Герману Шапиро:
И примкнувший к ним Шапиро.

Марку Давидовичу Магариллу:
разработчику НГМД (накопитель на гибком магнитном диске):
НГМД – Новое говно Марка Давидовича.

Борису Петровичу Бутрину:
Борис Петрович, Вы бутрируете.

Подвыпившему Б.В. Филиппову:
Борис Владимирович, Вы же трезвомыслящий человек.

Адилю Абдуловичу Балакишиеву:
Адиль Абдул, не дал отгул,
И как Насер, на всех насер.

Любе Кушнер:
Сидит в своем заднем углу
и думает свои задние мысли.

Марине Ярошевской:
Касса Железнова.

Элле Волчегурской:
Заглянул за блузку я,
Вижу – Волчегурская.

Марине Блох:
Как Мойше рассудительна,
Как Гейша, привлекательна,
Как Рикша, ты стремительна,
А в общем – сногсшибательна.

Ире Файнкихен:
Изумительно играешь
Ты на скрипочке своей,
В перерывах ты рожаешь
Изумительных детей.

Владимиру Примазову:
Правдивей баек не сыскать вовек,
Лились они без меры и без паузы,
Пожалуй, был один лишь человек
Правдивей Вас, и звался он Мюнхгаузен.

Маше Фарбер:
Вновь поняла на берегах
Простора тихоокеанского,
Что счастье вовсе не в деньгах,
А в системе Станиславского.

Александру Городницкому:
Красота Наташи Касперович,
Твой покой навеки унесла:
И по Слову ближе, и по Крови,
Чем жена французского посла.

Сыну Боре:
Полуморяк и полуплотник,
Полутанцор, полуделец,
Но если в США – полуработник,
То будет полный нам пи…ц.
(12.31.95 г.)

Сыну Леве: на тему Давида Самойлова
Любишь ты, Лев, блеф,
Такой у тебя нрав.
И хоть ты с рождения Лев,
Но будь иногда прав.
(12.31.95 г.)

Ларисе, моей жене:
Вот и новый континент,
И настал такой момент,
Что я в центре Маунтен Вью
Говорю Вам: Ай лав ю.
(12.31.95 г.)

Приятелю:
Так пусть позавидует Вам камасутра,
Когда твоя женщина нежно и томно
Шепнет тебе вдруг наступающим утром:
Ты, мой муженек, настоящий полковник.

Юрию Нагибину, автору повестей «Моя золотая теща» и «Тьма в конце тоннеля»:
Он трахнул тещу, потому
В конце тоннеля видел тьму.

Гене Щирину:
Что ни скажет Щирин,
Смех стоит в квартире,
И сам так обхохочешься,
Что чуть ли не обмочишься.

Жéне Жерницкой – мастеру йоги:
Давно признаться Вам хотел:
Пришел, увидел, йогуел.

Тамаре, сестре:
Семь апойнтментов в неделю,
Двести восемь сейлов в год,
Джуйки, выставки, коктейли,
Волонтеры, внуки – вот!
(12.31.95 г.)

Володе Бергеру, автору байки «зарезать еврея»:
И ученый, и геолог,
И почти Хэмингуэй,
Мчит тебя твоя «Королла»,
Незарезанный еврей.
(12.31.95 г.)

Гене Фарберу:
Джуиш ты ассотиэйшен,
Ты и Фарберкорпорейшен,
Ты добрейшн, ты мудрейшн,
Маша от тебя балдейшн.
(12.31.95 г.)

Гене Фарберу:
Все лучшие от предков гены
Ты взял, и в детях возродил,
И любят тебя дети, Гена,
Хоть ты совсем не крокодил.

Леониду Духовному:
За ручку с бардами, как ровня,
Но об заклад готов я биться,
Что я, конечно, всех духовней,
Будь то хоть Ким, хоть Городницкий.

Господину Сердюкову:
Был директор магазина
Стал министром обороны.
Здесь видна одна причина:
Ту, что надо выбрал в жены.

Станиславу Любшину:
Взобраться на вершину славы
«Пять вечеров» хватило Станиславу,
А чтобы славу уберечь,
Помог, наверно, «Щит и меч».

Олегу Газманову:
«Москва, звенят колокола»;
Мыслей шальных немерено,
По сцене табуном скакал,
Не жеребцов, а меринов.

Юлию Киму:
Для чего на Севере
Бродит рыба-кит?
Чтобы Ким, наверное,
Сочинил свой хит.

Нет кита, есть ли кит,
Иль его не видно,
Все равно будет хит,
Это и  обидно.

Валентину Гафту:
Артист с вольтеровским лицом
Смеялся над чужим концом.
Противно это и грешно,
А ведь смешно.

Валентину Гафту:
Гусару над чужим концом
Смеяться не пристало,
Если, конечно, тот конец
Вашим не стал началом.

На 80-летие сестры: 27 января 2007
Нам не вернуть от нас ушедших,
Как ни зови,
За них, короткий путь прошедших,
Ты проживи.

А внуки любят и плодятся,
Что ж, се ля ви,
Сумевши правнучек дождаться,
Для них живи.

Быть может, кто-то ждет, сгорая,
Твоей любви,
От мук таких не умирают,
И ты живи.

В полночный час и утром ранним
В твоей крови
Еще горит огонь желаний,
С ним и живи.

Володе Бергеру, Одиссею:
Призадумался как-то я в Лондоне:
Хорошо, что родился не лордом я,
Что совсем я с другого берега,
Что простой гражданин Америки.

И подумал я в Риме о вечности,
Цицерон, дай твое красноречие,
Дай, Вергилий, твое вдохновение,
Передать чтоб я смог впечатления.

Я расслабился, было, в Париже,
Но жена говорит: «Я все вижу,
Ты удариться хочешь в бега,
Вместе сходим с тобой на Пегаль».

И додумался я за границею,
Что не быть мне уж вольною птицею,
Не глядеть на француженок жопы,
Когда рядом своя Пенелопа.

Лене Турчинскому:
Он был спортсменом и матросом,
И здесь он тоже знаменит,
Увлекся половым вопросом
И до сих пор на том стоит.

Володе Мандрусову:
Все, конечно, зависит от базы сравнения,
Но что-то не вижу, кто был бы достойней,
Ты стал для Америки, словно Явленье,
А главное, ты – настоящий полковник

В день юбилей налей, не жалея,
Хотя мы с тобой, прямо скажем, не ровня:
Я свою жизнь так и кончу старлеем,
Ты же у нас настоящий полковник.

Гене Фарберу, скалолазу:
Буду весело шагать по просторам,
По просторам, прямо в горы,
Ну а в сердце у меня только Тора,
Только Тора, вот умора.

Раз дощечка, два дощечка, будет лесенка,
Пять в палатке, шесть в палатке, и не тесно нам.
Два еврея, три еврея – вот и Кнессет Вам,
Тут раввины, там лавины, ой, как весело.

С нами кто не скалолазал ни разу,
Ни разу, вот маразм,
Свою жизнь такой промазал всю сразу,
Вот шлемазл, ох, шлемазл.

Елене Шевченко:
Джорджоне много потерял,
Что в жизни Вас не повстречал.
Ну, затянулись бы потуже,
А спали б Вы ничуть не хуже.

Ольге Голяковой:
Едва ль найдешь в России целой
Две пары стройных женских ног,
Одна – у Ольги Алексевны,
А вот второй найти не смог.

Елене Бергер:
Она не ест, не пьеть, не курить,
Вся отдалась сошиал-секюрить.

Ине Аграновой:
Ах у женщин половины
Ум короткий, волос длинный,
А у Ины, ах у Ины
В голове не счесть извилин.
Ну а рык и волос львиный
Ах у еной половины.

Аркадию Фуксману:
Кто не хочет быть обфуксман,
Знает, что такое Фуксман.
Спорить с ним о том, о сем,
Как стучаться в стену лбом.

Лолите Милявской:
Не Лолита Торрес,
А Лолита цорес.

Надежде Фоминой, получившей письмо от Министра: Обороны с благодарностью за сына
В уголке своем укромном,
Нежной краской залилась,
Ведь Министр Обороны
Сам вступил с тобою в связь.

Маргарите Ариэль:
первой спящей красавице отдела:
Не шумите, не будите,
Что-то снится Маргарите,
То ли Воланд, то ли Мастер,
То ль еще какие страсти.
Но приходит к ней во снах
Только «облако в штанах».

Сене Герчикову после его поездки в ГДР
То ли Герр Херчиков,
То ли Хер Герчиков.

Валентине Гусковой – погорелице:
(на тему Н.Некрасова):
Есть женщины в нашем отделе,
В сгоревшую избу войдет,
Все косточки Вам перемелет,
Картофель с полей уберет.

Такси на ходу остановит,
Всю правду в глаза говорит,
А бранное слово промолвит,
То будто рублем подарит.

Владимиру Бергеру:
На тему Юза Алешковского
Товарищ Бергер, Вы – большой ученый,
Умно и глубоко Вы вникли в суть вещей,
А я – простой советский заключенный,
Забитый, но не сломленный еврей.

Из-за ошибок нашей пропаганды
Ваш книжный шкаф был классикой набит,
А я хлебал холодную баланду
Забыв про то, что был когда-то сыт.

Вы диссертации блестяще защищали,
И на банкетах Ваших пил научный мир,
А я участье принимал в лесоповале
И втихаря потягивал чифир.

Теперь мы здесь – такая вот мишпоха,
Давайте ж не держать на ту страну обид,
Хотя, конечно, для науки было плохо,
Что Вы с докладом не поехали в Мадрид.
12.17.2001

На тему Б.Окуджавы.
(Написана в декабре 2001 года, а через несколько месяцев эта песня прозвучала по телевизору в одной из передач американского КВН)
Я приехал сюда и страна распахнула объятья
Я оставил друзей, свой престиж и родную Неву.
Я приехал сюда, чтоб забыть графу «5», как понятье,
А иначе зачем я в Америке этой живу.

Я приехал сюда не для праздности и не для скуки,
Ведь ленивым меня даже недруги не назовут.
Я хочу, чтобы счастливо жили здесь дети и внуки,
А иначе зачем я в Америке этой живу. 

Достаю из широких штанин не серпастый и не молоткастый,
Синий паспорт страны, что теперь я своею зову.
Я и этой стране доказал, что мужик головастый,
А иначе зачем я в Америке этой живу.

Был я невыездной, а теперь  я изъездил полсвета,
Происходит все это со мной не во сне – наяву,
Не могу надышаться я воздухом вечного лета,
А иначе зачем я в Америке этой живу.

НОВОГОДНЯЯ САГА. 

Дружеский шарж в трех частях,
с прологом,  эпилогом и
ненормативной лексикой.

ПРОЛОГ

Мне с утра до вечера
Делать стало нечего,
Свою репу почесал,
Да и сагу написал.

ЧАСТЬ 1. МИРА И ВОЛОДЯ

По способностям – ученый,
Он решил надеть погоны,
Жизнь в комфорте не к лицу,
Его место на плацу.

Мира, страстью пламенея,
С мечтой об узах Гименея,
Отдавшись вся культуре русской,
Училась в институте Крупской.

Мира – девушка, что надо:
Красна передом и задом,
И способен дать ей счастье
Лишь полковник настоящий.

Увидев Мирину красу
И до пояса косу
Он, счастья своего кузнец,
Пришел, увидел и п…ц.

Мира умницей была
С лейтенанта начала.
Он был нежен с ней и мил,
В просветах звезды приносил.

Молодые взялись смело
За супружеское дело,
Думали родить двоих,
А хватило на троих.

Блекнут декабристов жены.
Не колеблясь и  без стона
То в барханы Мира едет,
То к непуганым медведям.

Где свирепствует буран,
И где властвует стакан,
Ей не до нарядов бальных,
Лишь была б изба-читальня.

Мандрусов служил без страха,
И полковничья папаха
Юдофобам всем назло
Его украсила чело.

Но полковник затужил
И на службу положил.
Он махнул на коммунизьм
И рванул в капитализьм.

Все обдумано заране,
Так на Тихом океане
Поселилася семья:
Муж, жена и сыновья.

Он не просто офицер,
Но отменный инженер,
Да такого даже тут
Враз с руками оторвут.

Мира бизнес свой заводит,
Детским садом верховодит,
Парит, жарит и печет
И с полковником живет.

Пораскинули умом
И купили себе дом,
А к нему вдобавок сад.
Стал садовником солдат.

В уик-энд Володя бродит
То ль в саду, то ль в огороде,
К вечеру из шланга он
Поливает свой лимон.

И едят они от пуза
Тыкву, кабачки, арбузы,
Позабыв про магазины,
Рвут свои, блин, апельсины.

Не война и не тревога,
А зовет труба в дорогу.
Зуд, признаться вам по чести,
У обоих в одном месте.

Что Сибирь? Да хоть в Канаду
Мира с мужем будет рядом.
Хоть она и половина,
А умна, как два раввина.

Но такого, чтоб сломали
«Вольво» вдруг на перевале,
Не стерпела б ни одна
Офицерская жена.

Мандрусовы, вашу мать,
Не привыкли отступать.
Как Суворов Альпы брал,
Так они – свой перевал.

Там, в горах, не то давленье,
Зато нет землетрясений,
Океана не видать,
На цунами им насрать.

И вдыхая воздух гор,
В меру портили его,
Кто же это запретит,
Раз хороший аппетит.

Долго б жили, как в наряде,
Вы в заснеженной Канаде,
Да, вдруг, заболит душа,
Как без нас живется США?

Худо без Володи ныне
Силиконовой долине.
Все компании подряд
Приглашают его взад.

Мира мигом собралась,
И из странствий возвратясь,
Снова жарит и печет,
Указания дает:

- Петр, вон, давным-давно
Прорубил одно окно,
Проруби мне два окна,
Чтоб я вся была видна.

Был полковник честных правил
Тем уважать себя заставил,
Мигом брал под козырек,
С женой спорить, что за прок.

Снова по библиотекам,
Нет, чтобы по дискотекам,
На ночь глядя, вместо секса
Смотрят комиссара рекса.

ЧАСТЬ 2. ЭЛЛА И ЛЕНЯ

В октябре пошли на дело:
В новый дом позвала Элла.
Субсидай? Да это аж
Настоящий Эрмитаж.

Все блестит, везде паркет,
Элле – личный туалет,
Лене – личный кабинет.
Ему надо: он – поэт.

А хозяйка просто чудо,
Блюдо следует за блюдом,
Кормят здесь, как на убой,
Да еще дадут с собой.

Вот шампанское в бочонке,
Вот куриная печенка,
Вот вам рыба заливная
И свиная отбивная.

И селедочка форшмак,
Фаршированный судак,
Оливье, блины, икра.
Все не съесть и до утра.

С трудом моя вставная челюсть
Всю эту выдержала прелесть.
Славно я трудился ротом,
А потом – наоборотом.

Во вьетнамском ресторане
Собралися Таня с Даней,
Леня – Эллин муж – любитель
Люся – ангел их хранитель,
Еще несколько друзей
Справить Эллин юбилей.

Элла будто в сорок пять
Снова ягодка опять.
Что за глазки, что за губки,
И воркует, как голубка.

- И не ем я, и не сплю,
Вот как Эллу я люблю,
Сказал Леня напролом
Нам за праздничным столом.

Леня добр необычайно,
Шишки ставит он случайно,
И тому лишь, кого любит,
Зато после приголубит.

Приносить стало мученье
Половое увлеченье
И сказал паркету НЕТ,
Когда понял, что Поэт.

Много Леня сделал, чтобы
В клуб попасть высоколобых,
Может это и забавно,
Там он равный среди равных.

Ямб, хорей и амфибрахий,
Все это послал он на хер.,
Положил, в общем, прибор,
Так и пишет до сих пор.

Но какая мысль и свежесть,
Что узрит, про то и режет.
Не подумайте, как чукча,
Леня пишет даже лучше.

Стих хороший написать,
Не в носу поковырять.
Ему свыше все дано,
Свыше не дают говно.

ЧАСТЬ 3. АСЯ И МИША

Ну а Ася то хохочет,
То над Мишею хлопочет.
Дел у Миши выше крыши.
Миша новый пасквиль пишет.

С виду вроде не насильник,
А могет рвануть рубильник,
И загасит сгоряча
Он все лампы Ильича.

И тогда средь тьмы Стенфóрда
Не увидишь свою морду,
Ни мыслителя Родена,
Ни в своем глазу полена.

Хорошо, если луна,
А как спрячется она?
Не заметишь ты реструм,
Так и сходишь наобум.

Даже Путин, хоть и хочет,
Никого уж не замочит,
Потеряв ориентир,
Не найдет он свой сортир.

Вот что может сделать Миша -
Главный в Стенфорде технише,
Так что всем нам нос утер
Скромный электромонтер.

ЭПИЛОГ

Ем одной рукой селедку,
Обнял я другой молодку,
К ней прижался б насовсем,
Только жаль, забыл зачем.

В начало