Окуджава знал главное:
жить стоит только
«под управлением любви»

Родился 21 сентября 1944 года. Мне кажется, что «замес» был приправлен радостными ожиданиями освобождения Ленинграда от блокады. Мой старший брат умер в 3 месяца в 1943 году, поэтому я получил в детстве двойную порцию любви.

В 1953 году мама продала шубу под котик, купила пианино  и я стал заниматься музыкой. Случись это на 2 года пораньше, я бы наверняка поступил в музыкальную школу десятилетку при консерватории. В 7 лет меня прослушивали, но без инструмента не принимали.  Моей усидчивости и маминого терпения хватило на 5  лет, о чем до сих пор жалею. В седьмом классе обозначился интерес к химии, но отец заболел и  меня послали учиться в радиотехникум, где была приличная стипендия и где меня выучили на гидроакустика. В 15 лет на полке у отца моего близкого школьного друга  нашел книгу Ю.И. Соколовского «Кибернетика настояшего и будущего»и серьезно «заболел» кибернетикой. Этот факт определил моё поступление в ЛЭТИ. Сначала учился на вечернем, потом перерыв на армию и заканчивал на дневном.

На втором курсе попал на две недели в профилакторий. Там нас подкармливали, а учебы мы не прерывали. В комнате подобрались очень интересные ребята. По вечерам, лежа в постелях, по очереди читали стихи Вознесенского, Евтушенко. У двери собирались ребята из других комнат чтобы послушать.

Как-то по телевизору показывали балет «Спартак» и  от одного из моих соседей по комнате я узнал новое слово «миманс», он рассказал как на своих руках выносил в «Египетских ночах» Оленьку Заботкину. Кто тогда не помнил экранизацию  повести Вениамина Каверина «Два капитана»?! Именно с тех пор народному артисту Евгению Лебедеву было не отмыться от образа злодея.

Пребывание в профилактории оставило свой след. В конце 4-го курса, а именно 5 июня 1968 года – эту дату я отмечаю как второй день рождения – я устроился бутафором в Кировский театр оперы и балета, а поскольку работа была по вечерам во время спектаклей, то одновременно подрабатывал грузчиком в ресторане Метрополь. За три с полтиной в месяц полагался служебный обед, меня порциями не обижали, заодно приглашали с дочками познакомиться, чуть не женили, но я перевел стрелки на своего знакомого ростом 195 см, и меня оставили в покое.

Проработал я всего два летних месяца, но  хорошие отношения  продолжались еще много лет, и я всегда мог достать через кладовую Метрополя дефицитные коробки конфеты.

В Кировском театре я провел два замечательных года до апреля 1970, когда мне пришлось по случаю окончания вуза ходить на работу по месту распределения и где категорически было запрещено инженерам давать справки для работы по совместительству, но вечерами по старой памяти, пока не сменились вахтеры я еще несколько лет со служебного хода проходил на сцену.

«Сценическую» должность бутафора я вскоре поменял на более скромную переносчика костюмов мужского гардероба, позволившую мне быть занятым  всего 3 раза в неделю по 2 часа, а когда я скооперировался с переносчиком костюмов женского гардероба, то и того меньше. Задача переносчиков костюмов состояла в переноске грязного белья в прачечную  и обратно чистого. До прачечной было 10 минут хода, чтобы не тратить время попусту, иногда таскал по два больших мешка на перевес, связывая их простыней.

8 января 1969 года во время сессии, когда со временем было особенно туго, свалился без сознания прямо перед служебным подъездом театра. Как выяснилось, простыня пережала мне шейную артерию.

Фотоаппарат «Зоркий-С» появился у меня лет в 12, но особого рвения к освоению фотографии я не проявлял. Более того, впервые в жизни я самостоятельно проявил черно-белую пленку.

Именно в Кировском театре я взял крепко в руки фотоаппарат и с тех пор его не отпускаю. Да и как было поступить иначе ?! Каждый вечер я, широко раскрыв глаза, любовался мастерством мировых звезд балета и оперы.

В 1968 году Михаил Барышников получил первую премию на конкурсе имени П.И. Чайковского в Москве с поставленным специально для него Л. Якобсоном «ВЕСТРИСОМ».

Стипендия в 40 руб и театральный оклад переносчика белья позволили мне приобрести очень приличный по тем временам отечественный зеркальный фотоаппарат «СТАРТ».

Учился на собственных ошибках сложнейшей театральной съемке. Тогда я еще был скромным молодым человеком поэтому в основном снимал со сцены со стороны мужской кулисы, куда со стороны женской кулисы прожекторы били прямо в глаз, оставляя узкое пространство для  маневра.

Режиссеры гоняли своих и чужих, чтобы не слонялись по сцене без дела. Летом 1970 г. в Ленинграде проходила выставка «ИНРЫБПРОМ» и для участников Кировский дал благотворительный спектакль, балет Минкуса  «Баядерка».  Я позволил себе пройти в партер и обомлел от красоты декораций  А. Головина (спасибо www.google.com  иначе бы Коровина написал). Ничего общего с тем, что я видел из-за кулис!

Пленку я впервые проявил самостоятельно  в 1968 году, ничего умнее не придумав как взять на пробу только что отснятую пленку с Михаилом Барышниковым. Проявлял в общежитии ЛЭТИ, где мне по дружбе предоставили на время фотолабораторию. Термометра не оказалось и я 20 градусов подгонял по ощущениям указательного пальца. Не даром есть выражение «пальцем сделанный», вот у меня и получилось, что эмульсия с пленки частично сползла, однако я пленку сохранил для истории и следующий раз проявлял с термометром. Последний раз я проявлял и печатал в 1991 году, потом перешел на цвет, проявлял и печатал в лаборатории, а в 2001 окончательно и бесповоротно принял «цифру».

Пленку с первым выступлением Барышникова в балете Минкуса «Дон-Кихот» Миша попросил у меня на пару дней, чтобы сделать отпечатки. Этот урок мне пошел на пользу и с тех пор я оригинала никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не отдаю!

Особо запоминающихся снимков за период работы в театре я не сделал, но кое-чему научился, а главное – привязался и полюбил. В театре меня познакомили с легендарным Адамом Ульяновым, продавцом книжного магазина «Гренада» на ул. Союза печатников и собирателем Шекспира, членом королевского шекспировского общества. Как раз в 1970-м К.М. Сергеев поставил балет «Гамлет» и я с удовольствием подарил Адаму фотографии со спектакля. Знакомство оказалось знаковым и определило всю мою дальнейшую жизнь. Адам, человек не от мира сего, абсолютно бескорыстный, вел очень активную жизнь, дружил с интересными людьми, организовывал вечера встреч, а я стал его «личным» фотографом и меня это вполне устраивало.

В 1972-75 гг я провел в общей сложности год в командировке в Северодвинске. Было что поснимать, но решил держаться от греха подальше: органы не дремали. Сейчас бы я такого продолжительного воздержания не перенес.

Каждые двенадцать лет в моей жизни происходят знаковые судьбоносные события. Про 1968 год я уже рассказал, но вот мы подошли  к 1980. 16 апреля Адам приглашает меня к 15 час на малую сцену БДТ, будет запись В.С. Высоцкого. В то время я не был поклонником бардов, хотя когда в 1966 году на целине заработал за 2 месяца 200 руб, то купил магнитофон «Астра-4» и на 350 метровую кассету на малой скорости записал на одной стороне «Beatles», а на другой Высоцкого, но битлов я слушал чаще и с большим удовольствием.

Так вот прихожу я за 10 мин до назначенного времени, а съемки уже подходят к концу, я успел сделать лишь несколько кадров. В тот день режиссер Владислав Виноградов снимал сюжет для своего замечательного телефильма  «Я возвращаю Ваш портрет», этот фильм постоянно демонстрируют 25 января и 25 июля, памятные дни Высоцкого. Было очень обидно, что съемка так быстро закончилась, и я пошел в соседнее здание Лениздата поделиться  горем с Талией Ивановой, моей хорошей знакомой, поклонницей таланта Высоцкого. Талия расстроилась еще больше меня, но быстро взяла себя в руки, побежала в БДТ и через знакомых выяснила, что в 16 час будет продолжена запись, но уже без массовки.

Снимали интервью Высоцкого, я оказался совсем близко, света было достаточно, и на пленку ТАСМА 65 ГОСТ Зенитом-Е я отщелкал всю катушку. Разумеется, Владимир Семенович мне не позировал, он вообще никого не замечал, концентрируясь на записи, но когда звукорежиссер делал паузу, чтобы проверить запись, мгновенно уходил в себя, погружался в свои мысли. В один из таких моментов мне посчастливилось сделать тот единственный кадр, который, фактически, привел меня в профессиональную фотографию!

Ровно через 100 дней Высоцкий ушел из жизни. Вспоминаю вечер на Московском вокзале 25 июля 1980 года. Талия Иванова мечется по перрону, разыскивая знакомого проводника, чтобы уехать в Москву на похороны Володи, мы её успокаиваем, уговаривая остаться.

(Из-за фестиваля Москву закрыли и билеты не продаются). На мне легкая бобочка, сетка с Зенитом и одной кассетой с пленкой, я в отпуске. Видимо, уговаривая Талию, я невольно уговорил и себя, а жаль!

Как это часто случается, интерес к творчеству Высоцкого резко возрос. В витринах магазинов появилось множество портретов, очень посредственного качества, в основном копии с копий. На улице Лебедева в витрине фотомагазина я обнаружил и моего Высоцкого. Подарил продавцам оригинальный портрет, а копию взял на память.

Первая публикация  моего снимка  была в газете «Политех». Журналистка Света Сидорова, автор статьи в студенческой газете, была блестящим, как это сейчас называется, менеджером. Она ввела меня в круг своих многочисленных знакомых, я выступал неким свадебным генералом и дарил свои фотографии Высоцкого с моей фирменной печатью.

Наиболее запоминающейся встречей было знакомство с Игорем Борисовичем Чарковским. Кто не знает – это тот самый, кто купал младенцев в проруби, пионер родов в воду, экстрасенс и т.п. Я был несколько лет очень тесно связан с ним, вместе ездил в экспедицию на Черное море, где беременные женщины общались с дельфинами. С его подачи я с 4 марта 1984 года вообще не ношу головного убора. В проруби выкупался всего один раз и дочь по его методике закалять не стал. Не потому что отвергаю, а потому что от добра добра не ищут. А случись что, очень даже возможно, что применил советы Чарковского на себе и близких.

Современная медицина предлагает откупиться от болезни, этот прием известен со средних веков, когда церковь продавала индульгенции. Суть учения Чарковского, как я его воспринимаю, — включение собственных защитных механизмов, но для этого надо хорошенько попотеть самому. Тему с экстрасенсами я продолжил с А.Я. Мартыновым, А.Я.Ильиным и др., но к середине 90-х потерял интерес.

В 1981 году я со снимком Высоцкого впервые в жизни участвовал в фотовыставке, проходившей в городе Гродно. Приза не получил – опоздал с подачей заявки, но работу заметили. Мой альбом с полным портфолио о Высоцком был переснят многими участниками выставки прямо  на травке в парке и снимки разошлись по всей стране. Но самый главный результат, что один из участников выставки, Гурий Сицкий,  пригласил меня в ленинградский фотоклуб «Дружба», который объединил группу выходцев из знаменитого фотоклуба ВДК когда там начались распри. Так я попал в профессиональную фотосреду.

В том же 1981 году меня нашел известный в стране собиратель бардовской песни Миша Крыжановский и пригласил в клуб «Восток». Там я провел незабываемые 10 лет, познакомился с известными всей стране бардами, снимал Булата Окуджаву, Александра Городницкого, Веронику Долину (не путать с Ларисой!) и многих других.

У меня есть два толстых фотоальбома, куда я собрал первые два тома «Собрания сочинений». В первом  – Владимир Высоцкий, Александр Розенбаум, Вероника Долина и Сергей Никитин с Татьяной, а во втором все остальные.

С В. Долиной мы встречались редко, но встречи были запоминающиеся. Во время командировки в Москву в 1982 году, я в «Востоке» попросил адрес какого-нибудь известного барда, чтобы поснимать. Мне дали адрес Вероники. Я позвонил, договорились о встрече. Фотосессия шла трудно, но на пятой пленке получился кадр у окна, на фоне брошенного на шкаф черного кожаного пальто. Потом Вероника написала мне на отпечатке «Володе с любовью».

Теплое слово подействовало и во время следующей командировки в Москву вдохновение пришло с первых кадров и я сделал  снимок на кухне среди сваленной в раковине грязной посуды на фоне гитары, висящей  в компании с поварешками. Получился образ и построилась цепочка от подаренного Богом снимка Высоцкого, трудового вымученного портрета Вероники до рожденного собственным вдохновением не просто портрета, а уже образа Вероники. Это был прогресс.

А. Розенбаум позвонил нам в квартиру в начале января 1977 года, ему дали наш адрес в женской консультации. У нас с женой Таней в декабре 1976 родилась дочь Оля, а у Саши в октябре 1976 – Аня. Так моя жена оказалась молочной мамой Сашиной дочери. Повод достаточный, чтобы познакомиться поближе. Снимал я Сашу много при самых разных обстоятельствах: домашние концерты, во дворе с собакой, дома, на ипподроме, встречи с афганцами, естественно, на концертах. Потом Саша «поднялся», за ним стал «ухаживать» Валерий Плотников, а это фигура в фотографическом мире совсем другого масштаба чем я, и мы мирно разошлись.

Шло время, я стал более-менее известным фотографом в узких бардовских кругах, копился архив, но для всех я оставался прежде всего тем человеком, кто снимал В. Высоцкого. Как-то на фестивале «Петербургский аккорд» в ЛДМ вижу, что ко мне в вестибюле направляется  Виктор Соколов с группой молодежи. Протягивает руку и говорит, обращаясь к ребятам: «Это Владимир Меклер, он  еще Высоцкого снимал». Ребята раскрывают рты, я смущаюсь, но, прикинув, что в 1980 году этих ребят еще не было на свете, принимаю как должное.

В 1989 году с подачи известного в Петербурге барда Дмитрия Быковицкого, врача по специальности, ухожу работать в медицину инженером на компьютерный томограф. К медицине меня тянуло всегда. «Доктор Меклер» звучит неплохо, верно ? Я даже в ЛЭТИ при поступлении раздумывал о специальности «электронно-медицинская аппаратура». Но действительность оказалась кошмаром, по крайней мере для меня, и через полтора года я ушел по собственному желанию, чтобы не вынесли против.

В ноябре 1989 года меня впервые как фотографа командируют в Москву на «Неделю совести» и я сталкиваюсь с правозащитным движением. Фотография дает безграничные возможности заводить знакомства в самой разнообразной среде.

В командировку, например, я попал по рекомендации инструктора ДК железнодорожников Ирины Спиваковой, которая в то время увлекалась зимним плаванием. Помните Чарковского, купающего младенцев в проруби? Цепочка оттуда. Кстати, морж  представил меня  Г.А. Товстоногову, мне посчастливилось его фотографировать.

В Москве я попадаю в один гостиничный номер с Владимиром Иосифовичем Пятницким, сыном репрессированного руководителя Коминтерна Иосифа Ароновича Пятницкого, «серого кардинала» Коминтерна, с тех пор и до его кончины в 2010 году Владимир Иосифович один из самых близких мне старших друзей. Через него я стал сотрудничать с ассоциацией жертв необоснованных репрессий. Каждый год 30 октября в день поминовения жертв сталинизма я бываю на мемориальном кладбище в  Левашово.

В вагоне поезда по пути в Москву, показывая попутчикам свои фотографии, я познакомился с англичанином Gary Liddle. Моего знания английского оказалось как ни странно достаточным, чтобы объясниться. Gary приехал к нам в страну перестройки в качестве миссионера. Будучи религиозным человеком, он прежде всего ставил перед собою задачу научить нас жить в новых экономических условиях.

Я стал ему помогать, Gary предлагал мне полностью сосредоточиться на работе с ним, но у меня не хватило решимости уйти из инженеров. Среди его проектов были, например, такие: швейная мастерская для матерей с маленькими детьми. Он брал на себя приобретение швейного оборудования, аренду помещения, закупку тканей, разработку моделей, упаковку и  даже реализацию – только работай! Он показывал мне «толстовку» — хлопчатобумажную рубашку на выпуск, модель, которую носил Лев Николаевич Толстой. Ткань он предполагал закупать в Югославии, мне же он поручил заняться упаковкой.

Товар наш должен быть эксклюзивным, поэтому упаковка была задумана в алюминиевых коробках. В одной организации я нашел заготовки для портфелей, договорился с окраской опытных образцов у знакомого главного технолога в другой. Иногда мне приходят грустные мысли, что вся эта затея была нужна именно для вывоза цветного металла, но уж больно не хочется в это верить.

Другая идея Gary – скульптура монаха в облачении размером с оловянного солдатика. В то время я познакомился с инспектором Духовной академии, отцом Вениамином, во время встречи, посвященной репрессированным деятелям церкви. Отец Вениамин любезно согласился попозировать мне в монашеском облачении, а в библиотеке Духовной академии я репродуцировал детали облачения.

Последний раз мы виделись с Gary в августе 1991 года. По его приглашению я прибыл в Москву в 8 утра 19 августа, попав в самую гущу событий. Показ «Лебединого озера» в 3 час дня  по ТВ «насторожило советский народ» (здесь я цитирую фразу из школьного учебника истории 50-х годов, где говорится, что выступление товарища Сталина в начале июля 1941 года о вероломном нападении фашисткой Германии насторожило советский народ).

Я поехал в центр, выхожу из метро у Большого театра. Стоят танки, вокруг полно военных. Подхожу поближе, спрашиваю чего вы тут делаете. Отвечают, что Таманская дивизия охраняет Верховный совет. Иду в сторону Красной площади. У Исторического музея шеренга солдат перекрывает дорогу. Выскакивает «Волга», оттуда паренек с кипой газет и начинает раздавать их солдатам. Никто его не останавливает. Вижу рядом старшину милиционера лет 50, подхожу и спрашиваю:

-  А чего это не арестовывают пропагандиста с листовками?

- А мы разве не народ хотя и в форме, мы что против своего народа пойдем!

Тут у меня отлегло от сердца. Так оно и оказалось. Баррикады, митинги – всё бутафория. На улицах группы людей, стоя кружком, слушают «Эхо Москвы», владелец приемника в центре держит его над головой, чтобы было лучше слышно. Никто никого не забирает, не арестовывает.

На следующий день я по чистой случайности не оказался рядом со станцией метро «Смоленская», где погибли под колесами бронетранспортера трое молодых людей. Им дали Героев России. А молодым солдатам на бронетранспортере был дан приказ занять плацдарм. Защитники свободы перегородили дорогу. Остановись они на этом, трагедии бы не произошло. Но они стали выкуривать солдат из бронетранспортера, тем ничего не оставалось, как спасать свою жизнь. Герои попали под колеса.

Gary после этих событий уехал из России и след его затерялся. Я искал его через Интернет, звонил в Англию, но оказался однофамилец.

Наступает 1992 год – очередной год принятия решений. К этому времени я уже обзавелся приличным японским фотоаппаратом, штативами, стойками, светом, фонами. По выходным ходил на собачьи выставки, общался с породистыми собаками и их финансово успешными хозяевами, снимал невест для брачных агентств, в Ленэкспо снимал выставочные композиции.

Фотография из разряда увлечения переросла в любимое ремесло, я стал остывать к инженерной специальности, понимать, что наступили другие времена, надо много трудиться, надеяться прежде всего на себя, думать на что жить после выхода на пенсию и прочее. Да и по деньгам на круг получалось не меньше чем зарплата инженера. Мне 48 лет, сейчас или никогда! Я ухожу в июне 1992 в отпуск и подаю заявление об уходе. Вспомнив, что в Кировский театр я оформился 5 июня 1968 года, делаю в памяти зарубку 5 июня 1992 , хотя не без лукавства.

В том же 1992 году друзья рекомендуют меня как фотографа издательству ГЛАГОЛ и я знакомлюсь с Сергеем Сергеевичем Шульцем, готовящим к изданию свою книгу «Храмы Петербурга». Я благодарен судьбе, что она свела меня с этим гениальным человеком,  рядом с которым я провел незабываемые 12 лет вплоть до его кончины 18 октября 2004 года.

В феврале 1993 года знакомство с английским миссионером принесло новые плоды: священник, которого я снимал в монашеском одеянии для скульптурного портрета, пригласил меня поучаствовать в работе Христианского межцерковного диаконического совета (ХМДС). Задачей совета было объединить различные христианские конфессии  — православных, католиков, лютеран, пятидесятников, староверов — на поприще распределения гуманитарной помощи, поступающей от западных церквей, прежде всего немецкой и скандинавских. Главный орган ХМДС  — совет представителей собирался раз в месяц, а текущую работу вел исполнительный комитет. Меня, как старшего по возрасту, выбрали исполнительным директором. Мне помогали несколько студентов православной духовной академии. Мария, куратор от западных церквей, фактически, руководила всей работой. Мы непосредственно занимались распределением продуктов, одежды. Растамаживали гуманитарные грузы, принимали делегации западных церквей. Несколько раз выезжали за границу для учебы, обмена опытом. Я побывал в Польше, Германии, Дании.

Работа в ХМДС не мешала мне заниматься фотографией, я находил время для того и другого. В 1996 году студенты закончили академию, надо было устраиваться в жизни и я с моей «завидной» должностью оказался на пути одного из них. Начались сначала мелкие, а потом всё крупнее и крупнее провокации. Хотя дело было правое, я за пост не цеплялся и сражаться не стал, сошлись на компромиссе: я уступаю место директора, а мне продлевают на 2 года контракт в качестве церковного фотографа. В это время произошло еще одно знаковое событие.

В сентябре 1996 года мой сосед, Лева Миллер, художник, предложил поучаствовать в работе над буклетом для фирмы, торгующей кулерами для разлива холодной и горячей воды (фантастическое совпадение: на сайте www.khodov.ru - сайте издательства «Сергей Ходов», выпустившего  в 2004 году замечательную книгу С.С. Шульца «Невская перспектива», рассказывается  о разработчиках таких кулеров ?!) На обложке надо было передать образ чистой воды.

Командировка в горы нам не светила. Я вспомнил фотографию из журнала «TIME», где шампанское льется в бокал, и предложил эту идею взять за основу. В конце октября  1996 года я впервые по однодневной путевке побывал в Хельсинки. Финны великолепные дизайнеры и я провел целый час в магазине художественного стекла, осмысливая, что в нашем сознании ассоциируется с понятием «сосуд». Ясно, что не обычный стакан, тем более ребристый! Греческие амфоры настойчиво предлагали себя, но они же не прозрачные! В конце концов остановился на удлиненном стакане с тяжелым матированного стекла дном, но в последний момент, не уверенный, что отобранный стакан «тот самый сосуд», взял еще один аналогичный, чуть приземистей и пошире – в природе каждый имеет пару.

Одному без студии с задуманной задачей было бы не справиться. Я попросил приятелей фотографов познакомить меня с кем-нибудь из мэтров. Им оказался известный петербургский фотограф Георгий Кургин. Мы обсудил финансовые и технические вопросы и вот 2 ноября 1996 где я на пороге его мастерской на ул. Жуковского, 5.  Жора открывает дверь, здороваемся и первый его вопрос: «Воду принес?» Я открываю рот, немая сцена, но встречного вопроса не задаю.

Разворачиваюсь и в магазин. Беру литровую пластиковую бутыль «Боржоми», но Жорин вопрос не дает мне покоя. Я начинаю искать «Святую воду» (как никак церковный фотограф!). На полке вижу 0,5 литровую зеленую пивную бутылку «Семь ручьев» и решаю, что она и есть святая. Почему? Не знаю, как не знает и Жора зачем послал меня за водой! Возвращаюсь, Жора устанавливает свет, на лист стекла ставит стакан, «Никон» на штатив – готов. Я открываю бутыль с «Боржоми». Поехали! Вода льется в стакан, бурлит, пенится, доходит до кромки – щелчок затвора, вспышка. Через воронку воду опять из стакана в бутыль. Повторяем процесс. Добиваемся красивой ламинарной струи. Отсняли полпленки, увлеклись, и тут я вспомнил про святую воду. Долго искали чем открыть бутылку.

Продолжение следует…