Я буду рассказывать вам о Лиепае не как участник славной эпопеи подготовки и проведения Государственных испытаний системы «Узел», а как простой командировочный советских времён, обречённый провести на испытаниях почти полтора года.

Многим моим сверстникам доводилось проводить на испытаниях ещё и больший срок где-нибудь в Заполярье, в Средней Азии, в степях или в тайге, да ещё, бывало, в сотне километров от ближайшего населённого пункта. Как правило, они с гордостью вспоминают трудности, которые тогда преодолели, крепкую дружбу, которая рождается в тяжёлой работе, да ещё если она завершилась победой, а потом всё же тяжело вздыхают. И говорят, как несладко им всё это досталось.

С Лиепаей всё было иначе. Да, все трудности от нас никуда не делись, изнурительный труд в течение многих месяцев, без выходных, с редкими поездками к семье – всё это было. Успех тоже был. Но было ещё и другое. Был уютный старинный город, хорошо обустроенный быт, прибалтийская жизнь, которая являлась для нас своеобразным окном в Европу. Море, пляжи, рестораны, маленькие уютные кафе, магазинчики, полные национальных латышских сувениров из керамики, янтаря и дерева.

Керамические бутылки и бутылочки с «Рижским бальзамом», маленькая рюмочка которого не только придаёт особую прелесть чашечке кофе, но и в добавление к бутылке водки, а лучше – разведённого «по широте» спирта образует совершенно удивительную смесь, заслуженно названную нами «напитком богов». Вот обо всём этом я и хочу сейчас рассказать. Боюсь, что никому из российских инженеров не представится возможность проходить корабельные испытания в тех местах, которые были хорошо обустроены в профессиональном смысле: хорошая судоремонтная база, отличная база подводных лодок, сравнительно близкие глубоководные полигоны.

Спроси я сейчас своих товарищей, которым за семьдесят, готовы ли они снова пройти тяжёлые испытания, они закряхтят и скажут, что своё они уже отслужили. Хватит с них. А я возьму да и подначу после короткой паузы: «А в Лиепае?» И тут же услышу немедленный ответ: «Хоть завтра!»

Дорогой читатель, я дарю тебе Лиепаю моей молодости, цветущую, трудовую, весёлую и гостеприимную, Лиепаю 1970 года! Позже мне доводилось бывать там ещё несколько раз в течение четверти века. За эти годы многое изменилось. Это уже другая страна. Город, бывший местом базирования Военно-морского Флота, потерял свой блеск.

А может, дело ещё и в том, что ушли безвозвратно годы молодости, когда ты просыпался каждое утро с мыслью: вот сегодня может случиться что-то главное в твоей жизни, когда победа где-то совсем рядом, до неё остаётся всего несколько дней и ночей тяжёлого труда, и ты будешь абсолютно счастлив, и будешь спать беспробудно, веселиться, радоваться жизни – это вообще будет не жизнь, а сплошной праздник!..

А когда победа приходит, тебя  охватывает странная апатия, которую можно стряхнуть только хорошим и бесшабашным застольем, а дальше из-за горизонта всплывает следующая работа, ещё более тяжёлая. И снова она тебе кажется самой главной и самой трудной. Только когда всё это в какой-то день кончается, и впереди бесконечно длинный отпуск, отпуск длиной во всю оставшуюся жизнь, отпуск, который называется «пенсия», у тебя появляется возможность переосмыслить всё, что ты делал и что ты сделал в жизни. И если хоть одной работой ты можешь гордиться, то знай, ты счастливый человек!

Наш путь от Ленинграда до Лиепаи занимал немногим более двух часов перелёта с посадкой в Риге, на небольшом аэродроме, где принимали самолёты не больше чем АН-24.

Праздник начинался, когда самолёт делал посадку в Риге. За полчаса ты успевал забежать в буфет и выпить чашечку вкусного кофе, съесть какую-нибудь необычную булочку. Да ещё и выпить маленькую рюмочку коньяка. Этот первый рижский буфет разительно отличался от всего сервиса, к которому мы привыкли в Ленинграде. Ведь это была Прибалтика! Даже сейчас, когда я облетал много стран и меня не удивишь никаким аэродромным сервисом, я с трепетом жду посадки самолёта, когда лечу в Ригу или через Ригу и обязательно захожу выпить ту самую чашку кофе, который теперь может казаться не таким крепким и ароматным, но ты знаешь, что к нему всегда будут традиционная латышская сдоба, гостеприимная улыбка и удивительное слово «ЛУДЗУ», на которое ты, конечно, ответишь словом «ПАЛДИЕС».

Ещё двадцать минут полёта, и мы в Лиепае. Маленький аэропорт, принимающий всего несколько бортов в день, маленький сарайчик, где можно скрыться перед вылетом от дождя, мороза и ветра, маленький навес над пунктом пропуска на поле – вот и весь аэропорт. Но ведь Лиепая – крупная военно-морская база, и аэропорт ей полагался по государственному табелю о рангах. К прилёту самолёта всегда прибывал аэрофлотовский автобус, который привозил нас практически к самой гостинице. Если прилетевший вёз с собой какой-то груз, то его встречал кто-нибудь из сотрудников на нашем собственном автобусе. Для встречи официальных лиц, крупных военных чинов да и собственных начальников у нас ещё была и машина «Волга», в те времена модели ГАЗ-21, которую за границей называли «танк во фраке». Машина была просто замечательная.

Я не зря так подробно описываю все прелести транспортного сервиса, потому что только опытный командировочный знает, как важна на испытаниях каждая минута и сколько времени и нервов тратят люди, которые об этом не позаботились. Заботиться о транспорте и связи, об устройстве нормального быта людей нас научил наш ангел-спаситель контр-адмирал Жуковский, который свою транспортную обеспокоенность демонстрировал не только нам, но и начальству той военно-морской базы, куда его забрасывал служебный долг или какие-либо непредвиденные обстоятельства, которые казались таковыми только нам, мальчишкам и заведомо безответственным людям. Это наш дорогой Оскар Соломонович объяснял на доходчивом и крайне колоритном морском языке, от которого у его начальников начинали трястись руки, и все необходимые решения принимались с завидным опережением. Я старался встретить его в аэропорту самостоятельно, но практически всегда его встречала ещё и машина Старшего морского начальника, которую он милостиво отпускал, убедившись, что молодые бездельники из ЛКБ не забыли выполнить свой служебный долг.

Ходили байки, что бывали случаи, когда Жуковского, прилетевшего куда-нибудь на Крайний Север, на Тихоокеанский или Черноморский флот, встречало аж три машины с военными номерами. Он тщательно проверял, что все машины в нормальном состоянии, и на следующий день благодарил всех людей, которые об этом позаботились. И не дай Бог, если хоть одна из пришедших машин казалась ему неготовой к работе, грязной, с плохо урчащим двигателем, лысой резиной или неопрятным моряком-водителем!..

Рассказ о прибытии в Лиепаю я прервал на выходе из аэропортовского автобуса. Три минуты, и ты уже в гостинице, где специальный сотрудник заботился о том, чтобы каждому был своевременно заказан номер, оформлены документы для проезда в закрытые части города, в дивизию подводных лодок и на саму лодку. Таким человеком была незабвенная Халида Исламова, всегда озабоченная, внимательная мама-хозяйка для всей беззаботной, вечно хохочущей орды бездельников, которые на самом деле были великолепными, просто незаменимыми работниками, но имели один недостаток, который проходил и лечился только со временем: они были молоды.

Это тоже надо было всегда учитывать. Эти люди умели и могли работать без отдыха много дней подряд, выходить в море, спать на лодке в ужасной тесноте, но и им нужно было обеспечить возможности отдыха, а порой и непременно заставить отдохнуть.

Гостиница «Лива» занимала современное по тем временам стандартное четырёхэтажное здание с одно- и двухместными номерами, несколькими номерами «люкс», собственным уютным рестораном.

От всех подобных гостиниц, построенных во многих городах Союза, где мне приходилось бывать, «Лива» отличалась тем, что это была латышская, скажу больше, – прибалтийская гостиница. Безукоризненная чистота, вежливые дежурные и горничные, полы, всегда аккуратно намазанные мастикой и излучающие ненавязчивый скипидарный запах, небольшие детали национального декора из керамики, цветы – ну просто замечательно!

Временами наша бригада в Лиепае по численности доходила до 100-120 человек. В неё входили не только наши работники, но и многочисленные офицеры, которые принимали систему, помогали проводить неизбежные изменения алгоритмов решения задач, многие контрагенты, проектировщики лодки, на которой проводились испытания, офицеры из центрального аппарата Военно-морского Флота. И не было случая, чтобы кто-нибудь остался без жилья, без крыши над головой. Иногда, когда мест не хватало, нас выручали администраторы, выдавая раскладушку на пару ночей, но разве это так уж плохо, особенно когда тебе ещё нет тридцати лет, а заснуть ты способен даже стоя, если нет другой возможности?

Признаюсь, что команда такого состава неизбежно является трудноуправляемым организмом, особенно в часы, свободные от работы, и доставляет много хлопот руководителям сдаточной бригады, а порой и работникам гостиницы. Ведь надо доспорить все споры, на которые не хватило рабочего времени, тем более что люди работали в три смены и порой только и могли встретиться «в нумерах». А обсудить спортивные новости, вместе поужинать, попеть под гитару, иногда до утра, а после этого всей ватагой посреди ночи отправиться побродить по паркам, пляжу! Иногда такие прогулки заканчивались прибытием наряда пограничников, отвечавших за сохранность контрольно-следовой полосы, а порой приходилось нашему второму адмиралу рано утром выручать ребят, которые, вдобавок ко всему, ещё попытались и искупаться ночью. Можно было порой устроить серьёзный разнос гулякам, но всегда оказывалось, что самые заводные люди одновременно являются ещё и самыми трудягами, без которых остаться совершенно невозможно. Приходится постоянно держать ухо востро. Сдерживать самых лихих, высмеивать самых неудачливых, а главное – заранее отбирать людей, которые и в домашних условиях не всегда могли удерживать себя в разумных рамках, и навсегда закрывать им возможность поехать работать в сдаточной бригаде, где бы она ни работала – в Москве, Кронштадте, Севастополе или Лиепае. Хоть и жалко порой, но зато другим неповадно будет!

Важно, чтобы люди понимали, что никогда придирок по мелочам не будет, разве что профилактические мероприятия, а какой-либо серьёзный инцидент вызовет немедленную отправку домой без права возврата. Это позволило уже в первые наши выезды отсеять людей, на которых нельзя положиться.

Мой опыт показывает, что никакой сухой закон реализовать в условиях работы сдаточной бригады невозможно. С другой стороны, многие годы сталкиваясь с проблемами людей, которые не знают меры и не умеют держать удар, я убедился, что никакие уговоры и лечебные мероприятия им не помогают, так что приходится выбирать между неумеренной гуманностью к неумеренно пьющим людям и необходимостью сохранить работоспособный коллектив на долгие годы. Особенно остро этот вопрос стоит в коллективах, где технология предусматривает выдачу спирта, а проверить, сколько его пошло на протирку контактов, а сколько – на вечернее застолье, практически невозможно.

Запомнился случай, как во время испытаний разработчики заявили, что необходимо безотлагательно провести внеплановую профилактику вычислительного комплекса. Времени катастрофически не хватало, и один из руководителей комиссии спросил дежурного представителя разработчика, сколько надо для профилактики. Речь, конечно, шла о необходимом времени, но разработчик, человек остроумный, тяжело вздохнул и с придыханием, полушёпотом доверительно ответил: «Стакан».

Ещё в гостиничном быту большое место занимала музыка.

Наименее доступной для широкой публики была гитара шефа, нашего Главного конструктора Филиппа Георгиевича Староса. Когда он приезжал более чем на пару дней, у него в руках был небольшой чемоданчик с вещами, ещё меньших размеров – с инструментом, без которого он вообще никогда не приезжал. Но сразу становилось ясно, что главным багажом является именно гитара. Даже водителю он никогда не доверял донести её до машины. Очень вежливо благодарил и, прижимая к себе, садился с гитарой в машину. Не знаю, почему, но его музицирования никто из многочисленных сослуживцев не слышал и не обсуждал. Я сам, проводя с шефом много времени, тоже никогда не слышал его игры. Народ даже подшучивал между собой, что возить с собой гитару и играть на ней – далеко не одно и то же. Я догадывался, что гитара в его руках обычно звучит для него самого и крайне редко – для передачи его настроения другим людям. В этом не было никакого обособления от окружающих, скорее, было проявление его душевной ранимости.

Вспоминаю лишь один вечер, когда он сам предложил послушать его и гитару, почему-то именно так запомнилось мне его приглашение в свой номер. Слушателей было четверо, все люди не случайные, со всеми он поддерживал доверительные отношения, все четверо его боготворили. Филипп Георгиевич устроил нам не просто маленький концерт, это был музыкальный спектакль. Всегда предельно аккуратный, в этот вечер он был просто удивительно хорош. Без пиджака, в ослепительно чистой и наглаженной рубашке со слегка подвёрнутыми рукавами, на брюках – идеальная складка, чёрные ботинки сверкают. Рассадив нас в своём маленьком номере с какой-то удивительной заботливостью, Филипп Георгиевич смущённо сказал, что сегодня он хочет немного сыграть и спеть для нас.

Когда мы устроились и обменялись незначительными фразами, он достал гитару, на которой красовался бант, левую ногу в ботинке поставил на свою белоснежную кровать, прошёлся пальцами по струнам, а потом сказал, что постарается выбрать для нас песни, которые он особенно любит и которые ему чем-либо памятны. Прежде чем начать очередную песню, он брал в руки одну из двух толстых потрёпанных тетрадей, что положил рядом с собой, находил в ней песню, некоторое время шептал про себя её слова, вспоминая, как казалось, не столько слова, сколько настроение песни, и начинал петь. Я знал, что Старос свободно владеет практически всеми европейскими языками. И в самом деле, песни были и на английском, и на немецком языках, но большая часть их были греческими и латиноамериканскими. Пел он вполголоса. У меня осталось впечатление, что все песни были очень личными и немного грустными. При всём своём необычайном обаянии был он человеком очень замкнутым и очень одиноким.

Берг, так же как и Старос, с молодых лет серьёзно увлекался музыкой, но вкусы у них были различными. Для Староса ближе был джаз, шансон. Из всех моих знакомых он первым услышал и заметил тогда ещё совсем неизвестную группу мальчишек – «Битлз», и предсказал им всемирную славу и творческое долголетие.

Берг всерьёз увлекался классической музыкой, собирался стать профессиональным музыкантом, блестяще играл на фортепиано. Свои таланты он сумел передать по наследству всем своим детям, большинство из которых ис- полнили мечту отца и стали профессиональными музыкантами. Правда, исполнить ещё одну мечту – создать профессиональный семейный оркестр классической музыки – Берг так и не смог.

Ещё одним центром музыкальной жизни нашей команды был замечательный парень Юрий Михайлович Розанов. Замечательным он казался нам тогда, таким он продолжает оставаться и по сегодняшний день. Он оказался одним из немногих, чьи координаты ещё удалось найти. Он откликнулся на мою просьбу помочь восстановить в памяти эту часть нашей жизни. Вот что он написал в одном из своих писем о Лиепае, об отдыхе там, о музыке, спорте, новых друзьях, да и просто о нашей молодости.

«Ещё со студенческих времён я не расставался с гитарой. Очень любил туристические походы. Мог петь бардовские песни всю ночь напролёт. Конечно, и в Лиепаю я взял гитару. Почти каждый вечер после трудного дня набивались в номер ребята: чуток «шила» – и песни.

Однажды чуть не кончилось всё большим скандалом. Было жарко, и уже заполночь я сижу на подоконнике 3-го этажа гостиницы «ЛИВА», ноги спущены наружу, т. к. в номере – битком. По какому-то случаю хорошо приняли, поём на всю предгостиничную площадь. Не заметили, как кто-то с улицы вызвал милицию, и нас блокировали в номере: потом по одному выводили на улицу.

В ночной Лиепае толпа подвыпивших инженеров с шумом направляется к пляжу. Как сейчас помню О.Д. Глухова, который под гитару посреди улицы исполнял цыганочку! Это не забывается.

Часто на наши вечерние посиделки приходил Станислав Любшин (в это время там снималась картина «Красная площадь», где он играл комиссара). Впервые в его исполнении мы услышали «Молитву» Б. Окуджавы. По нашей просьбе он свозил нас на полевые съёмки.

Эпизод захвата бронепоезда конницей и съёмки в павильоне – это не забывается! Жаль, что мы не могли показать ему нашу работу.

Наездами бывал в Лиепае ещё один наш товарищ Валентин Иванович Вихорев. Мы вызывали его туда как классного механика, но ещё и как любимого нами шансонье. Он и сейчас остаётся очень популярным. Я постараюсь, чтобы в электронной версии книги читатель мог услышать одну из его песен, которую знают и помнят многие мои ровесники: «Я расскажу тебе много хорошего…»

Конечно, море, пляж для нас в Лиепае много значили. По утрам мы гурьбой бегали купаться. Представляешь, осень, температура воды около 10 градусов. Первым забегает в воду О. Знаменский с термометром на шее. Забегает по пояс, наклоняется, чтобы термометр коснулся воды, измеряет температуру и даёт общую команду.

Толпа сумасшедших, как казалось со стороны, с гиканьем бросалась в воду. Погранцы нас не гоняли. Привыкли.

В Лиепае были очень приличные корты. Напротив корта, там же в зоне отдыха, был летний театр, где каждый день или выступал или репетировал ансамбль из Тбилиси «Ореро». Такое грузинское многоголосье – заслушаешься!

Однако Кикабидзе там не был запевалой».

Своими музыкальными традициями славился ресторан «Юра». Это был ресторан с современным дизайном, высоким уровнем кухни и сервиса, а также с совершенно незнакомой в России в те годы культурой варьете. К нам это пришло намного позже, и пришло из Прибалтики. Три раза в неделю представления шли примерно до полуночи, при этом программы и коллективы менялись не реже одного раза в месяц. Но после полуночи танцы и гулянки продолжались до 3 часов ночи. Если в эти поздние часы в «Юре» оказывалась наша дружная команда, то своими музыкальными талантами не мог не похвастать ещё один наш парень. Его звали Саша Щербина, по кличке Голубь, – именно так он часто обращался к своим друзьям. Запомнилась сцена с его участием, которую я наблюдал однажды, но говорили, что она повторялась неоднократно.

Нередко после полуночи между молодыми лейтенантами, которые составляли основной контингент в это время, завязывались драки. Мы никогда в них участия не принимали, но и никого не боялись, потому что нашу сплоченную и кулакастую команду знали все.

На случай дебошей в ресторане имелся профессиональный вышибала, который на самом деле работал в гардеробе. Звали его Матей, но среди посетителей его все называли Матвеичем. Он немедленно появлялся в зале, и несмотря на свой очень маленький рост и весьма зрелый возраст, мгновенно скручивал самых ретивых драчунов и спускал их с лестниц. Морские фуражки летели вслед за своими владельцами. Внизу драчунов хладнокровно принимал в жаркие объятия офицерский патруль. По утрам командиры торопились на гарнизонную гауптвахту, чтобы успеть выручить своих молодых буянов, спасти их, да и самих себя, от крупных неприятностей.

Как только начиналась потасовка, Голубь немедленно открывал крышку пианино и начинал играть какую-нибудь мелодию из американских ковбойских фильмов. Это можно было сразу снимать на чёрно-белую киноплёнку времён немого кино. Голубь прославился ещё и тем, что однажды поздно ночью ему довелось аккомпанировать в той же «Юре» тогда ещё малоизвестной, юной и очаровательной Лайме Вайкуле: её обожаемый Маэстро Раймонд Паулс к тому времени уже сильно притомился. Выступление в «Юре» было для многих началом пути к всенародному успеху.

Был ещё один коллектив, который много музицировал прямо в номерах «Ливы».

Коллектив этот назывался «Коратрон». Не пытайтесь связать такое название, например, с каким-нибудь электронным термином типа Электрон, Позитрон, Магнетрон и так далее.

Это было всего-навсего название венгерской фирмы, которая поставила по импорту в СССР партию брюк, и эти брюки появились в продаже в соседнем с гостиницей универмаге «Курземе». Появление в продаже заграничных штанов само по себе в те времена было приятной неожиданностью, поэтому первые закупки были сделаны оперативно и немедленно представлены группе друзей, которые имели обыкновение устраивать ужин прямо в номере, где и начали формировать команду, хоть немного склонную к музицированию. И тут все поняли, что главная удача покупки связана не с её назначением, а с тем, что к каждой паре брюк прикреплена огромная этикетка, примерно 20×20 см, чёрная с золотом и с надписью «Коратрон». Были отброшены в сторону музыкальные инструменты, приготовленный ужин, и весь состав ансамбля бросился в магазин, чтобы не упустить своего счастья. Закупочная операция прошла успешно, немедленно было решено, что музыкальный ансамбль обрёл не только название, но и униформу. Этикетка с брюк перекочевала на грудь тельняшек, в которых готовились выступать мои друзья.

Музыкальные инструменты были закуплены в детских магазинах, и это заняло немало времени. Единственным инструментом, который был способен создавать мелодию, являлась детская дудка, оснащённая небольшой клавиатурой, как у аккордеона. Управлялся с этим уникальным агрегатом Володя Кузнецов. Его лучший друг Женя, а точнее, Геша Жуков помогал Володе с помощью детской балалайки. Я думаю, что только их многолетняя дружба, которая продолжается и сейчас, позволила сочетать звучание таких необычных инструментов. Третий музыкант, Эдик Никитин, был назначен играть на маленьком детском барабанчике.

Я назвал вам имена музыкантов – Володя, Геша, Эдик. Не думайте, что это были начинающие инженеры, которые развлекались от нечего делать. Все трое были заместителями Главного конструктора системы «Узел» – ядром всей команды и очень занятыми людьми. Но независимо от огромной нагрузки, ответственности и нервотрёпки эти люди никогда не теряли чувства юмора, ещё и поэтому пользуясь уважением и симпатией в коллективе и у нашего общего учителя и руководителя Староса. Мы все вместе проработали почти всю жизнь, а Геша Жуков стал Главным инженером предприятия, созданного на основе ЛКБ, кандидатом технических наук. Ему же досталась тяжёлая доля закрывать это предприятие после без малого двадцати лет отчаянной борьбы за выживание.

Четвёртым участником ансамбля был Владимир Иванович Михайлычев, Главный наблюдающий от 24-го Института. Всегда предельно собранный, сдержанный и внешне немного суховатый человек, в компании друзей он преображался. Его трудно было признать главным организатором веселья, но вносил он в атмосферу встречи какую-то лёгкость, деликатность и очень тонкий и своеобразный юмор. Все члены квартета единогласно решили, ЧТО БЫТЬ В НЁМ Владимиру Ивановичу УДАРНИКОМ! Оставалось придумать ударный инструмент. Очень быстро было найдено неожиданное решение. Из ванной комнаты была доставлена урна для мелкого мусора, сделанная из жести, а вместо барабанной палочки использовался ёршик для чистки унитаза. Сразу предупреждаю, что ёршик был абсолютно стерильный, купленный в хозяйственном магазине и хранящийся в
укромном месте, чтобы никто из гостей не вздумал использовать его по прямому назначению. Вспоминаю, что удар по урне всегда производился в самый неподходящий момент. Это, очевидно, подчёркивало важность той или иной музыкальной фразы.

Удивительное дело, но квартет пользовался в коллективе большим успехом. Но однажды случился казус. Поздно вечером из Ленинграда прилетел Старос. Кажется, его прилёт был неожиданным, или погода была нелётная и прилёт рейса всё время откладывался.

Звёздная четвёрка была уверена, что шефа нет. Однако самолёт прилетел после полуночи, я встретил Филиппа Георгиевича в аэропорту и усталого привёз в гостиницу, а сам пошёл спать. По распорядку дня утренняя смена просыпалась в семь утра, и после завтрака в 7.45 автобус отвозил всех на работу. Старос, человек дисциплинированный, был готов вовремя, и на его машине мы уехали раньше других. Было принято, что рабочий день во время присутствия Филиппа Георгиевича в Лиепае начинался с короткого совещания в узком кругу заместителей Главного конструктора. Он в это утро выглядел крайне усталым, невыспавшимся, и сначала я отнёс это на счёт его утомительного перелёта. Но потом он признался, что всю ночь не сомкнул глаз, так как в гостинице поселился какой-то африканский ансамбль, который всю ночь репетировал. Тут я с ужасом сообразил, что комната, которая ему была оставлена, располагалась как раз под комнатой, где в этот вечер собрались мои коллеги-музыканты.

В это время подъехал автобус, впереди всех бодро шагали «музыканты», вид у них был немного усталый, но сосредоточенный, они уже знали о приезде шефа и каждый перебирал в голове самые важные пункты своего доклада.

Завершилась история благополучно, но я многие годы не упускал случая вспомнить их понурую сосредоточенность, с которой они предстали перед глазами шефа…

На этом заканчивается музыкальная часть моего рассказа. Но не могу не вспомнить, что рядом с гостиницей находился лиепайский кафедральный собор с очень старым органом. Как обычно, наиболее интересные службы в соборе проходили по воскресеньям. На них всегда присутствовал ряд моих коллег, и впечатления от очередной службы, прежде всего – её музыкального сопровождения, частенько бывали предметом обсуждения…

Воздав должное духовной пище моих коллег в Лиепае, я обязан написать также о пище из духовки. Я делаю это не только для того, чтобы поддержать свой авторитет любителя вкусно и немало поесть, но и для того, чтобы оставить для потомков, в том числе, и для коренных жителей Латвии, память о национальной латышской и вообще прибалтийской кухне четвертьвековой давности.

Начну с того, что в магазинах и на рынке было полно всяких забытых памятью продуктов. Это позволяло людям, надолго оторванным от дома, налаживать свой незатейливый быт прямо в номерах гостиницы, а также везти домой, в Ленинград, который снабжался гораздо лучше подавляющего большинства городов России, массу редких вкусностей. Особым успехом пользовались большие коробки солёной прибалтийской селёдки. Такую только и можно было купить в Прибалтике.

Кстати, в Австралии, где морскими деликатесами заполнены магазины и рестораны, появление в одном из «русских» магазинов таких, как в прошлой жизни, банок с прибалтийской селёдкой из Литвы, было воспринято как большой праздник вкуса и ностальгии. Ведь без селёдки праздничный стол не может считаться удачным ни в одной эмигрантской семье из России или Украины.

Другим предметом местных восторгов и отличных подарков при возвращении домой было латышское сало, особенно копчёное. У меня до сих пор перед глазами стоит маленький мясной магазин, где за прилавком, прямо напротив входа, на большом крюке, которому впору держать половину коровьей туши, красовался кусище копчёного сала, по размерам казавшийся близким к спине слона средней величины.

Необычайно богаты латышские рынки в городах, в маленьких деревушках и просто на обочинах шоссейных дорог, овощами – свежими летом, солёными зимой, лесными и садовыми ягодами, грибами. К счастью, эти традиции сохранились и до настоящего времени, в чём я имел возможность убедиться ещё осенью 2007 года.

Особенно богата Латвия яблоками самых разнообразных сортов.

Напоследок я неслучайно оставил короля прибалтийских продуктов – всё, что только можно сделать из молока, – сметану, творог, прибалтийские сыры.

Отдельной строкой пишу о небывало вкусном продукте, короле всех королей – взбитых сливках! Это не та взбитая масса, которая продаётся в баллончиках и напоминает скорее крем для бритья, а настоящие, высокой жирности (да пусть не слушают меня врачи-диетологи) сливки, которые только что взбиты, уложены в скромные, но приятные вазочки. Но это не просто сливки. Это сливки с шоколадом, или с клубникой, или с лимоном, или…

Ты подходишь к витрине маленького кафе, сердце замирает от предвкушения, и начинаются мучения, чему же отдать предпочтение сегодня. Всегда оказывается, что надо было попробовать что-то ещё, и ты себя можешь успокоить только тем, что ведь завтра снова придёшь сюда, и всё будет так же заманчиво, а может, ещё и лучше!

Маленькие кафе, переполненные шедеврами национальной кухни, во всех странах Европы являются атрибутом гордости и побуждением к чревоугодию, в хорошем смысле этого слова. Так было и в Латвии тридцать пять лет назад. Ведь взбитые сливки, о которых я только что говорил, соседствовали с другими шедеврами экспресскулинарии – десятком разных салатов, булочек. Если уж холодная говядина, то обязательно – отварная и заливная, если язык, то тоже в двух-трёх комбинациях. За эти годы всё стало упрощаться, причём началось это в Риге, потом переместилось в маленькие города, а сейчас уже добралось до святая святых – маленьких придорожных кафе в деревнях, совсем рядом с грядкой, с молочной фермой. Конечно, проще привезти из города какие-нибудь чипсы, кока-колу, иную заморскую вредную чепуху. Право слово, обидно!

Дорогие мои латыши, рижане и лиепайчане! Спасайте родную национальную кухню, она является такой же частью истории народа, как песни, национальная одежда и даже родной латышский язык.

А теперь перейдём к самому главному источнику радости и душевной бодрости. Нет-нет. Я ещё не начинаю говорить о работе, я пока обсуждаю простые житейские дела. Сейчас мы будем говорить о море, пляже, липах, которыми славится этот удивительный город.

Балтийское море притягивает в любое время года. Даже в тяжёлые зимы с помощью мощных буксиров лодка способна выйти на чистую воду, дойти до полигона, отработать учебные задачи, провести испытания, в том числе и в подводном положении. Но мы договорились пока работы не касаться. Вспоминаются зимние выходы в полигон, особенно момент, когда план выхода выполнен, лодка всплывает, и тебе, наконец, удаётся выбраться в ограждение рубки. Кругом всё окутано туманом, вода тёплая, а воздух морозный. Поверьте, это очень красивое зрелище! Запомнилось, как однажды рядом с только что всплывшей лодкой я увидел пару уток, которые спокойно покачивались на волне. Их совершенно не смутило появление рядом какой-то большой незнакомой рыбы: всем своим видом утки демонстрировали, что эта незнакомка им совершенно не мешает. Это их море, но они готовы терпеть наше присутствие.

Самое благодатное время в Лиепае – июль, особенно, если лето оказалось жарким, как это было в 1969 году. Тогда внутри лодки просто нечем было дышать: не работала вентиляция, потому что необходимое для неё количество электроэнергии стоящая у пирса лодка обеспечить не могла.

(Вот здесь-то нас и выручила в очередной раз изобретательность Берга, который с помощью работников судоремонтного завода спроектировал и в течение нескольких дней установил на пирсе, где стояла лодка, огромный автономный вентилятор, который немедленно получил кличку «слон». Этот слон сохранил немало здоровья нашим сотрудникам и дал им возможность плодотворно работать).

После тяжёлой смены люди еле живые добирались до гостиницы, чтобы срочно отправиться на море, а наименее терпеливые отправлялись на пляж, не заходя в гостиницу. Море снимает усталость мгновенно. Особенно когда ты молод и полон сил. Уже через несколько минут малоподвижные тени превращаются в энергичных спортсменов, начинается футбол и волейбол. Народ занимает очередь на теннисном корте, забыт тяжёлый день!

Купальный сезон продолжался необычайно долго. Даже в годы с неудавшимся летом море остаётся тёплым почти весь сентябрь.

В 1969 году лето было очень жарким и затяжным, что увеличило и купальный сезон. Но главное, что молодой и не совсем молодой группе инженеров оказалось важнее пойти на личный и групповой рекорд – продолжать купаться, пока острые кромки прибрежного льда не стали угрожающе царапать кожу ног.

А вот вам холодный пасмурный день. Если не хватает дождя, то через пару минут будет, сколько хотите, – не жалко! Ночью был шторм. К утру затих немного. Но Балтика упорно гонит к берегу упругую волну. Волна перепрыгивает через отмели, выбрасывает людям всё, от чего они постарались избавиться самым позорным образом.

Обрывки сетей, деревяшки, вызывающие скелеты старых рыбачьих баркасов, чьи хозяева сгинули в морской пучине. Пустые, но плотно закупоренные бутылки, в которых ты с трепетом ищешь письмо, что отправил своим близким потерявший всякую надежду на спасение отчаявшийся моряк, и оно дошло до адресата всего лишь через несколько десятков лет. Почти дошло.

И этакое богатство разложено на толстом слое водорослей, как на бархатной подстилке в музее морских древностей. Но это всё на поверхности, а самое важное – внутри, в толще изумрудного богатства: там наверняка ждут тебя фантастические подарки Нептуна, маленькие капельки смолы, превращённые вечностью в драгоценность. Это кусочки янтаря, который только ленивый не найдёт на берегах Балтики, особенно после сильного шторма. Для взрослых это промысел, а для детей – подарок от морского царя или царицы: всё зависит от того, какие сказки тебе читали в детстве.

А потом долгие годы эти детские коллекции бесполезно валяются в ящиках письменных столов, исчезают во время переездов, ты забываешь о них, или теряешь, или даришь кому-нибудь – подумаешь, невидаль, мелкие кусочки янтаря. Да я его сколько хочешь наберу…

Проходят годы, судьба забрасывает тебя за тридевять земель, и ты вдруг вспоминаешь эти солнечные камушки, их незатейливую красоту. Бредёшь по берегу чужого, далёкого, НЕБАЛТИЙСКОГО моря, и сердце замирает от тоски. Ведь всё, всё здесь есть, а вот янтаря-то и нет!..

Но тогда, в Лиепае… В какой-то день исчезают после шторма охотники за янтарём, за тихими ускользающими кусочками счастья. На пляже появляются толпы промысловиков с огромными телегами на двух колёсах метрового размера. Начинается сезон сбора водорослей, которые можно высушить и сдать на приёмные пункты, откуда их отправят на какие-то мифические заводы, где из них получат загадочное вещество – агар-агар. Никто толком не знает, что это такое. Знают только, что за него хорошо платят и что из этого вещества делаются какие-то стратегически важные детали. А ещё без него не сделать столь любимый в России зефир бело-розовый.

Непонятно, откуда он взялся после перестройки и теперь продаётся в любом ларьке. А в 70-е годы в объединении «Светлана» можно было только по записи получить килограмм этого сладко-пушистого чуда: для ребёнка, к празднику, и лишь в специальном директорском буфете, где точно знали, что у тебя есть маленький сын или внук – это всегда ценилось гораздо выше на рынке доброжелательного распределения подобного детского счастья, потому что продавали его тоже бабушки. Зефир был настолько свеж, что казалось, будто его произвели только за несколько минут до вручения. Оказывается, так и было на самом деле. Ещё в 30-е годы в технологию изготовления какой-то особой радиолампы был заложен этот удивительный продукт. Да нет, не зефир бело-розовый, а агар-агар! Лампа давно не производится, её уже никто не помнит, а может, её и не было вовсе, но остались утверждённые «Нормы расхода материалов», остатков вполне хватало на зефир, и перебоев в поставке этого продукта не было никогда…

Словом, пляж в Лиепае оказался замечательным. И он просто украшал нашу непростую жизнь там, тем более что находился в самом центре города и очень близко от гостиницы. А если выдавался свободный день, и погода манила к морю, люди садились в автобус, иногда в городской, а если была возможность, то и в наш собственный, и ехали на весь день в Бернаты. Это заброшенное курортное местечко располагается всего в получасе езды от города. Вдоль неширокой полосы пляжа тянутся роскошные дюны, поросшие сухим сосновым лесом. За дюнами проходит дорога в сторону Вентспилса и Литвы. Когда там была погранзона, дорога была практически пустой. На пляже тоже было настолько безлюдно, что редко кто упускал случай искупаться голышом. Испортить такое удовольствие могли только пограничники, изредка проезжавшие вдоль берега на крестьянской телеге.

За дорогой располагался небольшой посёлок, где снять даже одну комнатку было почти невозможно. По своей красоте из всех мест балтийского побережья, где мне довелось побывать, Бернаты, пожалуй, уступают только Куршской косе, а тот, кто не был на Куршской косе, не знает, как красиво побережье Балтики.

На обратном пути с пляжа мы обычно проходили мимо ещё одного популярного места в Лиепае – это был ресторан «Банга» (волна). Говорю «был», потому что он сгорел ещё в те годы, когда мы работали в Лиепае. В его бытность мы заходили туда не для того, чтобы перекусить или, не дай Бог, выпить. Это была просто традиция: зайти, оглядеться и уйти. «Банга» представлял из себя большой деревянный сарай, вдоль стен которого выделялись тоже деревянные колонны. В каждой колонне обязательно был вбит гвоздь.

И на каждом гвозде висела белая морская фуражка. Если ресторан «Юра», о котором я старался говорить с глубоким уважением и благодарностью, воспитывал в нас европейскую ресторанную культуру, то здесь всё было попроще и, я бы сказал, более по-русски. Если в «Юре» гуляли блестящие флотские лейтенанты, да и старшие офицеры не упускали случая там отметить какой-нибудь праздник, то в «Банге» гудели рыбаки и мичманы флота. Загул начинался ещё засветло, и мы просто заглядывали туда, чтобы убедиться, что жизнь продолжается.

Земля по-прежнему вращается в правильную сторону, а если кто-то затеял пьяную драку, так это – дело только тех, кто дерётся, да ещё милиции.

Однажды при возвращении с пляжа мы совершенно неожиданно увидели у входа в «Бангу» легендарного Матвеича, швейцара-вышибалу из ресторана «Юра». Как ни в чём ни бывало он стоял в своей привычной ливрее и внимательно контролировал ситуацию вокруг. Тут мы вспомнили, что последнее время не видели его в «Юре». Естественно, спросили, что случилось. И он невозмутимо ответил: «Интриги». Вскоре, однако, временно осиротевшая «Юра» вновь обрела своего верного стража…

На этом закончу описание славного города нашей молодости, но только его «неделовой» части. Мы садимся в автобус и едем в дивизию подплава, и как только переезжаем через мост, мысли полностью переключаются на работу. Проблем всегда хватало на всех, но непременно кто-нибудь отпускал очередную хохму, и весь автобус подхватывал инициативу, просыпались даже самые заядлые преферансисты и музыканты. Обычно тема оказывалась многогранной, и её хватало до самого конца путешествия.

После моста дорога раздваивалась: прямо шла улица в промышленную зону города, к металлургическому заводу и к заводу судоремонтному, с которым нас связывала постоянная работа. Иногда это были крупные заказы, связанные с неизбежным внесением изменений в процесс испытаний, а иногда мелочи, о которых можно было договориться за несколько минут по телефону, а порой использовать самый верный и быстрый способ – добиться желаемого за стакан или за бутылку спирта, или, как он в таких случаях назывался, за «шило». Без «шила» на испытаниях делать нечего. Недаром однажды, когда из-за нелётной погоды не успели привезти очередную канистру из Ленинграда, наиболее активные участники процесса сочинили песню под названием «Исчезло шило в ЛКБ», и, злобствуя, распевали её у меня под окном.

Однажды поздней ночью в один из выходных дней, когда «Юра» была открыта до трёх ночи, такая песня прозвучала особенно задорно. Морозный воздух, абсолютная тишина кругом, и вдруг такой концерт! В этот вечер компания состояла в основном из старших офицеров, руководителей и членов Государственной Комиссии, которые вынуждены были остаться вместе с нами на новогодние праздники – таков был жёсткий приказ командования, который, я думаю, родился по инициативе нашего ретивого коллеги, Оскара Соломоновича Жуковского. Да мы и в самом деле не могли потерять как минимум неделю, нам бы этого никто не простил. Поэтому предложили своим сотрудникам, кто мог и хотел, пригласить на праздник своих домашних. Не помню точно, но немногие последовали такому совету.

Я свою семью привёз. Дочка была ещё третьеклашкой, поэтому коллектив решил, что я должен остаться с ней в гостинице, а жену отпустить погулять с нашими роскошными кавалерами в роскошном ресторане. Все хорошо знали друг друга, компания была замечательная, и я, не скрою, жалел, что пропущу такой хороший вечер. Уложив дочку, я прилёг с книгой в руках и немедленно заснул. Разбудила лихая песня. Спросонья я бросился к окну и увидел, что хором дирижирует моя жена. А на голове у неё красуется шапка с кокардой, которую ей пожертвовал капитан 1 ранга Григорий Степанович Кубатьян.

Его лысина отражала свет стоявшего рядом фонаря. Я понимал, что для полного удовольствия всех певцов я должен отреагировать адекватно на их выступление. Я воздел руки к небу и погрозил им кулаком. Игра была принята, и толпа радостно бросилась к дверям гостиницы. Я срочно нырнул под одеяло, взял в руки книгу и приготовился к обороне. Рядом с диваном, у меня под рукой стояла пара туристских ботинок, в которых я ходил на работу. Как только распахнулась дверь, я бросил один ботинок, не глядя, через голову – и не промахнулся. Ботинок угодил прямо в лысину Кубатьяна. Второй залп мне провести не удалось, так как вся ватага свалилась прямо на меня. Ботиночно-огневая точка была подавлена превосходящими силами противника!

Моя дочка всю эпопею спокойно проспала в соседней комнате нашего большого номера, но офицеры наперебой рассказывали ей об этом на следующий день за завтраком, и все веселились на равных и от души!

Но к делу. Влево от развилки дорога идёт вдоль моря, где нет никаких пляжей. Здесь море работает. В те годы там базировались боевые надводные корабли сравнительно небольшого водоизмещения – тральщики, сторожевые корабли, а также суда обеспечения. Всё вместе, помнится, это шло под аббревиатурой ОВР – корабли Охраны Водного Района. После обретения независимости Латвия пока не смогла достойно использовать эти площади и достаточно благоустроенные причалы. Думаю, что и в дальнейшем это будет непросто.

На достаточно близком расстоянии от Лиепаи находятся глубоководные порты Рига и Вентспилс, которые принимают большие океанские корабли, там построены мощные технологические комплексы по перевалке насыпных и наливных грузов. Для них тоже наступили непростые времена, когда Россия начала активно строить свои новые порты вокруг Санкт-Петербурга, в Мурманске. Так что до лиепайского порта дело едва ли дойдёт, боюсь, что тот дух запустения, который поразил меня при посещении Лиепаи в 2005 году, ещё не скоро удастся развеять.

Тогда же вдоль моря располагался военный городок, застроенный стандартными советскими пятиэтажками, близость к морю и ухоженность площадок вокруг домов оставляли хорошие воспоминания. Часть городка была построена ещё в начале ХХ века, когда, очевидно, Либава стала базой российского военного флота. Известно, что именно тогда здесь была и первая, основная на Балтике, точка базирования нарождающегося российского подводного флота. (См. книгу В.Г. Реданского «Во льдах и подо льдом», Москва, «Вече», 2004 г.).

Но главной достопримечательностью городка являлся прекрасный православный храм, который как две капли воды похож на Кронштадтский Морской собор.

Ещё пару минут, и наш автобус притормаживает перед КПП, моряк бежит поднимать шлагбаум, и мы гордо, без проверки въезжаем на территорию дивизии. У наших машин постоянный пропуск с надписью «Не проверять», и каждый раз мы чувствуем себя чуть-чуть великими людьми.

Дивизия расположилась вдоль берега искусственной бухты, которую называют «ковш». Она отделена от моря высокой насыпью, пройти в неё лодки могут только в обход, через специально прорытый канал. На другом берегу «ковша» – причалы судоремонтного завода. Это очень удобно для подводников, ведь ширина «ковша» не более 200 метров. Зато для завода это беда: кроме лодок, он может принимать у своих причалов только малотоннажные суда. Попробуй-ка, прокормись в такой ситуации.

Со стороны дивизии вдоль берега «ковша» размещаются 16 причалов, расположенных под углом к берегу, как придорожные стоянки для автомобилей. Наша лодка с тактическим номером Б-103 всегда швартовалась на последнем, 16 причале. Запомнился плакат на большом листе железа, написанный каким-то активным политработником: «Победим звериный империализм!»

Рядом с нашим причалом была устроена маленькая мемориальная площадка, где были установлены памятные доски с именами известных подводников – Героев Советского Союза. Вдоль берега росли старые красивые деревья, образовывавшие тенистую аллею. Параллельно были построены в ряд двухэтажные здания, где размещались штаб дивизии, казармы для матросов и офицеров, мастерские и лаборатории.

В одном из лабораторных корпусов, на втором этаже, на два года разместили и нашу сдаточную бригаду. Эти корпуса, построенные в ХIХ веке из тёмно-вишнёвого кирпича, составляли главное украшение дивизии. Очевидно, они не считались памятниками архитектуры, да и мы недопонимали, насколько они красивы.

Для нас, ленинградцев, эталоном красоты отдельных зданий и целых архитектурных ансамблей был наш удивительный город, его дворцы, особняки, театры. Однако лет через десять, показывая группе итальянских гостей красоты Ленинграда, я был удивлён, что кроме этих признанных творений, украшающих парадную часть города, они с огромным увлечением любовались фабричными зданиями, расположенными по берегам Невы выше по течению. Эти здания тоже были построены из тёмно-вишнёвого кирпича. Увидев моё удивление, гости объяснили мне, что это совершенно особый стиль в архитектуре, условно называемый «фабричной архитектурой». В Европе таких зданий сохранилось очень мало. Они являются памятниками архитектуры и охраняются государством. В последующие годы, бывая во многих европейских странах, я стал с особым вниманием относиться к таким памятникам. Обычно они были заняты современными учреждениями, отелями, просто жилыми помещениями. Но всегда были ухожены и сохраняли свой строгий изначальный экстерьер.

Очевидно, здания в дивизии подплава в Лиепае запомнились нам также и в связи с событиями, которые мы пережили в этом месте, поэтому вспоминали их часто.

Когда я, наконец, проездом оказался в Лиепае через 25 лет, я захотел посетить все места, памятные мне и всем коллегам по работе на испытаниях. Естественно, что кроме центральной части города, пляжа, ресторана, друзья поручили заехать и в нашу лабораторию, в дивизию.

По дороге я нанес короткий визит в дирекцию лиепайского порта, и после обмена любезностями рассказал о желании заехать на бывшую базу подводных лодок, рассказал, как этого ждут мои друзья. Хозяева посоветовали мне не ехать туда, так как, во-первых, это уже частная собственность людей, которые стараются туда никого не пускать, а, во-вторых, потому, что никаких таких домов там давно не осталось, они разобраны на кирпичи, и из них построены разные частные дома.

Это известие явилось последним аккордом в моей поездке в молодость. Из всего, что мы все хранили как память о самых счастливых годах в Лиепае, сохранились только храмы, наша гостиница «Лива», пляж и море.

Всё остальное – разрушено, брошено, выставлено на продажу без надежды найти покупателя.

Гостиница Лива

А ведь здесь был блестящий ресторан "Юра"

Пляж и море

Наш любимый ресторан я нашёл с разбитыми стёклами, грустным сообщением о сдаче в аренду, приклеенным на полуразбитом и просто грязном стекле.

Уютные латышские кафе превратились в галантерейные лавчонки, макдональдсы или в магазины жевательной резинки.

По возвращении в Петербург я собрал друзей, рассказал им об увиденном. Ответ был простой и печальный: «ЛОМАТЬ – НЕ СТРОИТЬ!»

На этом я заканчиваю расстановку декораций, в которых дальше будет разворачиваться действие пьесы про подготовку и проведение объектовых испытаний «Узла».

По прошествии сорока лет заманчиво было написать, как всё у нас было здорово, всё предусмотрено, исполнено. Мы только и делали в Лиепае, что ходили на пляж, в рестораны, пели песни в номерах любимой гостиницы…

Человеческая память отбрасывает все тяготы, неудачи, ошибки и старается оставить всё весёлое, молодое и радостное.

Так и я начал писать сокращённую версию лиепайской эпопеи, в виде статьи разослал её и тем, кто заинтересовался возможностью публикации этого материала, и тем, кто на своём горбу вынес все тяготы этой работы. Один из них, Юрий Михайлович Розанов, написал мне возмущённое письмо:

«Тональность статьи выдержана в таком стиле, что система так классно спроектирована, будто собрали её на стенде, нажали ПУСК – и всё заработало; надели презервативы на разъёмы, вышли в море, отстрелялись и подписали Акт о приёмке. Такой акцент вызывает подозрение ко всей теме!

Приведу лишь два примера из лиепайской эпопеи…»

Понимаю Юрия Михайловича, и эти два примера я не собираюсь прятать от вас, дорогие читатели. Они не потеряются в череде других проблем, неприятностей и неудач, которые свалились нам на голову и с которыми наш коллектив справился!

Итак, в канун нового 1969 года, совершив переход из Кронштадта в Лиепаю, подводная лодка Б-103 отшвартовалась у причала № 16 дивизии подплава. Такой переход сам по себе был задачей нетривиальной. Казалось бы, не ах какой подвиг, и расстояние невелико, и лодка новая. Да ещё и отстоявшая в заводе, где можно было подчистить накопившиеся неприятности. Всё это верно, и даже зимние условия – не проблема для лодки, которая построена для того, чтобы в любом районе мирового океана чувствовать себя, как дома. Главное, что после годичного перерыва в боевой подготовке, после плановой замены значительной части личного состава полагается очень серьёзно готовить команду и сдавать множество задач, команда должна, что называется, притереться.

Конечно, все формальности были выполнены, но риск был больше, чем при обычных условиях выхода на боевую службу. Здесь особенно важно, что офицерская и старшинская часть команды состояла из опытнейших специалистов. Командир лодки, капитан 2 ранга Эрик Викторович Голованов, к этому моменту имел уже большой опыт командирской службы и был одним из лучших подводников-североморцев. Старпом, капитан 3 ранга Владимир Тихонович Булгаков, был настоящим и требовательным хозяином на корабле, полностью подготовленным к занятию командирской должности. Так что переход прошёл без происшествий и, главное, без замечаний.

Состояние системы «Узел» по сравнению с состоянием лодки в лучшем случае можно было признать удовлетворительным. Не прошло и трёх месяцев с момента доставки системы на лодку, как она была смонтирована, подключена к сети питания и на ней начались пусконаладочные работы. Даже для серийной лодки и достаточно отработанной системы этот срок недостаточен. А здесь был всего лишь второй образец системы, в который и в процессе производства и настройки в ЛКБ, и в процессе шеф-монтажных и пуско-наладочных работ вносились сотни изменений по результатам работы стендовой комиссии. Да ещё и у каждого разработчика было много «хвостов», которые комиссия не обнаружила, до которых просто не дошли руки.

А ведь все замечания ещё только отрабатывались на стендовом образце и, с пылу с жару, внедрялись на объекте. Что греха таить, многое было сделано сгоряча, так что пришлось переделывать уже на месте, сначала в Кронштадте, а потом – в Лиепае.

Уместно заметить, что приборы системы «Узел» размещались в четырёх из шести отсеков лодки, в том числе и в обоих концевых. Общее количество разъёмов превышало сотню. Далеко не все ошибки в распайке разъёмов, да и в документации, которая готовилась в большой спешке, можно было выявить и устранить до начала настройки системы. Тем не менее, до конца года система «задышала», и на ней пошли первые задачи. Традиционно, в первую очередь, на системе запускались навигационные задачи, а точнее, задача счисления пути.

При подготовке к переходу лодки в Лиепаю раздавались трезвые голоса, что лучше идти с выключенной системой. Всё равно она не готова. Да и у личного состава хватает забот, о которых написано выше. Если бы такая позиция возобладала, во всех докладах, во всех московских кабинетах наши недоброжелатели стали бы в открытую говорить, что Старос «повёз» на лодке груду металлолома.

В таких неоднозначных ситуациях зачастую окончательное и крайне жёсткое мнение формулировал адмирал Жуковский. Для начала он собирал ведущих разработчиков, в крайне жёсткой форме объяснял нам, «мальчишкам, щенкам, военным преступникам», всю незрелость нашей позиции, обещал всех отдать под военный трибунал. Построив таким образом пораженцев в собственных рядах, он брался за своих бывших подчинённых, офицеров головного института.

В особо ответственных случаях, а на них у него был совершенно удивительный нюх, Оскар Соломонович связывался с Главкомом по флотской закрытой связи, а то и срочно вылетал к нему для доклада, заручался его поддержкой. Ну а уж после всего этого сомневающихся в правоте адмирала просто и быть не могло!

Так всё обстояло и в этот раз. В итоге, на переход в состав команды были включены два наших сотрудника – Евгений Васильевич Биндиченко и Александр Леонидович Трошков. Нашим молодым лейтенантам не удалось встретить в Ленинграде    свой первый взрослый Новый год после окончания военно-морского училища.

Зато была одержана ещё одна, очень маленькая, но так нужная нам победа!

А в Лиепае, в дивизии подплава, на 16 причале, с которым вы уже познакомились десятком страниц ранее, доклад командира лодки о выполнении задания на переход заслушал, как и положено, командир дивизии, в чьё подчинение лодка вошла на всё время до завершения испытаний, и, конечно же, – адмирал Жуковский, который до последних дней жизни не расставался со своей адмиральской формой, привычками и правами. Немедленно была подготовлена шифротелеграмма на имя Главкома за подписью командира лодки, командира дивизии и… адмирала Жуковского!

Мы получили хоть немного времени для того, чтобы закончить отработку замечаний стендовой комиссии, привести в чувство аппаратуру и начать интенсивную отладку задач уже на живой системе, соединённой со всем комплексом корабельной радиоэлектронной аппаратуры и системами ввода данных в оружие.

Вот как вспоминает это непростой период нашей работы Ю.А. Маслеников.

«Хотя лодка пришла в Лиепаю под Новый год, первые три месяца работы на ней велись не очень напряжённо и малыми силами. Причиной тому был огромный объём незавершённых в рамках рабочего проекта работ по отладке программ и подготовке к испытаниям аппаратуры системы, проводимый на стенде».

Кроме того, как бы заранее ни готовились к испытаниям вдали от дома, по прибытии потребовалось немало времени и сил, чтобы в полной мере приступить к основной работе.

Командование дивизии выделило для нас хорошее лабораторное помещение. Но ведь в нём надо было развернуть стендовое оборудование, которое пришло на лодке вместе с системой. Заранее были решены вопросы размещения в гостинице. Но ведь никто не будет держать свободными десятки номеров, пока люди реально не приезжают в командировку. Надо обеспечить транспортировку специалистов из гостиницы в лабораторию и на лодку. Да, в городе действуют рейсовые автобусы, но потребовалось время, чтобы убедить коммерческие службы предприятия в очевидном: без собственного транспорта организовать напряжённую круглосуточную работу на объекте невозможно.

Проблема обеспечения транспортом всегда была острейшей в советское время, существовали жёсткие нормативы на количество и тип транспортных средств. Они выделялись предприятию по специальным фондам. А работа по созданию аппаратуры, систем управления никак не укладывалась в жёсткие рамки отраслевых нормативов. Обеспечить работы по «Узлу» собственным транспортом, который никто не мог отобрать, не дать отправить сотрудников на колхозные работы, прочие, абсолютно привычные и всем контролирующим органам понятные нужды нам удалось только после принятия системы на вооружение. А пока приходилось изыскивать нестандартные пути.

Впервые мы столкнулись с этим, когда шла напряжённая работа по отладке и испытаниям предшественницы «Узла» – бортовой машины УМ-2.

Тогда нас спасало соглашение, которое было подписано с «Интуристом», заинтересованным в более эффективном использовании обширного парка автомобилей высокого класса с оплатой специальными талонами, которые были равноценны живым деньгам, но проходили по какой-то другой статье затрат. Сегодня такую схему можно было бы объяснить молодым людям как вариант «обналички», но в условиях социализма. Талоны выдавались ответственным представителям разработчика, и рано утром, сменяя своих товарищей, отработавших ночную смену, молодые сотрудники с завистью наблюдали, как их коллеги гордо садятся в суперпрестижный, сверкающий чёрной краской автомобиль ЗИМ и едут на заслуженный отдых. Это было свидетельством принадлежности к некоей элитной прослойке людей из бесшабашного молодого коллектива. А главное, это стало предметом постоянных беззлобных шуток. Все понимали, что такая привилегия необходима для успеха общего дела. Кроме того, она была доступна любому инженеру. Для этого нужно было всего-навсего доказать, что ты способен активно включиться в такую работу, способен не только по своему уровню знаний, но и по неким особенностям характера, складу ума и психологическому настрою.

Е.И. Жуков

В.Я. Кузнецов

Наиболее яркими представителями гвардии таких настройщиков машин и вычислительных комплексов были молодые ребята, которые пришли к Старосу одновременно со мной. Это Евгений Иванович Жуков и Владимир Яковлевич Кузнецов.

Тогда их никто так не величал, всё больше – Геша и Володя. Так их звали и большие руководители, озабоченные тем, как у нас идёт настройка очередного комплекса, и их сверстники. Так мы и
до сих пор называем друг друга, пройдя вместе через разные передряги, ни разу не подставив и, тем более, не предав никого. Среди большой группы студентов, пришедших одновременно на работу к Старосу, он немедленно опознал в них этот особый талант, поскольку и сам обладал им в полной мере. Он включил их в маленькую группу, которой руководил Иван Шилин, пришедший со студенческой скамьи всего на год раньше. Начиная с настройки УМ-1, они прошли все аппаратные работы фирмы, выросли в самостоятельных творческих людей, одинаково хорошо чувствующих и технику, которую они создавали и укрощали, заставляя работать в самых невероятных ситуациях, и людей, которых тоже умели выбрать и научить любить и с успехом делать свою работу. Из всего коллектива они отличались именно этими качествами, стали руководителями лабораторий, отделов, отделений, а Геша стал последним Главным инженером КБ, которое было организовано Старосом. Ему же досталась тяжкая доля ликвидировать это предприятие, которому была отдана вся творческая жизнь. И до последнего дня на стене его кабинета висел портрет учителя – Филиппа Георгиевича Староса.

В работах по «Узлу» Евгений Иванович Жуков был заместителем Главного конструктора по вычислительному комплексу. Владимир Яковлевич Кузнецов имел такой же статус по общей системе памяти «Узла».

Э.А. Никитин

Сразу представлю ещё нескольких людей, на чьих плечах лежала ответственность за работы по «Узлу» и кто обеспечил наш успех. За каждым стояли коллективы разработчиков, подлинной гвардии в более чем двухтысячном коллективе старосовского ЛКБ. Ещё одним заместителем – по средствам наглядного отображения информации – был Эдуард Александрович Никитин.

Он руководил отдельной лабораторией, а потом отделом, который создал первый в СССР, а может быть и в мире, микроминиатюрный радиоприёмник, который по размерам не превышал современный слуховой аппарат.

Этот приёмник, называвшийся «Эра», долгое время успешно выпускался серийно, но особенно был популярен как памятный сувенир для высоких гостей, которых принимал Старос, а также членов Политбюро, других руководителей страны и зарубежных гостей высшего государственного и партийного уровня.

Один из первых образцов был подарен Н.С. Хрущёву во время его визита в ЛКБ, о чём я уже рассказывал.

Кроме микроприёмника лаборатория Никитина разработала совершенно необычный по тем временам портативный телевизор размером с книгу. Этот аппарат свободно размещался в портфеле вместе со встроенным в корпус источником питания и зарядным устройством для использования в автономном режиме питания. Телевизор намного опередил время и вызывал большое удивление.

Чтобы вернуться в Лиепаю, где только выстраивалась схема работы сдаточной команды, напомню, что Геша и Володя являлись ещё и создателями незабываемого музыкального ансамбля «КОРАТРОН». А чтобы завершить транспортную тему, скажу, что первые три-четыре месяца именно городской транспорт был единственно доступным способом передвижения. Естественно, бывали и случаи, когда в ночное время расстояние от гостиницы до лодки преодолевалось пешком за какой-нибудь час-полтора.

Ю.А. Маслеников продолжает вспоминать:

«В начале апреля под руководством И.В. Берга часть руководителей и ведущих исполнителей работ, включая Э.А. Никитина, Е.В. Биндиченко и меня, была направлена Ф. Старосом на энергичное «освоение и подготовку лиепайского плацдарма» для проведения швартовных, ходовых и Государственных испытаний…

…Уже с первых дней работы этого десанта стало ясно, что без перенесения на лодочный образец порядка работы на стенде проблемы быстро не решить. На стенде, помимо круглосуточной работы, было и персональное участие в ней руководителей всех задействованных в работе над системой отделов и лабораторий. Часты были случаи, когда начальник лаборатории или отдела после ночной смены шёл не домой, а на оперативное совещание по итогам предыдущего дня и ночи. Поэтому в срочном порядке начала организовываться круглосуточная работа на лодке, стали вызываться в Лиепаю все необходимые руководители и специалисты КБ, приглашаться для оперативного решения возникающих вопросов представители головного института и КБ-проектанта. Завершая работы по стендовому образцу, приезжают в Лиепаю М.П. Гальперин, Е.И. Жуков, В.Я. Кузнецов, В.Е. Панкин и ведущие специалисты их отделов».

В этот момент было жизненно необходимо привлечь всех необходимых специалистов, создать фактически автономную сдаточную базу со своим транспортом, материально-техническим обеспечением практически на безлимитной основе, ввести систему оплаты труда в исключительно сложных условиях, включая надбавки за сверхурочную работу, за работу ниже ватерлинии, за часы, проведённые в море, и особенно – в подводном положении.

Первым делом была решена транспортная проблема. Старос сразу же отправил свою персональную машину в распоряжение сдаточной бригады. Однако этого было недостаточно: нужна была организация круглосуточной доставки людей из гостиницы в дивизию и обратно, а также постоянные разъезды по службам управления Военно-морской базы, судоремонтного завода, да и по многочисленным мелким делам, без которых не может жить большой коллектив. А коллектив на разных этапах работы в Лиепае достигал 120-150 человек, включая членов Госкомиссии, проектантов, проверяющих и других необходимых участников процесса. Совершенно необходимо было «достать» для этих целей автобус с двумя водителями. Решение было найдено неожиданное. В Ленинграде был заключён договор с организацией «Спецавтотранс», которая называлась «спец» потому, что специализировалась… на оказании похоронных услуг. Не пугайтесь, основное назначение этих автобусов определить по внешнему виду было невозможно. Только один раз нам прислали машину, на бортах которой красовалась так называемая «гвардейская» лента. Я быстро отправил её обратно, справедливо испугавшись, что эта лента прославит нас среди местных морских начальников, да и до Москвы такая слава дойдёт очень быстро: нашу сдаточную бригаду стали бы называть похоронной командой.

Был необычным для нас и подбор водителей этих машин, привыкших к хорошим левым заработкам: их услуги всегда были нужны людям, которых постигло горе и которые поэтому готовы были отдать последнюю копейку. Сначала они смотрели свысока на наших специалистов, явно не избалованных деньгами, не умеющих защититься от хамства. Ситуация изменилась довольно быстро. Пару человек отправили домой с «волчьим билетом», а остальные довольно быстро поняли, что им повезло работать с совершенно необычными, талантливыми, одержимыми, весёлыми и доброжелательными людьми. Молва быстро дошла до их ленинградских коллег, и новые водители приезжали с совершенно другим настроением. Все месяцы, что мы проработали вместе с ними в Лиепае, прошли в обстановке абсолютного взаимного уважения и даже дружбы.

Но однажды это привело к неожиданным для нас неприятностям. Обычно вечером, около 11 часов, автобус занимал привычное место возле гостиницы, приготовившись везти на работу ночную смену. Чтобы не мешать другим машинам, это место всегда было немного в стороне, как раз посредине между входами в гостиницу и в ресторан. В это же время из ресторана выходили все его поздние посетители, обычно весёлые многочисленные компании, которым ещё предстояло добраться до дома при не очень развитом местном общественном транспорте. Так вот. Водитель сидит в автобусе в ожидании наших ребят. Вдруг к автобусу подходят два милиционера и интересуются, кого это он, такой-сякой, собирается развозить. А водитель, человек спокойный, глубоко уважающий наших ребят, спокойно отвечает милиционеру, что он возит таких людей, у каждого из которых задница умнее, чем у него, милиционера, голова. Милиционер входит в состояние глубокого раздумья. А в этот момент из гостиницы выбегает группа наших ребят, и автобус спокойно отвозит их на работу. После ночной смены водитель утром садится в самолёт и улетает в Ленинград на
пересменку.

Эта история осталась бы никому не известной, если бы утром, выйдя к автобусу, мы не увидели удивлённого водителя, который прилетел взамен товарища. Он внимательно смотрел на ту часть автобуса, где полагалось быть номерам государственной регистрации. Номера отсутствовали напрочь. Пришлось просить нашего верного товарища контр-адмирала в отставке Василия Николаевича Ерошенко срочно надеть форменную тужурку и все необходимые к ней дополнения и отправиться на этом же автобусе к начальнику городского ГАИ. Тот, естественно, не мог отказать адмиралу, который был весьма популярен в этом морском городе, и к обеду автобус уже приехал в нашу лабораторию. Однако на следующий день, да и ещё пару дней подряд, эта история повторялась до мельчайших подробностей. Только когда наш миролюбивый Василий Николаевич поговорил с милицейским начальством в жёсткой форме, безобразия прекратились.

Через несколько недель, увидев вернувшегося после отдыха водителя, я рассказал, как над нами издевалась милиция. И тут, хлопнув себя по лбу, он с возмущением и в подробностях рассказал мне всю историю. Подавив желание расхохотаться, я нахмурил брови, молча достал из сейфа литровую бутылку спирта и приказал водителю срочно отправиться в ГАИ для мирных переговоров и до победы домой не возвращаться. Поздно вечером он разбудил меня и, еле стоя на ногах, доложил, что ответственное задание он выполнил достойно.

Первый день Староса в Лиепае запомнился мне на всю жизнь. Свою работу он начал с того, что тихо обошёл все рабочие места. Поговорил со всеми – инженерами, программистами, монтажницами, а также с офицерами и, конечно, с командиром лодки. После этого тихонечко ушёл, пообещав вернуться через два часа.

Вернулся Филипп Георгиевич в сопровождении своего водителя, который нёс огромный ворох рулонов бумаги, карандаши, кисточки и прочие аксессуары канцелярского быта. С этим багажом Старос уединился в каморке, которую и делил до конца испытаний с работниками первого отдела. Когда требовалось работать с документами, Старос деликатно уходил в общую комнату. Остальное время работал там с сотрудниками, которых вызывал сам или у которых были какие-либо вопросы. Каждое утро начиналось с оперативки, где отчитывались заместители Главного конструктора – Жуков, Кузнецов, Панкин, Никитин и я.

Но в первый день всё было не так. Старос пригласил в свою каморку заместителей и сказал нам по-отечески: «Ребята, я посмотрел, как вы тут устроились. Больше так не будет никогда. Вы работаете в хлеву, интеллигентный человек не должен так жить и создавать такие условия для своих подчинённых. Я вам купил декоративную бумагу. Украсьте ею корзины для мусора и рабочие места. Наведите порядок. Если не справитесь сами, я готов приехать и помочь». С этими словами он уехал.

Мы были в состоянии шока. Мне до сих пор стыдно вспоминать об этой истории, зато на другой день у нас лаборатория стала чище, светлее и жизнерадостнее.

Мои воспоминания продолжает Ю. Маслеников:

«Приезд Ф. Староса окончательно привел уровень напряжённости работы к необходимому. Проблем было много, и их структурирование, определение путей и порядка решения требовало его инженерного авторитета и административных возможностей. На первый план были выведены задачи обеспечения устойчивой работы ЦВК и отладки программ. И если вторая задача упиралась в лобовое решение по ускорению перемотки модулей из-за отсутствия каких-либо средств предварительной автономной отладки (не ездить же в Ленинград за проверкой каждого изменения), то первая была не столь однозначной.

Лето в Лиепае в 1969 году выдалось на загляденье. Устойчивая жаркая погода на фоне почти европейского по нашим тогдашним меркам быта сравнительно молодого коллектива в 60-80 человек, не отягощённых присутствием семей, стали незабываемым контрастом трёхсменной работе на лодке, вентиляция отсеков в которой производилась, как нам казалось, достаточно редко. Но хуже всего было аппаратуре. Постоянные поиски неисправностей в ЦВК, подстройка режимов работы оперативной и постоянной памяти, поиск замыканий в модулях прошивки постоянной памяти, доводка систем питания и термостатирования – всё это происходило при открытых крышках приборов ЦВК. В условиях высокой температуры и влажности это многократно сокращало время устойчивой работы аппаратуры.

Оперативная память не имела излишних запасов устойчивости работы при изменении окружающей температуры. То и дело от нашего родного 16-го причала торопился кто-нибудь из разработчиков блоков оперативной памяти со специальным ящиком в руках, чтобы на стенде в лаборатории в очередном блоке немного «подвинуть строб».

Самым уязвимым местом были блоки постоянной памяти, где были записаны программы вычислений и управления. В состав этих блоков входили модули, состоявшие из малогабаритных ферритовых колечек с внутренним диаметром всего 2 миллиметра.

С помощью простой иглы, вручную, специально подобранные и обученные монтажницы осуществляли «прошивку» программ тончайшим медным проводом с эмалевой изоляцией. Многие годы эксплуатации такой памяти доказали её высочайшую надёжность. Однако это касалось модулей, в которых информация прошита один раз, в крайнем случае, внесено ограниченное количество исправлений обнаруженных ошибок. Мы же были вынуждены вносить огромное количество изменений в процессе всех этапов испытаний. При этом даже сверхнадёжные монтажницы не могли исключить появление микротрещин в эмалевой изоляции, и как результат – появление коротких замыканий между обмотками. Хорошо ещё, если в результате в программе считывался 0 вместо 1 или наоборот. Такой случай легко диагностировался и исправлялся. Самое страшное, если эти замыкания были «плавающими», то есть проявлялись не как отказы, а как случайные ошибки – самое страшное, что можно придумать. Опасность увеличивалась многократно за счёт того, что температура в отсеках лодки приближалась к 40 градусам при влажности 100 процентов!

Поэтому после ряда попыток найти какой-то компромисс между необходимостью постоянно «копаться» в аппаратуре и несоответствия окружающих условий её штатным требованиям, которые можно было обеспечить лишь при достаточно герметичном ЦВК, Ф. Старос совместно с И. Бергом приняли решение закрыть все крышки и перевести работу ЦВК в штатный климатический режим. Внутри приборов, как и предусматривалось документацией, были установлены кассеты с влагопоглотителем. После длительной работы с открытыми крышками кассеты заменялись на свежие, прошедшие просушку в термостатах при высокой температуре. Это хотя и прибавило хлопот специалистам по ЦВК и термостатированию при поиске и устранении неисправностей, но резко увеличило интервалы времени устойчивой работы аппаратуры. Однако я бы отметил, что ситуация из катастрофической превратилась в просто плохую. Нужно было ещё что-то предпринимать.

Без остановки работ на системе поочерёдно все блоки прошли паспортизацию по количеству сделанных исправлений в каждом модуле, был составлен график их постепенной перемотки и замены. Это тоже помогло. Но было понятно, что эволюционный процесс требует времени, которого у нас было крайне мало. Далее же события получили поистине драматическое развитие.

В борьбу с короткими замыканиями совершенно неожиданно включился главный инженер Берг. Несколько дней он просидел за микроскопом, разглядывая те модули, которые были сняты в связи с крайне неустойчивой работой. Не привлекая ничьего внимания, он подзывал поочерёдно самых опытных разработчиков эти блоков и монтажниц, о чём-то шептался с ними. Делал какие-то измерения. Затем прятал модули во включённый термостат, выдерживал их там и снова что-то измерял.

А потом Иозеф Вениаминович собрал руководителей работ и руководителей военной группы и со свойственным акцентом и совершенно несвойственной ему безапелляционностью проинформировал, что он намерен на сутки приостановить все работы на системе, а всю бригаду в полном составе отправить на пляж, да не просто на ближайший пляж, а в поселок Бернаты. Устроить там пикник с шашлыком. На лодке оставить только специалистов по системе охлаждения (у них было прозвище «водяные»).

«Им поручается установить внутри герметичных корпусов измерители температуры, перекрыть водяную систему отвода тепла. Проверить сохранность теплоизоляции, которой были покрыты внутренние стенки приборов. Оставить включёнными внутренние вентиляторы, которые «перемешивали» воздух в приборах и выравнивали температурное поле. И главное – включить питание для разогрева и держать температуру внутри прибора на уровне, который я вам не намерен сообщать, жалея вашу нервную систему. К полуночи – отключить принудительный разогрев. Включить штатную систему охлаждения, дождаться достижения внутри стабильной температуры, предусмотренной в документации, и включить тестовый режим системы».

Реакция присутствующих была неоднозначной, но Берга это не интересовало. Я знал, что если он что-то придумал и уверен в своей правоте, то переубедить его невозможно. Тем не менее, я категорически возразил против такой варварской меры, но все возражения были оставлены без внимания. Случилось невероятное: Берг не стал втягиваться в спор, он заявил, что это его окончательное решение как Главного инженера, и он берёт всю ответственность на себя.

Мне эта затея представлялась в виде раскалённой духовки, которую хозяева поместили роскошного рождественского гуся, а сами сели пить водку. Про гуся вспомнили, когда сильно запахло дымом, и из духовки вместо птицы достали лишь обуглившиеся косточки. Я был совершенно уверен, что эксперимент закончится катастрофой. Испытания будут отложены на несколько месяцев, что приведёт к страшному скандалу и закрытию работы. Я отказался принять участие в поездке на пикник, заявив, что это пир во время чумы.

Не помню уже, где я провёл эти ужасные сутки, помню только, что пересчитал все имеющиеся в запасе электронные блоки. Узнал по телефону, в каком состоянии в производстве находятся те блоки, которых в Лиепае не оказалось. Дело в том, что к моменту начала ходовых испытаний запасные блоки должны были быть готовы в полном комплекте. Другими словами, я думал о том, как спастись от гибели в случае, если в процессе такого необычного «ремонта» блоки просто обуглятся.

Поздним вечером, сидя в одиночестве в своём номере, я услышал звук нашего подъезжающего автобуса, весёлый смех и шутки ребят. Чувствовалось, что они отлично отдохнули. Мне было не до сна, и ранним утром, не дожидаясь завтрака и автобуса, не помню, каким способом, но я добрался до лодки. Внизу меня встречал загорелый, радостный и гордый своей победой Берг. Ему, видно, тоже не спалось, он приехал раньше. Но не был первым. Наши специалисты уже включили все работающие задачи. И, о чудо, система уже пару часов работала без сбоев!

Берг действительно победил, но я совершенно не чувствовал себя побеждённым. Мы были спасены! Мы получили возможность быстро продвигаться вперёд, мы поверили в нашу систему и были уверены в победе. Машина подготовки к испытаниям завертелась ещё быстрее. Этот маленький эпизод, во многом решивший судьбу испытаний, наглядно объясняет подход Берга к решению технических кроссвордов и отличает его от подхода к решению тех же кроссвордов его товарища и друга Староса.

А Берг приготовил коллективу ещё один подарок. Уже пару недель он вдруг брал машину и куда-то таинственно исчезал. Вскоре до нас дошли слухи, что он что-то ещё придумал, договорился с руководством завода и с большой энергией продвигает какую-то новинку. Злые языки говорили, что Берг решил переделать свой недавно купленный автомобиль, который, надо заметить, уже очень мало походил на новую машину. Казалось, что ещё при выходе с конвейера машина Берга начала обрастать какими-то добавками, переделками, заплатками, а порой даже верёвочками.

В один прекрасный день к причалу подъехал грузовик и автомобильный кран. На причал был выгружен огромный вентилятор и какие-то трубы, рукава, крепления. Оказывается, Берг спроектировал и изготовил на заводе по своим эскизам мощный вентилятор, который обеспечивал подачу свежего воздуха в лодку с запиткой не от корабельной, а от береговой сети. Это позволило подавать свежий воздух практически круглые сутки. В жаркое лето 1969-го такой подарок для всех участников испытаний был просто бесценным. И какая разница, что эта огромная и неуклюжая конструкция немедленно получила кличку «слон» – ведь это из его хобота в лодку поступал свежий морской воздух. И опять Берг радовался, как ребёнок. Ведь он был не просто необычный инженер, он был неистовый изобретатель!

А закончить эту историю я хочу неожиданным для себя открытием, сделанным сейчас, через тридцать пять лет после лиепайской эпопеи. Берг не был постоянным её участником, он появлялся там налётами, не вёл никакой повседневной тяжёлой организаторской и технической работы. Однако во всех воспоминаниях немногих оставшихся в строю участников событий Берг – обязательное действующее лицо просто как яркий, необычный, а, порой и эксцентричный человек, и уж обязательно как создатель знаменитого «слона» во время жаркого лета 1969-го!

Единственной фотографией, которая демонстрирует участников этих событий, является снимок на пляже в Бернатах, где можно увидеть всех наших коллег – весёлых, жизнерадостных, отключившихся от тяжёлой нервной работы. А во главе команды – Иозеф Берг и его верный пёс Мезон, которого тоже помнят все участники лиепайской эпопеи. Когда же я начинаю вспоминать, что это был самый страшный и опасный день, мои друзья смеются, говоря, что это ерунда, ведь всё получилось просто здорово.

Вот и попробуй определить, какое событие в нашей жизни является самым важным.

С этого момента началась не менее сложная и нервная работа по подготовке системы к швартовным и далее – к ходовым Государственным испытаниям. К этому времени все задачи были доведены до того состояния, в котором они проходили стендовые испытания.

Практически полностью были введены и все доработки, которые предписывались стендовой комиссией.

Система была жёстко переведена в режим круглосуточной непрерывной работы, в течение которой велась тщательная проверка совместной работы всего комплекса задач. В условиях стенда такие проверки проводились недостаточно.

Поэтому на лодке стали «отлавливаться» некоторые неучтённые ситуации, которые приходилось исправлять. Широкие возможности для этого давал реализованный в системе режим боевых тренировок, который позволял имитировать собственное движение лодки, движение целей. Выполнение манёвра лодки, поступление данных о целях, выработку по этим данным элементов движения целей – курса, скорости и дистанции до цели, и выработка данных для ввода в торпедное оружие.

Проявился и ещё один «человеческий фактор». Во время стендовых испытаний проверку задач проводили те же офицеры, что и на стенде. Но тогда они были слишком зависимы от других работ, которые должны были вести у себя на службе, да и домой иногда хотелось приехать не очень поздно: у всех семьи, проблемы, усталые жёны, которым не грех помочь с детьми, постоять в очередях за продуктами. А здесь идеальная ситуация: запланировать себе целиком ночную смену, выйти вдвоём. Один – офицер, опытнейший постановщик задач, прошедший их испытания уже на нескольких лодках других проектов, второй – программист, который способен быстро найти причину и исправить возникшую непонятную ситуацию, которую обнаруживает офицер. Решающим является абсолютное понимание и взаимное уважение друг к другу этих людей. Процесс пол- ностью творческий.

Таких сочетаемых людей прекрасно помнит любой участник эпопеи: Попов-Меламед (или Машкин), Станишевский (или Пашичев)-Масленикова (или Трошков), наконец, самая плодовитая по части переделок на этом этапе пара «торпедистов» – Лоскутов-Лабецкий.

…На лодке тишина, команда спит в казарме, на борту только вахта. Обязательный участник таких бдений – представитель комплексного подразделения, или – «обеспечивающий», который не до тонкостей, но вполне прилично и с каждым днём всё лучше знает всю систему, все её капризы и тонкости. Его задача считается выполненной наилучшим образом, если он… спокойно проспал в потайном уголке, в шхере. Это значит, что с системой всё в порядке.

Вот как описывает такую ночь один из наших «системщиков» Юрий Михайлович Розанов:

«Случай на борту.

Ночная смена. Я обеспечиваю работу программиста Олега Меламеда. Всё работает, душно. Через какое-то время я «зашхерился» и задремал. У Олега что-то не получалось, похоже, плотно сел. Поздно ночью, только пришёл настоящий сон, кто-то трясёт меня. Просыпаюсь. Вижу, Олег в шоковом состоянии: говорит, только стал нащупывать «заморочку», как вылетело УНО (устройство наглядного отображения).

Успокойся, говорю, иди, показывай. Он смотрит на чёрный экран, я выползаю из своей шхеры и медленно подхожу. На экране появляется информация (я даже не прикасался!). Мысленно посылаю его и возвращаюсь досматривать сон. Через пару часов всё повторяется!

Назревает «напряжёнка», он требует, чтобы я находился при нём всё время и не отлучался. Всё правильно, я же обеспечивающий. Стою, смотрю. И всё ясно. Олег, сам того не замечая, локтем задевает торчащую ручку яркости на УНО. Ему даже в голову это не пришло – совсем другие заботы у программиста, да ещё ночью. Указал ему на причину и пошёл досыпать уже до конца»…

Кроме того, на стенде все внешние тракты проверялись с использованием имитаторов внешней аппаратуры, которые были разработаны нами достаточно тщательно. Но всё же выявлялись подробности, неучтённые в имитаторах, когда начали работать с реальной аппаратурой – навигационным оборудованием, радиолокационной и гидро-акустическими станциями, вводом данных в торпеды.

Ведь даже хороший имитатор хуже самой плохой, но настоящей, живой аппаратуры. При этом мы понимали, что самые неприятные сюрпризы нас ждут, когда мы выйдем в море, когда в систему будут поступать не просто данные с неподвижных шкал приборов, а реальная информация от навигационной аппаратуры с неизбежными погрешностями гирокомпаса, не говоря уже о некачественной настройке этого оборудования…

Приведу только один пример. Система уже достаточно отработана, начинаются реальные выходы в полигон, то есть работа по реальным целям, пока без производства торпедного залпа. Это ещё не зачётные выходы, но что-то очень близкое к концу вообще всех испытаний. Лодку в течение нескольких часов проводят через десятки километров ледовых полей. Выделен специальный полигон.

В качестве целей задействованы два сторожевых корабля. Царит большое напряжение. Командир точно знает параметры движения целей. Необходимо по реальной информации, поступающей от гидроакустических станций в процессе специального манёвра лодки, произвести необходимые вычисления и получить в итоге данные для выполнения торпедной стрельбы. Объявлена боевая тревога.

Торпедная атака. Выполняется необходимое маневрирование лодки. Команда: «пли!» – делается так называемый выстрел пузырём, вместо торпеды вырывается большая порция воздуха. Фиксируются данные, которые введены в торпедный аппарат, и в реальной обстановке по этим данным торпеда реально должна пройти под целью. Эпизод завершается. Становится очевидным, что данные получены неправильные, мы «промазали».

Вот как участники испытаний вспоминают эти напряжённые дни.

Командир: «Испытания начались не совсем удачно…»

Ю.М. Розанов: «Первые же стрельбы – мимо! Кто виноват?»

Мы «катим» на РЛС, те на нас. Всё проверили. Второй выход – опять мимо! Грозит большая беда! Требуются однозначные доказательства невиновности. Меня отправляют в Питер достать фоторегистрирующие устройства и срочно сварганить пульт управления. Уже на следующей неделе всё это стояло на лодке. Шкалы 119-х приборов регистрировались на плёнку на момент пуска торпеды. Петродворцовские ребята (кажется, Петя Кротов с Юрой Поповым) после расшифровки плёнок определили, что виноваты МЫ. Легко вышли на УВВ, а конкретно – на усилители 76-го прибора. Доложили Старосу. Ему как раз Мария Андреевна (царство ей небесное!) готовила чай.

Как сейчас вижу эту картину. Лаборатория набита народом, но никого причастного к разработке этого прибора нет, все в Питере.

Мария Андреевна и все её сотрудники, отвечающие за надёжность, здесь присутствуют. Старос просит Машу вызвать из Питера кого надо и, чтобы не терять времени, выделить пару человек для срочного поиска неисправности. Мария Андреевна, не моргнув глазом, называет Галю Прокофьеву и меня, как бы от комплексного отдела.

Старос приглашает Галю и меня к себе в кабинет (в выгородку). Галя заходит в кабинет белее мела и с дрожью в голосе сообщает ему, что она никогда не работала с аналоговой техникой и отказывается от такой работы. Старос сжалился над ней и отпустил. Остался я один. Не буду же я говорить, что и я никакого участия в разработке этого прибора не принимал. Так как я находился в стадии изучения уже разработанной техники, в том числе и 76-го прибора, то имел представление о схемотехнике, заложенной в него. Там был заложен двухкаскадный усилитель, который, я знал точно, нашими ребятами не разрабатывался, а был «заимствован» у соседей Володей Рыжковым. Старос предположил, что именно этот усилитель неправильно спроектирован и предложил мне его пересчитать. Сам же решил считать каким-то своим методом, а потом сверить результаты. Считали, немножко спорили, в конечном счёте, пришли к общему выводу, что усилитель нормальный. Нам сообщили, что хозяин прибора Городецкий вылетает, и все успокоились.
Городецкий потом рассказывал (привожу без купюр):

«Сижу в самолёте и думаю: усилители тянутые, много раз проверены и вдруг – на тебе. Наверняка кто-то сунулся, куда не следует. Кто? Начальство – Маша – надёжность – желание навести порядок? Так и вышло. ОТК приказали монтажницам причесать монтаж, сделали это, как бы мимоходом, и забыли. Сделали всё без головы и огребли полундру! Приехал, разрезал ножом косы, и всё ОК!»

Командир вспоминает работу по данным гидроакустических станций, это самый тонкий момент. Розанов рассказывает историю работы с радиолокацией. Там всё гораздо проще. Думаете, кто-то из них забыл, перепутал? Да нет, просто было и то, и другое. Да и много ещё всяких сложных, а порой очень сложных, препятствий вырастали перед нами. Но мы ведь были непугаными разработчиками, мы были молоды и азартны, мы были обречены победить.

Много чего ещё случалось у нас и дальше. Однажды, перед выходом на неделю в полигон, когда уже все заняли свои места в лодке и командир на мостике дал команду убрать трап и принять швартовы, Альберт Лоскутов, один из авторов системы, капитан 2 ранга, зам.председателя комиссии, вдруг теряет сознание, падает. Мы срочно поднимаем его наверх, загружаем его белого, как полотно, в нашу «Волгу» и срочно везём в госпиталь. Оказалось, у Альберта – прободение язвы. Если бы мы ушли в полигон, то ведь могли и потерять Альберта, он человек крепкий, постарался бы вытерпеть боль, глушил бы себя обезболивающим до последней возможности. Разве такое учтёшь в программе испытаний?..

А вот на очередном выходе для отработки тактики использования системы в режиме торпедной стрельбы произошёл смешной, но поучительный случай.

Такие выходы были крайне необходимы и важны для нас. Ведь в процессе зачётных стрельб проверяется не только сама система, но и чёткие профессиональные действия всего экипажа лодки, и особенно опыт и интуиция командира. Ведь если даже все будут уверены, что в системе всё в полном порядке, а торпедный залп – апогей сложной манипуляции под названием «торпедная атака» – заканчивается неудачей, то поди докажи, что сама система хорошая, это просто командир действовал неграмотно. Доказать такое практически невозможно, а если докажешь, то как дальше будешь проводить испытания? По большому счёту, это тоже является виной ответственного сдатчика: значит он не сумел добиться специальных учебных выходов, не обеспечил условий для полноценной боевой подготовки, в итоге: и разработчик, и система – просто дрянь, и отмыться от этого очень трудно.

К счастью, с командиром нам здорово повезло! Я уже говорил, что он был одним из опытнейших командиров лодок на самом сильном флоте – Северном. Но ещё, фанатик своего дела, он и для тренировок использовал любую возможность. Хорошие возможности ему давала система, например, режим боевых тренировок. Я думаю, что и сейчас Эрик Викторович не отказался бы выйти в море и провести полноценную учебную торпедную атаку. Торпедная атака длится десятки минут, она включает сложные манёвры лодки, требует абсолютной слаженности всей команды. Напряжение увеличивается по нарастающей. А когда даётся команда: «Аппараты, товсь!» – кажется, что это не лодка, а страшный подводный хищник, который приготовился расправиться со своей жертвой.

Так всё было и в этот раз. На лодке спокойная обстановка, ходовая вахта чётко и почти незаметно делает своё дело. Командир – около пульта командира. Лодка идёт в подводном положении. Поступают доклады от акустиков: «Горизонт чист». Только командир, штурман да несколько членов комиссии знают, что лодка с минуты на минуту войдёт в полигон, где уже находятся два корабля, выделенные специально для обеспечения отработки лодкой своих действий при торпедной атаке. Эти корабли будут исполнять собственные манёвры, о которых командир ничего не знает. Командиры кораблейелей тоже ничего не знают о местоположении и схеме маневрирования лодки. Сам факт, что их направили в полигон для обеспечения сдачи лодкой какой-то очередной задачи, понятен всем и никого особенно не интересует – это обычная ситуация!

Поступает доклад от вахтенного акустика об обнаружении шума винтов. Следует уточняющий доклад, какая цель: надводная или подводная, одиночная или групповая. Предположительно опознаётся тип корабля. Звучит команда: «Боевая тревога, торпедная атака!» Акустик докладывает об обнаружении второй цели. Начинается самая сложная, творческая часть атаки – боевое маневрирование. Командир меняет курс, скорость лодки. Акустические комплексы постоянно измеряют пеленг на цель. Именно в изменении пеленгов и скрыта информация о параметрах движения цели. Через некоторое время на экране пульта командира появляются отметки целей. Затем – траектория их перемещения по отношению к лодке. И, наконец, расчётные величины для определения данных для торпедного залпа. Ещё совсем немного, и слеует команда: «Аппараты, товсь!» Команда исполняется. Залп может быть произведён в любое время, теперь это зависит только от решения командира. Время как будто замерло…

И вдруг в такой напряжённый момент по громкоговорящей связи раздаётся резкая команда: «Отставить: «товсь», аппараты в исходный!» Я стою у командира за спиной, прижавшись к переборке, чтобы не мешать этому «колдовству», и не понимаю, что случилось. Мне кажется, что всё шло просто замечательно. Спрашиваю: «Командир, в чём дело?» Он мне говорит, что на пульте загорелась красная лампочка, под которой имеется надпись: «Сбой задач». Я готов взорваться от возмущения, но прекрасно понимаю, что здесь хозяин – командир, и его действия никто не может оспаривать.

Я начинаю спокойно убеждать командира, что этот сигнал лампочки является предупредительным, он не несёт никакой тревожной информации, его надо проверить в любое свободное время после выполнения задачи. Я уверен, что командир это прекрасно знает, мы отрабатывали такую ситуацию много раз и на стенде, и на тренировках, и я напоминаю об этом командиру. Он согласен: на тренировках всё хорошо, всё правильно. Но ведь это торпедная атака! Это не шутка, его учили этому с первого курса училища! Я в растерянности: командир требует принять меры по этому ужасному сигналу с красной лампочкой.

Ситуацию разрешает наш дорогой Саша Трошков, отвечающий за штурманские задачи (в дальнейшем он станет опытным сдатчиком всего комплекса задач). Человек с прекрасным чувством юмора и находчивый, как Василий Тёркин, он быстро влетает в штурманскую рубку, отвинчивает зелёный колпачок с лампочки на пульте штурмана, заменяет им красный колпачок на пульте командира и говорит командиру, что всё в порядке и можно снова выходить в торпедную атаку.

И снова раздаётся команда боевой тревоги, снова проводится сложнейшее маневрирование лодки, а в конце концов – «залп!» Всё отлично!

Потом уже, в спокойной обстановке, не на лодке, я пытался убедить командира, что он не прав, я подшучивал над ним, но, в конце концов, понял и признал его правоту. Однако и себе взял на вооружение: если существует для командиров красный сигнал, то ни один из них не продолжит выполнение торпедной атаки.

Во время выходов были происшествия, не связанные ни с готовностью лодки, ни с доработками системы, но крайне неприятные. Некоторые из них могли закончиться трагически. Вот одно из них.

6.6. По собачьему лаю

Времени оставалось крайне мало. Командование ВМФ нервничало из-за задержки испытаний. Все понимали, что мы должны до начала зачётных стрельб вылизать всё: программы, тактику боевого использования лодки, вооружённой БИУС, по многу раз проверить надежность и точность работы не только самого «Узла», но и всей сопрягаемой с ним корабельной аппаратуры…

Один из выходов в полигон продолжался более недели, стояла поздняя осень. Погода не баловала. Не зря существовала поговорка, родившаяся, очевидно, ещё во времена парусного флота: «Не оставляйте греблю на старость, а стрельбы на осень». Казалось бы, всего неделя в море, о чём говорить, когда автономное плавание длится по три месяца! Но это совершенно разные вещи.

Во-первых, лодка переполнена людьми. Кроме команды, на лодке присутствуют представители разработчика, практически по всем частям системы, в том числе, и по всем группам задач. Присутствуют представители морских институтов – головного, торпедного, акустического и навигационного.

Чем ближе к концу испытаний, тем больше офицеров – действующих или вышедших в отставку, но участвующих в общем деле, тем больше представителей из центрального аппарата ВМФ. Это не просто наблюдающие, это серьёзные профессионалы. У них появляются вопросы, на которые надо ответить. Зачастую поспорить. Отстоять свою правоту, но не погрешить против истины и ни с кем не поссориться при этом. А нервы напряжены до предела.

На всю неделю время в полигоне расписано по минутам. Не только потому, что мы срываем сроки: каждый выход стоил бешеных денег, которых, правда, тогда никто не считал, но люди всё равно понимали им цену. Кроме лодки, в полигоне вместе с нами постоянно находились два корабля, выполнявшие роль целей, по которым мы должны были работать. Это были серьёзные боевые корабли со своими собственными планами боевой подготовки, ремонтов, автономного плавания и много чего ещё. А тут надо: сутками выполнять какие-то непонятные манёвры, находиться под постоянным контролем вышестоящего начальства, готовить массу отчётной документации…

На каждом корабле-цели присутствовал один из членов Государственной комиссии. При этом после каждого боевого эпизода возможно уточнение дальнейшей программы работ: что-то не получилось и приходится повторить ещё раз. Что-то, наоборот, прошло с первого захода и можно отказаться от запланированных повторов. На лодке присутствуют все ответственные лица, имеющие право принятия подобных решений. Но ведь всё это надо обсудить, обязательно с участием командира, всплыть, дать радио в базу, получить подтверждение и соответствующие команды кораблям обеспечения, офицерам штаба, отвечающим за полигон, и так далее. В итоге есть всё. Кроме времени для отдыха и сна.

Многие решения приходилось получать не в дивизии и не в штабе военно-морской базы, но в штабе Балтийского флота, а, порой, и в Москве. Вот тут-то понятной становилась и та выдающаяся роль, которую во всей этой работе играли два наших ангела-спасителя. Они же главные ругатели, но зато всегда – главные помощники, наши два адмирала.

Оскару Соломоновичу Жуковскому ничего не стоило ночью разбудить командующего и добиться решения возникшего вопроса. Для него мелких вопросов не существовало, а неразрешимых и быть не могло.

Или представьте ситуацию, когда после недели в полигоне лодка возвращается в базу в конце дня в пятницу: ледовая обстановка тяжелейшая, без ледокола в канал не пройдёшь. Командир выходит на связь, а ему сообщают, что раньше утра в понедельник буксира не будет. Радость от ожидаемого отдыха растворяется, как дым. И вдруг мы видим, что к горбатому мосту через канал подъезжает наша «Волга», из неё выходит адмирал Ерошенко. Увидев лодку, снова садится в машину и уезжает. А уже через 15 минут слышим сигнал радио, что ледокольный буксир получил команду по тревоге выйти нам навстречу для проводки к причалу. Пустячок, но приятно!

Но вернёмся в полигон. Мы ещё не выполнили запланированную работу, и о возврате в базу пока не стоит даже мечтать. Говоря о дефиците времени, необходимо объяснить, в каких бытовых условиях всё происходило.

Лишних людей было так много, что спать приходилось по очереди. Командир и старпом уступали свои каюты старшим по званию, а также офицерам в отставке, этого требовали законы не только флотской этики, но и простых человеческих отношений. Сейчас мне кажется, что командир во время таких выходов и вообще не ложился спать. Ведь при таком количестве «лишних» людей всё может случиться. Надо быть начеку!

Все как-то устраивались, никто не роптал. У меня вообще было шикарное спальное место, на которое никто не претендовал. В носовом отсеке было закреплено несколько временных сетчатых коек.

Они всегда пустовали, потому что отсек был неотапливаемым, и температура там была далеко не тропическая. Но я предпочитал спать не только не раздеваясь, но даже не снимая цигейковой шубы, покрытой непромокаемой тканью, тяжёлых туристских ботинок и зимней шапки, которая позволяла спрятать от холода и нос, и уши.

Корабельные связисты установили прямо над моей койкой динамик общекорабельной трансляции и микрофон, и я даже сквозь дрёму воспринимал адекватно всё, что происходит в отсеках, особенно то, что связано с нашими испытаниями. При необходимости мне требовалось не больше минуты, чтобы оказаться рядом с командиром, около пульта командира.

Итак: масса работы, дефицит времени, дефицит сна, добавьте к этому дефицит движений, связанную с этим потерю аппетита, несмотря на выдаваемые каждый день 100 граммов красного вина и очень приличную пищу. Но всего тяжелее – недостаток кислорода. Практически всё время работа идёт в подводном положении.

Всплытие в основном производится для того, чтобы «бить зарядку», то есть подзаряжать аккумуляторные батареи. В общем-то это обычный режим для дизельных лодок. Но ситуация усугубляется тем, что обычно используемые для снижения уровня углекислого газа и выработки кислорода регенерационные патроны являются объектом повышенной пожароопасности, поэтому при таком количестве людей ими стараются не пользоваться.

Кстати, по этой же причине в подводном положении почти такой же непозволительной роскошью является и обычный гальюн. Так что удовольствий – полный букет. А рассказываю я всё это для того, чтобы были понятны события, которые случились во время одного из таких выходов в полигон.

Позади неделя тяжёлой работы в полигоне. Результаты положительные, все возбуждены и хотят скорее добраться до берега, быстро принять душ, переодеться, поужинать в хорошей компании и выспаться в чистой постели, а потом можно и снова за работу. Это у нас называлось «отдохнуть на славу».

Идём в базу, естественно, в надводном положении. Командир на мостике. Все старшие офицеры тоже там, с удовольствием выкуривают одну сигарету за другой – ведь это тоже радость после недельного воздержания. Идёт весёлая непрерывная травля, мастеров травли хватало и среди офицеров лодки, и среди членов комиссии.

Правила захода в порт Лиепая предусматривали исполнение следующего порядка действий: сначала движение к первому приёмному бую, только дойдя до него, можно ложиться на курс ко второму приёмному бую, и только от него – на вход в канал, ведущий к нашим причалам.

Ответвенность за выполнение этих правил лежит прежде всего на штурмане лодки, ну и, конечно, на командире, который в ответе за всё, что может произойти. А особенно за то, что произойти не может, но вдруг произошло.

Один из членов комиссии, капитан 2 ранга, опытнейший штурман, да ещё и прослуживший не один год в Лиепае, заявляет, что он здесь привык плавать по собачьему лаю, что ни один уважающий себя штурман правило двух буёв в его время не выполнял. И за счёт этого на ужин в ресторан попадал на час раньше. Уж не знаю, какой лукавый попутал нашего командира, но он принял это заманчивое предложение. А травля и курение продолжались. Все обсуждали подробности программы на сегодняшний вечер. Я в это время сидел за командирским пультом. Даже к моему лежбищу в первом отсеке переходить было лень. И вдруг слышу громкий крик Саши Трошкова, который по обыкновению подрёмывал в штурманской рубке, изогнувшись между автопрокладчиком и пультом штурмана: «Командир! Стоп, машины!»

Командир среагировал мгновенно. Дал команду на реверс винтов, чтобы погасить инерцию движения лодки, и только тогда стал разбираться, что произошло. Оказывается, Трошков обнаружил при пробуждении, что на самописце глубиномера линия показывает: под килём лодки глубины-то всего-ничего. Оказалось, что лодка остановилась на месте, не дойдя всего полтора кабельтова, то есть меньше 300 метров, до затонувшего корабля. Другими словами, до столкновения с этими обломками, торчащими из воды, оставалась пара минут! Увидели эти обломки только после остановки лодки. Вахтенный сигнальщик, который обязан был увидеть их первым, не смог этого сделать из-за довольно плотного тумана. Убедившись, что опасность миновала, командир спустился в центральный пост. Первое, что он обнаружил в штурманской рубке, была оборванная лента глубиномера – кто-то постарался спрятать концы в воду. Второе, что выяснил командир: незадолго до захода в порт отказал корабельный радиолокатор. Это значит, что мы действительно шли «по собачьему лаю». Дальше – больше: оказалось, что приёмопередатчик, настроенный на волну береговой службы, также был неисправен. Про ужин в ресторане никто не вспоминал. За нами пришли два буксира, которые и завели лодку в базу.

На берегу нас ждала такая встреча, которая по составу участников не уступала торжественной встрече героев. Единственное отличие заключалось в том, что вместо торжественного приветствия в воздухе висел не только густой туман, но и не менее густой мат. Стали выясняться подробности. За героической операцией нашей лодки по спрямлению маршрута от полигона до ресторана все береговые службы наблюдали с недоумением. Когда опасность стала очевидной, все попытки вызвать нас на связь ни к чему не привели. Многочисленные сигнальные ракеты просто никто не увидел из-за тумана. Туман поглотил также и грохот залпов, которые были сделаны, чтобы привлечь внимание лодки.

Вот такое фантастическое совпадение неприятностей – технических, организационных и просто разгильдяйских – постигло в тот раз и нас. Разбор полётов не заставил себя ждать. Думаю, что не без вмешательства Жуковского удалось избежать крайне жёстких оргвыводов. Самый большой «фитиль» достался командиру штурманской боевой части – неполное служебное соответствие.

Испытание никто не решился задержать. Следующий выход выполнялся по графику…

6.7. Мои кабели

Крайне неприятная история, которая продолжалась почти до конца Госиспытаний «Узла», была связана с кабельными трассами. Виновником этой история был я, и она мне стоила очень больших переживаний, а могла закончиться и тюрьмой.

Дело в том, что при весьма напряжённом графике работ не были заказаны и не были получены фонды на поставку крайне дефицитного корабельного кабеля. То ли это была чья-то ошибка, то ли сроки у нас были слишком жёсткими, сейчас уже неважно. Но вдруг в самый разгар стендовых испытаний раздаётся крик с Кронштадтского завода: «А где кабель?» И тут началось! Посоветовавшись с добрыми людьми, непуганый разработчик М.Гальперин берёт букет роскошных летних цветов (а это было лето 1968-го, то есть до установки аппаратуры оставалось 2-3 месяца), берёт коробку конфет и, конечно, бутылку шампанского и уверенно шагает по солнечной Москве в «Союзглавкабель», где немолодые и опытные тёти должны пожалеть его и обязательно помочь.

И, правда, приняли меня очень сердечно, но нужный кабель выделить не смогли, а предложили вместо корабельного кабеля взять фонды на точно такой же кабель, но шахтный, «который наверняка лучше, ведь его берут ракетчики, а для них мы всё даём только самое лучшее». И на этом я попался. Кабель был заказан, получен, доставлен на завод и проложен по всей лодке. И только перед началом Госиспытаний, когда проводятся обязательные проверки лодки на герметичность всех отсеков, выяснилось, что наш кабель не обеспечивает продольной герметичности, поскольку в ракетных шахтах такое требование к кабелю не предъявляется. Сначала я не поверил в серьёзность случившегося, но мне показали, как можно в первом отсеке взять кабель в рот и подуть в него без особого напряжения, а в шестом отсеке опустить кабель в банку с водой и понаблюдать активное образование пузырьков, а то и просто вытеснение воды из банки.

Дело прошлое, и сейчас уже неважно, почему нам не запретили переход с такими кабелями из Кронштадта в Лиепаю. Думаю, потому что лодка ещё не проверялась на предмет сдачи флоту, может, было какое-то разрешение на переход в надводном положении, не помню – вся эпопея борьбы за герметичность в моей памяти связана с Лиепаей.

Предлагались и серьёзно обосновывались самые экзотические способы герметизации кабельных трасс, а, точнее, – способы минимизации влияния этого неисправимого решения на герметизацию отсеков друг относительно друга. Дело в том, что через кабель, проложенный по всей лодке, никакой перепад давления между соседними отсеками не был опасен, если хотя бы через один из них кабель проходил транзитом. Через оболочку кабеля и сальники в переборке воздух не проходил. Он проходил через пространство между жилами кабеля, как через трубу между теми отсеками, где кабель заканчивался разъёмами, например, между 2 и 6, между 2 и 1, между 3 и 6, 3 и 1 и т.д.

Один из экспериментов, быть может, остался зафиксированным в медстатистике Горздравотдела г. Лиепая как непредсказуемый всплеск рождаемости в городе. Дело в том, что было предложено использовать для герметизации кабелей… презервативы. Очень серьёзные руководители на директорской «Волге», которую, кстати, Старос тоже отправил в Лиепаю на всё время испытаний, объехали все аптеки и даже склады города и скупили весь запас этого товара, который там был. Но жертва оказалась напрасной, и этот эксперимент провалился, как многие другие.

И всё же решение было найдено, хоть и временное, но потребовавшее специальных исследований и узаконенное кораблестроительными службами Заказчика и проектанта лодки. На этот раз были скуплены в спортивных магазинах велосипедные камеры, да ещё в таких количествах, что шутники, а их и в комиссии, и среди личного состава лодки было достаточно, предлагали распределить излишки по списку среди населения, пострадавшего от последствий предыдущего эксперимента. Резиновые камеры, разрезанные на куски, одевались на разъём и кабель, затем тщательно обматывались вокруг кабеля и разъёма резиновой лентой, тоже полученной из разрезанной вдоль камеры. Получался достаточно надежный бандаж, ведь кабельный разъём сам по себе герметичен, при этом уплотнение становилось особенно эффективным, когда возникал реальный перепад давления и бандаж плотно обжимал кабель и разъём с одного конца кабеля, играя роль своеобразного запорного клапана. Но при любой расстыковке кабелей процесс надо было повторять сначала, а процесс сам по себе был весьма трудоёмким.

Как я потом понял, за нашими дерзаниями пристально наблюдали не только наши сотрудники и члены Госкомиссии, но и служба контрразведки. Положение усугубилось тем, что незадолго до этого одна из дизельных лодок во время возвращения с боевой службы чуть не погибла. Слишком старательный заместитель командира по политчасти набрал с собой в автономку огромное количество газет и всяких учебных материалов по партийно-комсомольскому воспитанию личного состава во время автономного плавания, загрузил всё это богатство в трюм, успел получить благодарность от командования за отличную подготовку к походу и – забыл про это «сокровище».

А при возвращении на базу, когда бдительность всегда ослабевает, лодка, находясь в надводном положении, через рубочный люк приняла изрядную порцию забортной воды, что является делом обычным и совсем не опасным, но газеты в трюме успели размокнуть и плотно забить насосы, которым положено такую воду откачивать и снова превращать её в забортную. Дело оказалось нешуточным: проводилась спасательная операция, всё закончилось благополучно, но был Приказ Главкома, неизбежные в таких случаях наказания и обычное ужесточение требований. А тут мы со своими кабелями! Вполне естественным было начальственное повышенное внимание и к тому, как мы опустошали аптеки и спортивные магазины. Но мы об этом не задумывались и где-то потеряли бдительность.

Я уже говорил вам, что все наши эксперименты, к счастью, были полностью «согласованы в установленном порядке». Но их исполнение проходило с трудом, а времени совсем не оставалось. Всё, что можно было испытать у стенки, было уже испытано, оставались испытания в полигоне с реальными целями и зачётными торпедными стрельбами.

И тут меня лукавый попутал. Рассчитав время, необходимое для завершения герметизации всех кабелей, я решил на один день отлучиться в Москву, где у меня был давно заявлен доклад на конференции на какую-то очень умную тему. Всего две ночи в поезде, один день в Москве, прямо с поезда – на причал, и лодка выходит на испытания.

Всё так и получилось. На пирсе меня встретил наш сотрудник, доложил, что всё сделано и испытано, но, как обычно, из полусотни кабелей не загерметизировали два, и это ерунда, ни на что не влияет, закончим, пока лодка будет выходить из гавани и т.д. Мне что-то сразу не понравилось всё это, но время выхода утверждено, и если не выйти вовремя, то надо заново всё согласовывать. Я, очевидно, расслабился на конференции и, короче говоря, согласился, доложил командиру о готовности. Пошли обычные команды: «Все вниз, трап убрать, швартовой команде по местам!» – и вдруг небольшая пауза, и голос командира по громкоговорящей связи: «Отставить, подать трап!»

С момента моего доклада о готовности к испытаниям прошло несколько минут, а по трапу уже спускаются в центральный отсек два офицера Особого отдела и просят меня проехать с ними. Выход был отменён, начались крайне неприятные беседы в Особом отделе. У меня нет никакой обиды на этих офицеров, они делали своё дело, да и выглядел я в этой ситуации весьма неприглядно, так что мне надо было срочно сформулировать свою линию защиты. Развитие событий и их анализ после завершения конфликта, с опытными людьми, за рюмкой водки, показали, что я выбрал наилучший путь защиты – нападение. Я заявил, что совершенно сознательно принял решение оставить два разъёма неразделанными и, соответственно, не проверенными, чтобы сделать это в реальных условиях, прямо в полигоне (а может, уже и после погружения), потому что расчёты показывают, что это не может повлиять на живучесть лодки. Но уходить на глубину без проведения этой проверки я считаю недопустимым и не соглашусь на дальнейшее проведение испытаний. Мой статус ответственного сдатчика давал такое право. Продолжение встречи было с участием всего руководства Госкомиссии, они дали заключение о правильности моего решения, конфликт был исчерпан. Мы вышли в полигон, успешно провели стрельбы, и начали готовить к подписанию Акт Госиспытаний. А к этому моменту у нас было готово окончательное техническое решение по полной герметизации кабельных трасс, оно было под- держано проектантом лодки, и в Акте Госкомиссии было предписано реализовать его после завершения испытаний на этапе передачи лодки флоту, что и было реализовано в установленные сроки. Вот вам и «тёти как тёти»!

Но не всё было так мрачно: все понимали, что мы преодолеваем естественные трудности, без которых дела серьёзного не сделаешь. Мы понимали, что мы уже не те непуганые разработчики, какими были пару лет назад. Мы чувствовали крепкую поддержку Флота, и не только московских начальников, но и своих заказчиков, соратников и друзей из Петродворца…

В Лиепаю частенько наведывались высокие командиры со многими крупными звёздами на эполетах. Они же были и уважаемыми морскими специалистами, учёными и опытнейшими командирами. Расскажу об одном из них.

Флаг-штурман ВМФ

Хорошо помню визит на лодку Флагманского штурмана ВМФ адмирала Амелько Николая Николаевича. Точно помню, что его приезд не был связан с решением каких-то наших проблем и не был организован адмиралом Жуковским. Просто он много слышал об «Узле» и нашей команде, тем более что мы работали с флотскими штурманами, с Институтом навигации ещё до начала работ по «Узлу».

Ведь не совсем случайно нам удалось провести свои первые корабельные испытания на тральщике, который был на многие годы закреплён именно за штурманами флота для отработки новых систем.

Короче, был человек на Балтике по своим адмиральским делам, выкроил несколько часов да и решил на месте познакомиться с тем, о чём много слышал. Просто взял да и заехал по дороге. Лето 1969 года в разгаре, на лодке было работать крайне тяжело, Берговский «слон» ещё не был установлен. Время обеденное. На лодке только дежурная вахта, да и та подрёмывает. Несколько разработчиков вылизывают какую-то очередную бяку. Офицеров на лодке нет. Я оказался там тоже случайно. Вдруг раздаётся резкий звонок лодочного телефона. Вахтенный берёт трубку. И… начинает с этой трубкой метаться по центральному посту в радиусе длины телефонного кабеля. Мне пришлось его слегка привести в чувство. Он, запинаясь, сказал, что через проходную проехал прямо на наш причал полный адмирал, велел никого не тревожить. И командира на лодку не вызывать, а вызвать только штурмана. Вообще-то так делать не положено, но адмиралу, наверное, можно.

Я посоветовал вахтенному предупредить командира, а сам быстренько поднялся на пирс. В тот же момент подъехала машина с адмиралом, а вдалеке уже был виден летящий со всех ног штурман лодки Горшков Александр Сергеевич. Был он молодой старлей, очень неглупый, а, по мнению Саши Трошкова, очень даже грамотный штурман. Такая оценка Сани, обладающего собственным большим штурманским опытом, выпускника высшей мореходки, а к этому времени уже и неплохого знатока всех навигационных задач «Узла», дорогого стоила.

Вдали уже появилась мощная и крайне динамичная фигура и командира лодки – вахта сработала исправно. Получилось, что я первым встретил адмирала. Представился, всё получилось нормально. Никакой неловкости не было, я начал рассказывать про испытания, про систему, а тут уже подлетели практически одновременно и штурман, и командир. Я думаю, что такой манёвр у них получился неслучайно: штурман слегка замедлил свой бег, а командир летел во всю прыть. Так что мне и надо было продержаться всего минуту-другую. Командир подбежал, встал по стойке «смирно», доложил, как положено, затем и штурман не ударил в грязь лицом.

Адмирал предложил командиру и мне побыть на причале, подышать свежим воздухом, и сказал, что он как штурман со штурманом хочет вдвоём поработать на системе. Гуляли мы с командиром не менее часа, благо тоже было о чём поговорить. На пирс адмирал вышел довольный, похвалил штурмана, командира, мне пожелал успехов и уехал.

Самой неожиданной была реакция на визит нашего Горшкова. Обычно он, да и большинство молодых офицеров, относились свысока к профессиональным знаниям проверяющих их флагманских специалистов любого уровня – от бригады до Главкомата ВМФ. А здесь наш лихой штурман, почти в трансе, долго бормотал одно и то же: «Вот это штурман. Ну и штурман. Как всё сечёт. Как он меня погонял классно, как он меня измотал, вот это да, вот это штурман!» Этим штурманом был адмирал Амелько Николай Николаевич. Мне запомнилось, что его за глаза всегда называли Флагманским штурманом ВМФ, и хотя такой должности, кажется, и не было, такими словами люди выражали высочайшую оценку его профессиональных знаний и опыта.

В конце августа произошло два символических события. На системе, срывая все сроки, стали готовиться к швартовным испытаниям, а чиновники МСП, почувствовав реальность появления конкурента с заметно превосходящими все имевшиеся прототипы аппаратными характеристиками, начали пытаться «топить» систему.

Давление шло по двум направлениям: невыполнение сроков и недостаточные (якобы) технические характеристики по быстродействию и надёжности. С первым Ф. Старосу бороться было сложно – срыв сроков был большой в абсолютном исчислении, хотя и достаточно типовой для подобного рода систем. «Туча» и «Аккорд» шли не лучше, но это были родные дети МСП. А вот со второй претензией противникам Ф. Староса не повезло.

Надо сказать, что технических новинок в БИУС «Узел» было предостаточно. Специалисты ЛКБ, не отягощённые предыдущим опытом разработок подобного рода, воспитываемые замечательными инженерами Ф. Старосом и И. Бергом, в созданной ими очень благоприятной научной и технической среде реализовали в системе много оригинальных для того времени и очень эффективных технических решений. Два из них имеют прямое отношение к вопросу быстродействия системы.

Действительно, оценка быстродействия ЦВК по критерию «время выполнения короткой операции» не давала цифр, превышающих аналогичные в БИУС «Туча» и «Аккорд». Но в «Узле» были два блока, принципы реализации которых обеспечивали распараллеливание процессов обработки данных в вычислителе с процессами обмена с периферийными устройствами системы. Для середины шестидесятых годов создание встроенных сопроцессоров ввода-вывода было решение, как минимум, редкое. Одним из них было ПДУ – программно-дешифрирующее устройство, обеспечивающее преобразование и выдачу информации об обстановке на электронно-лучевую трубку. Причём этот блок работал по собственному каналу обмена с оперативной памятью, находящейся в то же время в общей памяти системы и используемой программами для предварительной подготовки данных к отображению. В современной терминологии – это графический сопроцессор, работающий с двухпортовой памятью. Второй блок – это БУ ЦСС (блок управления цифровой следящей системой). Он обеспечивал, независимо от центрального процессора, управление синхронно-следящей системой отработки заданного значения угла поворота валиков установки приборов маневрирования торпед по 24 каналам. Фактически это был сопроцессор специализированного обмена информацией.

Когда по указанию Ф. Староса программисты М.А. Алексеевский, Б.И. Баранов, О.Н. Меламед честно пересчитали эти два вида обмена в число выполняемых команд ЦВК, то цифры быстродействия получились шокирующе большими по сравнению с процессорами, разработанными для БИУС в МСП, в которых аналогичные функции решались в основном программно.

Но попытки «притопить» систему продолжались и стали носить характер чисто чиновничьего давления, в том числе, через КБ-проектанта. И здесь нельзя не отметить принципиальную позицию ведущего конструктора по данной системе от КБ-проектанта И.П. Арайса, прошедшего Кронштадт и Лиепаю. Он видел реальные недостатки, динамику их устранения и старался сделать всё, чтобы не дать завалить эту работу.

Другим участником борьбы был флот. Его независимая позиция по данной системе в конечном итоге позволила преодолеть сопротивление МСП и дать возможность довести разработку до успешного результата.

Но, так или иначе, документы для начала швартовных испытаний были подписаны, испытания достаточно успешно прошли и система стала готовиться к ходовым испытаниям. До нового года их завершить не удалось. Кое- что не было готово на самой лодке (в части акустики), по-прежнему в круглосуточном режиме доводились до требуемого и отдельные подсистемы БИУС (система термостатирования, управление вводом данных в торпеды), но в целом система уже была устойчиво живой, хотя и требовавшей устранения некоторых замечаний.

Особенно много их продолжало появляться в части алгоритмов торпедной стрельбы, где ответственный за этот круг задач специалист головного института ВМФ (и одновременно – заместитель Председателя комиссии) А.В. Лоскутов никак не мог, мягко говоря, найти предел совершенствованию. В первом квартале 1970 года техническое состояние лодки, системы и требований к ним пришли в некоторое равновесие, было сделано несколько выходов в море, в том числе, и на полигон для проведения стрельб учебными торпедами по кораблю-цели. Система в этот период уже работала устойчиво, и главной задачей в процессе испытаний стало получение достоверных данных от акустики. Результаты испытаний позволили Государственной комиссии 30 марта 1970 года подписать акт об их успешном завершении. В память об этом событии была изготовлена медаль с гербом нашей любимой Лиепаи и текстом плаката, стоявшего на нашем 16-м причале.

А на следующее утро мы узнали, что одновременно с завершением испытаний, с нашей победой, случилось и ещё одно событие. Наше ЛКБ было лишено самостоятельности и введено в состав большого объединения «Позитрон», не имевшего ничего общего с направлением наших работ…

На переход Лиепая-Полярный ушли самые опытные «подводники» ЛКБ Е.В. Биндиченко и А.Л. Трошков. Встречать их там и получить из первых рук результаты работы системы в первом походе были командированы О.С. Жуковский, О.Д. Глухов, ставший к тому времени начальником комплексного отдела, Е.И. Жуков, В.Я. Кузнецов, Ю.А. Маслеников, Э.А. Никитин, а также представители головного института ВМФ А.В. Лоскутов и В.С. Чернов. Переход прошёл и для лодки, и для системы вполне успешно и подтвердил высокий уровень надежности созданной КБ Ф. Староса аппаратуры.

Э.В. Голованов, А.С. Горшков, В.И. Вайскоп и В.А. Ермаков, получив в относительно спокойной обстановке возможность поработать на системе, дали командованию хороший отзыв об эксплуатационных характеристиках системы в условиях длительной штатной работы.

После перехода стало окончательно возможным подвести итоги работы по созданию опытного образца БИУС «Узел». Основными можно считать следующие:

1. У флота появился ещё один коллектив, способный решать задачи разработки систем класса БИУС на очень высоком техническом уровне и адекватном тактической и алгоритмической постановке задачи программном уровне.

2. КБ-проектанты подводных лодок и флот получили пример создания опытного образца системы класса БИУС «от нуля» за пять лет вместо 7-8, которые тратили приборостроительные предприятия МСП, имевшие, как правило, заделы по данным работам.

3. Использование динамично развивающегося вертикально интегрированного предприятия электронной промышленности, применяющего самые последние свои разработки для создания сложной технической системы, позволило внедрить на флоте решения, на 5-10 лет опередившие их применение в аналогичных системах приборостроительных предприятий МСП.

Мы достойно отметили подписание Акта, а когда утром собрались с силами, то нам вручили телеграмму, в которой сообщалось, что ЛКБ прекращает своё существование как самостоятельная организация и входит в состав Научно- Производственного Объединения (НПО) «Позитрон». Сообщение вызвало у нас шок, особенно тяжело его перенёс Филипп Георгиевич, но мы устояли, потому что понимали, что у нас за спиной есть теперь очень большая победа, значение которой выходит далеко за рамки одной системы, одной лодки, одной команды и одного Главного конструктора. Мы открыли этой работой новую страницу в развитии отечественного аппаратостроения и системотехники – великую эру микроэлектроники. Понимали мы и то, что нас ждёт большая работа и большая борьба, и были готовы идти до конца.

Не понимали мы в тот момент только одного: наш переход в объединение «Позитрон» сыграет решающую роль в окончательном успехе «Узла». Если бы не «Позитрон» и люди, которые его возглавляли, победивший «Узел» постигла бы такая же печальная судьба, как и многие наши предыдущие бесспорные победы, которые наши враги сумели превратить в поражения. Нет, я неправильно написал: не наши враги, а наша судьба.

Теперь же нам предстояло победить свою судьбу, дать системе нормальное будущее, организовать её серийное производство, добиться её установки на перспективные и, главное, реальные проекты лодок. Сделать всё, чтобы наше детище впервые в жизни развивалось не вопреки всему, что происходит в нашей промышленности и у нашего заказчика, а стало частью общегосударственной программы работ, исполнения которой от нас и ото всех других будут жёстко требовать, будут нещадно бить за неудачи, но хотя бы иногда хвалить и даже награждать. Без этого достигнутого осознания своей нужности обществу, стране судьба ни одного самого талантливого инженера не может считаться состоявшейся.

6.8. Политические испытания

Потребовался целый год, чтобы полностью решить судьбу «Узла» – добиться его принятия на вооружение Военно-морского Флота с установкой на конкретные проекты подводных лодок – и запустить процесс серийного производства.

Попробуем проанализировать суть основных процессов, которые в это время происходили в советской промышленности, на примере электронной промышленности и судостроения, а также в ВМФ.

Прежде всего, недавно завершилась эпоха Совнархозов, когда предприятия, находящиеся внутри одной отрасли, были разделены на разработчиков (НИИ и КБ), которые объединялись по отраслевому принципу и подчинялись Министерству через входящие в него Главные управления (ГУ), и серийные заводы, объединённые в Совнархоз, построенный по принципу территориальному. Эта эпоха длилась более 10 лет, помогла, наверное, устранить какие-то противоречия, накопившиеся за предыдущие десятилетия развития советской индустрии, но принесла и много новых, ещё более тяжёлых проблем. Так что, думаю, что расформирование Совнархозов было неизбежно. Но оно тоже проходило непросто, так как за 10 лет успели сложиться новые и довольно прочные связи по кооперации заводов внутри региона, управляемого Совнархозом.

В то же время полностью восстановить систему централизованного управления работой каждого КБ и серийного завода из Москвы уже никто не решался. Поэтому было решено построить территориально-отраслевую систему управления промышленностью, для чего и начали создавать территориальные образования, объединяющие науку и производство – «Научно-Производственные Объединения» (НПО). «Позитрон» и был одним из первых таких объединений. Его создание прошло довольно легко, потому что предыдущее разделение было осуществлено умными и хитрыми людьми, которые сумели реализовать мудрые московские решения, не сломав того, что строилось десятилетиями. Ведь большая часть коллективов, разрезанных на Науку и Производство, работала на одной территории, ходила в общую столовую, а на праздничных демонстрациях после первой же остановки сливалась в общую колонну и делилась уже по принципу: «У кого сегодня закуска, а у кого – выпивка».

«Позитрон» был головным предприятием Главного Управления (ГУ), Министерства да и всей страны по разработке и производству в стране конденсаторов, полностью и даже с большим запасом обеспечивавших все потребности народного хозяйства и обороны. Все заводы, разбросанные по стране, входили в состав того же ГУ напрямую или в составе промышленных объединений.

Примером такого слияния было псковское объединение «Рубин», которое сыграло важнейшую роль в судьбе «Узла», да и почти все заводы этого ГУ участвовали в этой деятельности. Много работая с ними и через руководство ГУ, и напрямую, я убедился, что это была мощная команда единомышленников, способная автономно решать все вопросы разработки и освоения производства новых изделий. Чётко и жёстко работала и вся вертикаль управления этой отраслью электроники. Имелись необходимые мощности и по разработке специального технологического оборудования. Чётко проводилась единая техническая политика, во многом благодаря опыту и, главное, личному авторитету Главного инженера «Позитрона» Е.А. Гайлиша. К сожалению, именно с ним и не сложились отношения у Ф.Г. Староса.

Я не мог объяснить, что послужило причиной передачи нас в состав «Позитрона», т.к. в течение двух предшествующих лет был целиком занят «Узлом» и бывал в родном «Минэлектронпроме» только с проблемами этого заказа. Довольно скоро стало понятно, что руководство ГУ и «Позитрона» считали, что в конденсаторной «подотрасли» имеется серьёзный избыток производственных мощностей, которые надо срочно перепрофилировать, иначе их вообще отнимут и передадут другим управлениям и объединениям. При этом в министерстве был хорошо известен большой творческий потенциал нашего коллектива, который превращался в серийные изделия на заводах других министерств.

Все умные руководители стремились принять участие в программе стремительного развития производства микроэлектронных изделий и аппаратуры на их основе, а ЛКБ имело несомненные успехи в этой области. Все помнили, как успешно был реализован проект серийного освоения управляющей машины УМ1-НХ на «чужом» заводе ЛЭМЗ, принадлежавшем Министерству приборостроения, принесший работникам завода и Министерства Государственную премию.

(Производство этой машины продолжалось 17 лет, она произвела шоковое воздействие на американцев, т.к. на голову превосходила все про- мышленные машины, которые выпускались в мире!)

Любой директор завода готов был рискнуть и включиться в программу по созданию новых производственных мощностей для серийного производства больших интегральных схем и аппаратуры на их основе, прежде всего, микрокалькуляторов. Все знали, что Министр поручил Старосу создать и организовать производство первой отечественной модели микрокалькулятора, многие верили, что именно команда Староса может создать его быстрее, чем другие фирмы сумеют скопировать японскую или американскую модели, и хотели работать с нами.

Чрезвычайную активность проявили Начальник ГУ А.В. Гробов и Главный инженер ГУ Р.Н. Шараевский. С большим желанием включился в эту «игру» и Генеральный директор «Позитрона» А.Н. Голенищев.

Ещё не закончилась процедура полной передачи ЛКБ в «Позитрон», а в ЛКБ был назначен новый зам. директора по производству Игорь Николаевич Гуданис. Человек глубоко пенсионного возраста, он принадлежал к поколению людей, создавших в стране в 40-60-е годы современное производство конденсаторов, его ученики руководили практически всеми заводами в этой подотрасли, да и Главным Управлением тоже. Даже заместитель министра К.И. Мартюшов считал его не только своим учителем, но и спасителем от голодной смерти после того, как его привезли в Новосибирск из блокадного Ленинграда, а в семье Гуданиса не только отмыли, откормили и поставили на ноги, но и отдали единственные в доме целые брюки – об этом я знаю не через третьих лиц, а от самого Константина Ивановича.

В первый же день после назначения, представившись Старосу, Гуданис сообщил, что ему поручено провести полный анализ всех имеющихся законченных или успешно развивающихся проектов и подготовить предложения по внедрению этих разработок в серийное производство на заводах конденсаторостроения. Старос полностью поддержал эту идею, к работе немедленно подключились руководители всех направлений работ в ЛКБ, и очень скоро предложения были разработаны, полностью одобрены Старосом и доложены руководству «Позитрона» и ГУ. Руководители ГУ Гробов и Шараевский готовы были взять на себя серийные поставки полной комплектации системы для ВМФ.

Однако Министр А.И. Шокин имел свою вполне продуманную и твёрдую позицию. Он вполне одобрял усилия предприятий создавать опытные образцы приборов и систем на наиболее совершенной элементной базе, чтобы показать министерствам, потребляющим продукцию электронной промышленности, какие возможности она даёт при правильном, технически грамотном и своевременном её применении. Одновременно он хотел показать руководству страны, что зачастую на «Минэлектронпром» другие министерства стараются необоснованно сваливать свои неудачи и отставание от западных компаний, работающих в тех же областях. А уж серийное производство приборов и систем, уважаемые коллеги, будьте любезны, организовывайте на своих заводах.

Если учесть, что все эти события происходили в эпоху планового регулирования экономики, централизованного распределения материальных и финансовых ресурсов, то другой позиции наш министр занимать просто не мог.

Применительно к «Узлу» это означало, что Шокин готов обеспечить серийные поставки бескорпусных транзисторов, плоских логических модулей, а также ферритовых кубов памяти на многоотверстных ферритовых пластинах, а всё остальное пусть делает Минсудпром, ему Госплан выделяет все необходимые ресурсы. При этом сразу были определены заводы, которые будут поставлять компоненты. Так, производство логических модулей было поручено очень небольшому конденсаторному заводу в Карачаевске, что вызвало у нас большие опасения. Трудности и в самом деле были, но их удалось общими усилиями преодолеть.

Ситуация в значительной степени улучшилась, когда ЛКБ вышло с предложением на той же элементной базе, на которой был построен вычислительный комплекс «Узла», в кратчайшие сроки разработать управляющую машину для широкого применения её в электронной промышленности в составе технологических линий, измерительных систем и для организации управления производством.

С этой идеей вышел В.М. Вальков. Он был в ЛКБ начальником отдела и вместе со своим заместителем Ю.А. Чугуновым вынес на своих плечах эпопею внедрения на заводе ЛЭМЗ в серийное производство первой в мире малогабаритной управляющей машины для народного хозяйства УМ1-НХ и стал Лауреатом Государственной премии прежде всего за достижения в создании управляющих систем для промышленности, в первую очередь, – в своём родном министерстве и на своём предприятии. К тому времени, о котором идёт речь, он уже пользовался очень большим уважением многих руководителей Министерства и А.И. Шокина.

Пока мы сидели на испытаниях, он практически успел создать новую машину, которая получила название «Электроника К-200», использовав полностью готовые блоки, из которых состоял вычислительный комплекс «Узла» и дополнив этот набор блоками, специфическими для систем управления технологическими процессами.

Практически он получил готовое стандартное программное обеспечение. Он сумел также подготовить несколько предложений по первым проектам систем на базе новой машины, используя свой опыт отраслевых работ и личные связи, которые он умел блестяще налаживать. Как только стало известно, что мы переходим в ГУ, целиком ведущее все конденсаторные заводы, Виталий тут же предложил программу создания типовых систем для этих заводов и немедленно получил поддержку.

Всё это серьёзно повлияло на позицию Министра, т.к. он был активнейшим сторонником компьютеризации заводов отрасли. Тут же было подготовлено предложение об организации производства «Электроники К-200» и заодно – ЦВК для ВМФ, построенного на унифицированной базе на уровне модулей и блоков. Такая формулировка очень быстро нашла поддержку и была принята Министром. Эта работа была поручена псковскому конденсаторному объединению «РУБИН», в составе которого было создано Специальное Конструкторское Бюро Вычислительной Техники, куда мы передали несколько высококвалифицированных специалистов из ЛКБ.

С такими результатами уже можно было выходить на переговоры с Минсудпромом.

Надо сказать, что за этим процессом внимательно наблюдали наши заказчики, которые были прекрасно информированы о взаимоотношениях между всеми оборонными министерствами. О положении дел неоднократно докладывалось Главнокомандующему, и по его поручению были начаты переговоры в очень узком кругу руководителей Минсудпрома, которые по своему служебному положению, жизненному опыту и человеческим качествам были способны рассматривать вопрос судьбы «Узла» с государственных позиций, с позиций Военно-морского Флота. Координировал организацию всех закулисных переговоров контр-адмирал Жуковский.

Встречаясь периодически на различных совещаниях с А.И. Шокиным, Главком не упускал случая «посоветоваться» с ним, как лучше решить эту очень важную для страны проблему, а у нас была возможность по результатам их встреч корректировать свою позицию, чтобы повысить вероятность успеха. Не исключено, что под влиянием этих «случайных» бесед Министр поручил постоянно контролировать состояние дел своему заместителю А.А. Розанову, ранее работавшему замминистра в Минсудпроме и курировавшего там всё приборостроение. Лучшей кандидатуры быть просто не могло. Забегая вперёд, скажу, что когда дело дошло уже до оформления достигнутых договорённостей, то только восьмая редакция документа, которая была принята А.А. Розановым, устроила Шокина, и он согласился её подписать. А сколько раз пришлось с проектом документа ходить к Анатолию Александровичу, я не берусь подсчитать, причём всё это было не капризом больших чиновников, а высочайшим профессионализмом участников переговоров.

Что же в это время происходило в Минсудпроме? В инженерном плане самые важные события концентрировались в ЦКБ-18, где вовсю разрабатывался проект новой дизель-электрической ПЛ проекта 641-Б. Сроки работ находились на грани срыва, причём не срыва плана работ ЦКБ, с кем не бывало, а срыва кораблестроительной программы, и с такими документами шутки были делом весьма рискованным. Одной из основных проблем, по которой ещё не было принято никакого решения, была система управления оружием. Никаких предложений от собственных приборостроителей проектантам лодки получить не удавалось, потому что всё, что делалось ими в части БИУС, никак немогло разместиться на этой лодке. Установить же на новую лодку морально устаревшие приборы, носившие название Торпедный Автомат Стрельбы, ни у кого не поднималась рука после того, как успешно прошли испытания на лодке проекта 641, с подобными требованиями к системе. Главный конструктор этого проекта, Юрий Николаевич Кормилицын, даже и слышать не хотел ни о чём, кроме «Узла». А это означало, что крупнейшее ЦКБ, которое несколько лет изучало и испытывало «Узел», требует установки этой и только этой системы. В такой ситуации другим ЦКБ-проектантам абсолютно не имело смысла выступать против «Узла» – разумнее было отсидеться и не делать проектов перевооружения старых ПЛ, а лучше на примере «Узла» заставить своих поставщиков БИУС поторопиться с переходом на более современные решения. И ни один проектант лодок не выступил против нас.

Вот тут-то и стало понятно, почему так бесятся наши конкуренты, ведь победа «Узла» поставила их просто в унизительное положение, а признать своё поражение им гордость не позволяла. Они перешли в психическую атаку, не брезгуя даже рассылкой клеветнических писем в правоохранительные органы.

В такой конфликтной ситуации Министр судостроения Б.Е. Бутома поручает ЦНИИ им. академика Крылова рассмотреть все полученные материалы по системе «Узел»: Акт Государственных испытаний, «Коричневую книгу», заключение проектантов ПЛ, заключения Генерального Заказчика; по материалам изучения подготовить Заключение за одной подписью – Директора института А.И. Вознесенского – и представить на утверждение Министру.

«Коричневой книгой» автор и его коллеги называли большой технический отчёт, составленный представителями конкурирующих с нами компаний, которые были не только допущены, но и приглашены на заключительной стадии Государственных испытаний «Узла» в Лиепаю. Им был обеспечен доступ ко всем материалам испытаний, документам комиссии, к свободному общению с рядовыми разработчиками, которые никогда не опустятся до того, чтобы «втирать очки» своим коллегам, даже если это конкуренты.

Вместе было выпито немало «шила» с бальзамом и без него, гости выражали своё восхищение результатами нашей работы и полное понимание наших проблем – настоящее инженерное братство! А через пару месяцев был выпущен этот пресловутый отчёт в коричневом переплёте. Он был разослан всем организациям, причастным к решению будущей судьбы нашего детища.

Время показало, что принятие нашими заказчиками решения «вызвать огонь на себя» было мудрейшим. Оно высветило все противоречия и позволило вести с ними борьбу в открытую, используя простую и неодолимую силу простых инженерных результатов – протоколов испытаний и дополнительных проверок, на которых было примечание о том, что испытания проводились в присутствии представителей определённых организаций. Поди, поспорь против такого!

Приведу один яркий пример. Один из сильнейших аргументов наших оппонентов проявился ещё в Лиепае: откуда возьмутся микроэлектронные компоненты, на которых построен «Узел»? Ведь они не выпускаются промышленностью или не имеют военной приёмки, а значит и системы нет и не будет. А поэтому и принимать систему Государственная комиссия не имеет права! И это всего за месяц до завершения испытаний. Председатель Государственной комиссии – офицер-подводник, знаток своего дела – не привык вслушиваться в шуршание под коврами московских кабинетов, поэтому растерян и требует немедленных действий.

В Москву вылетает один из наших бойцов, идёт на приём к заместителю Министра Электронной промышленности Константину Ивановичу Мартюшову, первому из руководителей отрасли, которому было доверено направление микроэлектроники. Он именно в этом качестве имел очень высокий авторитет в технических и властных кругах, а ещё и уважение среди огромного числа инженеров.

В итоге 27 февраля 1970 года Мартюшов подписывает ПЕРВЫЙ официальный документ, дававший зелёный свет вопросу о принятии системы и постановке её на серийное производство. А уже через год Константин Иванович будет активно помогать нам в организации производства вычислительных комплексов «Узла» на Псковском заводе радиодеталей.

Этот основополагающий документ чудом сохранился.
Помимо своей производственной значимости, этот документ подтверждает, что элементная база системы «Узел» в начале семидесятых годов являлась полноправным представителем нарождающегося класса микроэлектронных компонент. Так Мартюшовым был заложен первый административный кирпичик в сорокалетнюю судьбу «Узла» – первой военной системы на микроэлектронных компонентах, принятой на вооружение и поставленной на серийное производство.

Логические модули БИУС «Узел»

Переговоры со всеми сторонами и подготовка проекта документа заняла две недели. Процедура подписания проходила крайне необычно.

В назначенное время в приёмную А.И. Вознесенского были приглашены две стороны – разработчик БИУС «Узел» и инициатор «Коричневой книги», чтобы поочерёдно ознакомиться с уже подписанным Вознесенским Проектом Заключения. Разработчика представлял я и О.С. Жуковский.

Обе стороны прибыли в назначенное время. Первыми пригласили наших оппонентов. У нас на душе было неспокойно.

Буквально через несколько минут первые посетители кабинета вышли оттуда быстрым шагом и, крайне возмущённые, не слишком бережно прикрыли за собою тяжёлую дверь.

Настала наша очередь. Нас пригласили сесть, и Андрей Иванович спокойным голосом прочитал короткий документ с рекомендацией принять «Узел» на вооружение ВМФ с первоочередной установкой на вновь строящуюся ПЛ проекта 641-Б. Документ был подписан до прихода заинтересованных сторон.

У меня от радости подкосились ноги, я с трудом вышел из кабинета и очень бережно прикрыл за собой дверь.

Теперь дело было за малым – организовать поставку системы на головную лодку, подготовить совместное Решение по организации кооперации при серийном производстве «Узла» и внедрить его на серийных заводах. А кроме того, ещё и обеспечить Государственные испытания новой ПЛ с установленной на ней системой.

6.9. Наконец-то поработаем!

Пока происходили описанные события, наша команда не теряла времени даром. Мы тесно взаимодействовали с заказчиком и проектантами новой лодки, с командой Кормилицина. Именно сложившееся взаимное доверие и понимание друг друга с полуслова помогло нам в очередной раз выбрать наилучший выход из тяжёлой ситуации.

Мы понимали, что должны твёрдо заявлять: для новой лодки никаких переделок в системе не требуется, просто надо повторить в собственном опытном производстве ещё один образец по документации опытного образца.

Но мы понимали и другое: ТАК ДЕЛАТЬ НЕЛЬЗЯ по многим причинам.

Во-первых, на новой лодке была установлена новая акустическая аппаратура и кое-что ещё, отличное от лодки 641 проекта; было проработано совершенно другое размещение, даже число торпедных аппаратов и их распределение между отсеками изменялось; надо было корректировать систему охлаждения вычислительного комплекса

– не пойдёшь ведь на новый крупносерийный проект с…огородным насосом. Да и в нашем фирменном гимне были слова: «С Игорем Петровичем Араис кое в чём немного разошлись». «Кое в чём» – это как раз о системе охлаждения.

Во-вторых, за время изготовления и всех стадий испытаний опытного образца накопилось очень много замечаний у самого строгого контролёра – у нашей собственной инженерной совести.

Практически по каждому прибору, по каждой задаче у разработчиков были свои «тайные» списки замечаний, которые не были обнаружены ни одной комиссией. Но без их устранения невозможно было создать серьёзный объект, и на долгие годы. А ведь именно такую цель мы поставили перед собой изначально.

Эти чёрные списки мы крайне бурно обсуждали в своём кругу. Если на официальных комиссиях разработчик обычно отбивается от замечаний, то здесь всё было наоборот: разработчики требовали провести доработки или даже переработки в системе. А я отбивался. В конце концов, к общему решению пришли довольно быстро, притом, по большинству вопросов они отстояли свою правоту. А аргумент был простой: Марк, никуда ты не денешься. Не бойся, не подведём, прорвёмся! И ведь прорвались. За год, пока шли политические войны, всё в основном было сделано.

В-третьих, мы должны были сделать вариант конструкторской документации для серийного завода Минсудпрома, учтя многочисленные отраслевые стандарты и полностью отказавшись от «наколенной» технологии. Мы понимали, что ещё раз что-то переделать у нас возможности просто не будет. Но если простое повторение опытного образца можно было произвести за один год, то полный перевыпуск документации потребует ещё одного года напряжённой работы. Это противоречие мы преодолевали на разных заводах по-разному.

На заводе Кулакова мы сразу признали, что переделка документации по требованиям другого ведомства неизбежна и правомерна. Поэтому получайте документацию, делайте по ней ваши умные замечания, а мы уж постараемся их устранить параллельно с подготовкой производства. Да и время не очень поджимало: завод с огромным опытом, впереди ещё три образца нашего производства. По их итогам всё равно будут доработки. На том и порешили.

А.С. Соболев

На Псковском заводе мы сразу по-честному рассказали всё, как есть, а главное – передали во Псков нашего начальника конструкторского отдела Анатолия Степановича Соболева, который знал изделие до тонкостей и вынужден был принять на себя все скандальные вопросы, а было таких немало.

И Главный инженер Главка приезжал на завод, и в Москве порку устраивал. Один раз даже заместитель Министра приезжал разбираться, ругани хватало, но мы знали, на что идём. Да и завод тоже понимал проблему, отношения были деловые, нормальные.

Замечу, что для Соболева это не было ссылкой во Псковскую губернию, как для Александра Пушкина. Это позволило нашему инженеру решить свои домашние проблемы и обеспечить себя жильём, что в Ленинграде сделать было просто нереально. Директор Псковского завода понимал, как важно ему собрать новую команду для новой продукции, и не скупился, привлекая стоящих и необходимых людей.

С тех пор прошло более 35 лет. Уж этого срока достаточно, чтобы все решения, которые тогда принимались нами, совершенно неопытными, но молодыми и азартными людьми, оценить теперь почти с позиций вечности. Решения, которые мы принимали шаг шагом, по мере развития событий, я предлагаю членам клуба «Узел» признать правильными!

Но принять такую резолюцию – дело несложное, ведь и опровергнуть её сейчас практически некому – слишком много участников этих событий уже ушли из жизни. Касается это не только личностей, но и огромных трудовых коллективов. Более того, за это время прекратило своё существование огромное государство, и коснулось это не только партийно-административной системы управления, но и, что до боли обидно, экономики. Не берусь обсуждать все эти события. Скажу только, что электронная промышленность понесла невосполнимый урон. И в полной мере это коснулось основных участников многолетней работы по обеспечению поставок системы «Узел» для программы по строительству дизельных лодок.

Сейчас я упомянул об этих мрачных страницах истории отечественной электроники только в связи с тем, что очень трудно восстановить последовательность событий, о которых идёт речь. И не только потому, что исчезли заводы, объединения, службы хранения архивной документации – всё, без чего крайне сложно искать истину через 35 лет. Есть другая причина.

События эти развивались столь стремительно, что даже представить трудно, как столько серьёзнейших проблем удавалось решить в столь сжатый срок.

Совершенно точно, что Госиспытания «Узла» закончились весной 1970 года. До сентября лодка Б-103 оставалась в Лиепае, на ней устранялись замечания Государственной Комиссии. Лодка вернулась в состав действующих сил ВМФ. Её дальнейшая судьба нас очень интересует, так как параллельно с изготовлением первых лодок нового проекта 641-Б, куда устанавливался модернизированный «Узел», необходимо было накопить, переосмыслить и учесть опыт боевого использования и повседневной эксплуатации опытного образца. Эта задача была выполнена, и мы ещё вернёмся к этой теме. Важно, что эти работы не влияли на весь процесс организации серийного производства и работы по новому проекту лодки.

Решение об организации всего комплекса работ было принято в течение года, и это исключительно короткий срок. За это время, как мы только что рассказали, были сделаны все работы по привязке системы к новой лодке, и срок этот также невелик. Но каково было моё изумление, когда нашлись подтверждения тому, что уже в марте 1971 года был подписан приказ об организации цеха № 20 на Псковском заводе для производства вычислительных комплексов системы «Узел» и управляющих ЭВМ «Электроника К-200». Невероятное дело: через месяц после основополагающего межведомственного документа уже создан цех. А значит, выделены помещения, штатные единицы, словом, началась работа. Это означает, что руководители всех уровней в Министерстве Электронной промышленности были уверены, что работа пойдёт.

Все документы были подготовлены заранее, и как только сигнал был получен, бюрократическая машина сработала моментально. Дело пошло.

Естественно, развернулась работа и в собственном производстве. После более чем двухлетнего перерыва, связанного с проведением испытаний и политическими баталиями, снова был восстановлен жёсткий режим контроля сроков исполнения любого, даже самого мелкого, задания. По этажам снова начали «летать» контрольные карточки. Никакой раскачки не было. «Узел» стал гордостью коллектива, и никто не хотел оказаться виновником хотя бы незначительного невыполнения сроков работы. Но этого года в официальном графике строительства головной лодки просто не было. Времени на раздумья не было тоже.

Однако мы знали, что реальный график строительства новой лодки отличается от официальных сроков, установленных Правительственными Решениями, и отстаёт он на те же самые 12 месяцев. Схожая ситуация встречается часто в практике реализации больших проектов во всём мире, не являлась она чем-то неожиданным и в этом конкретном случае. Только обычно никто первым не признаётся в нарушении установленных сроков работ, все сидят в засаде и ждут, когда кто-то другой вынужден будет признаться, и тогда все графики будут корректироваться, и вся ответственность будет свалена именно на эту жертву.

Мы понимали, что жертвой, очевидно, предстоит стать нам, и сознательно пошли по этому пути. Хочу отдать должное Филиппу Георгиевичу: несмотря на крайне тяжёлую ситуацию с его личной судьбой, он принял такое решение, понимая, что бить будут прежде всего его лично, никакими замами Главного конструктора дело не обойдётся.

Забегая вперёд, скажу, что всё так и получилось. Когда наступил момент исполнения первого срока по формальному графику, за который отвечали именно мы, нас «взяли в оборот».

К этому времени уже разрешился вопрос с поставкой системы для головной лодки. Но беда была в том, что за ней следом со стапеля должны были сходить ещё две лодки, и ни один серийный завод не мог успеть изготовить системы для них.

Здесь будет уместно рассказать, как интересно трансформировались наши отношения с морскими приборостроителями, нашими ярыми противниками.

М.М.Гогичайшвили

Следующим этапом нам предстояли серьёзные разговоры с руководством Главного Управления Судпрома, отвечавшим за приборостроение, прежде всего, с начальником ГУ Михаилом Матвеевичем Гогичайшвили.До этого мы были знакомы только заочно, через этап «политических испытаний». По своему статусу он должен был знать про все интриги, которые плели его подчинённые разработчики БИУС, наши конкуренты. Как он лично оценивал техническую суть драки, не могу сказать, но когда борьба закончилась, он стал нашим сторонником и даже единомышленником.

Наша первая встреча началась с того, что он заявил, что сам подробнейшим образом изучил нашу разработку, она ему очень понравилась, и он намерен в принудительном порядке заставить изучить её всех своих Главных конструкторов, а по ряду наших технических решений даже серьёзно корректировать идущие проекты. Особенно его привлекло наше решение проблемы охлаждения радиоэлектронной аппаратуры в условиях лодки.

Одновременно он указал нам на ряд серьёзных упущений, прежде всего, точки зрения нашей готовности к работе с большим и придирчивым серийным заводом. Мы и сами понимали, что это будет непросто, но весь дух переговоров заставил быстро забыть, что мы пришли чего-то добиваться и с кем-то спорить. Мы быстро начали понимать и уважать друг друга и многому научились у Михаила Матвеевича. Он был настоящим зубром, опытным и крепким.

Суть его предложения была следующая. Он согласился поставить «Узел» на серийное производство на свой любимый завод, находящийся в г. Петровске Саратовской области, который сумеет обеспечить производство системы в таких количествах, что будут подтверждены его коллегами-кораблестроителями и ВМФ. Но чтобы не загубить этот завод за счёт недостаточной готовности системы к условиям крупной серии, он сначала пропустит нас вместе с нашим «Узлом» через завод им. Кулакова, находящийся в Ленинграде.

Да, работа на первом этапе будет очень трудной, но здесь главнее другое: там-то уж вам бока пообломают, поскольку вы будете не первыми, кто прошёл через горнило этого завода. «Выдержите – значит будете настоящими производственниками, а нет – туда вам и дорога!» Сказано было жёстко, но нам это понравилось, и мы согласились с предложением.

Но было ещё одно требование. В связи с очень жёстким графиком строительства лодок нового проекта поставку БИУС для первых трёх лодок мы должны обеспечить сами, серийный завод не успеет провести необходимый объём подготовки производства. И это был ещё один барьер, через который было очень трудно перепрыгнуть. А ведь фактически это требование касалось не только пультов системы и электромеханических приборов, которые предстояло производить серийному заводу Минсудпрома, но и вычислительного комплекса, судьба которого была уже предрешена. Освоить его в такой короткий срок во Пскове, в объединении «РУБИН», тоже казалось невероятным. Да и логические модули, собираемые из бескорпусных транзисторов и микросопротивлений, на выделенном для этого Карачаевском конденсаторном заводе освоить в столь сжатые сроки было невозможно. И Псковский, и Карачаевский заводы всегда занимались производством керамических конденсаторов. Даже учитывая собственную хорошую производственную репутацию, сами работники завода говорили, что технология и навыки их производств больше напоминают кирпичные заводы, чем производство вычислительных комплексов и комплектующих изделий для них, да ещё и с военной приёмкой.

Но это уже – дело семейное, можно было договариваться на уровне руководства ГУ, не обращаясь к Министру или его заместителям, как бы в рамках взаимной помощи новым производствам со стороны разработчика на договорной основе. А взять на себя ответственность за обеспечение поставки систем не только для головной, но и ещё для двух лодок, да ещё и обеспечить изготовление большого количества электромеханических приборов и другого совершенно «немикроэлектронного» оборудования, руководству Электронной промышленности было гораздо сложнее.

Сначала удалось добиться поддержки А.А. Розанова, который лучше многих, как бывший судостроитель, понимал всю безвыходность ситуации и трудное положение, в которое мы поставили Министра. Он согласился поговорить с А.И. Шокиным и несколько раз выходил к Министру, но безрезультатно.

Тогда Розанов посоветовал мне обратиться к Генеральному директору объединения «Позитрон», в который мы недавно вошли. Если он поддержит меня и возьмётся решить вопрос в рамках объединения, то Министр может согласиться. Это был очень тонкий ход, и сейчас, описывая сложившуюся ситуацию, я думаю, что и эта идея сделать инициатором такого решения именно руководство Объединения могла родиться в голове самого Министра, и не потому что он хотел снять с себя ответственность за это решение.

В это время в стране формировалась новая схема управления промышленностью, при которой роль Научно-Производственных Объединений должна была быть серьёзно увеличена, и такая позиция Генерального директора была бы в духе времени. Естественно, усиление роли этого звена в управлении экономикой должно сопровождаться и увеличением ответственности, то есть увеличением проблем, за которые можно и серьёзно наказывать этот уровень руководителей. Вот ещё одна коллизия того времени, и всё это надо было как-то учесть. У нас для этого не хватало ни жизненного опыта, ни политической зрелости, поэтому столь бесценной была поддержка и советы таких людей, как Розанов, Голенищев, Гогичайшвили, Жуковский и многие другие. Их жизненный опыт, опыт людей, создававших индустрию и оборону страны, вынесших на своих плечах работу и развитие промышленности в годы Великой Отечественной войны, просто бесценны, поэтому я и пишу эту историю.

6.10. Последний аккорд

Итак, я договариваюсь о встрече с Алексеем Никифоровичем Голенищевым, Генеральным директором объединения «Позитрон».

К этому времени он уже достаточно разобрался с положением дел в ЛКБ, чувствовалось, что и он, да и всё руководство ГУ, весьма заинтересовались техническими заделами, которые были накоплены нами и в течение длительного времени оставались невостребованными, а точнее, не поддержанными производством. Уже началась совместная работа по подготовке производства во Пскове и Карачаевске, на ленинградском заводе «Мезон», входящим в Объединение, началось освоение новых Кубов памяти. Всё это делалось в очень хорошем темпе, с большим желанием всех участников, сопровождалось реконструкцией цехов, подбором новых и переподготовкой существующих коллективов и отдельных специалистов для ключевых должностей во вновь складывавшейся кооперации практически на всех заводах ГУ, многие из которых я не могу даже упоминать, чтобы не переполнять повествование подробностями.

Скажу только, что кроме тех новых изделий, о которых мы уже говорили, потребовалось также изготовить, а порой ещё и предварительно разработать, большой комплект специального технологического и измерительного оборудования. И все решения принимались и исполнялись с непривычной скоростью, с участием практически всех заводов ГУ. Ход работ контролировался еженедельно на совещаниях, которые Главный инженер ГУ проводил в Москве, а при необходимости и прямо на заводе, где что-то не ладилось.

Конечно, всем разработчикам, конструкторам и технологам ЛКБ тоже приходилось нелегко, но никого не надо было подгонять! А уж зачинщикам приходилось спать в поездах, в самолётах, и еженедельная поездка на ГАЗ-69 за один день, во Псков и обратно, считалась за выходной день, да ещё и с выездом на природу. Все перечисленные события касаются освоения в производстве «Узла», К-200 и других аппаратных разработок. Но одновременно в ЛКБ происходили события, по своей значимости не уступающие, а во многом и превосходящие их.

Была начата разработка первого в Союзе поколения Больших Интегральных Схем и первых микрокалькуляторов на их основе. Эта работа полностью соответствовала профилю деятельности всего Министерства, велась под жёстким контролем Министра, и никто не посмел бы возразить, что мы, мол, не можем что-нибудь делать в этом направлении, потому что заняты «Узлом» или ещё чем-нибудь.

Для любого из нас такое заявление было бы последним в его карьере работника Министерства Электронной промышленности. На всю эту работу был дан всего один год, калькулятор получил название «Электроника 24-71», что означало, что он должен лечь на стол Генсека в день открытия 24- го Съезда Партии в 1971 году, а с такими подарками шутить было нельзя.

Получалось, что в фирме, где работало всего около двух тысяч человек, одновременно велись в бешеном темпе работы по двум направлениям.

Старос в равной мере отвечал и переживал за все эти работы, но команда «Узловцев», достаточно сплочённая и проверенная в боях, старалась сделать всё, чтобы подключать Староса только в случаях крайней необходимости. Он полностью доверял нам, и мы оправдали его доверие.

Всё, что связано с рождением этих новых изделий, достойно того, чтобы быть описанным в отдельной книге. В Америке такая книга опубликована. Её  написал мой коллега Генрих Романович Фирдман, заместитель Староса по микроэлектронике и системам машинного проектирования. Их работа послужила началом нового поколения работ как в области самих интегральных схем, микропроцессоров, запоминающих устройств и схем преобразования и отображения информации, так и систем на их основе, в том числе и систем для Военно-морского Флота…

И вот я в кабинете Генерального директора. Я подробно описал всю ситуацию и политические события последних месяцев и прямо сказал, что только он способен решить судьбу «Узла», которому большой коллектив отдал практически около 10 лет жизни. От его решения зависит, будет новая самая массовая советская подводная лодка вооружена современной системой управления оружием или на неё вынуждены будут устанавливать старые счётно-решающие приборы, разработанные примерно 20 лет назад.

Алексей Никифорович принял решение во время нашей встречи, не откладывая. Тут же было подготовлено и подписано письмо на имя Министра: «Генеральный директор и Партком Объединения поддерживают инициативу Разработчика по освоению системы в кооперации, согласованную с Министерством Обороны и Министерством Судостроения, и берут на себя обязательства по обеспечению выпуска дополнительно к Головному образцу ещё двух систем для второй и третьей лодки проекта 641-Б собственными силами одновременно с освоением серийного производства системы на заводах судостроительной промышленности и заводах Главного Управления в части функциональных модулей и вычислительного комплекса на производственных мощностях, выделенных для выпуска промышленной управляющей машины «Электроника К-200», и ПРОСЯТ подписать подготовленный Военно-морским Флотом Проект Решения по данному вопросу».

Письмо немедленно было отправлено фельдсвязью в Москву, а на другой день оно лежало на столе А.А. Розанова вместе с Проектом Решения. Дождавшись, когда Министр будет в кабинете один, Анатолий Александрович пошёл к нему с письмом и Проектом и через несколько минут вышел с подписанным Решением. Я уже говорил, это был восьмой заход Розанова к Шокину по «узловскому» вопросу. Вышел Розанов от Министра очень гордый и весёлый: для него «Узел» СТАЛ РОДНЫМ ДИТЯТЕЙ!

Вместе с офицером, доставившим проект Решения, мы в тот же день получили подписи Главкома и Министра Судостроения.

Политические испытания закончились. Работа началась, а точнее, – продолжилась в ещё более быстром темпе.

Примечание:

1. В этой главе широко используются выдержки из воспоминаний Ю.А. Масленикова, посвящённых системе «Узел».