Вспоминают родные и близкие

Воспоминания жены
Мой муж, Кондратьев Павел Евсеевич, родился 8 января 1924 года в Москве. Кроме него в семье было еще два млад­ших брата, Борис и Юрий, которых он очень любил. Мать воспитывала троих сыновей одна.

После мобилизации зимой 1942 года Павла отправили в блокадный Ленинград. С 1942 по 1950 год он служил дей­ствительную службу на Балтийском флоте матросом-минером. После войны на море оставалось еще много мин разных типов, так что он продолжал свою опасную работу в минно­испытательной партии МТО КБФ и в мирное время не одну сотню мин разоружил своими руками. В минноиспытательную партию поступали с флотов новые незнакомые образцы немецких мин, где их разбирали и составляли тактико-технические данные по разоружению и подрыву, которые потом рассылали по всем флотам и флотилиям.

Когда знакомые начинали охать, как это опасно и какой он герой, Павел очень смущался и говорил, что это обычная слесарная работа. Он был награжден медалями Ф.И. Уша­кова, «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией». Наградные листы на ордена на него и его сослуживцев по­чему-то посылались только к праздникам и всегда опазды­вали, так что в праздничные указы не попадали. Я это точно знаю, потому что сама их печатала, работая в МТО КБФ по вольному найму.

Я познакомилась со своим будущим мужем весной 1944 года. Он был очень приветливым; улыбчивым юношей с копной вьющихся пепельных волос. Матросская форма шла к его стройной фигуре. У Павла был ясный, открытый взгляд. Создавалось впечатление, что через глаза видна его душа. Так доверчиво и доброжелательно смотрят дети, а ему ведь было уже 20 лет и за плечами два тяжелых военных года и такой опасной работы.

Роман наш с Павлом длился почти 2 года. Виделись мы довольно редко, т.к. после освобождения Таллинна от немцев муж переехал со своей частью туда, а я осталась в Ленинграде. Пожениться мы с ним решили на Новый 1946 год. Как раз в конце декабря 1945 г. Павел с товарищем были командированы в Выборг, там на берегу были обнаружены сорванные штормом мины. На Новый год, (естественно, самовольно) они приехали в Ленинград, где 2-го января мы с Павлом и (как тогда говорили) расписались. И, конечно, нам не хотелось сразу же расставаться, как и его товарищу со своей женой. Тогда в Вы­борг ходил только один поезд поздним вечером. Получилось так: то мы с мужем опоздаем, то товарищ с женой. И никак они не могли уехать!

И вот 6 января ночью к нам в комнату постучал патруль… Моего молодого супруга забрали в комендатуру, где дали за «самоволку» 20 суток ареста! Почти весь медовый месяц… При­чем из них 10 суток «строгача» (одиночка на хлебе и воде). Дело в том, что у них было одно командировочное удостоверение на двоих и находилось оно у товарища. Так Павла вообще посчи­тали чуть ли не дезертиром. А засадить моего мужа постарался наш сосед, пехотный подполковник, который не поленился ночью пойти за патрулем (телефона тогда в квартире еще не было). Ему казалось унизительным соседство с матросом…

Вернулся мой супруг с «губы» (так называли гауптвахту) без своей красивой шевелюры, худой и бледный…

А мечтал юноша Павел, будучи матросом срочной служ­бы, без высшего образования (только десятилетка), не име­ющий кроме военной формы никаких личных вещей, почти ежедневно рискующий своей жизнью — о Париже! Это так наивно звучало в моей комнатушке площадью 6,95 кв. м, в коммуналке на ул. Достоевского, за пустым столом. Сколько же ему пришлось работать и учиться до осуществления этой своей мечты!

С жильем нам вообще не везло. До войны семья Павла имела две комнаты в коммуналке в Москве, но после его мобилизации вторую комнату у них забрали. В надежде на ее возвращение в 1950 г. муж демобилизовался в Москву, где оказался вчетвером с матерью и двумя братьями в 13-ти метровой комнате. В Ленинграде же в моей комнатушке (в войну наша довоенная коммуналка оказалась непригодной для жилья) нас было к тому времени уже трое: из эвакуации вернулась моя мать и в 1946 г. родилась наша дочь.

В Москве комнату вернуть не удалось, Павел вернулся в Ленинград и мы очутились в комнате 6,95 кв.м вчетвером… Причем целый угол занимала круглая печь (парового ото­пления еще не было). На очередь нас, конечно, поставили, но ждать этой очереди терпения не было и мы пытались обменять наш скворечник на большую комнату. При демо­билизации муж получил немного денег за разоружение мин и в 1953 г. нам удалось с доплатой переехать в 13-метровые «хоромы» на Мясной улице. Окна вровень с землей, а в под­вале грунтовая вода. Так мы и жили до получения от моей работы в 1962 г. 2-х комнатной квартиры в «хрущёвке».

Решившись на брак, мы были уверены, что Павла в 1947 г. демобилизуют, т.к. истекал 5-летний срок его действитель­ной службы, но 1924 год рождения продержали до 1950 г.  Таким образом, почти 5 лет наш роман продолжался в письмах и только редкие командировки скрашивали нашу жизнь. Свою любимую дочь Людочку отец смог увидеть только уже 2-х месячной. Когда Павел уходил на катерах на боевое траление надолго, (вдоль всего побережья Балтийского моря и островов) то оставлял своим товарищам письмо, чтобы они отправили мне его в середине срока командировки, дабы я не беспокоилась, что долго нет писем.

После демобилизации Павел с отличием закончил юри­дический факультет ЛГУ, причем первый свой реферат на первом курсе написал «на уровне аспирантского», как было отмечено в рецензии. Состоял он и в научном студенческом обществе. Но всю жизнь посвятил своему — еще с детства! увлечению: шахматам.

Павел шахматы считал видом искусства, а не спорта. Он видел в этой умной игре особую красоту, гармонию.

Муж очень любил людей и особенно детей. Более 30 лет он обучал их игре в шахматы в ДПШ Ленинского района. Он верил в то, что шахматы способны сделать из них по­рядочных людей. Сам Павел был человеком в высшей сте­пени порядочным, деликатным, добрым, интеллигентным и эрудированным. Такие люди во все времена были большой редкостью.

Павел очень любил своих учеников. Когда они вырастали и уходили из ДПШ, не терял с ними связи, разбирал их пар­тии, помогал анализировать отложенные позиции. Общение с ними не ограничивалось только шахматами, он в любой жизненной ситуации оказывал им помощь и поддержку.

Муж очень любил литературу, классическую музыку (особенно оперную), романсы. У Павла был очень хороший музыкальный слух, но, к сожалению, не было голоса и он пел только для меня…

Считается, что иностранными языками надо заниматься с юности. Но юность его прошла на флоте. В школе он изучал французский, который ему очень нравился. Впоследствии он в нем усовершенствовался, да еще самостоятельно изучил (уже после 40 лет) английский, а под 50 — немецкий. Под 60 — взялся за испанский, но времени уже не хватило… Первые три языка он знал так, что без переводчика читал на них лекции за границей и свободно общался с иностранцами. А поездить он успел по тем временам немало: был во Франции, Испании, Югославии, Германии, Бразилии, Замбии и т.д. Перед поездкой он изучал не только шахматные достижения этих стран, но и их историю, политический строй, язык.

Муж был очень увлеченным человеком: турниры, занятия с учениками, теоретические разработки, телевидение, напи­сание статей, — а в последние годы и книг. На семью времени времени совершенно не оставалось. У меня была очень силь­ная соперница — Каисса…

Павел очень любил свою дочь, Людмилу, души не чаял во внуке, Сергее, мечтал заняться с ним языками, рассказать внуку о войне, но у него не было не то что отпусков, даже выходных дней. Чуть ли не до утра, бывало, стучал на пи­шущей машинке или писал от руки. Шахматы никогда не убирались со стола. На мои упреки отвечал, что работает так не за деньги (которых у нас никогда не было), а потому, что ему это очень интересно, это его жизнь.

Павел вечно был в цейтноте, что-то не успевал, куда-то опаздывал… У него было много планов «на пенсию», до ко­торой ему не суждено было дожить.

Так, осталась папка с титульным листом «Острое ору­жие» — учебник шахматной тактики. Эту книгу Павел мечтал написать за 2 года, но успел только введение. Очень хотел написать шахматный учебник для детей. Подумывал после шахматных книг написать мемуары. А ему было о чем вспомнить!

Павел прожил не долгую, но интересную жизнь, писать умел ярко, интересно…

Валентина Ивановна Кондратьева

Слово о брате
Павел — коренной москвич — родился 8 января 1924 г. в Дзержинском районе Москвы, в Институтском переулке. Я моложе Павла на 11 лет и многое помню по рассказам. Дед наш, классный закройщик-перчаточник и бабушка-касте­лянша — были строгих нравов и чрезвычайно набожными людьми. Об отце в семье не вспоминали, зато о матери, Клавдии Александровне, Павел сохранил на всю жизнь са­мые нежные и теплые воспоминания. Она окончила 4 класса начальной школы, состояла на учете на бирже труда, постоянно трудилась поденщицей. В 1929 — 1932 годах мать была депутатом Моссовета от неорганизованного населения. К началу войны Павел успел «на хорошо» закончить 9 классов начальной школы и на лето вместе со сверстниками был отправлен на трудовой фронт, под Вязьму, где их и застала война. Ребята рыли окопы, но буквально через полмесяца оказались в тылу у немцев, прекратили эти занятия и само­стоятельно, с большими трудностями, вернулись в Москву.

В сентябре 1941 года Павел пошел в 10 класс, хотя война шла уже вовсю и немцы все ближе и ближе подходили к городу. Подростки дежурили во время бомбежек, тушили пожары, помогали как могли. Павла, когда он закончил де­сятый класс призвали на фронт. Его направили в Ленинград на базу Балтийского флота учиться в минно-торпедный от­дел. По окончании курсов для продолжения службы, Павла направили в Ленинград в минно-испытательную партию. Там он с другими минерами ставил мины на вражеских фарватерах, плавая на тральщиках; ходил на траление за­минированных фашистами внутренних водных коммуника­ций. При этом их минно-испытательная партия (не более 10 человек) разработала технологию разоружения новых, еще неизвестных минных систем, а немцы умели устраивать ловушки для минеров… Несколько военных, в том числе и матрос Павел Кондратьев, были представлены к прави­тельственным наградам, но как это бывало не раз во время войны, наградные листы затерялись. Матрос Павел прошел не раз всю Балтику: Кронштадт, Таллинн, Ригу, Вентспилс, Лиепаю, Клайпеду. Заходили в Гданьск, Варнемюнде, Ро­сток. Для нас с Юркой (младшим братом) Павел был героем. Его слово — закон. Война закончилась, но служба старшего матроса Кондратьева — нет. Опасная служба минера про­должалась до 1950 г. В последние месяцы войны пришлось осваивать обезвреживание новейших, по тому времени, аку­стических мин. С тех пор у Павла дрожали кончики пальцев — это была плата за годы нервного перенапряжения. Наконец демобилизация, отъезд по месту призыва в Москву. К это­му времени от двух комнат у семьи осталась одна – 13 кв. м. За время войны произошло «уплотнение». Наша семья (Я, мама, брат Юра 1938 года рождения и Павел) оказались все в одной комнатушке. В Ленинграде Павла ждала жена Валентина с дочерью Людмилой Д946г. рождениями вернувшейся из эвакуации матерью — все в комнате 6,95 м2. Жилищная проблема была остра. Павел, демобилизованный в Москву, будучи уже в ту пору кандидатом в мастера, пошел работать и Артель Промкооперации заточником инструмента ради получения жилплощади. Однако из этой затеи ничего не вышло и Павел вернулся в Ленинград к семье. В 1951 г. он поступил в ЛГУ имени А.А. Жданова на юридический факультет и закончил его с отличием. Все годы учебы у него была повышенная стипендия — и это после восьми тяжелей­ших лет службы на флоте минером! К этому надо добавить тяжелейшие жилищные условия: коммуналка, маленький ребенок и крохотная комнатушка на четверых…. Еще учась на первом курсе, Павел написал курсовую работу «Трудовое право Югославии», получившую отличную оценку с помет­кой: «Выполнено на уровне аспиранта».

Павел был прекрасным сыном и старшим братом. Для нас с Юрой он с самого детства был заботливым, любящим, тре­бовательным близким человеком. И в те трудные времена он умудрялся помогать нам с мамой. Вспоминает младший брат, Юрий: «Мы с Борисом в детстве тоже играли в шах­маты и по просьбе Павла записывали свои партии, а потом отсылали их в Ленинград Павлу. Но помню, что когда Борис проигрывал, говорил мне: «Юрка, эта партия — неинтерес­ная, мы ее посылать не будем…»

Тема дипломной работы Павла в Университете была «Трудовое право и законодательство в Югославии». Кое-что я почитал из материалов на эту тему и выступил в диспуте на семинаре, когда уже учился в институте. Преподаватель говорил нам о жестокости трудового законодательства западных стран, и я возразил ему, приведя в пример тот факт, что в Скандинавских странах за две недели до родов мужу предо­ставлялся 2-х недельный оплачиваемый отпуск. Преподаватель немедленно попросил меня прийти к нему на кафедру. Я пришел и рассказал из каких источников получил свои познания, на что преподаватель строго посоветовал: «Знаешь — так молчи!»

После окончания ЛГУ Павлу предложили поступить в аспи­рантуру. На курсе был инвалид первой группы, который учился хуже, но Павел уступил ему свое место. Поскольку юристов было подготовлено много (были и краткосрочные курсы), то он остался без распределения. Это решило его дальнейшую судьбу: Павел пошел преподавать шахматы в ДИШ Ленинского района, где про­работал более 30 лет.

Вторым страстным увлечением Павла были иностранные языки. Французский он изучал в школе, потом в ЛГУ овладел им в совершенстве. Затем окончил курсы английского языка и посту­пил на курсы повышения квалификации педагогов. Окончил их и овладел английским свободно. Немецкий изучал самостоятельно. Жалел, что не изучил эстонский язык во время службы в Таллин­не.

Павел интересовался футболом, хоккеем, неплохо играл в боль­шой теннис, бегал на коньках. Был знатоком и ценителем класси­ческой музыки, человеком незаурядным, интеллигентным, к тому же обладал удивительным даром любви к людям…

Борис Кондратьев, предприниматель.

Рассказывает Юрий
После войны Павел встречался в Москве с двумя свои­ми уцелевшими одноклассниками (остальные погибли…) — с Женькой и Линкой. Женька остался жив потому, что у него было очень плохое зрение и его не призывали, а Линка потому, что нахамил грубияну — лейтенанту и был отправлен в штрафбат, который не участвовал в наступлении. Этот Линка впоследствии стал профессором лингвистом, преподавателем в литературном институ­те им. А.М. Горького. Поскольку Павел активно изучал языки, у них с Линкой было много общих интересов. И вообще это были друзья на всю жизнь.

Павел очень любил своих родных, особенно братьев нас с Борисом. Вспоминается такой случай: в пятиде­сятые годы, когда Павел стал чемпионом Ленинграда, он получил в качестве приза наручные часы «Победа» (есте­ственно, до этого у него, как и у большинства людей часов не было). Эти часы он подарил мне, как младшему. Однако получилось так, что Борису в тот момент они были нуж­ное, ведь он уже работал водителем троллейбуса и я отдал их ему.

Эти часы существуют и по сей день.

Юрий Кондратьев, Кандидат химических наук

Воспоминания дочери
Практически любой человек, серьезно увлекающийся шахматами, так или иначе слышал фамилию отца, осо­бенно в связи с его тренерской работой. Всегда упомина­ние о нем сопровождается особой улыбкой и характери­стиками: «светлый человек», «удивительный человек», «обаятельный человек»… Так было всегда. И все это истинная правда. Отец любил людей. Всех. Это редкое качество делало его неотразимым. Ему невозможно было не доверять. И как повезло тем ребятам, которые в течение 30 лет приходили в шахматный кружок ДПШ Ле­нинского района на улицу Егорова! Я бывала там, правда, редко. Помню мальчишек, зверски обращающихся со сту­льями, но азартно двигающих пластмассовые фигуры и вопль: «Я у него проиграл!» (дети не сразу привыкалки,к правильным формулировкам). Я в детстве тоже, конечно, играла в шахматы, дома с папой.

Самые ранние воспоминания об отце связаны с тем, что ему надо было отдыхать. Утром, по воскресеньям, я гром­ким шепотом будила маму в нашей семиметровой комнате: «Мама, вставай! А он пусть спит! Он рано лег! То есть он поздно лег!». Видно таков был общий настрой в семье. Ба­бушка спала на кухне коммунальной квартиры, поскольку в комнате нас было трое и лечь было просто негде (угол ком­наты занимала круглая печка).

Папа часто в качестве колыбельной пел мне песни военной поры: «Заветный камень», «Эх, дороги», «Раскинулось море широко». Часто пел арий из опер. — Я потом их узнавала, ког­да слушала пластинки: «Любовный напиток», «Страшный двор», «Царская невеста», «Снегурочка». А когда настрое­ние у папы было игривым — он исполнял блатные песни сво­его времени: «Четыре зуба», «Гоп со смыком» и что-то про «малину». В папином исполнении они были очень веселые, хотя и непонятные. А в основном папа был занят…

Когда мы переехали в «большую комнату» в полупод­вале (14м2) рядом с набережной реки Пряжки, папа занялся изучением иностранных языков. Он десятки раз повторял какие-то непонятные звукосочетания (я запомнила «пилю­ле», «илюле», «либилюль»). К этому времени у нас появился проигрыватель «Тайга» и пластинки с записями песен в исполнении Ив Монтана. А еще была «черная тарелка» — радиовещание. Так что музыка дома была. Мне тогда было лет 9. Помню пластинки: тяжелые, толстые, на 78 оборотов. Иногда я бывала на папиной родине — в Москве у бабуш­ки Клавы и двух моих дядь: дяди Бори и дяди Юры. Дяди мои были еще очень юными. Все они жили тогда в узкой и длинной комнатке в Институтском переулке. Квартира была тоже коммунальная, с велосипедом в простыне, висящим в коридоре. Коридор был узкий и длинный. Было принято за­ходить к соседям в гости. У одной соседки был телевизор…

Вce были добры и веселы. На патефоне без конца крутились пластинки с песнями «Старый извозчик», и «Ах, малыш, малыш». На диване происходили веселые «свалки» и «тормо­шения». Дяди любили повозиться. Было особое ощущение Москвы: город казался очень большим и каким-то радост­ным. Надо сказать, что тогдашний Ленинград меня угнетал, видимо, потому, что жили мы в Коломне на Мясной улице, в полуподвале с сырыми стенами. Перед окнами было устрое­но бомбоубежище, потому что все ждали новой войны…

Но я отвлеклась. Папа был по характеру не ленинградец, и москвич. Это я поняла еще в детстве, но сформулировала Гораздо позже. Я по характеру ленинградка… В нашей ком­муналке соседей было 20 человек. Были скандалы, пьянки, интриги вокруг общественного света. Но удивительно: все единогласно считали, что мой папа ангел! А самая задиристая соседка советовала давать моему папе котлет побольше,  а то «0н такой худенький…». Что касается турниров, то пом­ню только, что как-то у нас появилась половинка головки сыра (огромная, с красной корочкой). Это папа отоварил спортивные талоны на обед, а обедал он дома. И мне какое-то время каждое утро вынимали сыр из влажной тряпочки и отрезали ломтик. Такого вкусного сыра я больше никогда не ели,.. В те времена мы любили переодеваться и фотографироваться в причудливом виде: папа в маминой кофте и т.д. У меня остался с довоенных лет фотоаппарат «Фотокор» на треноге. А потом, в закутке у печки, мы проявляли тяжелые стеклянные пластины. Иногда, когда папа занимался, а мама хотела его фотографировать и чтобы он при этом непремен­но улыбался, и обязательно смотрел прямо в объектив — папа сердился…

Когда он бывал в отпуске, они с мамой приезжали на дачу (нам с бабушкой каждое лето снимали дачу). Вот тогда я могла слушать весь папин репертуар, включая французские «шансоны» и подпевать ему. Без песен мы не ходили…

…Июнь 1984 г. Майори. Я хожу с утра до вечера по кромке прибоя и пытаюсь понять, что от меня осталось без папы. В результате многодневных хождений на песке возникли четыре строчки:

Звезда погасла. Ты и не заметил.
Сгорело сердце бедное дотла.
Ты был как день — стремителен и светел.
И наша память о тебе светла.

В качестве логического завершения моих воспомина­ний мне хочется привести здесь некоторые свои размыш­ления о жизни, о времени, о смерти и о том веке, на кото­рый пришлась юность и молодость… Эти размышления в стихах, как наиболее краткой форме.

***
Что ни лидер — своя доминанта.
Мы — как овцы у жертвенных плах.
И в борьбе за кусок провианта
Истираются грани таланта,
Словно знаки на мятых рублях!

***
От всего до смешного зависим
Мы друг друга клюем, петушась.
В бесполезные наши фортиссимо
Изливается гневная страсть.

Так в курятнике курица глупая,
На убогом насесте теснясь,
Беспокойно глазенками лупая,
По головке соседушку — хрясь!

***
Никогда не нуждаясь в уходе,
Как солдаты, упав на бегу,
Торопливо родные уходят.
Для кого они нас берегут?

Берегут настроение наше,
Наши нервы и краткий досуг,
А у них наполняется чаша
И сердца разрываются вдруг.

Вот тогда, непростительно — поздно
Обезумевшей птицей в ночи
В наших душах надрывно и слезно
Не излитая нежность кричи

***
Как моря говорливая игра
Печаль, успех — приливы и отливы.
И только горе грозно — молчаливо
Как на равнине черная гора.

ПАМЯТИ ОТЦА
Кому-то осень — золотая.
Она вершит порядок свой,
Привычно землю заметая
Замысловатою листвой.

По стертым плитам вдоль канала
Несется пестрая листва.
Я эти плиты с детства знала,
Но узнаю едва-едва.

Сквозь призму горя все иначе:
От пестроты в глазах рябит
И образ города утрачен,
Он, словно зеркало, разбит.

И в этом зеркале разбитом
Я вижу: дальнею звездой
Опять спешит по стертым плитам
Мой папа, стройный и седой…

ТРАВНИК
Трава, трава… Сплошные травы.
Есть приворотная трава,
Разрыв-трава, трава отравы,
А города как острова.

В траве таинственная сила.
Как заклинания слова
Названье той, что приносила
Немало горя: трын-трава

Когда тебя с души воротит,
А в голове густой туман,
Наверняка цветет в болоте
Болиголов или дурман.

В широком поле, в тесной чаще –
Везде трава земли родной,
Но я ловлю себя все чаще
На мысли горестной одной

И вот в порыве откровенья
Скажу, ни капли не соврав:
Во все века трава забвенья
Пышней и гуще прочих трав.
Сентябрь 1984 г

ВЕСНА
Весною мир особенно огромен,
Тоска о детском, светлом, об ином
И счастье тонкой веткой под окном,
И будто жил когда-то в каждом доме

В счастливой дреме…Жизни не вместить:
Она из тела вместе с сердцем рвется
И рядом — дно глубокого колодца
И ручейка сверкающая нить…
И надо это все соединить!

ЛЕСНОЕ
Материя, когда она первична,
Навязывает правила игры
И кто-то подчиняется привычно,
А кто-то просто терпит. До поры,

Когда терзает нас в теченье буден
Хоть малый меркантильный интерес,
Играем поневоле там, где люди,
А вне игры мы только там, где лес.

И в мире бескумирья и безгневья
Душою оживаем каждый раз.
Не люди, а высокие деревья
Нас любят, хоть и знают все о нас.

ГОРОД
Город как город. Знакомые улицы,
Традиционна колонн белизна.
Мост Поцелуев над Мойкой сутулится,
В Летнем Саду наступила весна…

Но параллельно, в другом измерении,
Видятся как бы иные места:
Улица Детства, Проспект Озарения,
Площадь Печали, тиха и пуста…

Город, прекрасный в своей многомерности,
Долго в душе помогает беречь
Улицу Памяти, Улицу Верности,
Зал Ожидания Радостных Встреч!..

РАННЯЯ ВЕСНА
Глаза весны… В них можно утонуть.
К тому же подступает таловодье.
Кварталы закачаются вот-вот
Баркасами на море талых вод,
Снега поникнут грустно и устало…
Весна пока что не вполне настала.
Но у коней натянуты поводья
И льды на реках трогаются в путь!

***
Все-то с нами непросто.
Ох уж эти поэты!
То — бледны, словно простынь,
То не с Вами, а где-то…

То — в тумане раздумий,
То — в циклоне смятений,
Словно злобных колдуний
Рядом мечутся тени…

Позабудем об этом,
Лишь в Земном Измерении
Долгожданным ответом
Ляжет стихотворенье…

ГИМН ПОЭЗИИ
Покуда мафиози делят власть,
Шумя и потрясая кулаками,
Поэты, мы живем под облаками
И не дадим поэзии пропасть.

Мы будем неизменно на посту
Глухою ночью и беспечным полднем,
И рифмами звенящими наполним
Любой объем, любую пустоту.

СЛОВА
Слова, имеющие власть…
Слова — они от слова «ловят».
Недаром ведь «поймать на слове»
Вот так — попасться и пропасть.
Я тоже вечно пропадаю,
Когда к словам тем припадаю,
Что надо мной имеют власть…

СУЩЕСТВЕННОЕ
Природу составляют вещества.
Внушительное их многообразье
Содержат в разных дозах существа –
Так буквы сочетаются во фразе…

Когда случится в дозе перебор,
Гармония природная страдает
И существо несет ужасный вздор,
Покуда с веществом не совладает…

Гармонией отнюдь не блещет свет,
Хоть все трудились, рук не покладая,
Всё дело в непокорном веществе,
Что в существе людском преобладает.

***

Вечером, вполне определенно,
Вовсе не советуясь со мной,
Странное созвездье Скорпиона
Предопределило путь земной.

Предопределило город странный
В странной и загадочной стране
И закрыло путь в иные страны,
Где, возможно, было б лучше мне.

Видимо, не зря предначертанье:
Только там, я знаю, где Нева,
Где воды глухое бормотанье,
Водятся щемящие слова…

ВЕРА
Под злого века стадный гам,
Тупой и серый
Мы собираем по слогам
Обрывки веры,

Что демон зависти разнял.
Разбил на части,
Едва забрезжило, дразня,
Земное счастье.

Тот демон дьявольски умён:
Он знал, что рушит —
И вот прервалась связь времён,
Ослепли души

И тычутся: то — балаган,
То — поле битвы…

Мы собираем по слогам
Свои молитвы.

***
Доведут до сердечной колики
Слабонервных иные ценники:
Сокрушаются меланхолики,
Беспокоятся неврастеники.
Запасают харчи флегматики,
Митингуют в метро холерики,
А сангвиники да романтики –
Те летят к берегам Америки…

Если беды сулят астрологи,
То в Отечестве кто останется?
Только те, что ещё не дрогнули:
Экстрасенсы, марксисты и пьяницы.

***
От всего до смешного зависимы,
Мы друг друга клюем, петушась.
В бесполезные наши фортиссимо
Изливается гневная страсть.
Так в курятнике курица глупая,
На убогом насесте теснясь,
Беспокойно глазёнками лупая,
По головке соседушку — хрясь!

ОЗОНЫ И РЕЗОНЫ
Что-то небо приходит в негодность,,
Расползается, видно, по шву.
И винят в свистопляске погодной
Эту дырку размером с Неву…

Все газеты толкуют про это:
Мол, живём под озонной дырой.
Невдомёк, что нехватка поэтов
Уменьшает озоновый слой!

Объясню по-простому, без позы
Этот столь необычный резон:
Ведь стихи как душевные грозы.
Потому и рождают озон!

ЗРЕЛОСТЬ
Лето уверяет,
Что зима нескоро.
Птиц до ночи слышно,
Вольны воды рек.

Но напоминает
Зимние узоры
Папоротник пышный
И жасмин как снег…

Зрелость не нахлынет,
Словно летний ливень.
В ней — весна и осень,
Лето и зима.

Горькой нет полыни,
Нет печальных лилий,
Нет весёлых сосен…
Есть игра ума…

ВЕТРЕНОЕ
Ветры большие деревья качают,
Треплют кусты за чубы.
Может, без ветра они заскучают.
делаются слабы?…

Может быть, корни их станут ленивы.
Кроны — капризны, бледны?
Что им морские приливы — отливы
И магнетизм луны?…

Ветры, баюкайте, но не ломайте!
Все мы во власти ветров!
Если пригнули к земле — поднимайте!
Хватит наломанных дров!!!

К ОТКРЫТИЮ ТРЕТЬИХ ВСЕСОЮЗНЫХ ИГР МОЛОДЕЖИ.
(Написано по папиной просьбе)
Во Всесоюзных играх третьих
Участье примут наши дети
И, хоть доска — не поле сечи,
Опасны будут эти встречи:
Ловушки замышляют парни,
Причем — одна другой коварней,
А девушки — лишь с виду кротки:
Они готовят разработки,
Чтоб короли могли решиться
На них в сраженьях положиться.
Грядут опасные гамбиты,
Староиндийские защиты…
За результаты мы спокойны!
Победа выберет достойных!!

И 1971 году папа стал дедушкой, благодаря рождению внука Сережи. Внук стал светом в окошке. Папа его полюбил сразу, тем более, что первый год мы все жили в одной квартире на улице Крюкова. Когда Сереже исполнилось пять лет и он стал играть в шашки и шахматы, мама сказала: «Павлик, вот тебе ученик растет. Займись внуком — будет не­плохой шахматист!». На это папа ответил: «Хватит на семью одного шахматиста. Поверь, это очень тяжелый хлеб…». Сережа стал химиком. …Теперь подрастает правнук Артем – чистая страница. Постараюсь, чтобы он как можно больше узнал о своем прадедушке.

Книга появилась на свет благодаря доброте и энтузиазму Евгения Михайловича Юровского. В течение нескольких лет он неоднократно обращался к нам, родным и близким Павла Евсеевича, с просьбой написать свои воспоминания, а также обратиться с подобным предложением к ученикам, соратни­кам и коллегам отца. Посещал Публичку, просматривал га­зеты, журналы и разыскивал необходимые материалы. По­чему?! Светлая память о светлом человеке, с которым свела его судьба в Совете ленинградского городского шахматного клуба им. М.И. Чигорина побудила его к этому.

Евгений Михайлович, не только автор, но и спонсор из­даний. Хочу выразить глубокую благодарность Юровскому Е.М. от родных и близких Павла Евсеевича Кондратьева. Также выражаю искреннюю признательность внуку Евге­ния Михайловича — Антону, студенту Санкт-Петербургского Государственного Университета Кино и Телевидения за терпеливую и квалифицированную работу по осуществле­нию набора и компьютерной верстки книги.

Людмила Кондратьева

О дедушке
Мне посчастливилось в детстве прожить несколько лет с моим дедом Павлом Евсеевичем. И хотя его нет с нами вот уже почти 20 лет, да и я был ещё довольно мал, когда его не стало, тем не менее, хорошо помню некоторые мо­менты, с ним связанные.

Свободного времени у него было очень немного, осо­бенно когда он стал тренировать сильных и перспектив­ных шахматистов, таких как Валерий Салов и Ирина Левитина. Но, несмотря на свою занятость (а ему часто приходилось работать дома вечером), он находил возмож­ность и интерес принимать участие в моём воспитании. Он приобщал меня к шахматам и английскому языку, причем делал это так увлекательно и часто в игровой форме, что мне самому хотелось всё это постигать. С тех пор со­хранились блокноты с записями наших с ним шахматных игр и кассеты, на которых записано, как он учил меня английскому.

Интересно, что при всей своей загруженности он не терял интерес к таким ценностям, как стоящие книги, хо­рошие фильмы, красивая музыка. Любил напевать какую- нибудь из его любимых песен, в том числе и на английском языке. Его волновали политические события в СССР и за рубежом. Он не давал им резких и категоричных оценок, но однозначно имел собственное мнение на происходящее и понимал всё то, о чём замалчивалось. Мой дед, без всяких преувеличений, был безусловно порядочным, высокотворческим и прогрессивным человеком. Кроме того, он был малоконфликтным, обладал безусловным обаянием, И ЛЮДИ к нему тянулись. У него было немало хороших знакомых, а враги если и были, то скорее всего из разряда завистников.

Уход его из жизни был не только ранним, но и очень резким, неожиданным для всех. Ему было 60, но по творческой  энергии и активности он заткнул бы за пояс многих,  кто моложе. Очень напряжённый ритм последних лет его жизни и некоторые особенности характера не позво­лили ему позаботиться о своём здоровье. Кроме того, ведь он воевал, разоружал морские мины с 1942 по 1950 гг., и вполне возможно, что связанные с этим многочисленные  стрессы привели в дальнейшем к скрытой стенокардии. Он пытался скрыть не только от своих близких, но и от самого себя, что с его здоровьем что-то не так. Видимо он не мог себе представить, что из-за проблем со здоровьем ему пришлось бы приостановить свою кипучую деятельность. Но так или иначе, трагедия свершилась, и кроме всего прочего ужасно то, что в этот момент рядом с ним почти никого из близких не оказалось.

Что ещё сказать? Хотелось бы, чтобы люди ещё долго помнили Павла Евсеевича. А что касается его человеческих и творческих качеств — это очень редкое и ценное сочетание. Без всяких преувеличений.

Сергей Долицкий, инженер-химик

Рассказывает племянник Славик
Своего дядю Павлика я любил с тех пор, как себя пом­ню. Он, видимо, обладал талантом любви к детям и я это бессознательно чувствовал. Виделись мы с ним, когда он приезжал в Москву в командировки. Помню, как он учил меня играть в шахматы. Я тогда учился в каком- то из младших классов. Было так: я сидел за шахмат­ной доской, а дядя Павлик, собираясь по делам, брился, складывал портфель и говорил мне свой ход, не глядя. Я переставлял его фигуру на доске и делал свой ход, одно­временно называя его вслух. Однажды я, видимо, был в ударе и свёл нашу партию вничью. Как гордился мной дядя Павлик! Он потом записал всю нашу партию и при­слал её в письме, объявив, что она сыграна мной на уровне 1-го юношеского разряда. Правда, я всё же не стал шах­матистом…

Ещё помню, что, когда дядя Павлик приезжал к нам из загранкомандировок (а в те времена путь за границу и обратно пролегал через Москву), он очень интересно рас­сказывал о людях, традициях и о тех местах, где побывал. Мы с родителями всегда очень ждали его. Он был чудес­ным рассказчиком. С ним жизнь становилась ярче!

Мне удалось побывать с дядей Павликом на чемпиона­те мира по шахматам, который проходил на Ленинских горах. Это когда Борис Спасский стал чемпионом мира. Дядя Павлик переставлял свои карманные шахматы, мы сидели на трибуне. В конце матча мы спустились в тре­нерскую и он представил меня Спасскому.

Будучи почти полиглотом, дядя Павлик и мне внушил страстное желание заняться английским языком всерьёз. Я потребовал у родителей взять мне учителя и занимался с увлечением. Благодаря этому я свободно читаю, пишу и говорю на английском.

Между прочим, моя бабушка Клава (мать дяди Павлика, моего отца и дяди Юры) хорошо играла в шашки и всегда меня обыгрывала. Это так, к слову…

Ещё помню такой эпизод, относящийся к так называ­емым застойным временам: Валерий Салов стал чемпи­оном мира среди юниоров, а дядя Павлик, который на тот момент заменял его тренера, победил в чемпионате тренеров. Призом было трёхдневное пребывание в от­еле Шеротон в Париже в президентском номере. Однако чиновники (наши, разумеется) не допустили, чтобы победители воспользовались предоставленной возможностью, так как это… развращает! Победители просто получили от Спорткомитета телеграмму: ждём такого — то числа.

Вспоминает Михаил
Павла Евсеевича я знал раньше, чем познакомился с его дочерью Людмилой. Помню один из матчей детских районных шахматных команд Ленинграда, примерно в 1960 году. Он проходил на нашей площадке — в Василеостровском Доме пионеров, где руководителем кружка была Р.С. Эстеркина, которая пользовалась заслуженным уважением всех кружковцев. Ждали руководителя команды противника. Вдруг прошел восхищённый шёпот: мастер Кондратьев… это необыкновенный человек… При­чем шёпот исходил от участников обеих команд. А на первых досках нашей команды были, насколько помню, И. Радашкович, Половец, Р. Гордеев — умные и хорошие ребята, гораздо лучше меня ориентировавшиеся в шахматном мире. Тогда я впервые увидел Павла Евсеевича, и всю жизнь впоследствии его облик ассоциировался меня с этим восхищённым шёпотом. Чуть позже при из­учении дебютов меня заинтересовала «система мастера Кондратьева во французской защите». Эта система кон­кретно показана и здесь в воспоминаниях гроссмейстера Я.И. Нейштадта («Павел Кондратьев — мастер, теоретик, педагог»). Хотелось бы обратить внимание на то, что эта система является гамбитом, то есть жертвой материала в самом начале партии без гарантий возврата. Смысл жертвы в получении большей свободы действий. Конеч­но, гамбиты давно известны, их разыгрывают миллионы шахматистов. Но чтобы придумать в наше время новый гамбит — для этого надо, помимо шахматного таланта, очень сильно любить свободу. Я ещё вернусь к вопросу о свободе и материальных благах в конце заметки.

Когда Люда Кондратьева, с которой мы познакомились на матмехе ЛГУ, сказала мне, что её отец — мастер по шах­матам, я был потрясён, так как осознал, о каком именно мастере идёт речь, и тут же увидел большое сходство в лице. Дальнейшая жизнь показала, что сходство было не только внешним. Людмила получила в наследство от Павла Евсеевича отличные комбинаторные способности, благодаря которым она могла успевать и в математике, и в стихосложении.

Некоторые из её литературных произведений, опу­бликованных в сборнике «В поисках радости», на сайте www.edinslovo.narod.ru и в других изданиях, по моему убеждению, являются настоящими шедеврами. В част­ности, пьеса «Сказки двух тысячелетий» и проект гимна Санкт-Петербурга на музыку Р. Глиэра (пока ещё мало востребованные). Во втором примере большую роль сыграл стопроцентный музыкальный слух и понимание музыки, которые также достались Людмиле в наследство от её отца. Павел Евсеевич успел увидеть расцвет поэтического таланта своей дочери. Помню впечатление от блестящей поэмы, которую она написала к его 60-летию и зачитала за праздничным столом, помню, как выразительно Павел Евсеевич приподнимался из-за стола для поцелуя благодарности. Павел Евсеевич передал Людмиле и умение ясно мыслить, чувство юмора, которыми отличаются её стихи и характер.

В воспоминаниях гроссмейстера М.Е. Тайманова («Штрихи к  портрету» в этой книге) говорится, что из-за обаяния Павла Евсеевича «трудно даже поверить, что у него была поистине героическая молодость». Воз­можно, такой парадокс можно частично объяснить тем, что Великая Отечественная война сильно отличалась от последующих военных действий в плане справедливости. Но могу заявить, что и через 25 лет после окончания ВОВ я был свидетелем конкретных поступков Павла Евсеевича, которые мог совершить только человек решительный, смелый и благородный. Очевидно, безусловное обаяние Павла Евсеевича не являлось результатом каких-то внеш­них приемов, а вытекало из той же глубокой внутренней гармонии, что и героические качества его личности.

Мы с Павлом Евсеевичем практически никогда не играли в шахматы один на один — не тягаться же бывше­му перворазряднику с действующим мастером. Однако в несчастливом 1984 году он неожиданно предложил: «Давай, сыграем, я уже старый». Наверно, таким способом он хотел выяснить, насколько далеко зашло дело. Действительно, в это  время он очень плохо выглядел, что видно и на помещенной в этой книге «Одной из последних фотографий». Партия закончилась вничью, но меня поразило, до какой степени слабо играли обе стороны. Видимо, здоровья уже не было. Однако 60 — это возраст для ухода на пенсию, а не из жизни. В последние годы перед достижением этого рубежа естественно быть озабоченным проблемой заработка, и Павел Евсеевич не был исключе­нием. Незадолго до рокового перехода на должность Гостренера судьба предоставила ему шанс в определённой мере решить материальный вопрос, не жертвуя при этом свободой.  К сожалению, имелись помехи, которые победили, после чего, кроме упомянутого перехода, никаких вариантов решения видно не было. Сложившаяся для Павла Евсеевича в итоге тяжкая для него обстановка на работе в шахматном клубе разъяснена Е.М. Юровским во «Вступлении» к книге. Ночная же работа была связана с выполнением договоров с издательствами, где, как отметил и гроссмейстер М. Тайманов, создавалось порой большое напряжение по срокам ввиду стремления Мастера к безупречному качеству выходящих из-под его пера шахматных исследований. Таким образом, Павел Евсеевич попал в ситуацию, совершенно несовместимую с одним из основных свойств его натуры, к которой добавлялась  непосильная перегрузка организма. Так может погибнуть попав в водоворот даже очень хороший пловец.

 Михаил Долицкий, кандидат в мастера, математик.

 

Автор: Юровский Евгений Михайлович | слов 5617


Добавить комментарий