Ленинградские дворы-колодцы были тем местом, где часто проходило довоенное детство большинства мальчишек, оно и теперь там проходит, но только в черте старого города. Дворы образовывались прижатыми со стороны улицы друг к другу домами, и выход был только через закрывавшиеся на ночь железные ворота, как правило, с калитками. Двор был обособленным мирком, где были свои интриги,  свои симпатии и антипатии, дружба и вражда, но только до того момента, когда мы покидали двор, вне его пределов мы все становились одной командой, одной стаей со своими законами.  «Вот парни из нашего двора» — и этого было достаточно, чтобы быть под его защитой.

Все, что я сейчас рассказал, лично ко мне относилось мало не только потому, что я и сам был мал, но в силу того, что во двор меня отпускали редко, в тайне от родителей, когда очередной домработнице было лень или недосуг идти со мной гулять.

Рядом с нашим домом по улице Декабристов находился Дом обороны, так он тогда назывался. На его фасаде был закреплен таинственный знак, включавший винтовку, пропеллер, противогаз и бог знает, что еще. Я ужасно гордился, что живу в таком важном месте. Я даже похвастался как-то Горику, что у нас рядом Дом обороны. «Ух ты» — произнес он, зато из их окна видна фабрика. Этим он поверг меня в страшное уныние – из наших окон никакой фабрики видно не было.

Дом обороны своей тыльной стороной вдавался в наш двор, деля его на две части. Мальчишки обеих частей иногда воевали друг с другом, но чаще жили дружно и катали по всему двору железные обручи от бочек, поваленных у одной из стен. Чтобы гонять такой обруч бралась толстая проволока и хитро загибалась. Научился гонять обруч и я, но это произошло позже, а когда я первый раз вышел во двор с надетой под шапку белой косынкой, с завязанными под горлом опущенными ушами зимней шапки, с завязанным сзади шарфом, мальчишкам, которые меня сразу обступили, я показался совершенно инородным существом, чужаком. Меня сразу прозвали «гогочкой». Но как только я сорвал с себя косынку и сунул ее в карман, я сразу стал своим. Меня даже приняли играть в «маялку» — матерчатый мячик из лоскутков и обрывков, перевязанный этими же лоскутками. Эту «маялку» нужно было подбрасывать тыльной стороной ноги как можно больше раз, пока она не упадет на землю. У меня с моими короткими ногами больше трех раз ничего не получалось, а были свои чемпионы, которые подбрасывали «маялку» до ста пятидесяти раз, но это были уже старшие ребята. Еще играли в «ножички» и «пристенок» монетами, но в этих играх я по малолетству не участвовал.

Конечно же, двор повлиял на то, что я ужасно не любил, когда мне голову повязывали белой косынкой, я от этого чувствовал себя еще меньше, чем был в действительности. По той же причине я не любил, когда меня обматывали шарфом, его ворсинки я до сих пор ощущаю на щеках и губах. Они, эти ворсинки, попадали в рот, на язык, и от этого тошнило. Я понимал, что все это связано  с моим здоровьем, то воспалением среднего уха, то с ангиной, то еще с какой-то хворью, от которой, как говорила мама, меня спасло только козье молоко.

Далее

В начало