стал музыкантом, а Оленька – стала геологом, как мама.

В семье Белецких царила особая атмосфера – любви, дружбы и взаимопонимания, и что немаловажно – было много юмора, подначек, розыгрышей. По традиции семьи Белецких, со времён бабушки Анны, Маруся и Гриша часто переписывались ребусами. У меня сохранилось несколько таких очень остроумных записочек. Никто, никогда не повышал голос. На праздники собиралась вся большая семья. С удовольствием в этот дом приходили Ладушкины однокурсники – первая в Союзе группа геоморфологов, организованная на географическом факультете ЛГУ: Николай и Наташа Чочиа, Саша Рюмин ставший впоследствии деканом Географического факультета, Машенька Тырса, дочь известного ленинградского художника, погибшего в блокаду и другие. Часто собиралась очень разновозрастная компания, но все веселились как дети. Подумать только – дядя Гриша, дядя Боря, дядя Леня, Женя Легков – прошли войну, остальные перенесли блокаду, голод и все они остались живы! Помню, Димка и дядя Лёня устроили совсем детское развлечение – приходящим завязывали глаза, заводили в комнату, ставили на доску, просили поставить руки к ним на плечи и «поднимали», а на самом деле сами приседали, но создавалась полная иллюзия подъёма, и говорили: «Прыгай!», казалось, что находишься где-то под потолком, и ты, набравшись мужества, прыгаешь, а до пола10 см. и все дружно смеются.

Но особенно любили играть в шарады, буриме, телеграммы и пятачок. При игре в «телеграммы» – берётся любое слово, и каждая буква становится начальной буквой слова, а в результате должны получиться осмысленная телеграмма или афоризм. Можно объединять по 2 буквы. Лучший текст получал приз. Например: слово «Изумруд», приз получила телеграмма «ИЗнемог У Меня Разум Увеселять Дураков» или «Подарок» – «Перестань Останавливать Дядю Активно Разрушать Организм Коньяком». Играли всю ночь до того, пока начнёт ходить транспорт

Читали стихи, тогда очень любили Константина Симонова. Много пели. Иногда дядя Гриша аккомпанировал нашему пению. Застолье было примитивное – картошка, селёдка, винегрет. Оливье тогда ещё не делали, за неимением майонеза. Ниночка пекла изумительные торты, которые прозвали «Норду в морду» («Норд» – лучшая кондитерская около Пассажа, ставшая потом «Севером»).

Я была счастлива, живя в этой семье, в этой атмосфере.

Квартира на Большом проспекте была в центре города, но отопление было печное, махонькая кухня была перегорожена огромной дровяной плитой, но на ней не готовили, дрова были в дефиците, хранились в сарае во дворе. Этими сарайчиками был заполнен весь двор. Когда требовалась очередная порцию дров, мы с Ладушкой выносили патефон во двор, ставили какой-нибудь бодрый фокстрот и пилили дрова, на потеху ребятам, которые танцевали вокруг. Топить надо было рано утром и вечером, иначе было холодно и сыро. Ванны не было. Что меня удивило, когда я вышла впервые в город, так это то, что почти не было следов войны. Развалины домов были разобраны и на их месте разбиты скверики, только по остаткам обоев, следов лестничных маршей и перекрытий на торцах домов, можно было догадаться, что здесь был дом. Ещё были хлебные карточки, и питание было скудное. На пл. Льва Толстого был коммерческий магазин. Одно пирожное стоило 50 рублей (стипендия у первокурсников – 210 р.)

На кухне стояла большая бочка, обшитая внутри ватным одеялом, с крышкой. Как рассказывала баба Лиза, это позаимствовано из еврейских обычаев. В таких бочках хранили горячую еду на субботу, когда нельзя ничего делать и готовить. Для нашей семьи это приспособление было очень удобно, так как все много работали, приходили в разное время. Кто приходил первым – чистил картошку или варил щи, закладывал в бочку и бежал по своим делам. Вместе за столом собирались очень редко, по большим праздникам.

Глава 3.2. Студентка ЛГУ

Но, вернёмся в август 1947 года. На семейном совете, после бурных обсуждений, моё решение поступать в Университет на Химический факультет одобрили. Я благоговела перед ленинградцами и полагала, что мне, девочке из глубокой провинции, состязаться с ними просто смешно. Дядя Гриша провёл со мной психологическую подготовку. Он сказал, что сдавать надо обязательно, чтобы понять уровень требований и свои пробелы. Если не сдам – не страшно, он устроит меня работать лаборанткой в свой институт, к следующему году я смогу хорошо подготовиться, да и трудовой стаж учитывается. И я совершенно спокойно пошла на экзамены. Сдавал последний третий поток, т.ч. я на следующий день писала сочинение. Обычно, спасительный якорь – сочинение на свободную тему. Но тут тема – «Люблю тебя, Петра творенье». Мои знания Ленинграда – по Пушкину, Гоголю и из рассказов нашего учителя физики Николая Александровича Бенедиктова, да «Пулковский меридиан» – Веры Инбер. А ведь самое главное – своё впечатление, а я город ещё не видела. Я писала сочинение по Маяковскому (любимый поэт папы!). На следующий день побежала узнать оценки. Рядом с моей фамилией написано «зайти в деканат». Вот и всё, решила я. Захожу. Мне говорят – «Вот с вами хотят поговорить». Сидит женщина с нашими сочинениями: «Почему вы решили идти на Химический? У вас очень хорошее сочинение. Вы бы знали, какие сочинения пишут, поступающие на Филфак!». Но я-то знала, что филолог у нас Машенька! И я пошла сдавать химию. Короче, химию, физику и математику я сдала на 5, а английский, чудом, на 4.

Когда пришла ознакомиться со списком принятых, читаю – Белецкая А.С., решила – спутали инициалы, но читаю ниже – Белецкая С.Н. Поступила!

На радостях, я наконец-то отправилась гулять на Невский проспект. В районе Садовой встретилась случайно с Ниночкой Ярцевой. Когда она узнала, что я поступила, то сказала: «Это надо немедленно отметить!», и мы с ней направились в подвальчик и устроили «пир горой», с мороженным до отвала!

1 сентября прихожу в аудиторию и спрашиваю: «А кто здесь Белецкая А.С.?», так мы познакомились с Алиной, с которой нас связала судьба на всю жизнь: вместе – на органической химии, вместе на Электросиле, а в заключение – наши дети поженились.

Но это всё в дальнейшей жизни.

Старостой нашей третьей группы был Михаил Зеленский, а меня выбрали комсоргом. Началась наша студенческая жизнь.

Расхожее мнение о бурной и разгульной студенческой жизни никакого отношения к химикам не имеет. Представьте – 6 часов лекций, посещение которых было строго обязательно, после часового перерыва начинались семинары и лабораторные занятия до 7 или до 9 часов, а придя домой, надо приготовиться к семинарам на следующий день. А ведь так хотелось сходить в театры, в филармонию, съездить в Пушкин, Павловск, да просто ходить-бродить по Ленинграду! А у меня ещё и всякие комсомольские дела. Жили в постоянном дефиците времени.

Начались лекции. Некоторые наши преподаватели достойны упоминания. Химию нам читал проф. Сергей Александрович Щукарёв. На его лекции съезжались слушатели со всего города. Он по призванию, надо думать, был философ, филолог – лингвист. Собственно химию он нам не читал, сказал: «В учебнике Некрасова найдёте всё, что вам нужно знать». А лекции его проходили примерно так: «Сегодня тема Азот, это слово произошло от египетского бога Амона: когда приносились жертвы, то при сжигании выделялось много азотистых соединений…» и всё в таком духе. масса интересных сведений об обрядах египтян, из истории химии, из философии. Любил показывать эффектные опыты.

Зато лабораторные занятия по общей химии были поставлены строго практически, и требовали вполне конкретных знаний. Помню, мы ворчали на Щукарева, что так мало пользы от его лекций, и только спустя многие годы я поняла, что Сергей Александрович стремился расширить наш кругозор, привить нам умение видеть проблему с разных сторон. Когда Щукарев читал лекцию, он смотрел на меня, создавалось впечатление, что он читает лично мне. Это было довольно тяжело, ни на минутку нельзя было отвлечься или расслабиться. А когда сдавали первый экзамен, Мария Ивановна, его помощница, собрала наши зачётки и через некоторое время вышла, и сказала: «Белецкая, к Сергею Александровичу». Прямо скажем, я очень растерялась, я даже подготовиться не успела. Но мы очень спокойно побеседовали, совсем не по билету, в основном по таблице Менделеева (а я её знала наизусть ещё со школы – так требовала наша химичка Анна Дмитриевна, спасибо ей!), и я получила свою первую пятёрку, а это так важно!

Математику нам читал Родион Овсеевич Кузьмин. Он без грима мог бы играть Тараса Бульбу: большая круглая голова, длинные седые висячие усы, могучая фигура, вот только оселедца не хватало. Читая лекции, он понимал, что бедные студенты могут уснуть, поэтому каждые 15 минут он взбадривал нас какой-нибудь шуткой, байкой, сугубо математическим юмором: «Точка на пересечении двух прямых работает по совместительству и на первой и на второй прямой. Представьте, что по одной прямой – стоят брюнеты, а на второй – блондины, а на точке пересечения стоит рыжий». Был он шахматистом высокого класса, и, когда в конце 3-го курса он закончил нам читать высшую математику, мы подарили ему шахматы, вырезанные из кости, – он был очень тронут. Про него ходила такая байка: врачи строго запретили ему много пить, он наливал в рюмки коньяк и расставлял их наверху высокого книжного шкафа, достать их можно было, только залезая на лестницу, и если он уже не мог достать очередную порцию, это значило, что надо кончать!

Практические занятия вёл Шаповалов – в противоположность Родиону Овсеевичу, очень строгий, неулыбчивый и язвительный. Иногда, когда надо было решать длинный, запутанный пример, Шаповалов вызывал меня к доске – большая честь!

Знаменитый профессор Александр Флавианович Добрянский читал техническую химию. Длинный, худой, носатый, с неизменной трубкой, был очень похож на англичанина, так и хотелось к нему обращаться: «сэр». Он обладал энциклопедическими знаниями, но лекции читал ужасно. Говорил он быстро, тихо и совершенно неразборчиво. Сегодня, говорил он, у нас лекция на тему «Вода», поворачивался к доске и всё, в тетрадях одни точки. И только много лет спустя, когда я стала работать в Нефтяном Институте, я поняла, как велик вклад Александра Флавиановича в химию нефти.

Органику нам читал Борис Николаевич Долгов. Внешне полная противоположность Добрянского – невысокого роста, очень подвижный, но с басовитым голосом. У него, как у волшебника, из рукава высыпались длиннущие органические формулы, немало времени прошло, пока у нас выработалась сноровка, и мы стали успевать записывать за ним лекции. Читал он очень хорошо, логично, материал легко укладывался в голове, всё казалось просто и понятно. Поэтому, когда после 3-го курса перед нами встал вопрос о выборе специальности, я, не задумываясь, выбрала органическую химию.

Началась осень, потом зима, а у меня дырявые осенние туфли и валенки без галош. А погода – то снег, то дождь. И я, конечно, заболела тяжёлой ангиной. Естественно, отстала за время болезни, особенно по лабораторным занятиям и семинарам. С каждой болезнью мои долги росли. Выходя после очередной болезни, я должна была успеть погасить долги и решать текущие задачи. К счастью, с лабораторными делами я справлялась быстро, с семинарами сложнее. Но к сессии я пришла без хвостов.

Когда мне надо было готовить доклад по диалектическому и историческому материализму, Елизавета Семеновна посоветовала мне сходить в библиотеку, что была на Большом проспекте напротив нашего дома и обратиться к Доре Лазуркиной. Я так и сделала. Дора, худенькая старушка, узнав, кто я, вынесла целую кипу книг и ещё рассказала кое-что из своих личных воспоминаний. Когда я спросила Елизавету Семёновну, а кто такая Дора, то узнала, что она жена родного брата Е.С. – Михаила Семёновича Лазуркина. Они были активными революционерами, Перевозили «Искру» от Ленина в Россию. Дора работала с Ворошиловым, какое-то время была секретарем С.М. Кирова. Когда начались аресты после убийства Кирова, были арестованы и Дора, которая была в это время Директором Института им. Герцена, и Михаил Семенович, который был ректором Ленинградского Университета. Михаил погиб на первом же допросе. А Дора, отсидев в лагерях 11 лет, после войны была выпущена и стала работать библиотекарем. За доклад я получила пятёрку.

В начале октября был организован воскресник, по разбору разбомбленного дома во дворе нашего общежития на 5-ой линии В.О.

День был дождливый, ветреный, началось наводнение, по радио сообщали на сколько поднялась вода в Неве, относительно ординара. Но ребята, несмотря на погоду, дружно собрались во дворе общежития. Ждали начальства. В это время подъезжает машина «Радиокомитета», с очень популярным комментатором Лазарем Маграчёвым. Он задал несколько формальных вопросов. Начальства всё не было. Тогда Маграчёв предложил нам постучать лопатками, для имитации трудовой деятельности, благо по радио не видно. Это очень возмутило нашего старосту Мишку Зеленского и он отказался стучать лопатками. Наконец объявилось начальство. Нас разбили на бригады. Большую часть народа поставили на развалины, и стали передавать кирпичи по цепочке. На крыше стояла лебёдка, с помощью которой надо было спускать с чердака тяжёлые детали. Но управлять этим механизмом взялся только Ростислав Звинчук из нашей группы. К концу дня развалины заметно уменьшились. Но выяснилось, что в трудовом порыве Ростислав не заметил, как лебёдка вырвала большой клок из его единственной куртки. У меня дома была швейная машинка, и я взялась починить. Ростислав отчаянно сопротивлялся, как выяснилось – у него просто нет сменной одежды. Обошли всё общежитие и с большим трудом нашли лишний свитер. Дома я первым делом выстирала куртку. Дыра была большая, и я пустила в расход свою старую спортивную куртку из такой же фланели. Я из двух сделала одну комбинированную куртку – это было даже модно. Сначала Ростислав сказал, что это не его куртка, потом хотел расплатиться деньгами, потом решил, что я это сделала из любви к нему и что он должен теперь ухаживать за мной. Дело в том, что Ростислав приехал из г. Ровно и до 1939 года жил в панской Польше. Родители его погибли, Ростислава и его сестру воспитывала тётя. Он работал и учился. Считал, что за всё надо платить, ну а мы выросли хоть и в нищете, но деньги мало значили в наших отношениях, особенно между друзьями. Вот так мы с Ростиславом стали друзьями на всю оставшуюся жизнь.

Запомнился воскресник в Московском Парке Победы. Нам выделили дорожку, отмеченную веревками, а мы вдоль этой дорожки рыли ямы и высаживали тополя. Большая территория была отгорожена забором – там работал кирпичный завод. Землю выкапывали тут же. Образовались огромные выемки, которые потом превратились в чудесные пруды. Но тогда, когда мы работали там, трудно было предугадать, во что превратиться эта пустынная территория. Когда несколько лет спустя мы пошли в парк и пытались найти ту аллейку тополей, что мы сажали, мы не нашли её – всё неузнаваемо изменилось.

Однажды, звонок в дверь. Открываю. Стоит молодой человек, в форме курсанта второго курса Училища им. Дзержинского. Выясняется, что он только что из Чарджоу. Зовут его Федор Гуляев. Наши мамы работают вместе, и он привёз дыню. Пообедали, разъели вкусную дыню.

И Федя попросил разрешения приходить иногда к нам, так как при казарменном образе жизни так хочется иногда побыть в домашней обстановке. Гриша, конечно, сказал, что в любое время наш дом открыт для него. Федя рассказал, что им читают разные лекции про художников и писателей, чтобы повысить их культурный уровень. Увидев интеграл в открытой книге по теплотехнике, которую Гриша переводил с английского, Федя сказал: «А, это мы уже проходили!». С тех пор мы частенько эту его фразу использовали с юмором. Через неделю Федя пришел с билетами в Кировский театр на балет Глиэра «Красный мак». Билеты оказались в партер. Я ехидно заметила, что студенты обычно ходят на галерку. Федя объяснил, что преподаватель, который учит их этикету, сказал, что им, как будущим офицерам, надо помнить, что даму можно приглашать только в партер. Я оглядела зал и вдруг вижу, что где-то во втором ярусе сидит курсант, да ещё рядом с моей однокурсницей Кларочкой Шендерей. Показываю Феде и говорю, что, наверное, этот тип пропустил лекцию по этикету. Фёдор аж покраснел от такого нарушения, это оказался Сергей, его однокурсник. В антракте мы встретились и стали чинно – важно гулять в фойе по кругу – впереди мы с Кларой, за нами наши кавалеры. Выяснилось, что просто у Клары и Сергея абонементы рядом на 8 балетов, это уже третий спектакль, что Серёжа ей очень нравится, что с ним интересно беседовать, но Клара старается выскочить до конца спектакля. Почему? Да потому, что у неё пальтишко, перешитое из старенькой шинели, и если Серёжа увидит это, то он с ней и разговаривать не будет, ведь они такие снобы. Я, помнится, очень возмутилась такому положению вещей, и сказала – если так, то пусть они катятся куда подальше. На следующий день Клара сказала, что она досидела до конца, что Серёжа помог ей надеть пальто, но провожать не пошёл. Забегая вперёд, скажу, что и в театре он больше не появился. Может быть, к балету охладел? Я ведь тоже ходила в пальтишке из шинели и ничуть не комплексовала из-за этого. Кларе я так и сказала – если кто-то обращает внимание на такие вещи – это просто не наш человек.

Каждый месяц на Химфак приходила женщина с билетами в Филармонию, и мы приобрели по несколько интереснейших абонементов. Репертуар в Филармонии был прекрасный. Приезжал Натан Рахлин, и непременно давал вечер «Симфонических миниатюр». Такой кругленький, весёлый – он дирижировал мягко, нежно, иногда пританцовывая, и просто заражал публику своим хорошим настроением. Совсем иначе дирижировал Курт Зандерлинг: строго, немного даже суховато, репертуар у него был серьёзный, Но самым любимым дирижером был Евгений Мравинский. Удивительная манера была у него, вроде бы сдержанная, классическая и в то же время такая широкая, раздольная.

Когда звучала музыка, я смотрела на сверкающие хрустальные люстры и улетала. Думаю, что каждый человек воспринимает музыку по-своему. Об этом не говорят, а было бы очень интересно понять. У меня возникают какие-то невиданные картины, пейзажи, а иногда я вижу как бы плавающие фигуры, они не связаны с землей и свободно летают в пространстве, как ангелы или птицы. Совсем другие образы рождают шестая симфония Чайковского или музыка Бетховена, тут уже сражаются целые войска – борьба черных и белых сил, добра со злом. А иногда – это не конкретные образы, а какие-то красочные вихри. И долго, долго в душе звучит музыка. Впрочем, ещё раз убедилась, что невозможно передать словами, что такое музыка, возможно, это явление вообще «внесловесное», когда душа непосредственно соприкасается с чем-то Высшим. Как сказал мой любимый пушкинист Валентин Непомнящий: «Музыка учит метафизике бытия».

А ещё, в буфете продавали апельсины, недоступные для студентов, но в зале стоял прекрасный, праздничный, довоенный аромат. Я готова была ходить в Филармонию каждый день, если бы не вечный дефицит времени.

На одном концерте я насчитала более 50 человек с нашего факультета. Не случайно Бородин был и музыкантом и химиком!

Запомнился один случай. На очень интересный концерт с итальянским дирижёром Вилли Ферерро, который в детстве был вундеркиндом и приезжал мальчиком в Россию, ещё до революции, мы не смогли достать билеты. Около входа на хоры собралась толпа жаждущих, кто-то сказал, что может быть будут «входные» билеты, я стояла в первых рядах, вдруг толпа стала нажимать и, сметя билетёршу, мы влетели в гардеробную. Администратор крикнула: «Без билетов пальто не принимать!». Толпа прорвавшихся быстро рассосалась по хорам, а пальто мы спрятали за бархатные занавески. В антракте администратор прошла, собрала все пальто и унесла. Народу было много, все проходы заняты. Я впервые услышала «Болеро» Равеля. Овациям не было конца. После концерта безбилетники с повинными головами пошли к администратору. Она посмотрела на нас, в основном это были студенты, сказала: «Ну, что с вами делать? Чтобы это было в последний раз, я вас всех запомнила, в следующий раз сдам в милицию, разбирайте пальто».

Мне всю жизнь везло. В Ташкенте была Галочка Кирика, которая импровизировала для меня – такие светлые воспоминания! В Чарджоу соседка Машеньки Гончаровой – Эра Неудахина, такая милая, тихая, замкнутая девочка, с удовольствием играла для меня, я была единственным её слушателем. Репертуар у неё был меланхоличный, грустный, что часто совпадало и с моим настроением. Вот и в Ленинграде, я подружилась с Зоей Шейнберг, которая всегда готова была поиграть для меня, а репертуар у неё был очень обширный. Зоя как будто бы сошла с картин Тициана: светлые волнистые волосы, карие глаза, гордая осанка и светлый ум. Она была полновата, как венецианки у Тициана. Нашлась у нас и солистка – Лидочка Хотынцева, с красивым контральто. Они чудесно исполняли «Ночь» Рубинштейна. Лидочка была нашим курсовым фотокорреспондентом. В ближайший выходной день после поступления, мы большой группой отправились в Петергоф. Гуляя по парку, мы разыгрывали разные смешные сценки, и Лидочка зафиксировала всё «для истории».

Вскоре выявился и курсовой поэт – Алик Гинзбург. Он написал несколько остроумных характеристик. Вот некоторые из них.

Итак, читатель благосклонный
Я начинаю свой рассказ
Не наведёт тоски на вас,
Надеюсь, слог мой монотонный.
Предвижу критику, укоры,
Порою злость, порою спесь,
Свирепый вид и злые взоры
Всех тех, кого затрону здесь.
Но, да простят меня студенты,
А, если нет, подобно псу
Стоически перенесу
Взгляд Мишки и пинок Аргенты.
Какое пестрое собранье
Весёлых, мрачных, умных лиц!
И, право, что за сочетанье
Младых юнцов, младых девиц!
Чтоб не прослыть мне схематичным,
Я кой-кого здесь опишу,
Меня же сразу попрошу
Не счесть меня антипатичным.
Младой поэт, почти что Ленский,
Всегда во власти неких дум.
Вы догадались кто – Зеленский
Какой талант и что за ум!
Какое к музыке пристрастье
Имеет, слухом наделим!
Что для меня, почти за счастье,
Считаю, я беседу с ним…
Как грациозно он танцует
(Да, да я видел это сам!)
С каким изяществом гарцует
Вокруг подвластных ему дам!
А как они ему послушны,
Как уважают все его!
Читатель понял, отчего:
Они к нему неравнодушны!

Андрей Мосевич – парень бравый,
Мудрец, отличник и атлет:
Сто килограмм рукою правой
Он выжмет в восемнадцать лет.
Есть у него и недостатки
(А у кого из нас их нет?)
Уж больно наш Андрюша падкий
На женской половины цвет.
Здесь Таня, Валя, Тома, Ира,
И Мюльман Рэна, и Земфира.
В начальном я эксперименте
Порок Андрея указал,
Но он рассерженный сказал,
Что… впрочем, перейдём к Аргенте
Во избежанье всяких бед.
Итак, Титляновой портрет.

Наш курс отличался редкими именами: Рената, Аргента, Земфира, Роальд, Реджинальд, Апполон, Адольф. Зато имена наших детей – Маши, Тани, Наташи.

Михаил Зеленский ответил Гинзбургу в том же духе.

Нет для Гинзбурга святого –
Разевая дерзко рот,
Бьёт издевкою любого
– Смейся, мол, честной народ!
Очернил пером нескромным
Он достойнейших людей.
Лезет прямо в Цицероны,
Беспринципный лиходей.
Опус едкий и манерный,
Откровенно говоря,
Выставляет признак верный
Пасквилянта и враля.

Я впервые жила в доме, где есть пианино. Вот только времени было так мало! Каждую свободную минуточку я садилась и, отсчитывая от «до», разбирала «Серенаду» Шуберта и «На память, Элизе». И ещё пьесу Гайдна, которую мы играли с Гришей в 4 руки. Но времени было слишком мало.

З1 декабря 1947 года в Кировском оперном театре (Мариинский) давали «Травиату». Я наизусть знала «Застольную» и прощальный дуэт и давно мечтала послушать эту оперу в театре и наконец-то узнать содержание. Виолетту пела Халилеева. Эта опера, мелодичная от первой до последней ноты, с трогательным, даже трагическим сюжетом, в прекрасном исполнении, не могла не потрясти меня.

Я, конечно, наревелась, приехала домой, а там полным ходом идёт подготовка к встрече Нового Года. Дядя Гриша, увидев мою заплаканную физиономию, в свойственной ему манере, стал ехидничать надо мной и посмеиваться, что я лью слёзы над банальным сюжетом для маникюрш, я пыталась что-то доказывать, но тут приблизился Новый Год и дядя Гриша достал партитуру «Травиаты» и заиграл «Застольную». Срочно налили бокалы и все дружно запели. Получилось здорово.

Осенью 1947 года ТЮЗ, который тогда работал под руководством А.А. Брянцева, поставил «Ромео и Джульетту». Ромео – Сошальский, а Джульетта – Жукова. Постановка и, главное, подбор артистов были великолепны. ТЮЗ тогда находился на Моховой, где сейчас Учебный театр Театрального Института. Зал небольшой, круглая вращающаяся сцена. Меркуцио появлялся в последних рядах зрителей, через весь зал вылетал на сцену, было ощущение соучастия. А сцена у балкона с красавцем Ромео – Сошальским была неповторимой. Куда там до него де Каприо.

В зимние каникулы ко мне приехали Машенька из Саратова и Тося из Москвы. А я с превеликой радостью и гордостью «открывала» для них Ленинград. Стипендия была 21 р., и 20 р. мне ежемесячно присылал Илья (из дедушкиного наследства). Я ухитрилась подкопить к приезду подруг около 100 рублей, и мы их лихо «прокутили». Конечно, первым делом мы с Машей и Тосей сходили в ТЮЗ, в Эрмитаж, в Русский музей, гуляли по Ленинграду. Днём – музеи, вечером – театр, филармония. Девчонки уехали, переполненные впечатлениями. А у меня состоялся серьёзный разговор с дядей Гришей. Гриша сказал, что я живу в семье и должна вносить свою лепту, что я неразумно распоряжаюсь деньгами. У меня нет теплых ботинок, я из-за этого болею, а деньги трачу на театры. Надо честно сказать, по молодости я не поняла правоты Гриши и даже обиделась. Я привыкла, что дядя Ильюша (собственно, чужой человек) содержал меня. Думала, что родной дядя как бы само собой должен помочь. И только спустя много лет я поняла правоту этих требований. Жили тогда трудно, только-только отменили карточки на хлеб. Жили все, отказывая себе в самом необходимом, а я тут разгулялась, как замоскворецкий купец. Прошло много лет и мне пришлось выступить в роли дяди Гриши, когда к нам приехала Альбина – двоюродная сестра мужа поступать в Мединститут, и пока ей удалось попасть в общежитие, она жила у нас несколько месяцев.

Михаил. 1947 год

К концу первого курса у меня появился друг – наш староста Миша Зеленский. Нам часто приходилось вместе решать разные групповые дела. После занятий он провожал меня до дома. Мишкиного ехидного язычка на курсе побаивались. Он «лепил правду – матку» в глаза. Со мной он свой язычок придерживал. Я с интересом слушала его. У нас было нечто общее в судьбах. Отец ушёл из семьи во время войны, оставив мать с двумя детьми. У него был младший брат – Гриша, тоже на 7 лет младше, как Вова.

Мама его работала на Электросиле. Как выяснилось – мы с ним любили одни и те же книги, одинаково понимали разные события. Нам было легко друг с другом. Почти всё время говорил Миша, а я с интересом слушала. В какой-то момент он спохватился, что говорит он один. Прозвал меня «молчаливая Джульетта». Мне он напоминал моего друга детства – Бориса. Мишка с юмором рассказывал о разных своих школьных делах, о друзьях. Показал переписку со своей школьной подругой Наташей Иванеевой. Судя по фотографии, очень симпатичная, милая девочка, с открытым лицом. Их переписка была так похожа на нашу переписку с Бориской.

Домой я часто шла пешком, хотелось подышать свежим воздухом после химических «ароматов». Одно время моя однокурсница Таня стала провожать меня. Она приехала из центральной России. Из города, который был под оккупацией. Во время войны мне казалось – окажись я в такой ситуации – я бы умерла от ненависти и страха. Она рассказала, как под окнами маршировали немецкие солдаты, а она учила наизусть стихи немецких поэтов. Потом рассказала, что дважды пыталась покончить жизнь самоубийством. Один раз – вышла на берег реки зимой, разделась и долго сидела, в надежде умереть от воспаления легких. Но не умерла. Она была влюблена в Алика Шейнина – одного из 3 «гениев» нашего курса – 3 Алика – Шейнин, Гинзбург и Кипнис. Учились все трое легко, особенно по предметам теоретическим, но с практическими занятиями было сложнее, особенно у Гинзбурга. Они знали наизусть «Золотого теленка» и «12 стульев» и говорили цитатами из этих произведений. Все мы были уверены в великом научном будущем этих ребят. Самым любимым на курсе был Алик Шейнин. Он был типичный ленинградский интеллигент – остроумный, эрудированный, ироничный и при этом доброжелательный и очень милый. Многие девочки, естественно, влюбились в него. В это время, помнится, проходил какой-то международный шахматный турнир, кажется с участием Ботвинника. Около деканата вывешивались результаты очередной игры и положение фигур на доске. Ребята бегали к деканату и бурно обсуждали игру. Предсказывали возможный ход, и в этом на первом месте был Алик Шейнин. Каково же было моё удивление, когда Таня сказала мне, что я очень нравлюсь Алику и он хочет даже пригласить меня в своё тайное общество «Молодые строители коммунизма». Я, естественно, спросила: «А почему оно тайное?» – «Ну, ты же понимаешь, что у нас много недостатков, которые надо исправлять, но старики, что у власти, не способны к резким переменам. Пока ты подумай, Алику не говори, он хотел сам с тобой поговорить». Вечером, Гриша что-то сказал о том, что нынче молодёжь не та, нет энтузиазма, я стала возражать, и рассказала, что есть ребята, которые очень серьёзно думают о построении коммунизма, и, полностью доверяя дяде Грише, рассказала ему о предложении Татьяны. Мой мудрый дядя Гриша сказал: «Немедленно скажи, чтобы ребята распустили своё общество и оповестили об этом в Горкоме Комсомола, я это проверю». Как мне ни было трудно, но на следующий день передала Тане Гришины слова. Через несколько дней Таня сказала мне, что они сделали всё, как сказал мой дядя. Гриша, естественно, никуда не ходил и ничего не проверял. Больше мы к этой теме не возвращались. Наши совместные прогулки прекратились. С Аликом Шейниным мы никогда ни о чём не говорили. Во мне жило чувство вины, что я как бы не оправдала доверия. В отношении Алика ко мне я не почувствовала никаких перемен.

Забегая вперёд, скажу, что все три Алика работали в Гипроникеле. Кипнис и Гинзбург защитили кандидатские диссертации. Кипнис избрал для себя область Истории Химии, а Шейнин ушёл от химии в математику и стал специалистом по вычислительной технике, которая тогда только- только стала входить в нашу жизнь. Диссертацию не защищал.

45 лет спустя, в 1997 году, на следующий день после очередной встречи нашего курса, человек 10 ребят собрались у меня, так как обычно одного дня не хватало для общения. Кто- то спросил: «На каждом курсе были стукачи, наверное, и на нашем курсе тоже были?». Ребята, жившие в общежитии, сказали: «А мы всегда знали кто – это Татьяна и Аполлон Москвин. Регулярно к ним приходили какие-то солидные личности, они запирались в Красном уголке и о чём-то долго беседовали. А у Татьяны всегда были деньги, хотя из дома ей не помогали». И после этого в моей голове всё встало на свои места. Я – дочь «врага народа». Меня надо было проверить. Если бы я тогда на первом курсе дала согласие участвовать в обществе Алика, меня постигла бы та же участь, что многих ребят с философского, юридического факультетов, которые были арестованы и обвинены в организации тайных антисоветских обществ.

В следующую встречу нашего курса в 2002 году, как повелось в последние годы, Алик Шейнин заехал за мной, так как я везла много разных материалов к нашей встрече, а у него была машина. Впервые я решилась заговорить с ним на эту тему. Я спросила его, было ли тайное общество «Молодых строителей коммунизма». Он удивленно спросил: «А ты откуда знаешь?», – «А разве ты меня не хотел пригласить в члены этого общества?», – «Нет», – «А знали ли вы, что Таня связана с КГБ?», – «Да, знали. Мы даже считали, что это хорошо, однажды она нам сказала, что надо срочно закрываться, что мы и сделали, и благодаря этому спаслись». На что я ему ответила, что спас их мой дядя Гриша и рассказала всю историю.

Когда мы ехали, Алик пожаловался, что его мучают сильные головные боли. На этом вечере Татьяна села, как всегда, рядом с Аликом, и усиленно подливала ему вина. Кончилось тем, что он очень сильно опьянел, что было непозволительно. Когда после вечера мы с Ростиславом, моим вечным помощником, вышли, нагруженные всякими общественными вещами и Ростислав пошёл за такси, появился Алик с разбитым лицом (он упал на рельсы). Мы его не отпустили, как он ни сопротивлялся, усадили в такси, и доставили до дома. Через несколько дней ему сделали операцию – опухоль в мозге. Мы перезванивались. Алик был настроен очень оптимистично. Поехал к дочери в Израиль, надеясь на помощь израильских врачей. Но, к сожалению, медицина оказалась бессильной, и он вскоре умер.

Но вернёмся в 1948 год. Как только я сдала экзамены за первый курс, я уехала в Чарджоу, к маме, к подругам. На память о нашей встрече осталась фотография. Нет только Женьки, что-то помешало ей приехать. Танцы нас уже не очень интересовали. Наши мальчики не приехали, так что в волейбол не играли. Мы сходили в школу, навестили Анну Дмитриевну. Она очень гордилась тем, что многие пошли в химию. С грустью сказала, что такого хорошего и активного класса у неё больше нет. Я привезла в подарок школе альбом живописи «Русский музей». Мы с Машей и Иклимой почти не расставались. Ходили из дома в дом, а родители старались откормить бедных студентов. Однажды, бредя под знойным туркменским солнцем, я вдруг представила – какое счастье идти по набережной Невы, когда дует прохладный ветерок, а лицо омывает мелкий дождичек, я поняла, что скучаю, и мне так захотелось поскорее вернуться в Ленинград.

Когда я вернулась, Ладушка была в экспедиции. Гриша и Маруся, где-то сняли комнатку в лесу. Мы были вдвоём с Елизаветой Семёновной. До занятий было ещё несколько дней, и я поехала к Маюшке. У неё, как всегда, было полно молодёжи. Майка читала свои стихи, пели песни, Майка пыталась аккомпанировать, слегка флиртовали. Съездила к Зое Шейнберг, послушала хорошую музыку в её исполнении. Навестила наших девочек в общежитии, и в очередной раз восхитилась, как они ухитряются даже в суровых условиях общежития создать домашний уют, украсить свой быт.

Начались занятия. Второй курс переполнен лабораторными занятиями, качественный и количественный анализ – гроза студентов.

Я наконец-то купила себе меховые «румынки», чтобы не заболеть, так как график занятий был очень насыщенный. Однажды Виктор Пальчевский, фронтовик, самый взрослый и серьёзный человек нашего курса, заявил: «Нам надо выбрать в факультетский комитет комсомола нашего представителя, и я предлагаю Светлану Белецкую – большому кораблю большого плавания!». Для меня это было полнейшей неожиданностью, так как на первом курсе я половину времени проболела, и свои обязанности комсорга группы исполняла, прямо скажем, неудовлетворительно, о чём я и сказала. Подозреваю, что все, исходя из положения «лишь бы не меня», быстренько проголосовали и разбежались. А у меня забот прибавилось.

Была ещё одна проблема, которая не давала мне покоя. Где-то к концу второго курса я стала понимать, что, кажется, я ошиблась в выборе профессии.

В одной из повестей Алексина герой после 10-го класса ищет своё место в жизни, свою профессию. Многие ребята увлекаются радиотехникой. Герой попадает в радиотехническую лабораторию. Его для начала ставят на сортировку сопротивлений. Он старается вникнуть в суть, но однажды слышит, как один из его напарников говорит другому: «Ты представляешь, Петров присоединил это к этому (не помню названия деталей)», и они начинают так весело хохотать. Наш герой понимает, что он никогда не сможет понять этого юмора. Вот и я, слушая разговоры некоторых однокурсников, их свободные рассуждения о результатах возможных реакций, споры о лучших сочетаниях компонентов, поняла, что этот «юмор» мне не доступен. Смотрю свой вкладыш в диплом: 14 – отлично и 11 – хорошо. Все лабораторные задачи я преодолевала легко. Но если честно, то, чем дальше я училась, тем больше понимала, что химия – это не моё дело. Помню, разговорившись с однокурсницей Лилей Гиндиной, узнала, что и её замучили сомнения. Мы даже решили перевестись на исторический факультет. Но, как выяснилось, это довольно сложно – фактически надо поступать заново. Когда я рассказала дяде Грише о своих сомнениях, он меня успокоил, что, будучи химиком, я смогу работать в очень многих областях: с медиками, с юристами, с биологами, работать в школе, в пищевой промышленности. Он посоветовал мне всё же кончить Химфак, а потом поискать себя. Я так и сделала.

Наша дружба с Мишей продолжалась. Находились какие-то общие дела. Мы часто бывали вместе, и, естественно, очень привыкли друг к другу. Он был непременным участником всех праздников у Белецких, и быстро вписался в атмосферу нашего дома. Тогда Миша подарил мне стихи:

Я давно искал товарища,
Чтоб ему доверить всё
Можно было без сомнения,
Чтобы всё его – моё.
Чтоб и горести, и радости
С ним делить напополам,
Чтобы вместе без усталости
Бегать по чужим делам.
Чтобы в жизни направляться нам
Общим принципом одним,
Чтобы разными талантами
Похваляться перед ним.
Чтоб в житейской повседневности
Он со мною вместе шёл,
Чтоб любить умел без ревности.
Может, я уже нашёл?

Зимнюю сессию Михаил сдал на все пятерки.

На что законодательница мнений на нашем курсе Аргента Титлянова сказала: «Вот, что делает любовь с людьми!».

Но собственно никаких любовных отношений у нас ещё не было, мы даже за ручки не держались. Помню, как-то мы шли по скверу, что за ДК Ленсовета (тогда он назывался Промкооперация), и Михаил говорит: «Другие на нашем месте, наверное, давно бы целовались», на что я ответила что-то вроде: «Ну и пусть целуются».

Однажды, когда у меня был Михаил, пришёл Федя Гуляев. Он был уже на 3-ем курсе, им полагалось носить палаш. Федя стал хвастаться, Мишка попросил подержать, взмахнул лихо, и…разбил абажур. Посыпались осколки, хорошо, никто не пострадал. Федя выглядел великолепно: высокий, мощный, с таким волевым, мужественным лицом. Мишка рядом казался маленьким, щупленьким. Вероятно, он закомплексовал.

Светлана, 1949 г.

На следующий день я сильно заболела. А Михаил не пришёл. Не было его и на второй день. Я позвонила Зое и узнала, что и на занятиях он не появлялся. Когда он не пришёл и на третий день, я запаниковала. Моё воображение разыгралось. Температура у меня поднялась. Телефона у Миши не было. Дядя Гриша, глядя на мои мучения, отправился к Мише. А жил он на другом конце города (Московский 175). Тогда надо было доехать до Благодатной улицы, а там пересесть на 29 трамвай, который ходил по одноколейке до Мясокомбината. Часа через три Гришенька приезжает с Михаилом. Оказывается, на него напала ужасная хандра. Он решил, что я не смогу его полюбить, что он ничтожество… Миша стоял, прижавшись к печке, включен был настольный светильник. И вдруг мне показалось, что он похож на папу – такие же густые волнистые каштановые волосы. Такое же серьезное выражение лица, красивые губы. И я почувствовала, что Миша мой родной человек. Вот тогда мы впервые поцеловались. И это было так прекрасно, что нам было не остановиться. С того момента нам было просто не расстаться, не оторваться друг от друга. Когда мы сидели на лекциях, то правыми руками мы писали, а левыми держались друг за друга, думая, что никто не видит, но зоркие однокурсники всё видели и прозвали нас «Африканские страсти» и с интересом наблюдали за развитием наших отношений.

После окончания второго курса мне дали бесплатные путёвки в дома отдыха в «Сиверскую» на июнь и в «Малые Ижоры» на июль. Наш курс отправили на стройку, в Ефимовский район на станцию Заборье, строить Медведковскую ГЭС. А меня не взяли. В Чарджоу я в это лето поехать не смогла, к великому огорчению мамы и подруг.

Нам пришлось впервые расстаться. Началась наша бурная переписка. Писали мы друг другу почти каждый день. Каждое письмо по 4-8 страниц. Вот некоторые цитаты из этих писем.

Глава 3.3. Роман в письмах

Миша, 3 июля 1949 г.

Добрались до лагеря – 500 км на машине и25 кмпо болотам пешком. Погода хорошая и настроение у ребят отличное. А мне страшно больно, почти что, реву без тебя. Осязаемо почувствовал – тебя нет рядом, сердце защемило, не знаю – бывает ли у тебя так – боль во всём теле, сдавливает грудь. Одна надежда – работа поможет. Целую тебя, мой Свет.

Света, 3 июля 1949 г.

Родной мой, Если бы ты только знал, как мне сейчас плохо одной, я завидую всем кто с тобой рядом, вот даже этим листочкам, ведь ты их будешь держать в руках, а я… Жму лапенцию! Твоя.

Миша, 4 июля 1949 г.

Лагерь находится в6 кмот села «Поток», куда я хожу на почту за письмами. Сегодня работали на котловане. С непривычки трудновато.

Но ещё труднее то, что тебя нет рядом. Я даже не предполагал, что буду переживать нашу разлуку так тяжело. Мне совсем не с кем поговорить. Многие ребята обгорели, но работают все очень хорошо. Наш лагерь 49 палаток. Набережную реки Лидь наименовали Университетской, а наша палатка стоит по адресу Философский тупик. Целую. Твой Мишка.

Света, 5 июля 1949 г.

Пока на людях, пока при деле – всё ничего, а как остаюсь одна – сразу такая тоска, так тяжело, хоть беги от себя. Сейчас весь смысл жизни – твои письма. Я так жду их. Малейший шорох – и я лечу к почтовому ящику, а там… пусто. Прилегла – и вдруг так ясно почувствовала, что ты подошёл, сел рядом, обнял, поцеловал и сказал «Лапушка моя». Счастье на миг, а потом опять как в омут, и ещё горше. Жду и боюсь, потому что умру от зависти, что вы там все вместе. Чёрной зависти забытого больного. Это стыдно, я знаю, но тебе я могу сказать всё. Дядя Гриша, глядя на мои страдания, в свойственной ему манере, ходит и ехидничает. То скажет: «Ну что, птичка выпорхнула из клетки?». Или ходит и мурлычет: «Помнишь ли меня, мой свет, в дальней стороне, или ты не думаешь вовсе обо мне», – и лукаво так ухмыляется. Я, конечно, начинаю смеяться, чего он и добивается. Встретила Иришку Берденникову и мы с ней пошли в Комитет, узнать новости о вас. Володька Ядов посмотрел на меня злыми глазами. Я ему уже надоела, а он вдруг говорит: «Завидую я ему!» «Кому?» – хором спросили мы с Иришкой. «Тому, которого ты так любишь». Что тут скажешь?

Сегодня я стою над Невой и вдруг мне стало так хорошо, так свободно, захотелось повернуться к тебе и сказать: «Как прекрасно! Правда?». Но тебя нет. Прости за нытье. Вот получу весточку, и всё изменится.

Миша, 3 июля 1949 г.

Сегодня с утра у всех всё болело. У Зины отекли ноги, у Иды – лицо, у меня болела спина, у Альки нога, все обгорели, У Леши Морачевского плохо с ногами, а мокрый песок такой тяжелый. Наш лозунг – «Не пищать!». Работали все здорово, даже зверски. А я хочу работать и за себя, и за тебя. У меня так много ласковых слов для тебя. Я больше никогда не буду с тобой ссориться, даже малейшей размолвки не должно быть. Я сейчас как-то особенно чувствую, как ты мне близка. Хочу, чтобы ты прижала голову ко мне, а я бы гладил твои волосы.

Большущие приветы всем твоим – дяде Грише, тёте Марусе, Е.С., Женьке и Ладушке. Какие они все хорошие. Рядом со мной кровать Юры Шуколюкова – крепкий парень – у него мозольные волдыри, а он работает и другими руководит. А Людка Шнейдер оказалась не та – проповедует, что недостатки надо прощать, а с пережитками мириться. Они устроили травлю Орлова, очень хорошего, доброго парня, собираются устроить «свадьбу» с Наташей, всё так пошло.

Миша, 6 июля 1949 г.

Как ты там? Здорова ли? Писем нет. Милая, пиши обо всём.

А мы сегодня выполнили норму на 123%! Представь – река Лидь, в середине реки остров, в котором мы роем котлован, а землю высыпаем, чтобы соединить перемычками остров и берег. Сегодня мы сомкнули перемычки, обогнав матмеховцев! Все кричали – УРА! В боевом листке появились стихи:

Да, читатели, вот так то!
Не найти, как на беду.
Отрицательного факта
Отношения к труду.

А вот высшее начальство подкачало: столовая без крыши, т. к. бензопила сломалась, насосы ещё не наладили, локомотив не подогнали…

Электорофикаторы вырубают просеку под линию передачи. Условия у них похуже – живут на сухом пайке. А у нас идет конкурс на лучшего «жреца», пока это Гинзбург. Существует у нас также институт факультативных ужинов, устроенных для уничтожения домашних запасов.

Что замечательно – после тяжелейшей работы ребята ещё играют в волейбол! Завербовал Альку Г. строить Гибралтарскую ГЭС, на месте военной крепости. До свидания, милая моя, желанная моя, Светланушка

Света, 7 июля 1949 г.

Мишенька, милый мой! Получила сразу два твоих письма. Ура!!! Все упрёки отменяются. Сегодня утром мы с Ладушкой, Марусей и Женькой отвезли 4 огромных узла в механическую прачечную, на Лесном, сейчас 3 часа, а мы уже дома с чистым бельём. Это просто здорово: 4 комнаты, в одной – барабаны, где белье стирается, в другой – центрифуги, в 3-ей – сушильные шкафы, а в 4-ой – гладильная. Помогает дряхлая старушка, которая всю жизнь работала прачкой. Она всё время с восторгом повторяет:

«А сил-то, сколько сберегается – положил грязное – вынул чистое!». Как приятно слышать такие слова. Я знаю, что ты это понимаешь. Прачечная на Лесном, далековато. Когда ехали обратно, жарко спорили о коммунизме. Поняли, что мы совсем не представляем – как это будет. Марусенька пошутила, что в нас слишком сильны пережитки «социализма». Она одобрила мой план движущихся улиц, а Женька возражал, что надо каждому по Москвичу. Но где их держать? Женька считает, что надо построить многоэтажные улицы и подземные гаражи. Мне сразу вспомнился «Город Жёлтого дьявола». Я – против. А ты? И ещё, Мишук, – будь с людьми внимательнее и ласковее, а не только требовательным. Одной лаской много не сделаешь, но голая требовательность ещё хуже, ведь люди достойны того, чтобы их любили. Ты вроде как с удивлением пишешь, что все работают честно, не отлынивают, но ведь так и должно быть! Так что товарищ редактор «Боевого листка», боюсь, что Вам нечем будет поживиться. Уж за химиков-то я ручаюсь. Все наши, высунув языки, собираются на дачу, в суете и спешке. Им на смену приедут Ева и Гена. Завтра схожу к твоей маме.

Будь весел и счастлив! Я с тобой! Обнимаю и нежно целую!

Миша, 7 июля 1949 г.

Наконец-то получил твоё письмо. Долой хандра! Иде и Зине стало лучше и они вышли на работу. Элетрификатров навестили Алька Шейнин и Таня Евтушенко. Там всё хорошо, копают ямы, ставят столбы. Я всё время помню о тебе. Целую носик – курносик. Ты у меня одна.

Миша, 8 июля 1949 г.

Светланушка! Когда я был маленький, ко мне в родительский день никто не приехал. Было так одиноко. Вот и сегодня нет письма от тебя. Я не могу без твоих писем. Они мне совершенно необходимы. Представляешь, а первокурсники играют в преферанс на деньги! Перебираю все наши мгновенья. Скорее бы увидеть тебя. У меня теперь руки такие сильные. Обниму крепко, крепко.

Света, 10 июля 1949 г.

Любимый! Как мне тебя жалко. Ненавижу эту почту, можно подумать, что мы на разных концах земли. Первое письмо получила на 4-ый день, а до этого дня места себе не находила. Как я тебя понимаю. Ты не волнуйся! Я не могу не писать тебе, пока пишу – мне легче, будто я говорю с тобой. Спасибо за хорошие письма. Вчера поехала к маме. Такая знакомая дорога. Всё связано с тобой. Мы с ней говорили до 10 часов вечера. Вернулась домой, а там сборы до утра. В 7 пришла машина, и все уехали. Остались мы с бабулей Лизой. Она пошла спать, а я всю ночь наводила порядок. Мама была бы довольна. А уж как была довольна баба Лиза, когда проснулась утром! Мне письма твои необходимы как воздух, как солнце. Пиши, моя радость!

Миша, 10 июля 1949 г.

Что бы я ни делал ты всегда со мной. Я так жду твоих писем. Представляешь, жду не только я. Позавчера, когда мне не было письма, похоже, об этом знала вся бригада. Вчера о письмах меня спрашивало человек 10! А когда вечером я получил сразу три письма, кажется, радовались все. Может быть, у меня был глупо счастливый вид, но все заулыбались, когда я спрятал письма под стол и не стал их читать.

Воду из котлована откачали, всюду кипит работа, почти коммунистическая, вот только механизмов маловато. Но ребята работают просто отлично. Шестаков, Белокосков – тяжеловозы. Газету сегодня повесили, но она суховата, не в моём обычном стиле, наверно я весь свой жар отдаю письмам к тебе.

Света, 11 июля 1949 г.

С утра было такое бодрое состояние, столько дел переделала, такая лёгкость в движениях и вдруг, всё тело будто свинцом налилось, голова потяжелела. Баба Лиза поставила градусник, уложила, напоила всякими кальцексами и уехала на работу. До 15-го мне надо выздороветь. Но как это сделать без тебя. Сегодня лучше не писать. Будет одно нытье.

Сейчас принесли телеграмму от мамы: «Неудача путёвкой, выезжай немедленно». Мама, мамочка. Понимаешь, дорогой, я так привыкла жить без мамы, часто забывая, что она у меня есть. Но последнее время я стала тосковать по маме. Мне стало её так жалко. Так хочется, чтобы она была счастлива. Ведь она в 29 лет осталась вдовой с двумя детьми. Совсем не её вина, что меня взяла баба Ксеня. Над мамой постоянно висел ужас ареста или трудармии. Когда у мамы во время войны появился мужчина, я была искренне рада за неё, хотя это был совсем не тот человек, который бы сделал её счастливой. Я слишком рано стала самостоятельной, и свою жизнь как-то не связывала с мамой, я докладывала маме о своих планах, как о чём-то уже решенном. В Чарджоу я жила как бы временно. И вот вдруг сейчас я поняла, что у меня есть мама, что мне очень хочется вытащить её из этого болота, сделать счастливой. Жаль, что я поняла это так поздно и не смогла дать ей тепла и ласки, пока мы были рядом. Я написала ей огромное письмо и вот в ответ эта телеграмма. Сижу и плачу, хочу к маме, а это невозможно. Ты, наверное, пришёл с работы усталый, обрадовался письму, а тут одно нытьё. Прости. Это всё болезнь виновата.

Представь, что я зашла к тебе в палатку, села рядом и поцеловала тебя, самое моё большое счастье! Будь сильным и стойким. Я всегда с тобой!

Индивидуальные приветы всем, всем нашим и особый Агате.

Миша, 12 июля 1949 г.

Здравствую, моя верная! Как хорошо – пришло твоё письмо! Понимаешь, один день я могу без письма, а вот на второй – уже свыше моих сил. Вчера ходил по лесу и вслух разговаривал с тобой.

Вчера возник разговор с Леной Гроссман. Мы строим станцию примитивнейшим способом. Нет даже тачек, кирок, элементарной механизации, а ведь это государственное дело. Что это – головотяпство или механизмы нужнее в другом месте? Пора укладывать бетон, а цемент ещё не прибыл. Прораба сняли, но ничего не меняется. Нет рукавиц. Последние 6 пар отдали эстонским девушкам с русского отделения. В лагере хорошая обстановка: ничего не пропадает, полная свобода костюма, пения, свиста, но царит дисциплина сознательности.

Вчера была смешная сценка – Алька с Надей тащили камень, а он взял и скатился обратно – сизифов труд. Сейчас идёт концерт самодеятельности. Очень красиво поёт албанец. А как ему хлопают. А теперь разучивают марш нашей стройки.

Света, 12 июля 1949 г.

Сегодня лежу и шью, лёжа пишу тебе письмо. Вчера отмигренила по всей форме. Завтра, если соберусь с силами – навещу твою маму. И как бы я ни устала, как бы ни болела – пишу непременно.

Миша, 13 июля 1949 г.

Слушай, родная, наш марш.

Марш строителей
Друг по факультету,
Вспомним это лето-
Эшелон уходит на восток.
Песня звучит у нас стройна,
Стройку вверяет нам страна.
Припев
Вперёд друзья, вперёд друзья,
Вперёд строители,
Как победители
Вернёмся мы назад
Работаю чудесною, как песнею,
Прославим мы
Наш Ленинград!
А потом на стройке,
Молоды и стойки,
Мы киркой врезались в котлован.
Твёрдым был каждый факультет
Чтобы зажечь в колхозах свет.
Припев
Ждут нас в Ленинграде
Книги и тетради
Девушка любимая нас ждёт,
Но мы вернёмся к ней когда
Будет закончен путь труда!
Припев.

Сейчас роем котлован 9х16 под фундамент турбинной камеры.

Надо вынуть 340 куб. метров грунта, а там плывун, камни и вода. Начальник стройки разозлился и прекратил работу. Наконец появилась техника: тачки, дизель-бабы, локомобиль, центробежный насос. Открыли лазарет – там Варшавский – 39 градусов. Раздаются взрывы – рвут камни в котловане. Наша бригада сегодня чистила картошку (начистился на всю жизнь). Чистили и говорили о музыке, литературе, о гениях. Маяковскому этого звания не присвоили. Говорили о бюрократах. Сашка Урбанюк заявил – «Всех к стенке». Он прямой и честный парень, но инфантильный. Когда работали ночью, в котловане горело 7 костров – не то цыганский табор, не то разбойничий стан. Долина семи костров. Подошёл Ростислав, собирает 40 человек в штурмовую бригаду. Я тоже там. А Кетлинская слаба, труд ещё красивее и благороднее, чем у неё.

Света, 15 июля 1949 г.

Пишу в поезде. Качает. 13-го меня разбудило солнышко, встала довольно бодрая и решила устроить баню. Только приготовилась – звонок. А это приехали ташкентцы – Ева и Гена! Им надо было помыться, потом поесть, погладить, постирать. Народ они беспокойный и требовательный. Генка такой пижон! Часа 4 они возились со своими костюмами и галстуками. Сам понимаешь, что невозможно отказаться от соблазна – показать Ленинград ташкентцам. Повела их своим любимым маршрутом: Кировский мост, Марсово, Летний сад, Дворцовая, Невский. Совсем без ног я вскочила в 3-й трамвай и поехала к твоей маме. Собиралась появиться, ознакомить с письмами и исчезнуть, но ведь ты знаешь свою мамку и её хлебосольство. Дома была в половине первого. К 9-и мы должны были быть у Ниночки. Потом по Невскому, до Исаакия, где было свидание у Гены с другом. Вернулись домой, готовили с Евой обед. Долго обедали. Потом отправились на улицу Зодчего Росси. Домой пришли в 10 часов. С трудом утром поднялась и вот еду.

Миша, 14 июля 1949 г.

А у нас проливной дождь. Сидим в палатке. Над столовой всё нет крыши, и наш завтрак залило водой. Каша стала супом, хлеб пришлось отжимать. Настроение бодрое. Вчера наша ударная бригада здорово поработала, но ты не представляешь, как мы измазались. Я тут размечтался – слетать на денёк в Ленинград, но расписание дурацкое, не получается.

Я тебя понимаю. Понимаю, что тебе хочется к маме. Мы вместе сделаем всё, что возможно, я ведь твою маму не знаю, но люблю по рассказам твоим, и ведь ты её дочь! Пиши мне всё, ничего не скрывай, я твое главное лекарство. Приеду и вылечу. Как я тебе благодарен за фотографию! Ты на ней такая моя – и нос курнос, и губы, и глаза. Не болей, дорогая.

Миша, 15 июля 1949 г.

Я сегодня страшно зол. Мешков с цементом нет, а кинооператор приехал. Котлован ещё не кончили. Ночью хорошо поработали, отмывались при луне. Красиво! Ленка Гроссман даже купалась. Сегодня пришли девочки первокурсницы с конфетами и ягодами. Даже мне перепало. Веду идейные разговоры и чувствую себя твёрдо. А вот кино – это фальш.

Света, 16 июля 1949 г.

Вот я и приехала. Вокруг – красотища! Горы, леса, река, и ВОЗДУХ! Я в молодёжном павильоне. Под окном постоянный шум-гам, волейбольная площадка, клуб, библиотека – все радости жизни. Марусенька меня предупреждала о том, что в санаториях царит специфическая атмосфера. В этом я убедилась на собственном опыте. Вроде бы вокруг серьёзный, вполне нормальный народ, но у них своеобразное представление об отдыхе. Один из этих ловеласов стал приставать ко мне уже с вокзала. Рядом шла старушка с тяжелым чемоданом. Вот я ему и посоветовала использовать свою энергию для благого дела. Он заявил: «Подумаешь, недотрога, да мы таких тут дюжину найдём», но чемодан не взял. Пришлось мне помочь старушке, которая перед каждым подъёмом взывала: «Молодые люди! Помогите дамам». Сегодня этот болван гуляет, подхватив под ручки двух девиц, и победоносно поглядывает на меня. А я всё время вспоминаю тебя. Всё больше и больше убеждаюсь, что ты самый лучший! Какое это большое счастье – любить и быть любимой!

Миша, 17 июля 1949 г.

На ноге нарыв и Ростислав отставил меня. Ох, некстати мой выход из строя. Пока работаешь – легче. Мне сейчас так нужна твоя помощь.

Света, 18 июля 1949 г.

Мишук! Ждешь от меня чего-нибудь новенького, ан нет – всё старенькое – я заболела. Сильно похолодало. Спим, натянув на себя всё, что есть, и всё равно стучим зубами. Ну, ангина тут как тут. Температура. Лежу. Все уехали на прогулку, я одна. Тощища. Вчера на ночь девчонки рассказывали всякие страшные истории. А тут ещё температура поднялась, всю ночь снились кошмары. Говорят, я даже вскрикивала во сне. Приснились наши ребята, они меня не видят, и Серёжка Скороходов говорит: «Хорошо, ещё Светланы нет, столько крови». Я понимаю, что с тобой что-то случилось. Стало так жутко, что я проснулась в холодном поту, и до сих пор не могу в себя придти. 6 дней от тебя нет писем.

Миша, 18 июля 1949 г.

Сегодня я дежурил на посту. Дежурному запрещено есть, спать, читать, только думать можно, и ты, конечно, догадываешься, о ком я думал.

Миша, 19 июля 1949 г.

Только я задремал, слышу, моего Сашу Урбанюка затирают. Я вынужден был вступить в спор. Позиция А. Зака, Ильи Сомина, В. Каминского и др., что мат в условиях трудной работы вполне допустим, что это никакой не пережиток, ну как тут было не вцепиться. Саша доказывал фактами, я марксистскими положениями – крик стоял на весь лагерь. Всовывается голова начальника смены Юры Соколова, он тоже оказался слабак, сказал, что «мат лучшее выражение чувств». Даже Лёша Морачевский меня не поддержал, он вроде как с гордостью сказал, что на всех языках земли нет таких грязных ругательств, как у нас. Все ушли на ужин, так и не приведя ни одного разумного аргумента.

Светик, сегодня мне хорошо и легко. Завтра выйду на основную работу, нарыв почти прошёл. Когда от тебя нет новых писем, я перечитываю старые, и мне становится легче – ты рядом.

Света, 19 июля 1949 г.

Сегодня первая вскочила, первая позавтракала и на почту, а там ничего нет. Уже восемь дней ничего нет. Даже красота вокруг без тебя как-то не радует. Девчонки рассказывают всякие страшилки на ночь, а потом не спят, а мне снятся тяжелые сны, ты снишься какой-то чужой, далёкий. Успокой меня. Прости.

Света, 20 июля 1949 г.

Я сегодня такая счастливая! Получила целых шесть писем! Это такая награда за моё тяжелое ожидание. Я шла с лекции, а мне девчонки из окна кричат: «Светланка, бегом, танцуй!» Я сразу поняла, что это письма, ведь все девочки со мной ждали этих писем, а когда я распечатала большой конверт, а там оказалось 6 писем от тебя, от Евы, от мамы, от Томика. Все окаменели от изумления. А я сгребла их и убежала,

Читала, читала, потом читала на ужине, а потом сбежала к реке и дочитала твоё последнее письмо от 14-го. Славный мой, нежный друг! Сколько ласковых слов мне хочется сказать тебе, но ты и сам уже убедился в скудости слов. Я оглянулась вокруг и как будто бы впервые увидела – как тут красиво. Нет, я не в силах описать прелесть этих крутых берегов, заросших сосновыми лесами. Небо сейчас свинцовое, как на картине Левитана «Над вечным покоем», и так тихо, тихо. Мы непременно должны приехать сюда вдвоём. А за рекой в пионерском лагере праздник, горят костры – песни, пляски, музыка! Вот только плохо – пошёл дождь. Надо идти в павильон. А как же ребята, как вы там в такую непогоду. За морем зарницы. Приближается гроза. А мне тут так хорошо. Вокруг мелькают парочки. Здесь все открыто целуются, не особенно стесняясь, и вообще полная свобода, но я, чем больше наблюдаю, тем больше убеждаюсь, что такая любовь, как у нас, бывает редко.

С добрым утром! Девчонки собираются, смеются, напевают. Славные такие. Ты уж не пугай ташкентцев своей бородой. Лучше узнай по телефону мой адрес и приезжай, я хочу видеть тебя во всём «строительном величье».

Миша, 20 июля 1949 г.

Светка, милая! Сейчас меня чуть не зарезал Алька Гинзбург. Я позволил себе пошутить над его бородой, после чего он кинулся на меня со столовым ножом. Я бежал, на ходу отбиваясь чернилами из ручки, и едва спасся. Сейчас он в отдалении как, свирепый лев в клетке, всаживает нож в землю.

Алькина приписка. Я ему! Будет помнить, насмешник! Добро бы сам был выбрит как добропорядочный человек, а то ведь – дикобраз. Борода торчит, как пучок недожеванной соломы. Усы как у кота, а один волосок отдельно, я хотел его вырвать, так он чуть не окатил меня чаем – наверное, талисман какой-то.

А теперь – по-серьёзному. Здравствуй, Света!

Прости, что до сих пор не черкнул тебе, впрочем ты, пожалуй, не чувствовала в этом особой потребности, но я всё-таки осмелюсь тебе время от времени черкнуть пару строк, в надежде, что ты мне ответишь тем же.

Мишка шепчет, что не успеешь, но я надеюсь здесь задержаться добровольно. С сегодняшнего дня веду группу английского языка. Вчера наша бригада дежурила. Мишка с глупым видом стоял у бензобака (самый ответственный пост – выдают винтовку с 6 патронами), ну а я выбрал местечко потеплее – дежурным по кухне, к сожалению нельзя наесться на неделю, что я уже сейчас чувствую. Не верь Мишке, когда он обзванивает меня. Вот и сейчас шепчет мне на ухо разные глупости, этакий супостат! Однако команда – в колонну по 4 становись. Жму крепко руку. Пиши. Алик.

Миша. Светушка! 50 человек должны будут задержаться.. Я много думал и решил вернуться 31 — го. Объявили благодарности. Из наших – Ростислав, Гроссман, Белокосков и Шестаков. Это не значит, что другие работали хуже. Во мне проснулся бесёнок честолюбия, но я его подавил. Вымпел 1 смены несли четверо, я в том числе.

Получил твое письмо из Сиверской от 16 – го. Насчёт пижонов и об особой психологии отдыхающих. Мне кажется, что всё это происходит от отсутствия физического труда. Вот у нас тут, несмотря на страшную усталость, хватает и на волейбол и на многое другое. Дома отдыха, где были бы 4 часа физического труда, это как приближение к коммунизму. Конечно, разницу между умственным и физическим трудом не ликвидировать путём выезда на поля горожан, как у Чернышевского. Этот труд так мало производителен. Надо вооружить его такой техникой, чтобы было не отличить – где умственный, а где физический труд. Я согласен оставить физический труд для отдыха, для спорта, для лечения, наконец..

Света, 21 июля 1949 г.

Вчера я была так счастлива, что думала, заряда хватит мне до встречи. И вдруг напала тоска. Сегодня я опять лежу. Девочки принесли мне завтрак, сходили на почту, но писем нет. И вдруг вечером нянечка принесла мне письмо. Впервые мне не стало легче. Твоё письмо короткое, жёсткое, злое, сухое. Ну, давай позлимся вместе. Этот кинооператор, наверное, похож на Лазаря Маграчёва и наше выступление по радио? Халтурщики. Но тогда мы, помнишь, смеялись, правда, брезгливым смехом. Тебе больно, что нет писем от меня, я ведь тоже 8 дней не имела весточки и знаю, как это тяжко. Надеюсь, что когда придёт это письмо, у тебя будет уже совсем другое настроение. Хуже то, что день нашей встречи отодвигается на неопределенный срок. Я буду ждать сколько надо, хоть месяц. Плохо только то, что вы все совсем не отдохнёте. Это неправильно.

Миша, 21 июля 1949 г.

Любимая! Сегодня я работал, как не всегда удаётся – со всей душой, ловко. Потом ездили за брёвнами на лесовозе. Потом был идейный спор. Потом мы с Гинзом бродили по лесу и пели. Наконец-то привезли цемент, завтра начнётся укладка ряжей.

Света, 22 июля 1949 г.

Сегодня я ещё спала, а мне девочки принесли три письма – 2 твоих и от мамы. Мамино письмо очень ласковое и тяжелое. Мама всё ещё надеется, что я приеду к ним. Я снова лежу. Когда становится легче, я вылезаю в окно и «работаю судьей» у волейболистов. Прочитала «Свет в Коорди» и в «Крымском подполье» Козлова и захотелось почитать что-нибудь старенькое, Тургенева, например. Думаю о тебе, о вас. Это плохо, что вы остаётесь без отдыха. Может быть, собрать для вас смену? Правда, все расползлись. Я иногда представляю себя на вашем месте и понимаю, что Вам не хочется уезжать, пока не увидите результатов своего труда. Но ведь и отдохнуть тоже нужно. Какой-то замкнутый круг. Как я устала от этой медленно ползающей почты, так хочется услышать твой живой голос.

Миша, июль, 1949 г.

Это письмо посылаю с оказией. Работа идёт, нога заживает, Настроение нормальное. Только грущу по тебе.

Света, 23 июля 1949 г.

Счастье моё! Вопреки обычаям, начинаю с поцелуя, а то ведь в прощальном поцелуе есть какой-то горький привкус. Девочки вытащили меня в сад. Сижу в шезлонге, пишу письмо и любуюсь небом. Над соснами вдали небо нежно-бирюзового цвета, а над головой тёмно-синее. По радио играют фантазию из «Спящей красавицы». Над головой плывут белые лёгкие облачка, и кажется, что они танцуют под эту чудную музыку. Как хорошо. Спешить некуда, не то, что тебе. Я-то бездельничаю. Загадывать вперед не имеет смысла, всё равно будет не так, как мечтаешь, может быть в сто раз лучше. Правда ведь? Смотрю вокруг и жалею, что не могу рисовать. Как у вас там с работой? Как у вас на культурно-просветительном фронте? Вот взяли бы пару болявок – мы бы там без дела не сидели. Вот смешно, сейчас подошла ко мне цыганка и залопотала что-то о том, что я получила кляузу и расстроилась, письмо с новостью ждёшь, до 85 лет проживёшь. А я ей сказала, что я буду жить до 84, а писем должна получить 2!

Миша, 23 июля 1949 г.

Светик, не волнуйся за меня, всё в порядке. Как в песне: «Ты меня ждёшь, и поэтому знаю со мной, ничего не случится». Мы только, когда вместе полноценны. Со стройкой тяжело. Успеем ли? Пишу тебе и ловлю себя на том, что улыбаюсь. Здесь много девушек, но ты лучше всех – ты такая, такая чудная! Ты вся жизнь моя. Кто я без тебя? Что из меня выйдет? Кому я нужен, кроме тебя и мамы? Мы ведь с тобой две половинки одной горошины. Я ведь так же привязчив, как твой Тузик. И не напевай «Помнишь ли меня, мой свет?» Помню! Я здесь очень полюбил вереск.

Света, 24 июля 1949 г.

Не знаю, как тебе сказать? Скажу прямо. Не уверена, что ты правильно решил уехать. Ты не пишешь все за и против. Мне трудно судить со стороны – какое положение на стройке, какого рода добровольность, может быть совсем нет необходимости оставаться. Но очень боюсь, что главная причина во мне. Мишенька! Я буду ждать столько, сколько надо, и трагедии из этого делать не буду. Но, только одно «за» – вам надо отдохнуть. Впереди тяжёлый год. Ты не пишешь – как твоё здоровье, как нога – только это ты должен положить на чашу весов, принимая решение.

Я не уверена, что ты не пожалеешь потом о своём решении.

Миша, 24 июля 1949 г.

Сегодня в ночь мы, 30 человек добровольцев уложили первый ряд ряжей под фундамент здания. Притащили на себе 7 бревен и уложили в венец. Проснулся в 12 и пошел на соревнования – пробежал 100 метров за 12,8 сек. Мы заняли 1 место, Надька Мороз пробежала за 14,5 сек. Она вообще молодец, проводит зарядку, но фокусы иногда выкидывает.

Света, 24 июля 1949 г.

Мне ужасно не по себе. Какое право я имела писать тебе такое письмо. Боюсь, что обидела тебя незаслуженно. Тебе, конечно виднее – уезжать или оставаться. Могла бы написать как-то иначе. Всю ночь не спала. На душе неспокойно. Завтра уезжаю.

Миша, 25 июля 1949 г.

Сегодня как-то особенно тяжело без тебя. Сегодня объявили, что необходимо оставить 200 человек на 10 дней. Но я не могу остаться, может быть, ты скажешь, что это малодушие, но я больше не могу без тебя.

Света, 25 июля 1949 г.

Представляешь, сейчас по радио передают нашу «Ночь», которую пела Лида. Так живо всё вспомнилось, что немедленно захотелось увидеть тебя. Пишу тебе второе письмо. Сегодня я впервые встала, завтра уезжать, а я так и не была в лесу. Решили сходить. Перешли Оредеж, и пошли на поиски леса. Он оказался очень далеко. Возвращались с трудом. Я очень устала. А тут неожиданные гости! Это Евка и Генка с другом. Они мне привезли «роман в письмах» и дают 7 писем: 3 – твои, от Агаты, от Машеньки, от Тоси, и Томы. Усталость как рукой сняло. Отправила ребят на пляж, а сама в столовую. Села, а встать не могу. Ноги не идут. А ташкентцам непременно захотелось в лес. А мои ноженьки дрожат и подгибаются. Проводила их до поля – там лес виден. Пошла в палату и упала как сноп на кровать. Но не уснуть. В твоих письмах столько тоски и слёз, что я решила написать тебе письмо.

(Продолжение) Еду из Сиверской. Опущу письмо в Ленинграде. Послала привет твоему дому и Чернышевскому, хотя он сидит ко мне спиной. А ведь ты, наверное, совсем оборвался. Это очень уважительная причина, чтобы приехать.

Миша, 26 июля 1949 г.

Здравствуй, любимая! Через 15 дней я обниму тебя. Да, только через 15. Светушка, ты не обижайся, не грусти – пойми, иначе я не мог поступить. Писал, что приеду 31-ого, но как уедешь, если станция не достроена, а это значит, что её может снести весенним паводком – и вся работа насмарку. Прости, что решил так, не дожидаясь твоего ответа, ведь в больших вопросах мы всегда были согласны. Так что я отдаю станции ещё 10 наших дней, но ведь мы хотели всю жизнь отдать Родине..

Из твоих писем я чувствовал, как тебе тяжело, и решил уехать, но сегодня получил твоё «счастливое» письмо и понял, что ты меня поймешь.

«Как победители вернёмся мы домой». Пожелай мне счастья! Осталось 19 человек с нашего курса! На рабочей площадке дела идут. Ставим ряжи. Любимая! Я уверен, что ты посоветуешь мне то же самое.

Света, 27 июля 1949 г.

Любимый! Последние дни я жила ожиданием встречи, радостное, приподнятое настроение. А внутри точит червячок: получается, что я сама оттягиваю нашу встречу. Но ведь ты так не думаешь? Просто, когда я читала письмо, с Алькиными ремарками, я сначала смеялась, а потом мне стало как-то не по себе: Алька и другие остаются, а ты уезжаешь, вот и написала тебе то резкое письмо. А потом готова была вытащить это письмо из ящика. Но ты же всё поймёшь. А за письмо не обижайся, ведь если бы я не написала, то значит я что-то не договорила. Сейчас уезжаю в Ижоры до 7 числа. У Евы будет мой адрес.

Света, 27 июля 1949 г.(письмо второе)

Сижу на вокзале. Поезд через 4 часа. Но домой ехать не хочется. Я там как чужая. Из Сиверской уехала без особых сожалений, Жаль только, что пришлось расставаться с девочками, мы очень сдружились за эти 10 дней. Похудела на3 кг. Я рада, что мне снова легко с людьми. Своими рассказами, шутками, непоседливостью я всё время заводила их. Что делать, если хвастовство так и лезет из меня.

Света, 27 июля 1949 г.(письмо третье)

Вот я и в Ижорах. Пока пишу – вроде легче. Дом отдыха располагается на даче, не приспособленной для большого количества людей. На первом этаже – мужчины, а на втором этаже в огромной комнате, похожей на застеклённую веранду, расположились 12 женщин. Во флигеле столовая, кухня, и обслуживающий персонал. Всего человек 40. В отличие от сиверских здесь ультрастепенный народ, такие, знаешь, серьёзные особы. Хотя бы одна душа подарила обществу улыбку, знакомиться никто не желает, забились по углам, надулись как мышь на крупу. Глядя на меня, взялись за письма. Погода подкачала. Вот-вот хлынет дождь. Я так настроилась на встречу, что даже не пишется.

Твоя «зелёная гусеница или чарджуйская дыня».

Миша, 27 июля 1949 г.

Милая, Светушка! Я страшно виноват. Вчера отправил тебе письмо о том, что остаюсь, но ты его не получишь и будешь ждать. Прости! Но ты же понимаешь, почему так получилось. Пропадаю. Сегодня день стирки и штопки, а мне подвернулась книга «Далеко от Москвы». Зачитался и ничего не сделал. Отдельные места нравятся, но, в общем, книга слабая. Сцена, когда Батманов получил известие о смерти сына, лжива.

На стройке не всё в порядке, много бестолковщины. Сейчас переставляем ряжи на20 см. Вечером был концерт – приезжали какие-то халтурщики. Потом был концерт самодеятельности, и забили их. Природа здесь не хуже вашей, только гор нет. Мы с Алькой прогулялись до Потока. Алькину пошлятину переношу всё с большим трудом.

Света, 28 июля 1949 г.

Хотелось поговорить, и есть о чём, но запрягают в самодеятельность. Цена – или сам выступай, или предоставь троих взамен. Поэтому это не письмо, а записочка.

Миша, 28 июля 1949 г.

Получил твоё сердитое письмо от 24, но отвечать не имеет смысла. Уже отвечено. Я остаюсь, и в этом наши взгляды сходятся. Я бы иначе и не думал бы, если бы не твоя болезнь. Стройка продвигается. Вся плотина около40 метров. А мы не хуже героев Ажаева – так же трудимся для Родины. Здоровье моё в порядке. И в отдыхе я не нуждаюсь. А с тобой мы одно целое!

Однажды, я спала после обеда, и вдруг меня будят: «Света, к тебе пришли». Подхожу к дверям, и вижу – внизу стоит Миша! Я так обрадовалась, что кубарем скатилась вниз и попала прямо в его объятия. Потом мы взялись за руки, и пошли по песчаным дюнам к морю. Небо затянуто тучами, но дождя не было. На пляже пустынно. Мы сели у моря, крепко обнявшись. И так, молча, мы сидели, боясь пошевелиться, нам было так хорошо! Нам надо было столько рассказать друг другу, но говорить не хотелось. Мишке надо было срочно возвращаться, Они приехали за какими-то деталями. На следующий день они уезжали на стройку. Расставаться нам было просто невозможно, и я поехала с ним до Ораниенбаума. Однако, обратно в этот день «подкидыш» не возвращался, и мне пришлось идти по шпалам 14 км. Когда я приплелась в дом отдыха, там, на веранде этажа были в разгаре танцы, я хотела пройти мимо, но меня перехватили и пригласили на танец. Удивительно, мне не дали присесть, я никогда ни до, ни после не пользовалась таким успехом, вероятно, от меня исходили какие-то флюиды. Потом Миша подарил стих, на память об этом чудном дне.

Светлане
Почти поэма

Ты такая сегодня горячая, светлая,
Ты как чудо, как солнце, Ты свежесть несёшь.
Чтоб найти красивее – объеду полсвета я
И обратно вернусь – красивей не найдёшь!
Как мне нынче уснуть, и не ждать те часы,
Как мне завтра с утра не вскочить до зари,
Не творить, не гореть, когда ты впереди!
Чтобы снова увидеть тебя не спешить.
Вот лицо твоё – мягкий, спокойный овал,
А глаза беспокойные, серые, милые.
Успокойтесь, я с вами, других не ласкал,
Никогда и ничьи – вас люблю всеми силами.
Темно-красными вишнями губы горят,
Нос-курнос, не зазнайка, а скромница.
Руки мягки, но твердость и силу таят.
Ох, кому-то и не поздоровится.
Только всё же не это важнее всего,
Ты мне друг дорогой. Дорогой, долго исканный.
Вот такую, точь-в-точь мне мечталось найти –
И нашёл! Мы с тобою родны даже мыслями.
Помнишь, месяц не виделись мы. Каждый день
По письму или больше писали…
Ну, а письма тащились, опаздывали.
И как мы друг за друга по-детски боялись.
Знать, не зря из-за почты плохой в старину
Ведь погибли Ромео с Джульеттой.
И у нас треволненья и страхи, и всё ж,
Это было счастливое лето.
Помнишь, как я приехал – ты в даче спала,
Разбудили, ты вниз по ступенькам летела,
И упала на грудь, и стоять не могла
Как дитя, что когда-то ходить не умело.
Ты такая смешная, простая была.
Ещё заспанная, в сарафане.
Ну, а как мы бродили потом?
Помнишь всё? Не забыла ли? Девичья память.
Вот и снова дорога, друзья, котлован.
Ты далёко, но письма приходят и греют.
Вырастают ряжи, и в Медведковской есть
Твоя доля, ты с нами душою своею.
А сейчас ты наверно сидишь у стола
И читаешь, а может, с трудом переводишь.
Может, учишь, чтоб знать, чтоб работником стать,
Настоящим советским учёным.
Жизнь не будет легка, если хочешь её
Плодотворной прожить, настоящей,
Легко тем, кто снимает вершок с молока,
Труд всю жизнь – наша радость и счастье!

23.02.50.

Миша, 30 июля 1949 г.

Это письмо придёт уже после того как мы увидимся, но я не могу не писать. Вчера получил твоих 4 письма! У нас сплошной кавардак. Смены сбились. Работаем, немножко отдохнём и опять работаем. А тут ещё дождь зарядил так, что даже палатки протекли.

Когда я прочёл твоё письмо, где о фантазии из «Спящей красавцы», я так ярко представил, как мы были вдвоём в огромном, светлом, белоколонном зале Филармонии. Может быть, именно тогда наши души соединились навсегда. Помнишь, мы пришли очень рано и были одни.

Сейчас снова в котлован. Дождь – это плохо, выработка падает.

Будем укладывать первый венец устоев. Электрики установят турбины и генераторы. Линии передач уже установлены. Сегодня была торжественная линейка. Вручали значки, грамоты ЛГУ и Горкома. Говорили о проделанной работе. Но потом мы прошли колонной по лагерю, с гимном строителей, демократической молодёжи и маршем энтузиастов. Оборванные, грязные – «Железный поток»!

Света, 3 августа 1949 г.

Мишук! Сейчас сижу на нашей «Сахаре», помнишь? Наконец-то появилось долгожданное солнышко!

Сегодня мы, к ужасу наших старушек, пришли в 5 утра. Встречали восход солнца. Сначала все отправились на взморье, развели костёр. Было удивительно хорошо. Главное – такая здоровая атмосфера. Сначала поход за хворостом. Когда развели костёр, начался концерт самодеятельности. И стихи читали, и вместе пели, и танцевали. Концерт получился интернациональный.

Два корейца – Ким и Де пели. Ким очень трогательно пел песню «Тоска по маме», так что девчонки прослезились, а Де – такой самоуверенный мальчишка – спел песенку «Мне хочется жениться». А я весь вечер танцевала с Кимом, разговорились. Им, оказывается, нельзя 4 года возвращаться домой. Он пел дифирамбы в честь моего имени, сказал, что по-корейски будет Лю. Ребята все к ним очень хорошо относятся. Им тут нравится. Потом пела Альвира – испанка, мелодия изумительная и голос приятный. Всё было очень хорошо! Будет что вспомнить.

Миша, 2 августа 1949 г.

Хотел написать в дороге, но не удалось: орава поющих ребят переместилась в купе к нам с Алькой. Пели все вместе. Было весело.

Т.ч. пишу в палатке № 19 по пр. Гуманитаров. Меня ждали 2 твоих письма. Наши ребята накинулись на колбасу и всё вмиг уничтожили. А мне было так легко и спокойно сначала, но потом откуда-то появилась тяжесть и чувство, что я тебя чем-то обидел. Прости!

Света, 4 августа 1949 г.

Любимый, опять мы не вместе. До последней минуты я не понимала, что ты уезжаешь, и только когда увидела хвост поезда, на меня напала страшная тоска. Ну почему мы так легкомысленно провели время, пока были вместе?

Миша, 6 августа 1949 г.

Надеюсь, что это письмо придет раньше, опускаю в Заборье, а то предыдущие – сплошное нытьё. Хочется написать длинное письмо, но нет времени. Вчера была удивительная ночь: туман, столбы света из котлована, и белые берёзы на том берегу, и песня. Вчера в палатке был выпивон, но я, Серж и Редж не участвовали. Лазареву выговор – уснул около бензосклада. Масса комического, но это потом. Можно я твои косы буду расплетать?

Света, 6 августа 1949 г.

Уезжать из Ижор не хочется. Все так сблизились. Я тоже разошлась: вчера был дождь, и я организовала игру на террасе – все так смеялись. В комнате отдыха кощунствует гад Марсик. Представляешь? «Замучен тяжелой неволей» превращает в весёлый фокстрот. Я подружилась с Идочкой Марковной – она тоже с Химфака, с органической кафедры. Шутит, что скоро мы все попадём к ней в лапы! Погода хмурая. Загорать и купаться нельзя. Значит, опять плавать не научусь. Плохо.

Миша, 8 августа 1949 г.

Только сегодня получил твоё письмо от 4.8. На письмах теперь пишу число дней, оставшихся до встречи. Работали до 2 часов ночи, и я не устал! Втянулся. Потом пели у костра. У нашей смены переходящее знамя. Ждём пополнения. Надеемся к 25 закончить. 11-12-го наши ребята приедут. Ты их обязательно встречай.

Миша, 9 августа 1949 г.

Я сам не свой, как больной без твоих писем. У нас новая работа, новые люди. Механиков 8, и я в их числе. Наше хозяйство: локомобиль, пилорама, горны, насосы. Письмо отправлю с плотниками, они уезжают сегодня. Остаётся 31 человек. Народ железный. С нами работают 7 плотников из колхоза. Особенно хорош старик Воронов. Времени свободного нет, лучше бы его и не было – сразу нападает тоска.

Миша, 10 августа 1949 г.

Сижу на высоком левом берегу, и пишу тебе письмо. Сейчас будет прощальный концерт. Предстоит прощальный ужин. Погода хорошая. Была строгая проверка остающихся. Меня оставили! Горжусь – значит нужен! Оставили Лену, Зину, Альку и Ростислава. Ближе всех мне, пожалуй, Серёжка. Приветище дяде Грише. Извини, что не в каждом письме передаю приветы всем Вашим. Когда пишу тебе письма, то всё отражается на моём лице, хоть не пиши в палатке. Ехидничают.

Миша, 11 августа 1949 г.

Посылаю письмо и букет с нашими ребятами. Встречай! Обязательно! У нас будет целых 5 дней! Продумай – как нам их лучше всего использовать. Сама обои не клей – будем всё делать вместе.

Миша, 12 августа 1949 г.

Почти все уехали. Грустить некогда, у механиков работы хватает. Остался Серёжка – это хорошо. Он видел больше меня и с ним интересно поговорить. Он сталкивался с колхозниками и с властями. Стало понятнее значение станции. Работаем на локомобиле. Плотина растёт на глазах. Светик, ты помнишь, мы организовали «Общество по осуществлению мечтаний» ООМ! У меня есть одна мечта, взбалмошная, но я буду счастлив, если она сбудется. У меня одно счастье – ты! До скорой встречи, после которой не будет разлук.

Света, 14 августа 1949 г.

9-го, в разгар моей мерехлюндии, приехали дядя Ильюша и Евгения Адольфовна, и всё вокруг закипело, забурлило. Сейчас в доме все бегают, суетятся, хохочут, вспоминают былые годы, спорят, в общем, весело живут. Какие они чудесные люди! Меня засыпали подарками и обновками. Это, конечно, здорово, что у меня теперь будет нормальное тёплое пальто, вместо облезлой шинелишки. Но, когда я сопровождала Е.А. по магазинам, я поймала себя на мысли, что я совершенно равнодушно взирала на то, как Е.А., с чисто ташкентской жадностью, скупала всё подряд: халаты, скатерти, туфли, кружева. Чтобы не быть в санатории «белой вороной» она везёт с собой восемь платьев и три пары туфель, а я подумала, что у Марусеньки только одно приличное платье, но она такая счастливая и красивая. Это один из пережитков, который мешает идти к коммунизму быстрее. Конечно, если есть возможности, то можно удовлетворять свои потребности, но ведь им нет конца. Когда об этом зашла речь, Ильюша расписал это примерно так. Коммунизм – это отречение от своих желаний. Коммунизм настанет тогда, когда Женя сознательно откажется носить свои бархатные платья и полюбит ситцевые, с удовольствием будет есть черный хлеб и ей никогда не захочется пирожных, и тем более мороженого, а Евка не будет покупать себе каждый месяц чулки, а будет их штопать, а наши академики откажутся от своих машин и т. д. Конечно, Ильюшенька шутил, но, в каждой шутке…

Да, с такими представлениями бороться за коммунизм просто смешно. Да и зачем? Вчера я до 4 часов ночи стирала, т.к. начала только в 11, когда все угомонились, а белья накопилось очень много. А утром Е.А. стала меня будить, ведь если она проснулась – всё вокруг должно вертеться, крутиться. Потом подошел Гришенька и говорит «бедная хамимурашка, будят её бедную спозаранку, вставай уж, посмотри какое солнышко!». Я что-то проворчала, а зачем мне хорошая погода. Гриша пошёл, напевая «Ах, зачем мне ясно солнышко, ленты, бархат и парча, если милого нет рядом» и они ещё долго обсуждали эту тему, пока Е.А. не вступилась за меня. О тебе они знают, я карточку показала. Нечаянно подслушала разговор между Ильёй и Гришей. Илья, с тревогой в голосе спрашивает: «Это что ещё за Миша? А? Ты что смотрел?». А Гриша сначала хохотал от всего сердца, но потом прочёл дифирамбы во славу твоей персоны и закончил словами: «Очень славный парнишка». Можешь задирать свой нос, только не очень, а то зазнаек не люблю.

Миша, 16 августа 1949 г.

Родная! Получил твоё двойное письмо 12-13-го и всё – всё понял.

Ты просишь простить, конечно, тем более и прощать собственно нечего. Два дня не писал, встречал вновь прибывших. Ядов передал твоё письмо и посылку. Читал у костра и ощутил такую тяжесть. Встал ещё до подъёма и перечитал твоё письмо и всё понял. Утро вечера мудренее. Неужели лучше, если бы я относился к тебе как Генка к Еве, или Шейнин к Татьяне? Заметь, наш коллектив, а он здоровый, считает наши отношения нормальными. Вот это барометр. И не волнуйся, в какие бы ты положения ни попадала, я всегда пойму тебя, помогу тебе. Целую! Твой Мишка.

Света, 16 августа 1949 г.

Любимый! У нас тут событий всяких! Ладухе необходимо ехать в Москву, по поводу своего распределения, так как её, вопреки закону, хотят отправить в Иркутск. Ну, они с Женей не растерялись и решили из деловой неприятной поездки устроить себе свадебное путешествие. Женя едет тоже. Молодцы они всё-таки. Ладушка сейчас просто чудная! Такая необыкновенно красивая. В трамвае к ней привязалась художница и умоляла Ладушку позировать ей Психею! (Гриша тут же уменьшил Психею до Психи), но поездка это сорвала. Я иду их проводить и отпущу письмо по дороге. Желаю тебе всего хорошего. Успехов в работе.

Миша, 17 августа 1949 г.

Получил твоё большое неформальное письмо от 14-го и прямо около локомобиля, где дежурил Володька Ядов, прочёл его прямо под дождём. Спасибо! Оно согрело меня. Потом было собрание механиков. Об ответственности и особенности нашего труда. Я там ввернул слово против мата. Всё бы хорошо, но начальник стройки Пасек сказал, что стройка к 25-ому не закончится. Скороходову дали бригаду и он уехал на трассу.

Я сейчас могу кричать и петь о нашей любви! Мы всегда будем вместе и пройдём рядом всю жизнь. Я не думаю, что я особенный, но разве плохо быть рядовым строителем коммунизма. И все эти мысли связаны с тобой. Поэт не напишет ничего без вдохновенья, ты даёшь мне творческие силы. И я тебе тоже хочу отдать всё, что смогу. Я хочу гордиться тобой. Какое громадное, светлое счастье знать, что ты любишь меня!

Света, 18 августа 1949 г.

Только собралась написать тебе большое письмо, как вдруг, в полном смысле слова – вдруг, неожиданный гость! Неожиданный, но желанный. Все дела летят – приехала Иклима! Ика! Я тебе про неё много рассказывала. На всех наших фотографиях она есть – такая симпатичная – наш Ашхабадский герой. Хорошо, что Иклима приехала, быстрее и незаметнее пролетят денёчки. Ничего не успела, но всё трынь-трава. Иклима ждёт, сейчас поведу её на Неву, а потом в Эрмитаж!

Миша, 18 августа 1949 г.

Утром отнёс письмо в Поток. Отправил письмо от 13-го – оно провалялось в ящике. Дорога в Поток вдоль реки Лидь. Пейзаж всё время меняется, то хвойный лес, то рожь с васильками, то опушка с весёлыми берёзками, а вокруг такая ширь, величие, покой! И ты всё время рядом со мной! После этого конфликта в письмах я люблю тебя ещё сильнее, я как будто бы ожил снова, чувствую радость жизни!

Света, 20 августа 1949 г.

Славный мой! Я так ждала и так боялась твоего ответа. Поймешь или не поймешь? И я ещё могла сомневаться? Вспоминаю – ведь у меня не письмо, а просто обрывки мыслей, недомолвки. Так трудно писать. Машенька меня всегда понимала, и ты понял всё верно. Ты мой умный и чуткий друг…

Миша, 20 августа 1949 г.

Ночью был аврал – долго шёл дождь, река вздулась, на перемычке с котлованом рыли траншею, и вода стала просачиваться через песок, а потом пошла всерьёз. Включили насосы, бросили добровольцев на засыпку. Меня Игорь Ландау – наш бригадир, не взял, т.к. в 6 утра мне надо было заступать на смену. Приехало пополнение. Теперь нас уже 300 человек, снова оживление. Получил твоё письмо от 18-го – оно такое хорошее, светлое – пусть так всегда будет. Хорошо, когда рядом хорошие, чуткие, прямые друзья. А у нас с партийным руководством слабовато. Хорошо, приехал Филиппов из Райкома (помнишь – безрукий). Надеюсь, он наведёт порядок, а то Фридлянд – наш начальник стройки, занял очень странную позицию – не мешать дуракам лбы расшибать. Ростислав теперь начальник смены, но ему надо бы сменить стиль руководства. В письме мало ласковых слов, но их много во мне, лучше я тебе скажу их при встрече.

Миша, 21 августа 1949 г.

Пасмурно, ветер продувает палатку, сыро, тоска. Я так часто пою, что какие-то девчонки меня приняли за настоящего певца, и мне приходится спасаться. Сегодня всю ночь дежурил около локомобиля. Звезды были такие, какие редко увидишь в этих широтах.

Милая, ты не очень-то захваливай меня, это приятно, но, смотри, зазнаюсь. Я хочу, чтобы, когда я вернусь, ты распланировала наше время. Управляй мною, ты скажешь – это не демократично, но я уверен, что ты это сделаешь лучше. Хорошо? А пою я много, потому что ты сказала, что ты со мной, когда я пою, а главное – никто не обрывает. Я уже одной ногой в Ленинграде, душой тоже, брожу с тобой по улицам. Ощутил борьбу человека с природой, о чём говорил дядя Гриша. Этакая речушка, а буянит, сопротивляется. И над головой бездна, тоже надо покорять! Как тянутся последние дни. А ведь потом начнется учёба и каждый день надо расставаться. Держись, любимая!

Света, 21 августа 1949 г.

Я уже надоела тебе своим нытьём. Нет, не такие письма должна была я писать тебе, да, видно, далеко мне до героя. Самая большая причина тоски – лето пролетело в трубу. Не окрепла, не отдохнула, не сделала ничего полезного, ничего не сшила, а, главное, – всё лето без тебя. Всё по чужой указке. Говорят, не поедешь на стройку, не еду, говорят, – надо в дом отдыха, еду. А ведь кто лучше меня знает, что для меня лучше. Теперь что говорить об этом. Время ушло. Я всё хотела написать, да не решилась, чтобы ты писал письма, когда есть желание и возможность, иначе это становится обязаловкой, а что может быть хуже. Хотела написать, но не решилась – слишком много для меня значат твои письма. А их давно нет – целых 4 года! Сейчас ко мне придут Иклима, Бетти и Зойка Шейнберг и таким разношерстным составом мы поедем в Петергоф. Беда в том, что меня сильно продуло на Исакии, всю левую часть тела пронизывает острая боль. На днях, приходила ко мне Зойка Ш., и у нас был очень неприятный разговор. Она спросила, почему она так трудно сходится с людьми. Я ей прямо сказала, что она считает себя выше большинства людей по уровню развития, а люди очень чутки к зазнайству и плохо переносят подобный «аристократизм». Потом она стала уверять, что стройки – это вредительство. Представляешь? Звонок. Пришли Ика с Бетти.

(вечернее продолжение письма)

Поездка расстроилась. Маруся сунула мне градусник – 38,5. На это я, может быть, и внимания не обратила, но у Иклимы заболела мама и она не огорчилась, так как ей не хотелось оставлять маму одну. Впереди целый день. Мишук, а в Эрмитаже открылась новая выставка «Голландская живопись», есть чудесные картины. Сходим?

Гриша в своём репертуаре. Заметив, что я приуныла, начал меня разыгрывать. Заявил: «Вот Мишка приедет, я всё расскажу», – «Интересно, что ты ему будешь сплетничать?», – «Я ведь всё видел из Лесного (место работы Гриши), как ты на Исаакие с кем-то обнималась!», – «Что?», – «Да, да. Смотрю – знакомая фигура. Нос издалека я не разглядел, слишком маленький, но губы-то я узнал! Ба! Да это, Светка! Вот Мишка приедет, всё расскажу», – «Не поверит», – «А я так расскажу, что поверит», – Я хохочу, но начинаю сдаваться. – «Или пол-литра, или Мишка», «Умру, но пол-литра не принесу», – «А, так и скажем, что она, Миша, вашу любовь за пол-литра променяла». Хохочем, добился своего.

Ты знаешь, я тоже люблю вереск. В «Собаке Баскервилей» так образно описаны «вересковые пустоши», это выражение на меня как-то магически действует. Жизнь моя! Я надеюсь, что из нашего чувства вырастет что-то хорошее, красивое, крепкое. Целую твою умную головку, милые глаза и ямочку!

Света, 22 августа 1949 г.

У нас, а значит и у вас, льют бесконечные дожди. Я-то дома, а вы работаете и от этой мысли мне так тяжело. Это тяжёлое пятно, которое мне не смыть за всю жизнь. Говорить об этом не будем. Табу. Вопросов не задаю, жду тебя, а не письма. Скорее бы! Целую! Светка.

Миша, 23 августа 1949 г.

Светушка, дорогая! Серёжу вызвали из дома телеграммой, он уезжает, и я решил воспользоваться этой надежной оказией. Основное содержание этого письма тебя не обрадует, но ты не грусти. Отъезд откладывается на неопределенное время. Дело в том, что воду должны были пустить 18, а до сих пор не пустили. Пассек хотел наметить отъезд на 5-ое, Совет воспротивился, и решили, кровь из носа, но 31-го уехать. Бригада Этина работала в ночь. Работаем по 14 часов в сутки, но техника всё время подводит. У меня было несколько тяжелых дней, но, когда я твёрдо решил – остаюсь, стало сразу легче. Ландау и Соколов ярятся по пустякам. Атмосфера напряженная. 25-го поедут одиночки. Я, скорее всего, поеду 27-го. Буду телеграфировать тебе с дороги. Я бы тебе много написал, но Серёга висит над душой. Кончаю. Детали тебе расскажет Серёга. Светушка, милая, люблю! Мишка. Не скучай!

Света, 23 августа 1949 г.

Звонила в комитет, там говорят – позвоните, значит 25-го вы ещё не выедете. Это плохо. Приехала к твоей маме, а она затеяла генеральную уборку. При каких других обстоятельствах она не дала бы мне убираться, а тут под шумок, я подвизалась в помощники и, по-моему, кстати. Потом я чуть не сверзилась с 3 этажа из твоего окна, когда его мыла. Потом мы пили чай с вареньем! Что? Завидно? Мама рассказывала мне всякие смешные истории, но самое большое веселье было, когда в 12.30 я оказалась на автобусной остановке. А в кармане оказалось всего лишь 15 копеек. А тут стал накрапывать препротивный дождь, т.ч. веселья поубавилось. А сегодня я пребываю в тоске, т.к. уезжает Иклима, а я не знаю её адреса, а мне так хотелось послать что-нибудь маме, и Ика не идёт… Мама, конечно, не ждёт ничего, но тем более хочется её чем-нибудь порадовать. Я даже поезда не знаю, каким Ика уезжает. Я всё-таки заболела. Когда мы врозь, из меня как будто бы что-то вынули, да не что-то, а смысл жизни. Звонил сегодня Ким и от имени всех ижорцев приглашал на встречу. Собираются они на Геслеровском, в общежитии планового института. Марусенька говорит, что надо сходить, а то обижу, но я не пойду.

Света, 25 августа 1949 г.

Мишенька! У тебя чемоданное настроение и поэтому не пишется? 4 дня нет писем. Но я уже жду не писем, а тебя.

Сегодня у меня был день визитов. Визиты – это зло. Помнишь графиню Римскую-Корсакову, которая в день сделала 60 визитов. Сначала пришла Лена, ижорская соседка. Я прямо не знала – куда её посадить, о чём говорить. Только ушла Лена – пришёл Севка. Ничтожный он человечек. Теперь понятно, откуда у Зойки представления о том, что ГЭС – вредительство. Следующий гость был желанный – Серёжка Скороходов. Во-первых, весточка от тебя, во-вторых, весть о ГЭС, в-третьих, просто-напросто удивительно интересный и умный собеседник. Серёга сидел у меня с 4 до 10 часов. Спохватился он поздно, ведь ему ещё два визита необходимо было сделать. А я вспомнила, что даже не обедали. Разговор наш всё время прерывался звонками по телефону и в дверь. Звонили: Майка, Зойка (как чувствовала, что здесь Серёжа), опять Севка – в Институте им сказали, что в сентябре они поедут снова на ГЭС. Но последний звонок был самый неожиданный и самый плохой из всех возможных – его величество Фёдор Гуляев! Сначала я надеялась, что присутствие Серёги его выпроводит, но не тут-то было. Пришлось Серёгу отпустить, что маяться вдвоём. Федька совсем обнаглел. Разговор перескажу потом. Выкатился он в 12 часов, а я, забыв об обеде, бухнулась и сразу уснула. Теперь уже, действительно, до скорой встречи.

Глава 3.4. Замужество. Последние годы учебы

В первых числах сентября в Большой Химической аудитории было общефакультетское собрание, на котором подводили итоги строительства. И когда в конце все встали и мощным хором грянули «Марш строителей» и «Марш демократической молодежи» – мурашки по телу от восторга! Потом был концерт самодеятельности строителей. Михаил и Алик Гинзбург спели «Горит свечи огарочек» – очень хорошо спели, на два голоса!

Спустя 30 лет, несколько участников строек, посетили места строительства Медведковской и Михалевской ГЭС. Станций не существовало. Они проработали несколько лет, выполнили свою миссию – дали электричество для отдаленных районов в самые тяжелые послевоенные годы. Довольно скоро эти малопроизводительные ГЭС были заменены современными мощными электростанциями. Но героический труд студенческих строительных отрядов на том этапе жизни страны, был необходим. А с другой стороны был школой жизни для ребят.

Началась напряженная факультетская жизнь. Когда пришла на лабораторные занятия по органической химии, то выяснилось, что занятия у нас будет вести Ида Марковна Стройман, с которой мы так подружились в Ижорах, наши дружеские, тёплые отношения продлились всю жизнь.

К тому времени в семье Белецких появился новый человек – Шурочка, домработница, очень тихая, милая, работящая девушка из деревни. Она скоро стала членом семьи, взяв на себя все домашние хлопоты, чем существенно облегчила жизнь нашей работающей и учащейся братии. Елизавета Семёновна обучала Шурочку всяким тонкостям ведения хозяйства и кулинарии. На очередном домашнем празднике Шурочка вынесла к столу огромное блюдо с маленькими, с пальчик, жареными пирожками с мясом, которые просто таяли во рту, и моментально исчезали, став фирменным блюдом всех наших посиделок. Она прожила в семье 20 лет. Когда квартиру на Большом разменивали, Шурочке выделили однокомнатную квартиру,

Всё что известно – она удачно вышла замуж.

У Ладушки и Жени в январе родился первенец – сын Сашенька. Всё большое семейство было радостно возбуждено этим событием. Помню, собрались по случаю рождения у Белецких. Выпустили большую и очень смешную газету. Сашенька рос таким очаровательным малышом – как с рекламы детского питания.

На моём дне рождения Миша предложил мне пожениться и переехать к нему. Честно сказать – мне так хорошо было жить с Белецкими, мне так импонировала атмосфера, царящая в доме, что фундаментально менять что-то мне не очень хотелось. По моим планам предполагалось, что я сначала кончаю учёбу, устраиваюсь на работу, и после этого выхожу замуж. Но точно так же, как моим юношеским планам, увы, не суждено было осуществиться, так и эти планы не были выполнены. Где-то в 6-ом или 7-ом классе я составила себе план: научиться плавать, играть в шахматы, кататься на коньках, лыжах, велосипеде, изучить английский и немецкий языки.

Говорят – хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Бог, наверное, очень смеялся. Моя инертность, непоследовательность и вопиющая «неспортивность», которая усилилась после бесконечных болезней, – вот основные причины того, что я так и не выполнила свой план. Единственное, чему я научилось, да и то на самом любительском уровне – играть в шахматы. Была чемпионом нашей квартиры.

К концу 3 курса предстояло распределение по специальностям. Я выбрала органику. Миша – весьма модную тогда – радио-химию.

Через несколько дней Миша пришёл ко мне с Димой Авдеевым, который только что женился на Ипатьевой – племяннице репрессированного профессора. Его немедленно выставили со спецкафедры. Диме пришлось перейти на другую кафедру, потерять год, заново делать диплом. Как объяснил Дима, если мы решили жениться, то надо это делать сейчас, иначе нас ждут всякие осложнения. Под давлением этих убедительных аргументов мы пошли в ЗАГС Петроградского района и нас записали на 2 мая. Утром, никому ничего не сказав, мы отправились в ЗАГС. По дороге мы встретили Женю, Ладушкиного мужа, и на его удивлённый вопрос, куда это мы в такую рань отправились, сказали, что идём расписываться. Когда пришли в ЗАГС, то выяснилось, что дверь «Отдела регистрации браков» закрыта, вдруг отрылась дверь «Отдела регистрации смертей», оттуда выползла старушка, которая сказала: «Заходите», «А мы не к Вам», «А сегодня я одна за всех». Мы посмотрели друг на друга, и смело пошли в отдел смертей, хотя, скажу честно, сердце сжалось. Когда мы вернулись домой, нас ждал сюрприз. Женька рассказал о наших планах, и пока мы отсутствовали, для нас организовали праздничный стол и даже выпустили юмористическую газету. Помню, там был изображён Мишка с чемоданом на плече и со мной под мышкой бежит к трамваю №3, ну и всякие смешные эпизоды из нашей жизни.

В разгар застолья раздался звонок в дверь. Открываем, а там Федя Гуляев с огромным букетом цветов и тортом. Всё стало ясно – Федя пришёл делать предложение. Марусенька сразу нашла выход из создавшегося положения и радостно воскликнула: «Феденька, как вы вовремя, сейчас Миша и Света расписались, и мы празднуем это событие. Федя моментально переориентировался, преподнёс букет, поздравил нас.

Мой «свадебный наряд» был мало похож на платье современной невесты. Из остатков моего платья с выпускного вечера, которое было сшито из списанного парашюта, я сделала юбку, а кофта была сшита из трусов, которые мне презентовал Ильюша, а ему они достались из американской помощи – такие белые, шелковые, в мелкую сеточку трикотажные трусы. Никто никогда не догадался из чего моя кофта. Кольца тогда не носили.

В этот день наша группа собиралась на вечеринку по случаю первомайского праздника. Когда мы появились, кто-то сказал: «А Светка, как невеста, вся в белом», мы с Мишкой рассмеялись и признались, что мы только что расписались, и как-то само собой вечеринка превратилась в нашу свадьбу. Через несколько дней однокурсники преподнесли нам чудесный столовый немецкий сервиз. Это позаботилась Зоя Шейнберг, хотя Мишу она недолюбливала, и была уверена, что он не достоин меня. Кто-то удивился, как это мы не побоялись жениться в мае – плохая примета. А Ростислав с горечью сказал, что всё кончено, Светлана бросит учёбу, а жаль.

Мишу, действительно, сразу выставили со спецкафедры и он выбрал электрохимию.

Ева и Гена перевелись из ТАШМИ в Ленинградский Мед. Институт и сняли комнату прямо в самом центре города – на Невском пр. в доме №3. У них устраивались студенческие сабантуи. Иногда мы с Мишей забегали к ним. Однако медики заняты ещё больше, чем химики. Чаще стали приезжать дядя Ильюша и Евгения Адольфовна.

К сожалению, весь третий курс для меня прошёл под знаком ангин, которые раз от разу протекали всё тяжелее и тяжелее. По несколько дней держалась высокая температура. К тому же с неотвратимой регулярностью повторялись жесточайшие приступы мигрени, сопровождающиеся изматывающими рвотами.

Летом повторилась история 1949 года – ребята отправились на строительство очередной ГЭС, на сей раз Михалёвской, а меня опять не взяли. И в Чарджоу я опять не поехала. Девочки мои прислали весьма эмоциональную телеграмму, смысл которой: приезжай немедленно, иначе убьём! Это, конечно, в Женькином стиле, но телеграмма попала в руки дяде Ильюше, подобного юмора он не понял, мои попытки объяснить ему, что это вполне мирные существа, успеха не имели. «Это просто бандитки какие-то!» – заявил Илья.

Из письма к Мише от 9 августа 1950 г.

«Меня не взяли! Это всегда новая и никогда не позабываемая боль, обида и унижение. По складу своего характера я рождена для этого, раньше я всегда была в первых рядах – и на строительстве канала, потом в совхозе, в колхозе на хлопке, на всех воскресниках! А теперь, по какому-то злому стечению обстоятельств, я не там, не с вами и не с тобой. Даже если я потом попаду куда-нибудь, то я всё равно до смерти не забуду, что дважды не была там, где должна была быть в первых рядах. Ведь в 6-ом классе, когда на уроке физики измеряли становую силу, я была вторая «по силе», после Мишки Рухалиса. Свою слабость я впервые почувствовала после того как переболела одновременно малярией и гепатитом. В Чарджоу один Вовка знает, как я пыталась справиться с этим, какую гимнастику делала, водой холодной обливалась, но кроме утомления ничего не чувствовала. А сколько я выпила рыбьего жира и съела всяких витаминов! Состояние сейчас у меня отвратительное и физически, и морально».

Как год назад мы ежедневно писали друг другу нежные, полные любви письма. Но, не успела я проводить Мишу, как заболела какой-то странной болезнью: высокая температура, рвота, боли в животе. В это время, гостившие в Ленинграде Киссины, зашли к нам и застали меня в весьма печальном состоянии. Илья очень расстроился. Мишина мама весь день на работе. Было решено, что я перееду к Белецким, там я буду под присмотром Елизаветы Семёновны и пройду обследование.

Из письма к Мише от 12 августа 1950 г.

Алик Гинзбург перевёз меня к Белецким. Я была счастлива вернуться к ним. Гришенька и Марусенька вернулись из отпуска и просто заражали всех своей бодростью и весельем. Маруся со мной как родная любящая мать, а бабуля хлопочет вокруг меня, все так тепло, так человечно относятся ко мне, что мне хочется и смеяться и плакать одновременно. Вчера приходили Ниночка со всем семейством и тётя Соня. Много шутили, смеялись – эта неповторимая белецкинская атмосфера. Для полного счастья не хватает только тебя рядом. За меня взялись всерьёз. Всю обстукали, обмяли. Хочешь, посмешу. Когда Алик привёз меня, Марусенька была во дворе и разговаривала с дворничихой. Фрося увидела и говорит: «А вот Светлана с мужем к вам приехали». Так что вечером Гриша уже сочинил для тебя телеграмму: «Светлана в опасности. Горизонте Алик» и всё в таком же духе. Сейчас Гриша работает над докторской. Работает даже по воскресеньям. Он так загорел, что мы его прозвали «Поль Робсон»

Я снова здесь, в моей девичьей спальне.
И вновь я жду, и вновь одна.
Вернись скорей мой ненаглядный, дальний.
Пусть прочь летит моя сиделка тишина.

Из письма к Мише от 18 августа 1950 г.

Сначала решили, что у меня аппендицит, даже назначили время операции, но потом выяснилось, что у меня палочки Крузе Зона, которые Гриша немедленно окрестил палочки Робинзона Круза и предложил от всего семейства сдать мой анализ и всем дружно отдохнуть. Предлагает тебе письмо по прочтении сжечь, переворачивать щипчиками. И всё в таком роде.

Я нахожусь в Боткинских бараках. Под одной крышей около 30 человек. Лечить – не лечат. Ждут трёх положительных результатов анализов. Но температура упорно держится. Худо то, что в больницу ничего нельзя брать – ни книги, ни рукоделие. Писем от меня не будет, а от вас, с воли, можно!

Из письма к Мише от 20 августа 1950 г.

Спасает то, что много хороших людей на свете. Столько вокруг горя, болезней, тоски, слёз, неподдельной тревоги, что мне не до моих маленьких горестей. Много подшефных, ведь я чувствую себя гораздо лучше, чем остальные. В футляре от зубной щетки я тайком протащила вязальный крючок и катушку ниток. Вяжу кружева. Выпустили газету юмористическую. Приходят читать врачи из соседних бараков. Смеются.

К сентябрю ребята вернулись со стройки, я вышла из больницы, начались будни.

Жили мы с Мишей в маленькой шестиметровой комнатке. Стояли два школьных письменных столика, этажерка с книгами и солдатская железная кровать, в которую Миша вставил большой лист фанеры. На ночь фанера выдвигалась и ставилась на стулья, таким образом, кровать расширялась на полметра и мы прекрасно спали на ней. В комнате было узкое окно, выходившее на запад. В 50-ом году между домом на Московском проспекте и заливом не было ни одного дома. Перед окном зеленые поля, две железные дороги – Варшавская (её вскоре сняли) и Балтийская, по которым туда-сюда мелькали электрички, а в хороший день был виден залив. На всю жизнь запомнился момент. Весна. Я помыла окно, сижу на подоконнике, Миша сидит рядом, обняв меня, вдали шумит электричка, аромат свежей весенней травки с полей, солнышко заходит за горизонт. А мы такие счастливые, впереди вся жизнь полная любви и радости.

Мой Ангел-хранитель позаботился обо мне. Сначала в Ижорах произошло моё знакомство с Идой Марковной, а когда начались занятия на 4 курсе, я записалась к Татьяне Всеволодовне Низовкиной, в лаборатории которой Идочка работала ассистентом. Для курсовой работы Т.В. поручила мне для начала собрать материалы по хроматографическому анализу. Сейчас трудно представить, но в 50-ом году об этом методе в лекциях не рассказывали, никаких хроматографов не было даже в проекте. Когда я собрала имеющийся материал, и поняла в чём суть этого метода, я стала его активной пропагандисткой. Я сделала доклад о гениальном российском химике Михаиле Цвете, авторе этого оригинального метода. Хроматография примирила меня с химией. Представляете, когда для разделения сложной химической смеси соединений не надо производить множества последовательных химических операций, как это делается в аналитической химии, а, используя их физическое свойство – различную сорбционную способность веществ – смесь пропускается через сорбент, и на выходе получаются разделенные, чистые компоненты. Как всё гениальное, метод прост и эффективен. Уже в начале 50-х годов стали появляться сотни работ по хроматографии, открывались специальные КБ по конструированию хроматографов. Но в моей дипломной работе наше первое хроматографическое разделение было произведено весьма примитивным образом: смесь, синтезированных нами веществ, пропускалась через длинную стеклянную колонку, набитую приготовленным сорбентом, промывалась различными растворителями и на выходе отбиралась серия фракций, которые анализировались.

Работа очень увлекла меня. Сама Татьяна Всеволодовна с нетерпением ждала результатов каждого опыта. Единственным препятствием в нашей работе были бесконечные мои болезни, которые продолжались с нарастающей силой.

Начались бесконечные хождения по врачам и, просто смешно, врач Университетской поликлиники говорит: «Немедленно вырезать гланды», участковый врач: «Ни в коем случае – природа их создала не зря, и они очень нужны». Замкнутый круг. Однажды ко мне подошёл Зоня Ратнер, очень деликатный, скромный, симпатичный мальчик из нашей группы и сказал, что его дядя один из лучших специалистов отоларингологов, работает в специальной клинике, и что, если я захочу, он может устроить мне консультацию. Так и сделали. Профессор сказал – вырезать немедленно, но нужно направление и предупредил, что есть очередь. А на носу экзамены!

И тут мой Ангел-хранитель опять позаботился обо мне.

Как-то мы пошли с Мишей на встречу выпускников его школы. Из его класса были только мы и чета Воловиков – Виктор и Гера, которые учились в Педиатрическом Институте. Мы вчетвером очень мило провели время, стали, как говорится, «дружить домами». Узнав о моей проблеме, Виктор сразу предложил выход: он достанет направление на моё имя, как для студентки педиатрического института, а они имеют право на операцию без очереди. Так и сделали. Я поехала к Виктору в институт. Он в это время дежурил в родовом отделении, дал мне белый халат, сказал подежурить около роженицы и убежал за справкой. А роженицу, оказывается, привезли из другого роддома, у неё двойня и какие-то осложнения. Она не могла ни спать, ни есть – сразу рвота. Вокруг собрался консилиум врачей, долго обсуждали что-то, ушли. А бедная женщина лежит, не жива, не мертва, бледная, худая, напуганная. Мне стало так её безумно жаль. Присела, стала разговаривать. Она работает на стройке, живёт в общежитии. Отец детей, как узнал, что будет двойня – слинял. Я стала ей рассказывать разные истории, об Ире-Мине, как хорошо, когда сразу растут две сестры, как они помогают друг другу всю жизнь, Что её рвота – это просто нервное и часто бывает. Даже сочинила, что точно такая история была с моей сестрой, и всё прекрасно прошло. Мы с ней так разговорились, что она ухватилась за мою руку и умоляла, чтобы я была рядом, когда она будет рожать. Принесли обед. Я покормила её с ложечки, продолжая всё время что-то говорить, Даже какие-то смешные анекдоты ей рассказывала. Она стала улыбаться! И что самое удивительное – её не вырвало, и через некоторое время она уснула, держась за мою руку. Вернулся Виктор со справкой, а я боюсь вынуть свою руку и разбудить её. Потом я позвонила и узнала, что роды прошли нормально.

Так я попала к знаменитому доктору Ратнеру. Операция прошла успешно. Стоящим вокруг студентам профессор объяснял: «К сожалению, нет нужного новокаина и мы используем дикаин (кажется так), посмотрите на эти гланды – такие маленькие и очень гаденькие», говорит что-то по латыни, потом спохватывается – «У нас ведь тут будущий медик!». Этот дикаин совсем не обезболил, я всё чувствовала, рядом вырезали гланды здоровому мужику и он неприлично орал.

Марусенька передала мне особый коктейль из гоголь-моголя и мороженого, что скрасило мою печальную участь. Дня три глотать было больно, потом всё зажило. И что главное – с тех пор прошло более 60 лет, а у меня НИ РАЗУ больше не было ангин. Это такое же чудо, как то, что после переезда из Ташкента в Чарджоу у меня не было приступов малярии.

Но, пока я лежала в больнице – я пропустила практику. Некоторые вместо практики мыли окна на Химфаке. Но, наш замдекана – Борис Григорьевич Гаврилов (Б.Г.) – гроза всех студентов, почему-то ни за что не захотел засчитать мне практику и сказал, что я должна буду пройти практику со следующим курсом и тогда буду допущена к диплому. Таким образом, я потеряла год, который у меня был в запасе, ведь я пошла сразу во второй класс.

В это лето наши мальчики проходили военную подготовку в лагерях. А мне на август дали путёвку в Зеленогорский дом отдыха. Была удивительно тёплая осень. Я купалась в заливе и впервые в жизни загорела. Когда я приехала из Чарджоу в 1947 году, все удивлялись, что я такая бледная из Туркмении. Я впервые за многие годы чувствовала себя окрепшей и отдохнувшей.

За неделю до занятий ко мне в дом отдыха нагрянула большая команда – человек 15. На пляже мы пели, и у нас так хорошо получалось, что мы решили устроить концерт самодеятельности. Прорепетировали и выступили. Пели на бис!. Мальчики своими басами начинали «Во ку», а мы подхватывали «Во кузнице». Пели очень трогательно «То не ветер ветку клонит», «Тонкую рябину», а потом «Марш строителей». Ребятам разрешили переночевать в комнате отдыха, и наше веселье продлилось ещё на один день. Это были очень счастливые, незабываемые денечки.

В мае 1952 г. у Ладушки родилась дочь – Оленька. Как всегда летом приезжали Илья и Женя из Ташкента. Все собирались на даче у Белецких, которую снимали в то лето в Мельничном Ручье. Однажды Гриша собрал большую команду и повел нас в поход – на усадьбу Щеглова. Довольно далеко. Полюбовались на усадьбу, устроили пикник – съели прихваченные с собою продукты. На обратном пути попали под сильную грозу. Прятались в каком-то заброшенном сарае. Гриша нацепил мою кофточку и повязал пиратскую повязку – сейчас так многие носят, кажется, это называется бандана. Когда наша шумная весёлая компания шла по посёлку, на нас с удивлением оглядывались.

Мои однокурсники окончили институт в 1952 году. Выпускной вечер справляли в Доме Учёных на Дворцовой набережной. Там прекрасные интерьеры, и профессор Долгов в своей поздравительной речи не удержался и сказал: «Посмотрите только, какая великолепная резня по дереву!».

А Щукарев, верный себе, сказал: «Великий и могучий русский язык: тело-телеса, колба-колбаса. Так выпьем за нашего дорогого декана, товарища Колбина!» Колбин – всеми нелюбимый – холодный, мрачный и несправедливый.

Однокурсники удивленно спрашивали, почему мне не выдали диплом? Многие не знали, что я остаюсь ещё на год.

Миша после окончания получил распределение на завод «Электросила», его направили в гальванический цех технологом.

Я окончила институт в 1953 году. Дядя Ильюша подарил нам с Мишей две путёвки на Кавказ: Гагры, Ахали-Афон, Сухуми. Это был царский подарок! Мы впервые поехали к морю! В первый же день мы по неопытности сильно обгорели. Ох уж эти экзотические южные красоты! Я готова была целый день «плавать» вдоль берега. Нас возили на экскурсии, отлично кормили, да ещё и развлекали. Экскурсоводом нашей группы была красавица Нино. Когда мы приехали в Гагры, местный экскурсовод пропел дифирамбы в честь Нино, сказав, что в мире было три красавицы: Нино Чавчавадзе – жена Грибоедова, Нино (забыла фамилию этой знаменитой тогда актрисы) и наша Нино. Вечером после ужина все собрались в зале. Нино предложила устроить конкурс песни. Первыми пели мы, конечно, «Катюшу». Затем пели ребята из Киева «Ой, не ходи Грицю, тай на вечерницу», а потом несколько грузинских ребят, впервые встретившихся в этом зале, запели грузинскую песню, и сразу на несколько голосов. Это было так незнакомо и прекрасно! Я на всю жизнь влюбилась в грузинское пение.

Народные песни, да если в хорошем исполнении – что может быть прекрасней! Как мне жаль современную молодёжь, которая знает десятки иностранных групп, подчас не понимая смысла того, о чём поют, а своё, родное, кровное они даже не слышали. На ТВ целенаправленно, уничтожается народная культура. Единственная передача, в которой можно было услышать настоящую русскую песню – «Играй гармонь» Геннадия Заволокина – загнана на 7 утра в воскресенье, когда работающий человек должен отоспаться. Кадышева превратилась в какую-то противоестественную куклу, без рода, без племени. Бабкина вообще превращает песни в эстрадное шоу. И никто не удивляется – как и почему в России невозможно услышать русскую песню? Раньше, ежедневно по радио в великолепном исполнении Максима Дормидонтовича Михайлова, Ивана Козловского, Руслановой, Надежды Обуховой, Людмилы Зыкиной, Максаковой, всеми любимого Лемешева и многих других можно было услышать множество прекрасных русских песен. С этим невозможно смириться, душа моя протестует.

Глава 3.5. Молодой специалист

Весной 1953 года я защитила диплом. Сначала декан Колбин стремился отправить меня на рыбозавод в Клайпеду. Аргумент, что мой муж работает в Ленинграде, на него не действовал. Я написала в Клайпеду, получила отказ и устроилась на работу в Институт жиров, где проходила практику и где у меня уже появились знакомые и друзья.

Осенью я пришла на работу, но, как положено, надо было поехать в колхоз на картошку. В октябре собралась бригада человек 10, и мы отправились в поселок Велье, Тихвинского района, совсем рядом с тем местом, где наши ребята строили ГЭС. Я впервые попала в деревню. Сказать честно, впечатление у меня сложилось очень тяжелое. В деревне обитали, в основном, пожилые люди, инвалиды войны и дети. После войны прошло 9 лет. Домики – либо чудом уцелевшие в пожаре войны, либо наспех построенные в тяжелые послевоенные годы, лишь бы иметь крышу над головой, имели убогий вид.

«Россия, нищая Россия, мне избы серые твои, твои мне песни ветровые – что слёзы первые любви». Стихам Блока 50 лет, а, кажется, что со времён Радищева и Блока мало что изменилось. Председателем был одноногий инвалид войны, болезненный и усталый. Нам в помощь выделили мальчонку лет 15 и телегу с лошадью. Поселили нас к пожилой женщине, сын и муж которой погибли на войне. Дома она старалась соблюсти относительный порядок, но, как только переступаешь за порог – непролазная грязь. В первый день нас отправили чистить коровник. Помню, открыла я дверь, сделала шаг и провалилась. Меня вытащили, но сапог остался в навозе. Вывезли мы тогда несколько тачек навоза. Потом копали картошку. Осенняя, дождливая погода способствовала тоскливому настроению. Но мы были молоды, и не унывали. Вечером собирались в избе, развешивали на просушку свою одежонку, и готовили себе какое-нибудь новое блюдо из картошки в русской печке – это было очень вкусно. Мужчины играли в карты, а мы натирали картофель и делали из него крахмал, который тогда был дефицитом. Пели песни, много смеялись. Месяц промелькнул незаметно.

Через месяц вернулись в институт, и меня направили в «Исследовательский отдел». При первой беседе с шефом, на его вопрос о теме диплома, я не удержалась и стала рассказывать о преимуществах хроматографического метода. Он сказал: «Вот и соберите материалы по анализу жиров этим методом».

Моим рабочим местом стала Публичная библиотека.

Скоро выяснилось, что я беременна. Оказывается, когда я приезжала к Белецким попрощаться пред поездкой в колхоз, дядя Гриша удивленно сказал Марусеньке, а почему она едет, ведь она беременная. Он умел определять по глазам!

С этого момента я каждую свободную минутку занималась приготовлением приданного. Всё, что нужно для малышки, сшила своими руками, даже одеяльце я простегала. Говорят, это плохо, но у меня не было другого выхода. Мы долго жили на одну Мишину стипендию, потом на его зарплату и мою стипендию, считая каждую копеечку. Гардероб мой был скуден, и все же мне приходилось пару раз ходить на барахолку, чтобы продать что-то, так как иногда не было денег на хлеб. Да и кто бы собрал «приданное», пока я в больнице? Купить что-нибудь было сложно. Нет, я не могла пустить на самотёк такое важное дело. Надо было всё предусмотреть.

На первом этапе беременности всё протекало в пределах нормы, но с каждым днём мне становилось всё хуже и хуже. Резко повысилось давление, сильно отекли ноги, появилась грыжа, начался сильный токсикоз. Помню, я ходила с палочкой. Глядя на моё состояние, в Профкоме дали путёвку в санаторий «Мать и дитя», который находился на Крестовском. Это было спасение, так как ходила я уже с большим трудом. Жаль, что побыть в санатории мне удалось всего лишь 5 дней, так что полагающийся мне декретный отпуск я не использовала. Накануне был осмотр профессора, и он мне сказал: «У вас ножное прилежание плода – это очень опасно, постарайтесь попасть к нам». Совершенно неожиданно, на следующий день, за месяц до предполагаемого срока, начались роды. Меня отвезли в 1-ый Мед. Институт, Роддом им. Эрисмана. Длились роды около 24 часов. Профессор, который смотрел меня накануне, сказал, что – это чудо – ребенок в полном порядке, что при таких родах редко бывает. Все 20 часов около меня дежурила акушерка, благодаря заботе которой всё прошло благополучно. В полубессознательном состоянии меня отвезли в другое отделение, я даже имя её не успела спросить и не поблагодарила. До сих пор это мучает меня. Если бы не она, я осталась бы с грыжей на всю оставшуюся жизнь, а Алёнушка с вывихнутой ножкой. Как много неоплаченных долгов накапливается у нас за жизнь.

Родила я 10 июня, в 7 часов вечера. Нянечка дала мне письмо и шоколадку: «Муж передал». Читаю, а записка от Альки Гинзбурга. О том, что я родила, Миша узнал от Алика. Он с трудом смирился с тем, что Алька первый поздравил меня, да ещё назвался моим мужем.

Три дня ко мне не приносили доченьку, что привело к тяжелейшему маститу. На второй день ко мне в палату пришла Ева – оказывается, она 8 июня тоже родила дочку – Татьяну. Так наши судьбы ещё раз перекрестились. Почти месяц я пролежала в больнице. А потом мне достали новую путёвку в санаторий «Мать и дитя», ведь я не использовала «дородовую», что позволило мне хоть немножко окрепнуть.

В санатории всё было прекрасно. Нас отлично кормили, развлекали. К нам приезжали известные композиторы, певцы, юмористы. Запомнился чудесный концерт Яна Френкеля. Он с большим юмором рассказывал о своей жизни, Пел, а мы все подпевали. Единственный минус – детей нам приносили только кормить, а мне так хотелось быть с доченькой, росла тревога за неё. Особенно, когда из детской раздавался плач, все мамочки переживали, были уверены, что это именно её ребенок плачет, а я даже не знала голоса своей девочки.

Когда я вернулась домой, там меня ждала бабуля Рая. Я уже писала о том, как она помогла мне. Но представьте себе – коммунальная квартира, каждую ночь в общем коридоре ставится раскладушку для бабули. На маленькой кухне толкутся четыре женщины. По всей квартире развешены пелёнки. К счастью, соседи были хорошие, ни слова упрёка не сказали.

Неожиданно приехал Мишин отец – Иван Иванович Зеленский. Увидев, как мы живём, он подарил нам огромную белую коляску. Она заняла пол коридора, но использовать её было сложно, т.к. лифта не было, а вытащить эту громаду и Алёнушку мне было не под силу. Гуляли всего несколько раз в выходной, когда Миша мог помочь.

Сидела я как-то на скамеечке с Алёнушкой, к нам подсела женщина с девочкой. Познакомились. Звали её Анна Карелина, а девочка тоже Алёнушка. Разговорились. Оказывается, она приехала из Владивостока.

У неё уже было 6 родов, но все дети погибли при родах, или через несколько дней после рождения. Когда её обследовали, то выяснилось, что у неё отрицательный резус-фактор крови. Я впервые слышала об этом явлении. Она рассказала, что в нашем Педиатрическом институте второй год ведутся работы по сохранению детей, рожденных от родителей с разным резусом. Вот Катюша и приехала, с надеждой сохранить ребенка. Сразу после родов её Алёнушке сделали переливание крови. Они находились в роддоме 7 месяцев, а сейчас она снимает квартиру и регулярно возит дочь на обследование. Я слушала эту историю как сказку. Тогда мало кто знал об отрицательном резусе. Это объясняло многие факты, известные из истории, когда у некоторых родителей, даже царских особ, умирали все рождавшиеся дети. Каково же было моё изумление, когда 20 лет спустя моей Алёнушке сделали анализ крови, и выяснилось, что у неё отрицательный резус-фактор, унаследованный ею, как выяснилось, от Михаила. Это объяснило тяжелейший токсикоз моей беременности. Спасло то, что это были первые роды. То, что Алёнушка осталось жива – двойное чудо.

Как только я пошла на работу, у меня исчезло молоко. К счастью, бабуля имела огромный опыт по детскому питанию и фактически выкормила доченьку. Когда Алёнушке исполнилось полгода, Бабуля сказала, что ей пора уезжать. Я понимала, что ей, действительно, очень тяжело и пора её отпустить. Но, что было делать мне? В ясли не пробиться – очереди на несколько лет. Когда я рассказала о моей ситуации директору института, он предложил мне такой выход. В г Шебекино, Белгородской области, строится новый комбинат, который будет производить синтетические стиральные порошки (тогда это была новинка), а наш институт курирует этот объект. Туда требуются молодые специалисты химики. Он предложил мне выписать командировку, чтобы я сама поехала и посмотрела всё своими глазами. А когда достроят жилой дом для нашего института, я вернусь в Ленинград. Миша и бабуля Рая одобрили этот план. Бабуля сказала, что она поедет с нами на первый месяц, пока мы там устроимся.

Перед отъездом Миша сказал, что его могут не отпустить с завода, т.к. он не отработал положенных три года.

В Шебекино я остановилась у Маньковской – зав. Лабораториями будущего комбината. Она часто приезжала к нам в Институт, мы были немножко знакомы. Она повела меня на комбинат. Громада! Лаборатории, оборудованные по последнему слову техники, показала 2-х комнатную квартиру, которую нам дадут. Сказала, что состав молодёжный, вокруг меловые горы, леса, ребята ходят на лыжах, есть самодеятельный театр и т.д. Сказала, что для Михаила тут большое поле работы – борьба с коррозией труб. На следующий день я поехала домой, через Москву, где пробилась с трудом в Министерство Электропромышленности, к начальнику отдела кадров, помню даже его фамилию – Жуков, и уговорила его отпустить Михаила на комбинат. Мой довод, что в Ленинграде всегда найдут химика, а вот на новостройке они нужнее, подействовал и Михаила отпустили.

Вернувшись, я стала активно собираться. Уволилась из института, заказала контейнер для нашего скудного скарба, накупила огромный ящик всяких круп, т.к. в провинции были трудности со снабжением. Выдержала бой на Электоросиле, когда решался вопрос о том, отпускать ли Михаила. На следующий день должны были приехать с контейнером, а я должна была идти за билетами, И вдруг, совершенно неожиданно Миша сказал, что он не поедет и на него не надо брать билет, а что если я хочу – то могу ехать с Алёнкой одна.

Мне трудно найти слова, чтобы передать весь трагизм сложившейся ситуации. Мотивировал он своё решение тем, что не хочет уезжать из Ленинграда. Мой любимый Миша решил остаться, расстаться. Он готов нас отпустить! Он не сказал: «Светка, давай останемся, ведь в Ленинград потом будет трудно вернуться, потерпим ещё немного».

Часа два я сидела, пытаясь понять, что случилось и как мне поступить. Вероятно, тогда у меня не хватило мужества понять всё до конца, назвать вещи своими именами. Я не решилась ехать одна с полугодовалой дочкой, без Миши, в неизвестность. Я оделась, поехала на вокзал, отказалась от контейнера, купила билет для бабули Раи – она сказала, что ни дня не останется. На следующий день я проводила бабулю. Позвонила в Институт, сообщила о том, что обстоятельства сложились так, что поехать я не смогу.

Миша ничего не сказал. Наша жизнь потекла дальше, как раньше. Почти как раньше. Полгода я сидела дома с Алёнушкой в чуждой для меня роли домохозяйки.

Сейчас, анализируя ситуацию, думаю, что чувство Михаила ко мне с рождением дочери изменилось. У мужчин чадолюбие появляется несколько позже. Моя тяжёлая беременность, роды, появление дочери, которая требовала от меня много сил и внимания, неизбежно привели к тому, что Миша для меня ушёл на второй план.

Современным мамам очень трудно представить – что значит растить грудного ребенка без горячей воды, без газа, без коляски, без памперсов. Молоко пропало, когда Алёнушке было 3 месяца, а никакого детского питания, которое сейчас продаётся на каждом углу, и в помине не было. Каждый день до 30 пелёнок, которые надо прокипятить, выстирать и выполоскать в холодной воде, так как на семью из 5 человек один керогаз. Разболелись суставы рук. И при этом постоянная неуёмная тревога за дочь, а всё ли я правильно делаю, не упустила ли чего-нибудь. Чувство ответственности не давало мне спокойно спать. Ночью я вскакивала при малейшем шорохе. Мише, вероятно, трудно было смириться с тем, что я всё своё внимание переключила на дочь. Мне нужна была поддержка, а Мишу в это время выбирают Секретарём Комитета комсомола завода «Электросила». Он на заводе с утра, до ночи: какие-то встречи, комсомольские свадьбы, заседания, и множество неотложных дел. Он в центре кипучей молодёжной жизни, а у меня дома «мещанское» болото. Но, как говорится, «нет худа без добра». За эти несколько месяцев, что я сидела дома, я немножко пришла в себя и окрепла после родов.

На даче в Мельничном

Летом Белецкие, как всегда, выехали на дачу в Мельничный Ручей. Я решила присоединиться, и мы сняли на втором этаже «дачи Рубина» комнатку. Помнится, когда приехали на дачу, стали выгружать вещи, Алёнушку я посадила в манеж – она как раз стала ходить. Вещи внесли. Выхожу, а ни манежа, ни Алёнки нет. Оглядываюсь – на другом конце двора Алёна вместе с манежем около большой, страшной собаки которую держали на цепи. Она впряглась в манеж и устремилась к собаке. Собака её обнюхала и улеглась на место. Пришлось впоследствии манеж привязывать к дереву.

На даче Алёнке исполнился 1 год. Ладушкиному Саше было 5 лет, Оленьке 3. Кроме нас на даче жила лаборантка с Гришиной работы – Тонечка, с дочерью Таней. Оленька прозвала Тонечку – «Дедин взрослый подруг». Вот в такой чудесной кампании мы провели это тёплое лето. Участок был большой. К концу лета Алёнка уже бегала. Мне было спокойно – рядом все свои. Миша приезжал к нам на велосипеде раз в неделю.

Запомнился смешной случай. Рядом снимала дачу жена военного – белокурая модница. Однажды она приехала в очаровательном платье из китайского шёлка – по голубому полю изумительные букеты. Я сделал ей комплимент. Она с гордостью ответила: «Да, я очень довольна, ведь что наша жизнь – успеешь сшить одно, два удачных платья и жизнь прошла». Мы долго смеялись.

Глава 3.6. «Электросила»

Осенью я решила устроиться на работу. Стали искать няню. Нам посоветовали Марию Семеновну Ракша. Она из вепсов, Очень старенькая, но выбора не было. В наших условиях мало кто бы согласился жить.

В это время от своей однокурсницы Гали Милюц, работавшей в лаборатории на «Электросиле», я узнала, что есть место инженера. При заводе есть ясли. Так я пошла работать на завод.

Женщина, которая оформляла меня в отделе кадров, прочтя в паспорте, что я родилась в Чарджоу, спросила меня, а не знала ли я семью Зигвардт? Я сказала, что Флора – моя мама. Оказывается, они учились в одном классе, Ольга Алексеевна была влюблена в Виктора. Вот ещё одно свидетельство, что «мир тесен», но я не перестаю удивляться подобным мистическим встречам, а их в моей жизни было немало.

На заводе мне поручили организовать санитарно-промышленную лабораторию. Сверху пришёл указ – регулярно проверять концентрацию вредных веществ и принять меры для того, чтобы количество этих веществ не превышало нормы. Почти в каждом цеху завода присутствовали те или иные вредные или ядовитые вещества: толуол, бензол, сера, фтор, окись углерода, ртуть, и многие другие. Дали мне пустую комнату и лаборантку – Этю Яковлевну Урман. Внешне наша парочка была очень похожа на Дон-Кихота и Санчо-Пансо. Работали мы с ней очень дружно. Какое-то время ушло на оборудование лаборатории, определение фронта работ, изучение методик. В этом мне очень помогли в Институте Охраны Труда, который находился на Гагаринской во дворце княгини Юрьевской. С Этей мы ходили по разным цехам и определяли концентрацию вредных веществ на разных участках и на разных этапах работы. Как правило, показатели зашкаливали. Подключалась служба безопасности труда в лице Павла Наумовича Хаита, чем-то похожего на артиста Гердта. Когда мы первый раз пошли с ним вместе в цех, он устроил страшный разнос начальнику цеха. Я очень испугалась, что его хватит инсульт: он так кричал, аж посинел весь и пена у рта. Но, когда мы вышли, он совершенно спокойно сказал: «Так, куда пойдём дальше?». К сожалению, пробить реальные усовершенствования было очень трудно. Особенно тяжелое положение было в обмоточном цеху, где женщины по локоть в толуоле вручную наматывали изоляцию на стержни.

Чтобы определить содержание некоторых компонентов в воздухе цеха, мы накачивали этот воздух в камеру волейбольных мячей, и анализировали в лаборатории. Наш поэт – Вадик Кнорринг по этому поводу сочинил стих: «А вот Белецкая Светлана, зачем-то носит беспрестанно пучок мячей из цеха в цех, в прохожих вызывая смех».

В 1957 году мы, наконец-то, получили долгожданную комнату (18.2 кв.м.) в трехкомнатной коммунальной квартире – на углу Авиационной улицы, рядом с Институтом Авиаприборостроения.

С соседями нам повезло. 10 лет мы прожили очень дружно, хотя были совсем разные. Тётя Оля и дядя Вася – пенсионеры, тихие, спокойные люди. Когда Алёнушка пошла в школу и возвращалась раньше меня, я была спокойна, что Тётя Оленька присмотрит за ней и голодная она не останется. Вторые соседи – семья Петра Карловича Вайгиниса (бригадира ремонтников), с женой Серафимой и дочкой Танечкой. Когда я возилась на кухне, мы подолгу разговаривали с дядей Петей на самые разные темы. Он прожил большую жизнь, воевал и обо всём имел своё оригинальное суждение. А Серафима научила меня кое-каким кулинарным секретам. Правда, в первый месяц как мы въехали, и встал вопрос об оплате электроэнергии за места общего пользования, возникла конфликтная ситуация. Я рассчитала по числу людей, но дядя Вася стал ворчать, что они ванной мало пользуются, а мы там с фотографиями часами сидим… Я сначала удивилась, ведь речь шла о копейках, но потом решила этот вопрос разом – сказала, что мы будем платить половину, вопрос больше никогда не возникал. Думаю, что если бы я пошла «на принцип», мира в нашей квартире не было бы.

Но, главное, в квартире были газ и горячая вода на кухне и в ванной! Чудо!

Алёну я сначала носила в ясли. Самое трудное – влезать зимой с маленьким ребёнком на руках в переполненный троллейбус. Когда она пошла в детсад, который был рядом с домом, всё стало значительно легче. Аленушка так полюбила свою воспитательницу – Эмму Васильевну, что я даже чуть-чуть приревновала её. Летом ребят отправляли в Лосево – заповедные места. Только далековато. Своим ходом не добраться. И родители и дети очень скучали. Возили родителей два раза в месяц на грузовой машине (автобусов ещё у завода не было). Выезжали в 7 утра. Всю дорогу пели. Счастье, если в родительский день нет дождя! Но самый тяжелый момент – отъезд. Невозможно забыть детишек, стоящих вдоль забора и с тоской глядящих нам вслед. Воспитатели успокаивали нас, что через час они уже успокаиваются и всё в порядке, а кто нас успокоит?

В это время заводские лаборатории объединили в Научно-исследовательский институт. В НИИ собралась хорошая, активная молодая команда. Мы выпускали очень весёлую, добротную газету «Исследователь». Когда мы шли вешать очередной номер, за нами шёл хвост наших читателей-почитателей. Вот образец юмора – написание научного отчёта, сочинение Вадика Кнорринг:

Отчёт
Со старым годом рассчитаться,
На новый взять пониже старт,
А дальше можно не чесаться
Примерно с января по март.
Апрель – обзорная пора,
Читает всякий что попало.
Литературная гора
До самых недр затрепетала.
Тот лезет сверху, тот внутри,
А тот обходит руки в брюки
«Грызи, грызи гранит науки,
Да зубы не сломай, смотри»
Языками невладенье –
Первый камень преткновенья.
Работать трудно без приборов,
Но у снабженцев странный норов:
Изволь-ка милый ездить сам,
По самым разным адресам.
Побегай больше, дорогой,
Не ты получишь, так другой.
Нет, больше этакого риска,
Я никогда не предприму!
Но, что я вижу? Отпуск близко!
Бегу готовиться к нему.
Приметы отпуска видны:
Дела отложены заранее,
В природу все мы влюблены,
Но, с сохраненьем содержания.
О! Как приятна ты, беспечность,
Как безответственность мила,
Лишь в отпуск познаётся вечность,
Но, странно, как она мала?
Как быстро счастие пройдёт,
Всё промелькнет в одно мгновенье,
И только отпуск за свой счёт
Смягчает горечь возвращенья.
Не можем разобраться сами,
Тут нужен Бог, не инженер,
Сидим в потенциальной яме,
Никак не выйти за барьер.
Чтоб измерять, не нужен гений
Здесь цель ясна и жизнь легка,
Но в обработке измерений
Нужна искусная рука.
Пришёл декабрь – пора отчёта,
Но всё же надо сделать что-то!
Постой, декабрь, один момент,
Дай завершить эксперимент.
Сперва, отчёт идёт туда,
Где из него стечёт вода.
Затем его приводят в норму
И придают размер и форму.
Подняв его удельный вес,
За счёт десятка общих мест.
Ему долижут стиль слегка,
И ставят подпись ОТК.
А из обрезков и воды
Составят новые труды

Каждый этап сопровождался очень смешными рисунками.
Тексты писали наши славные поэты – Вадим Кнорринг и Зима Колпаков, ну а оформляли в восемь рук: я, Нора Мейя, Тамара Баженова, и Клара Чибизова.

В 1954 году большая группа студентов Ростовского Университета получила распределение на «Электросилу». Сначала они все жили в Красном уголке, который находился на первом этаже нашего дома. Тогда мы и познакомились с Тамарой Баженовой. Её нельзя было не заметить и не полюбить. Высокая, статная, с длинной черной косой, правильными, благородными чертами лица, с царственной осанкой, настоящая казачка! Блестящий аналитический ум в сочетании с чутким сердцем, с удивительной способностью слушать и дать разумный совет,

30 лет мы прожили с ней в любви и согласии. Каждую свободную минутку стремясь друг к другу. С ней интересно было обсудить и новую книгу, и житейскую ситуацию, и чисто женские проблемы, и просто порадоваться окружающей красоте. Дружба с ней придавала смысл и радость жизни. Как-то после прочтения книг Ирины Грековой, мы начали с ней сочинять пьесу из жизни современной женщины, но этим планам не суждено было сбыться. В1985-ом году, совершенно неожиданно для всех нас, она ушла из жизни. На похоронах я поняла, что очень многие были благодарны судьбе за дружбу с ней. Не престаю удивляться – как её хватало на всех. А теперь нам всем так не хватает её.

Часто думаю, что спровоцировало болезнь и смерть Тамары?

Незадолго до этого она вышла от зубного врача в радостном, эйфорическом состоянии, что всё плохое позади, и на последней ступеньке оступилась, упала и повредила позвоночник. Она долго лежала на вытяжке, лечилась после больницы, но последствия остались и проявлялись болью, невозможностью долго находится в одном положении, что осложняло жизнь. В это время её мать сломала шейку бедра и категорически отказалась от операции, хотя была не так стара. Вспоминаю, что наша профессор Ольга Александровна Радченко заставила сделать операцию в аналогичной ситуации, хотя ей было 86 лет. После этого она вполне могла себя обслуживать, дожила до 99 лет. Тамарина мама буквально «легла на руки» дочерей и стала очень быстро деградировать. Она скоро перестала узнавать окружающих, постоянный уход требовал много сил и терпения. Это совпало с тем, что Тамара резко поменяла место работы. На «Электросиле» у Тамары был устойчивый авторитет, уважение, дружный коллектив, Профессор из ЛПИ, зная её работы, уговорил её, что пора заняться настоящей творческой работой, которую можно вести только в Политехническом институте. Тамарочка, поколебавшись, перешла на кафедру. Теперь ей приходилось ездить с юга на север, через весь город. Я тогда жила на Коломенской улице, Тамарочка часто заходила ко мне, проехав половину пути до дома, и лежала, чтобы иметь силы продолжить свой путь.

Как это, увы, часто бывает в сложившемся коллективе, «новичка» встречают не очень приветливо. Возможно, кто-то увидел в Тамарочке конкурента. Не берусь судить, знаю только, что последнее время Тамара была очень удручена тем, как к ней относятся на кафедре, какая-то подковёрная возня. Она органически была неспособна к интригам, сплетням и прочим хитростям.

Ко всем этим сложностям добавились ещё и семейные неприятности, которые, впрочем, сопровождали всю её семейную жизнь. Сейчас я уже не помню строгую последовательность всех событий, но можно предположить, что все эти неприятности, обрушившиеся на Тамарочку, спровоцировали смертельную болезнь. Какая горечь!

Нора Мейя – незаурядная личность. Она училась в Вагановском балетном училище. В начале войны их эвакуировали в Пермь. Когда вернулись, выяснилось, что родительский дом разбомблен, жить негде. Родители уехали на север, Нора жила в общежитии. В 1946 году она кончает Училище, и её направляют в Пермский театр. Довольно быстро Нора поняла, что ей уготовано амплуа корифейки – это когда танцуют 3-5 балерин. К тому же угнетали закулисные интриги и ограниченность интересов большинства балерин. Нора решается круто изменить свою судьбу. Отработав 2 года в театре, она едет в Ленинград и поступает на Химический факультет ЛГУ. Кончали мы с ней вместе в 1953 году и вот снова встретились на «Электросиле». Забегая вперёд, скажу, что в 1961 году она поступает в аспирантуру в Технологический институт и уже в 196З году успешно защищает кандидатскую диссертацию. Нора поступает на работу в НИПП (Институт пластмасс и полимеров), где вскоре возглавляет лабораторию по разработке полимеров для медицины.

Наши дети родились с разницей в полгода. У Норы сын Андрей. Родители Норы, отработав на Севере, купили в 1954 году полдома в Феодосии, где Нора с сыном проводили лето, и где мне однажды повезло провести отпуск, но об этом в своё время.

На этом этапе жизни мне опять повезло: наш поэт Вадик Кнорринг прекрасно играл на пианино. Репертуар у него очень широк, гораздо шире моих познаний, так что благодаря Вадику я узнала много новых интересных произведений, которые тогда трудно было где-нибудь услышать, да разве можно сравнить «живое» исполнение с бездушными записями. Когда Вадик женился, мы очень быстро стали с Люсей подругами. Меня с ними объединяют не только общие литературные и музыкальные интересы, но, главное, одинаковая оценка происходящих в нашей стране событий, боль за порушенную державу, за убиваемую науку, за вымирающий народ. К сожалению, мало кто способен подняться над своими каждодневными заботами, думать и переживать за страну.

Второй наш поэт – Зима Колпаков, в противоположность несколько медлительному, задумчивому Вадику, был живой, быстрый, активный, остроумный, ироничный. Он жил с мамой и двумя старшими сёстрами, но он был главой семьи, мужчиной в доме. Во время блокады, чтобы выжить, приходилось торговать на барахолке. Зима разработал целую философскую систему успешной торговли. Он нежно и трепетно относился к своей матери. Ироничность была маской, под которой скрывался очень добрый и отзывчивый человек.

Помнится, мы все неустанно боролись с употреблением мата. Зима, в стремленье доказать, что в богатом русском языке вполне хватает слов, чтобы выразить любые эмоции, зарифмовал около 200 ругательств и ни одного матерного.

Злодеи, изверги, кретины,
Мерзавцы, гады, образины,
Ханжы, ничтожества, шуты,
Паяцы, нытики, скоты,

Тупицы, сволочи, кривляки,
Клятвопреступники, гуляки,
Обжоры, циники, лжецы,
Балды, собаки, подлецы.

Ломаки, прихвостни, зазнайки,
Уроды, волки, попрощайки,
Невежды, хамы, хулиганы,
Зануды, выскочки, болваны,

И так далее, и так далее, а последний куплет

Дубины, варвары, людишки,
Шакалы, гопники, пустышки,
Хапуги, жадины, карги,
Столбы, гиены, ДУРАКИ!

После того как мы с Мишей получили комнату, друзья частенько собирались у нас. Непременно играли в буриме, телеграммы. Вадик и Зима, как правило, завоёвывали призы! Вот некоторые образцы нашего творчества.

Буриме: Заноза, мимоза, бульвар, самовар

Вадик Кнорринг
По ночам дон Энрико выходил на бульвар,
Под плащом его шпага, а в руках самовар,
Но вонзилась ему в сердце заноза,
Стал он чахнуть, бледнеть и увял как мимоза.

Зима Колпаков
Шатаясь, желтый как мимоза,
Весною выполз на бульвар
И понял – был как самовар,
А стал худее, чем заноза.

Миша Зеленский
Запахло мимозой
Иду сквозь бульвар
А в лапе заноза,
Топить самовар.

Света Белецкая
Вышла дева на бульвар,
И держалась как мимоза,
Хотя с виду самовар,
А внутри – заноза.

Нейлон, слон, олень, лень.

Тамара Баженова
Как грациозна миссис Слон,
Когда на ней надет нейлон,
Но много лучше мисс Олень
Ей одеваться вовсе лень.

Света Белецкая
Оделся маленький олень
В красивый модненький нейлон,
Но всё напрасно – старый Слон
И не взглянул – всё было лень.

Зима Колпаков
Чудак одел жену в нейлон
Она газель, да он- то слон
Сыграет шутку с парнем лень,
Рогат он будет как олень.

Вадик Кнорринг
Если я снабженец, где же тара,
Если я индус, то где же слон,
Если я испанец, где гитара,
Если я партийный, где уклон?

Света Белецкая
Как ненужная битая тара
Без струн валяется гитара,
Молодость наша идёт под уклон,
Старость навалилась, как тяжелый слон.

Вино, кино, рыбалка, мочалка

Вадик Кнорринг
Пошел человек на рыбалку,
С собой захвативши мочалку,
Наутро проснулся в кино,
Во всём виновато вино.

Тамара Баженова
Когда работа дрянь, мочалка,
Иди в кино,
Ну, пей вино,
А лучше лыжи иль рыбалка.

Чай, рай, соль, моль
Вадик Кнорринг
Рифмы мелкие как соль
Разлетаются как моль
Для поэта просто рай,
Только всё же, где же чай?

Света Белецкая
Чтоб не съела платье моль,
Нафталиновую соль
Насыпай и будет рай,
И спокойно пей свой чай.

Тамара Баженова
Насыпали соли,
На хвосточек моли,
Так стремилась в рай
Ах, свалилась в чай!

Зима Колпаков
Проела дырку в шерсти моль,
Просыпал мимо супа соль,
Но если есть индийский чай,
Для нас повсюду будет рай.

Страсти, сласти, грех, орех

Вадим Кнорринг
Когда разгораются страсти,
Никто и не вспомнит про сласти,
А я вот и съел бы орех.
Да нету его как на грех

Зима Колпаков
Люди в детстве любят сласти,
Повзрослев, впадают в грех,
Исчерпав запасы страсти,
Засыхают как орех.

Телеграммы

Светлана: Свобода Египта таится любви арабов нашим акциям.

Старая вселенная есть тлен, а не абсолют.

Снова весточка твоя ласки ангела нежнее (Алик Гинзбург)

Ковер: Колька вернись, ревную.

Клопы одолели вылетаю еропланом.

Календарь оканчивается время елки рубить.

Коллектив осуждает вернувшихся ренегатов.

Кому верить? Разочарованный.

Вот так, может быть, несколько по-детски мы дурачились и веселились в свободное время.

На день рождения Вадиму мы сделали оригинальный подарок – мы собрали все его стихи, отпечатали на машинке, я украсила виньетками, переплели. Получился солидный том. Поначалу, я хотела украсить стихи рисунками и поняла, что мне надо научиться рисовать. Мне было 28 лет, но я «ничтоже сумняшеся» осенью 1958 года пошла в клуб Ильича, где была изостудия. Руководил студией Николай Дмитриевич Канунников – окончивший Академию Художеств, прошедший войну, блестящий портретист, преданный русской реалистической школе. За преподавание в изостудии он получал сущие гроши. И, хотя портреты его были на выставках в Русском музее, заказов он не получал. Жили они на ничтожную зарплату его жены – медсестры. В начале шестидесятых годов я узнала, что он умер. Какая трагедия – невостребованность художника.

Когда я пришла в первый раз, Николай Дмитриевич, узнав, что я хочу учиться рисовать, сказал: «Ну, что ж, приносите свои работы». Я сказала, что у меня ничего нет. Он удивился. Посадил меня перед листом ватмана, поставил гипсовый шар на куб и сказал – рисуйте. Я нарисовала. Н.Д. сказал: «Пропорцию и перспективу вы чувствуете» и поставил гипсовый лист. С ним я просидела почти месяц, добиваясь передачи всех тонов и полутонов. Оказывается, это довольно трудно. В студии в это время все писали красками красивый натюрморт. Мне так хотелось заняться живописью, но Николай Дмитриевич был неумолим, и я продолжала трудиться над своим карандашным рисунком.

Народ в студии был весьма разношерстный. Выделялись несколько человек. Я сразу обратила внимание на немолодую милую женщину, с тонким интеллигентным лицом. У неё были самые интересные работы. Мы познакомились – Татьяна Васильевна Крат. Очень быстро мы стали друзьями. Семья Кратов жила в Пулково. Владимир Алексеевич Крат – директор Пулковской Обсерватории. Я уже писала о том, что умных людей на моём пути было немало, а вот мудрых только двое – мой дядя Гриша и Владимир Алексеевич Крат. Многие годы я приезжала в Пулково за красотой, за радостью, за утешением, за счастьем общаться с очень умными, благородными, гостеприимными людьми. Через Татьяну Васильевну я познакомилась ещё с двумя интереснейшими студийцами. Илья Чистяков – он преподавал математику в Авиационном институте, но по призванию был художник. А второй – Гена Орлов, который вскоре поступил в Академию Художеств и по окончании был оставлен там, имел свою мастерскую. День рождения Татьяны Васильевны был в мае, когда Пулково утопало в цветущей сирени, вокруг всё благоухало. Мы непременно собирались в этот день все вместе. Приходили художник Эпштейн и удивительный творец деревянных скульптур Виктор Иванович Бажинов. Какие интересные беседы были, какие живые диспуты, обмен мнениями – пир для ума и души.

Через три месяца Николай Дмитриевич наконец-то позволил мне перейти к краскам! Свою первую акварель – ваза с яблоками и виноградом я подарила дяде Грише. До весны я успела написать ещё два натюрморта.

К чести Миши, он с пониманием относился к моим занятиям, старался в эти дни быть дома и занимался с Алёнкой. Ну, а я старалась заранее приготовить им еду. Занятия в студии были два раза в неделю. На одном занятии мы делали наброски – это очень увлекательно. Мы по очереди принимали разные позы, а остальные за 15 минут углём или карандашом должны были нарисовать модель, передав портретное сходство и устойчиво «поставить» эту фигуру. Потом мы выкладывали свои рисунки на полу, а Н.Д. разбирал критически каждый рисунок. Изредка мои рисунки удостаивались похвалы. Лучшие рисунки были у Гены и Татьяны Васильевны. Второе занятие – живопись. К нам приходили девочки из народного хора, которые репетировали по соседству, и позировали нам, портреты им дарили. Весной была выставка картин студии. Там были очень неплохие работы. Выделялись портреты хористок, написанные Татьяной Васильевной. Когда Николай Дмитриевич отпускал нас на летние каникулы, сказал – осенью жду вас с новыми работами.

Скажу сразу, что мне удалось написать только один этюд. Мы поехали с Алёнкой к Московской рогатке (там сейчас церковь) и я написала «Молодые ёлочки». Остальные студийцы принесли по 20 – 30 этюдов!

В начале осени нам с Мишей дали путёвки в дом отдыха «Ягодное». Мы привезли оттуда большие белые грибы, ветки рябины и корзину, которую Миша сплел сам. Всё это я принесла в студию. Николай Дмитриевич поставил чудесный натюрморт и все его писали. Но в это время на заводе мне поручили очень ответственную работу, и я полгода работала в лаборатории ВНИГРИ, которая находилась на Васильевском острове. От студии пришлось отказаться. Но дружба с Татьяной Васильевной продолжилась до конца её жизни.

За одну зиму, что я ходила в изостудию, конечно, невозможно освоить основы мастерства, но радость, которую даёт творчество, я почувствовала. У Белецких висела картина, написанная Григорием Алексеевичем Ярцевым – копия картины Крыжицкого «Снег выпал в сентябре». Она всем очень нравилась. Ниночка Ярцева, которая тоже увлекалась живописью, сделала копию. Эта картина стала как бы семейной. В свободную минутку я ехала к Белецким и писала копию. Теперь эта картина есть и в моём доме.

Вот так жили «совки».

Когда Алёнушке исполнилось 6 лет, мы с ней поехали на мою родину, где не была 12 лет. Первый визит в Ташкент к дяде Ильюше и Евгении Адольфовне. Они приезжали в Ленинград довольно часто, особенно когда здесь учились Ева с Геной.

Никого из подруг моих в Ташкенте уже не было. Одноклассников я тоже не нашла. Борис – мой друг детства, женился на Венере, подруге Евы, и переехал в Серпухов. Мы посетили Ильюшину сестру Любу с Ваней и Евгению Анатольевну – жену Изика, которая тогда жила с сыном Виталиком и его женой Еленой – красавицей гречанкой. Алёнушка не отходила от Виталика, он произвёл на неё неизгладимое впечатление. Сохранилась фотография – все ещё такие молодые, симпатичные, а я с завязанной головой. Климат Ташкента был явно мне вреден – вскочил огромный ячмень, распухло лицо, поднялась температура. К счастью, моя подруга детства – Тамарочка Обухова, жившая в соседнем подъезде, стала специалистом по лицевой хирургии. Она, прямо в домашних условиях, вскрыла ячмень, и хотя лицо выглядело страшненько, опасность миновала. Когда мы вышли на веранду, я поразилась – вместо нашего пустынного, голого двора передо мною был великолепный сад, все стены и веранда увиты виноградом, вишневые и персиковые деревья и масса цветов!!!

Через неделю мы были у мамочки в Чарджоу. И первое, что я увидела – вместо пустынного двора, в котором росли только бурьян и веники, – цветущие сады! На столе свои фрукты, овощи. Эх, это бы богатство да в голодные военные годы. Вероятно, в те годы люди были такие уставшие и подавленные, что им было не до садов-огородов. Да и сажать было нечего, каждая картофелинка была на счету. От этой поездки запомнилось, как мы все сидим утром в садике, едим клубнику со сливками, а бабуля Рая не знает, чем бы ещё побаловать любимую правнучку. Мой брат Вова сводил Алёнушку на Затон – отвод от Аму-Дарьи, где купаются ребятишки. Раскалённый песок, ящерицы – для неё всё в новинку. Алёнушка загорела, зарумянилась, расцвела и даже разбаловалась в атмосфере любви, тепла и свободы. Сходили с Алёнушкой в мою школу. С Анной Дмитриевной, бессменным директором, мы расцеловались, как подруги. Она повела нас к стенду, где висела моя фотография, обошли классы. Сравнение с ленинградской школой, куда записали Алёнку, было явно в пользу моей школы. Теперь я поняла, почему у меня создалось такое впечатление – наша школа, была построена в начале ХХ века с размахом – высокие потолки, большие классы, широкий коридор вдоль всей школы, как в Университете. В эти годы а Петербурге построены Политехнический институт, клиника Отто и другие масштабные здания. Как выяснилось в дальнейшем, учительский состав в ленинградской школе, увы, был значительно слабее, чем в Ташкенте и в Чарджоу.

Глава 3.7. Поиски новых путей

Прощание с Электросилой

Возраст большинства моих электоросиловских друзей приближался к 30 годам. Многие ощущали, что деятельность их на заводе, ограниченная рамками производственной необходимости, сдерживает их возможности, творческий потенциал остаётся недоиспользованным.

В конце пятидесятых годов наша дружная компания стала разлетаться. Первой в 1958 году ушла Алина Белецкая в НИИТТ (НИИ точных технологий). Потом Вадик ушёл в аспирантуру Политехнического. Миша Зеленский ушёл в аспирантуру на Химфак. Нора Мейя ушла в Технологический институт. Пришёл и мой черед.

За несколько лет работы на «Электросиле» я определила наиболее вредные участки по всем цехам. Дальше необходимо было принимать меры (это работа отдела техники безопасности) и делать изредка контрольные замеры.

В эти годы завод выпускал генераторы с водородным охлаждением. Данные о растворимости водорода в смазочных маслах отсутствовали, в результате были допущены конструктивные просчёты, и в процессе эксплуатации стали происходить взрывы. В 1959 году мне поручили установить необходимые параметры по растворимости водорода в смазочных маслах при термобарических условиях работы генераторов.

После долгих поисков выяснилось, что подобные исследования можно провести только во ВНИГРИ (Всесоюзный научно-исследовательский геологоразведочный нефтяной институт).

Директором в это время был П.К. Иванчук. Без лишних проволочек и каких-то денежных заморочек, свойственных новому времени, он сказал: «Заводу надо помочь» и на 5 месяцев я стала сотрудником Газовой лаборатории.

Лабораторный корпус размещался в здании церкви Св. Екатерины у Тучкова моста. По сравнению с новейшим оборудованием заводских лабораторий во ВНИГРИ всё было допотопным. Церковное здание поспешно и не всегда удачно приспособлено под рабочие помещения, но были отличные мастерские: механическая, стеклодувная, шлифовальная, где работали энтузиасты, настоящие мастера своего дела. В лаборатории царила деловая обстановка. Благодаря дружеской взаимопомощи сотрудников, я легко вписалась в коллектив и освоила необходимые методики. Осенью вернулись из экспедиций геологи, полные впечатлений, привезли образцы и бесконечные рассказы. Закипела работа. За это время я познакомилась со многими сотрудниками. Рядом в нефтяной лаборатории работала моя однокурсница – любимый соловей нашей группы Лидочка Хотынцева.

Надо сказать, что вокруг было немало ярких, самобытных личностей. Руководителем Геохимического отдела был Михаил Федорович Двали – человек широчайшей эрудиции, тактичный, доброжелательный. У него было необыкновенно развито чувство нового и умение выбрать из множества вариантов правильное направление и внести ясность в сложнейшие научные или житейские ситуации. М.Ф. проявлял искренний интерес и к моей работе. Мы подолгу беседовали с ним. Он увлеченно рассказывал о том, какие интересные задачи стоят перед нефтяной геохимией, как важно разрешить проблему происхождения нефти.

Мои познания о геологии были весьма скудны. Жаль, что этот предмет не преподают в школе. На химфаке был краткий курс минералогии и лекция о химическом составе нефти Александра Флавиановича Добрянского. Он, будучи убежденным сторонником органической теории, лишь вскользь упомянул, что Д.И. Менделеев допускал возможность неорганического происхождения нефти.

М.Ф. дал почитать мне сборник «Проблемы миграции и формирование скоплений залежей нефти» со своей статьей. Моё первое знакомство с геологическими статьями напоминало чтение текста на иностранном языке со словарём. Так я попала в плен интереснейших проблем, вокруг которых кипели нешуточные страсти.

Однажды М.Ф. повел меня в лабораторию Физики пласта и познакомил с Магдой Иогановной Гербер. Эта встреча определила мою дальнейшую судьбу. Магда Иогановна была удивительным человеком – ученица Академика Н. Семенова, талантливый экспериментатор, прекрасный аналитик, невероятно требовательная к себе и при этом удивительно скромная и добросердечная.

От Магды Иогановны я узнала, что основное возражение «неоргаников» – невозможность миграции битумоидов по плотным материнским породам. С целью доказать возможность первичной миграции создана уникальная установка высокого давления, с помощью которой можно имитировать термобарические пластовые условия. Впервые я узнала о существовании ретроградных явлений – когда вопреки школьным представлениям, оказывается, с увеличением температуры растворимость жидкости в газах увеличивается, и именно это явление способствует осуществлению миграции. Всё, что я узнавала, показалось мне таким необычным, перспективным, увлекательным. Кончились наши беседы тем, что я, сдав на «Электросиле» отчёт по водороду, написала заявление о переходе на работу во ВНИГРИ.

Глава 3.8. Работа во ВНИГРИ

3.8.1. Учителя

К удивлению близких, я ушла с должности старшего инженера на младшего научного сотрудника, на более низкий оклад, дорога моя на работу увеличилась в 5 раз, но я ни разу не пожалела о своём решении.

Вскоре выяснилось, что Магда Иогановна собирается переехать в Москву к дочери. Обстоятельства сложились так, что вместе нам, к величайшему моему огорчению, удалось поработать всего лишь три месяца.

Наша сердечная дружба, активное научное взаимодействие и творческие контакты сохранились навсегда.

Так я стала ответственным исполнителем исследований по интереснейшей проблеме нефтяной геологии – первичной миграции нефти.

В те годы бытовало такое шутливое выражение, что «Учёные – это люди, которые удовлетворяют своё любопытство за государственный счёт». В каждой шутке есть доля правды. Нам действительно было очень интересно, какие результаты будут получены. Особенно остро мы это почувствовали, когда в 70-е годы к нам приехали сначала американские ученые, во главе с Д. Хантом, а затем французские – с Б. Тиссо. У них имелась первоклассная аналитическая база, хроматографы и многое другое, о чём мы только мечтали, но у них нет такой установки, которая позволяла решать важные теоретические проблемы. Когда наши гости ознакомились с нашими возможностям и полученными результатами, они буквально засыпали нас вопросами. При их сугубо рациональном подходе, нереально иметь подобную установку, когда некоторые опыты проводятся годами. Хант в шутку сказал: «Готов пойти работать к вам лаборантом». А мы поняли, как нам повезло.

Шестидесятые годы! Это было удивительное время. Престиж науки был необычайно высок. Возникали новые направления науки, создавались институты, строились Академгородки. Любимые журналы – «Знания – сила », «Наука и жизнь», ключевые проблемы науки обсуждались широкой общественностью. В центре внимания была и проблема происхождения нефти. Когда была объявлена дискуссия на эту тему в «Доме научно-технической пропаганды» на Невском, собралось столько народу, что яблоку негде было упасть, причём присутствовали отнюдь не только геологи.

Александр Флавианович Добрянский любил говорить:

«Каждый джентльмен имеет свою теорию происхождения нефти». Эта шутка для ВНИГРИ была весьма актуальна.

Сторонников неорганической теории происхождения нефти возглавлял Николай Александрович Кудрявцев – авторитетный, глубокий, серьёзный геолог. Человек несколько замкнутый, как говорится – застёгнутый на все пуговицы. Я, дабы ликвидировать пробелы в геологических знаниях, с большим интересом и пользой проштудировала его монографию «Глубинные разломы и нефтяные месторождения». Однако с его выводами о невозможности миграции нефти я согласиться не могла. Умный оппонент – двигатель прогресса! Благодаря возражениям Н.А., «органикам» приходилось ставить новые эксперименты, оттачивать аргументацию и тем самым совершенствовать свою теорию.

Самыми активными сторонниками органической теории происхождения нефти были профессора: В.А. Успенский, Н.Б. Вассоевич, М.Ф. Двали, А.И. Богомолов, и возглавивший с 1963 года геохимический отдел – С.Г. Неручев. Научное творчество каждого из этих самобытных и талантливых ученых достойно обширной монографии. Здесь хотелось бы вспомнить индивидуальные особенности, какие-то характерные черты этих незаурядных личностей.

Владимир Алексеевич Успенский был глубоким мыслителем. Своё понимание сложнейшего процесса нефтеобразования В.А. отразил в многочисленных трудах. В.А. Успенский обладал даром предвиденья. Когда десятилетия спустя появлялись «новые идеи», то при детальном изучении выяснялось, что В.А. об этом уже давно написал. Успенский не был оратором, он не очень любил читать лекции, выступать в дискуссиях. Его аргументация – в его книгах. Человек он был немногословный, даже замкнутый, по поступкам – настоящий интеллигент чеховского типа, даже внешне. Такой штрих – он немедленно вставал, когда к нему подходила женщина, и не садился, пока не сядет она. Для него очень мало значили звания, регалии. После того, как многие его ученики защитили докторские диссертации, его буквально заставили оформить свои работы. Защита прошла блестяще.

Было у В.А. одно хобби – археология. На даче в Васкелово по всем правилам археологической науки в специальных лотках хранились результаты его раскопок. Там было немало интереснейших находок.

Говоря о В.А.Успенском, нельзя не вспомнить Ольгу Александровну Радченко – его верного соратника и единомышленника на протяжении всей жизни. О.А. – талантливый учёный, ясно мыслящий и чётко излагавший свою позицию. Их работы хорошо дополняли друг друга. Человек она была принципиальный и последовательный. Логика у неё была безукоризненной, а требовательность к себе и к другим – бескомпромиссной. С ней было очень интересно разговаривать, обсуждать самые различные проблемы, и не только научные. Если О.А. прочла вашу работу и одобрила, то можно было спокойно отдавать её в печать. Её научная судьба сложилась нелегко, свою докторскую диссертацию она защитила, будучи уже на пенсии. Человек она была очень мужественный. Когда в 85 лет О.А. сломала шейку бедра и врачи отказались делать операцию, что грозило ей неподвижностью и инвалидным креслом, она настояла на операции и, преодолевая боль, стала ходить самостоятельно. Живя на первом этаже (в доме на углу 7 линии В.О. и набережной), она, войдя в дом, сначала поднималась на третий этаж, чтобы «сохранить форму».

Последние годы жизни О.А. провела в доме для престарелых учёных в Павловске. Она жила в крохотной однокомнатной квартирке, но с чудным видом на поле и рощу, со своей мебелью, старинными портретами, библиотекой, пишущей машинкой. Еду привозили три раза в день, врач, медсестра, прекрасные концерты. Достойная жизнь на старости лет. Я несколько раз навещала её. Ольга Александровна особенно радовалась, когда я приезжала с Машенькой, ей тогда было лет 5-6. О.А. как-то сказала, что в этом доме всё прекрасно, кроме того, что живут только старики, которые уходят один за другим, и так не хватает детского смеха. Она доставала цветные карандаши, какие-то старинные детские книги и с явным удовольствием занималась с Машенькой.

Ушла из жизни Ольга Александровна, не дожив несколько дней до 100 лет, и все эти годы она продолжала работать, сохраняя ясность ума и интерес ко всему новому, что происходило в науке, которой она отдала всю свою жизнь. На столе до конца стояла открытая пишущая машинка с очередной статьёй.

Самой яркой и незаурядной личностью был, бесспорно, Николай Брониславович Вассоевич. К сожалению, мне удалось поработать с ним недолго, так как в 1963 году он возглавил кафедру «Геологии и геохимии горючих ископаемых» в МГУ. Но связь его с ВНИГРИ не прерывалась.

Николай Брониславович – это сгусток энергии, «цунами»! Все, кто попадал в орбиту его деятельности, невольно должен был принять этот темп, т.к. он, может быть несколько наивно, полагал, что все могут работать, как он.

Николай Брониславович был блестящим полемистом. В дискуссиях с «неорганиками» его выступления были самыми яркими и аргументированными. В пылу полемики, научный термин «аргументы» он заменил на «улики», который ближе к судебной терминологии. Чтобы оценить остроумие и полемический задор Н.Б., надо прочесть его основополагающий труд «Происхождение нефти» (Вестник МГУ, №5 – 1975). Сражаясь с «неорганиками», стремясь показать нелогичность и непоследовательность их аргументации, он приводит таблицу из трёх столбцов, к каждому из которых предпослан эпиграф с цитатой из работы В.Б. Порфирьева, (поборника неорганического происхождения нефти) сопровождая их известной украинской байкой:

1 столбец. «Рассеянных углеводородов в природе нет» – (По-перше, я цьего горщика и в очи не бачила и братии не брала)

2 столбец. « Углеводороды есть, но они не могут эмигрировать и не имеют ничего общего с нефтью» – (По-друге, цей горщик вже був нидтрiснутий)

3 столбец. «Углеводороды – продукт иммиграции готовой нефти» – (по-трете, я його повернула).

Далее шёл убийственный разгром положений В.Б. Порфирьева и В.Ф. Линецкого

Несколько слов о Линецком, который занимался проблемой миграции нефти с позиции неорганической теории. Когда мы получили доказательства возможности первичной миграции нефти, я приехала во Львов, наивно полагая, что наши данные должны заинтересовать Линецкого. Он, выслушав меня, спросил: «А что, Вам действительно не всё равно – мигрирует нефть или нет?», естественно, необходимость в разговоре отпала сама собой.

Николай Брониславович был прирожденный Учитель. С того момента, как он возглавил кафедру, в МГУ стали систематически проводиться семинары по самым актуальным вопросам нефтяной геохимии, собиравшие сотни ученых со всего Союза и из-за зарубежья. Всё самое новое, самое злободневное получало огласку, активно обсуждалось и оценивалось. Н.Б. не скупился на похвалы и говорил примерно следующее: «Поздравляю авторов, благодаря этой работе заполняется пробел в нашем понимании процесса происхождения нефти, а теперь необходимо направить все наши усилия на решение следующих вопросов», после чего шёл перечень самых первостепенных проблем. Таким образом, эти семинары стали уникальным научно-педагогическим мероприятием. Они объединяли огромную армию специалистов, позволяли им опробовать свои научные идеи, вооружали новейшими достижениями и открывали новые пути развития.

В силу своей эрудиции, постоянного интереса и положения – Н.Б. был в курсе всех последних новостей в нефтяной геологии и геохимии. Как только в поле его зрения попадало что-то важное, он немедленно делился этими знаниями со всеми, кого это могло заинтересовать, причём делал это в очень корректной форме. Вот цитаты из некоторых писем (а их у меня было более 40).

«Посылаю Вам ксерокопию и перевод статьи Meinscheina, название которой не совсем отражает содержание, и, возможно, что поэтому Вы эту статью пропустили, между тем в ней содержатся сведения, которые не могут вас не заинтересовать…»,

«Читали ли Вы статью (N – ского), которая произвела на меня ужасающее впечатление, обращаюсь к Вам с большой просьбой – необходимо разоблачить эту вредную ересь…»

«Посылаю Вам нашу брошюру, в которой описан самый простой и надежный способ быстрого определения силы связи….»

«Обращаюсь к Вам с просьбой – помогите внести ясность в открытие («открытие») А.М. Акрамходжаева….»

«Только что прочёл Ваш доклад в Тюмени, данные, которые Вы приводите, необычайно интересны. Я о них скажу сегодня на Всесоюзном литологическом совещании. Если у Вас или у ваших коллег есть интересные диаграммы, таблицы, соображения – присылайте нам. Лучший способ сохранить свой приоритет, а я обещаю паблисити»

И таких абонентов у Н.Б. были сотни. Он помнил обо всех, объединял всех.

И ещё одна, увы, в наше время редкая черта – необыкновенно доброжелательное отношение к своим коллегам, единомышленникам.

Вот только два примера из многих.

Из письма от 18.01.79: «Из всех кандидатов в члены-корр. АНССР, по всем показателям наиболее достойным является, бесспорно, С.Г. Неручев. Он отличается от всех тем, что не хлопочет о себе. Поэтому надо подумать за него. Пришла телеграмма из Горного, с просьбой поддержать Н. Чочиа, то же сделано в отношении А.Э. Конторовича, а от ВНИГРИ ничего не получено. Рассылайте как можно больше просьб о поддержке кандидатуры Неручева. Пока не поздно»

Письмо от 30.11.80. «Светлана Николаевна, т.к. я в больнице, прошу огласить моё письмо на заседании, которое будет посвящено чествованию М.Ф. Двали. Он удивительный человек!». Чтобы оценить широту натуры Николая Брониславовича, его юмор, доброту, приведу письмо полностью, к тому же – это наилучшая характеристика Михаила Фёдоровича Двали

«Дорогой Михаил Фёдорович!

От всей души приветствую Вас в день Вашего славного юбилея! Мы с Вами почти одногодки, но, как Вы не раз шутили, Вы в начале века уже ходили, а я только ползал по полу. Я знаю Вас ещё с той давней поры, когда мы были грозненцами, сначала студентами, Вы – Грозненского нефтяного института, а я – Петроградского Горного института, а затем молодыми геологами. Вы гордились тем, что получили диплом №1 об окончании своей alma mater (а она также может гордиться своим замечательным питомцем), а я тем, что был первым геологом – разведчиком в «Грознефти».

Судьба свела нас вместе уже в Ленинграде, в стенах НГРИ, из которого вырос нынешний ВНИГРИ. Добрых 10 лет Вы были научным руководителем ведущего института нашей необъятной страны. Беззаветно трудясь на посту Главного геолога Вы, как большой широко эрудированный Ученый, с сильно развитым чувством нового, необычайно доброжелательный Человек, сверх тактичный Начальник, оказывали всем нам, работникам института, повседневную огромную помощь, а тем самым (как, конечно, и своими личными исследованиями) способствовали открытию и разведке новых залежей нефти на территории СССР.

Ваши заслуги перед нашей отечественной нефтяной геологией и геохимией, перед нефтяной промышленностью, безусловно, очень велики. Вы явились инициатором ряда новых направлений в нашей науке. Вы неизменно поддерживали инициативу и молодых, и пожилых учёных. Именно Вам многим обязана наша нефтяная геология начальными успехами в разработке важной проблемы первичной миграции, долгое время считавшейся ахиллесовой пятой осадочно-миграционной теории. Вы способствовали внедрению математических методов в геологию, внесли весомый вклад в проблему нефтематеринских свит. И т.д., и т.п. – всё не перечислишь.

Без какого бы то ни было преувеличения можно сказать, что Вы вписали своё умное, славное, доброе имя, свою лепту в историю ВНИГРИ. Вы оставили чувство глубокого уважения в сознании и благодарности в сердцах многих своих соратников и учеников! Много лет мы проработали с Вами, дорогой Михаил Фёдорович, вместе. И я всегда находил в Вашем лице умного собеседника, дискуссия с которым неизменно оказывалась полезной. Необычайна Ваша научная щедрость! В этом отношении не было во ВНИГРИ Вам равных! Эта благороднейшая черта выделяла Вас, ведь были и ваши антиподы. Вы никогда не злоупотребляли Вашим служебным положением. Если в числе авторов была Ваша фамилия, то Ваша доля в коллективном труде была наибольшей.

Я покинул ВНИГРИ в 1963 г. Конечно, мне было жалко расставаться с институтом, в котором работал с его основания. Больше всего я жалел, что расставался с Вами, дорогой Михаил Фёдорович… И жалею до сих пор – равных Вам по научной щедрости, душевной доброте и эрудированности в широком круге вопросов я больше не встречал…

Я от души желаю Вам здоровья, здоровья, здоровья!

Глубоко и совершенно искренне уважающий и любящий Вас, ваш самый старый знакомый, кажется последний из НГРИ,

Ваш Николай Вассоевич.

30 ноября 1980 г.»

В этом искреннем письме нет юбилейных преувеличений.

М.Ф. Двали действительно обладал удивительно ясным, логичным мышлением. Несколько лет я была учёным секретарем нашей секции, было очень интересно наблюдать, как на защитах диссертаций или отчётов, после подчас сумбурных и многословных выступлений авторов и оппонентов, вставал М.Ф., произносил небольшую речь, и всё вставало на свои места – и цель, и результат, и значение работы. У него было сильно развито чувство нового и умение выделить главное.

К юбилею Николая Брониславовича мы с Инной Алексеевной Половниковой сочинили шуточное поздравление.

ОДА

Сегодня праздник ВАШ! Мы рады
Поздравить Вас из Ленинграда!
Жаль, нету Пушкина меж нас
Складнее был бы наш рассказ.
Вы «битумоид» дали миру
И тратите немало сил,
Чтоб на едином эсперанто
Всяк геохимик говорил.
И мезо-, прото-, апо-, мета-
И прочий всяческий генез-
Он для органиков – луч света,
Непосвященным – тёмный лес…
Вы победили Главной Фазой
Всех «неоргаников», всех разом!
Они, не выдержав «улик»,
К «органикам» примкнули вмиг.
И скажем мы, не ради фразы,
Что в нашей жизни Главной Фазой
Явились годы, что мы с Вами
Трудились вместе во ВНИГРИ.

Чтобы описать рабочий кабинет Николая Брониславовича, необходим талант Гоголя. Небольшая угловая комната от пола до потолка по всему периметру была заполнена стеллажами с книгами, отчётами, диссертациями. Книги лежали стопками на полу, на подоконнике, на столе. В них были многочисленные закладки. На столе лампа с большим абажуром, на котором булавками, скрепками были пришпилены многочисленные записки с пометками «срочно», «очень срочно», с какими-то цитатами, заметками. К спинке кресла был приспособлен матерчатый мешок с множеством ячеек, в которые были вставлены диссертации, требующие немедленного отзыва, и другие неотложные дела.

Его титанический и многогранный труд был бы немыслим, если бы у него не было такой верной, неутомимой помощницы, какой была его жена – Ольга Михайловна Вассоевич. Помимо того, что она полностью сняла с него груз бытовых проблем, она была соратником во всех его делах. Она была его секретарём, машинисткой, медсестрой и, как бы теперь сказали – менеджером по связям. Вся переписка, поток посетителей, переговоры – всё осуществлялось с помощью О.М.

В.А. Успенский, Н.Б. Вассоевич и М.Ф. Двали ушли из жизни один за другим в 1981 – 1982 годах

Многие письма Н.Б. ко мне начинались словами «Почему на моём столе нет Вашей диссертации». Я защитилась, но, к сожалению, только в 1986 году, в значительной степени выполняя обещание, данное Учителю.

Памяти Николая Брониславовича Вассоевича
Он был Учителем, Гуру! Теперь таких уж нет.
С открытой детскою душой Он нес таланта свет!
Он чётко видел суть проблем и, не жалея сил,
Боролся с косностью и злом, а ложь не выносил.
С лицом открытым, без забрал, как рыцарь шёл на бой,
Беря с собой лишь здравый смысл, улик и фактов строй.
И аргументов веских ряд на битву выводил.
А как соперников своих он с юмором громил!
Науке преданность храня, был русский демократ,
И всё равно – кто был пред ним – министр иль лаборант.
Узрев талант в ученике, его он поднимал
И, не скупясь на похвалы, для мира открывал.
А как он радоваться мог удаче, пусть чужой,
И шли к нему со всех сторон, с открытою душой.
И всё, что гений постигал, и всё, что узнавал,
Он нам, своим ученикам, всё щедро отдавал!
Он вёл науку вглубь и вширь, и цель была ясна,
Хоть окружающим порой бывало не до сна…
Насколько этот труд тяжел, могла лишь знать ОНА –
Подруга верная его, второе «Я» – жена!
Но груз, что на себя взвалил,
Был выше всех возможных сил.
Звезда сгорела, вспыхнув ярко,
Но долго льётся дальний свет
Хоть этих звёзд давно уж нет…

Память о наших Учителях с нами навсегда.

Впервые мне было интересно работать. Я с большим любопытством читала книги по геологии, но остро ощущался дефицит систематических геологических знаний. Конечно, читала я несколько сумбурно и многие элементарные вещи, которые изучают студенты геологи на первом курсе, я так и не узнала. Чтобы ликвидировать свою безграмотность, мы с Инной Алексеевной Половниковой, которая кончила физический факультет, однажды взяли отпуск и 10 дней провели в Саблино, где вместе со студентами геологами прошли практику. Но это, конечно, капля в море. А вот основные работы по геохимии нефти я проштудировала. Изучение геологических и геохимических материалов убедило меня в правильности органической теории происхождения нефти, основное положение которой заключается в том, что нефтяные скопления – есть результат миграции подвижных компонентов рассеянного органического вещества (микронефти) из материнских отложений в природные ловушки. Основные этапы этого процесса – преобразование различных компонентов органического вещества в процессе погружения осадков – в настоящее время изучены весьма детально, но долгое время узким местом являлась проблема первичной миграции, а именно доставка микронефти в залежь. Все аспекты этой проблемы, возможные механизмы этого процесса, все экспериментальные работы, проводившиеся в нашей стране и за рубежом, я постаралась изучить досконально. Пришла к выводу, что многие из предлагаемых механизмов вполне реальны, но, к сожалению, каждый из авторов, пропагандируя свой механизм, стремится «закопать» остальные. В то время как в природных условиях многие из рассматриваемых механизмов могут действовать одновременно, или один из них может стать преобладающим на определённом этапе. Разрабатываемые нами механизмы миграции микронефти в растворе сжатых газов и в пластовых водах, насыщенных газами, близки к реальным пластовым условиям и поэтому очень интересны.

Благодаря разработанному нами методу раздельного извлечения и сравнительного изучения микронефти из открытых и закрытых пор плотных пород в пластовых термобарических условиях, появилась возможность выявление масштаба миграции и определение состава исходной микронефти.

Прекрасное свойство памяти – помнить только хорошее. Всё плохое с годами бледнеет и улетучивается. Работа в лаборатории Первичной миграции сейчас вспоминается как светлый период жизни. В значительной степени благодаря тому, что рядом работали замечательные люди.

То, что наша уникальная установка высокого давления 25 лет работала безотказно – заслуга нашего бессменного механика Алексея Ивановича Русина.

Алексей Иванович родился в большой крестьянской семье и должен был продолжить работу предков, но произошла революция и жизнь круто изменилась. Он поступил в Педагогический институт на математический факультет. Когда кончал учёбу, началась война. Алексей Иванович провоевал всю войну, от звонка до звонка, механиком на подводной лодке на Северном Флоте. Всем известно, какая это опасная, тяжелая и ответственная работа. Когда А.И. демобилизовался, он поступил на работу во ВНИГРИ, механиком. За мою долгую жизнь я не встречала более надежных, мужественных, ответственных, безотказных людей. Его житейская мудрость, трудолюбие, уравновешенность создавали в лаборатории особую доброжелательную, рабочую атмосферу. На установке мы ставили весьма сложные эксперименты, но во всём, что касалось механической части, можно было быть совершенно уверенным – всё будет в полном порядке! Алексей Иванович был удивительно скромный, деликатный человек. С ним можно было обсудить самые различные вопросы: от простых житейских, до сложных мировоззренческих проблем. В 1978 году на его 70 – летие я написала стих, в котором хотела передать нашу признательность. Жаль, конечно, что поэтического дара, достойного всех описываемых персонажей, явно маловато, но всё же иногда хочется «говорить стихами».

Алексею Ивановичу Русину

Наш несравненный Алексей,
Милейший Свет-Иванович!
На Ваш прекрасный юбилей
Мы произносим спич!
Кто знает Вас – не может верить
Что Вам сегодня семь десятков лет!
И было Сидрычу * поручено проверить…
Приказ и грамота – достойнейший ответ!
Быть может потому, что честно жизнь прожили,
На Вас года печать совсем не отложили!
Вы молоды и сердцем, и душой,
Иным юнцам на зависть и на диво,
И с нами поделиться Вы должны
И научить – как так стареть красиво!
Да, за плечами долгой жизни бремя,
Какое трудное, прекраснейшее время
И где слова достойные найти?
Такую жизнь прожить – не поле перейти!

……..Взгляд в прошлое
Там, в туманной дали –
босоногое, милое детство,
Голод – холод, леса и поля,
Деревенька в глуши, и снега –
Ну куда от них деться?
Трудовая большая семья…
Рос на воле мальчишка
Смышленый и шустрый пострел
И ему уготован был свыше,
Извечный крестьянский удел,
Но все планы начисто смели
Революции хмельные дни.

          НЭП, колхозы, машины, моторы и тут,
          Жажда знаний его привела в институт!
          Быть УЧИТЕЛЕМ – нету светлее труда,
          Он своё постигает призванье.
          Но смешала все планы война – беда,
          Тяжелейшее всенародное испытание.

Война, война! Четыре страшных года.
Не вычеркнуть из жизни, не забыть
Страдание и мужество народа,
Решившего: не быть – иль победить!
И Русин, – сын родной России,
С достоинством прошёл через войну
Не званий ради и медалей,
А чтоб спасти свою страну!
Что может быть почётней и трудней,
Чем быть простым солдатом на войне.

Взгляд в настоящее
Настала мирная пора и можно отдыхать.
Но как это бездельничать? Такого не понять!
И Русин, волею судеб, приходит во ВНИГРИ.
Вот тут нам просто повезло! Что там ни говори!
Наверно Ангел**, что раскрыл на куполе крыло,
На миг спустился в церковь к нам и сотворил добро.
Как день один прошли года в согласье и в любви,
И вот уж скоро 22 мы вместе во ВНИГРИ.
Ох, Сколько Вы перекачали по порам углекислоты!
Пока качали, мы несли к вам свои заботы и мечты,
О чём мы с Вами говорили? Не только о своих делах,
Там лекции о жизни были, а также «Были об орлах»,***
О живописи, о вреде куренья – немало было жарких слов,
О разных нравах, об искусстве и снова про лихих Орлов.
Быть может некогда моложе, быть может несколько бодрей
Смотрелся круг коллег – друзей…
Менялись темы, шефы, моды, причёски, вкусы, цвет волос,
Мужья, пристрастья и невзгоды, пожиже стала в жилах кровь,
Но что осталось неизменно и что в нас не перевелось –
Мы повторяем вновь и вновь – что это Вы и наша к Вам любовь!
И пусть жена про это знает и не ревнует никого:
Известно, что всего превыше – семья и дети для него!

Взгляд в будущее
Пришла прекрасная пора! Убавились заботы,
Внучата малость подросли, до правнуков далёко.
И снова к перемене мест вернётся вдруг охота.
На юг, на север, на восток от лужского болота.
Туда, где ноженьки его пока что не ступали,
И вот любуйтесь! Он уже в Алжире иль в Сахаре.
Не тратя много лишних слов, он изучает жизнь Орлов!
Ещё прекраснейший момент! У ВНИГРИ корпус новый!
Машинный зал – сплошной модерн! Глав – инженер толковый!
Нет копыловских сквозняков, приток всегда исправен!
Вот где 100 – летний юбилей мы непременно справим!!!

———————-

* – Константин Сидорович – начальник отдела кадров

** – ВНИГРИ располагалось в здании церкви, на куполе которой был Ангел

*** Алексей Иванович записывал интересные истории, которые называл «Были об орлах и орлицах»

Все 30 лет, что я работала во ВНИГРИ, рядом со мной была моя надёжная помощница, верный товарищ во всех радостях и горестях нашей нелегкой жизни – Лариса Ивановна Сергеенок, или просто Ларочка. Она пришла во ВНИГРИ сразу после школы в 18 лет и проработала более 50 лет. Без отрыва от работы она окончила Лесотехническую Академию и выросла от лаборанта до младшего научного сотрудника. Вся её жизнь прошла у нас на глазах: большая любовь всей её жизни – Леня Сергеенок, свадьба, получение диплома, рождение дочери, потом сына, их учёба, болезни, успехи, получение квартиры, И вот уже замужество дочери, женитьба сына, внуки. И в любой житейской ситуации Ларочка полна энергии, оптимизма, желания помочь. 30 лет мы проработали вместе, и никакая тень не пробежала между нами. Лёгкий характер – говорят в таких случаях. А когда добрый характер и естественная, органическая неспособность причинить кому-нибудь зло, сочетается с золотыми руками аналитика и на редкость ответственное отношение к работе – это дар судьбы! Жить и работать с таким человеком большая радость! Ларочка – как лучик света в нашем коллективе. Скажу прямо, что большинство моих идей и разработок не увидели бы света, и не осуществились бы, если бы не Алексей Иванович и не Лариса Ивановна.

Первая проблема, которая встала перед нами – необходимость анализа весьма малых количеств микронефти, Я объездила много институтов, и мне повезло – встретила Дмитрия Константиновича Жесткова, Кулибина наших дней. В основе лежал мой любимый хроматографический метод. Дмитрий Константинович приехал к нам, сам сделал все необходимые стеклодувные работы, и обучил Ларочку анализу.

В это время стали выпускать отечественные хроматографы. На всю жизнь запомнился случай. В апреле 1961 года я была в Москве, там была выставка первых хроматографов. 12 апреля все узнали о полете Гагарина! Трудно передать, какое восхищение, возбуждение и воодушевление все мы испытывали! От избытка чувств Женя Романкевич, мой московский коллега, подарил нам колонку для хроматографа, а ребята из Дзержинска (под Саратовом), которые привезли на выставку свои последние модели хроматографов, пообещали мне переслать выставочный экземпляр. Забегая вперёд, скажу, что ребята своё обещание выполнили, но наш директор решил отдать этот хроматограф Васе Козлову, в геохимическую лабораторию, где прибор простоял в бездействии, а нам пришлось ждать ещё долгие годы.

А тогда в апреле 61 года мне везло. Я присоединилась к демонстрации и прошла на Красную площадь, где народ приветствовал Гагарина. Радость и энтузиазм, которые царили на этой демонстрации трудно описать, надо было быть в этой массе счастливого народа, чтобы запомнить этот момент на всю оставшуюся жизнь.

В 1966 г. я защитила кандидатскую диссертацию по теме: «Экспериментальное изучение механизма первичной миграции рассеянных битумоидов из осадочных пород в однофазовом газовом состоянии». Защита прошла успешно. Было около 20 отзывов, все положительные. Для меня особенно ценным был отзыв О.А. Радченко, а наиболее интересным – Еремия Парнова, известного писателя фантаста, который по специальности был геологом и в бытность аспирантом МГУ, изучал миграцию нефти в водном растворе. По его сценарию поставлен известный фильм «Ларец Марии Медичи». Вышло более 50 интересных работ, в том числе – «Александрийская гемма», «Третий глаз Шивы», Мальтийский жезл».

Сначала наша группа, состоящая из 5 человек, находилась в лаборатории Физики пласта. После смерти её руководителя Петра Фёдоровича Милаушкина, который в нашу работу не вникал и нам не мешал, дирекция решила поставить во главе лаборатории Евгения Соломоновича Ромма, физика, выпускника ЛГУ, а к нашей группе присоединить углепетрографов (новое перспективное направление, которое разрабатывала Галина Парпарова), и создать лабораторию «Первичной миграции». Этот вопрос решался в верхах. Не знаю, был ли в курсе Женя Ромм, но для меня было большой неожиданностью, когда директор Симаков вызвал нас с Женей и объявил об этом решении.

Моя диссертация находилась в ВАКе на утверждении, т.ч. вместо 120 рублей я стала получать 140 рублей. Месяца через три работу утвердили, и мой оклад стал 340 рублей, к тому же мне выписали 600 рублей за то время, что прошло до утверждения. Помню я шла и чувствовала себя Крёзом. Таких больших денег я никогда не держала в руках! Долгие годы мы жили на 200 р. в месяц. Мне казалось, что в прошлое канула пора нищеты, когда каждую копейку надо было считать, когда я многие годы носила одно платье, меняя шарфики, перешивала свои пальто Алёнке, перелицовывала Мишины костюмы. Первое, что я купила – единый проездной билет (6р.) – давняя мечта, Алёнушке сапожки, а Мише новую рубашку, красивый английский пуловер и какие-то необходимые мелочи. Осталось 200 р.

3.8.2. Свой дом

Но, видно мне не суждено было жить беспечной жизнью. Прошло несколько дней, и я узнаю, что в кооперативном доме, который строился и для нашего института, есть свободная квартира, но в течение недели необходимо внести 3200 рублей! Квартира – это наша мечта, но у нас на руках только 200 р. Целый вечер мы с Мишей обсуждали эту проблему – дом находился на самом севере города – ул. Братьев Вавиловых, а Миша, после аспирантуры поступил на работу в Институт Растениеводства (ВИР), в г. Пушкин (Царское Село). Естественно, дорога на работу очень сильно увеличивалась. Но Миша сказал, что надо брать эту квартиру, а потом можно будет поменять. И вот я, не занимавшая принципиально ни рубля даже в самых трудных случаях, решилась идти с шапкой по кругу. Тут выявились неожиданные черты многих знакомых людей. С лозунгом – «не имей 100 рублей, а имей 100 друзей», я отправилась на поиски денег. Мишина мама, которая некогда обещала нам помощь, вдруг отказала. Миша принес только 200 рублей, которые ему дал Женя Цвентарный – колоритная личность с кафедры электрохимии, где Михаил был в аспирантуре, при этом с просьбой – вернуть поскорее. Так что проблему пришлось решать мне. Отбросив гордость, я стала обходить всех друзей и знакомых. С благодарностью вспоминаю всех, кто помог мне тогда: Владимира Алексеевича Успенского, Ольгу Александровну Радченко, Галю Парпарову, М.Ф. Двали и особенно моих подруг – Зину Морозову и Алю Больберг, (дочь Татьяны Ниловны – моей учительницы из Ташкента), конечно, помог дядя Ильюша.

Была ещё одна проблема – наша комната на Авиационной улице была 18,2 кв.м, а полагалось не более 18. И тут мой Ангел помог. Знакомая моей свекрови по эвакуации – жена главного инженера Ленпроэкта Любоша, узнав о нашей проблеме, рассказала мужу, а тот на каком-то совещании кому-то, от кого зависела наша судьба, сказал, что надо помочь молодым учёным и всё разрешилось. Я не знала Любоша и никогда больше не видела его жену. Просто передала через свекровь «большое спасибо», и это всё. Такое было время. Но также, как в случае с акушеркой, что принимала роды, меня гложет чувство неоплаченного долга.

В 1967 году мы получили трёхкомнатную квартиру. Переехали. Алёнушка была в пионерлагере. В первую очередь мы стали устраивать её комнату – отциклевали полы, и покрыли их каким-то очень сильно пахнущим лаком, работая в противогазах. Купили диван, письменный стол и из 6 детских секретеров соорудили подобие стенки. Алёнушка вернулась в СВОЮ комнату! И хотя на обустройство остальных комнат денег не было, я была счастлива. Я не могла нарадоваться, впервые у нас был СВОЙ дом!

3.8.3. Поездки с геологами.

3.8.3.1. Кавказ

В значительной степени дефицит геологических знаний, который испытывали многие геохимики, помогли восполнить интересные и богатые впечатлениями поездки, организованные Кириллом Анатольевичем Черниковым.

Первая поездка состоялась в 1966 году по Кавказу, начиналась она с Краснодара. Там мы сделали свои сообщения о новых работах ВНИГРИ, а затем присоединились к экспедиции местных геологов Александра Ивановича Дьяконова и Владимира Петровича Буряка. На крытом грузовичке мы отправились по Кавказу за интересующими нас образцами пород. Надо сказать, что экспедиция была подготовлена весьма основательно и не без комфорта. В машину были загружены раскладушки, ящики с продуктами, включая зелень и приправы, геологическое оборудование, личные вещи, затем матрасы, а сверху улеглись мы. Сейчас, глядя на карту, я понимаю какое большое расстояние мы преодолели, выйдя далеко за пределы Краснодарского Края. В окошечко над водительской кабиной мало что было видно. Рано стемнело, фары высвечивали только выбеленные стволы деревьев, но спать было невозможно из-за тряски. Уже глубокой ночью мы остановились на берегу реки Большой Зеленчук (Карачаево-Черкессия) – наша первая стоянка. Когда мы вышли из машины, первое, что поразило – пьянящий аромат степных трав. Дружно разгрузили машину, расставили раскладушки прямо под открытым небом и уснули как убитые. А когда проснулись утром, выяснилось, что машина остановилась буквально в метре от крутого обрыва! Бог уберег! Наша жизнь у Зеленчука проходила под неумолчный шум реки, мне это так напоминало пионерлагерь в Бричмулле.

Далее наш путь лежал в Армавир, с остановками около нужных обнажений и отбором проб. Теперь мы сидели у заднего борта машины и неотрывно любовались удивительными, постоянно меняющимися видами. Особенно, когда машина поднималась по горной дороге, и перед нами открывался удивительный холмистый ландшафт, где в долинах уютно расположились селения, а по горам ползли виноградники. Всё дышало миром и покоем. На всем пути нашем народ был очень гостеприимен и радушен. Однажды на перекрёстке мы оказались рядом с машиной, на которой колхозники везли помидоры на базар. Узнав, что мы геологи из Ленинграда, они щедро отсыпали нам помидор. Как-то в горах нас застал ливень, сохранилась фотография, где мы с Галей Парпаровой стоим, как под зонтиками, с гигантскими лопухами. Под ноги часто попадались какие-то белые булыжники. Саша Дьяконов сказал нам: «Не проходите мимо – это горные шампиньоны!». Мы стали их выкапывать, на ужин была чудесная грибная жарёнка!

Армавир оказался маленьким уютным зеленым городком. Вишневые деревья росли прямо вдоль дорог. Мы остановились на геологической базе. Был вечер воскресенья и девушка, которая работала на базе, сказала, что в рощице, что начинается в конце улицы, очень красиво поют соловьи, и мы все отправились слушать соловьиные трели. Оказывается, у каждой птички своя песня.

Следующая остановка у нас была высоко в горах, на турбазе знаменитого лыжного курорта – в Домбае! Поселили нас в летних, фанерных домиках. Ночью я проснулась от страшного холода. Кирилл Анатольевич отдал мне свои запасные брюки, но согреться не удалось. Я вышла из домика, а вокруг всё покрыто толстым слоем снега! А мы в летней экипировке. В домик я не вернулась. Бегала, что бы согреться и наблюдала рассвет в горах. Сначала солнечный луч озолотил верхушку пика Инне (Игла), ледники засветились, излучая сияние, а внизу темно, горят фонари, ночь. Солнце поднималось, а тепло опускалось в долину, но снег растаял не сразу, долго ещё вокруг был зимний пейзаж. На Домбае мы встретили Кирилла Ростовцева – геолога из ВСЕГЕИ, который стоял у мольберта и писал горы. Он презентовал мне кусочек грунтованного картона. Я встала рядом, набросала освещенный пик Инне, и турбазу, погруженную в темноту. Но кончить картину мне, конечно, не удалось. Потом мы любовались, как в горных речушках резвилась форель…

Переполненные впечатлениями мы вернулись в Краснодар.

Мне для работы было очень важно отобрать образцы керна с больших глубин. Одна из первых сверхглубоких скважин – Краснодарская, так что мне очень повезло – удалось отобрать образцы из майкопских отложений с различных глубин – до5 км.

Для непосвященного читателя: бурение скважин производится круглым буром, позволяющим вынимать с глубины породу цилиндрической формы – керн. Через определенные промежутки времени бур поднимается, керн извлекается и в строгом порядке укладывается в ящики, с указанием глубины отбора. Подъём керна с многокилометровой глубины очень дорогая операция, керн, как говорится, дороже золота.

3.8.3.2. Средняя Азия

Ещё более интересная поездка была в 1969-ом году в Среднюю Азию. Так как Миша не был на моей родине, мы решили поехать вместе. В этой поездке, кроме Кирилла, участвовали: моя любимая сотрудница – Ларочка Сергеенок, Наташа Шаблинская, Лена Рогозина и Инна Зеличенко. Прилетев в Ташкент, все отправились в гостиницу, а мы с Мишей, конечно, поселились у дяди Ильюши и Евгении Адольфовны. Ташкент оправлялся после разрушительного землетрясения 1966 года. Наша улица Фрунзе чудом сохранилась, но многие дома были снабжены контрфорсами – кирпичными опорами. Илья переехал с 3 этажа – на первый, здесь было безопасней, однако, не было балкона, а окна упирались в глухую стену, но, главное – не было прекрасного незабываемого вида на город и горы, что открывался с 3 этажа. Да и Ташкент был уже не тот. Наша одноэтажная школа была разрушена, на этом месте заложен фундамент многоэтажного здания. Всё сильно перекраивалось и перестраивалось. Это был уже совсем другой, чужой город. К сожалению, у нас не было времени побродить по заповедным местам. А может быть это к лучшему – меньше разочарований и огорчений.

Руководил Геологическим Ташкентским Институтом Абид Мурадович Акрамходжаев. Со многими сотрудниками мы были знакомы по конференциям. Следуя хорошей традиции, мы сделали сообщения о нашей работе, о последних достижениях.

Ознакомились с работами наших ташкентских коллег.

Евгения Адольфовна договорилась со своей знакомой, которая увлекалась туризмом, устроить для нашей группы поход в окрестности Ташкента. В ближайшую субботу мы все отправились в Чимганские горы к пасечнику. На автобусе мы доехали до подножья гор, а дальше пошли вверх по горным тропинкам. Была осень и вокруг стояли миндальные деревья, орешины, даже гранаты. Хозяин пасеки – пожилой узбек, прошедший войну, привёз жену из Белоруссии. В доме были две комнаты. В первой – убранство было в белорусском стиле – вышивки, половички, занавески. А вторая комната – практически без мебели, в нишах лежали стопками стеганные ватные одеяла и стояли самовары – признак зажиточности. Для нашей группы из 10 человек вполне хватило одеял, которые расстелили на полу, свернули вместо подушек, и накрылись – ночи в горах холодные. Нас угостили традиционным пловом и зеленым чаем с медом! Утром мы отправились к местной достопримечательности – водопаду.

К сожалению, выяснилось, что я неважный ходок по горам. Я быстро устала, одышка. Все ушли вперёд, я присела отдышаться. Подошла Лена Рогозина и удивлённо спросила «Света, а почему ты тащишь сумку, а не Миша? Мой Юра никогда бы не допустил такого». А я даже не задумалась об этом. Привычка.

В понедельник мы встретили гидрогеологов из нашего института – Славу Тихомирова и Валентина Астафьева. Нам очень повезло – они были на машине и собирались в Бухару, куда и мы, это снимало много проблем.

Решили ехать через Самарканд!

Я прожила в Азии 14 лет, но настоящую Азию не знала.

В доме дяди Ильи были книги только по лингвистике, словари, необходимые ему для работы. В детстве, когда я заболевала, мне давали единственную книгу с картинками «Туркестан», толстый том, изданный ещё до революции, в котором было всё: история, география, архитектура, искусство. Жизнь в русскоязычных городах Ташкенте и Чарджоу, да во время войны работа в Мирзачуле и Янгиюле – вот и все мои познания Азии.

Чтобы прикоснуться к самобытной, древней культуре Средней Азии, необходимо посетить Самарканд.

Первое потрясение – площадь Регистан – ансамбль из трёх медресе (учебных заведений), – великолепных образцов средневекового зодчества. Какие завораживающие орнаменты, а краски! Они всё также свежи и прекрасны как сотни лет тому назад. Когда входишь во внутренний двор – попадаешь в арабскую сказку. Готовые декорации для съёмок средневековых фильмов. Рядом красивейшая мечеть Биби-Ханум, построенная в честь любимый жены Тамерлана, а неподалёку Гур-Эмир гробница самого Тамерлана. Шахи-Зинда – 11 величественных мавзолеев пристроенных друг к другу. Удивительные линии, небесно голубая майолика, тончайшая резьба по мрамору, а ведь этому мавзолею почти шесть сотен лет! Рядом с этими колоссальными строениями человек чувствует себя пигмеем.

На фоне ярких, праздничных строений окружающее кажется таким нищим, бесцветным, плоским. Думаю, что и в том далёком прошлом, когда были построены эти гиганты, вокруг были бедные хижины, и контраст был не меньший, чем сейчас.

У великолепнейшей стены медресе на площади Регистан приютилась жалкая палатка, в которой мы полакомились вкусными чебуреками и отправились в Бухару.

Казалось, после Самарканда нас уже ничего не может удивить, и вот в Бухаре мы стоим перед Мавзолеем Саманидов, построенным ещё в 800 годах нашей эры и недавно отрытый от двухметровых вековых наслоений. Небольшое по размерам, очень гармоничное строение из обожженного кирпича. Вся прелесть в разнообразных узорах, которые оказывается можно создать, используя всего лишь кирпич. Маленькая жемчужина.

Недалеко от Бухары на станции Каган последним бухарским Эмиром в 1895-ом году был построен Дворец, предназначенный для приёма царя Николая 11, и должен был символизировать дружбу двух правителей. В убранстве соседствуют русские мотивы и изречения из Корана. Дворец построен в мавританском стиле – кружева из гипса по зеркальному фону, объёмные резные рельефные орнаменты из алебастра, цветная майолика, изумительная тончайшая резьба по дереву. Всё полет и гармония! Считается, что дворец – одно из самых замечательных явлений для всей Средней Азии. Мы долго бродили по дворцу, завороженные этой неповторимой красотой. Сфотографировались у входа во дворец. Кирилл изобразил эмира, Люся – любимую наложницу, а остальные – свиту.

Всюду продавались ляганы – великолепные узорные блюда для плова. Я купила несколько штук для подарков, но, увы, при транспортировке в самолёте они превратились в черепки…

Следующая остановка – моя «малая родина» – Чарджоу (теперь он называется Туркменабад).

В Чарджоу солидная геологическая экспедиция, но меня освободили от работы и мы с Мишей два дня провели у мамочки. Вечером все наши пришли ко мне домой. Мама угощала самыми настоящими чарджуйскими дынями. У моего брата Вовы в это время родился сын – Олег. Мама и бабуля были в радостных хлопотах. Надо сказать, что они очень преображались, когда в доме был маленький, беспомощный человечек. У мамы даже голос менялся, столько ласковых слов! Удивительно то, что когда малыш подрастал и начинал проявлять свою волю, становился самостоятельным, начинались конфликты, недовольство, даже отчуждение.

Никого из моих одноклассниц в городе не было. Мы с Мишей зашли в школу. Анна Дмитриевна, наша бессменная директриса, очень обрадовалась, показала стенд – «Наши медалисты и знаменитости», Она очень постарела, но полна планов. Сказала, что наш класс у неё самый любимый.

На следующий день мы должны были уезжать в Ашхабад.

И вдруг, совершенно неожиданно, Михаил заявил, что он возвращается в Ленинград. Я была уверенна, что он очень счастлив, полон впечатлений от Азии, от знакомства с геологами, с их работой, с разными интересными людьми, с моей родиной. Все относились к нам очень хорошо. Но наедине нам почти не удавалось побыть. Для меня его заявление было равносильно разорвавшейся бомбе. Я ничего не понимала, а Миша сказал, что ему нужно срочно вернуться, хотя до конца отпуска ещё было далеко. И улетел. А я со всеми уехала в Ашхабад, но на сердце было невероятно тяжело.

С мамой и бабулей Раей расставаться тоже было трудно. Два дня – это так мало – мы даже поговорить не успели. Так сложилось, что эта встреча с бабулей Раей была последняя, больше мы не виделись. Мама дала мне адрес С.П. Лапина, который, говоря современным языком, был мэром г. Ашхабада. Степан Павлович хорошо знал папу. Я позвонила ему, он приехал на машине и забрал меня к себе. Свозил в Фирюзу, где мы когда-то бывали с папой. Он много рассказывал про папу, про себя. В 37 году его тоже арестовали, но когда загружали осужденных в машину для отправки в ссылку, знакомый следователь закрыл его в одной из комнат. Машина ушла, а его вскоре освободили. Сказал, что если бы папу арестовали в Ашхабаде, он бы остался жив.

От Ашхабадского Геологического Института нам придали очень симпатичного человека – Курта Тегелекова, который провёз нас по всем интересным местам Ашхабада и окрестностей. После землетрясения 1948 года Ашхабад был полностью реконструирован. Особняк губернатора, в людской которого мы жили с папой, не сохранился. Мы побывали в Ниссе на раскопках древнего эллинского поселения 2-го века, на серных выработках, на раскопках старых городищ.

Побывала я в семье Тамарочки Щербаковой-Ивановой, моей чарджоуской подруги. Познакомилась с её мужем лётчиком – Колей и доченьками – Светой и Олесей. Недавно Светочка прислала мне фотографии нового Ашхабада. После отделения Туркмении, Туркменбаши привлёк известных архитекторов со всего света и в городе построены совершенно уникальные здания:

ультрасовременные отели, мечеть, и Олимпийский комплекс – все имени Туркменбаши: Национальный музей, Арка Нейтралитета,

Монумент Независимости, Выставочный дворец, Дом Свободного творчества, фонтаны! Это надо видеть! Всё лучшее из современной архитектуры и восточные мотивы гармонично переплетены. Но, тогда – в 1967 году – это был просто чистый, зелёный город.

Закончив дела в Институте, мы вернулись в Ленинград. Так, благодаря нашей поездке, я немножко узнала Азию, край, где родилась и провела 14 лет своей жизни.

3.8.4. Развод

Поздней осенью 1969-го года Миша защитил кандидатскую диссертацию на Химфаке, где он был в аспирантуре. Там же справили банкет. Было много сотрудников из Института Растениеводства, где теперь Миша работал. Всё прошло отлично. Через три месяца диссертацию утвердили. Я, было, порадовалась, что теперь мы быстрее разделаемся с долгами, которые меня очень тяготили, но не тут-то было. Видно беззаботная, лёгкая жизнь не была предусмотрена в моей судьбе.

Однажды, часа в два ночи, вдруг меня разбудил Миша и сказал, что он должен уехать, т.к. очень волнуется за Ирину (сотрудницу их лаборатории). Я никак не могла взять в толк, что произошло. Оказывается, муж Ирины находился в психиатрической больнице. Миша очень помогал Ирине пережить этот трудный период, и так случилось, что они полюбили друг друга. Сегодня мужа выписали из больницы, и Ира должна была сказать ему о том, что она уходит от него. Миша очень боится, что этот шизофреник может убить Иру. Миша не может подвергать её такой опасности. И он уехал. А для меня просто рухнул мир. Даже сейчас, спустя 40 лет, я вспоминаю этот период моей жизни с горечью и недоумением.

На следующий день ко мне на работу неожиданно пришли Ира со своим мужем. Он вполне разумно и настойчиво уговаривал меня не сердиться на Мишу, простить его, быть с ним поласковее, и т.д. Он объяснил мне, что в течение одного года он защитил диссертацию, а затем помог Ирине написать её работу и в результате надорвался и попал в больницу. У них чудесная дочь 4-х лет, которую они оба обожают, и без которой он не представляет своей жизни. Ира сидела, опустив глаза, и молчала.

Миша вернулся, но что-то безвозвратно надломилось. Я знаю, что я никогда бы не бросила Мишу. И то, что он предал нашу любовь, для меня было непостижимо и необъяснимо.

Я много думала о том, почему всё это случилось.

Ира и Миша вместе ехали в электричке на работу, вместе на работе, вместе домой. Ира так нуждалась в защите… Она моложе на 8 лет. Для неё он Михаил Иванович, а для меня Миша – Мишка – Мишенька! Роковые 40 лет – переломный возраст для мужчин. Миша сказал, что он ДОЛЖЕН «построить дом, родить сына, посадить дерево». Когда несколько лет назад я забеременела, мне врачи запретили рожать – гипертония почечной этиологии. Пришлось сделать аборт. Так что сына со мной уже не могло быть. Дом (квартиру) фактически построила я. А дерево? Когда нам в институте выделили землю на юге около Ладожского озера, и я взяла участок, то Миша даже не захотел поехать посмотреть. Пришлось отказаться.

Я стала вспоминать последние годы и стала понимать, что Миша давно «замыслил побег». Этот внезапный отъезд из Чарджоу, и то, что ни он, ни мама его не вложили ни рубля в квартиру, то, что он согласился на неё – ведь он не собирался жить здесь долго. А может быть, он думал об этом ещё тогда, когда отказался ехать в Белгород и предложил мне уехать с Алёной без него? Его отчуждение проявлялось даже в мелочах – то, что он категорически отказывался купить нормальные кровати вместо его солдатской железки и ругался, когда я купила занавески на окна. Однажды он сказал странную фразу, глядя на меня: «Ты такая красивая, твоим мужем должен быть, по крайней мере, директор завода». Я тогда рассмеялась «Например Шевченко?» (директор «Электросилы», «притча во языцах» в наших разговорах, как образец дубового бюрократа).

Роковое число! Бабуля Ксения развелась с дедушкой после 20 лет совместной жизни, мы с Мишей развелись за 10 дней до нашего 20-летия, и моя дочь Алёнушка с первым мужем Андреем прожили тоже 20 лет до развода.

22 апреля 1970 года состоялся развод.

В суде Миша на вопрос судьи о причине развода, сказал: «В семье — лидер С.Н., а не я, как должно быть», судья: «А кто вам мешает стать лидером?», — «В этой семье это невозможно, так сложилось и это уже не изменить». На суд приехал дядя Ильюша, он ещё надеялся что-то исправить, отговорить нас. Пришла Зина Морозова. Когда мы возвращались домой, Зина шла с Мишей, потом она сказала: «Света, ну зачем ты настаивала выбросить его кровать?». Ну, что тут скажешь?

Алёнушка в это время сдавала экзамены на аттестат. Такое ответственейшее время. А мне надо было срочно искать размен. Увы, наша трёхкомнатная квартира на две квартиры не менялась. Как всегда, все хлопоты легли на меня, Миша только смотрел комнаты, которые предлагались ему. Я просмотрела или обзвонила около 500 вариантов. И в этот труднейший период моей жизни появился Ростислав. Я не смогла отказаться от его дружеской поддержки. Он ходил со мной по обменным адресам. Приносил мне картошку и помогал таскать тяжести. Для меня это было в новинку, Миша меня не очень баловал.

А я все время плакала. Слёзы непроизвольно лились и в транспорте, и на Учёном Совете. Спасала только работа. Надо было сдавать отчёт. Расчеты, составление таблиц, графиков – рутинная работа, требующая внимания, а потом осмысление результатов опытов, увязка с геологией – пока работаю на какое-то время обо всём забываю, но ложусь cпать, и тоска набрасывается с новой силой. Однажды я встретила свою соседку Тамару Петровну. Мы с ней дружили с самого переезда. Она недавно похоронила своего любимого мужа и очень тяжело переживала утрату. Поговорили. Поплакали вместе. Тамара предложила сходить на приём к её психоневрологу. Я согласилась. Это было спасение! Светлая память славной милой, умной женщине Людмиле Дмитриевне. Она вызвала меня в конце приёма. Говорили долго и подробно. И как-то незаметно она меня подвела к мысли, что всё, что ни делается – всё к лучшему! У меня вся жизнь впереди и это прекрасно, что Миша ушёл сам, не в нём моё счастье! После нашего разговора что-то в моём сознании изменилось, появился свет в конце тоннеля. Она прописала мне седуксен, я купила, но пить мне его уже было не обязательно. Я могла справляться сама.

Наконец-то, нашёлся вариант обмена, который устроил всех, и мы в августе 1970-го года переехали на Витебский проспект. Когда выбирала место своего жительства, немаловажным аргументом в пользу Витебского было то, что рядом живут: моя любимая подруга, ещё с электросиловских времён – Тамарочка Баженова и родня – Ниночка Ярцева с Ароном и её дочь – Светлана (маленькая, при том, что я – Света большая) с мужем – Славой Страховым. Сейчас, когда пишу эти строки, никого из них уж нет. Света переехала к сыну в Москву, а остальные – в мире ином.

Переезжать мне очень помогли друзья. Машина была только у Баженовых. Муж Тамарочки – Юра перевёз цветы и всякие хрупкие вещи. Вадик Кнорринг, как оказалось не только прекрасный пианист и поэт – он взял на себя всю электрическую часть, а для начала повесил люстру. Ростислав помог с переездом, потом сверлил необходимые дырки. Делал всё так основательно, аккуратно. Невольно вспомнила Мишу. Он не очень любил домашние дела, и, наблюдая, как он работает, я посмела пошутить, что вспоминается история «как дядя Поджер вешал картину». Он обиделся. Как-то, убираясь в кладовке, (когда мы жили ещё с Еленой Дмитриевной), я обнаружила весьма небрежно обструганную колобашку, в которой было выдолблено отверстие. Она была такая занозистая и не нужная, что я её выбросила. Это была моя ошибка! Миша затаил на меня обиду ещё тогда – ведь, как оказалось, – это он сделал подставку для карманных часов (которых не было), и очень ею гордился. Перед разводом он всё это мне припомнил. Наверное, таких ошибок с моей стороны было немало. И ещё он сказал, что это был подвиг с его стороны, что он женился на дочери врага народа. Недавно узнала, что наши однокурсники были уверены, что это я ушла от Михаила.

Чтобы закончить эту тяжелую тему, кратко опишу дальнейшие события. Ира отказалась выйти замуж за Мишу. Муж перевёл её на другую работу. Миша через месяц женился на Свете(!) Дунаевой, которая работала в соседней лаборатории. Ей было 32 года, она родила ему долгожданного сына. Комнату Миши и квартиру Светы они поменяли на квартиру в Царском Селе, рядом с работой! Когда их сын Илья вырос, они с отцом в посёлке Чаща построили дом и посадили деревья. Свое предназначение в жизни Миша выполнил. Правда, вскоре им пришлось дом продать, а с сыном отношения были, мягко говоря, не очень тёплые.

В 1975-ом году Алёнушка вышла замуж. Естественно отца пригласили. Он пришёл в ЗАГС, но на свадьбу не пошёл. Был Ростислав. 15 лет Миша не появлялся у нас и с Алёной не виделся. В 1990-ом г. у Михаила случился инфаркт. Алёна навестила его. С тех пор он стал приходить на Алёнкин день рождения, и уже до последних дней раз в год Алёна приходила к нему, а он к ней. Сначала Миша заходил ко мне. Мы беседовали на различные злободневные темы. Выяснилось, что у нас одинаковое отношение к перестройке и ко многим другим событиям. Как-то он сказал: «А мы не случайно сошлись тогда в 50-ом году». Его приходы я воспринимала совершенно спокойно. Никакой горечи, сожалений. С удивлением думала – с этим человеком я прожила 20 лет, и ближе никого не было. И вот мы разговариваем как друзья. Так странно…

Забегая вперёд, скажу, что в 97-ом году Миша организовал «Комитет ученых» – объединив людей, обеспокоенных состоянием науки после перестройки. С моей подачи в этот комитет вошли мои друзья Татьяна Баженова и Вадик Кнорринг. Члены комитета собирали материалы о состоянии институтов, некогда бывших на передовом рубеже науки. Издавали материалы, практически за свой счёт. Они создали «Летопись разрушения научной сферы России». Проведено около 300 заседаний, выпущено 5 брошюр и 50 статей в периодической печати. Автором большинства из них был Миша. Интересна его работа «Социология – новый взгляд». Проведены 3 конференции и 5 круглых столов. Татьяна Баженова просто зауважала Мишу – так мудро он руководил комитетом. Он умер неожиданно 30 июня 2006-го года. Вот характеристика из некролога: «Решению проблем способствовали широкий научный кругозор Михаила Ивановича, мышление на системном уровне, философский склад ума, способность к обобщению. Он был человеком высокого гражданского долга». Так к концу жизни Миша нашёл себя.

3.8.5. Западная Сибирь

Самой запоминающейся была поездка с геологами по Западной Сибири в 1976 году. Возглавлял экспедицию Герман Павлович Евсеев. Мне повезло поработать рядом с этим замечательным человеком. Жаль, что так недолго. Герман Павлович на два года моложе меня, но создавалось ощущение, что он значительно мудрее и опытнее. В его характере сочетались самые ценные и благородные человеческие качества. Герман Павлович был невероятно серьёзным, ответственным и требовательным к себе и к товарищам по работе. Но, поработав с ним, понимаешь, что, несмотря на внешнюю строгость, он очень добрый человек. Улыбался Герман крайне редко, но улыбка была такая обаятельная, какая-то застенчивая и немножко грустная, что очень хотелось как-то развеселить его, чтобы увидеть эту улыбку ещё и ещё раз. Проблемы, которые стояли перед Германом Павловичем, носили на том этапе исследований решающий характер, но он обладал главным даром настоящего учёного – умел обобщить результаты исследований самых разных областей нефтяной геологической науки и сделать правильный вывод. Вопросами нефтегазоносности Западной Сибири занималось несколько крупных Институтов. По каждой из ключевых проблем возникали очень жаркие баталии. И, как правило, Герман Павлович, внешне отнюдь не слишком представительный, хрупкий, побеждал в этих спорах силой аргументов и благодаря глубокому знанию обсуждаемого вопроса.

Вторым человеком, ставшим мне близким после этой поездки, стала Таня Веренинова. Лёгкий характер Тани, широкий круг интересов, врожденный оптимизм – очень украсили наше путешествие.

Экспедиция началась в Нижневартовске, где мы сели на катер «Ведущий». Управляли корабликом Николай Жилин и его жена Аня (повариха). Они поженились в «зоне», но дело своё справляли прекрасно. Пока кораблик плыл, ребята ловили рыбу, которая была фактически нашим основным пропитанием. Тётя Аня изобретала разные блюда: то варила вкусную уху, то жарила на углях, то запекала целиком в тесте, а иногда баловала нас пончиками.

По Оби мы спустились до Мегиона, города возникшего вокруг нефтеразведки, как, впрочем, и большинство городов этого района. Новые добротные дома. Запомнилась детская площадка, оборудованная в стиле старинного деревянного городка, с крепостями и вышками, всё это контрастировало с нашими деревнями и дряхлеющими маленькими городами российской глубинки.

Таня рассказала, что однажды им пришлось пожить в этом деревянном городке три дня. Жалели, что столы и стульчики были детскими, но они хорошо приспособились и с удовольствием вспоминают эти денёчки

В Мегионе мы с Таней Верениновой очень успешно поработали в кернохранилище. Мне удалось отобрать интересную коллекцию баженовской свиты – один из источников сибирской нефти.

Надо сказать, что всю дорогу погода нас баловала. Солнышко и тепло сопровождали нас всё время. Сохранилась фотография – Танечка отбирает керн в пляжном одеянии и с наклейкой на носу. И что немаловажно – злобные сибирские комары, пока кораблик плыл, нас не донимали.

Из Мегиона по притоку Оби Агану мы доплыли до Новоаганска. Поразили деревянные помосты, вместо тротуаров и обилие стеклянной тары и разных предметов утвари – почти новых кастрюль, ведер, валяющихся вдоль дороги. Говорят, некоторые активные личности нанимают пароходик, плывут по местам, где обитали геологи и собирают «мусор», изрядно обогащаясь и при этом очищая среду обитания.

Керна там не было, и я помогала Тане копировать каротажки, карты, отчёты, ведь о ксероксе, увы, мы ещё не слышали. Команда наша работала дружно, безотказно, в значительной степени благодаря Герману Павловичу, который задавал спокойный, рабочий тон. Закончилась наша командировка в Сургуте. Я взяла отпуск и полетела в Ташкент.

Когда мы плавали по Оби, Герман Павлович слегка прихрамывал – болела нога, которую он перевязывал, но что с ногой никто не знал. Вскоре после нашего возвращения он попал в больницу. Его долго лечили, но неуспешно. Он умер в расцвете творческих сил. Такая невосполнимая утрата. Такая боль, когда уходит такой хороший и совсем ещё молодой человек.

3.8.6. Ташкент, год 1976

Женя, я и Илья

Дядя Ильюша уже несколько лет болел паркинсонизмом. Его вторая жена Евгения Адольфовна (Женя) дотошно выполняла все предписания врачей, но болезнь прогрессировала. Женя должна была уезжать в Польшу на конгресс преподавателей русского языка для иностранцев. А я должна была подменить её на этот месяц. Все годы мы встречались с Ильюшей довольно часто. Пока Ева училась в Ленинграде, они регулярно приезжали к нам, потом в Москву, а я старалась при каждом удобном случае встретиться с ними.

Евгения Адольфовна была женщиной незаурядной. Она из семьи обрусевших немцев. Её родина – Алтай, Павлодар.

В Интернете нашла такие строки.

История любви поэта Павла Васильева, репрессированного в 1937 году.
Он сочинял поэму для первой красавицы класса Евгении Стэнман (их мамы были одноклассницы и подруги). Она не ответила взаимностью, уехала в Ташкент поступать в Среднеазиатский университет, а он уехал во Владивосток.
Евгения Адольфовна Стэнман выйдет замуж в Ташкенте за известного востоковеда Илью Альбертовича Киссена.
Евгения осталась известна, благодаря стихам, которые ей посвятил известный поэт Павел Васильев.

СТРОИТЕЛЮ ЕВГЕНИИ СТЭНМАН

Осыпаются листья, Евгения Стэнман, пора мне
Вспомнить весны и зимы, и осени вспомнить пора.
Не осталось от замка Тамары камня на камне,
Не хватило у осени листьев и золотого пера.

Старых книг не хватило на полках, чтоб перечесть их,
Будто б вовсе не существовал Майн Рид;
Та же белая пыль, та же пыльная зелень в предместьях,
И еще далеко до рассвета, еще не погас и горит
На столе у тебя огонек. Фитили этих ламп обгорели,
И калитки распахнуты, и не повстречаешь тебя.
Неужели вчерашнее утро шумело вчера, неужели
Шел вчера юго-западный ветер, в ладони трубя?

Эти горькие губы так памятны мне, и, похоже,
Что еще не раскрыты глаза, не разомкнуты руки твои;
И едва прикоснешься к прохладному золоту кожи, -
В самом сердце пустынного сада гремят соловьи.

Осыпаются листья, Евгения Стэнман. Над ними
То же старое небо и тот же полет облаков.
Так прости, что я вспомнил твое позабытое имя
И проснулся от стука веселых твоих каблучков.
Как мелькали они, когда ты мне навстречу бежала,
Хохоча беспричинно, и как грохотали потом
Средь тифозной весны и обросших снегами привалов,
Под расстрелянным знаменем, под перекрестным огнем.

Сабли косо взлетали и шли к нам охотно в подруги.
Красногвардейские звезды не меркли в походах, а ты
Все бежала ко мне через смерть и тяжелые вьюги,
Отстраняя штыки часовых и минуя посты…

Я рубил по погонам, я знал, что к тебе прорубаюсь,
К старым вишням, к окну и к ладоням горячим твоим,
Я коня не зануздывал больше, я верил, бросаясь
Впереди эскадрона на пулеметы, что возвращусь невредим.

И в теплушке, шинелью укутавшись, слушал я снова,
Как сквозь сон, сквозь снега, сквозь ресницы гремят соловьи.
Мне казалось, что ты еще рядом, и понято все с полуслова,
Что еще не раскрыты глаза, не разомкнуты руки твои.

Я готов согласиться, что не было чаек над пеной,
Ни веселой волны, что лодчонку волной унесло.
Что зрачок твой казался мне чуточку меньше вселенной,
Неба не было в нем – впереди от бессонниц светло.

Я готов согласиться с тобою, что высохла влага
На заброшенных веслах в амбарчике нашем, и вот
Весь июнь под лодчонкой ночует какой-то бродяга,
Режет снасть рыболовной артели и песни поет.

Осыпаются листья, Евгения Стэнман. Пора мне
Вспомнить весны и зимы, и осени вспомнить пора.
Не осталось от замка Тамары камня на камне,
Не хватило у осени листьев и золотого пера.

Мы когда-то мечтали с тобой завоевывать страны,
Ставить в лунной пустыне кордоны и разрушать города;
Через желтые зори, через пески Казахстана
В свежем ветре экспресса по рельсам ты мчалась сюда.
И как ни был бы город старинный придирчив и косен, –
Мы Республики здесь утвердим и поставим на том,
Чтоб с фабричными песнями этими сладилась осень,
Мы ее и в огонь, и в железо, и в камень возьмем.

Но в строительном гуле без памяти, без перемены
Буду слушать дыханье твое, и, как вечность назад,
Опрокинется небо над нами, и рядом мгновенно
Я услышу твой смех, и твои каблучки простучат.

1932 г.

Когда в 60 – е годы началась реабилитация всех, погибших в годы репрессий, было восстановлено имя Павла Васильева – самобытного, талантливого поэта. Известный литературовед Владимир Яковлевич Локшин прислал Евгении Адольфовне письмо, с просьбой написать всё, что ей известно о Павле Николаевиче Васильеве. Женя долго не отвечала. Дело в том, что она была не в восторге от стиха ей посвященного. Как выяснилось, это произведение – плод поэтического воображения автора. Их отношения были чисто дружескими. Ответ Локшину о Павле Васильеве тогда написал Илья, отправив все имеющиеся фотографии и стихи.

Когда Евгения и Павел окончили школу, отец Павла, директор школы, организовал для ребят очень интересную прогулку на лошадях по Алтаю. Память об этом путешествии осталась на всю жизнь, а опыт поездки на лошадях очень пригодился, когда Женя со своим мужем Виталием Дружининым, после окончания ташкентского Средне-Азиатского Университета (САГУ), отправились по распределению в глубинку Азии на лошадях. Евгения была беременна Евой и родила в пути. Муж Жени Виталий погиб на фронте. Женя долгие годы одна тянула большую семью – старушку мать, сына Игоря и дочь Еву. В 1946 году они поженились с Ильей Альбертовичем и прожили до конца своих дней в любви и согласии, гармонично дополняя друг друга.

В моей памяти Женя осталась, как необыкновенно энергичный, волевой человек, умеющий разумно организовывать вокруг себя жизненное пространство. Бывшая ученица доставляла Е.А. дефицитное мясо, другая поставляла лекарства, дворничниха Полина стирала и гладила белье, приходила женщина, которая мыла окна и полы, из соседнего дома приходила медсестра и делала уколы Ильюше. А Илья и Женя могли полностью отдаваться работе.

После ташкентского землетрясения, почти вся родня Ильи собралась в Москве. К Виталию «большому» переехали родители – Тереза с Фишей, а к Людочке – Люба с Ваней. Виталий «маленький», сын Изика, погибшего на фронте, поступил аспирантуру в Московский Университет. Он женился на дочери своего руководителя – Элеоноре Христофоровне Пападенко (тоже гречанке, как и первая жена – Лена) и стал москвичом. Его мама Евгения Анатольевна Ульянинская на некоторое время задержалась с переездом в Москву, но вскоре Виталий приобрёл для матери квартиру рядом со своей и она тоже уехала. Так получилось, что только Илья остался в Ташкенте.

На моей памяти Илья очень редко болел. В 77 лет у него были ещё все свои зубы.

И вот эта болезнь за год превратила его в беспомощного инвалида.

Когда я приехала, Илья спросил, сколько мне лет и сказал: «А Флора в твоём возрасте была красивее тебя». Мама мне как-то говорила, что Илья делал ей предложение, но она отказала, т.к. тогда ещё верила, что папа вернётся.

Евгения Адольфовна уехала, оставив мне обширную инструкцию. Утром в 7 часов я, пока прохладно и Ильюша спит, шла на Алайский базар и у конкретных продавцов закупала продукты. Весь день был распланирован.

В редкие свободные минутки я пыталась по телефонной книге разыскать кого-нибудь из своих одноклассников. Нашла только Лёню Бусселя. Он сразу откликнулся и вечером приехал ко мне. Это была приятная встреча. Мы с мальчиками учились до седьмого класса. Жили дружно. Помню, вместе с Лёней и Толиком Журавлёвым готовились к экзамену по географии. Совершенно неожиданно Лёня признался, что был влюблён в меня. Это для меня было полным откровением. Он напомнил мне один случай. 1942 год, 6 класс. Мы вышли из школы, а по Пушкинской улице проехала открытая машина, которой правил молодой человек, почти мальчик, светлоголовый, очень похожий на Тимура из только что вышедшего любимого фильма «Тимур и его команда». Мы все остановились и проводили его восторженными взглядами. А Лёня тогда решил, что у него непременно будет машина, и он будет катать меня. Он действительно приехал на машине и предложил мне посмотреть новый Ташкент, ведь я, кроме базара, нигде не была. Евгения Анатольевна (мама Виталия «маленького») ещё жила в Ташкенте и согласилась подменить меня. Сначала мы с Лёней поехали в ТАШМИ, где он возглавлял кафедру ЛОР. Я думаю, ему хотелось похвастаться, каким уважением он пользуется. Потом мы поехали по Ташкенту. Увы, но это был совсем другой город, неузнаваемый, чужой. Но, нет! Вот сквер Революции – он всё так же прекрасен! Царственные каллы и юкка! А вот и Пушкинская улица! Но её не узнать. На месте нашей школы – высотное здание. Есть своя специфика – лоджии закрыты цементными панелями с восточными орнаментами, которые похожи на кружева и придают зданиям какую-то лёгкость. Единственный знакомый дом – Балетная школа им. Тамары Ханум, теперь название, вероятно, другое… Божественная Тамара Ханум! Невероятно талантливая была актриса!! Она пела песни на любом языке мира, при этом прелестно танцевала. Пока звучали аплодисменты, она успевала переодеться и появлялась в совершенно новом образе. Это был театр одного актёра.

Когда мы с Лёней подъехали к дому, у подъезда стояла скорая помощь. Сердце сжалось. Да, это у Ильюши ущемилась грыжа. Поехали в больницу. Оперировал его хирург по фамилии Кисин. Бывают же такие совпадения. Илья сам приставил дополнительную букву С и стал Киссен, а все родные остались Кисины. К счастью, операция прошла удачно, и к возвращению Евгении Адольфовны Илья уже был дома.

Но болезнь Ильи (паркинсонизм) прогрессировала и в 1977-ом, на 77-ом году жизни Илья скончался. Когда в 1985 году я была последний раз в Ташкенте, мы с Женей сходили на могилу Ильи. Он похоронен недалеко от церкви. В газете был некролог.

«Ушёл из жизни ветеран ташкентского государственного университета им. В.И.Ленина, видный лингвист и методист. Вся жизнь И.А. была связана с нашей республикой. Здесь он красноармейцем участвовал в борьбе с басмачеством. Здесь, будучи студентом, вел активную просветительскую работу в школах ликбеза. Четыре с половиной десятилетия непрерывного труда в подготовке кадров филологов для Узбекской ССР и других республик. Длительное время он возглавлял университетскую кафедру, а также словарный сектор Института языкознания и литературы республиканской академии наук. Широкую известность принесли ученому-педагогу его печатные труды в области узбекского и русского языкознания, среди них многократно переиздававшиеся учебники и учебные пособия. Сопоставительная грамматика русского и узбекского языков, узбекско-русские словари, самоучители, созданные самостоятельно и в соавторстве, служили развитию межнациональных языковых контактов.

И.А. Киссену принадлежит научное редактирование фундаментальных исследований по грамматике узбекского и русского языков, учебника арабского языка. Многие годы И.А. Киссен плодотворно работал в области лингвостатистики, он – автор «Словаря наиболее употребительных слов современного узбекского языка». Ученый, которого отличала глубокая эрудиция, взыскательность, непримиримость к дилетантству. И.А. Киссен являл собой образец бескорыстного и самозабвенного служения науке, народному образованию.

Память об этом кристально честном, скромном, душевно щедром человеке сохранит каждый, кто знал его лично, и те, кому адресовал он свои замечательные книги, которым суждена долгая жизнь.

Группа товарищей»

У Ильи на первом, втором и третьем месте всегда была работа.

Многие его ученики стали академиками, докторами, а Илья никогда не стремился ни к званиям, ни к наградам. Впрочем, эта черта была свойственна всем друзьям кокандского братства.

Когда он учился, отмечали его математические способности, но лингвистом он был, как говорится – от Бога. Он знал в совершенстве 8 восточных языков, включая арабский и монгольский. Больше того, он знал множество диалектов для каждого из языков. На Алайском базаре я была свидетелем, как он моментально определял – из какого района человек – из Ферганской долины, или из Бухары. Начинал говорить с ним на его диалекте, чем поражал всех. А как артистично он произносил целые монологи, имитируя рязанский, псковский, южнорусский или волжский говор.

Кроме того, он читал и говорил на основных европейских языках.

Помню, как во время войны он изучал испанский язык. Он взял «Дон-Кихота» в подлиннике и начал читать, выписывая десятки незнакомых слов на карточки – с одной стороны написание и произношение, а с другой – перевод. Он перебирал карточки, пока ехал в трамвае, к вечеру он уже помнил эти слова. Я проверяла и для меня, неспособной к постижению чужих языков, это было равноценно волшебству. К концу книги он уже имел солидный словарный запас и мог читать газеты.

Но любовь к математике не прошла даром. Ещё до войны он стал заниматься матлингвистикой, возможно, один из первых в стране.

При мне к Евгении Адольфовне приходили люди и предлагали большие деньги за Ильюшину картотеку, которую он собирал всю жизнь, но Женя не отдала, сказав, что Илья Альбертович завещал её Университету.

Интересно, что стало с этой картотекой после перестройки?

В жизни он довольствовался очень малым. Склонен был к аскетизму. Его жизненный настрой можно было бы назвать пессимистично-ироничным. Всегда был готов к худшему. На вокзал приезжал за час до отправления поезда и меня приучил к этому.

Я благодарна судьбе, что в самые трагические для меня дни я попала к Илье. Многие годы он заменял мне отца и всю жизнь беспокоился обо мне и поддерживал. Он помогал жене брата, погибшего на фронте, а потом принял детей Евгении Адольфовны Еву и Игоря, как своих, со всеми их сложностями и проблемами. Когда Ева с Геной развелись, и Ева со вторым мужем Виталием перевелись в Москву в аспирантуру к знаменитому Перельману, дочь Танюшку они отправили в Ташкент, и, как когда-то меня, Илья растил и воспитывал её несколько лет.

Он как-то ненавязчиво научил меня любить живопись и астрономию. У меня большая папка нашей переписки. Все письма Ильи полны заботы и тревоги обо мне и моих близких.

И как-то само собой, естественно, что его родня – близкие мне люди.

Глава 3.9. Витебский проспект

3.9.1. Алёнушка

Вторая половина моей жизни прошла на Витебском проспекте. У Алёнушки тоже начался новый этап. Она без троек окончила школу и перед ней стояла трудная проблема выбора – куда идти учиться. У неё всегда была тяга к искусству, театру, кино. В школе они ставили сцены из школьной жизни, по мотивам «Мастера и Маргариты», Алёна была режиссёром. Два года она ходила в ТЮТ (Театр юношеского творчества, которым руководил Матвей Григорьевич Дубровин), вместе с друзьями из школы – Леной Ивочкиной и Лёней Трушкиным. Забегая вперед, скажу, что Лена окончила Щукинское училище и служит в театре Вахтангова в Москве. Однако нам, представлялось, что её ждёт более заметная артистическая судьба. Лёня Трушкин, как артист, тоже не прославился и больше известен как режиссер.

Алёнушкина артистическая карьера в ТЮТе не заладилась. Чтобы быть поближе к кино, она решила поступать в Институт Киноинженеров на операторский факультет. Однако там был очень большой конкурс и она не прошла. Необходимо было зарабатывать «трудовой стаж». Устроили работать на завод «Электросила».

Запомнилось, что со своей первой зарплаты она купила мне замечательный спортивный костюм, который служит до сих пор. Это было так трогательно.

Снова встал вопрос – куда поступать? Моя аргументация в пользу Химического факультета была та же, что у дяди Гриши, при моём выборе: химик может работать во множестве разных отраслей науки, медицины и искусства. И вот, Алёна с 1972 года студентка Химфака. На этом курсе учились многие дети моих однокурсников – Шуколюкова, Таганцева, Островской, Моисеева. Все они достигли значительных высот, званий, соответственно и дети относили себя к элите. К сожалению, курс был не очень дружный. Характерно – у них даже не было выпускного альбома. Организовались замкнутые группы, Алёнка не вписалась ни в одну из них. Финансово мы жили очень напряженно, только на мою зарплату. Надо было выплачивать долги за квартиру (2,5 тысячи !) и 50 рублей ежемесячно – кредит за квартиру. Я продолжала шить-перешивать, ограничивая себя во всём. В кругу моих друзей внешние атрибуты, наряды, наличие машины, дачи и т.п. очень мало значили. Но Алёнке, вероятно, было трудно среди элитарной молодёжи, а скромная одежда не прибавляла смелости. Однажды мы пошли и «одели Алёну». Купили ей очаровательный зелёный костюм с норковым стоячим воротничком, удлиненной юбкой, по фигуре. И новое зимнее пальто. Она была так хороша. Силуэт серебряного века, с картин Мухи. Мы были на выставке, и я с удовлетворением и радостью замечала, как посетители смотрели украдкой на Алёну, а не на картины.

В зимние каникулы она поехала в студенческий дом отдыха в Зеленогорске. Вернулась в сопровождении верного пажа Андрюши, весьма энергичного, шустрого юноши, который стал

настойчиво покорять Аленкино сердце. Очень предусмотрительно он начал с завоевания моей симпатии. Узнав, что я коллекционирую открытки, он проявил живой интерес к моей коллекции и готов был часами беседовать о живописи.

Вскоре он стал как член семьи. Весной мы были приглашены на Пасху к бабушке Андрея – Марии Васильевне, у которой по многолетней традиции собирались родные и друзья. Застолье было организовано по всем законам пасхального праздника. На столе, под большим нарядным абажуром, стояла широкая хрустальная ваза с проросшим густым, зелёным овсом, а в траве лежали крашеные яйца, освященные куличи и потрясающе вкусная пасха. Компания сложилась, когда дети М.В. ещё учились в школе. Наиболее яркие личности – Даниил Рафаилович Зельдович, известный хирург-онколог, (именно он делал операцию Тамарочке Баженовой, но, увы, было уже поздно) и писатель Семён Ласкин, который, как многие другие, писатели, по образованию был медик. Работал на скорой помощи, что помогло ему написать сценарий для фильма «03», с прекрасными ленинградскими актерами Антониной Шурановой и Тараторкиным. Вышло несколько его книг «Боль других», «Абсолютный слух», пользовавшихся у читателей большой популярностью. Но в дальнейшем, Семён Борисович посвятил себя изучению жизни А.С. Пушкина, точнее реабилитации Натальи Николаевны. Он поехал во Францию, познакомился с семейством Дантеса, вошёл в доверие и они дали ему почитать переписку Дантеса и Геккерна. Он обратил внимание на фразу – «У меня пылкий роман с одной очаровательной дамой. Фамилии не буду называть, её муж невероятно ревнив, но ты поймешь о ком речь – я тебе ранее писал о том, что у них в имении был пожар» (цитата приведена по памяти. С.Б.). Изучив всю переписку, Семён Борисович пришёл к выводу, речь идёт о Полетика, внебрачной дочери Строганова, лишенной возможности быть в высшем свете, интриганке, не любившей Пушкина. Она устраивала свидания Дантеса с Натали. Всё это наводит на мысль, что роман Дантеса и Натали – это продуманный ход, приведший в конце концов к дуэли, чего и добивался Дантес. У меня есть несколько книг Ласкина по пушкинистике с автографами, читаются они с большим интересом. Аргументация его выглядит весьма убедительно, но, к сожалению, многие стереотипы в представлениях о причинах дуэли присутствуют до сих пор у многих авторов. Пушкинисты как будто бы не слышали о Ласкине и его работах.

Но я отвлеклась. На Пасхе мы познакомились с родителями Андрея. Выяснилось, что его папа Александр Владимирович Саватеев – физик и работает в Институте Мер и Весов им. Менделеева. Мама – Елена Борисовна – биолог и работает в Институте «Озёрного и рыбного хозяйства», который находился на набережной у Тучкова моста, в двух шагах от моего места работы.

Андрей продолжал настойчиво завоёвывать Алёнкино сердце и мою симпатию. Через год он сделал предложение, предварительно наговорив мне комплиментов, так что я, смеясь, сказала ему, что не забыл ли он к кому сватается? Алёнку Андрюшкина настойчивость не оставила равнодушной. 3 февраля 1974 года состоялась свадьба. Алёне исполнилось 20, Андрюшке 18 лет. После Дворца Бракосочетаний (дворец Екатерины Дашковой) отправились к Саватеевым. Со стороны невесты были только я и Ростислав. А на следующий день, совпавший с моим днём рождения, собрались у нас – все мои друзья и Андрюшины близкие родственники. В это время у меня гостила Машенька Гончарова-Калинина, моя любимая чарджуйская подруга, которая так, кстати приехала в Ленинград для защиты своей диссертации в Педагогическом институте имени Герцена.

На свадьбу собралось человек 30 и если бы не Машенька, то мне бы одной не справиться, а в 4 руки мы так ладненько всё приготовили.

Стало у меня двое детей. Андрей пока учился, подрабатывал у себя на кафедре лаборантом, т.ч. на дорогу и на папиросы хватало.

Алёнушка в 1977-ом году окончила Университет и по распределению попала во ВНИИСК (Институт Синтетического каучука). В 1979-ом году она ушла в декрет и больше туда не вернулась.

Андрей кончил институт весной 1979-го года, недолго поработал по распределению в НПО «Ленинец» и ушёл на вольные хлеба. На моей памяти, чем он только не занимался: делал гипсовые маски, овощные ножи, бабочек, серёжки и многое другое. Менял мастерские, разъезжал по всей стране, как-то крутился, вертелся, ладил с милицией, с партнёрами, с рэкетирами. Я удивлялась его смелости, энергии, изобретательности. Что-то он зарабатывал, часть выделял для семьи.

28 мая 1979-го года родилась Машенька. Благодаря мне и Андрею Алёна могла какое-то время не работать. Четыре года она сидела дома, не хотела отдавать Машеньку в ясли. Осенью 1983 года Маша пошла в детсад, а Алёна устроилась работать туда, чтобы быть поближе к доченьке. Летом поехала с детсадом на дачу. Когда я приехала их навестить, то увидела как Алёна в белоснежной юбке, с голубым шарфом – тюрбаном на голове растапливает во дворе печь, чтобы детишки умывались теплой водой. Приходилось быть и посудомойкой и уборщицей.

Осенью начались поиски работы. Чтобы быть поближе к искусству, она, устроилась на работу в Ленинградское областное объединение народных художественных промыслов и была отправлена на стажировку на опытный фарфоровый завод. Надеялась, что будет заниматься проблемами росписи или формы фарфора, но пришлось работать над составом фарфоровой массы.

Случайно узнала, что в химическую лабораторию Русского музея требуется химик, Алёна пошла туда и после собеседования с Михаилом Капитоновичем Никитиным, тоже выпускником Химфака, её взяли, там она работает по сей день. Это был правильный выбор, но это «особая песня».

3.9.2. Александра Ивановна

В это время я работала над своей докторской диссертацией. Работала по вечерам дома. Для этого мне надо было пространство – раскладывать книги, огромные простыни таблиц, карт, а шустрая Машенька подросла и легко залезала на все столы и проникала во все углы. Работать стало невозможно. И тут неожиданно судьба подбросила мне выход. Тётушка Андрея Елена Павловна решила съехаться с Еленой Борисовной, т.к. по старости уже не могла жить одна. Свою комнату в коммунальной квартире на Коломенской улице она отдала Андрею, а он предложил мне пожить там. Я согласилась: ближе к работе, есть диван, большой стол, что ещё надо? Соседка – старушка Александра Ивановна. Она после революции переехала в Питер из деревни Бабино.

Помню, я появилась в день рождения Александры Ивановны. Она пригласила меня. Я приняла приглашение с удовольствием. Её подружки так ладно пели хорошие старинные русские песни. Мы быстро спелись. Жили дружно. Когда я выходила на кухню, Александра Ивановна тоже появлялась, и начинались беседы. Она много рассказывала о своей жизни.

Вот одно из интересных воспоминаний А.И. Её старшая сестра перебралась в Питер ещё до революции и устроилась кухаркой в богатую еврейскую семью Каннегисер. Глава семьи Иоаким Самуилович был директором Николаевской судоверфи, а после революции возглавил металлургию страны и перебрался в Петроград. А.И. часто навещала сестру. Хозяйка дома обучала их, как ставить самовар, как сервировать стол, с какой стороны подавать еду. Время было голодное, но в доме Каннегисер царило изобилие. Вечерами собиралась административная элита и представители искусства. Сын Леонид был юнкером и защищал Керенского в октябрьские дни. Писал стихи, дружил с Есениным, но в истории он остался как убийца председателя ЧК – Моисея Урицкого, прославившегося массовыми казнями. В 1918-ом году в тот же день, когда было совершено покушение на Ленина, Леонид Каннегисер (предположительно по заданию Бориса Савенкова), застрелил Моисея Урицкого, чтобы, как он заявил сразу же после ареста, искупить вину своей нации. «Я еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь Русского народа. Я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий не еврей. Он — отщепенец. Я убил его в надежде восстановить доброе имя русских евреев».

Леонид был расстрелян, после этого было расстреляно еще около 1000 человек, а семья Каннегисеров беспрепятственно уехала в Варшаву.

Через год в 1983-ем году, к очередному дню рождения А.И., я под впечатлением её воспоминаний написала стихи,

Вся долгая жизнь вспоминается
  Так ясно, как будто вчера…
          Короткое детство крестьянское,
          Прошла золотая пора.
          Познала батрацкую долю,
          И труд от зари до зари,
          То нянькой, то в в чайной, то в поле.
          Ах, сердце моё не боли!

          Нет! Были и радость, и счастье!
          Весёлые шутки и смех,
          А коль выпадало несчастье,
          То дружно делили на всех,
          С родными и горе – не горе,
          А тут пол деревни родни
          Но, главное – молоды были
          И сил неизбывных полны!

Воротишься с поля, бывало,
Руки и ноги не поднять
Но если гармонь заиграла,
Усталости – как не бывало,
Готовы всю ночь проплясать.
А песни! Как пели мы песни!
Теперь уже так не поют.
Мы пели – душой молодели,
Забыв про печаль, неуют.
И вспомнилась Маша – подружка заветная
И брата любимого дружба и ласка,
И мамы улыбка родная и светлая,
И муж и свой дом – наяву, а не в сказке!
И планы – мечты грели сердце беспечное,
И сил набирала родная страна,
Казалось, что жизнь впереди бесконечная,
Но всё порешила злодейка война.

«Она такой вдавила след,
И стольких в землю уложила,
Что тридцать лет и сорок лет
Живым не верится, что живы»
Но сердцем не ожесточилась
Людей любить не разучилась,
Вот потому и тянемся мы к ней!
Так будьте здоровы и веселы
На радость родных и друзей.
И мы непременно отметим
Столетий большой юбилей!

Увы, столетний юбилей не состоялся, в 86 году Александра Ивановна умерла, и жизнь в квартире изменилась.

3.9.3. Защита докторской и болезнь

В моей жизни тоже произошло немало событий. В 1985-ом году моя диссертация была готова. На 20 ноября была назначена защита. 13-го я зашла к учёному секретарю, ознакомилась с поступившими отзывами. Все отзывы были положительными. Билеты для оппонентов, гостиницы для них и даже банкет были заказаны. Впереди неделя, чтобы отдохнуть, обдумать ответы оппонентам… Лечу домой в прекрасном настроении и, вдруг сильная боль – как будто бы вонзили нож в спину. С трудом доползла до дома, поднялась на третий этаж, легла, но боль усилилась.

Александра Ивановна вызвала скорую, врач вызвал вторую. Диагноз не говорят. Я им объясняю, что мне через три дня нужно быть здоровой, но врачи молчат и увозят в больницу. В неотложку я спустилась сама, но, когда легла, поняла, что всё – больше я не в силах пошевелиться.

Алёнка несколько дней боялась сказать, что у меня инфаркт. Но у меня вдруг возникло необычное ощущение – я поняла, что от меня НИЧЕГО не зависит, никуда не должна бежать, никаких срочных дел – и я погрузилась в непривычное для меня состояние равновесия и блаженного спокойствия. После месяца в больнице, месяц реабилитации в санатории «Чёрная речка». Стояла настоящая снежная зима. Дней через десять я вышла к заливу. Этот чудесный солнечный день запомнился навсегда. Воздух над заливом был наполнен искрящимися в солнечных лучах льдинками, которые, не оседая, плавали в воздухе. Там я на всю оставшуюся жизнь подружилась со своим лечащим врачом Аллой Борисовной Камбуровой. Там я встретила Новый 1986 год. Я поздравила Аллу Борисовну стихами – такое приподнятое было у меня настроение.

          Мой славный доктор с «Чёрной речки»,
          Которая от дома недалече,
          Нет, я не буду унывать,
          Чтоб там не говорили,
          Не зря ж вторую жизнь
   Врачи мне подарили.
          Вдруг изменилась круто жизнь моя,
          Я наслаждаюсь счастьем бытия!
          Доселе мне неведомое чувство.
          В отставке и наука и искусство,
          И старый ФЭД заброшен под кровать,
          Он всё равно не в силах передать
          Как празднично на солнце снег блестит,
          Как облачко в лазурной вышине парит,
          И как прекрасны на закате ели,
   А снегири мне прямо на ладошку сели!
          Да! Здесь благословенные места!
          И лечит сердце эта красота,
          Вернее, чем нитронг или сустак.
          И навсегда останутся во мне,
   Как в изумительном волшебном сне
          Леса в блестящем кружеве снегов,
          Летящая походка Ваша, не признающая оков,
          Как северного солнца редкий луч,
          Проглянувший среди свинцовых туч,
          Так и улыбка Ваша светлая –
          Серьёзное лицо осветит вдруг
          И станет ясно – рядом друг!
          Вас с Новым Годом поздравляю!
          Здоровья, счастья Вам желаю!
          Чтоб всюду Вам сопутствовал успех,
          Чтобы звучал Вам в доме детский смех,
          За счастье и здоровье близких наших
          Я пью искристый воздух из небесной чаши,
          Как из огромного хрустального стакана,
          Признательная    ВАМ,
              Белецкая Светлана

          Стихи – стихия не моя,
          Хоть за поэзию не жаль отдать полцарства,
          Но это от депрессии отличное лекарство.
          Теперь Вам ясно без сомненья,
   Что в норме тонус мой и настроенье!

После месяца в санатории – два месяца реабилитации в районной поликлинике. Так что я вернулась на Витебский проспект.

Когда через тринадцать лет я слегла со вторым инфарктом, а с Советским Союзом к этому времени было покончено – весь реабилитационный период был сокращен с пяти до полутора месяцев и вместо санатория меня отправили в отделение городской больницы в Царском селе.

В апреле я вышла на работу. Многие считали, что с диссертацией покончено, но в конце мая я защитилась. У меня было время подготовить ответы на любые вопросы, да и вопросы задавались не с каверзной целью, а с познавательной, так что я была почти спокойна. Защита прошла успешно.

Смешной момент. В это время в стране началась ПЕРЕСТРОЙКА. Горбачёв ввел сухой закон, так что банкет после защиты должен был пройти с минеральной водой и лимонадом. Я, отрицательно относясь к спиртному, не очень переживала из-за этого, но для моих гостей геологов это было противоестественно. Положение спас Андрей – мой зять, который тайком из-под полы разливал коньяк, несмотря на строжайший запрет – при обнаружении спиртного банкет могли закрыть!

Жизнь продолжалась, я снова переехала на Коломенскую.

Глава 3.10. Перестройка

Пока я боролась с инфарктом, защищала диссертацию, в стране началась перестройка. К власти пришёл молодой, энергичный, готовый к переменам М.С. Горбачёв. Надо сказать, что я, да и большинство нашего народа, сначала возлагали большие надежды на нового генсека. Он ездил по стране, общался с народом, легко произносил (не по бумажке!) много обещающие речи, выслушивал пожелания и советы. Он наладил контакты с главами различных государств, говоря с ними на их языке. Всё это внушало нам надежду на перемены к лучшему в жизни страны.

Я даже повесила портрет Горбачёва на работе. Смущало пятно на голове. За что же его Бог «пометил»?

За последние годы в стране накопилось столько абсурда, противоречий, недовольства властью, которая была бессильна решить самые злободневные, наболевшие вопросы, и в первую очередь сельскохозяйственную и жилищную проблемы. Особенно много претензий накопилось у нашей интеллигенции: низкие зарплаты, невозможность ездить за границу, препятствия при внедрении научных открытий. У творческой интеллигенции свои претензии: цензура, зажимают авангард, трудности с выставками, изданиями – во всём виновато, естественно, правительство. Ширилось диссидентское движение.

Помню, однажды, моя знакомая повела меня на «домашнюю выставку» какой-то непризнанной художницы. Большая тёмная квартира на Васильевском острове, вся заставленная старой мебелью, редкие свободные места заполнены картинами. Моя знакомая купила городской пейзаж: «Закат на Неве», выполненный в несколько модернистской манере. Увы, я консерватор, и сторонница реалистической, классической школы. Но самое любопытное, мы увидели в маленькой последней комнате, где были выставлены фотографии царской семьи и портрет, известного тогда, диссидента. Рядом стояла копилка для сбора средств, в пользу «узников совести». Диссидентское движение было мне глубоко чуждо. Их преклонение перед Западом и, как правило, пренебрежение или даже ненависть к России, были совершенно неприемлемы для меня. Многие из них, как только появилась возможность, «слиняли за бугор». По мне это равносильно тому, что перейти жить к богатой соседке, бросив бедную и больную мать.

Вернёмся к перестройке. Очень скоро я сняла портрет Горбачёва. Промелькнули сообщения, что одну за другой гасят домны. Помню, с каким трудом и жертвами поддерживали работу домен в военные годы, а тут, в мирное время… Потом начались события в Карабахе. Конфликт между армянской и азербайджанской диаспорами дошёл до кровавых погромов. Новая власть оказалась бессильной. При советской власти подобные события были невозможны. Выяснилось, что в республиках ведётся активная националистическая пропаганда. Особенно активно и организованно выступила Прибалтика. Был создан Народный фронт. Жители Латвии, Эстонии и Литвы образовали цепь, взявшись за руки, Там было много местных русских. Диссиденты из России приехали поддержать это движение. Наш однокурсник Виктор Пальм, единственный на курсе Академик (эстонец!), работавший в Тартуском Университете, избранный в Верховный Совет, на одном из заседаний за ручку поздоровался с Горбачевым и выступил с яркой речью от имени Народного фронта о праве республик на самоопределение. На очередной встрече курса Виктор с гордостью рассказывал о том, что к нему пришла азербайджанская делегация, он обучал их, как создавать Народный фронт. Забегая вперёд, скажу, что на последней встрече с Виктором в 2002-ом году он сказал, что если бы знал, во что всё это выльется, он бы никогда не участвовал в этой истории. Думаю, что многие русскоязычные жители Прибалтики тоже переосмыслили эти события.

О перестройке написано много книг. В мою задачу не входит всесторонне рассматривать этот процесс. Вкратце, скажу, как отразилась перестройка на жизни нашего института. Казалось бы, что Нефтяной геологоразведочный Институт должен получить всяческую поддержку от государства, которое, практически, существует за счёт нефти. Однако, первым делом, было резко сокращено финансирование института и, главное, ликвидированы дотация на аренду помещения. Институт располагался долгие годы во дворце Кочубея на Литейном 39. Это о нём слова Некрасова: «Вот парадный подъезд, по торжественным дням»… В начале восьмидесятых годов дворец был профессионально отреставрирован, и выявилась его первоначальная красота. После перестройки арендная плата за дворец взлетела до астрономической суммы, которая была непосильна для Института, и он переехал в помещения, ютящиеся вдоль черной лестницы, где некогда обитали прислуга, охрана и прочая челядь. Вход со двора. Переезд состоялся, потому что к этому времени численность сотрудников упала с 1500 человек до 160. Остались, преимущественно, стойкие ветераны. Геохимический отдел многие годы находился на Васильевском острове около Тучкова моста в церкви Св. Екатерины. Там работало 200 человек и располагалось около 10 различных лабораторий, а также механическая, стеклодувная и шлифовальная мастерские. С возрождением православия, естественно, церковь было предложено освободить. Мастерские и ряд лабораторий были ликвидированы. Невосполнимые потери. Остатки отдела переехали на ул. Салова, где находились гаражи, картография и другие подсобные службы. Наша уникальная «Установка высокого давления», способная имитировать пластовые условия, вызывающая зависть у американцев и французов, была разобрана и выброшена. Ей места не нашлось.

С самого начала перестройки экспериментальная работа стала отмирать. Возникли проблемы со снабжением реактивами, сжатыми газами, растворителями. После гибели нашего замечательного механика Алексея Ивановича Русина, замену ему найти не удалось, а говорят: «Незаменимых людей нет». Вся моя работа держалась на эксперименте. Вышла моя монография, написанная на основании материалов диссертации. У меня появилось ощущение, что всё, что я должна была сделать, я сделала. Итог моей работы подведен, и я могу уходить. Подала заявление «по собственному желанию» и ушла на пенсию.

Забегая вперёд, скажу, что благодаря титаническим усилиям ветеранов, 20 лет институт продержался. Отрадное явление = в 2011 году приняли большую группу молодёжи – на них вся надежда.

Глава 3.11. На пенсии

Ушла я на пенсию легко, без надрыва, как на каникулы.

Это событие совпало с другим замечательным событием – я получила однокомнатную квартиру. Семь семей из нашего дома переехали в Израиль. По существовавшим законам Жилищные Кооперативы могли сами делить освободившиеся квартиры. Мне, как доктору наук, полагалась отдельная площадь. Буквально через несколько дней после оформления ордера, вышел указ о передаче государству права заселеиия освободившихся квартир. Мы, как говорится, успели вскочить на подножку уходящего поезда. Свою квартиру на 5 этаже я оставила семье дочери

Передо мной встала проблема: чем заняться на пенсии.

Вспомнила детство, сестёр Макеевых, которые учили меня вязать, взяла вкладыш из дореволюционного журнала Нива с образцами вязания. Связала несколько вещей для дома, кружевных воротничков для себя и для друзей, кофту из мохера. Но, застывшая поза, спина и руки болят. Скучно. Нет, не для меня.

Попробовала макраме, взяла палку, нанизала на неё нити, попробовала различные узлы по книжке, переплела всё в какой-то выдуманный узор. Висит на стене, многим даже нравится, но не захватило. Я свободна, самое время заняться живописью, о которой мечтала. Но идут девяностые годы. Краски очень дорогие, а пенсия маленькая. К тому же, запах скипидара, а главное, понимаю, что я не знаю элементарных законов живописи. По просьбе Алёны скопировала «Головку девочки» Грёза, написала несколько картинок. Но у Грёза девочке 6 лет, а у меня 16 и вернуть её в детство мне так и не удалось.

3 февраля 1994 года, накануне моего дня рождения, когда я готовилась к приёму друзей, пришла телеграмма о том, что умерла мама. Ей, как и бабуле Рае, было 84 года и диагноз тот же – тромб. Она умерла в одночасье. О такой смерти мечтают многие.

Хоронят в Азии на следующий день. Попасть на похороны мне не удалось. Собрали деньги и отправили Олега – сына Вовы, чтобы поддержал отца.

В этот же вечер пришла Алёнушка и привела ко мне серенькую дворняжку, которая мерзла на нашем крыльце, а на улице была февральская метель. Алёна умоляла оставить пса хотя бы на ночь, так как у неё дома три кошки. Мама очень любила собак. Я восприняла появление Кузи (так мы его назвали), как прощальный привет от мамы. А утром получила от мамы поздравительную телеграмму, которую она успела отправить.

Кузя прожил у меня 10 лет. Соседи до сих пор вспоминают его, очень умный, смешной и самостоятельный пес. А мне он часто снится во сне. Бывало, гуляем с ним, он нагуляется и сам бежит домой. Его все знают, нажимают в лифте 14 этаж. Пока я дохожу до дома, Кузька уже ждёт меня у дверей.

Как-то я попала на выставку флористики – это картины из засушенных цветов. Мне очень понравилось, но заниматься этим не было времени, да и материал для картин надо заготавливать заранее. Теперь, гуляя с Кузей, я стала собирать разные полевые цветочки и травки, в изобилии растущие в нашем, очень зелёном, районе. Удивительно, но когда мои друзья увидели мои первые картинки, они понесли мне всё, что могло пригодиться, для моих занятий: тряпочки для фона, конфетные коробки для основы, материал для окантовки, бобину с капроновой нитью, старые соломенные шляпы, которые я использовала, для корзиночек в картинках. Стекла я подбирала на помойке. Спасибо моему второму зятю – Пашеньке, который очень профессионально вырезает стеклышки нужного размера. Пашенька также по моей просьбе сделал этажерку, и приспособил её на дверь, со стороны комнаты, а на ней около 200 конфетных коробок, в которых

хранятся засушенные цветочки. Вот так определилось моё хобби.

Я сделала за 20 лет около 1000 картинок. Одних обоев для окантовки ушло 5 рулонов. Половину картинок я раздарила: родным, друзьям, врачам, всем, кто что-то делал для меня хорошее, а деньгами не рассчитаться, часть продавала за мизерную цену.

Когда я приходила в себя после очередного инфаркта, моя однокурсница Флора Кожакина-Белинская приехала ко мне, выбрала несколько картинок, и отвезла их на выставку флористики, которую устроил в Институте целлюлозно-бумажной промышленности большой энтузиаст творческих выставок, бывший морской офицер, Борис Витальевич Покровский. В последующие годы я неоднократно участвовала на выставках у Покровского. У нас сложились добрые отношения. Увы, сейчас уже нет ни Флоры, ни Виталия Борисовича. Светлая память им!

Беда только в одном – моё хобби, увы, «сидячее» и неизбежно ведёт к гиподинамии – основной причине всех моих болезней.

Однажды, мой первый зять Андрюша принёс, выброшенную каким-то закрывающимся учреждением, (90-е годы!), тяжеленную, в добротном переплёте «Книгу почёта». Я нашла для неё достойное применение. Построила генеалогическое древо для 5 колен родных: по папиной линии (Белецкие – Калинги), мамииой (Зигвардты – Клеттеры), а также для семей моего мужа Зеленского, для Алёниного мужа и Машиного папы Саватеева, для Ярцевых и Кисиных. О трудностях, с которыми я столкнулась, о поисках, находках и открытиях я писала в начале воспоминаний.

Скажу только, что оставшиеся из старшего поколения родные: Нина Эдуардовна Белецкая (жена Семёна Леонтьевича) и Владимир Андреевич Клеттер (сын Андрея Клеттера) активно поддержали моё начинание и очень помогли мне, добавив недостающие сведения. Когда «древо» было построено для всех близких семей, Алёна попросила, хотя бы коротенько, написать о каждом персонаже. Я написала всё, что знала. Так родились первые главы этих воспоминаний. Писались они для узкого круга родных, но когда прочитали некоторые друзья и сказали, что читали, не отрываясь, и что это очень интересно не только родным, я продолжила и дополнила написанное своими личными переживаниями и наблюдениями.

Жаль, что и это хобби сидячее и ведёт к гиподинамии, из-за которой у меня облитерирующий эндартериит, ноги не ходят, угроза ампутации. Недавно отнялась рука, сделали операцию, разрезали руку и вынули тромб –20 сантиметров! А я наивно полагала, что это шарик. Иду по стопам мамочки и бабули. Всё это дань возрасту и сидячему образу жизни. Это просто чудо, что я дожила до 84 лет! Думаю, что помогло мне то, что я в советское время безотказно получала профсоюзные (за треть стоимости) путёвки в санатории. Так я побывала в Евпатории, Сочи (2 раза), Болдури, Кисловодске, Балдоне, Черной Речке (2 раза), Репино и Северной Ривьере. Увы, список больниц, в которых я полежала за свою жизнь, будет значительно больше.

Для написания воспоминаний, я приобрела и освоила компьютер. Круг моих реальных прогулок весьма ограничен, а с интернетом можно, пусть виртуально, «объездить» весь мир, «погуляла» по Москве, Парижу, Англии. Так я «погуляла» по Арбату, поглядела на наши окна в Туркменском посольстве, а вот в Ташкенте не нашла ни одного знакомого места, даже центральный парк вырублен. Теперь я освоила скайп и могу общаться со всеми родными и друзьями, которых жизнь разбросала по всему свету.

Мои девочки

К счастью, я живу в одном доме с Алёной, и мы часто общаемся. Машенька 11 января 2013 года родила доченьку – правнучку – Анисью. Это такое счастье! Мечтаю ещё немножко пожить, чтобы увидеть, как начнёт ходить, говорить и развиваться моя радость – правнучка!

К сожалению, визиты друзей всё реже. Кто-то остроумно сказал:

На заре 21 – го века,
Когда всё неподвластно уму,
Как же нужно любить человека,
Чтобы взять и приехать к нему!

Поэтому я очень радуюсь, когда друзья навещают.

Каждый визит – маленький праздник!

Вот таков круг моих интересов и образ жизни на пенсии.

В начало

Автор: Белецкая Светлана Николаевна | слов 40951