3.1. ЛенТИСИЗ

Мне нравилась моя экспедиционная жизнь. Мне нравился военно-морской институт, в котором я работал. Я никогда не забывал, что меня взяли на работу, когда везде передо мной закрывали двери. Ко мне отнеслись очень гуманно, когда я попал в сложные обстоятельства, иными словами – под суд. Здесь я встретил свою будущую жену, которая родила дочь Вику. Мне дали квартиру в новом доме. Получил ценный практический опыт. Побывал на многих морях. Общался с крупными специалистами и просто с интересными людьми. Я этого никогда не забуду. И теперь, по прошествии многих лет я не теряю связи с институтом. Иногда я думаю, что всем этим я обязан небольшому листку бумаги, на котором было помещено объявление о том, что организации требуются инженеры-геологи. А если бы я не заметил объявление и прошел мимо?  Ничего бы этого не произошло?  Жизнь сложилась  бы по-другому? Я бы женился на другой женщине, у меня бы родился сын, а не дочь и т.д.? Нет, я думаю, что все было бы точно также. Ведь еще в детстве меня посещали мечты о геологической работе на Кольском полуострове, а потом о море. Значит,  уже тогда мне был назначен определенный жизненный путь. Ведь в конечном итоге я попал на Кольский полуостров  и меня на буровом понтоне  качали волны Баренцева моря. Все свершилось. Если бы я не увидел объявление, то, наверное,   пришел бы в военно-морской институт каким либо другим путем…

Но в экспедиционной жизни были и отрицательные моменты. Прежде всего, это долгое пребывание вне дома. Иногда почти без перерыва круглый год. А у меня была семья, росла дочь, которая не называла меня папой, потому что не успевала привыкнуть ко мне, как я уезжал. Жена Лида иногда приезжала в экспедицию, но не надолго. Известно, что человеческие чувства не следует испытывать, поскольку это не металл, ни дерево, ни горная порода. Они уязвимы, и испытание разлукой приносит только вред. Конечно, встречаются люди, для которых никакие испытания не страшны. Но большинство к этой категории не относится,  в том числе и я.

Другой  отрицательный момент – это некоторое ощущение неполноценности рядом с военными специалистами.  Я, как гражданский человек, был ограничен в росте, не имел многих привилегий, которыми пользовались военные специалисты.

Кроме того, и это, наверное, самое главное,  во мне неосознанно  зрела жажда обновления. Я часто повторял про себя пушкинские строки: «Искатель новых впечатлений, я вас бежал, отечески края…». Короче говоря, я созрел для ухода. С этой мыслью я  работал еще один год, ожидая подходящего предложения.

Однажды мы с Лидой были в гостях в семье Фроловых в старинном доме на канале Грибоедова. Геолога Ирму Людвиговну Фролову я знал по работе в военно-морском институте, откуда она ушла в институт «Ленинжпроект». Ее муж Виталий Дмитриевич Фролов, тоже геолог, работал в нашем институте еще до моего прихода. Лида его хорошо знала, как добрейшего и компанейского человека. Виталий Дмитриевич, очень симпатичный человек, уроженец смоленской деревни, был женат, как он гордо заявлял, на дочери профессора, который снимал в его деревне дачу. Участник Великой Отечественной войны. Во время войны он служил в авиации, где на самолете американского производства сидел на месте стрелка-радиста. Как он рассказывал, это было место смертника. Стрелок-радист находился в прозрачной кабине, которая возвышалась над корпусом самолета и служила хорошей мишенью для фашистских летчиков. Как только стрелок открывал огонь, его тут же уничтожали. Но Фролов как-то выкручивался. И огонь открывал по приказу командира, и живой остался. Наверное, помогли его крестьянские гены. Потом он учился в институте военных переводчиков. Принимал участие в параде Победы. Теперь он работал в Ленинградском тресте инженерно-строительных изысканий (ЛенТИСИЗ) в должности заместителя начальника отдела №3. Он с восторгом рассказывал о тресте, о людях там работающих, и особенно восхищенно отзывался о начальнике технического отдела Михаиле Абрамовиче Солодухине, кандидате геолого-минералогических наук, умнейшем, по его словам, человеке. В то время я подыскивал новое место работы, и Фролов, узнав об этом, предложил мне перейти в ЛенТИСИЗ. Он поговорил с Солодухиным, сильно расхвалил меня, хотя непосредственно со мной никогда не работал, а работал с моей женой и по существу меня не знал. Вскоре (3 апреля 1973 года) меня  приняли в ЛенТИСИЗ  на должность руководителя группы технического отдела. Учитывая высокую оценку, данную Фроловым, мне даже не установили испытательный срок.

Двенадцатилетний период моей жизни и работы в военно-морском институте окончился. Но привычки сохранились. Когда завывал ветер, я сразу напрягался и думал о буровом понтоне, как бы его не сорвало с якорей. Потом вспоминал, что теперь у меня нет бурового понтона. Вроде успокаивался, но в тоже время становилось грустно…

ЛенТИСИЗ – организация молодая. Создана в 1962 году. В то время как крупнейшие проектно-изыскательские институты: Ленгидропроект, Ленгипротранс, Фундаментпроект и другие организации Ленинграда возникли еще в предвоенные годы. В  состав ЛенТИСИЗа  вошли небольшие отделы изысканий разных проектных институтов. Каждый из этих отделов в своем институте был оснащен недостаточно хорошо. Преобладало ручное бурение. Полевые исследования грунтов и геофизические методы не применялись. Низкий технический уровень никак не содействовал повышению качества инженерных изысканий, что приводило к деформациям и авариям построенных сооружений. Такая картина наблюдалась по всей стране. Поэтому правительство приняло решение о создании территориальных трестов инженерно-строительных изысканий (ТИСИЗы) в Российской федерации и изыскательских институтов в союзных республиках. Все ТИСИЗы были собраны в объединение «Стройизыскания», которым осуществлялось методическое и техническое руководство. В отличие от небольших отделов инженерных изысканий в проектных институтах, тресты оснастились современной техникой, опытными специалистами, нормативно-методическими документами. Устраивались научно-технические конференции, совещания по обмену опытом. Каждый специалист имел возможность опубликовать статью в сборнике трудов. Специалисты часто встречались. Все это способствовало повышению качества инженерных изысканий, и, соответственно, значительно сократились аварии построенных сооружений.

Управляющим ЛенТИСИЗом при его образовании был назначен Леонид Николаевич Лебедев – во время войны референт А.А.Жданова, а потом председатель Пушкинского райисполкома, по-нынешнему – глава районной администрации. Высокий, крупный мужчина с умным взглядом исподлобья. Спокойный, сдержанный. Мне он сразу понравился, и ко мне он относился хорошо.  В пору пребывания его на посту главы администрации, секретарем Пушкинского районного комитета КПСС работал Михаил Иванович  Румянцев. Попал он на эту должность благодаря будущему Председателю Совета министров СССР Н.А.Косыгину, который отметил его самоотверженную работу во время блокады Ленинграда на «Дороге Жизни». Теперь Михаил Иванович работал освобожденным секретарем партбюро ЛенТИСИЗа. Надо сказать, что Лебедеву и Румянцеву  сильно повезло во время  «Ленинградского дела» — серии судебных  процессов в конце 1940-х и в начале 1950-х годов против партийных и государственных руководителей РСФСР, имеющих Ленинградские корни. Тогда многих секретарей райкомов и райисполкомов Ленинграда и области, которые работали во время блокады и сразу после войны,  расстреливали или отправляли в лагеря. Лебедева и Румянцева эта участь миновала…

В сферу деятельности ЛенТИСИЗа входили области: Ленинградская, Мурманская, Архангельская, Новгородская, Псковская и Калининградская. На первых порах еще входила Вологодская область, но потом отошла. В Псковской и Калининградской областях имелись отделы  ЛенТИСИЗ, а в других областях – отделения ЛенТИСИЗ. В каждом территориальном подразделении я, как специалист технического отдела, побывал в составе комиссий, чаще всего, как председатель, по проверке производственной деятельности. Поездки всегда были очень интересными, поскольку руководители территориальных подразделений  старались сделать что-нибудь приятное для членов комиссии.

Например, управляющий Архангельским отделением Ростислав Михайлович Василенко организовал нам поездку на Соловецкие острова, которые в то время для большинства граждан были недоступными. На корабле с нами плыл митрополит Ленинградский и Новгородский отец Никодим. Он сидел на кормовой палубе и любовался видами Белого моря. Рядом с ним на скамейке сидели пассажиры теплохода. Вдруг на палубе появилась человекообразная обезьяна. Другими словами этого пьянчугу не назовешь. Он кривлялся, изгибался, корчил рожи, скалил зубы и выкрикивал матерные слова. Люди почувствовали себя неловко и стали расходиться. На скамейке остался лишь отец Никодим. Казалось, что он не замечает это чудовище. Но вдруг пьяница сник, перестал орать, улегся на скамейку и уснул. Я не сомневаюсь, что на него неведомым мне образом  воздействовал отец Никодим…

Начальник Псковского отдела  Петр Иванович Хомич возил нас в Пушкинские горы как раз в день рождения А.С.Пушкина 6 июня. Я отметил про себя, что в тот день в Пушкинские горы приехало много чернокожих мужчин. В ресторане «У лукоморья» мы отметили знаменательную для нашего народа дату.

Начальник Калининградского отдела  Михаил Михайлович  Мосягин показал нам приморские города Светлый, Зеленоградск и Светлогорск. На балтийских пляжах мы находили много довольно крупных кусочков янтаря. А в самом Калининграде я посетил могилу  Иммануила Канта, рассматривал уцелевшие немецкие коттеджи с  фруктовыми садами и гаражами, которые казались мне вершиной благополучной жизни, любовался романтическим памятником Фридриху Шиллеру. Один из работников Калининградского отдела рассказывал мне, что его друг-танкист, который участвовал в штурме Кенигсберга, выстрелил по памятнику Шиллеру бронебойным снарядом. Он ждал, что памятник разлетится вдребезги. Но бронзовый памятник устоял, на нем  лишь осталась средних размеров вмятина. Танкиста спрашивали, зачем он стрелял по Шиллеру?  «Я решил, что это  фашистский главарь» — оправдывался боец…

Мне очень нравились поездки в древний русский город Новгород. Там работал замечательный специалист и очень добрый человек Юрий Иосифович Потапов,  изобретатель  вакуумного  грунтоноса, известного, как грунтонос конструкции Новгородского отделения ЛенТИСИЗ…

В каждом подразделении считали своим долгом на прощанье хорошо угостить членов комиссии. Поэтому нередко я приезжал домой с головной болью и тяжестью в желудке. Жене вкручивал, что приходилось много работать, плюс незнакомая вода и пища, поэтому я  чувствую себя неважно…

В год моего прихода в ЛенТИСИЗ  я поступил  в вечерний университет марксизма-ленинизма на отделение философии. Я преследовал корыстную цель: успешная сдача экзамена по философии приравнивалась сдаче кандидатского экзамена по марксистско-ленинской философии. Занятия мне очень нравились. Я познакомился с философскими течениями, о которых в Горном институте ничего не слышал. И вообще в Горном институте я  терпеть не мог марксистско-ленинскую философию, потому что ничего в ней не понимал. Зачеты и экзамены по диамату и истмату сдавал исключительно по шпаргалкам. Здесь же я обнаружил, что философия – очень интересная наука, и кроме марксистско-ленинской существуют и другие философии. Подписался на собрания сочинений Аристотеля и Гегеля, и потом с интересом читал их произведения, в том числе работу Гегеля «Жизнь Христа». Эта была первая для меня книга, познакомившая с жизнью Спасителя. Возможность приобрести Библию появилась не скоро. А тогда я  покупал книги о жизни знаменитых философов древности. Интерес к философии пробудили замечательные преподаватели с кафедры философии Ленинградского университета…

В 1974 году произошло очередное радостное событие в моей жизни.  Кому-то в военно-морском ведомстве понадобилась наша однокомнатная квартира на проспекте Ветеранов. Нам предложили отдать эту квартиру, а также сдать комнату в коммунальной квартире на Кирочной улице, в которой мы жили до получения новой квартиры, а в ней оставалась Лидина мама Полина Клементьевна Михайлова. Взамен нам предложили трехкомнатную квартиру  в Озерках. Конечно, мы с радостью согласились и стали готовиться к переезду.

Выходя на улицу, я стал часто встречать свою однокурсницу Лену Роговую и ее мужа Виктора Заславского, тоже выпускника  Горного института. Лена считалась в институте не только  симпатичной девушкой, но и большой умницей. При каждой встрече я  жаловался  им на трудности переезда с одного конца города в другой. Лена и Виктор при этом переглядывались и загадочно улыбались. Только позже я узнал, что в тот период, когда я стал их часто встречать, Лена и Виктор уже не работали, поскольку собирались выехать на постоянное жительство в США. Тогда всех подающих заявления на выезд заграницу сразу увольняли с работы.  А рассмотрение заявлений могло растянуться на очень длительный период, и неработающим людям приходилось материально  очень трудно.  Так вот, люди собрались в США, я представляю, сколько им всего пришлось пережить, а я им жаловался на свои  трудности переезда с юго-запада на север Ленинграда. Через много лет Виктор упал на улице Рима, и больше не поднялся…

Наконец, мы переехали в Озерки. Из нашего окна был виден голубой  купол  Храма Нерукотворного Спаса, вокруг простор. Вблизи дома паслась корова, а однажды к самому дому подбежал лось. Теперь в этом районе вырос целый город. Купол Храма давно закрыли многоэтажные дома. По нашей лестнице поселились семьи, причастные к военно-морскому флоту. На последнем этаже в трехкомнатную квартиру въехал чудесный человек — капитан первого ранга, бывший моряк, а в то время  ученый-физик Николай Егорович Стрелков с женой Валентиной Алексеевной, работавшей медицинской сестрой в медико-санитарной части №122, и двумя дочерьми Натальей и Татьяной. Стрелкова Наташа-любимица наша, как мы ее называли, в то время имела широкую известность, как талантливая фигуристка, член сборной команды Советского Союза, участница и призер всесоюзных, европейских и мировых первенств. С этой замечательной семьей мы надолго подружились. Теперь, когда пишутся эти строки, Николая Егоровича уже нет в живых, а сестры живут в США. Наташа тренирует американских фигуристов, и к ним иногда приезжает Валентина Алексеевна, которая столько добра сделала для нашей семьи, что ближе нее у нас больше никого нет…

В тресте одна из моих задач состояла в  приемке технических отчетов о результатах инженерно-геологических изысканий. При выполнении изысканий широко применялись полевые опытные работы. Многие из них мне были незнакомы, и я с интересом выезжал на объекты изысканий, чтобы узнать о них детальнее.

Руководил отделом опытных и геофизических работ (отдел №8)  Борис Иванович Лебедев.  Если для выполнения буровых работ всегда можно было найти хороших бурильщиков и геологов, то специалистов по опытным работам просто не существовало. Борис Иванович ездил по разным трестам, в основном он приезжал в УралТИСИЗ, высматривал подходящий метод исследований, покупал необходимое оборудование. Например, он приобрел в УралТИСИЗе очень надежную канатно-рычажную установку КРУ-600 для испытания грунтов штампом площадью 600 см² в буровых скважинах. Потом возвращался в Ленинград, нанимал людей и скрупулезно обучал их различным методам исследований. Затем он ездил в территориальные подразделения и обучал местных специалистов. Но оборудование не только приобретали. В отделе сконструировали оригинальный штамп площадью 5000 см² с распором в стенки шурфа.

Когда я работал в военно-морском институте, я приходил к Лебедеву и консультировался с ним по вопросам применения различных методов исследований. Еще тогда я заметил, что он очень аккуратен, одет в безупречный костюм, исключительно вежлив с людьми. Конечно, я тогда не предполагал, что буду трудиться в ЛенТИСИЗе.  Главным специалистом в отделе полевых исследований работал Иосиф Израилевич Крапивенский. Очень умный, серьезный и остроумный специалист, к тому же обладающий отличными артистическими способностями. Он  похоже копировал многих работников треста. По рассказам коллег изображал и меня. Но когда я попросил показать, то уклонился. Он любил пошутить, но иногда и сам попадал в забавные ситуации. Например, в партийной организации ЛенТИСИЗа существовала практика приглашать на партийные собрания для отчета ведущих беспартийных специалистов. Однажды пригласили Иосифа. Один из членов партбюро написал доклад, а его задача состояла в том, чтобы громко и четко прочитать написанное. Все шло гладко, но в конце выступления произошел казус. Докладчик должен был призвать присутствующих выполнить задание пятилетки за четыре года. Призыв «Выполним пятилетку в четыре года!» был одним из главных лозунгов страны в то время. Иосиф же произнес: «Призываю выполнить за пять лет то, что должны сделать за четыре года!». В зале раздались смешки. Иосиф снова заглянул в бумажку и повторил сказанное. Смех нарастал. Иосиф в третий раз посмотрел  на  свою шпаргалку и подтвердил: «Да, тут так написано». Хохот не прекращался довольно долго. Иосиф с недоуменным выражением лица спустился со сцены…

В 1973 году  на вооружении отдела опытных работ имелись почти  все технические средства для производства полевых опытных работ, которые существовали тогда в Советском Союзе.  В последующие годы  в отдел постоянно поступало самое новейшее оборудование.

Руководили работами в полевых условиях, а часто выполняли их своими руками Александр Егорович Богданов и Борис Иванович Щербиков. Это были уникальные специалисты. Геофизики отдела вели исследования методами сейсмо-, электро- и магниторазведки. Для этого имелось все необходимое оборудование. Геофизическими работами руководил электроразведчик Владимир Борисович Городинский и сейсморазведчик Юрий Александрович Иванов. Позже стали применяться радиоизотопные методы, которые успешно внедрял  Геннадий Андреевич Берлов, нисколько не беспокоясь за свою безопасность. Другие геофизики отказывались от работы с радиоизотопами. В начале XXI века радиоизотопные методы практически перестали применяться.

Полевые исследования и геофизические работы при инженерных изысканиях  в нашей стране имеют давнюю историю. Можно считать, что инженерно-геологические изыскания в России  начались в начале XVIII века при строительстве Санкт-Петербурга. Петр I  посылал в Амстердам молодых людей, чтобы они учились у голландских специалистов исследованию грунтов, поскольку условия возведения фундаментов в Амстердаме и Санкт-Петербурге, по мнению Петра I, были схожими.  Во второй половине XIX  века в связи с промышленным подъемом в России, к решению задач строительства  стали привлекаться  такие знаменитые геологи, как К.И.Богданович, А.А.Борисяк, А.В.Львов, И.В.Мушкетов, В.А.Обручев,  А.П.Павлов, Н.Ф.Погребов и др. Работая как изыскатели, геологи применяли различные методы геологических исследований: маршрутные наблюдения, проходку шурфов и шахт, ручное бурение, лабораторные испытания грунтов. В полевых условиях производилась оценка физико-механических свойств грунтов по характеру и глубине внедрения в них заступа, лопаты, кайла, лома, клиньев, стального сверла. В начале XX столетия при изысканиях железных дорог применялся прообраз современного статического зондирования – погружение зонда в мягкие отложения под весом гирь.

Развернутое в 20-30-х годах строительство гидроэлектростанций, каналов, промышленных предприятий потребовало всестороннего изучения условий строительства. Для обоснования проектов применялись новые методы исследований. Например, при изысканиях верхней Свирской плотины проводились полевые опыты на срез в шурфах, а на Камышинском створе  были выполнены уникальные сдвиговые испытания на дне камеры кессона

Во время Великой Отечественной войны 1941-1945г.г. инженерно-геологические изыскания не прекратились, но изменился их характер. Война не  оставляла времени на длительные исследования, предваряющие строительство. Изучение условий залегания грунтов и их свойств производилось параллельно со строительными работами…

После окончания войны инженерно-геологические изыскания получили мощный  толчок. В связи с восстановлением разрушенного хозяйства потребовалось выполнение изыскательских работ  в короткое время. В этот период на строительных площадках стало широко применяться  динамическое и статическое зондирования. С конца пятидесятых годов стали развиваться такие методы, как испытания грунтов штампами, вращательный, кольцевой и поступательный срез, прессиометрия. Все в больших объемах стали выполняться испытания натурных свай, а затем и моделей свай.

Важную роль стали играть геофизические методы – электроразведка, сейсморазведка, радиоизотопные методы. Появился пенетрационно — каротажный метод, объединивший статическое зондирование с радиоизотопными методами.

В послевоенный период строились не только жилые дома и производственные предприятия. Были построены  уникальные сооружения: крупные гидроузлы, теплоэлектростанции, атомные станции, космодромы, объекты оборонного назначения. В ряде городов появились метрополитены.

С конца шестидесятых – начала семидесятых годов  начались совершенно необычные инженерно-геологические исследования на других планетах. 20 июля 1969 года первые пробы лунных грунтов – регалитов были отобраны американскими астронавтами экспедиции «Аполлон-11» Нилом Армстронгом  и Эдвином Олдрином . Первым ступил на Луну  Нил Армстронг.  Весь мир тогда смотрел прямую трансляцию высадки американских астронавтов на поверхность Луны. И только в Советском Союзе в это время показывали «Лебединое озеро», а в Китае – приключенческий фильм.

Я помню, как  в Североморской экспедиции мы собрались в  «красном уголке», где стоял телевизор, и ждали  начало «Новостей», в которых должны были показать в записи высадку американских астронавтов на поверхности Луны. Вместе с нами ожидал начальник отдела Б.Н.Гецов, приехавший из Ленинграда. И вот программа началась. Но вначале стали показывать, как руководители КПСС  встречают в аэропорту   партийно-правительственную делегацию из братской страны, на что Б.Н.Гецов возмущенно отреагировал: «Безобразие!». И только после долгих поцелуев партийных вождей показали исторические кадры…

В августе 1976 года  с борта советской автоматической межпланетной станции  «Луна-24» бурилась скважина до глубины 250см с отбором керна, который после окончания бурения был доставлен на Землю.В июне 1985 года с борта АМС «Вега-2» исследованы грунты поверхности Венеры, и вся информация об их составе и свойствах передана на Землю…

С конца 80-х годов началось широкое внедрение персональных компьютеров. Их применение  произвело настоящую революцию в камеральной обработке материалов изысканий. Однако, М.А.Солодухин отмечал, что «скорость, однозначность решений, приближение к конечной проектной задаче неизбежно вызвало потери глубокого понимания, объективной оценки состава, состояния и свойств инженерно-геологического массива, описания и оценки физико-геологических процессов и явлений».

С начала 90-х годов в связи с упадком промышленного производства резко сократился  объем изыскательских работ, значительно сократилась  численность персонала, практически прекратился  выпуск технических средств для полевых исследований, утрачены  ряд технических достижений. В начале XXI столетия вновь начался подъем промышленного производства. В 2008 году в мире разразился финансовый кризис, который серьезно задел и Россию. И снова сократились объемы строительства и инженерных изысканий…

Очень серьезными работами занимался в ЛенТИСИЗе отдел №3. Руководил отделом  Петр Иванович Крылов, а заместителем  являлся  Виталий Дмитриевич Фролов, благодаря которому  я пришел работать в трест. Отдел выполнял инженерные изыскания в районах распространения карста. Вначале экспедиция отдела работала в Плисецком районе Архангельской области  на площадке строительства Плисецкого глиноземного комбината. Приезжающие из экспедиции изыскатели рассказывали об НЛО, которые часто наблюдались там в ночном небе. В частности,  об этом рассказывал А.Н.Тимофеев, раньше работавший вместе со мной в военно-морском институте, мой соавтор по первой книжке. Он лично видел НЛО. Позже выяснилось, что недалеко от места работы экспедиции располагается ныне всем известный Плисецкий космический полигон, с которого в ночное небо запускали ракеты. Таким образом, тайна НЛО была раскрыта.  После окончания работ в Плисецком районе экспедиция передислоцировалась в другие районы развития карста — Тихвинский, Пикалевский и Бокситогорский районы  Ленинградской области. Главный специалист отдела Бронислава Ивановна Захарова очень хорошо разбиралась в карстовых процессах. В начале моей работы в тресте наши отношения с Брониславой Ивановной не сложились. Я придирался к ее отчетам, она, естественно, возмущалась. Но постепенно наши отношения наладились, и мы стали друзьями…

3.2. Полевые опытные работы

В районе г. Пикалево развит карбонатный карст, для которого характерно очень медленное развитие разрушительных процессов. Однако буквально на глазах изыскателей начали образовываться карстовые воронки. Бронислава Ивановна  вместе с геологами экспедиции установила, что причиной резкой  активизации карстовых процессов явились промышленные утечки Пикалевского глиноземного завода. Проектировщикам и руководству комбината были переданы рекомендации по предотвращению активизации процессов карстообразования, ведущих к провалам поверхности и разрушению зданий и сооружений.

Полевую экспедицию отдела  возглавлял Израиль Наумович Гинзбург. Когда он  кому-нибудь представлялся, то называл себя Агрессором Наумовичем. Люди недоумевали, и тогда Гинзбург пояснял, что, как следует из советских средств массовой информации, государство  Израиль – это агрессор, следовательно, он Агрессор Наумович.

К сожалению, крупные объекты закончились, и отдел пришлось расформировать. Специалисты перешли в другие отделы. В частности, в отдел №6, который был  создан на базе отдела изысканий института «Ленгипрогор». Руководил отделом Игорь Николаевич Синев. Отдел выполнял непростые инженерные изыскания на площадке будущего строительства Костомукшского горно-обогатительного  комбината. Я как-то приезжал туда. В дремучем лесу стояли вагончики-бочонки, в которых жили изыскатели. Местность  практически непроходимая. Пока производились изыскания, финские строители уже приступили к прокладке дорог. Первое, что они сделали – поставили в лесу туалеты. Наши рабочие по этому поводу смеялись от души. Потом смеяться перестали, а только удивлялись. Вырубленный лес финны аккуратно сортировали по толщине бревен, а срубленные ветки не сжигали, как это было принято в нашей стране, а заворачивали в полиэтиленовую пленку и увозили в Финляндию – делать из них бумагу.  Работа шла быстро, хотя по трассе дороги не было ни одного призывающего лозунга, как на советских стройках. Вдоль дороги стояли комфортабельные вагончики для отдыха. Однако финны в них не жили, поскольку каждый день их увозили домой. Вагончики не запирались, поэтому, после отъезда финнов мы могли походить по вагончикам и поглазеть  на то, как  живут  рабочие в странах «загнивающего» капитализма.

Наши рабочие при первой же возможности вступали в торговые отношения с финнами. Предлагали им водку, а в обмен получали носки, нейлоновые рубашки и другие вещи. Как-то я ехал в кабине грузовой автомашины,  и нас остановил финн. Шофер вышел и долго с ним разговаривал. Когда шофер вернулся, он мне рассказал, что договорился с финном об обмене товарами. Я поинтересовался, на каком языке они говорили друг с другом. Шофер ответил, что каждый на своем языке. Тогда я спросил, как же они понимали, о чем шла  речь, на что шофер ответил: «А чего тут непонятного?». Способность простых людей, разговаривающих на разных языках, понимать друг друга, отмечал еще великий русский юрист А.Ф. Кони. Во время своего пребывания в Порт-Артуре он вел следствие по делу об убийстве русского матроса. Ведя дознание, он установил, что первым тело матроса обнаружил китаец, о чем он сообщил встретившемуся ему русскому моряку. Кони поинтересовался, на каком языке он передал ему это сообщение.  Моряк сказал, что на китайском, хотя, как выяснилось,  этого языка он не знал. «Как же ты понял его?» — спросил Кони. «А чего тут непонятного?» — ответил моряк…

Через два года меня перевели на должность главного специалиста технического отдела вместо Анатолия Михайловича Гурьева, который ушел на пенсию. Гурьев был участником войны, но о войне он никогда не вспоминал. Однажды за праздничным застольем в честь великой Победы, я  попросил ветеранов войны  рассказать  о каком-нибудь смешном эпизоде военных лет. Гурьев поведал, как он участвовал в освобождении австрийской столицы. На улице Вены он неожиданно  увидел страуса, очевидно сбежавшего из зоопарка. Со своими  товарищами он запряг страуса в какую-то повозку, и они раскатывали в ней по Вене, вызывая веселье у наших  бойцов…

В техническом отделе работали очень интересные люди. Это был дружный, творческий коллектив. Работали люди разного возраста: от  опытных ветеранов до  молодых женщин из группы систематизации, которой руководила Нонна Михайловна Макашова.  В этой группе работала Алла Несова, с которой мы подружились. Алла нравилась мне своей добротой, уравновешенностью, и, что немаловажно, она была очень милой и симпатичной женщиной.

Хорошую атмосферу в отделе создавал М.А. Солодухин. Как-то накануне одного из праздников «День Геолога» Солодухин поехал в Дом Книги и купил в подарок каждому сотруднику-геологу технического отдела только что вышедшую интересную  книгу Р. Леггета «Города и геология». Это сейчас свободно можно купить практически любую книгу. А тогда интересная книга расхватывалась в момент. Солодухин успел приобрести нужное количество экземпляров, и нагруженный книгами, раскрасневшийся, принес их в отдел и вручил всем сотрудникам.

Еще через год я был назначен на должность начальника отдела №8 — отдела полевых  опытных и геофизических работ, поскольку начальник отдела Б.И. Лебедев уезжал на Кубу заниматься там  полевыми опытными работами. К этому времени (1975 год) сменился  управляющий  трестом.  Л.Н. Лебедев ушел на пенсию. В этом ему очень помогли «доброжелатели», писавшие на него разные кляузы в партийные инстанции. Но все-таки времена в Советском Союзе существенно изменились. Если сейчас Леонида Николаевича просто сняли и отправили на пенсию, то прежде доносы были иного содержания, и его бы расстреляли, в лучшем случае – посадили бы. Я очень сожалел о его уходе. Как-то мы  с ним и с Солодухиным  ездили на конференцию по морской инженерной геологии в Одессу. Леонид Николаевич был наделен чувством юмора, и хорошо вписался в  одесский колорит. Стоял теплый сентябрь. Мы гуляли в приморском парке и захотели перекусить. Зашли в небольшой павильончик. Там витал приятный запах  каких-то мясных изделий. Висела табличка с незнакомым названием изделия и указана весьма приличная стоимость. Леонид Николаевич спросил, что это за изделие. «Это такие маленькие молдавские котлетки», — пояснил продавец, иллюстрируя свои слова смыканием пальцев. «Если они такие маленькие, то почему  такая большая цена?» — задал вполне резонный вопрос Леонид Николаевич…

Вечером мы втроем прогуливались по Дерибасовской и хотели где-нибудь перекусить. Однако у входа в немногочисленные рестораны стояли толпы людей, а грозные швейцары никого не впускали. Рестораны были переполнены. Тогда Леонид Николаевич, обратившись к Солодухину, предложил ему попытаться  провести нас в ресторан. Солодухин куда-то исчез, а вскоре открылась дверь в ресторан, и за плечом швейцара мы увидели Солодухина, указывающего на нас. В зале ресторана нашу группу  встретил метр д^,отель, усадил за столик и уважительно подал  Лебедеву меню. Он долго водил пальцем по меню, а потом спросил, нельзя  ли заказать кефир. Солодухин даже всплеснул руками: «Леонид Николаевич, я столько приложил усилий, чтобы нас пропустили, а Вы заказываете кефир! Кефир можно взять и в гостиничном буфете».  «Ну что ж, пойдем в гостиницу» — Леонид Николаевич встал и направился к выходу…

Мы жили в гостинице «Пассаж», а рядом на площади Красной Армии по вечерам собирались футбольные болельщики. В один из сентябрьских дней вся Одесса обсуждала победу  киевского «Динамо» над своими московскими одноклубниками со счетом 3:0. В стане футбольных фанатов царило праздничное оживление. Мы с Солодухиным подошли к болельщикам, и Михаил Абрамович невинно спросил: «А как сегодня закончился матч?».  Вначале болельщики не поверили, что результат матча может быть кому-нибудь неизвестен, и решили, что их разыгрывают. Тогда Солодухин пояснил, что он с товарищем только что приехал на поезде и прямо с вокзала направился на площадь Красной Армии. Говорил он очень убедительно, и болельщики ему поверили. Нас ожидал красочный рассказ. Болельщики перебивали друг друга, просили «не мешать им жить», каждому хотелось поделиться своей радостью. Лейтмотивом звучала фраза: «Это был спектакль!» Из всего рассказа я понял только, что Бышовец прошел по краю и ударил по воротам, а  остальное повествование тонуло в громких воплях. Какой-то человек, по виду явно приезжий, раскрыв рот, изумленно смотрел на происходящее. Один из болельщиков  спросил его: «Ты что тут стоишь? За углом рибу дают!». Потом доброжелательно спросил: «Откуда приехал?». Тот назвал город. Болельщик похвалил этот город, но разъяснил, что Одесса, конечно, лучше…

Одесса для меня была почти родным городом, хотя сам я в этом городе никогда не жил. Здесь когда-то в собственном доме №8 по Малому переулку жил с родителями мой дед Юлий Исидорович Гессен.  Он окончил коммерческое училище, которое позже закончил будущий писатель Исаак Бабель. На долгие годы он стал другом семьи, и даже упомянул Гессенов  в одном из своих рассказов, написанных в советское время. Правда, с отрицательной стороны, как богачей, от которых нет житья.  В Одессе любили пошутить: «Вам нравится Бабель? – Смотря какая бабель!». В 1896 году Юлий Исидорович вместе с молодой женой Адель, урожденной Харитон, переехал в Санкт-Петербург. Там у них родилось четверо детей: Даниил, Надежда, Владимир и Юрий.  Бабель приезжал  на новую квартиру в Басковом переулке, и когда молодежь подросла, прощаясь,  всегда провозглашал: «Плодитесь и размножайтесь!»…

Новый управляющий  Геннадий Федорович Горячев был направлен в трест из обкома КПСС, где  работал инструктором. Это был требовательный, серьезный руководитель. По специальности строитель. Он основательно занялся хозрасчетом в тресте, и этим, я полагаю, принес большую пользу коллективу. Когда меня избрали секретарем партбюро, мы с ним работали слаженно. Хотя на заседании партбюро и случались некоторые перепалки. Часто  мы с ним и председателем профсоюзного комитета Алексеем Никитичем Каревым ходили на совещания в Октябрьский райком КПСС. Горячев сразу засыпал, потом засыпал и я. Просыпался я раньше его и аплодировал последнему выступающему, когда Геннадий Федорович только открывал глаза.  Горячев виновато на нас смотрел, но Карев меня выдал. Он как-то посетовал, что не может спать так, как мы, и он нам сильно завидует. Тогда Горячев обрадовано спросил меня: «Так вы тоже спите?».

Как-то Горячева и меня пригласили на митинг, посвященный началу строительства Комплекса морских защитных сооружений, иначе, ограждающей дамбы через Финский залив,  поскольку ЛенТИСИЗ  принимал участие в инженерных изысканиях дамбы. Начальник строительства Ю.К.Севернард крикнул в микрофон: «Строительство начать!», и самосвал опрокинул в залив первую порцию грунта. За ним пошли другие самосвалы. Строительство, начатое в 1979 году, продолжалось более 30 лет. Сейчас видно, какое это грандиозное сооружение. А тогда митинг казался очень будничным, и уверенности, что дамба будет построена, не было. Мне же запомнилось, как перед Горячевым стояла женщина с очень пышной прической, которая закрывала ему обзор. Он делал попытку отойти в сторону, но и она почему-то двигалась в том же направлении. Меня это рассмешило и несколько отвлекло от  события, ради которого мы туда пришли…

В те годы вожделенной мечтой многих советских людей был дачный участок. Так вот, Горячев предложил мне участок для строительства дачи в хорошем месте, но я ему  гордо ответил, что меня частная собственность не интересует. Он  обиделся, пожал плечами. Через несколько лет я радовался, когда получил участок, и  стыдился своего  невежливого отказа, хотя говорил тогда вполне искренне.

Когда я начал работать в ЛенТИСИЗе, где много времени проводил за письменном столом,  я решил заняться спортом.  Моей всегдашней мечтой были занятия парусным спортом. Яхтклуб на Петровской косе посещал Толя Бянкин – мой коллега по работе в военно-морском институте. Он порекомендовал меня капитану своей яхты и тот пригласил меня в клуб. Вся команда собралась в кубрике стоявшей у причала яхты. Я рассказал о своей работе на северных морях,  и единогласно был принят членом экипажа яхты.  Я  ждал интересного рассказа моих новых товарищей об их приключениях на Балтике. Но вместо этого услышал хвастливые рассказы о том, сколько водки было выпито во время рейсов  по Финскому заливу. Эти сообщения меня шокировали. Я не за этим шел в яхтклуб. Поэтому я отказался от своей мечты.

3.3. Занятия в клубе бега

Как-то, проезжая  на трамвае по пр. Энгельса,  я увидел большое объявление, приглашающее всех желающих заниматься в Клубе бега при стадионе «Спартак» в Удельной. Я записался  в  Клуб бега, который располагался  рядом с базой футбольной команды «Зенит». Клубом  руководил Олег Юлианович Лось, человек, увлеченный идеей приобщить к бегу, как к самому демократичному виду спорта, широкие массы ленинградцев. В то время ему это удалось. В  парках и садах, по улицам города, бегало множество людей. Дорожки Удельнинского парка, или как его тогда называли – парка Челюскинцев, были заполнены бегунами. Одна дорожка пролегала вдоль железнодорожных путей, и пассажиры поезда Хельсинки-Ленинград высовывались из окон и аплодировали бегущим ленинградцам.

Уже через несколько занятий я участвовал в тридцатикилометровом пробеге по городу от Удельнинского парка до аллеи Героев в Московском  парке Победы. На этой аллее установлен бронзовый бюст моему родственнику, первому главному  конструктору атомной бомбы Ю.Б. Харитону. С того времени мне пришлось довольно успешно участвовать во многих пробегах, но не длиннее марафонской дистанции. А у нас в клубе занимались  сверхмарафонцы, в основном немолодые люди, которые бегали в Выборг, Таллин, Ригу, Москву. Один сверхмарафонец в возрасте около  50 лет бежал до Владивостока, а  через год совершил пробег вдоль границ Советского Союза.

О нашем клубе знали не только в Ленинграде, но и в других городах страны и за рубежом. Однажды Клуб посетил министр спорта Австрии. Не раз приезжала съемочная группа спортивной редакции Ленинградского телевидения. Дважды меня снимали и брали интервью. Я с удовольствием смотрел на себя по телевизору. Тогда я познакомился с Кириллом Набутовым, ныне хорошо известным телеведущим, сыном знаменитого вратаря и футбольного комментатора Виктора Сергеевича Набутова. Но мало кто знает, что  его отец героически  сражался на легендарном «Невском  пятачке». Будучи тяжело раненым, он был переправлен на другой берег. На «Невском пятачке» средняя продолжительность жизни бойца составляла одну неделю…

Как-то мне поручили сопровождать одного из руководителей спорта Литовской  ССР. Он увидел, как мы выстраивались в одну шеренгу перед началом каждого занятия,  и сказал, что литовцы никогда не будут строиться в одну шеренгу. Гордость не позволит. Он также рассказал мне, что литовцы ни разу в своей истории не голодали, благодаря своему трудолюбию и находчивости. Я не мог ничего возразить ему. Работая в экспедиции от военно-морского  института, мне приходилось иметь дело с военнорабочими, призванными  из Литвы. Это были замечательные, приспособленные к нелегким жизненным условиям, труженики. Некоторые из них критически относились к существующему строю, и открыто выражали свои взгляды. Наши изыскатели  передавали друг другу их крамольные высказывания. Насколько мне известно, никто не сообщал об их настроениях  армейскому начальству.

В Клубе я занимался больше 10 лет. За это время я будто переродился. Все недомогания прошли. Меня не покидало приподнятое настроение. Никаких депрессий. Чувствовал себя лучше, чем в молодые годы. Я с благодарностью вспоминаю главного тренера Олега Лося, его дочь тренера Татьяну Лось, тренера Игоря Шилова, работников клуба. Они создали в клубе особую душевную атмосферу. На тренировках, кроме общеукрепляющих упражнений, играли в футбол, много бегали по Удельнинскому парку.  После тренировки принимали душ, а потом,  не спеша, пили чай и вели долгие разговоры.

В  клубе я познакомился с очень интересной женщиной – Еленой Николаевной  Трощиненко. Ее муж Леонид Андреевич Трощиненко был знаменитым альпинистом, участником  первой Советской Гималайской экспедиции на Эверест в 1982 году. Часто он выезжал со своей командой в альпинистский лагерь в горах. Елена Николаевна не раз приглашала меня в этот лагерь. Мне было бы очень интересно поехать туда, но я, честно говоря,  опасался недовольства  жены. 13 июля 1990 года на Памире на  склоне пика Ленина произошла самая большая катастрофа в истории альпинизма – в результате схода грандиозной снежной лавины погибли сразу 43 альпиниста. Среди них – команда из 23 ленинградских альпинистов вместе со своим руководителем Леонидом Трощиненко.  Лавина сошла  там, где альпинисты ставили один из промежуточных лагерей, и это место всегда считалось безопасным…

Занимались в Клубе люди разного возраста. От подростков, которые приходили со своими родителями до пожилых людей. В клубе царила дружеская атмосфера, поскольку никто друг от друга не зависел, как это обычно бывает на работе. Иногда устраивались вечера отдыха. Члены Клуба выступали со своими стихами и песнями. У нас существовала своя клубная песня с моими словами, положенными на музыку симпатичной девушки по имени Таня.  Также собирались у кого-нибудь дома, и всегда без алкогольных напитков – пили только соки. Однако  постоянно царило   веселье, которому сопутствует, как известно, возбужденное состояние. Так что нам пить спиртное было ни к чему. Где-то я вычитал, что от смеха в организме человека вырабатывается алкоголь. Вполне возможно.  Когда началась перестройка, Клуб, к глубокому сожалению, распался, поскольку не хватало денег для  уплаты за аренду помещений на стадионе «Спартак». Но я еще долго встречал на улицах и в парках бегущих людей – бывших моих товарищей по Клубу, и мы радостно приветствовали друг друга…

В 1977 году по разнарядке Октябрьского райкома КПСС я был  направлен на учебу в вечерний  университет марксизма-ленинизма, на отделение партийного строительства. Раньше я закончил в вечернем  университете двухгодичное отделение философии, где  учился с большим интересом. Новые занятия  проходили в Таврическом дворце. На первом занятии преподаватель стал расспрашивать нас, часто ли мы в своей работе обращаемся  к классикам марксизма-ленинизма. Когда он узнал, что никто не обращается, то искренне удивился: «Как же вы работаете?».

Однажды в перерыве между занятиями я с другими слушателями университета стоял у окна крытой галереи и смотрел на маленький, вымощенный булыжником дворик. В этот дворик постоянно въезжали черные машины, из них  выходили водители или  пассажиры и спускались по лестнице в полуподвальное помещение. Вскоре они выходили оттуда с большими картонными коробками и уезжали. Вдруг дно одной из выносимых коробок раскрылось, и из нее вывалились на булыжники: банки с черной и красной икрой, батоны колбасы твердого копчения, банки с крабами и тресковой печенью, банки растворимого кофе, большие копченые  рыбины, какие-то незнакомые коробочки. А это было время, когда в продовольственных магазинах, кроме докторской вареной колбасы, изготовленной пополам с туалетной бумагой, и плавленых сырков «Дружба» ничего не продавалось. Все продукты, которые мы увидели  на булыжниках внутреннего дворика Таврического дворца, были, как тогда говорили, в большом дефиците, и их можно было достать  только по знакомству, и то с приличной переплатой. Но по рассказам знающих  людей существовали специальные распределители, в которых «ответственные» работники получали все дефицитные продукты, недоступные народу. Мы увидели один из таких распределителей. Конечно, стали возмущаться, кто-то заговорил о «настоящих» коммунистах-ленинцах, отдававших свои продукты простым людям. Вспомнили наркома продовольствия Цюрупу, упавшего в обморок от голода. Но теперь известно, что все это – мифы, распределители существовали с первых дней советской власти, и ни один партийный руководитель никогда не голодал, хотя, возможно, бывали исключения…

В 1978 году  умер убийца Л.Д. Троцкого агент НКВД Рамон Меркадер, который в 1940 году  был осужден мексиканским судом за убийство к двадцати  годам тюремного заключения. В 1960 году он отбыл наказание и приехал в Москву, где киллеру вручили присвоенную ему еще раньше награду за убийство – золотую звезду  Героя Советского Союза. Заказчик убийства Сталин умер, но, как видно, дело его продолжало жить. Награду Меркадер получил из рук тогдашнего председателя КГБ  А.Н. Шелепина. А власти продолжали утверждать, что к сталинизму возврата больше нет.  Одна из преподавательниц  университета марксизма-ленинизма с горечью поведала нам о смерти Меркадера. Она с упоением рассказывала,  как  встречалась с ним. Убийцей она его не называла, а говорила, что он выполнял задание товарищей по партии. До середины семидесятых годов он жил в Москве, а потом уехал на Кубу, где и умер, но похоронен в Москве на Кунцевском кладбище. Наследники Сталина добросовестно ухаживают за его могилой. Но почему-то на памятнике указан его псевдоним Лопес Рамон Иванович, а не настоящее имя. Наверное, его покровители по-прежнему опасались Троцкого, даже мертвого…

Работа в отделе №8 была интересной и разнообразной. Я пригласил на должность заместителя Виталия Дмитриевича Фролова, который остался не у дел после расформирования отдела №3.

У Фролова было интересное и близкое мне увлечение. Он  коллекционировал минералы. Все стены его комнаты были увешаны полками,  заставленными образцами агата, аметиста, горного хрусталя, мориона, берилла, флюорита, малахита, нефрита, лазурита, яшмы, лабрадора, амазонита, бирюзы, чароита  и других минералов. Поскольку он пользовался всеобщей любовью,  его коллекция быстро пополнялась и за счет даров. К нему постоянно приходили друзья и приводили с собой знакомых, чтобы они полюбовались замечательным собранием минералов. Фролов всех гостеприимно встречал, выставлял угощение. Когда гости уходили, он тут же забывал о них. Он никогда не помнил, кто у него бывал. Перед собой он  видел только минералы. Каждый из них имел свою историю. Самым  забавным образом были найдены  крупные друзы аметистов, которые сотрудники отдела опытных работ подарили ему  на юбилей.

История их такова. Один из наших специалистов-геофизиков работал на Полярном Урале. Большую часть времени  он вместе со своим отрядом находился в горах и лишь изредка приезжал на отдых в поселок. Однажды он обедал в поселковой столовой, а когда  вышел на улицу, то зажмурился на весеннее солнце и споткнулся о лежащий на его пути валун. При этом сильно ушиб ногу.  Он разозлился, поднял камень с земли и швырнул его на другой, более крупный валун. Невзрачный с виду камень раскололся, и вдруг на  северном солнце ярко засверкали крупные кристаллы аметиста. Геофизик принялся колотить другие валявшиеся около столовой валуны, и все они оказались с аметистами. Он собрал  друзы в несколько рюкзаков, а потом привез их в Ленинград.

В ЛенТИСИЗе  трудились и другие любители минералов. Настоящим охотником за камнем был топограф Геннадий Поликарпов. Каждый свой отпуск он проводил на Урале, где в заброшенных каменоломнях искал самоцветы. Занятие это было небезопасным.  Однажды  Поликарпов нашел  в породе очень крупный изумруд. Он начал выколачивать его, торопясь, пока не нагрянут незваные гости. Неловким ударом он расколол изумруд. Он сильно горевал по этому поводу, ведь одним ударом он лишился  целого состояния, хотя сбыт изумрудов тоже представлял опасность…

Еще коллекционером камня был главный специалист отдела опытных работ  Иосиф Крапивенский. Он с приятелями ездил к отвалам фабрики «Русские самоцветы» и искал там интересные обломки. Однажды за этим занятием их застал один из рабочих фабрики и предложил им за пол-литра водки принести целое ведро камней. Ребята быстро сбегали в ближайший магазин,  и им в обмен на бутылку водки действительно было вынесено  ведро красивых отходов, главным образом, красных родонитов.

3.4. Гибель Б.Н. Гецова

Когда я работал в военно-морском институте, я мог уезжать в отпуск не позже апреля. Теперь же я имел возможность  отдыхать и летом. Однажды Б.Н.Гецов  посоветовал моей жене поехать на отдых не на Черноморское побережье Кавказа, куда мы обычно ездили, а  в Литву, в небольшой курортный городок Бирштанас в излучине  реки Нямунас, неподалеку от Каунаса. Все что ни делал Гецов, было всегда нестандартным, вот и место отдыха он выбирал неожиданное. Со своей семьей – женой  Линой и сыном Ильей он выехал накануне и снял для нас комнату. Мы приехали втроем, с нами была наша дочь Вика, тогда она окончила девятый класс школы. Шел 1980 год. Место действительно оказалось замечательным. Холмистый рельеф, хвойные леса, минеральные источники, доброжелательные местные жители – литовцы и поляки.  В городе  красивые  малоэтажные дома, окруженные садами, и  ни одного забора. Функцию оград выполняли декоративные кустарники и фруктовые деревья. Яблони протягивали свои ветви на тротуар, и прохожие осторожно отводили их в сторону. Жили мы на  краю города, и каждое утро я пробегал в лесу несколько километров вдоль высокого берега Нямунаса, добегал до огромного старого дуба обхватом около 7 м, гладил его по стволу и бежал обратно. В лесу щебетали птицы, по реке плыли спортивные лодки, и в тишине разносились команды рулевых. Мне казалось, что я не бегу, а лечу. Усталость совершенно не ощущалась. Такое впечатление, что я откуда-то черпаю неведомую мне энергию.

Во время пребывания в Бирштанасе мы услышали печальную весть – умер Владимир Высоцкий, песни которого я впервые услышал на севере, и которые еще долго постоянно сопровождали меня в жизни и теперь я нередко их слушаю.

Большую часть времени мы проводили на реке: купались, загорали на чистом песчаном пляже. Иногда  заходили на рынок и покупали там всегда свежие, очень вкусные продукты. Особенно нравились нам  крупные  куриные яйца,  творог и литовское копченое сало.

Хозяин дома рассказал мне, что он немало лет провел в Воркуте, где заработал деньги на собственный дом. Я не уточнял – по собственному желанию или насильно он попал в Воркуту. Каждое воскресенье наша хозяйка Ванда посещала костел. И мы втроем иногда туда заглядывали. Слушали органную музыку, пение хора и на душе становилось  светло и спокойно. Когда мы уезжали, Ванда надела праздничное платье, в котором обычно ходила в костел, и проводила нас до остановки автобуса, отъезжающего в Каунас…

Вскоре я узнал, что  полковник Гецов  уволен из вооруженных сил по возрасту и освобожден от должности начальника отдела, которую, согласно штатному расписанию, должен занимать военнослужащий.

После его отставки за относительно короткий срок в отделе изысканий сменилось три начальника. Первые два начальника буквально выживали Гецова. Они с безразличием отнеслись к его богатейшему опыту и талантам.  Гецов был вынужден искать работу, но его никуда не брали. Я пытался  ему помочь. Обращался к Управляющему ЛенТИСИЗ, но он только разводил руками. Звонил Борису Самбуренко — бывшему специалисту гидротехнического отдела, работающему инструктором в Обкоме КПСС, но, по его словам, он был бессилен что-нибудь сделать, хотя очень ценил и уважал Гецова. Третий начальник отдела изысканий Николай Георгиевич Шаханин – добрый, хороший человек, пользующийся любовью  изыскателей,  привлек Гецова к активной деятельности, и отдел стал процветать, несмотря на суровое время перестройки, когда все вокруг рушилось. А в  голове Гецова постоянно созревали новые идеи. Возвращаясь с работы, он шел, обычно глубоко задумавшись, и не замечал машин. Дважды попадал в опасные ситуации. Это  было как бы предупреждение свыше. Но Борис Натанович  не обратил на него внимания.  На площади Александра Невского мчавшаяся на большой скорости машина сбила его насмерть. При таких же обстоятельствах ранее погиб Алексей Быковский, постоянный ночной абонент  Бориса Натановича…

Я постоянно выезжал на полевые объекты,  которые находились в основном  в Ленинградской области, изредка в Ленинграде. Однажды мы выполняли испытания грунтов штампом площадью 600 см² в скважинах  на глубинах около 2 0м. На такой глубине  испытания производились нами впервые. Работы велись по заданию военно-морского института в Кронштадте на Морском  заводе. Здесь располагался Петровский сухой док. Замечательное сооружение. Когда-то на берегу залива был отрыт глубокий котлован, а его стены  строители облицевали красивыми гранитными плитами красного цвета. Между плитами проложили свинец, в который плиты вдавливались под собственным весом — так называемый, противофильтрационный шов. Были устроены ворота, которые открывались, и вода заполняла док. Затем входили корабли для ремонта. Ворота закрывались, и воду откачивали из дока. Когда корабли полностью обсыхали,  приступали к ремонту. В советское время потребовалось расширить док. Его удлинили, а стены забетонировали. Док потерял свою красоту. Сквозь серые неровные бетонные стены просачивалась вода (в сухом доке!), в то время как в гранитной части было совершенно сухо. Теперь снова потребовалось расширить док, и мы испытывали грунт,  который будет воспринимать нагрузку от кораблей. Я поехал на объект и пригласил Солодухина посмотреть на  необычные испытания грунтов и познакомиться с  Кронштадтом, до которого тогда можно было добраться только по воде при наличии специального пропуска.

Понаблюдав за испытаниями, мы направились к величественному зданию Морского собора Николая Чудотворца на Якорной площади. Храм был построен в 1913 году в память всех моряков, погибших во славу России. Погибшие моряки  поминались ежедневно. Это был главный Храм Российского флота. В 1927 году службы прекратились, а в 1929 году Храм был окончательно закрыт. Теперь здесь размещался  клуб Кронштадской крепости.

Подойдя к Морскому собору, мы увидели дикую картину. Перед входной дверью  стоящий на стремянке  матрос зубилом пробивал лоб мозаичной иконы Божьей Матери, помещенной над входом в собор. Руководил его действиями здоровенный мичман с широкой красной физиономией. Мы остановились. Матрос пробил  дырку и через нее протянул электрический провод, прикрепил к нему патрон и ввинтил лампочку.  Через некоторое время лампочка загорелась. Мичман удовлетворенно кивнул головой. Мы повернулись и молча пошли в сторону причала. Слов не было…

Прошло время, сменилась власть. Началась реставрация пока не переданного церкви разоренного Храма. Я смотрел по телевизору, как с помощью вертолета на купол Морского собора устанавливают большой крест. Некоторое время крест постоял, а затем с высоты 70м рухнул на землю. В печати и по телевидению  долго обсуждали этот случай. Искали технические причины. А я сразу вспомнил, как надругались над иконой Богородицы…

3.5. Командировки в другие города и республики

Иногда мы работали  в других регионах страны. Этому способствовали наши контакты с разными организациями. Например, мы тесно сотрудничали  с  кафедрой оснований, фундаментов и механики грунтов Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта (ЛИИЖТ). Кафедрой руководил профессор Николай Николаевич Морарескул, который называл нас профессионалами. В то время этот термин редко применялся. Поэтому, при словах  Морарескула я наполнялся гордостью. Однажды кафедра передала нам  для изучения интересный объект  Львовской железной дороги. Это был оползневой участок  на территории Черновицкой области. Участок  примыкал к государственной границе. Здесь постоянно укрепляли оползневой склон, по которому проходила железная дорога, но оползни продолжались, поэтому на опасном участке  поезда резко сбавляли скорость. Когда  шли транзитные поезда из Польши в Болгарию, то на крыши вагонов садились советские пограничники и наблюдали за составом. Если кто-нибудь из пассажиров выбрасывал в окно бутылку или какую-нибудь вещь, пограничник соскакивал с крыши, подбирал выброшенный предмет и бегом догонял поезд.

На моих глазах со склона ниже железнодорожных путей сползли огромные массы грунта. При этом окруженные садами жилые дома, построенные на склоне,  развалились.  Мне запомнилась цветущая яблоня, которую оползень разорвал ровно посередине вдоль ствола и эти две оторванные друг от друга половинки продолжали цвести.

На оползневом участке уже было пробурено много буровых скважин. В нашу задачу входило изучение геологического  строения оползневого участка методами электро- и сейсморазведки. Электроразведкой занимался опытный геофизик Владимир Городинский, а сейсморазведкой — Валентина  Нефедова, исключительно трудолюбивая женщина.

Как сообщали местные жители, оползни возникли давно и периодически активизировались, в основном весной, когда уровень воды в реке, подмывающей склон, резко повышался. Местный житель — пожилой мужчина, с которым я разговорился, рассказал, что ему довелось жить в трех государствах. Данная местность, которая  называлась Северной Буковиной, когда-то входила в состав Австро–Венгерской империи. В 1918 году империя развалилась, и Северная Буковина отошла к Румынии. В 1940 году сюда вошли части Красной армии, и Северная Буковина стала территорией Советской Украины.  Я спросил, в какой стране  ему жилось лучше всего.  Он ответил, что в Австро-Венгрии.  Тогда Северная Буковина процветала, главным образом, благодаря еврейским предпринимателям, к которым власти относились очень доброжелательно. Сюда за лучшей жизнью бежали евреи из России и Польши. Потом они погибли в нацистских концлагерях… А когда  я до этого ехал на поезде из Львова в пункт назначения, то попутчик, тоже пожилой человек, делился воспоминаниями о довоенном рынке во Львове, когда город только что отошел от Польши. Какими только продуктами там не торговали. Теперь все исчезло…

Еще до моего приезда наши геофизики были приглашены на станцию Стрый Львовской железной дороги для выяснения причин проседания железнодорожного полотна. Проседанию насыпи предшествовали следующие события. На станции было совершено преступление. Один из свидетелей  видел, как предполагаемый преступник бросил  какие-то предметы в пруд, расположенный рядом с железной дорогой. Тогда следователь распорядился откачать воду из пруда. Воду откачали, и на дне обнаружили орудие преступления. Однако вскоре после откачки воды железнодорожная насыпь просела, и движение поездов пришлось остановить. С геологической точки зрения все было понятно: в результате откачки воды из пруда уровень воды в карстовых трещинах и пустотах, которые были обнаружены под насыпью геофизическими методами,  понизился,  и  в пустоты  просел грунт из тела насыпи. Иными словами, активизировался суффозионно-карстовый процесс…

Приходилось выезжать и в другие республики, в частности в Латвию. В Риге работала экспедиция отдела №6, которой руководил очень приятный человек и толковый организатор Юрий Семенович Васильев. По рекомендации Васильева я ездил в городок Цесис, недалеко от которого находился пансионат «Цирулиши». На территории пансионата я изучал оползень, охвативший склон долины реки Гауя. По склону  проходили канализационные трубы, утечки из которых и послужили причиной оползневых подвижек. Причем канализационные стоки попадали  в воды реки Гауя, хотя весь этот район относился к заповеднику.

В гостинице Цесиса я как-то разговорился с русским жителем Латвии, который проживал здесь уже около 20 лет. Я поинтересовался, насколько хорошо он изучил за это время латышский язык, на что он заявил: «Вот еще, буду я изучать язык этих немцев!». Что касается меня, то, приезжая ненадолго в прибалтийские республики, я всегда старался выучить хотя бы несколько слов, и пытался их вставлять в разговор с местными жителями, которым, я видел по их улыбкам, это нравилось. И вдруг я слышу такое заявление. Разве можно этому человеку рассчитывать на хорошее отношение со стороны коренных жителей?

Однажды мы принимали участие в комплексных изысканиях на территории Рижского пивоваренного завода. В задачу нашего отдела входило выполнение статического зондирования. Топограф из экспедиции Васильева указал на месте, где проходит электрический кабель, и поставил колышек в точке зондирования в стороне от кабеля. Установка статического зондирования была смонтирована на громоздкой автомашине ЗИЛ-151 с большой фанерной будкой. После долгих маневров в условиях застроенной территории машина  встала на точку. И неожиданно зонд наткнулся на кабель. Это все равно, что наткнуться на  иголку в стоге сена. Весь пивоваренный завод остался без электроэнергии, производство пива приостановилось. Последовали шум, угрозы и т.п. Управляющему трестом пришла телеграмма о случившемся от дирекции предприятия. Управляющий вызвал меня, показал телеграмму, в которой стояла умопомрачительная сумма ущерба, и предложил утрясти конфликт. Я сообщил В.Д. Фролову, что надо срочно вылетать в Ригу и как-то договариваться с директором пивоваренного завода, что бы он снял все претензии. Виталий Дмитриевич выразил готовность вылететь. Я спросил его, как он собирается действовать. «Возьму  бутылку водки и поеду» — ответил Фролов. «Какая бутылка, это же пивоваренный завод!».  Фролов пояснил, что по-другому действовать он не привык. Я махнул рукой. Через два дня я  получил сообщение от Фролова, что все в порядке. Я с нетерпением ждал его возвращения. Произошло следующее.  Виталий Дмитриевич пришел к директору  и без долгих вступлений поставил перед ним на стол  бутылку водки. Директор повертел бутылку в руках, а потом радостно воскликнул: «О, ленинградского разлива! Замечательно! Я на пиво смотреть уже не могу!». Они распили бутылку водки и расстались друзьями. Вообще Виталий Дмитриевич очень располагал к себе и  быстро становился приятелем человека любого социального положения, будь это директор предприятия, офицер, водитель такси, рабочий, официант в ресторане,  и т.д. Я всегда его направлял туда, где надо было улаживать конфликты. Ему это, как правило, удавалось.

И еще раз мы имели объект в Латвии. В красивом месте на берегу реки Даугавы. От моего родного военно-морского института мы получили задание провести здесь испытания грунтов штампом площадью 600см². От института на этом объекте бурили скважины  Иван Трофимов и Генрих Добровольский. От отдела опытных работ ЛенТИСИЗ отправилась бригада Геннадия Бобрецова. Вслед за бригадой я приехал на объект, чтобы помочь ей в организации работ и увидеться со своими старыми друзьями из военно-морского института. Я появился на берегу Даугавы ранним утром и увидел живописную картину. На пляже стояла будка на колесах, а под ней на раскладушке спал человек. В открытую дверь будки я увидел  спящих рабочих из бригады Бобрецова. Чуть в стороне у потухшего костра прямо на земле лежал человек,  закутанный  в  одеяло. Еще дальше стоял длинный ящик, из которого наружу свешивалась мощная рука. Я заглянул в ящик – в нем на брезенте спал Иван Трофимов. Чуть позже выяснилось, что встреча изыскателей двух организаций на реке Даугава была отмечена в гостинице на «должном уровне». В результате, всех участников встречи выставили из гостиницы, и люди поселились на пляже, благо погода вполне благоприятствовала проживанию на свежем воздухе. В гостинице оставили только немолодого Добровольского, назвавшего происшедшее событие, как и следует ветерану войны, «встречей на Эльбе»…

Одно из полевых  подразделений ЛенТИСИЗ находилось в поселке Лазаревское под Сочи. Здесь работали гидрологи под руководством начальника партии  Евгения Ивановича Шайнова. Тут же находилась и его жена Тамара Яковлевна, очень приветливая и гостеприимная женщина. Размещалась база в деревянном доме, расположенном в верхней части склона, на котором раскинулся поселок Лазаревское. За домом разросся густой лиственный  лес с множеством кизиловых деревьев. База партии использовалась для летнего отдыха сотрудников ЛенТИСИЗ. Для этой цели выделялись две комнаты в доме и обширная пристройка. На кроватях всегда имелось чистое постельное белье, а  во дворе стояла  будка с душем и баком, наполняемом водой. Вода нагревалась под солнцем. Особых удобств, в том числе и канализации, не было, но много ли надо изыскателю на отдыхе? Главное, что в избытке имелось море и солнце, а в магазинах и на базаре продавались  фрукты. Во дворе базы росли дикие груши. Маленькие груши падали на землю, и мы подбирали их для компота. В лесу собирали ягоды кизила, из которого варили варенье и увозили его в Ленинград. По ночам отдыхающих будили вопли шакалов, но это, на мой взгляд, только придавало особый колорит нашему отдыху. Я неоднократно приезжал сюда с женой и дочерью. Однажды одновременно с нами отдыхал начальник отдела линейных изысканий (отдел №7) Владимир Григорьевич Глазунов и его жена Татьяна Николаевна, очень симпатичные люди. Мы с ними подружились и потом нередко собирались вместе. Володя не один раз избирался секретарем партбюро ЛенТИСИЗ и показал себя, как исключительно порядочный человек.

Я часто ездил на различные совещания и семинары. Был в Риге на семинаре по радиоизотопным методам исследований. Четыре года подряд ездил на  семинары по полевым опытным работам в Киев. Мне очень нравилась столица Украины. Но я удивлялся, почему я почти не слышал   украинской  речи.  В книжных магазинах множество книг на украинском языке, но они не пользуются спросом. Раскупаются только книги на русском языке.

Как-то я зашел в музей Тараса Григорьевича Шевченко в центре Киева, на бульваре Тараса Шевченко. В школе я с большим интересом изучал биографию и творчество Шевченко. Прочитал почти все его произведения, знал наизусть некоторые его стихи, в том числе, на украинском языке. Я восхищался его  талантами поэта и художника, сопереживал его безрадостной жизни. Это бесспорно, великий для Украины человек, но я недоумевал, почему, кроме меня, в музее не было ни одного посетителя.

Часто я бывал во Львове. Этот своеобразный город мне тоже очень нравился. Ходили слухи, что во Львове на русском языке не разговаривают, и если спросишь что-либо по-русски, то тебе не ответят. Но это не соответствовало действительности. Окружающие говорили по-русски, но иногда вставляли в речь польские слова, и в ходу было обращение «пан», а не «товарищ»…

Во Львове работал талантливый специалист в области инженерной геологии Виктор Павлович Огоноченко. Он был организатором  интереснейших встреч изыскателей с разных концов страны. Известный писатель-геолог Олег Куваев в одной из своих книг упомянул студента-гидрогеолога Одесского университета Виктора Огоноченко, приехавшего на Чукотку. Однажды во Львове доцент Московского геолого-разведочного института им. С. Орджоникидзе Виктор Викторович Дмитриев  вместе с Огоноченко организовал семинар, посвященный применению математических методов, и в частности вопросам количественной оценки качества при инженерно-геологических изысканиях. Поскольку я занимался исследованиями по этой теме и опубликовал несколько статей, Дмитриев пригласил и  меня на Львовский семинар. Огоноченко также проводил исследования по этой теме. Так что нам было о чем поговорить. После окончания семинара Огоноченко пригласил Дмитриева и меня к себе домой. Там мы продолжили обсуждение проблемы, и конечно, поговорили о других делах. Огоноченко рассказал о своем увлечении  горными лыжами. Этот вид спорта в те времена считался весьма экзотичным, и я с завистью и уважением смотрел на него. Он поведал несколько забавных историй, связанных с инженерно-геологическими изысканиями на Западе Украины. Дмитриев рассказал об уникальных изысканиях, к которым его привлекало Министерство среднего машиностроения – ведомство, занимающееся работами, связанными с созданием атомного оружия.  До чего интересно и приятно разговаривать с умными, интеллигентными, образованными людьми. Я в хорошем настроении покидал  гостеприимный уютный дом-особняк в живописном районе Львова…

Осенью 1980 года мы с Солодухиным ездили на Всесоюзную конференцию по инженерной геологии в г. Ростов-на-Дону. Красивый город на берегу Дона с  прямыми, как в Ленинграде улицами. Много зелени. Поселились мы в гостинице «Ростов». При входе нас встретил плакат: «Каждому приезжающему донское гостеприимство!». Номер на двоих был не плохим, но в ванной висел плакатик: «Мыца запрещаеца!» Сентябрь был довольно  жаркий, и мы, конечно, приняли душ. На следующий день, вернувшись в номер, мы увидели новый грамматический шедевр: «Будете мыца сообщим на работу!».   Я представил, как   в ЛенТИСИЗ приходит сообщение о том, что мы позволили себе мыться. Обычно в ЛенТИСИЗ приходили письма из вытрезвителей, куда периодически попадали некоторые сотрудники. А вот сообщений по поводу того, что люди моются, еще не поступало…

На конференции выступали изыскатели со всей страны, рассказывали о новшествах в своей работе. Геодезисты одной из  организаций  пригласили участников конференции на демонстрацию управляемого с земли малогабаритного летательного аппарата, предназначенного для выполнения крупномасштабной аэросъемки. Аппарат низко летал над загородным лесопарком на берегу Дона. С земли было хорошо видно, что аппарат производит съемку. Поэтому из лесопарка стали выбегать разнополые молодые пары. Они, наверное, подумали, что их снимают для каких-нибудь обличительных материалов, которые в советских городах обычно помещали на стендах под вывеской «Они мешают нам жить». Каждую выбегающую из зарослей парочку участники конференции встречали хохотом. Те, бедные, смущались, и ускоряли свой бег.

Весь Ростов пестрел плакатами. У здания обкома КПСС  красовался призыв: «Городу на Дону – образцовый порядок!». Под этим плакатом среди бела дня два парня отчаянно мутузили друг друга…

Что меня в очередной раз поразило – это отсутствие продуктов в ростовских магазинах. С каждым годом в  Советском Союзе положение с продуктами становилось все хуже и хуже.  Наши изыскатели прочувствовали это первыми. В сельской местности и в районных центрах Ленинградской области с продуктами дело обстояло совсем плохо. Зато бесперебойно продавалось дешевое крепленое вино, так называемая бормотуха, от которой люди дурели и заболевали. С помощью бормотухи государство пополняло свой бюджет. Заместитель управляющего ЛенТИСИЗ Евгений Викторович Марковский, исключительно энергичный и деловой хозяйственник, добился централизованного снабжения треста мясными и молочными консервами. Теперь выезжающим на полевые работы изыскателям выдавались консервы.

Евгений Викторович, безусловно, был необычный человек. Он напоминал мне некоторых хорошо известных литературных персонажей.  Когда он пришел в трест на должность заместителя Управляющего, при первой встрече  он мне показался грубияном. Я даже упрекнул его: «Что вы кричите?». Однако он извинился и объяснил мне, что на войне он служил в артиллерии, где приходилось много кричать, иначе его никто бы не услышал. Особенно громко надо было подавать команду «огонь!». Привычка громко изъясняться сохранилась до сих пор, но ни в коем случае он не кричит на людей. Потом у нас наладились с ним теплые отношения. Марковский очень хорошо приспособился к советской действительности, он чувствовал себя в ней, как рыба в воде, и в своей деятельности всегда добивался успехов. Основным производственным приемом у него служило красочное вранье. Например, чтобы добиться выделения тресту консервов, он не просто подал заявку в управление торговли. Он добился приема у начальника управления, и детально описал ему условия работы и жизни изыскателей треста в горах Афганистана, где они постоянно рискуют жизнью, выполняя важное правительственное задание. Конечно, наши изыскатели там и близко не были, и не выполняли никакого правительственного задания. Начальник управления чуть не прослезился от его рассказа и на заявке написал положительную резолюцию. Потом Марковский добился, чтобы в трест привезли целый контейнер интересных книг  якобы для изыскателей, находящихся в горах Афганистана. Тогда хорошие книги были в большом дефиците.

Марковский любил похвалиться своими  связями с видными людьми, например, с начальником ленинградской милиции, который подарил ему  генеральскую фуражку. Марковский положил эту фуражку в своем   автомобиле перед задним стеклом, и, когда его останавливал инспектор ГАИ, то,  увидев генеральскую фуражку, козырял и просил извинения. Но произошел и не предвиденный случай: недруги милиции разбили ему заднее стекло. Пришлось фуражку убрать.

В записной книжке Марковского имелся большой список руководителей разного ранга с фамилиями, именами и телефонами. Этим списком он часто пользовался. Например, М.А. Солодухин, рассказывал, как он с Марковским приехал в Архангельск,  и они решили выпить пива. Но в магазинах пива не оказалось. Придя  в гостиницу, Марковский узнал из местного телефонного справочника фамилию директора пивоваренного завода, позвонил ему и посетовал, что в Архангельске невозможно купить пива; вместе с тем московский  начальник Главпиво (он  назвал его имя и отчество) посоветовал Марковскому попробовать пива, которое производится в Архангельске, и потом рассказать о своих ощущениях. Директор завода спросил,  в каком номере гостиницы он проживает, и попросил никуда не уходить ближайшие полчаса. Через указанное время раздался стук в дверь и в номер был внесен целый ящик пива. Марковский попытался заплатить за пиво, но деньги были с негодованием  отвергнуты. Затем они пошли в ресторан, где Марковский подозвал метрдотеля и  поведал ему, что московский начальник всех ресторанов страны, узнав, что он едет в Архангельск, попросил  его рассказать по возвращении домой, как его обслуживали в ресторане «Двина». Метрдотель сразу пригласил Марковского и Солодухина пройти в зал для почетных гостей. Зал оказался небольшой комнатой, в которой стояли три столика. За одним из них сидел известный чемпион мира по тяжелой атлетике здоровенный Вася Алексеев и ел салат. Официантки закружились  вокруг Марковского и забыли про Васю, который безуспешно просил, чтобы ему принесли заказанный им бифштекс, пока Марковский не устыдил официанток. И так Марковский вел себя в любой ситуации. Он всюду   разыгрывал спектакль. Поэтому с ним всегда было весело…

Однажды я побывал в Новочеркасске, когда-то столице Донского казачества. На научный семинар в Новочеркасском политехническом институте меня пригласил Эрий Иванович Ткачук, известный ученый, исследователь взаимосвязей физико-механических характеристик грунтов. Вечером он пригласил к себе в гости, и я вместе со своим   коллегой Валерием Семкиным  зашел в магазин, чтобы  купить бутылку вина и какую-нибудь закуску.  Картина там была еще более удручающая, чем в ростовских магазинах. Кроме консервов минтая и бутылок донского вина, ничего не продавалось. Мы пришли в гости к Ткачуку в его однокомнатную квартиру фактически с пустыми руками. Он нас сразу пригласил на кухню. В комнату он нас не приглашал, но открыл дверь и показал нам свое жилище. Мы были в шоке. Не только письменный стол и стулья, но и весь пол был покрыт стопками книг и рукописей. Только к  дивану вела узкая извилистая тропинка. А в коридоре стояли мешки с мусором, поскольку в Новочеркасске за мусором к определенному времени приезжали  специальные машины, и быстро уезжали, а Эрий Иванович не успевал к их приезду или забывал о них. Он жил один, питался в институте. Когда его спрашивали, почему он не женится, он отвечал, что его потенциальная жена еще не достигла совершеннолетия. Закусывая консервами минтая, я спросил Ткачука: «Как же вы живете, почему никто не протестует?». Эрий Иванович рассказал, что однажды уже протестовали. Тогда  в стране  власти провели денежную реформу 1961 года, а затем повысили цены на продукты питания. Почти одновременно на Новочеркасском электровозостроительном заводе были  пересмотрены нормы выработки в сторону их повышения. Более глупое мероприятие в то время трудно было придумать. В результате семейные рабочие не имели возможности прокормить свои семьи. Они вели полуголодное существование. Рабочие выступили с протестом против повышения цен и норм выработки. Местные власти оказались  беспомощны  в решении острых  социальных проблем. Прибывшие из Москвы члены Президиума ЦК КПСС во главе с  Микояном никак не проявили себя. Единственное, что они сделали, это попросили по телефону  Хрущева разрешения применить против рабочих вооруженную силу. Хрущев дал согласие. В город вошли танки и вооруженные солдаты. Беспомощность властей еще больше разожгла недовольство людей. В некоторых местах города начались погромы магазинов. Кто-то из военных сдуру открыл стрельбу по безоружным людям. Погибли 22 человека, десятки людей были ранены. Погибших тайно закопали. Потом состоялся скорый суд и семеро участников волнений были приговорены к расстрелу, а многие – к  длительному заключению в лагерях. В общей сложности было осуждено 105 человек.  Вот чем закончились выступления протестующих людей в июне 1962 года.

Я содрогнулся от этого рассказа. Выходит, что власти врали, заявляя о том, что со сталинизмом покончено. И как можно стрелять в собственный народ?  Я вспомнил, как еще в Североморске  слышал  рассказы об этом событии от людей, приехавших с юга. Но я не поверил  их словам – считал, что они подхватили чьи-то лживые слухи. Тогда я не мог представить, что в послесталинское время такое возможно в нашей стране. А теперь я слышу рассказ о страшных событиях в Новочеркасске  от человека, к которому отношусь с уважением и доверием (в настоящее время в Новочеркасске установлен памятник жертвам кровавых событий, и правду о событиях  1962 года знают все, кто хотел ее знать). Через много лет, сын Н.С. Хрущева Сергей, живущий в США, уверял, что его отец не давал разрешения открывать огонь, и по его указанию даже искали тех, кто стрелял, но, конечно, не нашли. Но ведь Хрущев разрешил ввести в Новочеркасск  танки и вооруженных солдат…

В пять часов утра я выезжал из Новочеркасска в аэропорт. У  дверей закрытого магазина уже стояла длиннющая очередь. Большинство — женщины, у некоторых в руках бидончики. Значит, стояли в очереди за молоком для детей…

Постепенно в моем сознании вновь стали происходить идеологические перемены. Я возвращался к настроениям своей студенческой молодости, хотя был членом КПСС, и меня даже избирали секретарем партбюро. В качестве молчаливого протеста, в  служебном кабинете я над собой вместо портрета Ленина поместил портрет Владимира Высоцкого, а портрет вождя задвинул на шкаф. Тогда шел 1983 год…

Благодаря поездкам я узнавал много интересных людей.  Познакомился с коллегами из Москвы, Ярославля, Горького, других городов России. Встречался с изыскателями Украины, Белоруссии, Литвы, Латвии, Эстонии, Казахстана, Таджикистана. На  встречах изыскателей я чувствовал, как общее дело объединяет людей, и ощущал себя членом своеобразного изыскательского братства.

В тресте были созданы  условия не только для производственной деятельности и повышения своего инженерного уровня, но и для научной работы. Имелась хорошая библиотека, технический кабинет, в трест поступали  подписные издания, касающиеся инженерных изысканий,  технические новинки. Начальник технического отдела  Солодухин прилагал усилия, чтобы работники треста пользовались библиотекой, росли как специалисты.

Сам он постоянно писал статьи, книги, имел  тесные контакты с другими изыскательскими организациями страны, с высшими учебными заведениями. Казалось, что он знает всех, кто мало-мальски связан с изысканиями, и все знают его. Изыскатели других организаций, с которыми мне приходилось общаться, считали, что именно Солодухин является руководителем треста. Он и главный инженер треста Ростислав Александрович Мицкевич поощряли любые творческие начинания. Благодаря их помощи в отделе опытных работ появились новые методы исследований.

Наступил период, когда потребность в полевых опытных работах сократилась. В  изысканиях ЛенТИСИЗа стали преобладать сельскохозяйственные объекты, под которые опытные работы, как правило, не выполнялись. В стране сильно ощущалась нехватка продуктов, и правительство стало предпринимать неотложные меры по увеличению сельскохозяйственной продукции. В частности, предполагалось строительство крупных свиноводческих комплексов, под которые срочно выполнялись изыскательские работы. Сельские жители пытались говорить о том, что свиньи живут небольшими семьями и не признают крупные стада. Но их, конечно, никто не слушал. Быстрыми темпами воздвигались огромные  комплексы. Однако мяса в стране больше  не стало. В тоже время наши топографы рассказывали, что при производстве топографической съемки они иногда наталкивались на  овраги, ямы и траншеи, полностью забитые тушами  свиней.

А отдел опытных работ оказывался незагруженным. Поэтому мы стали  выполнять стандартные инженерно-геологические изыскания. Однажды к нам поступил заказ от Горного института в связи с созданием на окраине г. Выборга  опытного полигона по использованию глубинного тепла Земли. Нам предлагалось пробурить несколько парных скважин глубиной около 100 м в гранитах. Каждая пара скважин соединялась одна с другой через систему крупных трещин, создаваемых с помощью взрывных зарядов. Затем в одну  скважину закачивалась нагретая вода и через условную высокотемпературную зону поступала в другую скважину, после чего условно нагретой изливалась на поверхность.  Иными словами, создавались модели извлечения тепла из термальных месторождений подземных вод.

В то же время сотрудники кафедры теплотехники Горного института выезжали на Камчатку и там работали на термальном месторождении. Накануне Нового года они произвели взрыв в забоях только что пробуренных скважин для их соединения между собой. Взрыв спровоцировал землетрясение, поскольку термальное месторождение находилось  в сейсмичном районе. В ближайшем поселке  стекла полностью вылетели из окон домов, и это при температуре около минус 30º.  Но теплотехники об этом ничего не знали и радостно шли в поселок, где для них коллеги готовили праздничный стол. Подходя к поселку, они увидели толпу, откуда раздавались угрожающие возгласы. Они все поняли и, не долго думая, повернули назад и новогоднюю ночь провели в будке около скважин. А на нашем полигоне  мы закончили бурение, и теплотехники пригласили на полигон группу специалистов по телевизионному изучению стенок скважин. Я тоже рассматривал стенки скважин в телевизионном устройстве, — это было интересное зрелище. Но потом произошло несчастье – вся группа скважинных телевизионщиков насмерть разбилась в автомобиле УАЗ.
Командировки в другие города и республики

3.6. Выдающийся ученый В.Д. Ломтадзе

Пользуясь благоприятной для меня обстановкой в тресте,  я писал статьи, проводил эксперименты, собирал материал для научной работы. Когда набрался довольно большой материал для диссертации, я попросил Солодухина  посодействовать мне. Он позвонил широко известному ученому, доктору геолого-минералогических наук, профессору, заведующему кафедрой инженерной геологии Ленинградского горного института, заслуженному деятелю науки РСФСР Валерию Давидовичу Ломтадзе и  с наилучшей стороны меня отрекомендовал. Я  лично не был знаком с В.Д. Ломтадзе, поскольку  учился по другой специальности. Однако я нередко выступал на  научных конференциях, на которых присутствовал Валерий Давидович, и он меня наверняка запомнил.    Ломтадзе очень тепло принял меня, как давнего знакомого, одобрил тему работы, но порекомендовал изменить название диссертации, сделать его понятным другим. И, действительно, до этого я советовался с некоторыми специалистами по теме диссертации, но они не понимали  о чем идет речь. Валерий Давидович сразу все понял, ему ничего не пришлось объяснять. Затем он ошеломил меня, сказав, что через год я должен защитить диссертацию. Я думал, что еще уйдет по меньшей мере года три. Встреча с Ломтадзе во многом изменила мою жизнь. Это был необыкновенный человек.  Если бы не возраст и очки с очень выпуклыми стеклами, его можно было принять за  боксера или борца тяжелой весовой категории, столько в нем чувствовалось силы и энергии…

Валерий Давидович Ломтадзе родился 3 сентября 1912 года в г. Иркутске в семье кадрового военного. Его отец — Давид Иорданович Ломтадзе  некоторое время  служил  в Иркутске, а потом с началом Первой мировой войны воевал в действующей армии и погиб. Мать – Надежда Николаевна Ломтадзе (Огородникова), коренная иркутянка, стала вдовой в 23 года и свою жизнь посвятила сыновьям Валерию и Евгению. После окончания школы в 1928 году Валерий начал работать в лаборатории физики Педрабфака, а летом в геологических партиях Восточно-Сибирского геологического управления старшим коллектором. Руководил управлением П.Я.Антропов, впоследствии — министр геологии СССР. В 1931 году он приказал Ломтадзе поступить на первый курс геологического отделения Иркутского государственного университета и учиться без отрыва  от работы в геологическом управлении. В те годы работы и учебы (1931-1936) в Восточно-Сибирском геологическом управлении трудились и читали лекции в Университете крупнейшие геологи страны: С.С.Смирнов, М.М.Тетяев, Ю.А.Жемчужников  и др.

Ранней весной, заранее сдав экзамены, Валерий Ломтадзе  уезжал  в геологическую  экспедицию и возвращался поздней осенью. После четвертого курса он был назначен прорабом инженерно-геологической партии. По материалам инженерно-геологических исследований В.Д.Ломтадзе написал свою первую книгу «Геологические экскурсии в окрестности Иркутска (1938 г.). Окружающих поражала его колоссальная энергия, трудолюбие и настойчивость. Во многом ему помог спорт. Он занимался  легкой атлетикой, играл в баскетбол.

Будучи студентом  пятого курса, он женился на студентке четвертого курса Антонине Арсеновой. С Антониной Михайловной, которая стала не только любящей и верной женой, но и замечательным соратником по работе,  Валерий Давидович прожил 57 лет.

В 1936 году Ломтадзе окончил с отличием институт и продолжал работать в Геологическом управлении. Он много занимался гидрогеологическими и инженерно-геологическими исследованиями. Домой приезжал очень редко и ненадолго – только по вызову начальства и для докладов. В 1939 году он перешел на работу в крупную изыскательскую экспедицию. Много работал в Монголии, на новых участках железных дорог, на действующей  Кругобайкальской дороге. Инженерно-геологические работы велись круглогодично на оползневых, обвальных и лавиноопасных участках. Свои  полевые описания он сопровождал превосходными зарисовками.

В 1940-1942 г.г., кроме работы в экспедиции, Ломтадзе преподавал в Иркутском университете.

В то время в г. Черемхово был эвакуирован Ленинградский горный институт. Кафедра инженерной геологии и гидрогеологии состояла из заведующего  кафедрой Н.И.Толстихина, лаборанта и аспиранта. Толстихин обратился за помощью в Восточно-Сибирское геологическое управление, и там ему посоветовали пригласить Ломтадзе, как человека, имеющего большой опыт практических инженерно-геологических и гидрогеологических работ и читавшего курс лекций в Иркутском университете. Валерий Давидович принял предложение Толстихина, но продолжал работать в инженерно-геологической экспедиции. Это были постоянные разъезды из Иркутска в Черемхово и обратно.  В феврале 1944 года он был переведен в штат Горного института. В конце 1944 года защитил кандидатскую диссертацию в Иркутском  государственном университете.

В 1945 году вместе с Горным институтом Ломтадзе приехал в Ленинград. Помещение Горного института сильно пострадало во время войны. Общими усилиями была восстановлена лаборатория физико-механических свойств горных пород, необходимая для учебных занятий и научно-исследовательской работы. Как всегда Валерий Давидович очень много работал, в том числе по вечерам и ночами.

В Горном институте он организовал кафедру инженерной геологии, создал инженерно-геологическую школу, которая подготовила сотни высококвалифицированных специалистов, решала крупные теоретические проблемы и важные практические задачи страны. Она считается одной из передовых школ и пользуется большим авторитетом не только в нашей стране, но и за рубежом. Фундаментальным научным и учебным  руководством  по инженерной геологии стал цикл из пяти учебников Ломтадзе: «Инженерная петрология», «Инженерная геодинамика», «Специальная инженерная геология», «Инженерная геология месторождений полезных ископаемых», «Методы лабораторных исследований физико-механических свойств горных пород».

Все перечисленные учебники переведены на немецкий, польский, чешский, вьетнамский, китайский, испанский,  грузинский языки.

Работы Ломтадзе отличаются ясностью, простотой и четкостью изложения. Вспоминается великий физик Лев Ландау. Он настолько ясно излагал свои мысли в учебниках по физике, что они были доступны любому человеку, хотя Ландау описывал сложнейшие явления. Его коллеги выражали недовольство по этому поводу.

Незаменимым помощником Ломтадзе была жена Антонина Михайловна. В марте 1945 года она поступила на работу в Ленгидропроект на должность инженера-геолога. Ездила в полевые экспедиции, где летом, во время студенческих каникул работал и Валерий Давидович. Тем более, что в послевоенные годы преподавательская зарплата была невысокой. Кроме того, руководство Гидропроекта часто приглашало его в качестве консультанта. В течение многих лет  он принимал участие в инженерно-геологических работах по проектируемым Ленгидропроектом гидроэлектростанциям: Камской, Соликамской, Нарвской, Невской, Воткинской, Красноярской, Саяно-Шушенской и др. Он также занимался  инженерно-геологическим обоснованием проекта защиты Ленинграда от наводнений. Участвовал в инженерно-геологических исследованиях для строительства Ленинградского метрополитена…

В 1982 году научно-техническая общественность страны отмечала семидесятилетие  со дня рождения В.Д. Ломтадзе и сорокапятилетие его научной, педагогической и общественной деятельности. На торжественном заседании, которое состоялось 1 ноября  1982 года в конференц-зале Горного института, мы с новым главным инженером  ЛенТИСИЗ Игорем Пантелеймоновичем Левиным (М.А. Солодухин в это время находился во Вьетнаме) от имени работников треста преподнесли ему в знак признательности большую друзу аметистов, которую Левин  удерживал  с определенным усилием. Левин происходил из семьи репрессированных – его отца расстреляли по так называемому Ленинградскому делу, когда было уничтожено все руководство блокадного Ленинграда. Игорь провел свои ранние годы в детдоме для детей репрессированных. Ему там пришлось несладко. Как память о том периоде осталось легкое заикание…

Бывший  главный инженер  Р.А. Мицкевич переехал в г. Новгород, где возглавил Новгородское отделение  ЛенТИСИЗа. В Ленинграде у него случались проблемы со здоровьем, а в Новгороде он чувствовал себя хорошо. Мицкевич пользовался в Ленинградском производстве треста всеобщей любовью и уважением, и  сотрудники искренне жалели о том, что ему пришлось переехать…

Кроме большой друзы аметистов мы поднесли Валерию Давидовичу адрес шутливого и вместе с тем серьезного содержания:

«Дорогой Валерий Давидович! В этот необыкновенный день мы, геологи Ленинградского треста инженерно-строительных изысканий, Ваши ученики и последователи, сердечно поздравляем Вас со славным юбилеем!

Мы по праву гордимся  тем, что по числу специалистов – Ваших непосредственных учеников, Ленинградский трест занимает первое место не только в Советском Союзе, но и во всем мире.

На нашей неспокойной планете, постоянно волнующейся под воздействием различных деформаций, дислокаций, солифлюкций и всевозможных акций, имеющих и не имеющих  отношение к Инженерной геологии, мы уверенно чувствуем себя на созданных Вами  трех могучих китах: «Инженерной петрологии», « Инженерной геодинамике» и «Специальной инженерной геологии». В своей практической деятельности мы также пользуемся бескорыстными услугами их многочисленных (более 100) родственников – Ваших научных работ.

Используя полученные благодаря Вам знания, мы выполнили огромный объем  инженерно-геологических исследований. Так, длина пробуренных нами скважин равняется расстоянию от здания геологического факультета Иркутского государственного  университета, который Вы окончили в 1936 году, до входа на кафедру инженерной геологии Ленинградского горного института, которую Вы возглавляете с 1973 года. А многочисленных проб горных пород, сданных нами в лабораторию для испытаний, которые выполняются в строгом соответствии с Вашей работой «Методы лабораторных исследований физико-механических свойств горных пород», вполне хватило бы для отсыпки строящейся дамбы, которая защитит Ленинград от наводнений.

Уважаемый Валерий Давидович, Вы по-прежнему полны сил и энергии, и поэтому мы ждем Ваших новых работ, которые послужат новым импульсом к развитию Инженерной геологии – дела, которому Вы достойно служите.

Поздравляем Вас, дорогой Валерий Давидович, желаем Вам неиссякаемой творческой энергии, доброго здоровья и долгих лет жизни!».

Адресу предшествовал эпиграф: «Геологи — это моряки Земли, плывущие в земные дали, а Вы — наш славный капитан, всегда на мостике стояли…». Должен признаться, что первая  часть сочиненного мною эпиграфа является  частичным заимствованием из стихов чилийского поэта Пабло Неруды, лауреата Нобелевской премии  по литературе (1971).

3.7. Зацита диссертации

Чтобы меня допустили к защите диссертации, я должен был сдать три экзамена: по инженерной геологии, английскому языку и марксистко-ленинской философии. Последний я сдал раньше, когда учился в вечернем университете марксизма-ленинизма на философском отделении. Экзамен по специальности – инженерной геологии я сдавал Валерию Давидовичу. Самый сложный для меня экзамен – английский язык. Несмотря на учебу в школе, частные уроки и обучение в Горном институте, языка я не знал.  Чтобы сдать кандидатский экзамен, я записался на курсы английского языка при кафедре иностранных языков Ленинградского горного института и стал ходить на занятия. Эти занятия оказались не просто полезными и интересными. Я испытывал самую настоящую радость от общения с преподавателем – Ириной Иосифовной Гейликман.  Атмосфера в группе сложилась замечательная. Ирина Иосифовна много и профессионально занималась с нами. Я имел ужасное произношение, и Ирина Иосифовна часто оставалась со мной после занятий и работала со мной. В конечном итоге я сдал кандидатский экзамен на «отлично». Ирина Иосифовна  присутствовала на экзамене и при этом очень переживала за своих учеников. Потом мы продолжали с ней общаться. Будучи на пенсии, она много путешествовала, и привозила немало интересных рассказов. Вскоре она уехала навсегда в Израиль. Я с ней переписывался, даже как-то пытался писать  на английском языке. Ирина Иосифовна отправляла мне письма назад с многочисленными правками. Поэтому вскоре я снова перешел на русский язык. Затем переписка  заглохла, и я ей звонил, чтобы поздравить с очередным днем рождения. Затем я перестал и  звонить. И вдруг однажды она позвонила мне, обеспокоенная молчанием. Мне стало стыдно, и я дал себе обещание периодически звонить ей, а при возможности съездить в Израиль, куда она меня постоянно приглашала. Представители русской интеллигенции в дореволюционное время часто ездили в Святую Землю, несмотря на трудности путешествия тех лет. А сейчас можно с комфортом туда слетать. К сожалению, я так и не увидел Ирину Иосифовну. Она скончалась до моего приезда в Израиль…

Я не заметил, как пролетел год, и  наступил день защиты. Если бы Ломтадзе своей колоссальной энергией не увлек меня, я, наверное, протянул бы  с диссертацией не меньше трех лет.

Перед защитой я собирал необходимые отзывы на автореферат. За одним из отзывов я зашел в Трест ГРИИ. Главный инженер треста Владимир Мусеевич Фурса, ученый, крупный специалист по грунтам Ленинграда, заинтересовался темой диссертации и попросил меня выступить с докладом перед специалистами треста, среди которых присутствовали знакомые мне В.Р. Сеппен, Б.М. Коршунов, Е.Н. Богданов.  После доклада состоялось очень живое и доброжелательное обсуждение, благодаря чему я почувствовал уверенность перед защитой. И я до сих пор храню признательность В.М. Фурсе и его коллегам.

Оппонентами у меня были  Ярослав Владимирович Неизвестнов – заведующий лабораторией в НПО «Севморгео» и Анатолий Васильевич Кузьмин — доцент кафедры инженерной геологии горного института. На защите произошла некоторая заминка, связанная с тем, что председателем счетной комиссии Ученого совета постоянно избирался известный гидрогеолог Борис Нилович Архангельский, которого молодые геологи за глаза величали Кембрийским. И чтобы в Высшей аттестационной комиссии (ВАК) не возникло подозрений о наших родственных связях, его пришлось переизбрать.

Защита прошла успешно. Выступающие отмечали необычность выбранной мною темы. Все члены ученого совета проголосовали «за» единогласно. От ЛенТИСИЗа  присутствовал главный инженер И.П. Левин. После защиты я пригласил присутствующих на защите к себе домой, чтобы отметить это радостное для меня событие. В то время банкеты после защиты диссертации категорически запрещались под угрозой наказания, поэтому многие опасались участвовать в торжествах. Но Ломтадзе  принял приглашение. Во-первых, он не боялся никаких санкций. Во-вторых, он понимал, что его присутствие необходимо не только для диссертанта, но и для его семьи. Кроме того, Ломтадзе всегда стремился к общению с самыми разными людьми, все ему были интересны. Вместе с ним поехал И.П. Иванов.

3.8. Оформление загранкомандировки

Вскоре  после защиты, у меня возникло небольшое затруднение, которое было связано с  другим моим однофамильцем – сотрудником  ВАКа. Он усмотрел в моем деле отсутствие документа о  сдаче кандидатского экзамена по марксистско-ленинской философии. Пришлось мне ехать в Москву. Проблема была улажена за минуту, а минут десять мы с ним беседовали о корнях нашей фамилии.

Моя мечта исполнилась, я защитил диссертацию. Следующей мечтой была поездка в заграничную командировку. О поездке за границу  грезили многие советские специалисты. Хотелось увидеть другой мир, куда так трудно было попасть. Только там можно было честным путем заработать достаточно много денег, и после возвращения домой приобретать лучшие зарубежные товары через систему магазинов «Березка». Можно было даже купить автомобиль или построить дом. Управляющий ЛенТИСИЗ уже предлагал мне загранкомандировку, но тогда я поехать  не мог, поскольку дочка окончила школу и поступала в институт. Теперь я сам  обратился к нему с просьбой, он не возражал. Непосредственно за границу посылал загранотдел  объединения «Стройизыскания», где заместителем начальника отдела работал Б.И.Лебедев, переехавший в Москву после командировки на Кубу. Он принял необходимые меры и мне прислали вызов в Ливию.

Но это было не все. Предстоял еще долгий путь. Вначале надо пройти множество врачей. Кроме районной поликлиники, я должен был посетить наркологический, психоневрологический, кожно-венерический и туберкулезный диспансеры. Особенность советской медицины заключалась в том, что больному человеку врачи обычно пытались внушить, что он здоров. А вот если человеку нужна справка о том, что он здоров, то у него старались найти какую-нибудь болезнь. Но я оказался совершенно здоровым, что соответствовало действительному моему состоянию в тот период, и в каком-то центральном заведении  получил нужную справку, которую я передал в отдел кадров треста. Знакомые мне говорили, что можно было не ходить по поликлиникам, а справку просто купить за 100 рублей.

Затем состоялось собрание трудового коллектива, которое решало, ехать мне, или остаться дома. Далее мою кандидатуру рассматривали партбюро ЛенТИСИЗа и Октябрьский райком КПСС. В этом райкоме требования к отъезжающим были особенно строгие. В районе расположен Кировский (Мариинский) театр, балетная группа которого была известна своими  «невозвращенцами». Друзья невозвращенцев  дружно пели: «Здравствуй, мама, возвратились мы не все…».  Иногда маму заменяли именем  театрального  руководителя.

Числящийся в спортивном обществе «Труд» и состоящий на партийном учете в Октябрьском райкоме КПСС знаменитый шахматист Виктор Корчной не вернулся назад после турнира в Амстердаме. Он попросил политического убежища в Голландии. Мне довелось присутствовать на собрании в Октябрьском райкоме, где клеймили поступок Корчного. Секретарь райкома негодовал по поводу слабой политико-воспитательной работы в спортивном обществе «Труд» и грозил сделать оргвыводы. А я когда-то учился с Корчным в одной школе и даже играл с ним в шахматы (проиграл, конечно)…

Работники райкома постоянно опасались новых случаев невозвращения, за которые  им  сильно попадало сверху. Поэтому они проявляли избыточную придирчивость. Но я прошел комиссию райкома легко, а потом мое дело ушло дальше,  в КГБ, где  документы надолго залегли. Мои коллеги уже ожидали меня в Ливии, а меня не выпускали. Я заволновался. У КГБ имелись причины не пускать меня заграницу: когда-то я был приобщен к военным секретам, хотя с тех пор прошло больше 10 лет; привлекался к суду и  имел «подмоченное» происхождение. Ни о судимости, ни о своем происхождении, я  в анкете, естественно, не упомянул, рассчитывая, что органы КГБ не будут глубоко  копаться в моей биографии.  Лида спросила в военно-морском институте  у  сведущего офицера, могут ли меня не пустить из-за излишней осведомленности. Он ответил, что хотя прошло немало лет, как я уволился, вполне могут меня притормозить, — все зависит от «дубизма» отпускающих.  Тогда я позвонил знакомой женщине, которая работала в КГБ, но занимала должность где-то в низах. Пожаловался на задержку с рассмотрением документов. Она мне ничего не пообещала, однако через день пришло  положительное заключение.

Я вспомнил случай, о  котором рассказывала мне мама. Перед войной органы НКВД арестовали нашего  родственника, и его ждал   расстрел. Но работающая машинисткой в канцелярии Большого дома вторая жена моего отца Клавдия Васильевна переложила его карточку из расстрельной картотеки в другую. И его этапировали в лагерь. Когда началась война,   из лагеря его отправили на фронт в штрафбат, где он вскоре погиб…

Я тоже побывал до войны в Большом доме, но на руках у мамы. Ее вызвали на допрос сразу после ареста родственника, и следователь потребовал дать нужные для следствия показания. При этом он пригрозил, что если она ничего не скажет, то не выйдет из этого здания, а ребенок будет сдан в детский дом. При этих словах я дико заорал, видно, меня напугала интонация следователя. Он взял меня на руки и начал успокаивать. Я же сильно обмочил его френч. Следователь быстро вернул меня маме и подписал ей пропуск. Когда мама рассказывала мне эту историю, я  исполнился  гордости. В  1956 году ее снова вызвали в Большой дом, где интересовались, не было ли тогда угроз со стороны следователя. Мама рассказала, все, как было. Ей сообщили, что этот следователь все еще находится на службе, и он будет наказан…

После получения  положительного заключения меня уволили из ЛенТИСИЗа в связи с заграничной командировкой. Таков был порядок.

Перед отъездом в Москву я пошел на стадион имени С.М.Кирова посмотреть игру моей любимой команды «Зенит» и ереванской команды «Арарат».  Зенит играл великолепно и выиграл со счетом 4:1. Но тогда мне и в голову не могло придти, что «Зенит» в том году впервые станет чемпионом Советского Союза. С хорошим настроением я выехал в Москву.  И вот я  Москве. Состоялась беседа в отделе кадров министерства минеральных удобрений, от которого я, оказывается, направлялся в Ливию. Нам предстояло выполнять изыскания якобы для какого-то химического предприятия. Начальник отдела кадров министерства расспросил  о моей жизни и работе и проинструктировал меня, как надо вести себя в ЦК КПСС, куда я должен  пойти на  беседу. Он велел  обязательно повязать  галстук. А в Москве в июле 1984 года стояла жара свыше 30ºС, вроде галстук не нужен, и  для Ливии я галстук не предусматривал. Пришлось пойти в ГУМ и купить галстук чехословацкого производства. И еще я подумал, куда же я, северный житель, еду. Я прочитал в детской энциклопедии, что ливийская  пустыня – это самое жаркое место в мире. Если я в Москве ощущаю жару и духоту, то, что будет со мной в Ливии?…

По указанному начальником отдела кадров адресу я направился в ЦК КПСС. Однако оказалось, что по указанному адресу находится Министерство черной металлургии. Хорошо, что я вышел пораньше, и поэтому  вовремя явился  в ЦК КПСС на Старой площади. Пришел я в костюме и при галстуке. Инструктор в голубой  рубашке с короткими рукавами и распахнутым воротом неодобрительно отозвался о  ливийском руководителе Каддафи, и предупредил, что поскольку все партии в Ливии находятся под запретом, наша партийная организация будет называться профсоюзной организацией, а комсомольская организация – спортивным обществом. И не смотря на запреты, партийная жизнь должна продолжаться, и чтобы я не забывал об этом, и принимал в ней самое активное участие. Пожелал успехов, и поставил закорючку в каком-то документе. Выйдя от инструктора, я зашел в туалет и был поражен чистотой, сиянием кафеля, никелем кранов, приятным запахом и  рулонами туалетной бумаги,  которую в магазине купить практически невозможно. Подобные туалеты, но классом пониже, я встречал в Ленинграде только при ресторанах гостиниц «Астория» и «Европейская». Остальные туалеты были просто в жутком состоянии. Я отмотал про запас туалетной бумаги и в приподнятом настроении вышел на улицу. Почему-то в голове зазвучали слова из песни Владимира Высоцкого: «Все позади: и КПЗ, и тюрьмы…».

3.9. Полгода в Ливии

Со мной в Ливию, которая официально называлась Социалистическая Народная Ливийская Арабская Джамахирия (что означает власть народных масс), должен был  лететь геофизик Володя Жирухин из Владимирского ТИСИЗа. Несколько дней мы жили с ним в ведомственной гостинице «Свиблово». Поселение в гостиницу не обошлось без традиционных накладок. Администратор сообщил, что  места для нас не забронированы. Я стал звонить во все инстанции, но рабочий день везде  уже закончился. Лишь через час гостиничные работники в ворохе бумаг нашли нужное письмо. Советский паспорт мы сдали в отделе кадров Министерства минеральных удобрений. Взамен нам выдали заграничный паспорт и приложение к нему, в котором была изложена моя анкета вплоть до фамилий и имен покойных родителей.

В свободное время мы с Володей сходили на стадион «Динамо», где московские динамовцы играли в футбол с ростовчанами. А потом пришли на Ваганьковское кладбище, расположенное недалеко от стадиона. Постояли у заваленного цветами  памятника Владимиру Высоцкому, побродили по кладбищу. Посетили Ботанический сад и ВДНХ. Погуляли в  ЦПКиО  им. Горького…

И вот наступил день отъезда. Мы приехали в аэропорт Шереметьево-2 за четыре часа до отлета. Заполнили декларацию, прошли таможенный и паспортный контроль. Чемодан у меня был тяжеленный, поскольку я вез двадцать банок тушеной говядины (ввоз свинины и спиртных напитков в Ливию запрещался). Так поступали в те годы почти все советские специалисты, чтобы хоть немного сэкономить на питании вожделенную валюту. Наш рейс 417 Москва-Браззавиль летел,  делая посадку в  Триполи. Самолет был заполнен африканцами, которые вели себя очень шумно и непосредственно. Они кричали, хохотали, бегали по самолету, жестикулировали, требовали вина, пива, воды, жаловались на головную боль и т.п. Сидевший сзади меня пассажир раскачивал мое кресло и что-то выкрикивал на незнакомом языке, а на мои возмущенные замечания не обращал внимания. Потом он уснул, другие пассажиры тоже угомонились, и можно было спокойно лететь дальше. В Ливийскую столицу Триполи мы прилетели в три часа ночи. Аэропорт вполне современный, но везде полно мусора. Когда мы вышли из здания аэропорта, то попали в непривычно жаркую атмосферу, насыщенную почему-то знакомыми запахами. Нас встретил  представитель Государственного комитета по экономическим связям (ГКЭС), посадил в «Волгу» и повез к себе в особняк в Триполи. Шоссе было прекрасно освещено, также  как и Триполи. При въезде в город мы увидели дуло танкового орудия, направленного в сторону шоссе. Недалеко стояла группа военных с автоматами.  Мы приехали в особняк и улеглись на диванчиках. Но не успели  уснуть, как тут же проснулись от каких-то криков. Это  с минарета соседствующей  с нашим домом мечети муэдзин через мегафон призывал правоверных на молитву. На рассвете нас разбудили, напоили чаем и повезли в аппарат советника посольства СССР по экономическим вопросам. Там мы выполнили необходимые формальности, получили первую зарплату – 42 динары и поехали в город Миссурата в 200 км от Триполи.

Столица Ливии -  очень своеобразный белый город с пальмами. Много  длинных бетонных заборов, за которыми стоят шикарные особняки. Когда идешь по улице, кажется, что находишься в каменном ущелье. Город расположен на берегу Средиземного моря. Воздух очень свежий и приятный, но зелени мало. Люди одеты в национальные и европейские одежды. Некоторые женщины ходят целиком завернувшись в белые покрывала – хаули, лиц не видно. По дороге в Миссурата растут финиковые пальмы. В Миссурата находилось отгороженное  поселение  советских специалистов. Здесь нас ждали  коллеги. Дальше, в городок  Марса-Эль-брега, в 600км отсюда, мы поехали на своем транспорте. Оказывается, бурение на нашей площадке не могли начать, пока не появится геолог, т. е. я. Так, в ожидании люди провели почти два месяца. Но руководителя группы советских специалистов это не волновало. Он занимался исключительно личными делами, в основном ходил по магазинам. В одном из магазинов он попытался что-то стащить, но там везде были поставлены видеокамеры, с которыми советские граждане еще не были знакомы, и его уличили в воровстве. Разразился скандал, но он как-то сумел выкрутиться. Потом он заявил, что у него нет пропуска на площадку изысканий, которая располагалась на берегу Средиземного моря в погранзоне Ливии, и он не может выезжать на объект. Кстати, пропуск не имел ни один человек из нашей группы. Кроме того, представитель посольства отобрал у нас заграничные паспорта, а взамен обещал оформить местный паспорт. Нам выдали листок бумаги с прикрепленной металлической скобкой цветной фотографией и текстом на арабском языке. Сказали, что это временное удостоверение личности.  Никаких других документов у нас не было. Поселились мы недалеко от Марса-Эль-брега в вагончиках на территории  лагеря, расположенного в Ливийской пустыне — восточной части пустыни Сахара, где когда-то Геракл победил Антея, о чем и повествует скульптура С.С. Пименова «Борьба Геракла с Антеем», установленная перед главным входом в Горный институт. В лагере жили советские строители газопровода.  Лагерь  окружала ограда из колючей проволоки, а перед входом сидел на корточках с автоматом Калашникова в руках ливийский охранник. По лагерю бегало множество собак с русскими кличками Шарик, Бобик и др. И еще ковыляла хромая ослица, которую сердобольные женщины жалели и бинтовали  ее больную ногу. Ливийцы не любили собак, и они отвечали им тем же. Поэтому, когда в лагерь  приезжали наблюдающие за нами ливийские чиновники, нам приходилось сопровождать их до вагончика–офиса, отгоняя негодующую свору собак.

Лагерь по изыскательским меркам был довольно цивилизованным. Здесь  из скважины качали воду,  имелись очистные сооружении,  действовали водопровод и канализация. Правда, вода имела соленый вкус. Некоторые вагончики только так назывались, на самом деле они представляли собой  довольно приличные небольшие домики. В одном из таких домиков финского производства жили мы с Володей Жирухиным. В домике действовали два туалета, два душа с холодной водой, которая днем нагревалась на солнце и становилась горячей. Стояли два кондиционера. Места  достаточно много, и мы друг другу не мешали. Когда приезжал из Москвы Б.И.Лебедев, он селился у нас. На территории лагеря имелся магазинчик, в котором жены советских специалистов торговали продуктами и фруктами. Продавались и наши консервы: красная икра, осетрина.

На территории  лагеря  росли эвкалипты, акации и анчары. Когда мне показали анчар, я оторвал листок и стал демонстративно его жевать. Мои коллеги изумленно смотрели на меня. Ждали, что исполнятся слова А.С.Пушкина: «…И умер бедный раб у ног непобедимого владыки».  А я без страха жевал листок анчара, поскольку в свое время  прочитал статью о том, что наш великий поэт стал жертвой мистификации. Он прочитал в научном журнале сообщение немецкого ученого-ботаника о ядовитых свойствах анчара. Будучи уверенным в добросовестности немецких ученых, он отнесся с доверием к этому сообщению и написал свой знаменитый «Анчар». На самом деле ученый-ботаник сделал сообщение на основании какого-то устного рассказа, не проверив его. Впоследствии оказалось, что анчар – это совершенно безобидное растение. Но, по правде сказать, когда я жевал листок анчара, некоторые сомнения все же закрались мне в душу: а вдруг  анчар  ядовит?  В арабских поселениях в пустыне я не видел кустарников и деревьев. Говорили, что они не сажают деревьев, чтобы исключить застой воздуха и  чтобы ветер свободно продувал приземное пространство. Жара в пустыне достигала 50ºC и выше. Поэтому  забота  о  вентиляции воздуха была  понятной. Но как-то непривычно смотрелись домики без деревьев вокруг. Мне вспомнился город Полярный на севере, где дома стоят на голой скале, и вокруг нет ни одного деревца. Но имеется еще одна версия, почему арабы не сажают деревьев. Как писал Игорь Ефимов, в них все еще жив  дух кочевников, которые не сажали деревьев, чтобы не закрепиться на земле, и у них  даже когда-то существовал запрет на посадку деревьев.

Многие соотечественники тяжело переносили жару, жаловались на недомогание. Причем нередко это были южане. Я жару переносил хорошо, и постоянно высказывал точку зрения, по поводу того, что житель Ленинграда может спокойно перенести любой климат, — настолько плохой климат в родном городе, что любой другой будет для него замечательным.  Я думаю, что хорошее самочувствие, несмотря на жару, объяснялось низкой влажностью и отсутствием магнитных бурь. Кроме того, постоянные посещения сауны и пробежки по жаре делали организм устойчивым к тепловым нагрузкам. На берегу Средиземного моря жару смягчал ветерок с моря. А вот воздействие кондиционера на разгоряченное тело привело к болям в пояснице, чего у меня не было даже на севере. Позже я  отключал кондиционер в тесном помещении камералки, и парился там с бумагами,  лишь бы холодная струя не дула мне в спину…

Рано утром мы уезжали на берег Средиземного моря, где вначале купались, а потом приступали к бурению скважин установками УГБ-50М. Вода и берег были загрязнены нефтепродуктами, поскольку в Марса-эль-Брега находился нефтеналивной порт. Нефтью  заполняли танкеры  в море, куда был подведен нефтепровод. Во время налива нефть попадала в море, а потом с прибоем переносилась на  берег. Причем нефть скатывалась в комочки, которые обволакивались песком и превращались в песчаные шарики, на которые мы невольно наступали босой ногой во время купания и хождения босиком по песку. Поэтому дома под душем нередко приходилось оттирать с тела нефтяные пятна, в основном с подошв.

Иногда на объект приезжали незнакомые ливийские чиновники и на английском языке требовали предъявить пропуск. Я делал вид, что ничего не понимаю. Тогда кто-нибудь из чиновников  кричал по-арабски: убирайтесь прочь! Я опять делал вид, что ничего не понимаю. И так проработали до конца нашего пребывания в Ливии. Работники посольства  ничего  не сделали, чтобы мы получили пропуск в погранзону, а руководитель нашей группы так и уехал в Москву, не побывав на объекте. Приехавший с контролем Б.И.Лебедев назначил меня руководителем группы советских изыскателей. Два раза в месяц  я должен был ездить в посольство за зарплатой, а также платить партийные членские взносы.  По пути в Триполи нас всегда по несколько раз останавливали охранники на пропускных пунктах и требовали предъявить паспорт. Листок бумаги с фотографией их не устраивал. Я постоянно врал, что как раз еду в Триполи получать паспорт. Однако местные паспорта нам так и не оформили, а загранпаспорта вручили только перед самым отлетом на родину. Я думаю, что наши так называемые компетентные  органы опасались, что кто-нибудь из советских специалистов может улизнуть за границу, например в Тунис, который с запада граничил с Ливией, и поэтому нас лишили паспортов. По той же причине не оформляли пропуск в погранзону. А может быть просто в силу  своей безалаберности и нежелания двигаться по жаре. Например, у нас одно время  работал переводчиком с арабского  выпускник Московского института международных отношений. Если его спрашивали, что означает то или иное арабское слово, он говорил, что не знает. Но когда его уличали в том, что на самом деле знает, он пояснял, что ему просто неохота произносить слова. Вот как некоторые раскисали от жары. Потом выпускника МИМО  сменил переводчик с английского Алексей, выпускник Московского института иностранных языков. Он являлся полной противоположностью своему предшественнику. Деятельный, энергичный, всегда помогал мне в работе. Алексей  по личной инициативе  вел для нас занятия по обиходному английскому языку.  Однажды мы разговорились о футболе, и он сообщил, что болеет за  «Динамо». Это сообщение навело меня на мысль, почему его направили к нам работать переводчиком. Наверное,  он сам или его близкие служили в КГБ. Когда через несколько лет я  встретил его в Иране, я снова подумал об этом. Тем не менее, это был прекрасный человек и высокопрофессиональный переводчик.

По дороге в Триполи я  всегда вместе с кем-нибудь из коллег заезжал в лагерь экспедиции ленинградских изыскателей атомной станции. Начальник экспедиции  Борис Васильевич Шевельков и его жена Нонна Тимофеевна гостеприимно принимали нас, угощали чаем или кофе, и мы ехали дальше. Дорога вдоль Средиземного моря поражала своими размерами и качеством покрытия. Широченная и совершенно прямая, на нее по краям в некоторых местах иногда садились маленькие спортивные самолеты. Машины мчались  с бешеной скоростью. Нашу «Волгу» все обгоняли, и иногда дразнили, виляя  задней частью своего «Мерседеса» или иной шикарной машины, на заднем сидении которой часто сидел баран. Жены хозяина автомобиля сопровождали его сзади в  машине типа  «газели». Старшая жена сидела в кабине, другие жены, завернувшись в белые покрывала, ехали в кузове. Вдоль шоссе красовались огромные портреты руководителя Ливии Муамара Каддафи  в военной форме — морской или сухопутных войск.

С середины XVI века  до 1912 года в Ливии господствовала османская империя. В 1912 году османская империя распалась, и многие области Ливии стали итальянской колонией. Колониальный режим перестал существовать с момента разгрома германо-итальянских войск. Но Ливия приобрела  независимость не сразу, а лишь в 1951 году, когда  Ливия стала королевством. Однако в 1969 году группа молодых офицеров свергла короля.  В результате переворота к власти пришел Каддафи. Режим Каддафи оказался диктаторским, в стране запрещены все партии,  и Каддафи единолично и бессменно правил страной. Как бы в оправдание запрета деятельности политических партий вдоль дороги висели плакаты: «Parties abort democraсy!».

Рядом с портретами  Каддафи валялось множество разбитых машин – итоги сверхбыстрой езды. Мы просто поражались, как можно разбиваться на такой прекрасной дороге, при относительно небольшом количестве машин и отсутствии пьяных за рулем. Но мне объяснили, что некоторые ливийцы находятся за рулем в состоянии наркотического опьянения, что вместе с быстрой ездой служит причиной аварий.

Еще вдоль дороги стояли одногорбые верблюды и вытягивали свои симпатичные морды на шоссе. Проезжавшие мимо с огромной скоростью многотонные грузовики, намеренно или случайно, задевали их, и бедные верблюды замертво падали на обочину дороги…

В стране царил сухой закон. А поскольку жизнь без спиртного представляется для многих невозможной,  наши соотечественники — строители газопровода гнали самогон из томатной пасты. Самогонщики жили в вагончиках на возвышенной части лагеря, которую называли Голанскими высотами. Иногда в лагере появлялись полицейские с представителями нашего посольства и устраивали обыск с целью обнаружить самогонные аппараты. Самогонщиков кто-то предупреждал,  и они закапывали аппараты в песок. Полицейских тоже кто-то оповещал, — они вели раскопки, но, как правило, ничего не находили.

Но не только самогон гнали строители газопровода. Володя Жирухин познакомился со своим земляком – жителем г. Петушки Владимирской области, который  изготавливал замечательный квас. Я ходил к его земляку и угощался этим квасом. Он прекрасно утолял жажду. Володин земляк рассказал нам, как его за ударную работу на родине представили  к званию Героя социалистического труда. С друзьями он решил отметить это событие, купил водки, но кроме алкоголя в магазине ничего не продавалось. Тогда он сходил на ближайшую совхозную ферму  и украл на закуску огромного гуся, прямо как Паниковский. Партийное руководство узнало об этом проступке, и на Героя представили другого газостроителя, но заграницу  его все же выпустили…

Приемка построенного участка газопровода осуществлялась представителем третьей страны. При мне это был англичанин, которого наши газовики однажды хорошо угостили самогоном. Англичанин в восторге завопил, что это отменное русское виски, и потребовал передать ему аппарат для его изготовления. Ему с готовностью подарили самогонный аппарат, на фоне которого англичанин сфотографировался и послал фотографию на родину. С этого дня англичанина трезвым не видели, и ливийские власти выпроводили его из страны. Но вскоре он снова появился, поскольку в Великобритании посчитали, что он свободный человек, и имеет полное право проводить свободное время как хочет. Советских специалистов, замеченных в злоупотреблении самогона, отправляли домой без права дальнейших загранкомандировок. Если же кто-то был уличен в продаже самогона местным жителем, то его сажали в ливийскую тюрьму…

Как-то я зашел в офис газостроителей, где  назначил встречу с одним из своих коллег. Но он запаздывал, и я от нечего делать остановился перед стендом  с портретами членов Политбюро ЦК КПСС и стал их разглядывать. Подписей  под портретами не было, поскольку, наверное, предполагалось, что все советские люди знают своих вождей в лицо. Половину из них я не узнавал, а кого узнал, то  не помнил их имени и отчества. А когда-то нас заставляли учить имена всех вождей, кругом висели их портреты и поэтому я до сих пор не в силах забыть всех этих Лаврентиев Павловичей, Георгиев Максимилиановичей, Лазарей Моисеевичей, Климентов Ефремовичей, и никак от них не избавиться… В это время к стенду подошел ливийский инженер и попросил показать Соломенцева. Я этого сделать не мог, но, чтобы не подрывать авторитет державы, ткнул наугад в какой-то портрет, предполагая, что ливиец все равно никого не знает. Но он обиженно произнес «ноу-ноу» и погрозил мне пальчиком. Я стыдливо уставился в портреты, пытаясь обнаружить Соломенцева. Но старался напрасно…

В нашей группе были представлены разные города Советского Союза: Москва, Ленинград, Киев, Архангельск, Краснодар, Ставрополь, Курск. В основном мужчины,  только три женщины. Преимущественно  это были производственники, работники изыскательских организаций. Геологи, бурильщики, геодезист, геофизик, гидролог, грунтовед, чертежница. Очень опытный буровой мастер представлял Архангельское отделение ЛенТИСИЗ  — Александр Степанович Дорохов. Это был не только прекрасный специалист, но и добрый, никогда не унывающий человек.

Прибрежные  исследования проводила ученый-гидробиолог из  Академии Наук Украинской ССР Людмила Васильевна Шевцова, умная, интеллигентная и очень симпатичная женщина. Через несколько лет после отъезда домой  мы встретились с ней в Киеве, куда я приехал в качестве делегата  первого Всесоюзного съезда инженеров-геологов, гидрогеологов и геокриологов. К сожалению, первый съезд оказался последним. Вскоре Советский Союз распался. С Людмилой Васильевной мы посетили дом-музей М.А. Булгакова на Андреевском спуске, где был выставлен флаг дореволюционной России. Я никак не мог себе представить, что этот флаг вскоре  станет Государственным флагом Российской Федерации. Побывали на представлении в небольшом театре там же, на Андреевском спуске. Погуляли по прекрасному осеннему Киеву. Все это происходило вскоре после Чернобольской катастрофы. Дворники тщательно собирали опавшие листья деревьев, которые, как мне говорили, хорошо сорбируют радионуклиды. Собранные листья быстро увозили. Людмила Васильевна рассказывала, что на ее дачном участке созрел необыкновенный урожай яблок, но никто эти яблоки не ест…

Еще в группе изыскателей находились два моряка, так как предполагалось выполнение работ на море. Поскольку такие работы не производились, они трудились в качестве рабочих.  Непонятно, каким образом попал в нашу группу чиновник из Московского горисполкома. Он бегал с рейкой у геодезиста. Среди работников группы оказались «стукачи». Чтобы у нас не происходило, все события быстро становились известными в Москве. Но я их, как говорится, вычислил. Помог в этом куратор из посольства, сам того не подозревая. Стукачей было двое. Многовато на группу из 18 человек. Но ничего не поделаешь. Такие были времена.

Положительным моментом в нашей работе являлось то, что буровые установки можно было оставлять на площадке без охраны, не опасаясь за их сохранность. На родине оставлять без охраны ничего нельзя. Буровую установку могли угнать или просто раскурочить. А в Ливии за воровство грозило жестокое наказание. Однако через некоторое время мы обнаружили, что кто-то открыл кабины буровых установок и похитил слесарный инструмент. На песке у кабины мы обнаружили следы маленьких ног. Вероятно, это были выходцы из юго-восточной Азии. Позже мы на ночь ставили в воду рыболовную сеть, которую  нашли  на берегу, выброшенную морем. Каждое утро мы приходили на берег и доставали улов. Но однажды пришли, а сети нет. Зато на песке опять обнаружили следы маленьких ног. Иногда волны выбрасывали на берег интересные предметы. Например, я нашел позвонок кита, который у меня выпросил наш куратор и подарил советскому послу — любителю экзотики. Куратор «порадовал» меня, сообщив, что он назвал послу мою фамилию, и что обо мне теперь знают в высших сферах…

Мы работали в пределах территории, на которой во время второй мировой войны шли ожесточенные  бои  союзников под командованием генерала Б.Л.Монтгомери и немецко-итальянских войск генерал-фельдмаршалла Э. Роммеля. На стороне союзников воевали  англичане, американцы, новозеландцы, австралийцы, французы, греки, чехи и словаки, представители других  народов. Основным средством взаимного уничтожения были танки и мины. На нашей площадке сохранились глубокие траншеи, в  которых песок  не осыпался, поскольку песчаные частицы были сцементированы солями. Валялись мотки ржавой колючей проволоки, торчали осколки снарядов. Я пытался узнать у наших  кураторов, разминирована ли площадка изысканий. Но прямого ответа так и не получил. Строители газопровода работали с  саперами советской армии, которые  находили немало мин. Так что мины вполне могли быть и на нашей площадке. Существовала еще одна опасность. Каждое утро, когда мы приезжали на площадку, то видели следы множества змей. Но днем, кроме маленьких хамелеонов, которые располагались рядом с буровой установкой, никаких живых существ  не встречали. О существовании хамелеонов я узнал в далеком детстве, благодаря замечательному рассказу А.П. Чехова «Хамелеон», который мы в студенческие годы часто цитировали, чаще всего произносили фразу: «Накинь-ка, Елдырин, на меня шинель!» Я проверял, действительно ли хамелеоны меняют окраску. Накрывал хамелеона белой кепкой, и он на глазах белел. А вот  на площадке  изысканий атомной станции водились не только хамелеоны.  Там наши коллеги  не раз встречались с  ядовитыми змеями, попадались скорпионы и фаланги. Но нас, как говорится,  бог миловал.  Осенью мы имели возможность любоваться стаями белых лебедей, летящих вдоль берега моря на зимовку в северо-западные районы Африки. Наш водитель, в качестве которого работал главный  механик СтавропольТИСИЗ  А.И. Юзько обнаружил, что в Ливии почти нет так привычных для нас ворон. Он сидел за рулем и в прямом смысле считал ворон. За полгода он насчитал восемь птиц.

В выходной день мы ездили подальше от нефтеналивного порта на пляж, где песок и вода были чистыми, купались, играли в  волейбол. А я бегал вдоль берега моря по плотному песку. Несмотря на жару, получал огромное удовольствие. У ног плескалась средиземноморская волна, надо мной кружили чайки, а разгоряченное тело обдувал легкий бриз.

Вдоль берега моря размещались  радарные установки советского производства, их никто не охранял, и со стороны моря не было никакого ограждения. Они были ограждены только со стороны шоссе. Там стоял высокий забор, и прохаживались солдаты с автоматами.

Однажды, когда я бежал по пустынному берегу, из-за песчаного холма неожиданно выскочил абориген с огромной копной кудрявых черных волос. Я насторожился, решив, что это какой-нибудь террорист. Но он заорал по-русски «Здорово!», в смысле «здравствуй».  Это оказался   ливиец, который совсем недавно приехал из Баку, где учился в техническом училище.

Но был случай, когда я перепугался по-настоящему. Это произошло во время купания. Я пересек зону прибоя, где бесновались крутые волны, и наслаждался плаваньем в спокойной  воде. Но, когда я решил вернуться назад, течение и волны не позволяли мне этого сделать. Я бился, наверное, целый час, мои силы иссякли. Я пытался  кричать, но так обессилел, что  не услышал собственного крика. А ребята на берегу занимались своими делами и ничего не замечали. Я отплыл метров на десять в сторону, и вдруг беспрепятственно поплыл к берегу. На берегу я долго приходил в себя…

Когда мы ездили по ливийским дорогам,  нас всегда приветствовали встречные  машины с болгарскими номерами. Мы отвечали им тем же. Болгары приезжали к нам в лагерь к строителям газопровода, которые всегда их тепло принимали. Как-то Б.И.Лебедев предложил поехать в болгарский поселок и поздравить его жителей с днем сентябрьской революции в Болгарии, хотя мы с ним  никого там не знали.  Прием был очень радушный. Иначе, как братушками, нас не называли. Угостили болгарским самогоном – ракией. Причем пили открыто, не от кого не таясь, в отличие от распития  самогона советскими специалистами. Еда была очень вкусная. Мы попросили пригласить повара, чтобы выразить ему свои чувства. Пришел немолодой добродушный мужчина и с благодарностью принял  похвалу. А в нашем лагере в столовой работали совсем молодые ребята, которые попали в Ливию, очевидно, благодаря каким-нибудь связям, потому что готовили ужасно. Причем мойщица посуды мыла тарелки и кружки стиральным порошком. Поэтому мы с Володей Жирухиным отказались от общественного питания, и готовили сами, в основном,  Володя. Когда приезжал Лебедев, он присоединялся к нам.  Так что мы  у болгар с удовольствием поели и посидели за дружеским столом. Правда, случился небольшой конфуз. Я попросил молодого болгарина показать, где находится  туалет. Он меня привел по назначению, но там не горела лампочка. Он извинился, а я ему сказал: «В точности, как  у нас!». Потом оказалось, что молодой болгарин – это  директор болгарского предприятия. Мне стало несколько неудобно. Уезжали мы с хорошим чувством и потом долго не могли забыть оказанный нам прием.

Мы производили на площадке полный комплекс изыскательских работ – бурили скважины, выполняли геофизические работы, вели  топографическую съемку, гидролог  наблюдал за состоянием моря, гидробиолог изучала водоросли, но  толком мы не знали, под какие сооружения ведем изыскания. Только догадывались об их назначении, поскольку нашими ливийскими кураторами были чиновники из секретариата по атомной энергии, да и дома нам намекали на истинное назначение объекта. Только об одном сооружении мы знали –  морском водозаборе, от которого по трубам должна поступать на объект морская вода. Под морской водозабор и водовод предполагалось бурение с  воды. Для этой цели откуда-то с Урала нам  направили две огромные металлические емкости. Морем их доставил теплоход «Академик Амбарцумян». Емкости с трудом выгрузили, и они так и остались лежать на причале. Ведь из емкостей надо изготовить буровой понтон (а где, и с чьей помощью изготавливать?), нужны соединительные балки, лебедки, оснастка, якоря, канаты, вспомогательные плавучие средства, спасательные принадлежности и многое другое. Но те люди, которые отправили нам емкости, об этом не думали, поскольку деньги за все платили не из своего кармана. Вместе с емкостями прислали только ракетницу с набором ракет. Правда, нашлись мыслящие люди, и вскоре из Одессы к нам пришло геофизическое судно, имеющее на борту кроме геофизического оборудования, специальную установку для бурения со дна моря вибрационным способом на глубину не менее 10м, что при близком залегании к поверхности дна крепких известняков, для наших целей было вполне достаточно. Геофизики провели  сейсмоакустическое профилирование, а геологи пробурили скважины с определенным шагом. В результате получили  непрерывный  геолого-геофизический разрез, на котором очень четко отразились пески, и под ними известняки. Корабль был небольшой, его все время раскачивало, но на результатах  это не отразилось.

В Ливии, в отличие от других стран, команда экипажа  не имела права сходить на берег. Таковы были жесткие ливийские правила. Я посоветовал членам команды не обращать внимания на запреты, а садиться в моторную шлюпку и идти к берегу в стороне от порта. Я им пообещал, что их никто не тронет. Мы сами давно работаем без пропусков и паспортов. Дело происходило в пятницу, и я был уверен, что  ливийская пограничная охрана не появится на берегу, а если появится, то есть испытанный прием: «Ничего не понимаем!». Несколько членов команды с опаской высадились на берег, побродили по песку. Я  предложил проводить их в магазин, но они не рискнули. Завели мотор и вернулись на корабль. Один из предполагаемых стукачей  стал сокрушаться, как же можно поощрять нарушение государственной границы, и предложил мне представить, что это граница нашей страны…

В завершение работ корабль зашел в акваторию порта, подошел к причалу, и здесь состоялась официальная сдача-приемка работ. Закончилась передача материалов дружеским ужином с украинской горилкой. Произносились тосты за геофизиков, геологов, команду и капитана. Во время ужина выяснилось, что у одного из геологов в каюте на полке стоит моя книга «Морское бурение инженерно-геологических скважин». Геолог был рад познакомиться с автором книги, а автор – с читателем. Выпили и за книгу. Потом  горилка закончилась, хотя запасы были приличные. Тогда капитан принес неприкосновенный запас (НЗ). Когда разлили по рюмкам остатки, я сказал проникновенный тост о капитане. Капитан чуть не прослезился, вышел из каюты и вскоре принес еще бутылку горилки. Это была действительно последняя. На следующий день корабль взял курс на Одессу. Мы стояли на берегу и смотрели, как корабль то исчезал, то снова появлялся между волнами. Накануне за ужином капитан рассказывал, что когда судно шло в Ливию, встречные корабли запрашивали, не терпит ли оно бедствие, поскольку для открытого моря корабль выглядел уж больно не солидно…

В порту я познакомился с охранником по имени Мухаммед. Он стоял с автоматом Калашникова у ворот порта и открывал их въезжающим и выезжающим автомобилям, в том числе и нам. Рядом с воротами стоял его красивый автомобиль. Как-то я задержался у ворот и разговорился с охранником. Он посетовал на то, что в Ливии очень трудно жениться. Выкуп за невесту такой большой, что он не может собрать нужную сумму. Поэтому он собирается поехать на своем автомобиле за невестой в Марокко. Там невесты сравнительно дешевле. Мухаммед поинтересовался, сколько стоит невеста в Советском Союзе, и поразился,  узнав, что ничего не стоит. Я спросил его, где бы можно попить воды.  Мухаммед положил автомат на песок и куда-то ушел. Я обеспокоился, что кто-нибудь схватит автомат и убежит. Но никто не пытался украсть автомат. Через некоторое время Мухаммед принес большую банку какого-то напитка зеленого цвета. Напиток оказался  приятным и хорошо утоляющим жажду. На некоторых советских предприятиях, находящихся в Ливии, можно было напиться не только простой газированной водой, но и подсоленной, которая хорошо утоляла жажду. Но пить ее неприятно.

Однако не все в Ливии были такими доверчивыми и добрыми, как Мухаммед. Однажды мы ехали на «уазике» по пустыне,  и вдруг  из-за бархана выскочил парень в арабской одежде и с  угрожающими криками, с очень злым лицом, начал кидать в нас какими-то обломками.  Мы развернулись и уехали. Иногда очень грубо обращались с нашими водителями полицейские. Военнослужащие  относились, как правило, хорошо. Естественно, вооружение они имели исключительно советское. У причала в Триполи я не раз видел  ливийские дизельные подводные лодки советского производства.  Так что контакты по военной линии существовали очень тесные. Чиновники из секретариата по атомной энергии вели себя сдержанно, своих чувств никак не проявляли, хотя давали понять, что от правящего режима, и от нашего присутствия они не в восторге. Их симпатии  явно были на стороне западных стран. Это и не удивительно. Все они учились в западных странах, у нашего ливийского куратора  жена была немкой из Западной Германии.

На стенах некоторых  магазинов были нарисованы косые зеленые полосы, как мне объяснили, это означало, что вход  туда разрешен только  мусульманам. Я туда не заходил. В государственных ливийских магазинах продавцы были неприветливыми и высокомерными, исключая улыбающихся чернокожих продавцов, к которым мы и старались  подходить…

Надо сказать, что улицы ливийских городов и поселков отличались чистотой. Трущоб  я нигде не встречал. Общественные туалеты оснащены по-европейски. Я с ужасом вспоминал совершенно жуткие общественные туалеты на родине. Дороги замечательные. На рынке и в магазинах можно приобрести любые продукты. Вдоль дорог сидели радушные, в отличие от продавцов в государственных магазинах,  торговцы и продавали апельсины, мандарины, арбузы, дыни, а также овощи. Продавались и плоды кактуса.  Мальчишки, помогающие торговцам, хватались за каждую вещь покупателя-иностранца (очки, авторучки, зажигалки и пр.), и просили продать, а иногда  клали себе в карман и кричали  по-арабски: «Подарок!».

Апельсины продавались разных сортов, это нас удивило. Для приготовления сока использовались особые апельсины, а не все подряд. Причем апельсины  продавали не на килограммы, а кулями. Куль – это довольно большая сетка, заполненная фруктами. Иногда купленная сетка с апельсинами разрывалась, и апельсины рассыпались по дороге. Покупатели-арабы, приехавшие на роскошных машинах, не поднимали апельсины с мостовой, а гордо возвращались к  торговцу и снова покупали куль. Меня поразили мандарины. Они имели специфический запах, похожий на запах бензина, что на первых порах останавливало нас при покупке. Между мякотью и кожурой имелась прослойка воздуха, поэтому кожура очень легко снималась. А вкус мандарины имели непередаваемый. Наши кавказские мандарины, которые с детства  ассоциируются с Новым годом, с трудом очищаются, и по сравнению с ливийскими мандаринами имеют кислый вкус. Но дело в том, что это морозостойкие гибридные сорта, а в Ливии растут настоящие мандарины, приобретающие в условиях жаркого сухого климата сладчайший вкус, также как виноград, арбузы и дыни. Правда, дыни бывают солоноватыми, в отличие от арбузов, которые не впитывают соль. Однажды к нам на площадку пришел темнокожий ливиец посмотреть на бурение скважин. Наш шофер достал из кабины открытку с изображением Ленина и подарил гостю. Тот быстро куда-то ушел, а потом вернулся с дыней и преподнес ее нам. Дыня оказалась соленой. Но как говорится, дареному коню в зубы не смотрят.

Полки ливийских магазинов заполнены иностранными товарами, в том числе в  изобилии имелась японская бытовая техника: радиоприемники, магнитофоны и многое другое. Однако продаваемая одежда  часто выглядела неприглядно. Валялась на полу кучей, мятая, покрытая пылью.  Своих товаров Ливия не производит, кроме изделий кустарного промысла. Я купил небольшой японский радиоприемник и японские часы. За покупкой часов я ездил в оазис, расположенный в глубине Сахары. Там, как мне сказали, цены  значительно ниже, чем на побережье.

В глубь Сахары мы ездили не только за покупками. На большой площади здесь разбросаны останцы – изолированные возвышенности красных песчаников, уцелевших при развитии процессов выветривания. В этих  останцах мы находили много скоплений гипса в форме призматических прозрачных кристаллов. Они сверкали на солнце и были

видны издалека. Часто находили двойники гипса в форме «ласточкина хвоста». Нам очень хотелось найти большую «розу пустыни», — агрегат из линзовидных кристаллов гипса, похожих на лепестки розы. Но нам попадались лишь «розы» небольшого размера. А если бы нашли, то ее все равно отобрали бы таможенники в аэропорту, поскольку вывоз гипсовых роз из Ливии запрещен, — это национальное достояние…

В Ливии трудится  много иностранных рабочих, главным образом, из Турции и стран юго-восточной Азии. Они строят дома и дороги, убирают улицы, работают грузчиками. Ливийцы, в том числе и девушки, в основном служат в армии, сидят в офисах и магазинах. Тяжелыми работами они не занимаются. При рождении ребенка государство выплачивает семье высокое пособие. Здравоохранение и образование в стране  бесплатные. Есть и другие социальные льготы. Источником благополучия Ливии является нефть, на нефтяных промыслах в то время работало много советских специалистов. Но в отношении культуры Ливия  бедная страна. Здесь нет того, к чему мы привыкли с раннего детства. Нет театров, музыкальных филармоний, картинных галерей, музеев, концертных залов. Я не видел ни одного книжного магазина, хотя библиотеки при мечетях, наверняка, имеются.

Зато есть музеи под открытым небом –  архитектурные памятники финикийской, греческой и римской культур. В 130 км к востоку от Триполи находятся руины древнего города Лептис-Магна. Когда-то его называли «Рим в Африке» за схожесть планировки. Сейчас от города остались в основном развалины.  Ливия расположена в активной сейсмической зоне и здесь   разрушительные землетрясения случались нередко. Тем не менее, благоприятный сухой климат способствовал хорошей сохранности колонн, стен сооружений, мраморных скульптур, правда, у многих памятников поборники истинной мусульманской веры отбили головы.  Хорошо сохранились огромные амфитеатры, выложенные из известняковых пород. Здесь и в других местах можно увидеть также античные храмы, театры, рынки, бани (термы), жилища. Во всех этих сооружениях отсутствуют крыши. Они обрушились при землетрясениях. Интересны каменные указатели на улицах Лептис-Магна. Например,  путь  к жилищу гетер указывал мужской детородный орган со всеми деталями. Женщины-иностранки  весело фотографировались на его фоне.  Потом я видел подобные указатели в итальянском городе-музее Помпеи.

Меня изумили античные общественные туалеты. Каждый туалет внешне похож на большую беседку круглой формы, внутри  стоят беломраморные колонны и статуи прекрасных женщин. На большой  мраморной плите, уложенной по кругу вдоль внутреннего периметра сооружения, вырезаны круглые отверстия. Посетители сидели здесь часами и обсуждали животрепещущие вопросы. Внизу мчался водный поток, который уносил все нечистоты в море. Поток шумел и в наши дни. Мы, конечно, сфотографировались в столь примечательном месте, сидя над отверстиями в плите.

Вызвал восхищение подземный водозабор на востоке страны в античном городе Кирена, основанном греческими колонистами около 630 лет до н.э. Вода, поступающая по трещинам в скальных породах, скапливалась в подземных выработках и вытекала наружу. Руины Кирены охраняются  ЮНЕСКО как памятник Всемирного наследия.

Недалеко от границы с Египтом расположена ванна Клеопатры – вырубленный в прибрежных известняках  бассейн с высокими бортами, соединенный каналом с морем. По преданию этот бассейн был вырублен специально для купания Клеопатры. Поскольку Ислам запрещает оголяться, ливийцы ныряли в бассейн прямо в одежде,  потом одежда быстро высыхала на солнце. Только подростки купались в шортах. Я тоже искупался в ванне Клеопатры, естественно, не в одежде.

На некоторых развалинах древних городов работают  реставраторы, пытающиеся воссоздать античные произведения искусства. Однажды мы увидели лежащую на земле  великолепную двадцатиметровую скульптуру античного бегуна. Долгие годы она пролежала, засыпанная песком, а теперь её откопали,  и реставраторы приводили памятник в порядок…

Поскольку вечером пойти нам было некуда, единственным развлечением  служило кино в лагере на открытом воздухе. Когда солнце садилось на западе, а это происходило мгновенно и сразу становилось темно, как будто кто-то щелкнул выключателем, мы садились на скамейки, иногда завернувшись в одеяла, поскольку с заходом солнца становилось прохладно, и на большом экране нам показывали старые советские фильмы. За вечер прокручивали   несколько кинокартин. Когда фильм надоедал, я поднимал голову и смотрел на потрясающее звездное небо. Звезды падали так часто, что я не успевал загадывать желания (на самом деле это падали  не звезды, а осколки метеоритов). Вокруг луны появлялись какие-то круги. Млечный путь напоминал широкую белую реку. Двигались непонятные объекты. Что-то вспыхивало и гасло. Это была величественная картина природы…

Через  три месяца после начала инженерных изысканий я получил предписание составить отчет об инженерно-геологических  условиях площадки предполагаемого строительства (неизвестного объекта) на основании имеющихся результатов. Отчет я составил и передал в ГКЭС для перевода на английский язык. Представитель ГКЭС назвал сумму, которую наша страна получит от Ливии за этот отчет. Он также сообщил, сколько тонн канадской пшеницы будет закуплено на полученные от Ливии средства. Оказывается, мы зарабатываем своей некогда хлебной державе на хлеб.

Я вспомнил о  предках по материнской линии, занимавшихся в дореволюционной России хлеботорговлей. Один из них, мой прадед Исидор Юльевич Гессен, за успехи на поприще торговли зерном  был награжден серебряной медалью «За усердие» и удостоен звания Потомственного Почетного Гражданина. Из южных губерний зерно доставлялось  в Одесский порт для дальнейшей транспортировки в Европу Русским обществом пароходства и торговли на пароходах и баржах, в том числе на баржах с малой осадкой, построенных по проекту прадеда и названных в честь  его  гессенками. Эти баржи предназначались для  перевозки зерна по обмелевшим рекам. Как писал в 1887 году одесский генерал-губернатор в своем ходатайстве о пожаловании И.Ю. Гессену звания Потомственного Почетного Гражданина, «Быстрое развитие в последние годы судоходства на р. Днестр составляет, бесспорно, одно из наиболее выдающихся явлений в современной экономической жизни нашего Юга.  …непосредственным руководителем  всех благих начинаний в этом деле (перевозке зерна, а обратно крымской соли и донецкого угля), несомненно, влияющих на благосостояние обширного приднестровского района, должен быть назван состоящий уже более 20 лет   в должности главного агента Общества  на  Днестре одесский 2-й гильдии купец Исид. Юл. Гессен, коего энергии, знанию дела и преданности долгу Днестровское судоходство весьма много обязано своим успехом». Позже он перешел на службу  в Главную контору Общества Азовского пароходства, дослужился до управляющего Главной конторы. Является автором двух книг по вопросам экспорта зерна, его транспортировки и хранения. Хлеботорговлей занимались и другие Гессены… До революции  Россия обеспечивала хлебом  европейские страны, а теперь мы закупаем  зерно в Канаде. Как это могло произойти?…

Я продолжал периодически ездить в Триполи и всегда заезжал к изыскателям атомной станции. Там народу становилось все меньше и меньше. Работы заканчивались, и люди возвращались домой. Однажды в наш лагерь приехал переводчик из экспедиции изыскателей атомной станции. Переводчик, по национальности таджик, хорошо знал арабский язык и, конечно, персидский, поскольку это язык из той же группы фарси, что и таджикский. (Через несколько лет я встретился с ним в Иране). Он передал мне просьбу Б.В. Шевелькова срочно приехать в экспедицию. Дело в том, что из Москвы неожиданно прислали дополнительное задание – под реакторное отделение атомной станции бурить скважины глубиной не менее 100 м. Так требовали новые нормативы изысканий для атомных станций. До этого скважины бурились до глубины 50 м. Надо бурить, а ни одного геолога не осталось, все уехали домой. Хорошо, что не успела уехать буровая бригада. Шевельков попросил меня вести полевую документацию скважины. Я согласился, и несколько дней работал в экспедиции. Здесь я узнал, что Шевелькова иногда приглашают для консультаций в Ливийский центр ядерных исследований, где имеется научный атомный реактор и работают ливийские специалисты, получившие образование заграницей.

В один из вечеров я сидел в экспедиционном домике и ловил передачи по своему японскому радиоприемнику. Вдруг я услышал знакомый голос Кирилла Набутова, который еще совсем недавно брал у меня интервью в Клубе бега. Он вел футбольный репортаж о матче «Шахтер» — «Зенит». «Зенит» победил, и как сообщил Кирилл, был в одном шаге от первого места. Следующую игру  «Зенит» выиграл у харьковского «Металлиста» и впервые стал чемпионом страны. Я был счастлив. Купил красочную открытку  с изображением бедуина на верблюде и послал поздравление главному тренеру «Зенита» Павлу Садырину и футболистам команды. Подписался от имени всех ленинградцев, работающих в Ливии. Правда, я не знал ни одного ленинградца в Ливии, но наверняка они были…

И вот незаметно подступил Новый год. Незаметно, потому что по-прежнему было жарко, и мы каждый день купались в Средиземном море. 31 декабря я возвращался из Триполи. На дороге увидел советский самосвал в полуразобранном состоянии, а под  машиной лежащего на промасленном ватнике водителя. Я всегда удивлялся, видя у советских водителей грузовых машин черные промасленные ватники. Они их везли из дома, что ли?  Я похлопал водителя по ноге, он вылез из-под машины, и я  поздравил его с наступающим Новым годом. Он поблагодарил и полез обратно.

В лагере, в 12 часов по московскому времени, мы с Володей Жирухиным выпили немного противного самогона, затем вышли из вагончика и  три раза выстрелили из ракетницы. Из вагончиков стали выскакивать испуганные люди с одним вопросом: «Кто стрелял?». Мы с Володей сразу ушли к себе. Затем в 12 часов по среднеевропейскому времени мы снова  вышли из вагончика и стали палить из ракетницы. Потом быстро ушли домой, и легли спать. Утром мы встали и пытались выйти из вагончика. Но дверь не открывалась, как будто нас кто-то запер снаружи. Я вылез в окно, подошел к двери, и увидел, что она занесена песком. Оказывается, всю ночь из пустыни дул ветер и образовал у  наших дверей довольно приличный бархан. Я вспомнил, как  в Североморске  утром вылезал через форточку, чтобы отгрести снег от дверей. Мы с Володей достали лопаты и отгребли песок от дверей,  мысленно представляя, что мы у себя дома разгребаем снег в первый день нового года.  А в лагере только и было разговоров о ночной стрельбе, которую, наверняка, устроили террористы.

На площадке изысканий мы продолжали бурение скважин и готовились к откачке воды из скважин эрлифтом. Опыта работы с эрлифтом   никто из нас не имел.  Когда-то в Горном институте на экзамене по бурению мне попался вопрос о работе эрлифта, и преподаватель спросил меня, при каких условиях вода поднимается из скважины на поверхность. Я ответил. А теперь, все, что касалось оснащения эрлифта, я срисовал из книги по бурению и заказал в мастерской газостроителей. У них же арендовали компрессор. Собрали эрлифт, включили компрессор, Саша Дорохов перекрестился, и  вода пошла.

Для изучения свойств верхних песков эолового происхождения  мы прошли шурф глубиной 5 м с помощью шурфобура. Поскольку пески имели рыхлое сложение, хотя и были слабо сцементированы солями, спускаться в шурф было опасно. Мы попросили у газостроителей трубу большого  диаметра  длиной 5 м, вырезали в ней несколько прорезей и опустили в шурф в качестве крепления. Бурильщик  спустил меня в шурф на канате лебедки бурового станка и через широкие прорези в трубах я изучал грунт, а также задавливал в стенки шурфа кольца для определения плотности песков и коэффициента пористости. Это были пески того же типа, что и упомянутые в Евангелие от Матфея (7:24-27) в притче Иисуса о доме, построенном на песке.

Затем  мы готовились к проведению полевых испытаний грунтов. С этой целью  привезли из экспедиции атомщиков  проржавевшее оборудование (на берегу моря все металлические части очень быстро ржавели) для испытания грунтов штампом площадью 5000 см². Мы очистили оборудование от ржавчины и покрасили. И только приготовились к испытаниям,  как  вдруг пришло указание всем срочно вылететь в Москву. К нам приехал куратор из посольства и передал  заграничные паспорта  и билеты на самолет. Буровые установки и буровой инструмент оставили на берегу Средиземного моря. Легковые автомобили загнали в ангар какой-то советской строительной организации. Только перед самым отлетом я вспомнил, что не выполнил указание инструктора ЦК КПСС. Я ни разу не побывал на партийном собрании, хотя  по радиотрансляции лагеря  не раз объявляли о собраниях членов профсоюза. Но я посчитал, что к профсоюзу газовиков мы не имеем никакого отношения, и можно не ходить. Я совсем забыл, что на самом деле  это были подпольные партийные собрания. В нашей группе был выбран партгрупорг, но он ни разу не напомнил, что надо ходить на «профсоюзные» собрания. Оно  и понятно, ему было не до собраний, в свободное  время он  занимался «важным» делом – гнал самогон из томатной пасты. Я очень благодарен партгрупоргу. Благодаря ему, я отдохнул от словесной трескотни.

Уезжали мы из лагеря газостроителей под звуки марша «Прощание славянки». Музыку этого гениального марша написал никому неизвестный музыкант Василий Иванович Агапкин. При звуках «Прощания славянки» всегда что-то щемит в груди. Через годы, когда в нашей стране рассматривались варианты нового гимна России, в качестве музыки гимна предлагалось «Прощание славянки». Поэт Иосиф Бродский писал тогда, что эта музыка лучше всего выражает душу русского народа…

В аэропорту вся наша группа быстро прошла таможенный и паспортный контроль и дожидалась отлета. Кроме меня. Мой чемодан подвергся тщательной проверке. Таможенник разворошил все мои вещи. Нашел открытки с видами Ленинграда, которые я не успел раздарить. Перебрал их. Я ему предложил открытку с изображением Ленина на броневике у Финляндского вокзала. Он брезгливо отверг ее, но положил в карман мой слегка проржавевший перочинный ножик. При этом произнес «коис», что по-арабски значит «хорошо». Время шло.  Объявили посадку на самолет. Я заволновался. Стал объяснять, что мой самолет вот-вот улетит. Но он никак не реагировал. Я посмотрел вокруг и среди провожающих увидел знакомого переводчика  с  арабского, узбека по национальности. Я подозвал его и объяснил ситуацию. Переводчик  перекинулся несколькими фразами с таможенником и тот захлопнул крышку моего чемодана и вернул  документы.  Переводчик объяснил, что таможенник принял меня за югослава, а незадолго до этого одного из югославов задержали с наркотиками. Вот и меня заподозрили в провозе наркотиков. Но когда таможеннику объяснили, что я не югослав, хотя это следовало из моего паспорта, он меня отпустил. Я последним из пассажиров  взбежал по трапу в самолет, и дверь закрылась.

Итак, мы улетели в Москву. Для меня так и остался загадкой наш внезапный отъезд. Вскоре  Ливия  заявила об отказе строить атомную электростанцию. И, казалось, прекратила ядерные исследования. Но через несколько лет американские спецслужбы перехватили разобранную центрифугу для разделения (обогащения) урана. Эта центрифуга  морем доставлялась в Ливию из Пакистана. Зачем  Ливии понадобилась центрифуга?

Но когда я вспоминаю Ливию и все, что там случилось со мной, мне приходят на память пушкинские строки:

Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С  волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный…

Когда я в конце января 1985 года улетал из Ливии, там было чуть больше 30ºС. В Москве и Ленинграде зима в самом разгаре. Постояв недолго в длинной очереди на такси у Московского вокзала, я замерз, поскольку на мне была только легкая куртка, и побежал в метро.

На следующий  день я приехал  в ЛенТИСИЗ и там, в отделе кадров, мне сообщили, что поскольку я  уволен в связи с заграничной командировкой, мое место занято. Управляющий трестом объяснил мне, что кандидату наук нецелесообразно заниматься административной работой, и мне следует работать  в техническом отделе. Может быть, он был и прав. Однако после Ливии мне хотелось заняться какой-нибудь новой интересной работой, какой – я еще не решил, но душа лежала к сложным изысканиям, например,  для атомной энергетики, поскольку это совсем другой уровень, нежели изыскания для гражданского и промышленного строительства.

Правда, однажды у ЛенТИСИЗа появился объект, который мог стать очень интересным. Это было здание горкома КПСС, проектируемое в г. Сланцы Ленинградской области. Особенность инженерно-геологических условий заключалась в том,  что территория, на которой намечалось построить здание горкома, являлась подработанной, иными словами, в подземном пространстве в прежние годы велась добыча сланца.  Кроме подработки территории здесь еще действовали карстовые процессы. Поэтому я решил, что отпущенных на изыскания денег недостаточно. Здесь нужно провести  тщательные исследования, и не только под зданием горкома, но и на прилегающей местности. Такие изыскания потребуют более высоких затрат. Я пошел за консультацией во Всесоюзный маркшейдерский институт на Васильевском острове. Здесь мне сообщили, что, после окончания добычи горючих сланцев выработанное пространство было заполнено  обрушенными горными породами. Затем в результате обрушения горных пород произошло сдвижение земной поверхности, а теперь процессы сдвижения стабилизировались. Однако,  как показывает опыт,  через 50-70 лет может  произойти новое сдвижение поверхности — так называемая  «вторая волна», и,  с учетом  карстовых процессов,  исследования надо провести очень серьезные. Мы наметили необходимый объем изысканий и посчитали их стоимость. Смету работ направили  Заказчику строительства — управлению делами обкома КПСС.  Вскоре в кабинете заместителя управляющего делами  в Смольном состоялось совещание по вопросу изысканий и проектирования здания горкома партии в г. Сланцы. От ЛенТИСИЗа присутствовали главный инженер Левин и я.  Здесь же находились  представители Маркшейдерского института и проектной организации. Приехал  дубоватый на вид председатель исполкома г. Сланцы. Первым делом  обкомовский работник возмущенно заявил нам с Левиным: «Вот вы делали изыскания в Ломоносове под горком на 10 инструкторов, так денег взяли в три раза меньше, чем запрашиваете теперь под горком в Сланцах на 6 инструкторов! (ударение в этом слове он ставил на последний слог)». Мы принялись вместе с учеными-маркшейдерами  объяснять сложность инженерно-геологических условий, не зависящих от числа партийных инструкторов, но  видно было, что он ни во что не собирается вникать.  Выступил  Сланцевский председатель. Он сообщил, что дома в Сланцах стоят много лет, и ничего с ними не происходит, и не произойдет. А изыскатели и ученые  пугают какими-то сдвигами и только отвлекают людей от важной партийной и государственной работы. «Вам платют зарплату, вот и работайте!» — этими словами он окончил свое выступление. Короче говоря, нам  в дополнительном финансировании отказали, и мы разошлись. Потом мы выполнили изыскания по стандартной схеме, но в выводах указали на опасность, которая угрожает зданию горкома.  Впоследствии мы узнали, что напуганные проектировщики  по договоренности со Смольным  в качестве фундамента приняли весьма дорогостоящую мощную железобетонную плиту, почти как под реакторное отделение атомных станций.  Для такой плиты не страшны  никакие подземные процессы,  и ничего не надо изучать…

3.10. Преподавание в Горном институте и Университете

Я побывал в Горном институте у В.Д. Ломтадзе. Он предложил мне без отрыва от производства заняться преподавательской работой, — заменить доцента В.Н. Крылова, который уехал на Мадагаскар преподавать в  университете.  Я стал читать лекции по инженерной геодинамике и  по полевым методам исследований, — по тем предметам, которые я знал лучше всего, благодаря практическому опыту.

Я все время ждал, что мои лекции придет послушать Валерий Давидович, а потом произведет их разбор, сделает мне множество замечаний, что-нибудь посоветует,  и т.п., — как обычно поступают  заведующие родственными кафедрами в других институтах. Но он не приходил. Я понял, что он мне полностью доверяет, и ему было достаточно моей защиты диссертации, а также выступлений на конференциях, чтобы оценить мои знания и способность выступать перед аудиторией. Кроме того, Валерий Давидович, будучи чрезвычайно деликатным человеком, понимал, что я не молодой аспирант, и замечания меня могут обидеть. В душе я был ему очень признателен за доверие и чуткость по отношению ко мне.

Я ближе познакомился с преподавателями кафедры. Там работали уже знакомые мне преподаватели: всеобщий любимец и крупный специалист по оползням И.П. Иванов,  знаток инженерной геологии Ленинграда и просто хороший, очень порядочный человек А.В. Кузьмин, специалист по механике горных пород и неутомимый исследователь жизни микроорганизмов в геологической среде Р.Э. Дашко, старейший сотрудник кафедры  В.Н. Новожилов, когда-то  чемпион СССР по бегу,  М.С. Захаров, занимающийся  региональной инженерной геологией и ищущий пути, чтобы сделать этот предмет интересным и понятным для студентов, и др. Секретарем на кафедре работала Тамара Ивановна Яновская — скромная женщина, незаменимая в повседневной работе кафедры.

На кафедре всегда соблюдался идеальный порядок, блестел паркетный пол. На стенах висели портреты известных ученых. Бросались в глаза плакаты с иллюстрациями к разным направлениям инженерной геологии. Иллюстрации выполнял художник-профессионал. Я читал лекции в основном на дневном отделении в больших аудиториях, где собиралось много студентов. В одной аудитории я читал лекции для студентов — будущих специалистов по инженерной геологии, в другой — для гидрогеологов. В первой аудитории всегда стояла тишина, в стенку второй постоянно вгрызалось сверло электродрели. Под ее шум два студента  на каждой лекции вели беседу. Мне это надоедало, и я отправлял их погулять. Оставался только шум дрели.

В конце дня я читал лекции группе вечернего отделения. Ее составляли преимущественно молодые женщины, которые днем работали в различных учреждениях, а вечером приходили на занятия в Горный институт. Одна из них садилась за первый стол, и своими глазищами с длинными ресницами в упор смотрела на меня, чем  сбивала с мысли. Несколько раз она приглашала меня к себе домой, чтобы, как она говорила, познакомить с родителями, которые, наверное, были моими ровесниками. Другая студентка предлагала совершить с ней поездку в ее родное село Матвеево Парфеньевского района Костромской области. Для меня эта поездка представляла интерес, поскольку в этом селе  я  находился во время войны в интернате для эвакуированных ленинградских детей. Я часто вспоминал это село, окруженное оврагами и дремучим лесом, куда я с другими детьми ходил гулять, конечно, без сопровождения взрослых. Сельские жительницы  (мужчин в  селе не было – все воевали на фронте) часто приглашали меня к себе в дом словами: «Вакуированный, поди сюда!». Я заходил, и меня угощали домашним хлебом и наливали из  крынки кружку молока. Однажды из крынки вместе с молоком выскользнула мышка. Потом меня просили спеть какую-нибудь песню. Обычно я исполнял  «Раскинулось море широко». При этом звук «р» я не выговаривал. Женщины умиленно смотрели на меня и хохотали.

В 1944 году в Парфеньевский район привезли крымских татар, — артистов национального театра, изгнанных с родной земли за то, что они якобы сотрудничали с немцами. В лесу недалеко от нас построили бараки и поселили в них  несчастных людей. Жили ссыльные татары, как я узнал из разговора взрослых, под надзором лейтенанта НКВД, который за каждую провинность сажал их в холодный погреб. Татарские артисты выступали за мизерную плату  в окрестных селах. Приезжали и в наше село Матвеево и вместе со своими детьми весело отплясывали в смешных масках с двумя лицами – впереди и на затылке — перед сельскими жителями. Казалось, что они радуются жизни…

Я бы с удовольствием съездил на места моего детства, но при других обстоятельствах. Я не знал, что сказать в ответ  на приглашения симпатичных студенток, я просто не понимал свою роль, и сейчас не могу понять…

Однажды староста группы подвела ко мне беременную студентку и попросила, что бы я поставил ей зачет, хотя я не видел ее ни на одном занятии, о чем  и поведал старосте. В ответ она громко, с осуждающей интонацией, произнесла мое имя и отчество, а беременная студентка попыталась заплакать. Я тут же заверил, что зачет будет. Как-то после лекции, когда я предложил задавать вопросы по теме занятий, миловидная студентка Ира Смолякова, работавшая товароведом в спортивном магазине, спросила меня, куда деваются люди после смерти. Я был ошеломлен ее вопросом, но потом не раз задумывался на эту тему. Однако в то время философские вопросы отступали на задний план, давая место земным проблемам. Поскольку в стране существовал дефицит  любых товаров, я воспользовался своим положением, и попросил  Иру достать мне  теннисные ракетки, а затем еще и  чехословацкие лыжные ботинки. Она полностью исполнила мою просьбу. Я спросил ее, зачем она пошла в Горный институт, ведь специальность товароведа в нашей стране очень престижна и выгодна. Она ответила, что хочет изучать природу. В ней столько много тайн. Я до сих пор с уважением вспоминаю эту думающую студентку.

В группе гидрогеологов дневного отделения учился студент Миша Исхаков. Внешне он выделялся среди студентов своей солидностью. Серьезный, высокого роста, широкоплечий, носил строгий темно-синий костюм. К тому же единственный в группе женатый студент. Жена его Лена  – родом с Кубани, староста группы, красавица и отличница.  Жизнь сложилась так, что  я периодически сотрудничал с Мишей. И когда он был еще молодым специалистом, и когда Михаил Салаватович Исхаков стал директором института «Энергоизыскания» Министерства атомной энергетики РФ…

Настало время экзаменационной сессии. Предмет «Инженерная геодинамика» я считал самым интересным, и студентам он нравился. Поэтому большинство студентов сдавало экзамен на «хорошо» и «отлично». Экзамен сдавали и чернокожие студенты.  С детства меня приучили к тому, что империалисты с особой жестокостью угнетают чернокожих трудящихся.  Поэтому советские люди всегда относились к ним с сочувствием. И вот  блестяще сдает экзамен чернокожий студент. Я с удовольствием поставил ему  «отлично». Пришел другой чернокожий студент и не может толком ответить ни на один вопрос билета. В мучениях и сомнениях я выставил ему «хорошо», хотя он, конечно, не заслужил этой оценки.  Перед этим я поставил «удовлетворительно» советскому студенту, который ответил на вопросы значительно лучше. Потом пришел еще один чернокожий студент, который очень плохо знал материал, но я и ему поставил незаслуженное «хорошо». Я чувствовал себя неловко и перед чернокожим студентом-отличником и перед своим соотечественником…

Вскоре Ломтадзе пригласил  меня работать на кафедре постоянно в должности ассистента, но меня не устроила зарплата, которую предлагал ректорат. Ломтадзе согласился, что зарплата низкая и не осуждал меня. Я привык к совершенно другим заработкам. И тогда я понял, в каком незавидном положении находится наука.

В 1986 году Ломтадзе написал «Введение в инженерную геологию». И хотя эта работа создана позже его основных учебников, она как бы открывает цикл его книг. Я горжусь, что Ломтадзе попросил меня быть рецензентом этой работы. И моя фамилия, как рецензента, указана на внутренней стороне обложки.

Я продолжал  работать в ЛенТИСИЗе, но в мыслях  находился уже в другом месте. Я встречался с Б.В.Шевельковым, вернувшемся из Ливии, и он предложил мне заняться изысканиями для атомной энергетики. Одновременно  по рекомендации профессора Горного института И.П.Иванова, меня пригласили в Ленинградский Государственный университет имени А.А.Жданова принять участие в конкурсе на замещение вакантной должности доцента по кафедре грунтоведения. Доцент В.А.Усов, освободивший эту должность, решил профессионально заняться литературой. До этого он написал несколько интересных книг. На кафедре грунтоведения прежде работала Людмила Штерн, уехавшая за рубеж, и ставшая известной писательницей. На этой же кафедре раньше  работала и Диана Виньковецкая – ныне тоже известная  писательница, живущая там же, где и Людмила Штерн — в Бостоне. Можно сказать, что кафедра грунтоведения Университета – это кузница писателей. Уехав за границу,  Людмила Штерн опубликовала  роман «Двенадцать коллегий», посвященный университетской кафедре грунтоведения. Персонажи повести легко узнавались. Кстати, писатель Усов, который освободил для меня место, выведен в романе под фамилией Белоусов — связь легко прослеживается. Роман читали по радио «Би-би-си». Я его слышал почти целиком. В результате был снят с должности заведующий кафедрой Анатолий Васильевич Ларионов. Хотя спрашивается, в чем  виноват ученый? Ответ партийных органов в то время был прост – за слабую политико-воспитательную работу на вверенной ему кафедре. И вот, когда я пришел на кафедру, меня очень радушно встретил именно бывший заведующий кафедрой. Он водил меня по Университету, привел в библиотеку, знакомил с разными преподавателями, убежденно заявил, что я должен читать лекции в Италии и во Франции. Я с удовольствием  слушал его пожелания, но понимал, что это невозможно, хотя бы потому, что я не знаю ни одного иностранного языка. К сожалению,  Ларионов вскоре надолго заболел. В отсутствие Ларионова я почувствовал себя неуютно на кафедре.  Мне казалось, что я тут никому не нужен, в том числе и новому заведующему  кафедрой.  Кроме того, на кафедре царило запустение. Кругом пыль, мусор,  в одном из помещений кафедры за столом сидела женщина-преподаватель, курила и одновременно ела копченую селедку, лежащую перед ней на расстеленной газете. В комнате неприятно пахло табаком и рыбой. Дверь в туалет была забита приколоченной поперек  доской. Писатель Людмила Штерн упомянула  заколоченную дверь в туалет еще в своем романе «Двенадцать коллегий». Правда в  то время кафедра размещалась в другом здании.  Как писала Людмила Штерн, туалет тогда вывел из строя студент, высыпавший после опыта в унитаз шесть килограммов глины.

И еще я вспомнил, что писатель Усов, покидая кафедру, сообщил мне, что каждый сотрудник кафедры имеет какую-нибудь общественную нагрузку, в частности, он отвечал за работу в студенческом общежитии и являлся ответственным за народную дружину. Он справедливо полагал, что эти нагрузки перейдут ко мне. А я не хотел ходить в общежитие и наблюдать за нравственностью студентов, вмешиваться в их личную жизнь. Не желал я  ходить и на дежурства с повязкой народного дружинника. Когда я работал в военно-морском институте, нас как режимную организацию, не заставляли создавать народную дружину, а вот в ЛенТИСИЗе дежурить по вечерам в районном штабе народной дружины приходилось постоянно. Причем  в это же время милиция бездействовала, ссылаясь на отсутствие людей, машин и т.п. А мы вместо милиционеров ходили по квартирам, приводили и обыскивали подозреваемых, хотя не имели на то никаких юридических прав. И теперь мне снова заниматься этими противоправными и неприятными для меня действиями?

Под  влиянием всех впечатлений и раздумий мне расхотелось оставаться на кафедре. Я посоветовался с Ломтадзе о том, что мне выбрать – преподавание в Университете или изыскания атомных станций.  Ломтадзе убежденно порекомендовал мне заняться  практической работой в области атомной энергетики. Он сообщил, что пишет книгу по изысканиям атомных станций, и что это очень ответственное, сложное и интересное дело. Я решил последовать  совету Ломтадзе.

В Университете я читал инженерную  геодинамику один семестр, пока конкурная комиссия не вынесла решения. У меня уже был опыт преподавания этой дисциплины  в Горном институте и достаточный практический опыт. Я старался иллюстрировать свои лекции интересными примерами из практики. Мне приходилось изучать оползни, карст, заболачиваемость, многолетнюю мерзлоту, эоловые процессы, осыпи.  Другие преподаватели практического опыта не имели и вели занятия, основываясь только на учебниках.  В Университете преподавание требовало меньших усилий, чем в Горном институте, потому что маленькие группы студентов размещались здесь в небольших аудиториях. Для преподавателей условия очень хорошие.

И вот заведующий кафедрой Василий Михайлович Кнатько сообщил, что я прошел по конкурсу. Откровенно говоря, конкурс  не представлял для меня сложности.  Особых научных заслуг не требовалось. Нужно обладать  кандидатской степенью, состоять в  КПСС, работать на производстве, иметь научные труды и  Ленинградскую прописку. Это официальные требования. Неофициальное требование -  евреев  в Университет не допускать. Другие претенденты на должность доцента не полностью  соответствовали этим требованиям. Один — беспартийный, другой – еврей, третий не имел прописку в Ленинграде. Я подходил по всем статьям, и соревноваться с кем-нибудь мне не пришлось. Поэтому я и прошел по конкурсу. Однако  я сообщил Кнатько, что раздумал работать на кафедре. Он изумился. Сказал, что это первый в истории случай, когда прошедший по конкурсу в Университет, отказывается  от искомой должности. Кнатько не только удивлялся, но и возмущался. Понять его можно, ведь кафедра теряла штатную единицу. Он поинтересовался причиной моего отказа. Я не мог  ее четко сформулировать, и обижать никого не хотелось, поэтому сказал, что меня не устраивает  оклад, хотя про оклад мне никто ничего не говорил. Я не знал, какой у меня будет оклад, но предполагал, что небольшой. И  Кнатько саркастически произнес слова «меркантильные интересы».

На своей последней лекции я объявил, что  больше не приду. Один из студентов встал и от имени всей группы с похвалой отозвался о моих лекциях. Потом ко мне подошла миловидная женщина – стажер из Астраханского университета, которая посещала все мои занятия, и выразила свои сожаления. Она сказала, что с большим интересом слушала меня.  Однако, я должен сказать,  что несмотря на свой практический опыт, который мне очень помог, без замечательного учебника  Ломтадзе «Инженерная геодинамика», я вряд ли смог бы заслужить похвалу.

Мне нравилась преподавательская работа. Я с удовольствием общался с молодежью. Я понял, почему многие преподаватели вузов оставляют своих немолодых жен и женятся на студентках.  В вузах очень благоприятные для этого условия. Я вспомнил брата моей мамы – Владимира  Юльевича Гессена, который уехал из Ленинграда, правда не по своей воле, отсидел некоторый срок в сибирских лагерях и, поскольку путь в Ленинград был для него закрыт, стал преподавать историю в Томском университете. Там он увлекся красавицей-студенткой Надеждой Лаптевой и женился на ней. А в Ленинграде осталась его немолодая жена с двумя детьми – моими двоюродными братьями  Осей и Борей. Когда началась война, они были призваны в армию. Осю дядя Володя так и не увидел – он погиб на фронте… Из Томска  семья дяди Володи  переехала в г. Курск, где в качестве доцента он читал лекции по истории в местном педагогическом институте. Когда я перешел  в шестой класс, на летних каникулах мы с мамой гостили у него. Вместе с женой и сыном он жил среди зелени на самой окраине Курска, недалеко протекала  река Тускарь, в которой я постоянно купался. В дровяном  сарае семья держала козу. Дядя Володя был не молод и не очень здоров. Сказалось пребывание в исправительно-трудовом лагере. Он постоянно глотал какие-то таблетки. Иногда с ним случались болезненные приступы. Его молодая красивая жена Надежда Ивановна  каталась на велосипеде (и меня научила),  доила козу и поила козьим молоком маленького Сережу. Впоследствии Сережа Гессен превратился в высокого широкоплечего мужчину. Видимо, сказалась кровь его предков-сибиряков. Но в его лице проявились и отцовские черты, что делало его особенно привлекательным. На мой взгляд, козье молоко тоже сыграло свою положительную роль…

Я  хорошо представлял себе, что, будучи преподавателем, я должен буду из года  в год повторять на занятиях практически одно и тоже. Что для меня будет мучительным. Вместе с тем на производстве все время неожиданности, все время новизна. Преподаватель кафедры оснований и механики грунтов Ленинградского политехнического института Игорь Алексеевич Пирогов как-то пожаловался мне на определенное однообразие преподавательской работы. Он прежде работал  в полевой экспедиции института «Ленгидропроект» вместе с Антониной Михайловной Ломтадзе. Имел немало опубликованных трудов. Валерий Давидович Ломтадзе очень ценил его. А Антонина Михайловна рассказывала, что Пирогов был удивительно красив и женщины экспедиции его просто обожали.

В то время, когда я читал лекции в Университете, на юридическом факультете преподавал будущий мэр Ленинграда Анатолий Александрович Собчак, которого в дальнейшем мне довелось видеть и слушать.

Работая в ЛенТИСИЗе, мне не раз приходилось участвовать в проверке производственной деятельности других организаций. А когда меня избрали секретарем партбюро, Комитет народного контроля Октябрьского района, в лице заместителя председателя Комитета, поручил мне возглавить проверку ПГО «Севзапгеология». Генеральный директор ПГО  Н.Н.Хрусталев очень удивился появлению комиссии, поскольку, как он сказал, не прошло и полгода, как народный контроль проверял объединение. Однако я не знал, чем это вызвано, и ничего не смог сказать. Генеральный директор был явно озадачен. В то время повторные проверки устраивались в случае поступления в комитет народного контроля очень серьезных жалоб на руководство, или же, когда власти планировали наказать руководителя, например, снять его с занимаемой должности. Проверку я начал с Опытно-методической экспедиции, расположенной в г. Красное Село. Должность главного инженера  в этой  экспедиции занимал мой институтский приятель Вадим Дроздик. В беседе со мной начальник экспедиции его очень хвалил, особенно за трудолюбие, глубокую порядочность и принципиальность. В другие экспедиции комиссия не выезжала, а изучала документы в управлении.

Когда я в очередной раз задавал вопросы главному инженеру ПГО В.Ф.Жабреву – очень симпатичному человеку,  в его кабинет вошел мой товарищ Игорь Коган, с которым мы учились в одной группе. Мы оба искренне обрадовались друг другу. Игорь обладал редкой чертой. Он не просто всегда хорошо отзывался о своих товарищах и знакомых. Он  говорил о них с восхищением. Он умел находить в окружающих людях замечательные качества. Как-то он и мне выразил свое восхищение. До этого и после, никто мною не восхищался. К сожалению, эта встреча оказалась последней. Вскоре Игорь скоропостижно скончался. На его похоронах я выступил от имени институтских товарищей. Во время моего выступления Ася — жена Игоря громко зарыдала. Когда-то, в институтские годы я присутствовал на свадьбе Игоря и Аси. На свадьбу были приглашены  и еще два  студента нашей специальности – Володя Соскин и Аркаша Горбушин, который к тому же дружил с Игорем еще со школьных лет. Тогда мы с Володей Соскиным ушли со свадьбы раньше других гостей, а потом, как рассказывал Игорь, возникла потасовка между друзьями молодоженов с одной и с другой стороны. В ней активно участвовал Аркаша Горбушин, который всегда отличался боевым духом и постоянной готовностью придти на помощь товарищу в случае «внешней угрозы»…

Окончив проверку, я пришел в Комитет народного контроля, где меня встретил вернувшийся из отпуска председатель. Он посмотрел акт проверки и сердито спросил своего заместителя, зачем проверяли ПГО «Севзапгеологию». Эту организацию проверяли совсем недавно.  Надо было проверять Ленинградскую экспедицию, откуда поступили жалобы на начальника. Они долго переругивались, а потом председатель предложил мне проверить теперь Ленинградскую экспедицию. Я, конечно, отказался. Мне стало неприятно, что я занимался ненужной проверкой, и моя работа никому не нужна.

С  Вадимом Дроздиком я в то время часто встречался, но я не сказал, что приезжал к нему в экспедицию по ошибке. Я испытывал неприятное чувство, хотя моей вины в случившемся не было. Как говорили мои бывшие однокурсники, с Вадимом  Дмитриевичем  Дроздиком  было нелегко общаться коллегам по работе ввиду его высокой требовательности и недостаточной сдержанности,  но он был замечательным по своим нравственным качествам человеком. Исключительно честный и порядочный. Всегда приходил на помощь людям. Очень помог  Вадим и мне в  личных делах. И встречи с ним всегда были интересными. Вадим был женат на нашей однокурснице Наташе Кривцовой. В институте в нее – красивую и статную девушку были влюблены многие студенты, и мне она очень нравилась. У них выросли красивые дети – Сергей и Катя.  Это была прекрасная семья. К сожалению,  Наташа  и Вадим рано ушли из жизни. Вначале умерла Наташа, а спустя полмесяца – Вадим. Мне их очень не хватает…

Общение с работниками Октябрьского райкома КПСС не доставило мне радости. С самого начала меня заставляли писать липовые отчеты. Например, на партийные собрания у нас собиралось меньше 50% коммунистов, поскольку остальные находились на полевых работах. Но инструктор райкома слышать ничего не хотел, и заставлял указывать не менее 90%. На вступление в партию для инженерно-технических работников имелись ограничения. Только при условии вступления в партию  рабочего появлялась вакансия для инженера. Но рабочие вступали в партию крайне неохотно. Поэтому инженерно-техническим работникам приходилось долго ждать. Существовали ограничения по национальности. Например, евреев в партию не принимали. Как-то я пошел в райком со списком очередников на вступление в партию. Инструктор увидел фамилию Левин и вычеркнул ее. Это был главный инженер треста, сын расстрелянного по Ленинградскому  делу партийного работника. Я пытался  объяснить инструктору, что в данном случае фамилия русская, образовалась, наверное, от имени  «Лев». Вроде как Васин. Напомнил ему помещика Левина из «Анны Карениной», но, похоже, что данный персонаж  инструктору не знаком.  Потом в райком ходил Управляющий трестом – бывший работник обкома КПСС, и  убедил борцов с «еврейским  засильем в партии»  в  чистоте крови главного инженера.

Имелись и другие неприятные эпизоды. Кроме того, рядовых коммунистов уже не пускали в райком по предъявлении партийного билета, как это бывало прежде. Теперь требовался специальный пропуск. Я также узнал, что даже молодые инструкторы райкома находятся на привилегированном положении. Для них и  их членов семьи  существовала своя поликлиника, где не надо выстаивать очереди за номерком к врачу, они пользовались специальными распределителями продуктов; получить путевку в санаторий для них не являлось проблемой, как, например, для  нас и т.д.

В следующем году я отказался от  выдвижения  в секретари партбюро. Управляяющий трестом уговаривал меня, и пояснял, что в секретари партбюро надо выдвигать тех людей, которые не хотят занимать эту должность. А вот, кто стремится стать партийным вожаком, того допускать нельзя.  Но мне больше не хотелось иметь дело с райкомом КПСС и загружать себя никчемными делами. Я также чувствовал, что между рядовыми коммунистами и партийным аппаратом возникла глубокая пропасть, и это долго продолжаться не может…

В марте 1985 года в жизни страны произошло знаменательное событие. Генеральным секретарем компартии стал Михаил Сергеевич Горбачев. С  этого момента начался наш путь к свободе и распаду Советского Союза. Из ссылки вернулся Андрей Дмитриевич Сахаров. Советские войска были выведены из Афганистана. Развивалась гласность. В литературно-художественных  журналах стали  публиковаться  произведения ранее запрещенных писателей, на их страницах велись острые дискуссии. Тиражи журналов возросли многократно. В то время я подписывался на Новый мир, Звезду, Неву, Знамя, Дружбу народов, Иностранную литературу. Сейчас журналы тех лет хранятся у меня на даче. Я часто беру наугад первый попавшийся журнал, и не могу оторваться…

К руководству партии пришли новые люди. Первым  секретарем  Московского горкома КПСС был назначен  Борис Николаевич Ельцин. В Москве он пользовался большой популярностью. Когда он возглавлял горком партии, то в отличие от своих предшественников, ездил в общественном транспорте, сам проверял магазины и склады. Он придумал в столице День города и запретил сносить исторические здания. Однако  Ельцин был освобожден от своего поста и назначен первым заместителем председателя Госстроя СССР. Как-то на выставке достижений народного хозяйства (ВДНХ), будучи в павильоне «Строительство»  он подошел к стенду, посвященному изыскательским работам для строительства. Рядом со стендом стоял главный инженер объединения «Стройизыскания» Станислав Алексеевич Акинфиев – очень добрый и веселый человек. Поскольку ЛенТИСИЗ входил (и сейчас входит) в состав объединения, мне иногда приходилось  с ним общаться. Он рассказывал, что, подойдя к стенду, Ельцин похлопал его по плечу и произнес: «Я знаю изыскателей – это хорошие ребята».

Бывшие соратники не только отрекались от Ельцина, но и обличали его. Народ все это запомнил, и через несколько лет при поддержке большинства населения  Ельцин стал президентом России…

В 1989 году  В.Д. Ломтадзе,  в связи с действующими возрастными ограничениями, хотя он был полон сил и энергии, оставил руководство кафедрой, и был назначен на должность профессора-консультанта. Новый заведующий  не предложил мне продолжить  работу на кафедре. Но я постоянно приходил на кафедру советоваться с Ломтадзе и просто поговорить. Кроме того, еще раньше по рекомендации Ломтадзе меня назначили членом Государственной комиссии по защите дипломных проектов и членом Государственной комиссии по приему государственного экзамена. Поэтому я появлялся в институте довольно часто.

На заседаниях комиссии по защите дипломных проектов некоторые ее члены, в том числе и я, нередко дремали. Никогда не спал только Н.И. Толстихин, хотя ему уже исполнилось 90 лет. Взволнованных студенток он ласково называл голубушками, чем сразу их успокаивал. Задавал им простые вопросы, чтобы они могли придти в себя, а потом вел серьезный разговор. Как правило, при таком подходе защита проходила успешно.  Был только один случай, когда расстроились все — и дипломник, и члены комиссии. Защищался кубинский студент, причем очень плохо. Все попытки вытянуть его, заканчивались неудачно. Ему вынужденно поставили  «удовлетворительно». Пришел  расстроенный  Ломтадзе. Он обратился к комиссии с упреком, пояснил, что это хороший студент, и с какими глазами  он теперь вернется на Кубу. В этом еще раз проявилось доброе, небезразличное отношение Ломтадзе к людям. Но кубинский студент действительно защищался неважно по сравнению с другими дипломниками…

Председателем Государственной комиссии по защите дипломных проектов постоянно назначался Ярослав Владимирович Неизвестнов. После окончания защиты он всегда  напутствовал  новоиспеченных горных инженеров-геологов, находил для них добрые слова…

3.11. Остров Валаам

А  в ЛенТИСИЗе я продолжал работать в техническом отделе, но уже не чувствовал интереса к работе. Однажды меня вызвал к себе заместитель главного инженера по топографии Валентин Иванович Вершинин, сменивший на этом посту ушедшего на пенсию Валентина Никаноровича Мосичева, жизнерадостного человека, приятеля В.Д. Фролова и М.А. Солодухина. Когда они собирались вместе, они всегда дружески подшучивали  друг над другом, но больше всего  доставалось В.Д. Фролову, который в ответ только улыбался. Вершинин прежде работал начальником  Псковского отдела ЛенТИСИЗ и показал себя с наилучшей стороны. Поэтому Управляющий трестом перевел его в Ленинград.  Вершинин временно заменял главного инженера и от него я получил задание выехать на остров Валаам, чтобы принять там участие в работе межведомственной комиссии по вопросу водоснабжения острова. Сбор комиссии должен состояться в кабинете председателя Сортавальского горисполкома.

Вечером я сел на поезд, а утром прибыл в уютный  город Сортавала на северном берегу Ладожского озера.  Председателем  Сортавальского горисполкома оказался совсем молодой человек очень высокого роста. Он ввел нас в курс дела. Оказывается, обеспечение  Валаама водой для хозяйственно-питьевых нужд находилось в критическом состоянии. Воду качали прямо из бухты и подавали для потребления  без тщательной очистки. А вода в Ладожском озере к тому времени была уже сильно загрязнена, и на острове начались инфекционные заболевания среди населения. Получил распространение и гепатит. Нашей комиссии необходимо было разработать план мероприятий по выходу из критического положения. Мы сели на  катер и почти через три часа подошли к острову. Я  уже  однажды, в 1980 году, посещал Валаам вместе с женой и дочерью, как турист. Из Ленинграда мы приплыли сюда на комфортабельном теплоходе «Алтай». Чудная природа острова и Ладога очаровали нас, но находящиеся в упадке храмы и монастырские строения произвели  тягостное впечатление. Кроме того, мы увидели здесь несчастных людей без рук и ног. Их вывезли на остров подальше от общества. В этот раз инвалидов войны мы не увидели. Немногих  оставшихся в живых увечных ветеранов увезли куда-то еще дальше. А  храмы и монастырские постройки пришли в еще больший упадок, хотя кое-где их пытались реставрировать. Мы пробыли на острове несколько дней. Жили в монастырском здании с толстенными стенами. Я бродил по острову, изучал монастырские колодцы, выходы подземных вод, тектонические разломы, по которым могла бы поступать вода, и вышел в долину, в которой росли огромные одичавшие  яблони. Они только зацвели, хотя уже начался июнь. Времена года на острове сменяются  на 2-3 недели позже, чем на материке.

Когда-то трудолюбие и мастерство монахов, основавших здесь монастырь в начале XIV века,  преобразили северный остров. Здесь были построены замечательные храмы, возникли монастырские постройки хозяйственного назначения, инженерные сооружения – водопровод, мелиоративная система. Природа острова просто изумляет. Скалы, озера, причудливые бухты, удивительные леса. Здесь произрастают более 470 древесных пород. Причем это не только арктические и скандинавские виды растений. На остров были завезены деревья из разных регионов России – дуб, лиственница, пихта, кедр сибирский, ясень и др. деревья. Они образовали  замечательные Валаамские аллеи и рощи. На острове зацвели фруктовые сады. В парниках выращивались арбузы и дыни. В огородах росли  овощи.  Жители острова  разводили племенной молочный скот и лошадей, занимались хлебопашеством. В садах пели соловьи, в прудах плавали лебеди. Однако,  это было не просто образцовое хозяйство. Валаам представлял собой благодатное место, в котором   возрастают творческие способности человека, улучшается состояние здоровья. Недаром на Валааме  жили и работали художники И.Шишкин, Н.Рерих, А.Куинджи, И.Айвазовский, М.Нестеров, В.Поленов, Ф.Васильев, М.Клодт и др. Картина А.Куинджи «Вид на острове Валааме», хранящаяся в Третьяковской галерее, произвела сильное впечатление на современников. Множество живописцев, не только из России, но буквально со всего света, побывало здесь. Валаам вызвал к жизни немалую литературу в прозе и стихах. В частности, с Валаамом связано творчество  писателя Н.Лескова, поэта А.Апухтина. Писатель И.Шмелев написал здесь книгу «На скалах Валаама»…

Надо полагать, что не всякая северная земля может быть преобразована так, как был преобразован Валаам. Очевидно, что изначально природа Валаама обладала определенными ценными качествами. Недаром еще до появления монахов на острове жили язычники, совершающие здесь свои обряды. Вряд ли бы язычники выбрали остров в качестве своего капища, если бы они не чувствовали здесь особой притягательной силы.

На наш взгляд,  положительный вклад в превращение Валаама в благодатное место  внесли  слагающие остров горные породы — габбро-диабазы. Для них характерна темная, до черной, окраска и низкая радиоактивность, в отличие от широко распространенных на северо-западе светлых пород — гранитов, гранито-гнейсов, гнейсов, которые имеют  относительно высокую радиоактивность. Согласно действующим санитарным  нормам, перечисленные породы часто  не могут быть  использованы в строительстве из-за высокой активности природных радионуклидов.  Подземные воды, содержащиеся в этих породах, не пригодны для питьевого водоснабжения.

Низкая радиоактивность  габбро-диабазов на Валааме исключает опасное воздействие на человека природных радионуклидов, проникающих из скального массива  в здания и сооружения. Подземные воды из колодцев также не представляют опасности для человека.

Благодаря темной окраске, габбро-диабазы в местах выхода на поверхность  хорошо поглощают и удерживают солнечное тепло (в июле температура воздуха на острове достигает 30^оС). Возникающее в породах тепловое поле распространяется на участки, где породы прикрыты почвенным слоем. Благодаря этому почвы и корни деревьев на острове хорошо прогреваются, как сверху, так и снизу, что способствует повышению урожаев. Возможно, что здесь имеются и другие благоприятные природные факторы…

История Валаамского монастыря – это история процветаний и долгого запустения после неоднократных и жестоких набегов неприятелей. В XVI –XVII веках остров неоднократно подвергался разорению шведами. Поражает стойкость монахов, снова и снова  возвращавшихся на свои пепелища. В период 1839-1917 годы Валаамский монастырь достиг наивысшего расцвета.

После революции 1917 года  наступил трагический период в жизни Валаамской обители. Вначале она оказалась на территории Финляндии, а в 1940 году  перестала существовать, когда территория Валаамского архипелага отошла к СССР. Теперь, когда пишутся эти строки, Валаам снова возрождается. И как бы  не разоряли эту Православную обитель войны, пожары, мор и революция, Валаам возрождался вновь и вновь, а в разных точках Земли возникали филиалы,  носящие его имя.

Исторический опыт показывает, что православные храмы не погибают безвозвратно; множество  храмов на протяжении столетий было разрушено и вновь воскресло из руин. Рано или поздно храмы возвращаются на свои освященные места. Ярким подтверждением этому служит  Валаам…

А  тогда я ходил по острову и думал о воде. Как следовало из материалов гидрогеологических исследований Карелии, северная часть Ладожского озера сложена габбро-диабазами, которые образуют здесь пологозалегающую пластовую интрузию, приуроченную к толще кварцито-песчаников.  Мощность интрузии габбро-диабазов достигает 200м. Породы считаются слабо обводненными. И действительно, монастырские колодцы, пробитые в габбро-диабазах, давали очень мало воды. Залегающие ниже кварцито-песчаники по данным бурения скважин на северном берегу озера содержат значительные запасы напорных пресных вод.  Значит, на острове надо бурить скважины глубиной не менее 200м.  Такие скважины впоследствии были пробурены, напорные пресные воды в них поднимаются близко к поверхности.

Через три года я снова приехал на остров и увидел большие перемены. На острове велись серьезные реставрационные работы, преобразился облик храмов и монастырских построек, появились первые монахи. Я занимался откачкой воды из пробуренных скважин, пил подземную воду. Она имела некоторый органический привкус, но очень хорошо действовала на организм. Не исключено, что в районе тектонических нарушений вода может быть встречена в габбро-диабазах на относительно небольших глубинах, но эти залежи, скорее всего, распространены лишь локально.

Откачиваемую из скважины воду я отводил вниз по склону. Неожиданно появился целый табун красивых лошадей, принадлежащих возрождающемуся монастырю. Лошади, громко чмокая, жадно пили растекающуюся по склону воду. В это время  подошли иностранные туристы и в нерешительности остановились. Они не могли пройти. Лошади перегородили им путь. Гид обратился ко мне: «Немедленно уберите лошадей!». Я ответил, что не могу. «Почему?» — возмутился гид. Я ответил, что не имею  отношения к животным. В это время дети туристов подошли к лошадям и стали разглаживать их гривы. Примеру детей последовали  взрослые и потом спокойно прошли между лошадьми…

А  окружающее остров Ладожское озеро  полно загадок. Одной из загадок Ладоги являются так называемые бронтиды: с глубины около 200м начинается и растет гул, завершаясь оглушительным взрывом. Не успеет он затихнуть, как новый гул и взрыв потрясают озеро.

На Ладоге нередки миражи: города с колоннадами, медленно плывущие корабли, сказочные скалы…

Здесь многое наоборот. На юге озеро замерзает раньше, чем в северной части. В 1941 году через южную оконечность озера по льду проходила  Дорога жизни, а на севере Ладоги еще плескались волны. В северных и центральных районах Ладоги есть места, которые не знают льда в самые суровые морозы.

На Ладоге часто бушуют штормы. Над островами Валаамского архипелага проносятся ураганные ветры, от которых гибнут не только прибрежные деревья, но и растительность в глубине островов. Во время сильнейших штормов рушились деревянные церкви, колокольни, ограды. Поэтому со временем было принято решение о переходе на строительство зданий и сооружений из камня и кирпича.

Бывает так, что ветер  неожиданно меняет направление, а волны продолжают нестись в другую сторону. Внезапно возникают густые туманы. В северной части Ладоги случаются смерчи высотой до 15 м.

Во все времена  на Ладоге гибло много кораблей. Недаром Петр I распорядился построить Ладожский канал в обход южной оконечности Ладожского озера…

Наступили годы перестройки. В 1988 году впервые коллективу ЛенТИСИЗа  предложили выбирать руководителя. И многие сотрудники, в основном, топографы выдвинули кандидатуру заместителя главного инженера по топографии Вершинина. Этого кандидата поддержал также главный инженер Левин. Лично я считал, что руководителем треста  заслуживает быть  Солодухин – выдающийся изыскатель, и на собрании технического отдела предложил его кандидатуру. Но Солодухин попросил даже не произносить его фамилию. В результате голосования коллектива победил  Горячев. Его оппонент Вершинин вместе с Левиным вынуждены были впоследствии покинуть ЛенТИСИЗ.

А Солодухин все-таки  стал  руководителем треста. В 1993 году коллектив  ЛенТИСИЗа  избрал его своим руководителем.  Это были самые трудные годы  после развала СССР, когда изыскательские организации распадались, а их имущество и оборудование разворовывалось. М.А. Солодухин сумел сохранить коллектив и техническое оснащение, и ЛенТИСИЗ продолжал плодотворно трудиться. В 2012 г. он оставил свой пост …

Еще до выборов я подал заявление на увольнение, и с волнением  готовился в очередной раз начать  новую жизнь. Я не знал, лучше она будет или хуже. Знал одно – она будет иной. Жажда обновления является естественным стремлением многих людей. А ЛенТИСИЗ  я буду помнить до конца своих дней, с ним у меня связано  много интересных и радостных событий…

 Далее

В начало