Воскресенье, 22 июня 1941 года. Мы: Антоша, доченька Леночка и я собираемся поехать отдыхать за город – в Озерки. Погода солнечная, тёплая, вовсю распустились деревья и полянки усеяны первым цветом: белыми и синими цветочками. Солнышко отражается в водной глади Суздальских озер, а небо – сине-голубое…

Мы – счастливые, расположились на зелёном пригорке, постелили коврик и сладко растянулись на нём…

Антоша побежал попробовать воду и, увидев спускающихся к нам сверху солдат, вернулся. Солдаты подошли поближе к отдыхающим и объявили, что немцы напали на нашу страну, и началась ВОЙНА!

Все стали быстро собираться по домам. Проходя по улицам, мы слышали из репродукторов речь наркома иностранных дел В.М. Молотова и маршевую музыку. В магазинах уже образовались очереди за продуктами, а большие группы людей всё ещё стояли у репродукторов, потрясённые услышанным…

Перед войной мы жили на улице Чайковского! в доме пятьдесят шесть, а в доме пятьдесят четыре находилось Военно-морское строительное училище. А на расстоянии одной остановки – правительственный огромный «Серый дом»…

На следующий день Антоша пошёл в военкомат, но в армию его не взяли, поскольку на него была наложена бронь Металлического завода, где он работал. Завод выпускал мощные турбины и военное оборудование. В те дни ему приходилось работать без выходных, и возвращался он поздно вечером, усталый и молчаливый…

Помню первые разрушенные вражеской авиацией жилые дома на старом Невском проспекте: нарастающий гул самолётов и усиливающиеся день ото дня артобстрелы. В доме были выбиты все стёкла, и их пришлось заделать пергаментной бумагой. А с наступлением темноты завешивать одеялами. Буквально в первый месяц войны немцы сожгли Бадаевские склады, где хранились продовольственные запасы города; сбрасывали на дома зажигательные бомбы. Нас посылали дежурить на крыши, снабдив щипцами и парусиновыми рукавицами; ванны из квартир перенесли на чердаки и засыпали песком – для тушения бомб. Не имея навыков, мы в первое время обжигали руки, когда засовывали бомбы в песок…

Выдали продовольственные карточки и взрослым талоны на водку; продуктов не хватало и за ними постоянно стояли огромные очереди даже ночью. Одежда и обувь были лёгкие, осенние: пальтишко и туфельки, а мороз крепчал с каждым днём и температура доходила до минус сорока градусов. Из старых тёплых пальто шили себе валеночки, надевали на них калоши, а под осеннее пальтишко натягивали что было тёплое.

На голову мужские шапки и вязаные шали. Становилось всё холоднее, а печку топить было нечем, да и дров на неё надо было много. Купили железную печку-буржуйку, на которой можно было что-то сварить и вскипятить чай. Если повезёт – получали крупу – варили суп, так как это наиболее экономный способ расходования архиценного продукта в блокаду. За дровами ходили в разрушенные бомбёжкой и артобстрелами дома и тщательно собирали всё деревянное…

Как-то я заметила, что в Таврическом саду разбиты железные решётки, а дыры – заделаны досками, пришлось потрудиться и отодрать несколько штук, зато вся семья устроила настоящий праздник! Насушили сухариков, вскипятили кипятку и в тепле наслаждались чаепитием…

Когда же не везло, валили с ног голод и усталость, а в доме было темно и холодно – шли в бомбоубежище. Там всегда были люди, и мерцало освещение от керосиновых ламп, висевших на стенах…

В период яростных бомбёжек, когда бомбы падали совсем близко к нашему дому, стены его раскачивались, а лампы гасли…

За водой ездили на Неву на саночках, поставив на них бидон и чайник, привязанные галстуками и поясами. Опускали одного из нас на лёд, подавали ему свои ёмкости и, держась за верёвку, принимали наполненные, снова привязывая их к санкам. Вода при подъёме расплёскивалась, обливала нижнего и, пока добирались до дома, он превращался сосульку…

Опустели квартиры соседей: на лестнице и на тротуаре лежали замёрзшие и умершие. Стоя в очередях за продуктами, попадали под обстрел вражеской авиации, когда немецкие лётчики опускались низко-низко и длинными очередями старались расстрелять людей, прижавшихся к стене дома…

И новая беда: Антоша, возвращаясь с работы поздно вечером через Неву, попал в полынью, выбраться из которой сил не было. Так и погиб бы мой муж, но помог случайный прохожий, проходивший через реку с палкой: протянул ему конец, помог выбраться и, не назвав себя, удалился. Спас от смерти моего Антона Антоновича!

И вот, постоянно вспоминая это, а сейчас описывая происшедшее, я приношу этому человеку низкий поклон и постоянно прошу: «Господи, если он ещё жив – помоги ему во всех делах и пошли здоровья. А если нет – возьми его в царствие Своё!».

Жуткая, холодная зима 1942-го года никого не щадила. Простудилась и заболела моя свекровь, добрый и отзывчивый человек – Елена Васильевна Саменкова, очень любившая свою внучку. Её мама оберегала, как только могла, подкармливала, чем придётся, покупая продукты на рынке. Без неё я бы не смогла справиться со всеми бедами… Умерла Елена Васильевна тихо; завернули её в одеяло и отвезли в школу № 187, где собирали умерших Дзержинского района. Дом наш без неё опустел…

Сын её и Ивана Ивановича, Юрочка, учился в художественном училище, и всю их группу отправили через Ладогу на Большую землю. Как мы радовались, что ему удастся спастись, вырвавшись из блокады…

Спустя много месяцев, приходили разные тревожные слухи, но до сих пор о Юрочке мы ничего не знаем…

Наконец, пришла весна 1943-го года, стало светлее и теплее, и у нас появилась надежда, что выживем!

Антон сильно похудел, ходил еле-еле, но работу не оставлял. В одну из яростных бомбёжек очень сильно пострадал завод и особенно цех № 1, где он работал. В тот день его ранило в грудь и в голову – увезли в госпиталь МСС МПВО 95, находившийся в городском Дворце пионеров, на углу Невского и Фонтанки (Аничков дворец), куда везли, несли, вели раненых.

С трудом нашла его там чуть живого, полузамёрзшего и решила забрать домой…

Разрешили взять – на саночках еле довезла до дома. Надо было чем-то укрепить его. На Некрасовском рынке удалось обменять свои свадебные золотые часики и золотую цепочку на один килограмм пшена, половину буханки хлеба и несколько кусочков сахара. А разные тряпки никому нужны не были.

Антоша дома отогрелся, поел пшённой кашки и повеселел даже – контузия проходила…

Пошла в завком завода с просьбой помочь и направить мужа в пансионат – слава Богу – взяли, и даже его продуктовую карточку оставили мне. Там он стал поправляться ещё быстрее…

Свекор наш, Иван Иванович Семенков, работал в больнице им. И.И. Боткина – очень хороший и верующий человек. В нашей семье он умел быть добрым ко всем и нужным. В одну из бомбёжек он всё-таки пошёл на работу, и его тяжело ранило осколком снаряда. Сослуживцы подобрали его у самой большим, где он, не приходя в сознание, скончался…

Когда стало совсем невмоготу, собрала кое-какие вещи, взяла водку, которую выдавали строго по талонам, свою Леночку и поехали на станцию Дибуны. Там находился большой рынок, где можно было всё менять и главным образом – на продукты. Но в пути настал нас обстрел; увидела рядом большущую воронку от бомбы, залезли в неё с дочкой, и я, прикрыв её своим телом, решила переждать. Снаряды летели один за одним, издавая жуткий пронзительный свист, задевая и валя деревья, которые издавали скрип, похожий на плач, и валились…

Уже после войны мне часто снился тот страшный обстрел в лесу, и я, просыпаясь от страха, долго не могла снова уснуть…

Антоша после лечения в пансионате поправился и снова пошёл работать на завод.

Немцы продолжали ожесточённо бомбить город, причиняя ему большие разрушения…

До войны я училась в Педагогическом институте им. А.И. Герцена, и нас, девушек-студенток, обучали на медицинских сестёр. В главном здании; на историческом факультете, организовали госпиталь, и я попросилась, чтобы меня взяли на работу. А так как меня ещё помнили по учёбе в институте, я устроилась быстро. Леночку мою взяли в ясли, где выдавали молочные смеси…

Наступила весна 1943-го года, и власти взялись за уборку города, посылая и нас. Мы чистили помойки, разбирали завалы от разрушенных домов, копали траншеи для захоронения умерших и, конечно, продолжали работать в госпитале. В один из дней, уже в июне Леночка заболела, и её с высокой температурой поместили в больницу им. Раухфуса. Я немедленно поселилась вместе с ней и стала дежурить по ночам у ее постели, но ничего не помогало, ей становилось все хуже и хуже. По ночам она плакала, хрипела, задыхалась и… умерла – охваченная ужасом, я кричала на все отделение. Самое страшное – когда умирает твой ребёнок, а ты ничем не можешь ему помочь…

Не вынеся страданий, я заболела – открылся туберкулёз: после смерти дочери не находила себе места от отчаяния, начались галлюцинации…

Леночка приходила ко мне, просила взять на ручки, рассказывала, что ей очень плохо… там…

Постепенно я стала поправляться. Прибавили норму выдачи хлеба, да и другие продукты стали выдавать более регулярно. Радовали сводки с фронта, в город прислали воинов-сибиряков, которые дали отдохнуть и окрепнуть нашим выжившим мужьям, работавшим в блокаду…

Пережив суровые годы блокады, мы стали сильнее, а надежды на скорую победу и великая сила жизни вселили уверенность, что скоро всё закончится, н наступит мирное время.

Далее

В начало