Посвящается моим друзьям

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Первый выстрел

Глава 2. Водно-охотничий туризм

Глава 3. Остров Кильпола

Глава 4.Осенний перелет

Глава 5.Подарок в день рождения

Глава 6.Капш-озеро

Глава 7. Прощай, молодость!

Предисловие

Это предисловие предназначено, в основном, для тех читателей, которые впервые встречаются с фамилией автора. Судьба распорядилась так, что человек, легкий на подъем и любящий путешествия, оказался в результате инсульта и левостороннего паралича прикованным к кровати и компьютеру, на котором он одной правой рукой способен набирать тексты.

Всю жизнь посвятив развитию отечественной науки и техники, я написал множество статей, докладов, и теперь, оказавшись в столь ущербном положении, испытывал острую потребность в какой-нибудь посильной творческой задаче. Выручила меня предсмертная просьба моего дяди. Он напомнил мне, что мой внук Кирилл является седьмым коленом в той цепочке мужчин, которые с восемнадцатого по двадцать первый век из поколения в поколение передают сыновьям фамилию Бернер, и попросил меня сохранить и передать внуку все сведения, которые известны о наших предках.

Эта работа так увлекла меня, что, написав книгу о наших предках, я с разгону написал книгу и о себе, в которой подробно рассказал о своей увлекательной работе, лишь вскользь упоминая о некоторых бытовых событиях. Теперь, когда тема моего научно-технического творчества оказалась исчерпанной, передо мной встал вопрос, что ещё в моей жизни может быть описано так, что представит некоторый интерес для читателей. Выбор был непростым. Я многое повидал, объездив на автомашине вдоль и поперек ещё не распавшийся Советский Союз. Когда же республики Прибалтики стали заграницей, открылись другие богатейшие возможности путешествовать. Уже в роли пенсионера и организованного туриста я побывал на развалинах античных храмов Греции, бродил по раскопанной Помпее, увидел богатства музея Ватикана, и все оригиналы скульптур гениального Микеланджело, сохранившиеся во Флоренции.

Любую из моих заграничных поездок приятно было бы вспоминать и описывать. Однако о достопримечательностях Европы и без меня многим известно. Поэтому, выбирая эксклюзивную тему, я остановился на охоте. Дело в том, что у каждого человека своя охота, и каждый её день неповторим. Это позволяет надеяться, что мои воспоминания окажутся интересными для любого читателя, включая тех, кто в них является действующими лицами. Кроме того, я надеюсь, что непредсказуемость того, что описано ниже, позволит несколько смягчить впечатление от недостатков писательского мастерства. Появление подзаголовка «Воспоминания дилетанта» не случайно. Я ясно отдаю себе отчёт, насколько ограничен (и в пространстве, и во времени) мой охотничий опыт.

Охота привлекала меня с юности, но она так и не стала моим единственным наиболее любимым хобби, каковым является для многих фанатиков. Как правило, для меня она являлась приправой к другому блюду (чаще всего, путешествиям на байдарках). Вполне закономерно, что толчками для начала моих занятий охотой и их завершения послужили не мои заранее осознанные решения, а случайные стечения обстоятельств. Кроме того, сказались особенности моего характера. Во-первых, отсутствие у меня амбициозности и честолюбия не заставляло гнаться за спортивными результатами и количеством убитой дичи. Поэтому меня мало привлекала охота в период массового перёлета на юг северной водоплавающей птицы, когда особо ретивые любители добывали трофеи десятками. Во-вторых, меня, как человека самодостаточного, не заинтересовали коллективные выезды на охоту с большим количеством участников. Двух-трех друзей для меня было вполне достаточно. А сейчас, оглядываясь назад, могу сказать, что для меня лучшими остались выезды на охоту с единственным напарником. В этом случае я получал главное, что давала боровая охота – наслаждение от уединения в лесу.

Из-за этих особенностей моего характера, возможно, оказались упущенными какие-то другие варианты охотничьих приключений. Но мне вполне достаточно того, что было со мной. А поскольку переложение на бумагу для меня стало способом существования, то я этим и буду заниматься. И пусть какому-нибудь страстному любителю охоты с большим опытом написанное мной покажется банальным и скучным, все равно среди читателей найдутся те, кто никогда не догадывался, какие чудесные минуты может приносить мужчине такое занятие, как охота.

Декабрь 2005 год

Глава 1

Первый выстрел

В своей автобиографии (вторая часть книги «Очерки по истории фамилии») я уже писал, какое влияние оказал на меня тот период моего детства, когда я, заболев туберкулезом, целый год не ходил в школу, целые дни посвящая чтению как художественной, так и научно-популярной литературы. Особое место среди прочих книг занял необычный томик очень небольшого формата, но непропорционально толстый (толщина книги почти равнялась ширине страницы). Книга называлась «Спутник юного туриста», и являлась настоящим кладезем всевозможных знаний и умений. Помимо универсальных знаний (постановка палатки, разжигание костра, приготовление пищи), необходимых для любого вида туризма, будь то пеший, водный, горный, или велосипедный туризм, книга содержала много специфических рекомендаций. В частности подробно описывались способы добычи «подножного» корма (сбор грибов и ягод, рыбалка и охота). Книга была обильно и детально иллюстрирована. Любознательного подростка не могли не заинтересовать схемы снаряжения охотничьих патронов порохом и дробью, и всевозможные приспособления для этих операций. А картинка, изображающая, как охотник целится в упреждающую точку, расположенную на несколько корпусов впереди быстро летящей утки, долго преследовала воображение мальчика. Так охота пополнила быстро растущий список тех увлекательных занятий, которым я мечтал отдаться тогда, когда вырасту.

Прошли годы. Осенью 1954 года несколько групп студентов ЛЭТИ на грузовиках завезли в глушь Пашского района для помощи колхозникам в уборке картофеля. Всех разместили в спортивном зале местной школы. Только пятерка предприимчивых парней, в компании которых оказались и мы с моим другом Толей Хмельником, не захотела жить в общей свалке, и, договорившись с хозяйкой одной из изб, поселилась отдельно. У преподавателя, руководившего нашей оравой, мы с боем выбили для нашей пятерки право каждый день оставлять дома одного дежурного, освобожденного от работы, и обязанного готовить обед своим сожителям. Для того, чтобы дежурный мог до конца насладиться свободным днем, и не вставать чуть свет, когда хозяйка затапливала русскую печь, я предложил готовить нам еду днем в огороде, где уже была выкопана картошка. Для этого я из найденных кирпичей сложил две параллельные стеночки, до верха с боков присыпав их землей, чтобы закрыть боковые щели. Сверху поперек я положил какую-то тяжелую дырявую железяку, в результате чего получилась очень симпатичная кухонная плита на открытом воздухе. Мои товарищи по достоинству оценили мое сооружение, и решили вознаградить меня внеочередным дежурством.

Утром, досыта выспавшись, я быстро начистил кастрюлю картошки, чтобы ее сразу сварить после возвращения с работы моих товарищей, и пошел гулять. Был серый унылый день. Я пересек убранное картофельное поле, направившись к опушке леса, на которой среди порыжелого бурьяна кое-где торчали невысокие кусты с опавшей листвой. И тут я обнаружил, в какую глушь нас занесло. Пока я брел вдоль леса, передо мной чуть ли не из-под каждого куста взлетали какие-то серые не очень большие птицы (позже выяснилось, что это куропатки). Нагулявшись вволю, я решил пойти навстречу своим товарищам. Однако, на полдороге меня остановила занятная картина. По рыхлой земле убранного картофельного поля взад-вперед с озабоченным видом ходила небольшая (поменьше голубя) птичка, время, от времени поклевывая в земле какую-то живность. Я остановился, и стал с интересом наблюдать за ней. На меня же она не обращала никакого внимания. Ее не испугало даже то, что ко мне, громко разговаривая, присоединились мои товарищи. Эта группа зевак привлекла внимание проходившего мимо сына нашей хозяйки. Увидев, в чем дело, он сказал: «Сейчас принесу ружье», и убежал в дом. Быстро вернувшись с одностволкой, он, вместо того, чтобы стрелять, неожиданно протянул ружье мне, спросив: «Стрелять умеешь?». Я утвердительно кивнул (как-никак, а из духового ружья в тире у меня получалось совсем не плохо). Мишень была почти неподвижной, и я не промазал.

Придя домой, и, поставив на разведенный огонь кастрюлю с картошкой, мы в ожидании обеда занялись обсуждением вопросов, что за дичь я подстрелил, и что с ней делать. Нам ничего не оставалось делать, как согласиться с мнением единственного среди нас охотника Толи Хмельника, что таинственная птичка является дупелем. Когда же мы пришли к мнению, что кроме, как в суп, эта мелочь ни на что не годится, наша добыча чуть не упорхнула. Хозяйский кот, воспользовавшись нашей увлекательной беседой, вскочил на стол, схватил птичку в зубы и ринулся под печку, чтобы там с ней разделаться. Только Толя успел среагировать на это. Бросившись подобно футбольному вратарю на пол, он успел схватить негодяя за хвост, и вытащить его вместе с добычей.

Когда на следующий день мы съели приготовленную Толей похлебку из «дичи», то ему единодушно была вынесена благодарность за удачное дежурство и за спасение моего охотничьего трофея накануне. Этим забавный эпизод моей молодости и исчерпывается. Однако, закончить на этом главу, названную «Первый выстрел», я не могу, поскольку вряд ли это попадание в зазевавшуюся и подставившуюся птичку можно назвать удачным выстрелом охотника. Стать охотником мне еще предстояло.

Прошло еще двенадцать лет. Я окончил институт, поступил на работу, где, закончив аспирантуру, написал кандидатскую диссертацию. В компании моих друзей Толи и Володи Михеева мне неоднократно приходилось выслушивать их рассказы о выездах на охоту, об удачах и досадных промахах. При этом Толя, вспоминая историю с дупелем, шутливо отмечал, что среди нас троих я единственный, кто ни разу не промахнулся, и имеет стопроцентную результативность. Естественно, что мои друзья регулярно приглашали и меня на свои охотничьи вылазки, но я всегда отказывался по ряду причин. Главная – это, конечно, хроническая нехватка денег. Ни ружья, ни снаряжения у меня никакого не было. Даже оплата дороги при любом выезде была бы проблемой. Кроме того, после рождения Сергея Галина Ивановна очень болезненно реагировала на любую мою попытку покинуть их даже на один день ради компании друзей.

В феврале 1966 года я защитил кандидатскую диссертацию. Это резко изменило мой статус, как на службе, так и в семье. Из начинающего специалиста я, наконец, превратился в старшего научного сотрудника, зарплата которого дает ему и его семье больше возможностей в удовлетворении различных потребностей. Так, я решил, что приму первое же приглашение на охоту, которое последует от кого-нибудь из моих друзей. Однако, Толя и Володя опоздали. Сразу после майских праздников у меня состоялся совершенно случайный разговор с одним из наших молодых инженеров Володей Шпаковым. Я уже знал, что этот невысокий и тщедушный на вид паренек является заядлым туристом и охотником, и поэтому стал расспрашивать, как он провел праздничные первомайские дни. Из разговора выяснилось, что в ближайшие выходные он собирается поехать буквально на день в Тихвинский район туда, где он в прошлом году нашел глухариный ток. Видя мой интерес, он неожиданно предложил мне стать его попутчиком. Я согласился, поскольку он предложил мне воспользоваться своим вторым одноствольным ружьем. При этом он предупредил меня, что для того, чтобы в воскресенье к рассвету нам оказаться на месте, придется в субботний вечер и ночь пройти до нужного места километров пятнадцать пешком от станции Будогощь, поскольку автобуса в подходящее время не будет. Это меня не испугало. Более того, хотя нам предстоял весьма кратковременный выезд, я решил использовать его для своего основательного закрепления в новом статусе охотника и купил с квартальной премии высокие «болотные» охотничьи резиновые сапоги.

В субботу, в пять-шесть часов вечера на Московском вокзале мы сели в общий вагон пассажирского поезда, и часов в десять оказались в Будогощи. Когда мы с ярко освещенной привокзальной площади пошли по неосвещенной улице в нужном направлении, мне показалось, что мы шагнули в темную зимнюю ночь. Но это первоначальное впечатление было обманчивым. Все-таки, был май, и хотя небо было затянуто плотными тучами, глаза быстро приспособились к сумеречной освещенности. Пустынная дорога с неровным грейдерным покрытием уходила вдаль, скрываясь в темноте. Но правая обочина была хорошо утоптана, и спотыкаться нам не приходилось. Позднее я по карте убедился, что эта грунтовая дорога шла на запад от Будогощи в сторону Чудова.

Надо отдать должное Володе: темп ходьбы он задавал ровный и спокойный (чувствовалось расчетливость опытного туриста). Тем не менее, я быстро взмок. Болотные сапоги со скатанными голенищами – не лучшая обувь для пеших переходов. А, кроме того, сразу проявился самый главный мой недостаток для роли туриста и охотника – избыточный вес. Еще в студенческие годы я обнаружил, что творческие авралы написания курсовых или дипломного проектов, ограничивающие подвижность, одновременно разжигают аппетит, что приводит ко вполне закономерным последствиям. Вот и последний период написания и защиты диссертации ознаменовался тем, что мой вес перевалил за восемьдесят килограмм, и устремился к отметке в девяносто. Поэтому наше объединение с Володей было далеко не гармоничным и явилось для меня суровым испытанием.

Было уже за полночь, когда Володя остановился, и, перейдя на противоположную сторону, стал рассматривать расписание автобуса на столбе остановки. Обратный автобус проходил в час дня. Но оставалось идти еще километра три, и мы двинулись дальше.

Наконец, ориентируясь на только ему известные приметы, Володя свернул направо, и по кочковатой тропинке повел меня в глубь елового леса. Кое-где под густыми развесистыми елями еще белел не растаявший снег. Сухую ровную полянку Володя выбрал для привала. Нарубив лапника, которого было в изобилии, он под высокой елью настелил лежанку, не уступающую по мягкости хорошему дивану. Наскоро перекусив, и запив бутерброды из солдатской фляжки несколькими глотками холодного чая, мы улеглись, рассчитывая поспать пару часов до рассвета. Начало моросить. Над нашими головами раскинулась хорошо укрывающая от дождя еловая крона, а ноги до пояса мы укрыли большим куском полиэтилена. Володя быстро задремал, а я крутился не в силах заснуть. Было от чего.

Сначала я пытался оценить для себя ту часть нашего мероприятия, которая осталась уже позади. Увы, впечатления были не блестящие. Ни переезд в душном железнодорожном вагоне, ни пятнадцатикилометровая «прогулка» по свежему воздуху никакого удовольствия мне не доставили, Стало ясно, что я не готов к подобным испытаниям, а потому в голову закралась крамольная мысль о том, что эта охота для меня будет и первой, и последней.

Но постепенно мои мысли заняло то, что ждало меня впереди, и я стал прокручивать в голове свои возможные действия на глухарином току. Я читал различные сборники охотничьих рассказов, а потому теоретически был как-то подготовлен. Я знал, что токующий глухарь с вечера в темноте подлетает на облюбованную ветку очень высокого дерева (чаще всего сосны), на которой засыпает. Рассвет его будит, и он начинает токовать, издавая особые звуки, привлекающие глухарку. Если пение самца возымеет результат, глухарка подлетает к подножию дерева, на котором сидит глухарь, он слетает к ней, и все остальное у них проходит на земле. Глухарь – птица очень чуткая, обладающая хорошим зрением, и вопреки своему названию отличным слухом. Поэтому подобраться к ней очень не просто. Однако, в своем пении он периодически издает специфические звуки, похожие то ли на скрежет, то ли на треск. Во время исполнения такого колена своей песни глухарь ничего не слышит, и именно в этот кратковременный период охотник может сделать несколько шагов, приближаясь к цели. Если охотнику удается, укрываясь за деревьями приблизиться к птице на расстояние выстрела, что очень трудно, то успех практически обеспечен: токующий глухарь почти неподвижен, и его силуэт обычно хорошо просматривается на фоне светлеющего неба, так что промахнуться сложно. Более того, если выстрел сделан под его скрежет, то даже в случае промаха он может продолжать свою песню, не заметив выстрела. Все это делает охоту на глухарей очень увлекательной, хотя и редко когда удачной. Выручает любителей такой охоты то обстоятельство, что глухари часто не только изо дня в день, но и из года в год могут возвращаться на облюбованное место. Именно надежда обнаружить редкую дичь на старом месте и привела Володю в этот лес.

Так, мысленно подбираясь к глухарю, я задремал.

Меня разбудил Володя. Сквозь сон он услышал, как где-то далеко затоковали тетерева, и объявил подъем. Мне издаваемые тетеревами глуховатые звуки, напоминающее какое-то бормотание показались знакомыми. Не исключено, что я уже слышал их в свое время ранее, когда гулял в Пашском лесу. Пришлось сделать активную зарядку, чтобы, приседая и попрыгивая согреть замерзшие ноги, после чего мы, не теряя времени, направились на дело. Меня Володя направил на юг, в сторону дороги (может быть, опасаясь, чтобы я не заблудился), а сам двинулся на запад к своей намеченной цели.

В лесу стояла мертвая тишина, и я брел, стараясь не шуметь, перешагивая через валяющиеся на земле ветки. Время от времени я останавливался и прислушивался, надеясь, что где-нибудь вдали обнаружится токующий глухарь. Но ничего похожего на глухариную песню я так и не услышал.

Так я бродил больше часа. И вот когда я подумал, что должен уже выходить на дорогу, что-то заставило меня поднять голову, и тут же я сорвал с плеча ружье и выпалил вверх. Прямо надо мной в полной тишине, распластав неподвижные крылья, пролетела громадная черная птица. Видимо от неожиданности мне померещилось, что размах ее крыльев был не менее двух-трех метров. Сразу вспомнился гигантский кондор из романа Жюль-Верна. Правильно охотники говорят, что новичкам обычно везет. Беда только в том, что новички подобно мне не используют представившийся шанс. Поняв, что моя охота закончилась, я вернулся к нашим рюкзакам, и растянулся на хвойной лежанке, поджидая возвращение Володи.

Ждать мне пришлось недолго. Володя приближался довольно торопливо, видимо, очень заинтригованный моим выстрелом. Обсудив мой рассказ, мы решили, что Володя, приближаясь к прошлогоднему месту токования, вспугнул глухаря, не заметив это, и глухарь, по которому должен был стрелять Володя, прилетел ко мне. Когда обмен впечатлениями закончился, мы, наконец, вспомнили, что с поздней ночи ничего не ели. Володя соорудил небольшой костерок, растопил и в солдатском походном котелке снег, а в кипяток засыпал пару пакетов готового вермишелевого супа. Горячая похлебка с хлебом прошла на ура.

Насытившись и несколько отдохнув, мы обнаружили, что было всего то шесть часов утра, и до автобуса оставалась прорва свободного времени. Володя предложил побродить по лесу в сторону тетеревиного тока, который мы слышали ночью. Мы, не торопясь, двинулись на запад. По дороге Володя показал мне ту сосну, на которой он предыдущей весной видел глухаря. Через полтора-два часа мы вышли на опушку леса. Впереди было кочковатое болото, за ним поле, а где-то дальше был слышен работающий трактор. Володя на краю болота довольно быстро по тетеревиному помету нашел место тока, и показал мне то место на опушке, где можно было бы устроить на расстоянии выстрела шалаш для укрытия стрелка. Тетерева токуют на земле рано утром, и охотникам ночью приходится занимать место в укрытии, построенном накануне.

Когда мы вернулись к месту нашей стоянки, было десять часов. Я после полубессонной ночи, утренних переживаний и четырехчасовой прогулки по лесу едва держался на ногах. Как только я прилег на нашу еловую лежанку, то сразу заснул мертвецким сном. Спать мне пришлось очень не долго. Без четверти двенадцать Володя, разбудив меня, пригласил к завтраку. Костерок уже догорал, а в котелке был заварен крепкий чай. Подкрепившись, я почувствовал такой прилив бодрости, что настроение мое резко улучшилось. Сна как не бывало. К тому же небо очистилось от туч, и унылый еловый лес вдруг расцвел яркой зеленью.

Когда же мы вышли на освещенную солнцем дорогу, мое настроение стало просто праздничным. Оживленная группка местных жителей, громко разговаривая, поджидала автобус, что со всей очевидность свидетельствовало о том, что пешком нам до станции идти не придется, и что все трудности нашей охотничьей вылазки остались позади.

Описывать обратную дорогу вряд ли имеет смысл. Ничего интересного, кроме обмена впечатлениями и разговоров с Володей о жизненных проблемах не было.

На первый взгляд могло показаться, что мой первый настоящий охотничий опыт оказался абсолютно неудачным. Однако, сейчас, когда я вспоминаю его, имея возможность сопоставить его со всем тем, что я пережил на охотах позже, я могу утверждать, что он оказался для меня очень полезным.

Во-первых, с самого начала я был избавлен от иллюзий, что охота  – это легкое развлечение, вроде похода за грибами, доставляющее только одни удовольствия.

Во-вторых, я понял, что цель охоты это отнюдь не подстреленная дичь, а непредсказуемая встреча с природой, которая навсегда останется неповторимой, что, собственно, и заставляет множество людей снова и снова стремиться к этим встречам. Уже через неделю после возвращения я стал гадать, какой окажется моя следующая охота.

В-третьих, я понял, что мне, как охотнику необходимо завести собственное двуствольное ружью и необходимое снаряжение, чем я сразу и занялся.

В-четвертых, я отчетливо понял, чтобы быть наравне с другими в компании охотников, я должен срочно заняться своей спортивной формой и привести свой вес в норму. Не откладывая дело в долгий ящик, я вытащил из-под шкафа запыленные напольные весы, которые я зимой привез из Киева, куда я ездил в командировку делать доклад на одной из научно-технических конференций, встал на них, и записал результат на листе с указанием даты. С того момента я стал регистрировать свой вес каждый понедельник. При этом я перешел на строгую диету: перестал есть хлеб, масло, и другие калорийные продукты. Каюсь, но совсем отказаться от сахара я не смог: кефир и чай я пил сладкими.

Результат я почувствовал уже в конце мая. Вдохновленный первыми успехами, я воспользовался отъездом жены с сыном на юг к Черному морю на два месяца, и полностью опустошил холодильник от провоцирующего содержимого. К диете я добавил ежедневные гантели и участие в строительстве кооперативного кирпичного гаража в вечерние часы после основной работы, а также многочасовую игру в теннис под солнцем в субботу и в воскресенье. Завтраки из куска докторской колбасы толщиной в полтора сантиметра и обеды из пары холодных картофелин, сваренных в мундире, и обильно политых майонезом, быстро делали свое дело. Каждую неделю я терял примерно килограмм, а в конце августа оказалось, что я за четыре месяца сбросил сразу шестнадцать (!) килограмм. Я снова стал стройным юношей, готовым принять участие в любом спортивном мероприятии. Таковым оказался побочный результат моего первого выезда на охоту.

Однако самым главным результатом моей первой охоты оказалось то, что я с честью выдержал это испытание, и холостой Володя Шпаков, чьи друзья-охотники дружно переженились, счел меня перспективным компаньоном, и «поставил на лист ожидания», сообщив мне о своих намерениях в отношении осенней охоты. Володя многим напоминал моего лучшего друга Толю Хмельника. Он был таким же невысоким и легким, также скромен и деликатен в общении. Так уж получилось, что наши охотничьи пути с Толей почти разошлись. В студенческие годы Толя, мечтавший в юности стать лесником, все свободное время отдавал охоте. Одно время он даже пытался держать в квартире охотничью лайку. Но к 1966 году он обзавелся семьей (жена, ребенок, и теща), в результате чего присущая ему ранее легкость на подъем была безвозвратно утрачена. Поэтому роль моего «крестного отца» в охоте досталась Володе Шпакову.

Глава 2.

Водно-охотничий туризм

В сороковые послевоенные годы прошлого века ленинградские мальчишки делились на две партии. Одна состояла из тех, кто, будучи очарованным подвигами наиболее знаменитых героев войны, мечтал стать в будущем летчиком, Другая состояла из тех, кто под влиянием морского города-героя мечтал стать моряком. К последним относился и я. В детстве многое напоминало мне о море и морском флоте. Мой дядя Алеша, который был всего на девять лет старше меня, учился в ВИТУ (высшее инженерно-техническое училище морского флота). Проспект Майорова, на котором мы жили, упирался в здание адмиралтейства, в котором располагалось училище имени Дзержинского, и куда по воскресеньям спешили из увольнительных курсанты в красивой морской форме. А Военно-морской музей с многочисленными моделями старинных парусных кораблей стал для меня храмом, куда я стремился попасть каждое воскресенье. Дело дошло до того, что я настойчиво уговаривал маму отдать меня учиться в Нахимовское училище. Мои уговоры, слава Богу, тогда оказались напрасными, и мне оставалось свою тягу к морю и флоту направить на книги. Именно поэтому в «Спутнике юного туриста», о котором я упоминал в первой главе, особое мое внимание привлек раздел водного туризма. Большие настоящие корабли могли меня поджидать где-то в далеком будущем, а вот путешествие на байдарке казалось чем-то вполне реальным. Поэтому уже с юности я прекрасно знал, как устроена байдарка, как правильно в нее грузить рюкзаки и прочее снаряжение, под каким углом к направлению ветра нужно ставить парус, и многое другое.

Много раз в жизни мне улыбалась фортуна. Такой удачей стала и встреча на моем жизненном пути с Володей Шпаковым. Помимо того, что он был охотником, он еще был и заядлым любителем водного туризма, и обладателем одной из первых двухместных туристских советских байдарок «Луч».

Надо ли говорить, как я обрадовался, когда летом того же 1966 года, в котором я весной впервые вместе с ним побывал на охоте, он предложил мне в сентябре отправиться с ним на байдарке на Ивинский разлив, где, как указывали сборники охотничьих рассказов, была отличная осенняя утиная охота.

Река Ивинка – приток Свири, впадавший в нее с севера километров в двадцати от ее истока из Онежского озера. Когда была построена Свирская ГЭС, уровень воды в верхнем течении Свири поднялся почти на десять метров, в результате чего болота, через которые протекала Ивинка, были затоплены, и образовалось большое искусственное озеро. Это озеро поглотило порядка двадцати километров нижнего течения Ивинки, и часть (порядка тридцати километров) верхнего течения Свири от ее истока из Онежского озера в районе причалов деревни Вознесенье. Таким образом, теперь судоходное старое русло пересекает юго-восточный угол разлива, позволяя судам из Онежского озера попадать в Свирь через разлив, строго ориентируясь на бакены, обозначающие судоходный канал. Северо-западная часть разлива там, где раньше простирались болота, оказалась очень мелководной с изрезанными берегами и многочисленными заросшими камышом островками. Именно эта часть озера стала не только любимым местом гнездования кряквы, но и ежегодно привлекала перелетных водоплавающих птиц, устремляющихся по осени в южные края.

Намерения у Володи были таковы. На поезде Ленинград – Петрозаводск мы должны были доехать до станции Ладва-Ветка, а потом на автобусе или попутке добраться до деревни Ладва, через которую протекает Ивинка. Отсюда мы должны были, собрав байдарку, вниз по реке спуститься до разлива, где найти подходящее место для стоянки и охоты. Возвращаться в Ленинград предполагалась чисто водным путем: на байдарке выйти в Свирь, где у деревни Плотично сесть на теплоход, совершающий регулярные рейсы из Петрозаводска в Ленинград и обратно. В подготовке и планировании нашего мероприятия я полностью доверился Володе, полагая, что все детали все равно мне откроются на месте. Тогда я еще был совершенно неопытным, чтобы обратить внимание на тот факт, что Володя, как и я, был самодеятельным, неорганизованным туристом, действующим на свой страх и риск, а потому не имеющий возможности такой информационной подготовки путешествия, какими располагают члены туристского клуба.

Поскольку с начала холодной войны советская власть старалась засекречивать все, что только возможно, то рядовые граждане в открытой продаже могли приобрести карты разных областей стандартного масштаба (в одном сантиметре шесть километров), на которых намеренно убирались многие важные детали. Не было никакой справочной литературы. В этих условиях туристам приходилось действовать наугад, что превращало путешествие в разведку боем. Поэтому многие не решались выбирать новые неизведанные маршруты, предпочитая повторять те, информацию о которых можно было обнаружить в туристском клубе. Однако, подавляющее число самодеятельных туристов отчаянно игнорировало информационный дефицит, составляя свои планы по отрывочным слухам и по доступным грубым картам, и попадая при этом нередко в непредвиденные ситуации.

В этом я вскоре убедился на собственном опыте. Так, например, после того, как в 1967 году мы втроем с женой и сыном прекрасно провели две недели на Снлигере, взяв предложенную Володей Шпаковым его старенькую байдарку «Луч», мне удалось уговорить Галину Ивановну в целесообразности покупки трехместной байдарки нового типа «Салют» с большей грузоподъемностью и лучшей мореходностью. Естественно, сразу возникло желание опробовать ее в деле. В результате летом 1969 года, я, наслушавшись рассказов мужа тети Ани о богатой рыбалке в низовьях Десны, сколотил компанию из девяти человек на четырех лодках, пожелавших вместе с нами спуститься по верхнему течению Десны до Брянска. План возник на основании обычной карты-шестикилометровки, и его ущербность привела к большим разочарованиям. Во-первых, в прославленной реке не оказалось рыбы. Всеобщими усилиями за все время была поймана всего одна неизвестной породы очень плоская рыбка размером со среднюю плотвичку, которую решили считать чехонью. Во-вторых, в деревенских продовольственных магазинах советской Белоруссии по пустым полкам «хоть шаром покати», ничего не было, кроме водки, соли и спичек. От голода нас спасало только парное молоко, которым можно было разжиться у доярок, выходивших на берега доить пасущихся коров, да беспризорные стаи одичавших гусей, которые в изобилии свободно плавали по реке, что давало возможность время от времени уменьшать их численность, выгоняя стаю на берег и накрывая отставшего рыбацким подсачником.

Однако вернемся в сентябрь 1966 года. Утром в назначенный день я с рюкзако и «тулкой» (курковой двустволкой шестнадцатого калибра производства тульского оружейного завода), позаимствованной у тестя, я пересек проспект Гагарина, и поднялся в квартиру, где жил Володя. То, чем мы занялись, сразу приоткрыло мне определенную специфику байдарочного туризма: мне стало ясно, что в этом новом занятии меня ждет испытание переноской тяжестей. Байдарка «Луч» весила килограмм сорок и переносилась в двух упаковках: В одной  – сборный каркас из дюралевых трубок, в другой  – резиновая оболочка с брезентовым верхом. Но, когда мы в первый пакет к каркасу и разборным веслам добавили два ружья в чехлах, топор и солдатскую лопатку, то получили полутораметровой высоты брезентовый рюкзак с одной лямкой весом не менее шестидесяти килограмм, который, впрочем, можно было переносить за спиной. Второй брезентовый пакет с ручкой, напоминающий большой чемодан, после того, как вместе с резиновой оболочкой в него была упакована и небольшая двухместная брезентовая палатка, стал весить килограмм сорок. В двух наших рюкзаках помимо одежды находились спальные мешки, надувные матрасы, котелки, посуда, патроны, и все остальное, что необходимо в походе и на охоте. Вот, когда я порадовался, что успел вовремя избавиться от собственного излишнего веса. На такси все эти тяжести мы отвезли на Московский вокзал и сдали в камеру хранения. Как, оказалось, вдвоем справляться с переноской этого добра на небольшие расстояния не сложно: пока один стережет одну кучу вещей, другой по одной перетаскивает вещи в другое место. Освободившись от груза, мы разъехались по домам, чтобы пообедать и отдохнуть перед отъездом. В шесть часов уже налегке мы снова приехали на вокзал, и перетащили свой груз на нужный перрон. Распихать наши вещи по верхним полкам общего вагона было не просто, но и с этим мы управились, доставив некоторые неудобства пассажирам. В восемь часов поезд благополучно тронулся, и мы приготовились провести эту ночь сидя. Ночь показалась очень длинной, хотя ехать нам было не очень далеко. В шесть утра мы с облегчением покинули неуютный вагон, и перетащили наши грузы к автобусной остановке. Нужный автобус ожидался через час. Однако, увидев груду наших вещей, у остановки притормозил водитель грузовика, согласившийся подбросить нас в деревню Ладва за умеренную плату (на пол-литра). К нашему удивлению за нами в кузов залезли все ожидающие, оказавшиеся попутчиками. От станции Ладва-Ветка до деревни Ладва оказалось всего-то двенадцать километров, так, что уже через полчаса мы выгрузились у моста через речку Ивинку, достигнув цели первого этапа нашего путешествия.

С одного взгляда на реку стало ясно, что нас ждут непредвиденные трудности. Широкая (метров пятьдесят) река оказалась обмелевшей. Пара неглубоких (где по колено, а где и по щиколотку) проток разделялись песчаными мелями с кое-где торчащими валунами. Однако, деваться было некуда, и мы собрали байдарку. Очень отрадное впечатление оставило превращение груды наших грузов в лодку, в нос и корму которой были засунуты наши рюкзаки, а на сиденья положены палатка и спальники в полиэтиленовых мешках. Начали мы свой водный путь пешком. Мы брели по колено в воде по протоке, подталкивая в лодку. По началу это не показалось каким-то испытанием, тяжело груженая лодка скользила легко, а на плечах у нас ничего не было! Более того, минут через двадцать мы оказались на участке, где оказалось возможным сесть в лодку и взяться за весла. Меня, как более тяжелого, Володя усадил назад, а сам сел впереди загребным. Однако первый урок гребли оказался не долгим. Протока вновь сузилась, и Володе пришлось вылезти из лодки затем, чтобы, идя впереди, тащить ее за собой на буксире. Время, от времени и мне приходилось вылезать, чтобы общими усилиями преодолеть песчаную мель или каменистый порог. Вот так, то волоком, то на веслах, мы за полдня преодолели километров десять обмелевшей реки. Зато, какое наслаждение ждало меня, когда река вдруг превратилась в глубокую метров в десять шириной протоку, окаймленную зарослями камыша. Казалось, нет большего удовольствия, чем ощущение той легкости, с какой байдарка скользит вперед, подгоняемая неторопливыми размеренными гребками. Володя предостерег меня, чтобы я не прикладывал к веслу больших усилий, и я быстро освоился с техникой гребли, приняв предложенный ритм. По зеркальной поверхности даже при прогулочном темпе гребли мы развили, по мнению Володи, скорость порядка семи километров в час. Володя спустил со спиннинга блесну, чтобы по пути половить «на дорожку», и буквально через десять минут затрещал тормоз катушки, извещая нас о том, что на ужин у нас будет полукилограммовая щучка.

Попутного течения совершенно не чувствовалось, но по ровной воде, все равно, мы лихо двигались вперед. Постепенно протока стала расширяться, все более и более напоминая залив. Наконец, перед нами открылась многокилометровая водная гладь разлива, впереди у горизонта сливающаяся с темнеющим небом. Пора было позаботиться о лагере и ночлеге. Слева до низкого берега было не менее километра. Правый берег, вдоль которого мы шли, представлял ровную болотистую низину, на которой, кое-где стояли редкие низенькие полувысохшие сосенки. Выбирать особенно было нечего. Присмотрев ровную поляну, мы пристали к правому берегу и разгрузились. Конечно, стоянка на открытом низком берегу выглядела не очень уютно, но до лесной ближайшей опушки было с километр, и прятать палатку в тени сосен или елей было невозможно. С другой стороны, открытый со всех сторон лагерь всегда обдувается хотя бы легким ветерком, что не маловажно, когда вблизи находятся болота с изобилием осенних комаров. Кроме того, в наши намерения входили ежедневные выходы на лодке в разлив с целью изучения заливов и островов и поиска камышовых зарослей, в которых можно было бы поднять под выстрел гнездящуюся крякву. Мы поставили палатку, обрубили на дрова сухие ветки ближайших сосенок, и, разведя костер, стали готовить уху из нашей дневной добычи. Аппетит наш резко взыгрался, а настроение улучшилось, когда над нашими головами со свистом пролетела пара уток. Володя объяснил мне, что с приближением темноты утки со своих гнезд перелетают на места ночной кормежки туда, где на мелководье изобилие водной растительности. Однако, в тот вечер, намаявшись за день, этот вечерний перелет мы решили проигнорировать.

Хорошо выспавшись, мы утром приступили к нашим охотничьим приключениям. Я сидел на корме на веслах, а Володя сидел спереди, держа ружье на изготовку. Начали мы с того, что, приблизившись к очередному заросшему камышом островку, обходили его вокруг против часовой стрелки так, чтобы камыш, из которого могла подняться утка, всегда был слева, куда удобнее было стрелять сидящим в лодке. Часа три мы болтались от островка к островку. За это время дважды мы поднимали крякву, но Володя оба раза промазал. Потревоженная утка обычно поднимается вверх на два-три метра, после чего быстро улетает в сторону. Как я потом выяснил по книгам, типичная ошибка неопытного охотника заключается в том, что он инстинктивно пытается попасть в утку сразу в верхней точке ее первоначального взлета, тогда, как правильнее стрелять ей вдогонку, когда она начинает удаляться от охотника. Объясняется это тем, что разлетающаяся дробь увеличивает вероятность поражения цели, тогда, как на малой дистанции кучный заряд дроби, чаще всего проходит мимо. Умение избежать торопливости, приводящей к промахам, приходит с опытом. Несмотря на неудачу, мы остались очень довольны тем, что увидели и испытали, и вернулись в лагерь, чтобы пообедать и отдохнуть перед вечерней тягой. Сейчас, когда я вспоминаю те дни и картины взлетающих уток, то, невольно думаю о том, сколько же уток там мог настрелять Володя Михеев, который на вскидку стрелял как ковбой.

Вечером, когда начало темнеть, мы с Володей прошли несколько дальше по нашему берегу и расположились примерно метрах в ста друг от друга. Накануне мы заметили, что пролетевшие над нами утки летели откуда-то справа с болот нашего берега, направляясь к противоположному левому берегу. Наш выбор позиции оказался правильным, а вот результат никуда не годился: и я, и Володя спалили напрасно по паре патронов. Я понял, чтобы попадать в лет в очень быстро летящую утку, мне надо учиться, и учиться. Однако, огорчения от неудачи не было никакого, и ужин был поглощен с отменным аппетитом.

Утром следующего дня Володя предложил теперь мне занять место стрелка на носу лодки, но я отказался, посчитав, что мне полезнее продолжать набираться опыта в роли гребца и зрителя. Мое решение оказалось правильным: первым же выстрелом Володя завалил взлетевшую жирную тяжелую крякву. После этого мы еще долго кружили по камышам, но удача на этот день больше не повторилась. Возвратившись, Володя решил до обеда ощипать и выпотрошить свою добычу. Я же в это время решил прогуляться в сторону леса. Когда я уже почти подошел к опушке, у меня из-под ног взлетела какая-то птица. Ситуация возникла очень благоприятная: птица стала улетать, удаляясь от меня по прямой так, что линия прицеливания оказалась практически неподвижной. В этот раз я не промахнулся. Когда я принес оказавшуюся очень небольшой птичку с длинным клювиком в лагерь, Володя признал в ней вальдшнепа. Крупная дробь №3, предназначенная для уток едва не разнесла в клочья мелкую птицу, оторванные крылья едва не отвалились от тушки. Но для супа и эта дичь отлично сгодилась. Таким образом, в это день с утра мы оба оказались с добычей, а вот наша вечерняя пальба вновь оказалась безрезультатной: утки пролетали над нами высоко и с очень большой скоростью.

На следующее утро я, вдохновленный своим удачным вчерашним выстрелом, сам попросил у Володи право занять в лодке переднее место стрелка, и мы, не торопясь, двинулись объезжать камышовые островки. Новичкам везет: когда впереди в метрах в пяти с шумом взлетела утка, я мгновенно вскинул ружье, которое держал на изготовке. Выстрел прогремел неожиданно даже для меня, ибо перед этим я все время мысленно себе повторял: «Надо отпустить, надо отпустить!». Утка упала в самую чащу камыша, и мне пришлось взять в руки второе весло, чтобы совместными усилиями затолкать лодку в камышовые заросли к месту падения моей добычи. На этом мой фарт закончился. Еще дважды мы поднимали уток, я стрелял «по правилам» в угон, но оба раза безрезультатно. Я уже предложил Володе подъехать к лагерю и поменяться местами. Но он, посчитав, что до обеда еще достаточно времени, предложил мне осмотреть противоположный берег и поискать другие перспективные места для утренней и дневной охоты. Я положил перед собой ружье и взялся за второе весло. Навстречу с северо-запада начал дуть довольно свежий ветер, и нам пришлось грести вдвоем, преодолевая впервые появившуюся волну. Случайно нам повезло, и мы вышли прямо на довольно широкий залив, острым клином врезавшийся в низкий болотистый берег. В глубине залива, перекрывая всю его ширину, спокойно покачивалась на волнах огромная (с полсотни) стая лебедей, которые казались ослепительно белыми на фоне водной ряби, отражающей довольно хмурое серое небо. Внезапно, словно повинуясь неслышной команде, вся стая дружно пришла в движение. От этой картины у меня захватило дух. Лебеди взлетали с разбега! Семеня ногами, они били по воде своими широкими крыльями, и издавали гортанные крики. Тихий залив мгновенно превратился в штормовое шумящее море. Разбежавшись против ветра, тяжелые птицы мощными взмахами крыльев начали поднимать себя в воздух. Натужный подъем перешел в горизонтальный полет, а затем стая, словно построившись, устремилась ввысь. Сейчас, когда на экране телевизора иногда возникают кадры старта с палубы авианосца современного истребителя, на небольшой скорости с трудом набирающего высоту, мне сразу вспоминается чудесная картина взлета стаи лебедей. Набрав высоту, и почти скрывшись из глаз, стая сделала широкий плавный разворот, и на большой высоте пролетела над нами навстречу. Величавый полет громадных белых птиц, распластавших почти неподвижные крылья, напоминал полет эскадрильи стратегических бомбардировщиков, и мне после этого очень понятно, почему наши летчики прозвали новейший ракетоносец ТУ-195 «белым лебедем».

Переполненные богатыми утренними впечатлениями мы вернулись на нашу стоянку, и с большим аппетитом уничтожили остатки ухи. Это заставило нас задуматься о том, каким будет наше меню в дальнейшем. В отношении следующего дня все было ясно: Володя сказал, что из вальдшнепа получится прекрасный похожий на куриный бульон, который можно будет заправить вермишелью. Однако, у нас были еще две утки, а это уже была проблема. Сковородки у нас не было, поскольку на костре ее использовать практически не возможно, а сварить в небольшом котелке объемом в два с половиной литра целиком толстую крякву представлялось невозможным. Мой запасливый компаньон, прихвативший для консервации дичи порошок сухой горчицы, заявил, что при такой прохладной погоде вполне возможно всю оставшеюся дичь привезти домой. На это я, помня о консерватизме Галины Ивановны, не склонной к кулинарным новациям, ответил, что лично я ничего домой везти не собираюсь, так что все остатки ему придется тащить к себе. После этого мы стали решать, каким способом наиболее эффективно можно было бы употреблять в пищу убитых уток, количество которых за оставшиеся два дня охоты наверняка будет только увеличиваться. В результате было принято решение одну утку сварить на следующий день, разрезав ее на достаточно мелкие куски, а вторую попытаться вечером зажарить целиком на углях догоревшего костра.

Решив воспользоваться опытом первобытных людей, мы столкнулись с двумя проблемами. Во-первых, чтобы костер, сгорев, оставил достаточно углей, необходимо добыть не просто сухих веток, а побольше, и как можно толще дров. Во-вторых, необходимо было чем-то заменить металлический шампур или вертел. Прихватив топор и веревки для того, чтобы удобнее было нести вязанки нарубленных дров, мы направились в лес. Сухостой встречался очень редко, а потому нам пришлось изрядно побродить, пока мы не заготовили пару вязанок толстых веток и нарубленных сосновых полешек. С вертелом нам повезло. Когда я уже предложил Володе воспользоваться деревянным шомполом для чистки ружей, который свинчивался из трех частей, мы наткнулись на неизвестно как оказавшуюся на этих пустынных болотах молоденькую тонкую рябинку. Она была высотой не выше человеческого роста, но в основании стволик имел диаметр два сантиметра, что нас вполне устроило. Все это мы доставили в лагерь, но, отстрогав наш вертел, и приготовив опоры для него, мы решили костер не разжигать, отложив наш ужин и его подготовку до окончания вечерней тяги уток.

То ли потому, что слишком много удач и впечатлений набралось за этот день, то ли потому, что мы просто устали, но оба мы бездарно мазали, хотя утки шли одна, за одной. В конце концов, чувствуя, что эта тяга может продолжаться до поздней ночи, мы решили прервать охоту, и заняться костром.

Когда костер разгорелся, обнаружилось, что мы, сидя на перевернутой верх дном байдарке, ничего, кроме друг друга не видим. Осенняя черная ночь поглотила все вокруг, что очень осложняло наши кухонные хлопоты. Володя начал с того, что сварил моего вальдшнепа. Ароматный пар из котелка не оставлял сомнений, что похлебка будет замечательной. Через двадцать минут, остудив сваренного вальдшнепа, мы вмиг прикончили маленькую птичку, побросав в огонь обсосанные косточки. Затем Володя так от души сыпанул в котелок вермишель, что я подумал, что вместо супа у нас будет вермишелевая каша с запахом бульонного кубика. Покончив с первым номером нашей кулинарной программы, мы еще с час ждали, когда костер догорит, коротая время разговором. Затем Володя саперной лопаткой разворошил кострище, разбив головешки на отдельные угли. Насаженная на рябиновый вертел дичь заняла свое место, и процесс пошел. Вскоре с утки стало что-то капать на угли, вызывая шипение и непонятные запахи. Володя начал каждые пять минут поворачивать вертел, стараясь равномерно обжаривать утку со всех сторон. Была уже очень глубокая ночь, когда мы, положив утку в миску, решили попробовать результат. Сразу стала ясна порочность нашего замысла. Утка была еще совсем сырой, и никакой надежды довести ее оставшимися углями до кондиции не было. Грубой ошибкой было начинать подобное дело поздно вечером. А, кроме того, стало ясно, что в таком деле не обойтись без березовых дров, из которых обычно готовят угли для шашлыков. Порешив просто доварить полученный полуфабрикат на следующий день, мы отправились спать.

Когда я с наслаждением растянулся в спальнике на надувном матрасе, у меня перед глазами поплыли картины прошедшего дня: и первая подбитая утка, и взлетающие лебеди, и наша возня у ночного костра. Засыпая, я решил, что в моей жизни, наверное, никогда не будет столь яркого дня.

Утром в остывшем котелке мы обнаружили густую массу разварившейся вермишели, и первой нашей задачей стало ее уничтожение за завтраком для того, чтобы освободить котелок для варки недожаренной утки. Из солдатского котелка часть кипятка, приготовленного для заварки чая, мы плеснули в вермишель, чтобы она не подгорела при разогреве, а поскольку голод нам явно не угрожал, мы открыли одну из двух банок говяжьей тушенки, которую добавили в вермишель, еще пахнущую вальдшнепом. Получилась отличная вкуснятина! Еле- еле справившись с сытным завтраком, мы отправились на привычную инспекцию камышей. День выдался удачным, до обеда мы подняли почти десяток уток, из которых две Володя подстрелил. Возвратившись в лагерь, мы отделили от нашей недожаренной утки лапки и крылья, и, разрезав тушку вдоль на две половинки, отправили ее в котелок довариваться. Похлебав с хлебом горячего бульона, который оказался довольно вкусным, мы решили оставить вареную утятину на ужин и завалились спать. После хлопотливой ночи этот наш послеобеденный сон оказался фундаментальным: мы проспали больше четырех часов. В сумерки мы снова вышли на берег, скорее по обязанности: чувствовалось, что наш охотничий пыл несколько поугас, и, промазав несколько раз, мы пораньше вернулись к ожидавшему вкусному ужину и задушевной беседе.

В этот день мы встали пораньше, что не удивительно, ибо он был последним днем нашей охоты. Расписание движения теплоходов по Свири обязывало нас на следующий седьмой день нашего путешествия начать обратный путь. Погода ухудшилась. Задул сильный западный ветер с противоположного берега. С минуты на минуту можно было ожидать дождя. И, тем не менее, настроение у меня было почему-то очень хорошее. Была моя очередь занять переднее место стрелка, и какое-то предчувствие мне подсказывало, что последняя охота окажется удачной. Я решил, что надо настроиться и избегать торопливости, стреляя только в угон. Так и произошло, причем не один, а три раза подряд. Три промаха меня раззадорили, и я решил изменить свое первоначальное намерение. В четвертую утку я выстрелил сразу, как только она поднялась над камышами, но она стала улетать, а вот второй выстрел в угон, который я произвел почти немедленно после первого, оказался удачным. Двустволка – это очень хорошее изобретение! После этого мы еще часа три бороздили камыши, раза три я стрелял, но это уже была не охота, а скорее развлечение, ни у меня, ни у Володи особого рвения уже не было Утка – не рыба, которую, поймав, можно выпустить. А как, ни как, к нашему грузу в обратной дороге уже добавились четыре убитые утки, каждая из которых тянула килограмма на полтора. Я твердо решил, что они должны достаться организатору нашего предприятия, полагая, что в хозяйстве двух мужиков запас свежей дичи будет не лишним (Володя жил вдвоем с отцом, о матери он никогда не упоминал, а я, естественно его и не расспрашивал). Вернувшись в лагерь, мы хорошо пообедали, заправив вермишелью остатки утиного бульона. Отдохнув, мы решили на вечернюю тягу не ходить, посвятив вечер приготовлению к возвращению. Чтобы у нас была еда в дорогу, и на быстрый завтрак следующего дня отплытия, Володя, использовав полтора брикета гречневого концентрата, наварил целый котелок отличной каши, добавив в нее полбанки тушенки. Спать мы легли пораньше.

Утром, едва выглянув из палатки, мы выскочили из нее как ошпаренные и начали торопливо собираться. Погода окончательно испортилась. По низкому небу неслись темные, угрожающие дождем тучи. Сильный западный ветер разогнал приличную волну. Только упаковав свои вещи, и сложив сухую палатку, мы позволили себе несколько расслабиться, радуясь тому, что успели это сделать до начала дождя, и приступили к завтраку.

Ветер и волна нас не пугали: чтобы выйти в Свирь, мы должны были пройти километров двадцать, пересекая разлив по диагонали из северо-западного его угла в юго-восточный. При таком раскладе ветер и волна были почти попутными, и не могли стать помехой, вызывающей опоздание. Более того, мы вправе были рассчитывать на то, что это изменение погоды в неблагоприятную сторону обратим себе на пользу. Дело в том, что Володя сшил для своей байдарки небольшой косоугольный парус, и заготовил из легкой алюминиевой трубки рею, к которой прикрепил верхнюю часть паруса. На это нештатное снаряжение мы и возлагали наши надежды.

После того, как мы отчалили, нам пришлось около получаса грести на восток, подставив сильной волне левый борт. Бортовая качка очень осложняла греблю: вынося левую лопасть весла, я то и дело цеплял гребень высокой волны, обдавая брызгами и себя, и сидящего на руле Володю. Наконец, когда мы достаточно продвинулись к середине разлива, мы, прекратив грести, повернули направо, на юго-восток. Отсоединив лопасти весел, мы из двух средних частей, соединив их, сделали мачту высотой полтора метра, которую я вставил в специальное гнездо. На верхнем конце мачты оказалось кольцо, через которое, как через блок проходила веревка (шкот), конец которой был прикреплен к середине реи. По команде рулевого я, как матрос, вытравил шкот, подтянув рею к макушке мачты. Парус мгновенно наполнился, и лодка рванулась вперед. К правому концу реи, и к правому нижнему углу паруса были прикреплены шкоты, с помощью которых Володя мог поворачивать парус, меняя его положение по отношению к направлению движения, и направлению ветра. Теоретически я знал, что плоскость паруса должна устанавливаться по биссектрисе угла между направлением движения и направлением ветра. Теперь я мог убедиться, как это выглядит на практике. Впрочем, и без глубоких теоретических знаний можно было бы, обойтись: правильное положение паруса легко можно было определить по тому, как он наполнялся ветром.

Ветер был почти попутным, и лодка неслась, обгоняя попутную волну. За час мы пролетели не менее пятнадцати километров до того момента, когда нам пришлось взять курс несколько правее, направив лодку на белый бакен, указывающий выход в Свирь. Мы со свистом пронеслись мимо него, и почти внезапно с широкого водного простора влетели в какое-то ущелье. Такое впечатление создалось потому, что здесь широкая и полноводная река казалась зажатой очень высокими и крутыми берегами, густо поросшими высоченными вековыми елями, образующими отвесные темно-зеленые стены. Создавалась иллюзия того, что мы перенеслись куда-то в Сибирь. Высокий правый берег укрыл нас от ветра, и от разгулявшейся по простору разлива волны. Мы спустили парус, и снова взялись за весла. Понадобилось два с половиной часа для того, чтобы вниз по течению пройти двадцать километров до деревни Плотично с пристанью на левом берегу. Однако мы не стали пересекать реку, а, подойдя к каменистой отмели под кручей правого берега, выгрузились. Хотя и левый берег с пристанью выглядел совершенно безлюдным, мы посчитали, что ночлег в дикой лесной чаще будет спокойнее. Лодку, перевернув ее вверх дном, мы оставили у воды, а вот для того, чтобы найти ровную горизонтальную площадку для палатки и костра, нам с рюкзаками пришлось подняться на несколько метров выше. Вечером за ужином мы с удовлетворением обсуждали серьезные трудности, которые пришлось бы нам преодолеть, если бы столь сильный ветер был не попутным, а встречным.

Утром мы встали в девять, хорошо выспавшись. Страховочный запас времени был довольно большим; теплоход должен был подойти только в три часа дня. Уже к полудню мы переправились, разобрали байдарку, и упаковали вещи. Сложив все на причале, мы приготовились ждать наш корабль. Пока я отвечал на вопросы скучающего аборигена, заинтересовавшегося большой кучей нашего груза, Володя взял спиннинг, и пошел развлекаться с ним вдоль берега. В конце концов, мой любопытный собеседник надоел мне настолько, что я сбежал от него к Володе. В два часа на причале собралась довольно приличная толпа. Из разговоров выяснилось, что в деревню автобусы из Лодейного Поля не доходят, поэтому выбраться из нее нельзя иначе, чем рейсовым теплоходом. Подошедший теплоход оказался отнюдь не легкомысленным речным трамвайчиком вроде тех, что снуют у нас на Неве, а солидным морским пароходом (как, никак, он пересекал и Онежское, и Ладожское озера), имевшим не нарядный, а очень деловой рабочий вид. Купившие дешевые «палубные» билеты пассажиры наперегонки бросились занимать места в салоне. Там стояло десятка полтора жестких скамеек, снятых, видимо, с отслуживших свой срок электричек. Мы же с Володей без спешки устроились под тентом на корме, сложив перед собой свой груз. Солидный своей мореходностью пароход комфортом не отличался. Ни кают-люкс, ни буфета на нем не было. Слава Богу, что кок, готовящий на камбузе обед для членов команды, согласился без ограничений поить нас горячим чаем. Картины Свирских берегов были довольно однообразны, поэтому мы порадовались развлечению, которое представляло прохождение шлюза через плотину подпорожской гидроэлектростанции. В Лодейном Поле почти все пассажиры кроме нас сошли на берег. Как оказалось, автобусы в Ленинград шли быстрее, хотя и стоили дороже. Салон опустел, осталось всего несколько человек, по каким-то причинам решивших проплыть из Петрозаводска до Ленинграда. Нам с Володей досталось по свободной скамейке, что обещало вполне комфортный ночлег на надувном матрасе и в спальном мешке во время перехода через Ладожское озеро.

Остальная часть нашего водного путешествия не сохранилась в моей памяти. Это и не мудрено. Ее вытеснили впечатления моих более поздних водных вояжей практически по тому же маршруту. Когда я работал в ЛИАП (Ленинградский институт авиационного приборостроения) там дважды в периоды белых ночей организовывали всесоюзные научно-технические конференции по некоторым проблемам автоматики и кибернетики. Для того, чтобы повысить значимость этих мероприятий, заманив на них светил науки, организаторы придумали проводить заседания на туристском теплоходе, сочетая приятное (отдых) с полезным (наука) Маршруты были выбраны столь интересными, что приглашенные слетались со всей страны, как мухи на мед, даже соглашаясь оплатить стоимость путевки. Своим сотрудникам ЛИАП предоставлял самые дешевые доступные путевки. Я, конечно, не упустил возможности сплавать через Ладогу и Онегу в Кижи и обратно, а в другой раз до Кирилло-Белозерского монастыря. Поэтому, мне довелось еще четыре раза проходить верховье Свири, и пересекать Ивинский разлив. Но и эти замечательные путешествия не смогли затмить самое яркое, что я впервые пережил в тех краях, а именно стремительное движение, почти полет байдарки под парусом.

Это незабываемое впечатление вдохновило меня совершить нечто, почти невозможное: уже следующим летом 1967 года я сумел уговорить категорическую противницу туристского спартанского быта Галину Ивановну впервые отправиться втроем с сыном провести две недели на озере Селигер с палаткой и байдаркой, которые нам любезно одолжил Володя Шпаков. Из Осташкова мы на речном трамвайчике заехали в северную часть озера, где нашли стоянку на одном из необитаемых островов. Днем загорали, купались, ловили на удочки с лодки окуней и подлещиков, а на ночь я ставил перемет, на который регулярно попадались небольшие (до полметра) угри. Прекрасный отдых завершился возвращением в Осташков под парусом, когда мы за час промчались пятнадцать километров от северного конца озера до южного. При этом Галина Ивановна на переднем сиденье выполняла функции матроса, поднимающего и опускающего парус, а Сережка с трудом уместился за спиной своей мамы, вытянув свои тощие ноги вдоль бортов. Надо ли говорить, почему в нашей семье после этого уже не было противников туризма, и все ее члены согласились с необходимостью покупки новой трехместной байдарки «Салют», в которой наша семья сможет поместиться даже тогда, когда Сережка из восьмилетнего мальчишки превратиться в рослого юношу. Вот это превращение нашей семьи в любителей байдарочного туризма и явилось важнейшим последствием нашего с Володей выезда на охоту осенью 1966 года.

Глава 3

Остров Кильпола

В августе 1967 года, после возвращения нашей семьи с озера Селигер, я привез байдарку и палатку, позаимствованные у Володи Шпакова, ему домой. Зашел разговор о планах на будущее. У меня был свободным второй месяц отпуска в сентябре. Володя как аспирант-заочник имел право на еще не использованный аспирантский учебный месячный отпуск, который мог взять в любое, нужное ему время. Я, вспоминая наш удачный прошлогодний вояж на Ивинский разлив, поинтересовался, нет ли у него сведений о возможности совершить что-нибудь подобное. Оказалось, что его друзья-байдарочники летом из Приозерска заходили по открытой воде в пограничную зону озера, чтобы облазить красивые скалистые шхеры северо-западного берега озера. Там на малодоступном и безлюдном острове Кильпола они видели много уток и боровой дичи. Володя предложил поехать на пару недель туда на разведку, с чем я без колебаний согласился.

Рассказы Володиных друзей выглядели вполне правдоподобными. Среди ленинградских любителей охоты ходили разговоры об изобилии дичи на северных окраинах области, объявленных пограничной зоной и не доступных рядовым горожанам. Добыть пропуск в «большом доме», как обычно называли ленинградцы управление КГБ,  – было мечтой многих охотников, желающих поохотится в тех лесах, где не ступала нога человека. Одним из способов преодоления этого препятствия был заезд в погранзону по воде, минуя наземный пограничный контроль. Вероятность напороться на морской пограничный катер на Ладожском озере, в отличие от Финского залива, была ничтожной.

Остров Кильпола представляет собой два параллельных узких гористых острова, вытянутых с северо-запада на юго-восток на двенадцать километров и соединенных в единое целое узкой перемычкой, представляющей лесистую низину. Поперечная (через низину) ширина Кильполы не превышает шести километров. Остров малодоступен: от Приозерска по открытой воде до него порядка двадцати пяти километров, даже на моторной лодке не всякий решится преодолеть это пространство, учитывая капризный и быстро переменчивый характер погоды на Ладоге. Другим способом можно попасть на остров, переправившись через неширокий (не более километра) пролив, отделяющий юго-западный берег острова от материка. Прямо напротив острова расположена деревенька Березовое, которая является последним населенным пунктом, расположенным вне пограничной зоны. Попасть в Березовое также было не просто: только раз в сутки там останавливался автобус, проходящий из Приозерска на территорию Карельской АССР до Сортавалы по дороге, огибающей Ладогу с севера. К тому же в те времена пригородные электрички до Приозерска не ходили, и добраться до него можно было либо пригородными поездами с пересадкой в Сосново, либо пассажирским поездом, отправляющимся в Сортавалу поздно вечером.

Рельеф и растительность на Кильполе типичны для островов северной Ладоги и северной части Финского залива. Некоторое представление о них получили те, кто побывал на Валааме, или смотрел замечательный фильм «Особенности национальной охоты». Возвышенности на острове представляют либо скалы, либо высокие груды валунов, которые образовались в ледниковый период, и перемещаться по которым, а тем более, охотиться  – сплошное мучение. На горках кое-где стоят высокие сосны, с высоты которых остров можно обозревать практически целиком. Именно это, наверное, и привлекало сюда осторожных глухарей. По берегам небольших заливчиков и в отходивших от них глубоких оврагах росли, в основном высокие ели, под которыми осенью было несметное количество подосиновиков с ярко красными шляпками.

В самом центре острова, в его низменной части находится небольшое симпатичное озерцо, диаметром не более ста метров, окруженное лугами, быстро зарастающими молодым сосняком. Скорей всего, где-то рядом когда-то располагался финский хутор. Это место по его расположению и рельефу оказалось наиболее привлекательным для устройства лагерей туристов и охотников. Однако добраться до него могли не все, и не всегда. Достаточно широкой и круглогодично проходимой для байдарок и моторок протокой озеро соединено с северо-восточным заливом, поэтому попасть в него с открытой Ладоги можно в любое время года. А вот протока, идущая к озеру напрямую со стороны Березового, по которой можно было свободно проходить весной при высокой воде, летом превращалась в заросшее высоким камышом болотце. Видимо, это осушение летом прямого водного пути к существовавшему когда-то хутору заставило его обитателей прокопать узкий канал, почти параллельный пересыхающей протоке. Этот канал, по-видимому, был прокопан по трассе, по которой раньше лодки перетаскивались волоком, чтобы кратчайшим путем попадать на противоположную сторону острова, не выходя на открытую воду. Начинался канал рядом с пристанью, на которую каждый вечер высаживался десант доярок, чтобы доить колхозное стадо. Коров переправляли на остров весной, и все лето они паслись на просторах острова, где им ничего не угрожало.

В тот день начала сентября мы начали действовать по испытанной схеме. С утра поймали такси и отвезли байдарку с рюкзаками в камеру хранения Финляндского вокзала. А уж вечером налегке на метро подъехали к вокзалу, чтобы сесть в пассажирский поезд, отправляющийся в Сортавалу в одиннадцать часов вечера. Путь в Приозерск недалек: поезд прибывал туда в четыре часа утра, так что в эту ночь мы могли подремать под стук колес всего насколько часов. Автобус из Приозерска отправлялся в шесть утра, и мы предпочли ночь в пути варианту дневного переезда в Приозерск с пересадкой в Сосново и ночевкой в зале ожидания приозерского вокзала. Уже в семь часов мы выгрузились в деревеньке Березовое, в которой и домов то было всего десятка полтора. Узкая безлюдная улочка вела от дороги к берегу, до которого было метров триста. Через час, собрав байдарку, мы отплыли от берега, так и не увидев ни одного местного жителя.

Погода была отличная. На нешироком проливе, прикрытом от ветров Ладоги лесистым островом, волны не было, так что пересекать его на байдарке было одно удовольствие. Прямо напротив деревни виднелись камышовые заросли, уходящие вглубь острова, но Володя, которого друзья снабдили фотокопией карты острова, уверенно свернул налево к виднеющейся на противоположном берегу пристани. За ней мы обнаружили вход в канал, имеющий явно искусственное происхождение, и вошли в него. Сначала он был достаточно широк, чтобы мы могли грести, но скоро он сузился настолько, что мы стали передвигаться, отталкиваясь веслами от берегов. В конце концов, мы дошли до участка, где канал превратился в просто мелкую узкую канаву, по которой байдарку пришлось проводить почти волоком. Но настоящий волок ждал нас впереди: неожиданно мы уперлись в непроходимую плотину, перегораживающую наш путь. Плотину образовали руины рухнувших каменных опор мостика, перекинутого через канал хуторянами в доисторические времена. Пришлось весь груз вынимать из байдарки на берег, и, взяв лодку за нос и корму, обносить преграду по берегу. Едва мы, погрузив рюкзаки и прочий груз обратно в лодку, прошли метров пятьдесят, как оказались на чистой воде. Канал вывел нас в широкую протоку. Слева виднелся простор открытой Ладоги, а справа – тупик (то самое озерцо, которое было конечной целью нашего утреннего перехода).

Местечко для лагеря действительно оказалось замечательным. Закрытое озерцо с теплой водой так и манило искупаться. Под невысокими молодыми сосенками удобно было ставить палатки. Проблемы дров не было: на молодых сосенках нижние ветки, как правило, были уже отсохшими.

Поставив палатку, мы развели костер, и приготовили обед, использовав пару пакетов готовых супов-концентратов. Поскольку был еще только полдень, мы позволили себе, пообедав, вздремнуть пару часов, чтобы как следует отдохнуть после почти бессонной ночи и утреннего перехода.

И только часа в четыре мы вышли на первую разведку. Мы, не торопясь, побрели по лужкам и перелескам правого берега протоки, уходящей в открытую Ладогу. Внезапно из-под ног идущего впереди Володи вспорхнула тетерка с выводком молодняка. Володя выстрелил то ли по мамаше, то ли по какому-то ее отпрыску, но все остались живы и здоровы, дружной стайкой скрывшись вдали. Володя, раздосадованный промахом, решил поискать счастья в другом месте. Повернув направо, он стал подниматься на холм, представлявший груду больших поросших мохом валунов, за которым виднелась роща высоких сосен. Я понял, что его манит чаща, где могли бы укрываться глухари, но брести с ружьем по ровному берегу протоки мне понравилось, и я решил продолжать свой путь в надежде, что встреченный тетеревиный выводок был не единственным в этом краю. Примерно через час, пройдя два-три километра, я вышел на берег Ладоги, и невольно залюбовался ее синим, похожим на морской простором. Налюбовавшись, я решил немного пройтись вдоль берега озера, надеясь, что, обойдя тем самым, прельстившую Володю горку, я найду его в сосновой роще. Но выполнить свое намерение мне не пришлось. Вдоль берега, почти у самой воды росли невысокие кусты с почти облетевшей листвой. В одном месте, услышав мои шаги, из-под куста вспорхнула какая-то птица, и уселась на верхних ветках. Я замер. Через путину голых веток темный силуэт птицы размером с большого голубя четко просматривался на светлом фоне воды и неба. Эта картинка напоминала гравюру. Очень осторожно я поднял ружье и прицелился. Промахнуться было не возможно: стрелял я как в тире по неподвижной мишени. Птица упала на землю. Подобрав свой трофей, я очень довольный решил вернуться в лагерь той же дорогой, которой пришел. Выстрелов Володи не было слышно, и я был уверен, что, услышав мой выстрел, он поймет, что мы встретимся в лагере. На обратной дороге никакой живности мне не встретилось. Буквально сразу, вслед за мной, в лагерь вернулся и Володя, так и не повстречавший глухарей. В моем трофее он опознал рябчика, который по гастрономическим показателям весьма близок курятине. Комментируя мой рассказ, он пояснил, что рябчики очень часто держатся на земле вблизи воды, и потревоженные каким-либо шумом не улетают сразу, а сначала поднимаются повыше на куст или дерево, чтобы увидеть, что им угрожает. Поэтому, если охотник услышит, как взлетает рябчик, и сумеет разглядеть его в чаще там, где он затаился, то у него есть большие шансы подстрелить птицу до того, как она улетит прятаться подальше. Эти наблюдения охотников подтвердила и моя удачная встреча с первым рябчиком. Вечером за ужином, поглощая гречневую кашу с говяжьей тушенкой, мы обсуждали наши впечатления от первого выхода на охоту. Оценки разошлись. Я был очень доволен новыми впечатлениями и полученным опытом, Володя же был очень разочарован, поскольку окрестности вокруг нашего лагеря показались ему недостаточно глухими, чтобы здесь было много дичи. Он пришел к выводу, что нам надо перебраться в более дикую и глухую часть острова подальше от следов цивилизации финского периода (до войны Кильпола, как и Валаам, принадлежали Финляндии). Таким более перспективным для охоты местом, он посчитал северную часть острова, куда мы и решили перебраться следующим утром.

Позавтракав утром, мы свернули лагерь, и, погрузившись, поплыли по протоке на восток к открытой воде. Володя сразу спустил со спиннинга блесну, полагая, что, двигаясь вдоль камышей, есть шанс поймать щуку «на дорожку». По плану мы должны были, огибая остров против часовой стрелки, добраться до его северной кромки, которая, судя по карте, на несколько километров растянулась в направлении с юго-востока на северо-запад. При этом мы должны были обойти два далеко выступающих мыса. И действительно, стоило нам выйти на открытую воду, как слева примерно в двух километрах мы увидели высокий скалистый утес, от которого в Ладогу тянулась цепочка небольших островков и выступающих из воды скал и крупных валунов. Срезая путь, мы прошли почти у самого подножия утеса, невольно залюбовавшись им. За утесом слева открылся довольно большой залив, откуда северо-западный ветер гнал приличную волну. Противоположный берег залива представлял гористую густо покрытую лесом гряду. Ее выступающий в Ладогу конец и был тем вторым мысом, который нам предстояло также обогнуть. Мы обсудили заманчивую возможность поиска хорошего места для стоянки в глубине залива, где виднелась тихая бухта, укрытая от ветра стеной густого хвойного леса, но решили не менять своего плана. Прямиком мы погребли к оконечности второго мыса, полого скрывающейся в волнах, и продолженной цепочкой невысоких островков, еле высовывающихся из воды. Обогнув мыс, и повернув налево, мы попали под действие сильного встречного ветра и довольно большой волны. Пришлось, как следует, приналечь на весла. Несколько километров мы шли вдоль высокого берега, высматривая подходящее место для стоянки. Поскольку мы шли в нескольких метрах от берега, Володя и тут спустил «дорожку». Наконец, проходя узкий проливчик, отделявший небольшой вытянувшийся вдоль берега островок, мы напротив этого островка увидели низкий мысок с ровной площадкой на нем. Место было тихим; слева (с юга) высилась круча покрытой лесом горы, справа проливчик прикрывал от северных ветров островок, мимо которого мы прошли. Здесь мы решили высадиться, и, не разгружая байдарки, осмотреться. Володя, взяв ружье, сразу стал подниматься по каменистому склону наверх к высокому лесу, а я направился дальше вдоль воды осмотреть бухточку, которая врезалась в высокий берег сразу за местом нашей высадки. Не успел я пройти и тридцати метров, как услышал, что Володя спускается обратно вниз. Обычно всегда очень спокойный, в этот момент он запыхался от волнения. С округлившимися глазами он сообщил мне, что только что поднял двух глухарей. Как только он поднялся по склону, прямо перед собой в трех метрах он увидел глухаря, сидящего на поваленной сосне. Он не успел поднять ружье, как глухарь с шумом взлетел и скрылся в лесной чаще. Володя двинулся в ту же сторону, и, как только он сделал несколько шагов, метров в десяти перед ним с земли взлетел второй глухарь. Потрясенный такими неожиданностями, он решил вернуться ко мне, поскольку ему стало ясно, что другого места для стоянки нам искать не стоит, и надо разбивать лагерь. Мы разгрузили лодку, вынесли ее из воды повыше, чтобы ее не унесло волной, и стали обживаться. Выбранное нами местечко оказалось довольно симпатичным. На покрытой травой полянке стояло несколько не очень высоких сосенок, одну из которых мы использовали для крепления палатки. Нечто похожее на тропинку, уходящую к бухточке, заставляло думать, что здесь раньше останавливались охотники или рыболовы, приходившие сюда на моторках из Приозерска. Поскольку солнце уже скрылось за высокими елями на противоположном берегу бухточки, мы решили отложить охоту на следующее утро, и стали готовить ужин. Бульон из убитого накануне мной рябчика действительно очень был похож на куриный, а вкусная птичья грудка заставила вспомнить известную стихотворную строчку: «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит буржуй!». Но мы надеялись, что впереди у нас еще не один хороший день, а поедаемый первый рябчик не окажется и последним.

Утром после завтрака Володя снова полез на горку искать встречи с глухарями. Я сначала полез за ним, но, поскользнувшись один раз на поросшем коварным мохом валуне, я понял, что в такой охоте вероятность сломать ногу выше, чем подстрелить глухаря. Вытаптывать дичь по лугам и лесам, перемещаясь по ровной земле – это одно, а ползать по каменистым горкам  – это дело для фанатиков с хорошим здоровьем и без избыточного веса. Поэтому я спустился вниз, и пошел вдоль берега к бухточке. От нее в сторону горы уходил овраг, поросший высокими густыми елями. Овраг поднимался по склону вверх и заканчивался где-то почти у самого гребня горы. «Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет». Вот и я предпочел вместо каменистого неровного склона сухое ложе ручья, по которому, видимо, весной стекали с горы талые воды. Высохнув, это ложе превратилось в удобную пологую тропинку, подниматься по которой не составляло особого труда. Довольно быстро я оказался в густой еловой роще на хребте горы. Впереди передо мной был спуск в низину, поросшую столь высокими елями, что их верхушки закрывали от меня горизонт. Мое появление на гребне горы не осталось незамеченным. Где-то совсем рядом в еловой чаще затрещали ветки, и силуэт большой черной птицы мелькнул над стоящими передо мной елями. Удовлетворившись подтверждением присутствия в горной чаще крупной дичи, я повернул назад, и стал спускаться по той же созданной ручьем тропинке. Она привела меня к тому месту, откуда я начал свое восхождение,  – к берегу бухточки, соседствующей с нашим лагерем. Что-то заставило меня остановиться в нескольких шагах от растущих у самой воды кустов. И тут же с земли взлетел рябчик, и устроился на верхних ветках. Вчерашняя картинка повторилась одна к одному: силуэт птицы на светлом фоне воды представлял прекрасную не подвижную мишень. Я не промахнулся и рябчик №2 отправился в сумку. Вскоре вернулся Володя, изрядно измотанный ползаньем по неровностям лесистой возвышенности. Он также пару раз слышал взлет глухарей, но выстрелить ему также не удалось. Увидев мой трофей, он заявил, что я становлюсь квалифицированным узким специалистом по рябчикам. Сам того, не зная, он угадал мое мнение, которое сложилось после моей удачной утренней охоты. То, что удалось подстрелить рябчика всего в пятидесяти метрах от нашей палатки, и то, что они следуют известному стереотипу поведения, на мой взгляд, делало охоту на рябчиков вдоль берегов наиболее перспективным занятием, по крайней мере, для меня.

Так оно и получилось; все оставшиеся четыре дня Володя, для которого, похоже, подстреленный глухарь стал мечтой жизни, целые дни пропадал в глубине острова, а я, бродя вдоль берега, каждый день приносил к ужину свежего рябчика. При этом первые три достались мне стандартным образом: каждый раз взлетевший рябчик усаживался в кустах, оставаясь на виду, а вот последний случай оказался особым. Я, как всегда, осторожно обходил по берегу бухточку. Уже на противоположной стороне, где вдоль воды стояли не кусты, а очень высокие старые ели, я потревожил рябчика. Вспорхнув, он от основания ели резко вертикально взлетел вверх, и укрылся на одной из толстых больших ветвей. Разглядеть его не было никакой возможности, ибо бахрома хвойной зелени, свешивающаяся с соседней ветки, укрывала его как ширма. Однако, наблюдая его взлет, я успел заметить, на какую высоту он взлетел, и на каком примерно расстоянии от ствола ели он должен был сесть. Я знал, что сделай я хоть один шаг, рябчика мне не видать. Поэтому, не сходя с места, я выстрелил, не видя цели, туда, где по моему предположению она находилась. Вместе с оторванными хвойными веточками птица свалилась на землю.

В этот последний день за ужином мы подводили итоги. Хотя результаты у нас были разные, тем не менее, мнение было одно: сюда стоит вернуться. Разочаровало нас только то, что мы не обнаружили никаких признаков наличия рыбы: попытки Володи ловить на дорожку на пути сюда оказались безрезультатными. Также безрезультатными оказались мои попытки поймать удочкой хотя бы пару окушков на уху тогда, когда я дожидался возвращения Володи из очередного похода.

Утром мы свернули наш лагерь, и в девять часов отплыли в сторону Березового. Но теперь нам предстояло огибать остров с другой стороны, оставляя его слева, и двигаясь по проливам, отделяющим его от материкового берега. Ветер и волна оказались попутными, и уже через полтора часа мы оказались в проливе напротив Березового. До автобуса у нас оставалось четыре часа: мы специально вышли пораньше, рассчитывая лишнее время провести, высалившись снова на остров, чтобы побродить в его центральной части. Однако попутный ветер и волна навеяли нам идею, не дожидаясь автобуса, продолжить наш путь до Приозерска по открытой воде. На двадцать пять километров нам должно было хватить не более пяти часов. Володя лишь посетовал на то, что, не планируя выхода на открытую Ладогу, он в этот раз не взял с собой парус. Тем, не менее, мы и без паруса через четыре часа оказались пред далеко выступающим в озеро мысом, на оконечности которого увидели причал с военным корабликом, похожим на пограничный катер. Стало понятно, что мы достигли пригорода Приозерска, куда должен заходить обычный городской маршрутный автобус. Направо вдоль мыса в берег углублялся узкий, похожий на канал залив, в который мы и свернули. Впереди показались дома поселка, и мы почувствовали, что близки к цели. Однако нас очень удивило то, что вода в канале была очень мутной, почти ярко зеленой, и издавала очень неприятный запах. Но деваться было некуда, и пришлось преодолеть это последнее на нашем пути препятствие. Остановка автобуса оказалась в нескольких шагах от того места, где мы причалили, так что дальнейшее наше возвращение в город прошло без всяких проблем.

А тайна зеленого вонючего залива под Приозерском приоткрылась через несколько лет. С наступлением перестройки и гласности в центральной прессе поднялась шумиха, требующая от правительства страны отказа от планов строительства целлюлозного комбината на берегу Байкала. На нее эхом откликнулась городская и областная Ленинградская печать, в которой развернулась компания , требующая немедленного закрытия Приозерского целлюлозного комбината, который своими ядовитыми отходами отравлял воды северо-западной Ладоги и условия жизни горожан Приозерска. Вот почему мы в тогда не нашли на Кильполе ни рыбы ни следов пребывания на острове местных любителей рыбной ловли. Слава богу, борьба защитников экологии окончилась их победой. Комбинат закрыли, и как рассказал мне Володя Шпаков, недавно посетивший те места, на острове вновь появилась рыба.

Этот выезд на охоту в пределах Ленинградской области 1967 года обогатил меня опытом и впечатлениями гораздо в большей степени, чем дальняя поездка в Карелию на Ивинский разлив, а потому я остался в убеждении, что побываю на Кильполе еще не один раз. Так оно и получилось.

19 мая 1968 года отмечался день рождения Толи Хмельника. Каждый год на этот праздник к нему собирались все близкие друзья и родственники. Когда в застолье был объявлен перерыв на перекур, на кухне кроме меня и Толи оказался самый активный из нас охотник и рыболов Володя Михеев, который учился в институте в одной группе с Толей, и Толин младший брат Илья, который, будучи на десять лет моложе Толи, к тому времени окончил институт, и работал в нашей же организации. Зашел разговор об охоте, и я рассказал подробно о времени, проведенном в предыдущем году на Кильполе. Рассказ вызвал живейший интерес, а когда же я сообщил о своем твердом намерении в августе вновь побывать там же с байдаркой, обещанной мне Шпаковым, то Михеев и Илья выразили горячее желание сопровождать меня. Естественно, что Володя стал первым кандидатом на роль моего напарника в двухместной байдарке. Это никак не озадачило Илью, который сообщил нам, что у него в Москве есть семейная пара хороших друзей-студентов, горячих энтузиастов байдарочного туризма. Эти ребята давно просили его устроить для них непродолжительную вылазку на байдарке куда-нибудь в экзотику нашего северо-западного региона. Поэтому он рассчитывает создать смешанный московско-ленинградский экипаж на их трехместной байдарке. На том и порешили. В августе, разрабатывая конкретный план действий, я внес в него существенные коррективы. Во-первых, помня, как удачно мы втроем с женой и сыном умещались в шпаковском двухместном «Луче», я решил, что девятилетнего Сергея можно будет посадить третьим и в этот раз. Во-вторых, помня, как я единолично исполнил роль переносчика грузов в нашей селигерской поездке, я решил, что мне вполне по силам добраться до места вдвоем с Сергеем до назначенной общей встречи, чтобы провести с ним наедине один день и две ночи в период его первого знакомства с романтикой и тяготами охотничьего быта. Кому-то такое решение может показаться слишком рискованным, но я посчитал такое мероприятие полезным и с воспитательной точки зрения, и для укрепления отцовского авторитета. Естественно, что ни Галина Ивановна, ни сам Сергей заранее ничего не знали, и полагали, что нас ждет увеселительное мероприятие в большой компании. Реализации этой моей задумки способствовало то, что в августе еще действовало летнее расписание пригородных поездов, и мы могли, выехав ранним утром, к вечеру до темноты добраться до места. Только когда мы сели в поезд, я сказал Сергею, что ночевать сегодня мы будем на острове одни, а остальных ребят встретим, как договорились, через день. Это его, конечно, удивило, но особого беспокойства не вызвало. Скорей всего, воспоминания о нашем селигерском байдарочном путешествии заставили его отнестись к моим действиям с достаточным доверием. До Березового мы добрались без всяких проблем. Я собрал байдарку, провозившись в одиночку больше обычного времени, и мы поплыли к острову. Я наметил первую ночь провести у озера в центре острова, на месте нашей первой стоянки со Шпаковым, а на следующий день, поохотившись, вернуться в пролив, и заночевать где-нибудь напротив Березового, что бы с утра встречать приезжающих. Мы пересекли пролив и по вырытому каналу дошли до разрушенного мостика. Здесь, как я полагал, меня поджидало самое трудное испытание этих дней – волок. Сергей мне ничем помочь не мог, и мне пришлось, выгрузив все на берег, в одиночку за нос вытащить на берег и байдарку. Переносить ее можно было только вдвоем, поэтому мне оставалось лишь волочить ее вдоль канала по берегу, рискуя повредить о камни резиновое дно лодки. За плотиной я спустил лодку на воду, и, перенеся все грузы, вернул их на место в лодку. Когда мы из канала повернули в протоку, ведущую к озеру, рядом взлетела утка. Стрелять вправо, сидя в байдарке очень неудобно, и я, естественно, промахнулся. Выстрелив, я тут же мысленно обругал себя: стрелять с заднего сиденья, когда на переднем сидит кто-либо другой, явно опасно. Поэтому вторую взлетевшую утку я проигнорировал, удовлетворяясь тем, что мой сын получает первые интересные впечатления о возможностях охоты на водоплавающую жизнь.

Достигнув стоянки на берегу озера, мы поставили палатку, и в быстро сгущающихся сумерках стали на костре готовить ужин. К этому времени мне в мастерских на работе изготовили три замечательных очень легких котелка из листового дюралюминия. Самый большой был объемом три литра, а наименьший – два литра. Они могли складываться один в другой, после чего в них же можно было поместить пару мисок и пару кружек. Таким образом, комплект кухонной посуды на двоих был очень легким и компактным, без труда помещаясь в рюкзаке вместе с другими вещами. В большом котелке я сварил гречневую кашу, а в малом вскипятил чай. С аппетитом поужинав, мы завалились спать.

Намаявшись за день с перетаскиванием тяжестей, я спал как убитый, а потому долго не хотел верить, что придется вставать, когда сквозь сон услышал, что наше уединение нарушено. Сергей тоже ворочался, явно недовольный тем, что какой-то шум мешает ему досматривать сладкие сны. По характерному ритмичному звуку, изредка прерываемому тяжелыми вздохами, я понял, что на палатку набрела пасущаяся корова. Лишь тогда, когда корова задела ногой одну из растяжек, из-за чего палатка затряслась, угрожая рухнуть, я нехотя выбрался наружу. Увиденная действительность оказалась намного серьезней. Зеленый бережок с сочной травой оказался притягательным не только для туристов: небольшое стадо вплотную окружило наш лагерь, мирно пощипывая травку. Пришлось мне, схватив вместо кнута подходящую ветку, превратиться на время в пастуха. Мои крики окончательно разбудили Сергея, и он тоже вылез из палатки. Коровы оказались понятливыми: хлестать их не пришлось, подгоняемые нашими криками они быстро удалились на требуемое расстояние. Однако, на этом наше общение с парнокопытными не закончилось. Место удалившегося стада занял здоровый бык. Приблизившись к палатке, он встал как вкопанный и уставился на нас, словно вопрошая: «Вы чего здесь хозяйничаете?». Мой сын занервничал, да и мне превращаться в тореадора как-то не хотелось. Было ясно, что бугай своей позиции сдавать не намерен, крики на него не производили никакого впечатления. Даже тогда, когда я выстрелил в воздух, он и ухом не повел.

Положение оказалось тупиковым. Уйти на запланированную охоту, не позавтракав, и оставив лагерь под такой непредсказуемой угрозой, конечно, было нельзя. Но и готовить завтрак на костре рядом с такой угрожающей махиной было как-то несподручно. Сергей стал уговаривать меня поскорее уехать в другое место. Я понял, что накормить его я смогу только тогда, когда мы окажемся в спокойной обстановке. Пришлось пойти ему навстречу. Нет, это не было позорным поспешным бегством. Это было плановое отступление с сохранением чувства собственного достоинства. Наш противник продолжал стоять неподвижно как каменное изваяние, дожидаясь нашего бегства, а мы спокойно и аккуратно, не вступая с ним в дискуссию, собрали все вещи, сложили палатку, и загрузили лодку. Только когда мы отчалили от берега, бугай сдвинулся с места, и стал обнюхивать примятую траву на том месте, где стояла палатка. Переправившись на другой берег озера, я не стал разгружать лодку, достав лишь кухонные принадлежности. Пока на костерке кипятился чай, я решал, что же делать дальше. Выходить на охоту поздновато: слишком много времени потеряно в противостоянии с крупнорогатым скотом. Поэтому я решил, не теряя времени, возвращаться к месту завтрашней встречи. Однако перспектива повторного волока через разрушенный мостик в канале меня не прельщала так же, как и многочасовой путь вокруг острова. Оставалось одно – пробиваться напрямую по заросшей высоким и густым камышом протоке. Серега после того, как водная преграда разделила его с домашними животными, позавтракав, окончательно успокоился. Я велел ему идти по правому берегу протоки, не теряя меня из вида, и разогнавшись на чистой воде, врезался в камышовую гущу. Однако тут же лодка крепко застряла. Пришлось из нее вылезти и превратиться в бурлака. Сделав пару шагов по колено в воде, я с трудом проталкивал лодку на метр-два, повторяя это без конца. Через несколько таких циклов прямо из под носа байдарки взлетела утка, и быстро удалилась. Мне оставалось только сожалеть, что мой напарник слишком молод, чтобы доверить ему ружье. Оно по соображениям безопасности лежало в лодке со спущенными курками, поэтому о том, чтобы совместить мою работу с охотой, нечего было и думать.

Короче говоря, за три часа, пока я, изрядно взмокнув, преодолевал проклятые камыши, десятка полтора уток улетели у меня из под носа, каждый раз заставляя сожалеть об упущенной возможности отличиться на глазах у сына. Одно утешало: Сергей получает богатые впечатления, которые никогда в другом месте не получит. (Кстати сказать, вернувшись домой, он на первом своем рисунке изобразил именно лодку в камышах, и взлетающих уток).

Оказавшись, наконец, на открытой воде, я подплыл к берегу, и взял сына на борт. Мы были практически прямо напротив Березового. Осмотревшись, я углядел невдалеке на нашем берегу ровную площадочку, удобную для ночлега. Мы пристали к берегу и разгрузились. Отсюда пролив и деревенька хорошо просматривались, вполне возможно было разглядеть момент приезда наших компаньонов на берег. Илья с его московскими друзьями должен был в полдень следующего дня подъехать из Приозерска обычным образом на автобусе. А вот Володю Михеева должен был подвезти на машине его отец прямо со своей дачи в Рощине. Последнее обстоятельство явилось для нас большой удачей. Володя имел возможность привезти прямо на берег практически без ограничений большой запас продуктов (мясные консервы, свежие огурцы и помидоры, и, главное, несколько килограммов картошки), что для обычного туриста, везущего все на своих плечах, непозволительно. Поездки со Шпаковым приучили меня к принятой большинством туристов аскетической диете, использующей самые легкие продукты (концентраты, крупы, вермишель). Однако, проблема кормежки моего девятилетнего сына, избалованного мамой и бабушкой разнообразием и качеством питания, вызывала у меня озабоченность. Особой популярностью в нашей семье пользовался картофель во всех видах его приготовления. Поэтому возможность сварить в котелке очищенный картофель, заправив его банкой говяжьей тушенки, вызывала у меня большое удовлетворение.

Предвкушая скорую встречу с друзьями, я стал готовить ночлег. Мы поставили палатку, надули матрасы, и начали собирать хворост для костра. В этот момент прямо на наших глазах мимо входа палатки, извиваясь, по траве быстро проползла по своим делам небольшая змея. Разглядеть ее мы толком не успели. Но, думаю, что, скорей всего, это был какой-нибудь безобидный уж. Будь я один, или с взрослым напарником, то это событие мы наверняка проигнорировали. Однако на Сережку змея произвела очень сильное впечатление, и он стал опять просить меня сменить место нашего лагеря.

Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я сам решил привезти сюда своего мальчика, а потому обязан был создавать все возможное, чтобы он чувствовал себя хорошо и получал только удовольствия. Пришлось нам снова, уже второй раз за день сворачивать лагерь. Между нами и Березовым был небольшой островок, вытянувшийся вдоль пролива метров на пятьдесят, и укрытый редкой рощей молодых сосенок. Наличие дров на островке обеспечивало возможность приготовления пищи, а появление водной преграды между моим сыном и беспокоящей его живностью, должно было вернуть ему аппетит и способность хорошо поужинать. Поэтому я выбрал этот островок местом нашего ночлега.

Мы подплыли к ближней оконечности островка, и я вышел на берег, чтобы убедится в пригодности для стоянки именно этого края острова. Как только я сделал пару шагов, из под моих ног взлетела тетерка, и улетела в сторону другой оконечности островка. Полагая, что она села где-нибудь в середине сосновой рощи, я вернулся к лодке за ружьем. С ружьем наперевес я осторожно двинулся на берег, как вдруг с того же места, где я вспугнул тетерку, с характерным шумом крыльев поднялся крупный тетерев, и полетел за своей подругой. Улетал он очень быстро, но на уровне моего роста и строго прямолинейно от меня. Поэтому особо выцеливать его не пришлось. Мгновенно вскинув ружье, я выстрелил, и тетерев упал. Все произошло так быстро и красиво, что вызвало возглас восхищения у Сережки. Надо ли говорить, как я был доволен, совершив такой подвиг на глазах у сына. Вдвоем мы пошли искать упавшую птицу, и обнаружили ее труп, плавающий в воде. Пришлось сесть в лодку, и, обойдя остров, подобрать наш трофей. Такое удачное знакомство с гостеприимным островком сняло все вопросы выбора места ночлега. Разгрузив байдарку, мы принялись готовить ночлег и ужин в полной уверенности, что в этот вечер снова в третий раз перебазироваться нам уже не придется.

На следующее утро мы долго не просыпались, пока яркое солнце не начало просвечивать через ткань палатки. Пришлось наскоро завтракать, так как до назначенной встречи оставалось немного времени. Мы свернули лагерь, и, погрузив лодку, приготовились к встрече прибывающих товарищей и дальнему переходу вместе с ними. Только мы двинулись в направлении деревни, как навстречу нам появилась байдарка, в которой сидел громко приветствующий нас Илья и пара его московских друзей. Когда лодки поравнялись, Сережка не утерпел, и, взяв со дна лодки убитого тетерева, торжествующе поднял его на вытянутой руке вверх. Это вызвало у прибывших возгласы одобрения и оживленные комментарии. Так произошло наше знакомство с семейством Соловьевых. В это время на берегу показалась подъехавшая «Волга», и мы с сыном поспешили навстречу, предоставив остальным пока самостоятельно знакомиться с окрестностями.

Встреча с Михеевыми была очень теплой. Федор Дмитриевич впервые увидел моего сына, подивившись участию такого мальца в столь серьезном мероприятии как выезд на охоту, а Сережка же был очень рад тому, что наша компания пополнилась таким известным знатоком рыбной ловли, как Володя. Мы загрузились, Володя занял переднее место гребца, Сережка пристроился у него за спиной, а я, как положено капитану, занял заднее место рулевого. Когда мы вышли в пролив, и взяли нужный курс на север, наши компаньоны, гребя втроем, быстро нас догнали и пошли за нами кильватерной колонной. Володе Михееву впервые пришлось взяться за байдарочное двухлопастное весло. Вообще-то новичку осваивать азы гребли на байдарке лучше всего сидя на заднем сиденье и повторяя движения впереди сидящего опытного загребного. В ином случае новичок обычно частит, делая слишком короткие гребки. Однако Володя, действуя некоторое время под мои команды, быстро поймал нужный ритм и длину гребка, и наша эскадра понеслась с хорошей скоростью. Как я и рассчитывал, примерно через два часа мы прошли всю длину пролива и достигли северного берега острова. Повернув направо на восток, мы минут через пятнадцать оказались у той уютной бухточки, на берегах которой так любили сидеть рябчики. Мы выгрузились на нашу старую стоянку, и каждый экипаж установил свою палатку. При подготовке и во время ужина все окончательно перезнакомились между собой. Володя и Лена Соловьевы оказались очень симпатичными и веселыми ребятами без малейшего намека на их «столичное происхождение». В них явно чувствовалась хорошая туристская закваска. Володя был высоким стройным парнем с очень красивым лицом. Лена, наоборот, была низенькой и худенькой с совсем незапоминающейся внешностью. Илья в отличие от своего старшего брата Толи был парнем экспансивным, заводным, и несколько шумным. Главное, что вся компания оказалась дружной и веселой, и в ней моему мальчишке было не скучно и уютно.

Очень быстро определился наш образ жизни и занятия каждого. Сергей, забросив после завтрака удочку, мог простоять на берегу до самого вечера. Я, понимая, что должен быть от него поблизости, постарался забыть о своих охотничьих желаниях, и добровольно возложил на себя функции гостеприимного хозяина дома, взяв на себя заботы о заготовке дров, приготовлении пищи, и т.д. Безоружные москвичи могли на целый день уйти «в открытое море» в поисках красивых островов, и живописных шхер на берегу Ладоги. Володе Михееву и Илье несколько часов, проведенных на скользких камнях горной чащи в надежде поднять глухаря, оказались вполне достаточными, и все остальные дни они, образовав охотничий экипаж, проводили на воде, гоняясь за нырковыми утками. Поскольку оба они были людьми азартными, то это занятие, подобное игре в рулетку, поглотило их целиком. Нырковая утка при приближении лодки ныряет, и, переместившись под водой на пятьдесят-сто метров, выныривает в непредсказуемом месте. После выстрела она тут же вновь ныряет, и так без конца. Здесь опыта и реакции, которых у Володи было с избытком, недостаточно, успех в большей степени зависит от удачи, когда случайно угадывается направление движения утки под водой, и она выныривает прямо под выстрел вблизи лодки. Но и в этом случае успех не гарантирован: быстрота реакции у этих уток такова, что, увидев огонь выстрела, они умудряются так быстро нырнуть, что дробь лишь взбивает брызги в том месте, где утка только-то находилась. За пять дней охоты Володя, занимавший переднее место стрелка, подбил пару уток, которые и увез в качестве трофеев родителям на дачу. Мы употребить их в пищу не рискнули, поскольку нырковая утка питается рыбой, и, чтобы отбить неприятный запах, ее надо готовить по специальному рецепту.

К концу недели, когда приближался день отъезда, все уже были полностью удовлетворены своим пребыванием на острове. Москвичи обшарили по воде все окрестности, насладившись красотами северной экзотики. Охотники за утками не могли уже их видеть. Разве только Сергей, у которого по его уверениям каждый день срывался с крючка большущий окунь, готов был остаться со своей удочкой до зимних холодов.

Накануне дня отъезда все кроме Сергея решили поменять свои обычные занятия. «Утятники» с ружьями направились в лес, москвичи просто решили побродить пешком по берегу, а я, оставив все хозяйственные заботы, и стараясь не уходить далеко от Сергея, решил обойти свою «бухту рябчиков». Мне в этот день не везло: пара рябчиков, которых я поднял, улетели, не подпустив меня на выстрел. А вот в лесу дела пошли веселее. Началась все с того, что из под носа Ильи улетел глухарь. Затем произошло нечто совершенно неожиданное: Михеев наткнулся на сидящего зайца, который от удивления так оторопел, что замер, не двигаясь. При виде теплокровного животного, одетого в мягкую уютную шкурку, сердце Володи, который всю жизнь безжалостно расправлялся с рыбой и пернатой дичью, дрогнуло. Он крикнул: «Илья, заяц, стрелять?!». Илья, раздосадованный упущенным глухарем, безапелляционно вынес приговор: «Стрелять!». Так, совершенно неожиданно прощальный ужин нашего прекрасного пребывания в этом диком краю украсило замечательное рагу из зайчатины с картошкой. Только Лена из каких-то гуманистических соображений отказалась принять участие в поедании убитого зайца.

На следующий день утром мы дружно собрались, и к назначенному времени приплыли в Березовое. Москвичи с Ильей должны были дожидаться автобуса, чтобы обычным образом возвращаться в город, а вот нас уже поджидала «Волга» Федора Дмитриевича. Обратный путь для нас с Сергеем должен быть более комфортным: нас должны были на машине довести до Рощина, и там погрузить на пригородную электричку. Такую замечательную перспективу несколько подпортило неприятное происшествие по дороге. Когда мы отъехали несколько километров от Березового, то попали на участок дороги, который ремонтировался. Бульдозер, ерзая вперед-назад, разравнивал щебенку, насыпанную на свежую песчаную насыпь. Пришлось объезжать бульдозер справа по самому краю дороги. В какой-то момент Володя, сидящий на переднем сидении справа от водителя, своим громким возгласом заставил отца резко остановить машину. Он почувствовал, как под передним правым колесом стала осыпаться обочина, в результате чего машина накренилась. Когда мы вышли из машины, то увидели кошмарную картину: между передним и задним правыми колесами осыпавшийся песок образовал яму. Все испытали запоздалый ужас, представив себе то, что могло бы произойти, если бы машина продвинулась еще вперед хотя бы на полметра. Ясно, что в этом случае она опрокинулась бы на правый бок, и скатилась бы вниз с трех метрового откоса. Пришлось бульдозеру брать машину на буксир, и оттаскивать передок машины подальше от опасного края. Слава богу, других происшествий с нами больше не произошло, из Рощина мы приехали на Финляндский вокзал, где прямо с платформы прибытия был вход в камеру хранения. Там я оставил до следующего дня байдарку и свой тяжелый рюкзак, и мы налегке на метро быстро добрались до дома, где я с определенным облегчением вернул в семью своего малолетнего охотника в целости и сохранности.

Когда я прощался на берегу в Березовом с Володей Соловьевым, то подумал, что, вряд ли я его когда-нибудь еще увижу. Но, оказалось совсем не так. С 1975 года наша компания друзей (я, Толя и Володя) вместе с семьями стала проводить летние отпуска на берегу симпатичного озера в районе латвийского города Лудза. Но наш уединенный отдых продолжался там не долго: только пару лет. Однажды наш палаточный лагерь в сосновом бору посетил Илья. Место ему так понравилось, что он стал ежегодно приезжать туда со своими многочисленными друзьями, имеющими автомобили. Дело дошло до того, что однажды при праздновании дня рождения одного из отдыхающих «дикарей», за выставленные в линию туристские столики уселось сразу двадцать шесть(!) человек. Этой участи не избежал и Володя Соловьев, который добрался туда из Москвы с женой Леной и трехмесячной новорожденной дочкой. К тридцатилетию Володя возмужал и превратился в рослого спортсмена, похожего на баскетболиста или легкоатлета. Как оказалось, его, как толкового инженера, участвующего в разработке космической техники, и имеющего хорошую спортивную подготовку, зачислили в отряд подготовки космонавтов, и он теперь дожидался своей очереди отправки в космос. С тех пор мы стали следить за его успехами по газетам и телевидению. Через пару лет он на пару с опытным космонавтом Кизимом пробыл на станции «Мир» почти целый год, установив очередной рекорд продолжительности полета, за что получил первую звезду Героя Советского союза. А несколько позже он участвовал в полете смешенного советско-французского экипажа. В результате он стал не только дважды героем СССР, но и кавалером французского ордена почетного легиона, что дало его детям право бесплатно учиться в университетах Франции за государственный счет. Тем не менее, он по-прежнему оставался таким же скромным и милым человеком, и не обижался, когда в нашем палаточным лагере его в шутку стали звать графом. Еще через несколько лет он стал регулярно появляться на экранах телевизоров. Его, как опытного космонавта и специалиста, великолепно знающего космическую технику назначили руководителем полетов в ЦУП (центр управления полетами), и он в выпусках новостей комментировал важнейшие события, происходящие на орбите (стыковки, выход в открытый космос). Одновременно, он стал доктором технических наук , профессором, и до сих пор совмещает работу в ЦУПе с преподавательской деятельностью.

Вот каким оказалось знакомство летом 1968 года с молоденьким московским студентом на заброшенном ладожском острове Кильпола.

Через год в середине августа 1969 года начали возвращаться из летних отпусков сотрудники нашей «организации почтовый ящик пятьсот шестьдесят». Когда на работе появился Толя Хмельник, я позвонил ему, и перешел в корпус, где располагался его отдел вычислительной техники, что бы немного поболтать о прошедшем лете. Наш разговор прервался: Толю позвали к внутреннему телефону. Звонил его брат Илья, который после окончания института по распределению попал на работу в вычислительный центр нашей организации. Узнав, что у нас с Толей «перекур» в коридоре, Илья тут же примчался к нам. Начавшийся с обмена впечатлениями о летней рыбалке разговор постепенно перешел и на воспоминания о нашем прошлогоднем летнем выезде на Кильполу. И тут Илья сообщил мне, что он оставил неиспользованным часть своего отпуска специально для осенней охоты. Надо сказать, что я тоже позаботился об этом, но несколько своеобразным образом. Пока я учился в аспирантуре, я мог в любое удобное мне время использовать часть учебного отпуска любой длительности. После защиты в феврале 1966 года диссертации, я это право утратил. Но именно с этого момента началась моя охотничья жизнь. Избалованный возможностью в любое желаемое время устраивать себе кратковременный аспирантский отпуск, я почувствовал острую необходимость найти какую-то другую возможность. Все началось с того, что однажды в нашу многотысячную организацию прибыла выездная бригада станции переливания крови для проведения «Дня донора». Предварительная агитационная компания призывала всех сотрудников в этот день принять участие в бесплатной сдаче крови. Как не странно, среди сотрудников нашей организации это мероприятие вызвало большой интерес. Кое-что выяснив, я тоже принял в этом участие. Относительно спокойно восприняв процедуру сдачи двухсот грамм крови, я получил талон на бесплатный обед в нашей столовой, и две справки, каждая их которых давала право на день отдыха, оплачиваемый «по среднему». По закону все организации и предприятия обязаны были предоставлять донору этот день в любое время по его требованию. Вот эти справки на «донорские» дни и были главной приманкой для большинства работников. Я сразу сообразил, что если середину недели между двумя уик-эндами перекрыть четырьмя «донорскими» днями, к тому же упросив у начальства лишний день за трудовое рвение, то образуется полновесный десятидневный оплачиваемый отпуск. Поэтому уже через пару месяцев я вместе с другими энтузиастами пришел на станцию переливания крови, где заработал бесплатный обед в хорошей столовой на Старо-Невском проспекте и еще пару заветных донорских справок. Оказалось, что мне, полнокровному гипертонику «пустить кровь», и слить стакан этой ценной жидкости, совершенно ничего не стоит. Никаких неприятных последствий, кроме хорошего аппетита, я не ощущал. Не мудрено, что вскоре сдача крови превратилась для меня в погоню за драгоценными справками. Вместо того, чтобы приходить на станцию раз в квартал, я стал появляться там чуть ли не каждый месяц, пока одна из операционных медсестер не опознала меня в огромном потоке доноров, и, разоблачив нарушение безопасных сроков, отправила меня восвояси. Тем, не менее, действуя более осторожно, я постоянно имел в кармане сертификаты, дающие мне право на недельный отпуск. И так продолжалось вплоть до 1970 года, когда я перешел на работу в учебный институт.

Поэтому наш разговор с Ильей тогда закончился конкретной договоренностью поехать на первой неделе сентября с моей новой байдаркой на Кильполу.

Летнее расписание поездов уже не действовало, и нам пришлось затратить целый день, чтобы к вечеру с пересадкой добраться до Приозерска. Ночевали мы в почти пустом зале ожидания вокзала, так что, надув матрасы, мы могли улечься на свободные скамейки, и до утра спокойно поспать. В шесть утра пришел автобус, а в семь мы уже собирали байдарку на берегу в Березовом. Мой новый «Салют» был шире и тяжелее старенького «Луча» Володи Шпакова, но два мужика разгоняли его на спокойной воде очень прилично (наверное, до скорости километров десять в час). Таким образом, еще до полудня мы оказались у моей любимой «бухты рябчиков».

До чего же приятно через год вновь оказаться на полянке, которая кажется уже родной, где знакома каждая сосенка, каждая травинка, и даже кострище кажется таким, как будто только вчера здесь горел огонь. Сохранились даже рогульки, которые использовались для подвески котелков над костром. Короче говоря, мы почувствовали себя так, словно вернулись в родной дом. Установив палатку, мы с трудом удержались от соблазна тут же направиться с ружьями в лес; в нашем распоряжении было всего три дня, включая день приезда. Однако, после вокзальной ночевки требовалось хотя бы поесть, поэтому пришлось начать с костра и приготовления еды.

Подкрепившись, мы вышли на первую охоту. Илья сразу побежал на то место, где год назад он упустил глухаря. Я же, предпочитая «синицу в руках журавлю на небе»,отправился искать рябчиков вдоль берега. Моя скромность была вознаграждена: к моменту возвращения Ильи я уже принес в качестве трофея одного рябчика. Должен сознаться, что по началу я не хотел пускать его в пищу на ужин, ибо мне очень хотелось привести рябчиков домой на пробу моим домашним. Но так как Илья в отличие от вышеупомянутых буржуев никогда рябчика не пробовал, то мой трофей все- таки оказался в котелке. Ужин так пришелся по вкусу моему напарнику, что он решительно заявил, что он оба оставшихся дня посвятит добыче этого замечательного деликатеса.

Так и произошло. В последний вечер на ужин мы поедали подстреленного Ильей рябчика (одна удача из трех попыток), а в моей сумке дожидались отправки домой три моих таких же трофея. Возвращались мы в отличном настроении, каждый был доволен своими результатами: Илья – своим первым подстреленным рябчиком, а я – тем, чем собирался угостить свою семью. Всю обратную дорогу мы обсуждали планы того, как мы поедем на Кильполу осенью следующего года.

Однако года ждать не пришлось. Когда дома я распаковывал свои вещи, то обнаружил отсутствие ружейного ремня. По-видимому, разбирая ружье перед тем, как упрятать его в чехол, я отстегнул ремень, и машинально повесил его на сучок дерева. Утрата была пустяковой; стоил он всего несколько рублей, но досада была, ибо я привык к нему, как все мы привыкаем своим вещам. Пришлось смириться с потерей спутника моих незабвенных охотничьих предприятий. Но, не тут то было. Стоило мне сообщить о своей утрате Илье, как он тут же предложил отправиться за ремнем в ближайший уик-энд. Вот до чего запали ему в душу островные рябчики.

Сказано – сделано. И вот мы снова пересаживаемся в Сосново на «подкидыш», и уже в темноте выгружаемся в Приозерске. Устроившись на скамьях зала ожидания, мы приготовились, как и в прошлый раз, спокойно поспать до утра, но не тут-то было. Соседом нашим оказался некий упившийся гражданин. Он то мирно похрапывал, то, вдруг проснувшись, вставал, и громогласно пытался произносить какие-то нечленораздельные речи, прерывая наш сон. Я пытался игнорировать эти помехи, а Илья выдержать их не мог, он неоднократно вскакивал, и, ругаясь, пытался призвать пьяницу к порядку. Тут уж и мне было не до сна. Почти с облегчением поднялись мы в шесть часов, и потащили свой груз на остановку автобуса.

Когда мы добрались до нашей стоянки, вновь вернулось ощущение возвращения в родной дом после недолгой отлучки. На этот раз это ощущение усилил ремешок от ружья, который мирно висел «на своем месте» так, как будто его повесили только вчера. Погода стала хмуриться, что заставило нас устраиваться побыстрее. Поставив палатку на старое место между двух сосен, мы натянули над коньком палатки капроновый шнур от одной сосны до другой. Эта новинка понадобилась в связи с тем, что мне, наконец, удалось купить достаточно большой (размером три на четыре метра) кусок дефицитного толстого крепкого полиэтилена. Перекинув это полотно через шнур, и оттянув его углы растяжками, привязанными к колышкам, мы, тем самым, укрыли палатку надежным замечательным пологом, под которым рядом с палаткой оставалось достаточно места и для заготовленных дров, и для кухонной утвари, и для любых других вещей, которые нужно укрывать от дождя. Приготовив себе такое жилище, мы могли, уже не спеша, заняться костром и едой. Поздний завтрак по существу стал ранним обедом. Он оказался той самой каплей, которая переполнила чашу последствий почти бессонной ночи и пятнадцатикилометровой водной прогулки по свежему озерному воздуху. Наевшись, мы заползли в свои спальные мешки, и заснули мертвым сном.

Проснулись мы в кромешной темноте, разбуженные монотонными ударами дождевых капель по полиэтиленовому тенту. Было уже одиннадцать часов ночи. Намеченную вечернюю охоту мы благополучно проспали. Ничего не оставалось делать, как, подбросив сухие ветки в еще тлеющие угли, оживить костер и кипятить чай. Кое-как устроившись под навесом у входа в палатку, мы с удовольствием попили горячего, закусив простыми бутербродами, считая, что оставшуюся от обеда гречневую кашу с говяжьей тушенкой, при таком ненастье лучше поберечь. После этого пришлось снова залезать в наше логово, и пытаться развлекать себя болтовней о том, о сем, и советской эстрадной музыкой, которую улавливал небольшой транзисторный радиоприемник. В конце концов, она нас уморила, и мы под нее снова заснули.

На этот раз мы проснулись еще утром. В девять часов только-только рассвело. Дождь по-прежнему уныло барабанил по тенту. В иной ситуации мы, может быть, и не стали бы выходить из палатки, пережидая дождь. Но наступивший день был предпоследним из запланированных, и не использовать его для охоты мы никак не могли. Вскипятив чай, и наскоро позавтракав под тентом, мы с ружьями разошлись по берегу в разные стороны. Плащ-палатку я по привычке на охоту не брал, она хороша была только для того, чтобы хозяйничать под дождем при длительных стоянках во время отпуска. На мне была очень легкая непромокаемая капроновая куртка, удобная для ходьбы по лесу. Она была несколько коротковата, и поэтому, чтобы стекающая с нее вода не мочила брюки, приходилось ходить в болотных сапогах, подняв голенища до пояса. Это не очень удобно, и утомительно, зато вся одежда оставалась сухой. А ведь, промочив что-нибудь, мы могли сушить вещи, только разведя очень большой костер. Этой проблемы, учитывая кратковременность нашего отпуска, мы всячески старались избежать.

Наш выход на охоту в этот день оказался крайне неудачным. Илья поднял одного рябчика, но стрелял уже в лет, и промахнулся. Я же вообще не увидел ни одной птички. Создалось впечатление, что непрекращающийся дождь отбил у рябчиков охоту проводить время у кромки водной глади.

Из-за очень плотных туч уже в шесть часов начало темнеть, а потому наш обед естественным образом перешел в ужин. Доев оставшуюся половину котелка гречневой каши с мясом, мы напились чаю, на чем собственно этот день и закончился. Непрекращающийся дождь снова загнал нас в палатку засыпать под песни советских композиторов, и надеяться на улучшение погоды.

Надежды оказались напрасными. Утром дождь лил как из ведра. Илья, рискуя вымокнуть до нитки, самоотверженно справился с разжиганием костра и кипячением чая. Пришлось ограничиться самым скромным вариантом завтрака, и продолжать прятаться от ненастья в палатке. Только в четыре часа резко усилившийся ветер несколько изменил погоду: тучи начали стремительно перемещаться, и время от времени небо от них очищалось, и дождь стал периодически прекращаться. Хотя паузы были не очень продолжительными, они, тем не менее, придали нам решительности, и мы отправились на последнюю охоту, полагая, что, промокнув, мы, как следует, высушим одежду уже после возвращения в город. Но бог миловал, и мы не только побродили пару часов, обшаривая берег, и, не сделав ни одного выстрела, но и благополучно в отсутствии дождя приготовили густую горячую вермишелевую похлебку, которая вознаградила нас за лишения этих дней.

Возвращаться нам пришлось, преодолевая сильный встречный ветер и довольно высокую волну. Однако именно ветер позволил при отсутствии солнца высушить байдарку на берегу в Березовом до состояния, позволившего ее разобрать и упаковать. Это, впрочем, не избавило меня от больших хлопот уже в городе, где оболочку лодки пришлось более основательно сушить и готовить к зимнему хранению в гараже.

Конечно, кому-то может показаться, что о такой неудачной поездке можно было бы и не писать. Но, я не мог о ней не рассказать, ибо моя четвертая поездка на остров служит яркой иллюстрацией тому, как удивительно мобильны мы были в дни нашей молодости, и как малейший повод или возможность заставляли нас вырываться из серости обыденной жизни и с энтузиазмом преодолевать добровольно создаваемые тяготы столь сложного и дальнего выезда на охоту. Безусловно, тем, что осенью 1969 года я дважды(!) побывал на Кильполе, я в большой степени обязан своему молодому и энергичному напарнику, который, побывав на острове трижды в течение двух лет, был вознагражден таким обилием интересных впечатлений, что они сохранились у него на всю жизнь.

Между тем летом и осенью того же 1969 года в нашем научно-исследовательском институте происходили существенные реорганизации, изменившие его структуру. В результате этих преобразований я оказался в новой лаборатории и в должности старшего научного сотрудника стал руководителем довольно большой группы инженеров. В той группе были и молодые специалисты-первогодки, только-то окончившие институт. Среди довольно слабых девочек сразу выделился своими способностями инженер Миша Конев, который с полуслова понимал мои задания и в наименьшей степени нуждался в повседневной опеке и подсказках. Парень он был видный благодаря своему высокому росту и спортивной выправке. Правда, довольно простоватое лицо создавало впечатление, что перед вами не вчерашний студент, а демобилизованный молодой человек, получивший хорошую армейскую закалку. Парень был очень исполнительным с веселым нравом, работать с ним мне было легко и приятно. Когда же выяснилась наша общность интересов к спорту и туризму, то наши отношения стали по настоящему дружескими. Мы обменялись своими впечатлениями о байдарочных походах, и я сразу посоветовал ему начать готовить донорские справки, чтобы в будущем без проблем освобождаться от работы для кратковременных выездов.

С юности, когда я был еще абсолютно здоровым молодым человеком, я очень плохо переносил жару. Поэтому, побывав с женой пару раз на Черном море, я стал планировать себе осенний отпуск, отправляя летом жену с сыном отдыхать на юг. Вот и в 1970 году с удовольствием предвкушая очередную сентябрьскую поездку на Кильполу, я задумался над проблемой напарника. Володя Шпаков к тому времени женился, и его молодая супруга заняла место второго гребца в его байдарке. У Ильи родилась дочка, и он погряз в семейных заботах. Оставалась одна надежда  – Миша Конев. Правда , имея опыт участия в байдарочных походах, он никогда не охотился, но я не сомневался, что охота его заинтересует, и он может быть для меня отличным напарником. Я предложил ему поехать в сентябре на Кильполу, поставив условием, что он возьмет у кого-нибудь на это время ружье шестнадцатого (как и у моего) калибра, и болотные охотничьи сапоги. Все остальное для выезда вдвоем на охоту: лодку, палатку, кухонную утварь, и патроны обеспечивал я. Миша, который всегда охотно принимал участие в каких-либо предприятиях новых для него кампаний, с радостью согласился с моим предложением.

Достоинства моего нового могучего напарника, который без особого труда мог один переносить сразу обе упаковки байдарки, я оценил еще тогда, когда мы переправляли наш груз на вокзал. На этот раз, памятуя о нашей последней неудачной ночевке с Ильей на Приозерском вокзале, я решил применить новый вариант выезда с ночной пересадкой в Сосново на «подкидыш», отправляющийся в три часа ночи. Вечером мы сели на электричку, и в одиннадцать часов выгрузились в Сосново. Когда мы перетащили наш груз в кассовый зал, чтобы купить билеты, и дожидаться там нашего поезда, нас ожидал неприятный сюрприз. В небольшом помещении не было ожидаемых широких жестких диванов, подобных тем, на которых мы спали в Приозерске. Вдоль стен стояло десятка два кресел с откидывающимися сидениями. Поэтому мои надежды на то, что нам удастся хотя бы пару часов подремать лежа, оказались ошибочными. Услышав наш разговор, и видя гору нашего груза, какой-то гражданин, хорошо знающий местные порядки, посоветовал нам, не теряя времени, грузиться в поезд, стоящий на запасном пути, и дожидаться отправления непосредственно в нем. Так мы и поступили. Подхватив наше барахло (вдвоем с Мишей нам удавалось переносить все сразу), мы по шпалам дошли до того места, где стоял тепловоз, к которому были прицеплены вагоны от обычных электричек. Все раздвижные двери, которые обычно автоматически открываются машинистами, были закрыты. Но возникшие опасения оказались напрасными: на удивление легко мы раздвинули двери первого вагона. Однако тут нас ожидали другие сложности. Нам предстояло погрузиться не с обычной пассажирской платформы, а прямо с земли тогда, как открывшаяся площадка вагона оказалась выше моего роста. Вот когда пригодились рост и сила моего нового напарника. Миша подсадил меня, перекидал на площадку все наши грузы, а потом, ловко подтянувшись, забрался в вагон и сам. Освещение в вагоне было, естественно, выключено. Но какой-то намек на свет, пробивающийся через окна с ночного осеннего неба, все-таки позволял как-то ориентироваться. Где-то в глубине вагона похрапывали невидимые люди, устроившиеся на ночлег до нас. Мы нашли ближайшие расположенные напротив друг друга сиденья, и, свалив наш груз на пол между ними, сами благополучно растянулись на них. Заснули мы, не дождавшись отправления. Когда поезд тронулся, равномерный стук колес только укрепил наш сон. Поэтому я, почти не просыпаясь, предъявил билеты растолкавшей меня то ли проводнице, то ли контролеру и попросил ее разбудить нас перед Приозерском, после чего с чистой совестью беззаботно заснул еще крепче. Разбудил нас поднявшийся в вагоне шум. Спросонья мы не сразу сообразили, что поезд стоит у приозерского вокзала, и все пассажиры выходят. Мы судорожно стали хватать наши грузы и перетаскивать их на площадку. Едва мы это сделали, как раздался гудок, двери захлопнулись, и поезд повез нас куда-то дальше. Мы, конечно, были в шоке. Но нас несколько успокоил какой-то гражданин, сообщив, что через десять минут будет остановка в Кузнечном. Не было бы счастья, да несчастье помогло: я знал, что до Березового из Кузнечного гораздо ближе, чем из Приозерска.

В Кузнечном площадь перед станцией была абсолютно безлюдной. Пришлось зайти на станцию и обратиться к дежурной. На вопрос, как нам доехать до Березового, она посоветовала ловить попутную машину на шоссе, и объяснила, как на него выйти. Оставив Мишу у кучи нашего груза, я за пятнадцать минут дошел до грунтовой дороги. Ждать долго не пришлось: со стороны Приозерска вскоре в облаке пыли показался грузовик. Шофер охотно согласился нас подвести, явно обрадовшись предложенной цене (на пол-литра водки). Оказалось, что ехать нам нужно было всего-то шесть километров. В результате мы необычно рано оказались у цели.

Такую удачу стоило использовать на все сто процентов: вместо намеченного раньше перехода к нашей постоянной стоянке я решил переправиться сразу на остров и, высадившись, поохотиться в центральной его части, и только вечером к ночлегу перебраться на нашу любимую стоянку у «бухты рябчиков». Мы переплыли пролив, и высадились справа от заросшей камышом протоки. Должен честно признаться, что здесь я злоупотребил «своим служебным положением». Я поручил здоровому Мише пробираться напролом через камыш по середине протоки, бредя по колено в воде, надеясь, что он будет поднимать уток методом «вытаптывания», а сам пошел параллельно по правому берегу. Мой расчет оправдался. Миша, как я когда-то и я во время пребывания здесь с Сергеем, поднимал уток одну за другой. Хотя в руках у него было ружье, толку от этого никакого не было. Ружье он держал в руках впервые, да и опытному охотнику стрелять из чащи камыша, высотой превышающей человеческий рост, было бы не просто. Безрезультатно выстрелив пару раз, Миша прекратил эти попытки, полностью сосредоточившись на своей главной задаче. У меня же положение было совсем иное. Я спокойно шел по твердой земле, причем берег был высоким настолько, что вся камышовая чаща оказалась у меня под ногами. Поэтому взлетающие утки оказывались прямо передо мной, как тарелочки на соревнованиях стрелков на траншейном стенде. Стрелял я раз восемь, но сбить удалось только одну утку. Впрочем, при стрельбе по уткам такой результат может считаться вполне приличным. Утка, к сожалению, не была килограммовой кряквой, однако, на нырковую она не походила, а потому оставалась надежда, что она сгодится нам на ужин. Между тем, время приблизилось к полудню. Ласковое утреннее солнце, забравшись в зенит, стало жарить как летом. Взмокший Миша, добравшись, наконец, до озерца, выбрался на берег и со стоном облегчения повалился на траву. Немного отдышавшись, он скинул надоевшие тяжелые сапоги, и осторожно сунул голую ногу в озеро. Радостно рассмеявшись, он начал раздеваться. Я тоже попробовал воду, и решил, что возможностью искупаться в такой теплой воде пренебрегать не стоит. Выкупались мы с огромным удовольствием, Для осени это был царский подарок. Купание придало нам бодрости и вернуло желание продолжить поиск приключений. Я, не торопясь, направился по перелескам вдоль протоки, ведущей к открытой воде Ладоги, Миша шагах в двадцати следовал за мной. Удивительно, но, как только мы подошли к месту, где три года назад Володя Шпаков поднял тетерку с выводком молодняка, история повторилась. Почти из под ног передо мной взлетела тетерка, увлекая в даль свое потомство. Только один из тетеревят почему-то, взлетев, уселся на сучок ближайшей сосенки. Размером и своим силуэтом он очень походил на рябчика. Поэтому я почувствовал себя в своей тарелке, и, прицеливаясь в неподвижную цель, был абсолютно уверен в успехе. Но тут произошло именно то, о чем предупреждают опытные охотники: при стрельбе по близкой цели очень легко промахнуться, поскольку кучный заряд дроби, не успев разлететься, может целиком пролететь мимо цели, особенно, если она небольшого размера. Случилась та самая неудача, которая запоминается на всю жизнь лучше самого удачного выстрела: тетеревенок, который должен был свалиться замертво, почти разорванным дробью, как ни в чем не бывало, полетел догонять своих собратьев. Моя досада была велика еще и потому, что я уже знал о том, что боровая дичь вкуснее водоплавающей, и поэтому на ужин предпочел бы похожего на курятину тетеревенка. Больше ничего не встретив, мы пересекли остров до конца, и, дойдя до противоположного берега, повернули обратно. Было уже четыре часа, когда мы сели в лодку, и поплыли на нашу основную стоянку. Здесь за год ничего не изменилось. Поднявшись на полянку, я как и в прошлый раз, бросил взгляд на знакомую сосенку, словно ожидая увидеть что-то. Сучок, на который я вешал ремень, был пуст. А вот рогульки у кострища сохранились, напомнив, что с утра мы отправились бродить на пустой желудок. Мой могучий напарник в своем рюкзаке привез не только большую банку мясных консервов, но и пару килограмм картошки. Поэтому бульон от сваренной утки был заправлен не вермишелью, а картошкой, и похлебка оказалась очень вкусной.

Ну а с утра все покатилось как по накатанным рельсам. Как я и ожидал, Миша подобно молодому и горячему Илье сразу же «завелся», услышав однажды взлет глухаря, и готов был целые дни бегать по горной лесной чаще. Я же, решив, что в этот раз добывать дичь для нашего питания в этот раз нет никакой необходимости, приступил к планомерным заготовкам поставки деликатесов к семейному столу, обходя любимые места отдыха рябчиков. Погода стояла отличная. Целую неделю до нашего приезда лили дожди, и теперь весь овраг, поднимающийся от бухты к горной гряде, был усеян яркими шляпками подосиновиков. Миша пару раз стрелял, но в отличие от меня безрезультатно.

Три интересных дня промелькнули как один миг. И вот мы, погрузившись в лодку, двинулись в обратный путь. Каждый был очень доволен своим кратковременным отпуском: я вез домой трех рябчиков, а Миша, кроме вороха новых впечатлений пару килограмм ядреных с палец величиной подосиновиков. Ни ветра, ни волны не было, и наша лодка, подгоняемая слаженными гребками, шла очень быстро. Где-то на середине пути я сказал Мише, что при таком темпе мы прибудем в Березовое рекордно рано. В этот момент нам навстречу показалась моторка, оставляющая за собой разбегающиеся к берегам волны. Приблизившись к нам, рулевой выключил мотор, видимо опасаясь того, что волна захлестнет низкий борт байдарки. Когда мы оказались рядом, сидящая в лодке женщина сказала нам: «Очень красиво вы гребете». Миша еще более энергично заработал веслом. Тут я, почему-то вспомнив стилистику высказываний популярнейшего спортивного комментатора Николая Озерова, сказал Мише: «Когда гребут рекордсмены, это всегда красиво!».Миша бросил весло, и долго хохотал, откинувшись на спинку. До самого конца на всех этапах обратного пути я не мог нарадоваться своему напарнику, физические возможности которого могли сделать честь любому грузчику или такелажнику, а его покладистый характер и веселый нрав заставил меня при расставании выразить ему надежду на то , что, если не на Кильполе, то где-нибудь еще мы обязательно побываем вместе.

Глава 4

Осенний перелет

Я думаю, что, прочитав первые три главы, читатель уже понял, почему эту книгу я назвал воспоминаниями дилетанта. Увлекшись тем, о чем я когда-то мечтал в детстве, я так и не стал типичным любителем охоты, используя ее только, как украшение путешествий подобно приправы к основному блюду. У меня, например, никогда не было ни времени, ни желания, ни средств последовать примеру фанатичных любителей и заняться совершенствованием своих навыков путем стендовой стрельбы по тарелочкам. Более того, меня совсем не привлекали организованные формы охоты в виде, например, покупки путевок на охотничьи базы, и охота под руководством и наблюдением егерей. Однако, совсем обойтись без этого ни один любитель не мог, ибо существует искушение, пренебречь которым не мог ни один человек, взявший когда-либо в руки ружье. Это искушение – осенний перелет водоплавающих птиц с севера на зимовку в южные края.

Имея таких друзей, как Толя Хмельник и Володя Михеев, которые ежегодно в конце сентября или в начале октября выезжали «на перелет», я, конечно, не мог избежать искушения, поддавшись однажды их уговорам.

Заводилой был, конечно, Володя. Его отец Федор Дмитриевич, начальник кафедры училища подводного флота еще в пятидесятые годы стал брать своего сына-студента с собой на охоту, и, в конце концов, Володя также стал обладателем членского билета Всесоюзного добровольного военного общества охотников, которое имело свои базы в самых лучших охотничьих угодьях Ленинградской области. К сожалению, ухудшение зрения заставило Федора Дмитриевича оставить охоту. Но он к тому времени успел «запустить на орбиту» своего младшего сына, и Володя, пользуясь привилегиями военного охотника, стал покупать путевки не только для себя, но и для своих друзей, организуя коллективные выезды в недоступные для других места. Особо ценным дефицитом считались во время осеннего перелета путевки на охотничью базу «Колокольцево», расположенную на Вуоксе. Хотя, строго говоря, Вуокса – это название реки, обычно ленинградцы к понятию Вуокса относили любое место в той цепи озер, которую эта река образует, пересекая северную часть Карельского перешейка от финской границы до Ладожского озера. Эту цепочку делят на две части знаменитые пороги у станции Лосево. Ниже порогов расположено очень длинное и узкое озеро Суходольское, из которого воды реки непосредственно попадают в Ладогу, и большое озеро Отрадное, а выше порогов – озеро Вуокса, самая широкая часть которого находится в районе деревни Барышево. Самое же узкое место озера Вуокса (ширина всего восемьсот метров) находится там, где до войны была паромная переправа, а на берегу – деревня Колокольцево. Теперь там ничего нет, кроме охотничьей базы «Колокольцево», принадлежащей военному охотничьему обществу. Выбрано это место для базы не случайно. Трасса осеннего перелета уток проходит через северную часть Ладожского озера, озеро Суходольское, озеро Вуокса, и далее в Финский залив и Балтийское море. Таким образом, сужение озера у Колокольцева становится тем «горлышком из бутылки», которое невозможно миновать ни одной стае уток, перелетающей по этой трассе. Именно поэтому в осенние выходные дни, когда по городу проходит слух о начале перелета, узкое водное пространство у Колокольцева заполняется лодками и пролет даже одной утки может сопровождаться салютом залпов из не одного десятка охотничьих двустволок. Так, что, покупая путевки на базу «Колокольцево», охотник всегда уверен, что он попадет на самое идеальное место для осеннего перелета. Остается самый малый «пустячок»  – угадать со временем. А вот это уже большая проблема. Можно проделать большой путь, и, приехав, целый лень просидеть в лодке на воде, так и не увидев ни одной утки. Ну, а уж если угадал, то настреляешься вволю, и без трофеев не останешься. Дни массового вала птицы совершенно не предсказуемы. Конечно, старт массовому перелету задает резкое похолодание на севере у берегов Белого и Баренцева морей, но на тысячекилометровом пути до нашего региона под влиянием изменений погоды стаи могут неоднократно останавливаться в удобных местах, и несколько дней отдыхать и кормиться, пока погода не даст новый толчок к продолжению движения. При этом совершенно невозможно сказать, какую погоду они предпочитают. Они летят и в тихую ясную погоду, и в дождливую, предпочитая, однако, встречный ветер. Даже Володя, не смотря, на большой опыт ежегодных выездов на перелет (а он начал выезжать еще с отцом), никогда не мог с уверенностью выбрать дни выезда, и ограничивался одним выездом в год, не зависимо от его успешности. Эти проблемы легче могли преодолевать те, кто не работает, или мало привязан к своей основной работе, и может выезжать сразу, как только в правление охотничьего общества поступает по телефону сообщение с базы от егеря.

Именно так состоялся мой первый выезд на перелет. В 1972 году мы с Володей вместе работали на одной кафедре института авиационного приборостроения, и мы довольно легко освободили несколько дней от работы, когда Володя, узнав в правлении о начале перелета, купил четыре путевки на базу. С нами поехали Толя и старый Володин друг Миша Рахманин. Володя повез нас на своей новой черной «Волге» ГАЗ-24, купленной на смену старой ГАЗ-21.

По тем временам такое событие было чем-то экстраординарным, ибо советские власти предоставляли право приобретения таких машин только очень важным или знаменитым людям. Именно так в расположенный в Гатчине Ленинградский институт ядерной физики поступила разнарядка на одну машину. Но зарплаты советских физиков не давали возможность накопить на такую дорогую машину, и поэтому готовых сразу оплатить столь дефицитную вещь не нашлось. В результате Володя по предложению отца собрал в долг нужную сумму, чтобы его старший брат, пользуясь поддержкой своего приятеля секретаря парткома, купил эту машину, а затем отдал бы ее по доверенности младшему брату. Только потом Володя продал старую отцовскую машину, и расплатился с долгами.

По дороге Толя очень живописно рассказывал о ночевке на базе в общей спальне на двадцать коек, когда Володя полночи пил водку с каким-то татарином, закусывая чесноком, запах которого Толя не выносил. Володя же рассказывал, как егерь принял приехавшего не на общем автобусе, а на своей «Волге» Федора Дмитриевича за адмирала, что позволило им с отцом пользоваться кухней егеря и есть за его столом.

Когда с пригорка открылся вид на озеро и домик базы, Володя вдруг спросил: « Толя, а ты рогатку опять забыл?». Толя в ответ только хмыкнул, но на дежурную шутку купился новичок Миша, серьезно спросив: «А зачем рогатка?». Володя, мотнув головой вправо, ответил: «Ну, как же, смотри какой подходящий камешек». Справа вплотную от дороги громоздился почти круглый валун высотой в два человеческих роста.

Перед бревенчатым одноэтажным зданием базы двумя аккуратными рядками стояли скромные автомобили уже приехавших охотников. У дверей базы нас встретил моложавый мужчина в ватнике защитного цвета, похожий на отставного старшину или прапорщика. Он оказался новым егерем, совсем недавно сменившим дано знакомого Володе предшественника. Новая черная «Волга» с областными номерами, подобная тем, на которых разъезжало самое высокое городское и областное начальство, видимо, очень впечатлила нового егеря, и внушила уважение к вновь прибывшей компании . В результате он, пошептавшись в сторонке с Володей, и договорившись об особой оплате, отвел нас в отдельно стоящий домик для особо важных гостей и вручил ключ от небольшой комнатки с четырьмя кроватями. Так я лишился возможности увидеть общежитие, где когда-то ночью Толя мучился от запаха чеснока. Мы оставили в нашей комнате свои вещи, и, прихватив только самое необходимое, отправились на дело.

Каждому охотнику, приезжающему на базу с оплаченной путевкой, предоставляется койка с чистым бельем для ночлега и лодка, которую он может использовать по своему усмотрению с раннего утра до позднего вечера. К лодке придавались пара весел, якорь (без веревки), тяжелый спасательный круг, и черпак для вычерпывания из лодки воды, накапливающейся на дне из-за дождя или течи. Весь инвентарь выдавался под залог охотничьего билета. Но Володя и об этом позаботился, взяв на время для меня и Миши членские билеты у знакомых ребят. Однако на берегу, мы выбрали для себя только две лодки, образовав два экипажа. Во-первых, сидеть в лодке вдвоем в случае длительного ожидания подлета уток веселее, А во-вторых, в случае удачных выстрелов подбирать убитых уток или гоняться за подранками удобнее, когда напарник поднимает якорь и садится за весла. Володя на правах командора и организатора экспедиции выбрал себе в напарники Толю. Мне же, не смотря на то, что нам с Толей любого общения было всегда мало, пришлось сесть в лодку вместе с Мишей.

Погода была противная, накрапывал мелкий дождь. Встав на якорь на безопасном (не менее ста метров) расстоянии друг от друга, мы стали терпеливо дожидаться своего часа. В высоких болотных резиновых сапогах, без которых невозможно забраться в лодку, столкнув ее с прибрежного песка на воду, ноги моментально стали мерзнуть. Ватник и плащ-палатка тоже особого уюта не добавляли. Только запасливый и предусмотрительный Володя в лодке сразу переобулся в валенки с галошами, и беззаботно сидел в тепле, укрывшись в овчинный тулуп. Я поначалу недоумевал, как он сможет стрелять в тулупе, но все оказалось очень просто. Как только вдалеке со стороны Лосева раздавались выстрелы, Володя снимал тулуп, сначала брал в руки морской бинокль, и только углядев приближение уток, брался за ружье. Так мы просидели часа три, только иногда провожая глазами небольшие стайки уток, которые проносились мимо вдоль противоположного берега. Наконец, Володя подал нам громкую команду, и мы увидели, как над горизонтом на востоке на полнеба рассыпалась огромная многотысячная стая. По мере приближения к нам отдельные темные точки стали спускаться вниз, образуя сплошную черную линию, перекрывающую горизонт от берега до берега. И только через несколько минут стало видно, как эта армада делится на более мелкие части. Одна большая сотни в три стая уток пролетела невдалеке вдоль нашего берега. Вытянув шеи, утки стрелой со скоростью гоночного автомобиля неслись одна за другой, строго выдерживая метровую высоту полета. Для новичков это зрелище было очень впечатляющим. Мы с Мишей отсалютовали стае из наших четырех стволов, но она скрылась вдали. Выслушав едкое замечание Володи о том, что стрелять надо не по стае, а по одной конкретной утке, мы с моим напарником стали обсуждать произошедшее, удивляясь, как из такой кучи не упала хотя бы одна подбитая утка, и советуясь, с каким упреждением нужно целиться при такой сумасшедшей скорости полета. Вскоре повезло и нашим друзьям. Невдалеке за их лодкой пролетела стая, по которой они оба выстрелили. Одну утку, они подобрали сразу, а за подранком им пришлось погоняться минут пятнадцать, пока Володя его не добил. После этого как отрезало. Быстро сгущались сумерки. Я искренне обрадовался, когда еще часа через три почти в темноте наш терпеливый командор, наконец-то, дал команду сниматься с якорей и возвращаться на базу. В конец замерзшие, с одеревеневшими ногами, мы вытащили на берег наши лодки, и перевернули их. Володя спрятал свою добычу в багажник машины и, прихватив мешок с провизией, зашагал к нашей обители.

Ну, до чего ж хорошо после холодной и мокрой невзгоды очутиться в натопленной залитой ярким светом комнате, где стоящий в центре стол обещает скорое утоление давно созревшего голода. О приготовлении горячей еды нечего было, и думать  – для желающих за базой под навесом стояла плита, которую надо было растапливать дровами. Поэтому мы включили электрочайник, а на стол выложили снедь, красноречиво выдающую гастрономические пристрастия членов команды. Холодных закусок оказалось вполне достаточно: начиная от сала, колбасы и сыра вплоть до соленых огурцов и грибов и даже самых употребительных в советское время килек в томате. Всю жизнь с ранней юности до старости я избегал пить водку, но в тот день я впервые понял, как хороша она в таких условиях. Выпив по паре стопок, и хорошо закусив, мы с Толей с наслаждением растянулись на наших койках, продолжая, уже лежа, участвовать в беседе начавшейся за столом. Сначала Миша начал подкалывать Володю воспоминаниями о том, сколько раз ему приходилось тащить на себе домой со студенческих вечеринок Володю, который в те времена был очень тощим, и не выдерживал больше двух-трех рюмок водки. Затем изрядно поздоровевший с того времени Володя, который двумя годами раньше бросил курить и занялся карате, стал брать реванш, раз, за разом поднимая тосты до тех пор, пока здоровяк Миша не сдался, и наотрез отказался продолжать оргию. С того дня я стал полностью разделять распространенное мнение о том, что на охотах самое лучшее – это вечерние застолья.

Водка и полные желудки сделали свое дело – мы спали как убитые. Когда послышались первые выстрелы, Миша вскочил, и, включив ослепившую нас лампочку, стал всех торопить. Его ажиотажу поддался только Толя. Быстро одевшись, и прихватив ружья, они умчались на берег. Володя же, посмотрев на темное окно, сказал: «На нашу долю хватит», и включил чайник. Наверное, не выйти во время перелета на воду с рассвета считается позором для профессионального охотника. Но пара заспавшихся интеллигентов напрочь проигнорировала ироничный взгляд егеря, сразу поняв, насколько мудрым было решение принять с утра тепловые и пищевые калории. Погода еще больше ухудшилась. Ветер стал очень сильным, и пошла довольно высокая волна. Предстояло опять мерзнуть долгие часы. Увидев нас на берегу, Миша с Толей, так и не сделавшие ни одного выстрела, подплыли к берегу, и экипажи воссоединились во вчерашних составах. Изрядно замерзший Миша признался, что он был не прав, и выходить на воду, не выпив хотя бы горячего чая, не правильно. Однако сетовать по этому поводу ему долго не пришлось. Володя, скинув в очередной раз свой тулуп, больше его уже не надевал. Начался настоящий морской бой. Вокруг гремели выстрелы. Только теперь я обратил внимание на то, как густо от берега до берега усеяна водная поверхность лодками со стрелками. Каждые десять-пятнадцать минут тысячи птиц сливались у горизонта в огромную единую стаю затем, чтобы потом, разбившись на несколько десятков мелких стай, идти на прорыв этого огненного рубежа. У каждой лодки при такой атаке появлялась своя возможность добиться успеха. Пришел и наш час. Когда мимо нас проносилась вытянувшаяся в стрелу стая длиной метров двадцать, мы с Мишей, целясь в вожака, свалили две утки, выпавших из середины стаи. Хорошо, что они были убиты наповал, и нам не пришлось гоняться за подранком. А вот в следующий раз после двух залпов из наших двустволок шестнадцатого калибра на воде плавала одна убитая утка. Вторая, оказавшись на воде, отряхнулась, тут же нырнула. Пришлось мне вытащить якорь и сесть за весла. Подранок плавал метров в пятидесяти. Как только мы приблизились он, не дождавшись выстрела, снова исчез, оказавшись на расстоянии пятидесяти метров, но с другой стороны лодки. Минут сорок продолжалась эта игра, от которой я взмок и забыл окончательно о холоде. Азартный Миша стал стрелять по появляющемуся подранку с любого расстояния, и, чертыхаясь и матерясь, спалил десятка полтора патронов. Не знаю, когда и чем бы это все кончилось, если бы в какой-то момент наш подлец не вынырнул достаточно близко от Володи, который из своей мощной безкурковки двенадцатого калибра уложил поганца с первого выстрела. Под ироничные Володины комментарии Миша подобрал «наш» трофей. И, как оказалось – во время. Непрекращающаяся канонада привлекла местных браконьеров. Со стороны Лосева примчались две моторки, которые стали крутиться среди стоящих на якорях лодок, добивая и подбирая многочисленных подранков. После этого часа два мы простояли на якоре, поскольку в двух обстрелянных нами стаях пострадавших не оказалось. Зато третья стая задала нам работу: подобрав двух уток, мы начали снова гоняться за подранком. В этот раз игра закончилась быстрее: минут через пятнадцать третьим выстрелом Миша подранка добил. После этого как отрезало, и надолго над озером воцарилась тишина. В какой-то момент раздался Володин окрик «Летит!», и мы, подняв головы, увидели, как между нашими лодками довольно высоко летит одинокая, отбившаяся от своей стаи утка. Миша вскинул ружье, и, старательно прицелившись, выстрелил. Его выстрел буквально слился с выстрелом Володи. Утка камнем рухнула на воду между нашими лодками. Миша крикнул: «Моя!», и стал торопить меня, чтобы скорее вытащить якорь и плыть за уткой, словно опасаясь, что кто-нибудь подберет раньше желанный трофей. Когда он достал убитую утку, то гордо заявил нашим друзьям: «Это наша восьмая!», на что наши соперники промолчали, загадочно улыбаясь. На Ивинском разливе я имел возможность убедиться, что неопытный охотник может подстрелить быстролетящую утку разве что случайно. Поэтому я был абсолютно уверен, что последний трофей был добычей Володи. Это, конечно, знал и Володя, но Миша был так обрадован и горд от своего успеха, что никто не захотел лишать его иллюзий. Наконец, наш руководитель, решив, что ждать больше нечего, дал команду поднимать якоря и двигаться к берегу. Наша лодка пристала к берегу раньше. Но, когда из своей лодки вылезли наши товарищи, Миша издал громкий возглас изумления: в руках наши друзья еле удерживали полтора десятка убитых уток. Занятые своими делами, мы с Мишей совершенно перестали следить за действиями наших друзей, и их конечный успех оказался для нас большим сюрпризом. Свалив всю груду дичи в багажник, мы бегом устремились к теплу и горячему чаю.

За столом Миша, подкалывая Володю, который уже «был за рулем», налил водки в три рюмки и предложил отметить наши удачи. Толя, проявляя солидарность с участью друга, по началу отказался выпивать, но потом поддался Мишиным уговорам. Я тоже решил присоединиться, надеясь быстрее отогреться. В машину все грузились уже сытые и согревшиеся. По дороге до Рощина. Миша неоднократно вспоминал о своем замечательном выстреле, продолжая его нахваливать. На это его спутники, улыбаясь, отмалчивались.

Эта моя первая поездка на перелет оставила у меня неоднозначное впечатление. Безусловно, я увидел и почувствовал много нового, поездка была украшена общением с друзьями, которого всегда мало в обыденной жизни. Но, с другой стороны, что-то в увиденной огневой, почти истерической оргии было противоестественно моему характеру. Там не было охоты в ее истинном значении слова. Не было выслеживания дичи, и поединка, оставляющего противнику шанс на выживание. Более того, там, собственно, не оказалось и условий для того, чтобы начинающий охотник совершенствовался в стрельбе, поскольку, как правило, идет пальба по стае с большой вероятностью случайной удачи. Короче говоря, все увиденное для меня было похоже просто на массовое убийство из засады, не требующее от охотника ни хитрости, ни знаний, ни особого стрелкового мастерства. Поэтому после возвращения я остался в сомнении, поеду ли я еще когда-нибудь снова на перелет.

Но вот наступил сентябрь 1973 года, и моих сомнений как не бывало. Причина довольно простая: Володя предложил поехать на перелет втроем с Толей, а наш триумвират друзей к тому времени выкристаллизовался в очень прочный союз. Если истоки моей дружбы с Толей были в прошлом (школа, институт), то наша дружба с Володей крепла в настоящем, в повседневном общении на работе и в часы досуга. Володя был чрезвычайно инициативным и изобретательным организатором отдыха. Когда в 1971 году мы купили свою первую машину, Володя предложил обновить ее поездкой в Эстонию, где под Отепяя показал нам замечательный сосновый лес, сказочно богатый крепкими боровиками. На следующий год он организовал коллективный семейный отдых «дикарей» в Литве под Зарасаем, где нам с Сергеем впервые довелось участвовать в фантастической рыбалке на озере Амовас, в центре которого в жаркий летний полдень на пятиметровой глубине ловились полуторакилограммовые лещи. Забегая на несколько лет вперед, не могу не упомянуть, что именно он открыл то чудное упомянутое в предыдущей главе место в Латгалии (юго-восточная Латвия), где до отделения Прибалтики ежегодно собиралась многочисленная колония отдыхающих «оккупантов» из обеих российских столиц.

Поэтому первый наш выезд на охоту втроем был для меня пределом желаний.

В этот раз Володя решил поехать попозже  – уже шла первая неделя октября. Когда наша «Волга» проехала мимо «камешка для рогатки», и стала спускаться к базе, мы увидели рядом с ней много машин, и даже небольшой автобус. Встретивший нас несколько смущенный егерь сразу сказал, что комнатка, в которой мы так хорошо ночевали в прошлый раз, уже занята, но, если мы не хотим ночевать в общей комнате базы, он может предложить нам бытовку дорожных строителей, стоящую у дороги перед въездом на базу. Прихватив три комплекта чистого постельного белья, егерь повел нас к вагончику, стоящему на полуспущенных колесах. Это жилище по началу показалось нам очень неуютным и холодным. Но, егерь, не теряя времени, растопил буржуйку, которая стояла в первой «кухонной» части вагончика. «Спальное» отделение напоминало купе железнодорожного вагона: справа и слева были двухъярусные нары, между которыми стоял небольшой столик для еды. Тусклая лампочка только подчеркивала убогость обстановки. Однако, даже то, что печка изрядно дымила, никакого желания пойти ночевать в теплое общежитие у нас не возникло. Что могло быть лучше возможности без помех поужинать за дружеской беседой? Дров было много. Железная печка быстро накалилась, зашумел стоящий на ней чайник. Можно было приступать к подготовке ужина. Как и в прошлый раз на столе стала появляться самая разнообразная снедь, которую каждый брал по своему вкусу.

На этот раз я решил взять инициативу в свои руки, и, если нам нельзя готовить на ужин что-нибудь горячее, то решил обеспечить этому достойную замену. Выбор пал на украшение советских праздничных столов  – салат оливье. Надо сказать, что мои вкусовые пристрастия в течение жизни изрядно менялись. Еще в детском садике я до конца жизни возненавидел манную кашу, а вот щи с вареной капустой я в зрелом возрасте стал терпеть. Точно также я в детстве совершенно не терпел помидоров, но начал есть с большим удовольствием хорошие южные помидоры, распробовав их во время отдыха на берегу Азовского моря. Аналогичная история случилась с черной и красной икрой, которые в детстве вызывали у меня тошноту. А вот грибы в любом виде так и остались для меня несъедобными, хотя собирать их в лесу для меня было одним из любимейших занятий. Не мудрено, что из-за своих многочисленных пищевых «табу» я в вятской глуши оказался самым тощим ребенком эвакуированного детского сада. Понятно, что, вернувшись в родной дом, я наслаждался возможностью есть вместо постылых столовских щей и манной каши любимую жареную картошку. Но, когда на послевоенных прилавках появились баночки с майонезом, для меня все затмил салат оливье, который заменил винегрет, заправленный растительным (или, как тогда говорили «постным») маслом, и бывший главным украшением праздничного стола в военные годы. Мои друзья постоянно подшучивали над моей слабостью, утверждая, что с майонезом я могу съесть даже гвозди. Поэтому они ни сколько не удивились, когда я к их холодным закускам и колбасе добавил на стол комплект недостающих составляющих салата оливье: картошку, сваренную «в мундире», вареные яйца, соленые огурцы, пучок зеленого лука, и, главное, майонез.

Не могу сказать, что ударило Володе в голову, но он почему-то предложил, чтобы каждый готовил себе салат в своей миске. Тут он явно промахнулся: у него дома все готовила домохозяйка-мама, а я с детства был приучен самостоятельно готовить еду себе. Поэтому он был страшно удивлен, когда буквально через насколько минут я заправил майонезом мелко нарезанные компоненты, в то время, как он еще полчаса возился с непривычным делом. Но, в конце концов, мои друзья приготовили себе закуску, стопки были наполнены водкой, и мы приступили к главному блюду нашего застолья  – к задушевной беседе.

Конечно, бессмысленно пытаться вспоминать темы многочасового разговора, состоявшегося тридцать лет тому назад. Однако, я с полной уверенностью могу назвать то, без чего не обходилась ни одна наша беседа. Наверняка и в тот раз мы с Володей учили Толю жить. Володя обычно поругивал Толю за бесхребетность и беспредельный альтруизм, из-за которых он был неспособен решать проблемы в своей семейной жизни. При упоминании Толиной тещи Володя скрипел зубами от негодования. Не один раз случалось так, что Володя затевал выезд на охоту, однако стоило Толе начать собирать рюкзак и ружье, как его теща, хорошо уяснившая слабости своего зятя, тут же ложилась в постель, и готовилась умирать от сердечного приступа. Естественно, что Толя не мог оставить встревоженную жену наедине с умирающей матерью, ружье возвращалось на место, а вожделенная охота срывалась, вызывая у Володи приступ ярости и желание перевоспитать друга.

Я же специализировался на производственной сфере. Когда-то мы с Володей ценой больших усилий буквально «затолкали» упирающегося Толю в заочную аспирантуру. Позже мне пришлось в нескончаемых разговорах бороться с комплексами неполноценности и его сомнениями в качестве диссертации, закончив которую, он пришел к выводу, что его специальность (вычислительная техника) не наука, а ремесло. Когда же все-таки он диссертацию защитил, и стал кандидатом технических наук, то тут же вляпался в то, от чего я вовремя унес ноги  – его сделали начальником. Как и мне, Толе были абсолютно чужды карьерные устремления. Но, когда грамотный специалист и исключительно добросовестный работник получил ученую степень, руководство не упустило возможность повесить ему на шею хороший хомут, назначив Толю начальником сектора с двадцатью четырьмя подчиненными, каждый из которых мог вызвать головную боль. Тут уж без хорошей жилетки, в которую можно выплакаться, Толе было не обойтись. А поскольку я хорошо знал нравы и руководителей и рядовых сотрудников организации, где я проработал больше десяти лет, то никого лучше меня на роль такой жилетки у Толи не было. Уснули мы далеко за полночь.

За ночь хорошо натопленный вагончик остыл настолько, что даже голову с надетой вязаной шапочкой я плотно укутал в одеяло. Уже рассветало, и через окошко пробивался тусклый свет, но никакого желания высовывать нос не было, тем более, что ночная тишина ничем не нарушалась, и ни одного выстрела еще с реки не донеслось. Первым зашевелился Толя, скорей всего его поднял не холод, а желание закурить. Однако, поскольку натощак он курить себе не позволял, и доставал первую сигарету, только выпив чашечку кофе, то начал он с того, что затопил печь, и поставил кипятить чайник. Только тогда, когда Толя, поставив на стол вскипевший чайник, воскликнул: «Прошу к столу!», мы с Володей скинули одеяла, и, спустив на пол ноги, сели напротив друг друга. Ни мыться, ни чистить зубы на такой холодине потребности не было: у меня к тому времени зубов оставалось довольно мало, чтобы проявлять о них особую заботу, Володя же аккуратно почистил украшавшие его улыбку зубы вечером после ужина перед сном.

Когда мы, позавтракав, вышли из своего пристанища, было уже восемь часов, и совсем светло. Ночью был довольно сильный заморозок, и вокруг вся трава была покрыта инеем. Днища перевернутых лодок были покрыты ледяной коркой. Но, ясное небо и полное отсутствие ветра обещало хорошую погоду. На этот раз Володя предложил нам с Толей сеть в одну лодку вдвоем, а сам взял себе другую.

Как только мы столкнули лодки на воду, и забрались в них, как вдруг, словно по мановению волшебной палочки, все вокруг преобразилось. За нашей спиной из-за леса выглянуло солнце, и разом серый осенний лес на противоположном берегу стал золотым, поскольку далекие еловые леса заслонялись не опавшей желтой листвой деревьев, стоящих у самого берега. Зеркальная водная гладь, отражая небо при полном штиле, стала ярко синей. В этой яркой картине трудно было узнать то же самое серое место, где мы в прошлом году мучились, борясь с дождем и холодом. Мы встали на якоря и приготовились к часовому ожиданию, поскольку по многолетним наблюдениям чаще всего первые утки появлялись около десяти часов. Толя закурил, и мы начали неторопливую беседу. Солнце поднималось все выше и выше, в сторону нашего берега больно было взглянуть, поскольку отраженное от воды солнце слепило глаза.

Только в двенадцатом часу раздался предупреждающий Володин окрик. На востоке к воде снижалась большая стая. Вытянувшись у горизонта от берега до берега в черную линию, она стала по мере приближения дробиться на части, которые стали рассыпаться по всей ширине озера, которое сразу же загрохотало оружейным салютом. Ни одна из лодок не осталась без своей стаи. Мы с Толей двумя дуплетами выбили две утки, одна из которых плавала на воде, подняв лапки к небу, а другая, разок нырнув, осталась на плаву, приглашая поиграть в догонялки. Пришлось поднимать якорь, и браться за весла. За те десять минут, в течение которых мы подбирали наш первый трофей и добивали подранка, налетела стая и на Володю, который, конечно, не упустил своего и сбил пару уток наповал. Поскольку мы еще не стали вновь на якорь, он попросил нас забрать с воды и его добычу. Встать снова на якорь нам уже не удалось. Стаи летели одна за другой, и часа два мы крутились вокруг Володи, время от времени, стреляя, и подбирая как своих, так и его убитых уток. Его идея сесть в лодку одному оказалась рациональной: он только стрелял, каждый раз добиваясь желаемого результата, а мы подбирали трофеи и с азартом гонялись, добивая подранков, не упуская, конечно, возможностей и самим выстрелить по подвернувшейся стае. При этом каждая наша операция после очередной стрельбы приводила к тому, что сильное течение сносило нас далеко от Володи в сторону лосевских порогов, после чего мне приходилось изрядно потрудиться, чтобы вернуть лодку на первоначальную позицию, где мы должны были ждать новую стаю. Когда же пауза между пролетами стаек затянулась, и я выгреб на старое место, приготовившись стать на якорь, Володя предложил нам просто уцепиться за его лодку, чтобы мы стояли рядом. Создалась прямо-таки курортная ситуация: намахавшись веслами, и, пригревшись под ярким почти летним солнцем, я откинулся на лежащий сзади рюкзак, и задремал под журчание воды и тихую беседу моих друзей. Такая идиллия долго продолжаться не могла, и в какой-то момент мы схватились за ружья и приготовились встречать стаю. Стая оказалась довольно большой и, вытянувшись метров на двадцать, она пронеслась мимо, как всегда строго выдерживая метровую высоту полета. Мы ее приветствовали из шести наших стволов, оставив на воде три убитых наповал утки и одного подранка. Этот успех, несомненно, принадлежал моим друзьям: у меня не было такого опыта как у них, да и моя курковая «тулка» шестнадцатого калибра существенно уступала по огневой мощи их бескурковкам двенадцатого калибра производства ижевского завода, у которых заряд дроби был вдвое больше, чем у моей двустволки. Мне пришлось снова браться за весла, чтобы мы с Толей выполнили свои обязанности по сбору трофеев и добивания подранка.

После этого наступило длительное затишье, и мы в течение часов трех мирно покачивались на воде, наслаждаясь тишиной, неожиданным теплом и никогда не надоедающей беседой. В конце концов, по-видимому, голод заставил Володю очнуться и дать команду на возвращение. Было не просто перегрузить несколько десятков уток в багажник Володиной машины. Я думаю, что все соседние дачники на Цветочной улице Рощина получали от Михеевых в подарок эту дичь со специфическими вкусовыми свойствами. Хотя в этот раз мы совершенно не замерзли, тем не менее, пришлось затопить печь, чтобы вскипятить чайник. Железная буржуйка раскалилась моментально, так что вскоре мы уже сидели за столом. В отсутствии Миши никому и в голову не пришло дразнить нашего водителя, доставая остатки водки. Хорошо подкрепившись, мы очень довольные проведенным временем отправились домой.

Эта вторая моя поездка на перелет оказалась столь многокрасочной и удачной, что я решил в будущем не смазывать полученных ярких впечатлений. Хотя в последующие годы Володя неоднократно звал меня с собой на перелет, я под разными предлогами уклонялся, полагая, что нас наверняка ожидает наиболее типичный случай осеннего непогодья, какое нам пришлось вытерпеть в моей первой поездке на перелет. Я считал, сто сомнительное удовольствие палить по кучам пахнущих рыбой уток не стоит тех лишений, которыми нужно за это расплачиваться

Глава 5

Подарок на день рожденья

После того, как мой друг Толя Хмельник, в юности мечтавший стать лесником, защитил кандидатскую диссертацию и стал, соответственно больше зарабатывать, он пришел к мысли, что пора осуществить одно из его давних желаний, и купить где-нибудь домик в достаточно глухой деревне, чтобы там отдыхать с семьей летом, а, если повезет, то рыбачить и охотиться с друзьями. К этому его также подталкивало то обстоятельство, что он уже сменил свой старый битый горбатый «Запорожец» на новые скоростные «Жигули», позволяющие быстро добираться в самые отдаленные районы нашей области. Его намерение вызвало живой интерес и у друзей, и у знакомых, которые стали поставлять Толе интересную для него информацию. Наиболее заманчивым было предложение сотрудника того же отдела, где работал Толя, ведущего инженера Костина, которого в нашей среде все почему-то называли просто Лешкой. Лешка был родом из большого села Оскуй, расположенного в тридцати километрах восточнее станции Чудово. Там постоянно проживала его мать, и туда он ездил, чуть ли не каждый уик-энд. Он расписывал полноводную реку Оскуй, из которой браконьеры сетями таскали по весне мешки нерестящейся плотвы, и густые леса вокруг, полные боровой дичи. Когда я глянул в карту Ленинградской области, то с удивлением обнаружил, что эти места расположены там, где проходит дорога из Будогощи в Чудово, на которой состоялась моя первая охота с Володей Шпаковым, и где я безрезультатно сделал свой первый выстрел по пролетающему огромному глухарю. Естественно, что я посоветовал Толе обязательно посмотреть предлагаемый Лешкой старый пустующий дом, за который его хозяева хотели получить всего-то сто пятьдесят рублей, ибо им было лень разбирать его на дрова.

Тем временем, начал действовать, как всегда очень инициативный Володя Михеев. Обнаружив где-то объявление о продаже дома в деревне Вороний остров, он тут же созвонился с хозяином, и слетал с ним в эту деревню, чтобы посмотреть товар. Дом Володе понравился, хотя цена показалась несколько высоковатой. Теперь дело было за Толей, которому предстояло сравнить эти варианты, и сделать выбор.

Следует отметить, что, если Оскуй находился в тридцати километрах за Чудовом, то Вороний остров был существенно ближе: не доезжая двадцати километров до Чудова, нужно было в Трубниковом бору свернуть направо на запад, чтобы через шесть километров оказаться в Вороньем острове. Близость к Чудову одного и другого объекта создавала возможность ознакомиться с ними путем одной поездки.

И вот накануне майских праздников 1977 года мои друзья Толя и Володя сговорились устроить мне необычный подарок на мой день рождения: они предложили выехать первого мая втроем на Володиной «Волге» с тем, чтобы осмотреть продаваемые дома и, если повезет, поохотиться на вальдшнепов.

Тема вальдшнепов возникла не случайно. Дело в том, что годом раньше Володя сблизился на работе с учебным мастером одной из кафедр, носящего легендарное имя Василий Иванович. Этот отставной старшина, полный здоровья и сил, сознательно предпочел дополнить свою военную пенсию смехотворно маленькой зарплатой мастера в учебном институте, что, впрочем, давало ему возможность в любое время года отсутствовать на работе тогда, когда это требовала от него фанатически обожаемая им охота. На майские праздники 1976 года Василий Иванович увлек Володю в глухомань за Кингисеппом, чтобы познакомить его с охотой на вальдшнепов. Охота получилась не очень удачной. Весна выдалась затяжной. На место им пришлось идти через лежащие в оврагах снежные сугробы. К тому же в холод и ветер вальдшнепы проносились как угорелые. Только Володе удалось подстрелить одну птичку. Однако, по возвращении он был в восторге от нового способа испытания своих снайперских способностей, и назвал охоту на вальдшнепов «королевской охотой».

И вот первомайским утром, когда тысячи советских граждан отбывали свою обязанность участия в праздничной демонстрации, наше трио, возбужденное свободой от будничных забот, неслось по московскому шоссе навстречу непредсказуемым, но наверняка приятным событиям. Даже хмурое небо не могло подпортить нашего хорошего настроения. До Трубникова бора по не очень загруженной трассе мы долетели, затратив чуть больше двух часов. Свернув направо на хорошо укатанную гравийку, мы через десять минут оказались у цели. Слева вдоль улицы располагались старые, почти полуразрушенные избы. Справа шел ряд довольно хороших домов, среди которых находился и уже осмотренный Володей ранее. Однако подъехать вплотную к дому не удалось. Между рядом домов и дорогой шла придорожная канава, которую весна превратила в глубокий бурлящий водопадами ручей, который ни перепрыгнуть, ни перейти вброд не было никакой возможности. Пришлось пройти метров сто в сторону, чтобы по бревну, уложенному напротив одного из домов перебраться к домам. Выставленный на продажу дом снаружи выглядел не очень новым, но в приличном состоянии с признаками того, что в нем, по крайней мере, летом жили. Оглядев все, что можно снаружи, и подискутировав на тему «цена – качество», мы решили вернуться на дорогу к машине. Только мы к ней приблизились, как из старой избенки напротив вышел мужичок в ватнике в валенках с треухом на голове. Мужичок был недели две не брит, и, по-видимому, столь же давно пьян. Обведя мутным взором нашу компанию , он вдруг с криком «Коля! Братишка!» бросился обнимать Толю. Потребовалось довольно много времени, чтобы его как-то угомонить, и внедрить в его замутненное сознание понимание того, что его любимый брат по-прежнему находится где-то в отдалении. Смирившись с этой мыслью, Степан Фомич решил подружиться с нами. Назвав себя, он стал гордо рассказывать, какой он хороший мастер по изготовлению липовой тончайшей стружки, которую как узкую ленту скупают мастерские по изготовлению надгробных украшений. Продемонстрированные образцы товара действительно внушали уважение. Почувствовав наш интерес и доброжелательное отношение, Степан Фомич стал нас слезно просить отвести его в магазин, расположенный «совсем рядом» в следующем селе Апраксин бор. «Совсем рядом» оказалось двенадцатью километрами, и через полчаса наш новый приятель был доставлен к вожделенному центру цивилизации. Из магазина абориген вышел с двумя бутылками портвейна «три семерки» и кругом кровяной колбасы лилового цвета. Подкатив обратно к избе нашего друга, мы уже приготовились с ним попрощаться, но не тут-то было. Хозяин бегом убежал в избу, но сразу же вернулся с алюминиевой кружкой и газеткой. Расстелив свою «скатерть», украшенную следами предыдущего использования, на капот машины, он предложил нам выпить за знакомство. День был в основном позади. Было ясно, что впереди у нас ночевка в лесу где-нибудь не очень далеко. А потому принципиальных возражений предложенное мероприятие не вызвало. На «стол» мы добавили кое-что из своих запасов, поскольку, если с портвейном еще можно было как-то смириться, то желающих отравиться, закусывая лиловой колбасой, среди гостей не оказалось.

После долгого прощания с уговорами приезжать еще и новых попыток обнимать «брата» Толю мы, наконец, расстались с неожиданно обретенным родственником семейства Хмельников и направились в обратную сторону. Однако, принятый Володей портвейн исключал выезд на трассу Ленинград – Москва, поэтому, выехав из деревни, мы сразу свернули на первую же проселочную дорогу, ведущую через поле к густому еловому лесу. Когда мы стали к нему приближаться, Володя воскликнул: «Вальдшнеп!». Впереди над кромкой леса, преграждающей наш путь, медленно летела, плавно помахивая крыльями, небольшая птица. Без подсказки я принял бы ее за голубя или галку. Эта встреча породила определенные надежды на вечернюю охоту. Углубившись несколько в лес, мы оказались на довольно широкой поляне, где Володя решил остановиться на ночлег. После недавнего банкета ужинать было рано, поэтому было решено сразу приступить к охоте. Володя посоветовал нам с Толей занять позиции на противоположных концах нашей поляны, а сам двинулся обратно по дороге к опушке леса, что бы выйдя на край поля, иметь большой обзор. Он явно надеялся, что пролетевший над опушкой вальдшнеп повторит свой полет по излюбленной трассе. Часа два мы с Толей дисциплинировано простояли на своих местах в полной тишине, не смея переговариваться. Толя выкурил не одну сигарету до тех пор, когда с поля донесся грохот выстрела. Но нам пришлось прождать еще около получаса прежде, чем показался Володя. Как оказалось, вальдшнеп действительно снова летел нал лесом, и Володя выстрелил в него с расстояния чуть ли не в сто метров. Тем не менее, вальдшнеп упал в лесную чащу, и нашему другу пришлось некоторое время шарить в потемках, пока он не убедился в бесполезности этого занятия. Однако, как-никак, охота состоялась, и мы без особых сожалений занялись бытовыми проблемами,

У каждого из нас в рюкзаке было по спальному мешку и надувному матрасу. Володя разложил сиденья так, что машина превратилась в широкую трехспальную кровать. На бензиновом примусе быстро закипел чайник. После того, как на капоте вновь был накрыт стол, мы могли начать уже второй за этот праздничный день фуршет, но уже более изысканный. За мое здоровье пили коньяк, закусывая разнообразной снедью, приготовленной нашими заботливыми покинутыми супругами. Так закончился первый, но не последний, праздничный день.

На следующее утро мы проснулись довольно рано. Разбудил нас яркий свет, от которого не могли защитить запотевшие стекла. Оказалось, что за ночь серая хмурь на небе развеялась, выпустив на волю яркое майское солнце. День обещал быть хорошим, и мы с подъемом за утренним кофе стали обсуждать дальнейшие планы. Позавтракав, мы за полчаса добрались до Чудова. Там, нырнув под железнодорожный мост, мы въехали в городок, чтобы пересечь его, и выехать на дорогу, ведущую в поселок Краснофарфорный. Проехав километров пятнадцать по широкой грунтовой дороге, мы очутились на узкой дамбе, с обеих сторон от которой простилалась водная гладь весеннего половодья. Дамба выходила прямо на спускающуюся к берегу улицу поселка, где нам пришлось встать в очередь из нескольких машин, дожидающихся паромной переправы через Волхов. Здесь река была не очень широкой, и паром, на котором помещалось с десяток легковых машин, снуя туда, сюда, довольно быстро уменьшал нашу очередь. Не прошло и двух часов, как мы оказались на другом берегу. От переправы дорога пошла резко вверх, поднимаясь на высокий крутой берег. Повернув налево, мы поехали вдоль реки по краю обрыва. Но стоило нам проехать не более километра, как слева от нас вместо неширокой реки оказалась бесконечная водная ширь, сливающаяся на севере с горизонтом. Я сначала подумал, что это глубокое озеро, подобное ивинскому разливу, и вспомнил о своей байдарке. Однако, редкие кусты, кое-где торчащие над поверхностью воды, свидетельствовали, что перед нами обширные луга, заливаемые весной водами могучей реки. И действительно, позднее выяснилось, что летом на этих заливных лугах возможна отличная охота на куликов с легавыми собаками. Любоваться водным простором нам пришлось недолго, дорога повернула на восток, и мы стали удаляться от Волхова. Проехав километров пятнадцать, мы очутились в полузаброшенной деревеньке. По каким-то признакам Толя понял, что мы достигли цели. Остановившись у одного из двух жилых домов, мы узнали у хозяйки, что продаваемым домом является следующий по соседству. И здесь оказалось, что дорогу к дому преграждает придорожная канава, хотя и сухая, но непреодолимая для автомобиля. Пришлось оставить машину на дороге, и, перепрыгнув через канаву приступить к наружному осмотру. Впечатление оказалось довольно сильным. Сразу стало ясно, почему так мала запрашиваемая цена. С фасада невооруженным глазом было видно, что дом накренился в восточную сторону. Когда я зашел посмотреть на дом сбоку, то обнаружил, что конек крыши вместо прямолинейной горизонтальной линии больше напоминает бельевую веревку, середина которой провисает под тяжестью мокрого белья.

Можно представить, какие слова мы собирались сказать Лешке Костину, когда направились к нему за ключами от дома. От деревеньки до села Оскуй оказалось шесть километров. Как только горячий Володя разразился гневной тирадой в адрес Костина, который пришел с огорода на зов встретившей нас матери, Лешка остановил его словами: « Не боись! Бу сделано!», и вытащил из сарая многопудовую железяку, оказавшуюся гидравлическим домкратом для подъема железнодорожных вагонов. Он вскочил в свой жигуль и мы понеслись обратно к дому. Через канаву прыгать не пришлось. Лешка лихо подкатил через мостик к соседнему жилому дому, и, повернув направо, направился по целине к «нашему» дому, подпрыгивая на кочках, уже нарытых кротами. Мы на своей машине повторили проложенный им путь. Внутри дом выглядел более страшно, чем снаружи. О такой мелочи, как грязь и многолетняя пыль, не стоит даже и говорить. Очень впечатляющим был пол, поперечный уклон которого заставлял вспомнить горки, с которых зимой дети скатываются на санках. Во многих местах сухой мох, заложенный между бревнами, вывалился, открывая вид на соседние дома. Приятной в доме была только прохлада, которая резко контрастировала с жарой, установившейся снаружи под ярким солнцем. Все остальное казалось безнадежным. Однако Лешка подобно бойцу МЧС, оказавшемуся перед руинами московского аквапарка, развил бурную деятельность. Несомненно, он знал, что нужно делать. Под серединой боковой стены он сделал подкоп, в котором установил домкрат. Затем они с Володей подтащили заранее привезенные Лешкой большие камни и приготовились поднимать бревно нижнего венца на новую каменную опору. Пока Володя с Лешкой кряхтели, возясь с камнями, Толя принес от соседки воды и стал в сенях готовить на примусе обед. В это время я решил начать борьбу за чистоту в доме. Подметая пол, я вдруг с удивлением обнаружил, что он из наклонного превратился в горизонтальный. Поняв, что Лешка добился существенных успехов, я тут же выскочил наружу, чтобы посмотреть, что стало с крышей. Дом сказочно преобразился. Мало того, что с фасада боковые стены стали выглядеть вертикальными, но даже конек крыши оказался строго горизонтальным. Происшедшая метаморфоза превратила нас с Володей из противников в сторонников покупки именно этого дома. Мне лично показалось, что теперь качество дома позволяет оценить его гораздо выше стоимости пятидесяти бутылок водки, которую хотели получить за него его продавцы. Успех операции, завершенной к обеду, настолько поднял настроение прибывших, что никто не отказался от лешкиного предложения сейчас же «обмыть» покупку. Обед превратился в многочасовую пирушку, украшенную оживленной беседой. Когда языки подвыпивших окончательно развязались, прояснилась причина Лешкиной заинтересованности в затеянной сделке. Дело в том, что сзади к дому примыкал большой (соток в шесть) огород, защищенный от пасущихся соседских коров забором из жердей. Лешка правильно рассудил, что Толе с его женой Олей вряд ли понадобится более пары грядок, а потому надеялся, что при покупке Толей дома он сможет засадить остальную часть огорода картошкой для себя. Когда была прикончена Лешкина поллитровка, запасливый Володя принес из машины другую. В конце концов, затянувшееся застолье мне надоело. Когда холостой Лешка поднял, видимо, жизненно важную для него тему «о бабах», я, пользуясь своим правом именинника, положил на одну из имеющихся кроватей надувной матрас и стал слушать застольную беседу, лежа.

Незаметно я заснул. Разбудило меня громкое прощание. Мы вышли проводить Лешку, которому впору было не садиться за руль, а ложиться в кровать. Однако он, хотя и вышел из дома, слегка пошатываясь, усевшись за рулем, почувствовал себя вполне уверенно, и выехал на дорогу, не свалившись с узкого мостика через канаву. Оказалось, что я проспал довольно долго. Если наш обед начался при дневной жаре, то сейчас солнце стало двигаться к горизонту, и наступила вечерняя прохлада. Однако майская белая ночь должна была быть светлой, до сумерек , при которых начинается вечерняя тяга вальдшнепов было еще далеко. Тем не менее, Володя предложил взять ружья и прогуляться по дороге, ведущей к реке Оскуя, чтобы уже на обратном пути покараулить вальдшнепов в подходящем месте.

От перекрестка в центре деревеньки на север уходила заброшенная дорога, построенная, скорей всего, еще в довоенные годы. Справа и слева вдоль дороги стоял густой еловый лес. Володя высказал предположение, что часа через два, уже после заката солнца через дорогу могут перелетать вальдшнепы на вечерней тяге. Пройдя километра полтора, мы оказались на берегу Оскуи, которая является одним из самых больших притоков Волхова. Возможно, что в этом месте дорога когда-то выходила на мост, но следов от него никаких не осталось. Река была довольно широкой с очень быстрым течением. Пройдя немного влево и вправо, мы осмотрели берега, и пришли к выводу, что перспективы ловли рыбы здесь на удочку весьма сомнительны. Удовлетворившись таким результатом инспекции реки, мы повернули назад. Когда до нашей деревни оставалось примерно с полкилометра, Володя предложил остановиться, и занять боевые позиции. Мы встали на дороге с интервалами около ста метров, и стали внимательно прислушиваться. Из книг и разговоров с опытными товарищами я уже знал, что на вечерней тяге самцы вальдшнепов летят на довольно большой высоте по выбранным ими трассам, на которых они рассчитывают оказаться на виду у сидящих на земле самок. Увидев летящего самца, самка, желающая спаривания, взлетает вверх, где у них начинается любовная игра, похожая на танец в воздухе. Для того, чтобы заранее обратить на себя внимание потенциальной подруги, самцы в полете периодически издают не очень громкий, но очень звонкий короткий звук, который при тихой погоде слышен издалека. Этот звук все описывают по разному, но мне кажется, что правильнее всего называть эту призывную песню вальдшнепов цвирканьем.

Стоять нам пришлось долго. Только чрез час очень далеко в стороне реки на небе мелькнул силуэт птицы, перелетающей через дорогу. Это нас несколько приободрило, и поддержало угасающую надежду дождаться цели там, где мы стояли. Наконец, еще часа через полтора уже в стороне нашей деревни через дорогу полетел вальдшнеп. Птица летела очень далеко (в ста метрах) и очень высоко (метров сорок), но стоящий первым с той стороны Володя не удержался и выстрелил. В результате второе мая закончилось так же, как и первое мая, Володиным выстрелом, но, увы, без трофея. Впрочем, особого уныния у нас по этому поводу не было, а я для себя сделал вывод, что для успешной охоты на вальдшнепов необходима предварительная разведка в течение двух-трех вечеров подряд предпочитаемых ими трасс полетов.

Вечер закончился не только чаепитием, но и парой стопочек коньяка «для крепости сна». Тем не менее, я долго не мог уснуть, вспоминая этот богатый на события длинный день, и отмахиваясь от комаров, которые, пользуясь щелистостью стен, использовали Толин дом как убежище от дневной жары.

Утром третьего мая, в день, когда нам нужно было вечером добраться до своих домов, первым, как всегда, поднялся Толя. Пока он кипятил чайник, работники высшего учебного заведения предпочитали досматривать сны. За завтраком продолжилось обсуждение планов на день. Учитывая, что нам можно было тронуться в обратный путь после обеда, с вечера было решено после завтрака отправиться с ружьями в лес, который начинался сразу за огородом, и исследовать ближайшие охотничьи угодия. Однако с утра я выступил с альтернативным предложением. Понимая, что сразу за Лешкиным селом Оскуй начинается тот самый участок дороги Чудово  – Будогощь, на котором состоялась моя первая охота с Володей Шпаковым, я предложил проехать туда, и там побродить по лесу. Рассказ о моем выстреле по большому глухарю особого энтузиазма не вызвал, а вот то, что мы там видели следы тетеревиного тока, вызвало интерес у моих друзей. Мое предложение было принято.

Мои друзья, отделив стволы от прикладов, разобрали свои шикарные ружья, и бережно убрали их в чехлы. Им предстояло ехать на переднем сиденье, а потому ружьям место было только в багажнике. Я же со своими ружьем и рюкзаком свободно расположился на заднем сиденье. Сразу же за селом по сторонам дороги пошли очень симпатичные сосновые леса. Мы ехали на малой скорости, высматривая подходящее место для остановки. Через полчаса, когда мы удалились от села километров на пять, произошло событие, нарушившее наши планы. Известно, что глухари днем любят сидеть на грунтовых дорогах. Там им удается склевывать мелкие камешки, которые, попадая им в желудок, облегчают переваривание грубой растительной пищи (в основном, хвои). Такая любительница гравия попалась нам на пути. Правда сидела она не на самой дороге, а на обочине. При приближении машины глухарка вспорхнула, но не улетела, а подобно рябчику неподвижно уселась на высокой ветке ближайшей сосны, ожидая, что будет дальше, готовая в любой момент стартовать с высоты. Остановившись, Володя не выключил двигатель, и равномерный негромкий шум холостого хода, видимо, гипнотизировал птицу. Володя мне шепотом дал команду попробовать потихоньку выбраться с ружьем из машины. Я спокойно нашел патрон с крупной дробью первого номера, и, вставив его в патронник ружья, очень осторожно открыл правую дверь. Даже звук замка не вспугнул глухарку, и я потихоньку вылез наружу, где сразу пригнулся, стараясь укрыться за машиной. Стрелял я как в тире по неподвижной цели с упором на крышу машины, так, что промах исключался. Глухарка рухнула на землю. Ребята вышли из машины полюбоваться трофеем и оценить его вес. После того, как мы обменялись впечатлениями, Володя сказал: «Все! Юра у нас с подарком, едем домой!».

Итак, жизнь еще раз доказала, что «все возвращается на круги своя», и что мне было суждено, промахнувшись в мае 1966 года по глухарю, через одиннадцать лет в тех же лесах все же подстрелить глухарку.

Так успешно закончилась трехдневная майская сессия, подаренная мне на день рождения моими друзьями.

 

Глава 6

Капш-озеро

19 мая 1982 года друзья и родственники Толи Хмельника по заведенной традиции собрались у него, чтобы отпраздновать его день рождения. Как всегда перекур на кухне превратился в мужской клуб, где обсуждались новости и различные мужицкие проблемы. В этот раз солировал Толин брат Илья. Он восторженно рассказывал, как двумя неделями раньше, на майских праздниках с группой друзей охотился в очень глухом месте у самой границы Вологодской области. Подстреленные утки меня не заинтересовали, а вот то, что там было изобилие вальдшнепов, вызвало особый интерес. Очень привлекательным было то, что ребята забрались в глушь на автомобилях, прихватив с собою байдарки, что позволило им остановиться на берегу небольшого озера, и не только ходить на охоту в лес, но и охотиться на уток с чучелами. Место было совершенно безлюдное: ближайший населенный пункт от озерца, которое местные называли Капш-озером, находился на расстоянии пятнадцати километров. Милиция и егерь находились еще дальше. На охотах с Володей Шпаковым я сначала удивлялся тому, что он, уходя в безлюдных местах в лес, безбоязненно оставляет палатку и лодку без присмотра, но потом к этому привык, и поступал также и сам. Но мне никогда не приходилось оставлять в лесу надолго автомобиль, а потому выразил озабоченность по этому поводу. Илья меня успокоил. По словам местных мужиков, у них в лесах закон один  – не брать чужого. Особо меня заинтересовала безлюдность мест и отсутствие егерей. Дело в том, что сроки разрешенной весенней охоты прошли, а пострелять вальдшнепов, браконьерничая, мне очень хотелось.

Естественно, что я очень тщательно расспросил Илью о таком привлекательном месте, и попросил нарисовать схему дороги к нему.

Услышав название Капш-озеро, я сначала решил, что речь идет о районе, восточнее Тихвина, где в верховьях Паши есть южный большой приток под названием Капша. В августе 1971 года мы обновили свою первую машину путешествием в Эстонию. Тогда к нашему семейному трио присоединился Володя Михеев. Меня обуревало желание исследовать все автомобильные дороги области, и поэтому в сентябре я предложил в том же составе отправиться в богатый грибами тихвинский район. В результате мы добрались до районного центра Шугозеро, где моя жена обнаружила универмаг, сказочно богатый дефицитной импортной обувью и одеждой, поставляемыми из-за границы напрямую для работников местных богатых лесхозов. Гонки за дефицитом по райцентрам Прибалтики были еще впереди, а вот успешные поездки за грибами под Шугозеро, с посещением универмага сделались ежегодными. Но в тот год я ставил другую задачу. Изучив карту Ленинградской области, я нацелился по обозначенной дороге проехать из Тихвинского района от Шугозера вдоль вологодской границы на север до Подпорожского района и Свири с тем, чтобы вернуться в город через Лодейное Поле. Однако осуществить поездку по такому восточному круговому маршруту нам не удалось. Не доезжая Пашозера, километрах в сорока от Шугозера мы наткнулись на строительство нового шоссе, где выяснилось, что обозначенная на карте дорога существовала только до войны, и новая дорога на север только строится.

И вот теперь, вернувшись домой с Толиного праздника со схемой Ильи, и, сравнив ее с картой области, я понял, что он со стороны Лодейного Поля забрался как раз в те места, в которые мне не удалось заехать в 1971 году со стороны Тихвина. Этот район бассейна реки Ояти, которая является самым большим северным притоком Паши, после войны совершенно обезлюдел. Народ покинул удаленные деревеньки, дороги к которым в годы военного лихолетья перестали существовать. Поэтому богатые дичью густые леса и озера оставались практически не доступными для городских охотников и рыболовов. Вот почему я решил, что мне нужно, как можно скорее, побывать там. Я сразу позвонил Мише Коневу, который благодаря моей науке зарабатывать донорством свободные дни, согласился сопровождать меня в столь заманчивой поездке.

И вот погожим июньским утром мы с Мишей с байдаркой на заднем сиденье выехали в неизведанные края. Часа за три по хорошему асфальту мы домчались до Лодейного поля, где основная трасса поворачивает влево, уходя через мост на север к Олонцу и Петрозаводску. Мы же продолжили свой путь прямо по левому берегу Свири, и через сорок километров въехали в Подпорожье, где нам предстояло сделать важное дело. Впереди нас ожидали десятки километров грунтовых дорог, и, хотя в багажнике у меня стояла пара полных запасных канистр бензина, я должен был на последней заправочной станции залить бензобак до пробки. В Подпорожье заканчивались не только заправочные станции, но и асфальт. Дальше шла довольно приличная грунтовая дорога к южному и западному берегам Онежского озера Но так далеко мы не собирались, и поэтому были приятно удивлены, когда через тридцать километров на развилке в селе Гоморовичи о нужном нам направлении сообщал огромный указатель, никак не гармонирующий с качеством дороги. Мы повернули направо на юг, и через полсотни километров по совершено пустой дороге, так и не увидев ни одной, ни попутной, ни встречной машины, добрались до двух, стоящих почти вплотную больших сел с названиями Винницы и Андроновское. Здесь когда-то был районный центр, о чем свидетельствовало здание универмага. Но меня больше обрадовало наличие, хотя и примитивной передвижной заправочной станции. До места нашей стоянки оставалось совсем немного, а значит, в случае нужды мы без проблем сможем подъехать сюда для пополнения запаса горючего. Мы продолжили свой путь на юг, и километров через двадцать, в точном соответствии со схемой Ильи, подъехали к большому селу Кармановское. Об этом нас предупредила указанная на схеме развилка. Перед самым въездом в село влево на восток в густые леса уходила широкая, не давно сооруженная на песчаной насыпи лесовозная дорога. Стоило только нам свернуть на нее, как пришлось разъезжаться с движущимся навстречу огромным тягачом, который на двух прицепах вез невообразимую охапку сосновых стволов длиной под двадцать метров. Ширина и укатанность дороги, проложенной в густом диком лесу, меня очень обрадовала. В какой-то мере она была значительно лучше, тех грунтовых шоссе, по которым мы ехали ранее. Продолжая движение по лесовозной дороге, я внимательно следил за счетчиком спидометра, чтобы не зевнуть бокового съезда с дороги, обозначенного схемой на пятнадцатом километре. И действительно, в этом месте с высоко насыпанной песчаной насыпи было даже не один, а два съезда в обе стороны. Слева в лес уходила почти заросшая лесная дорожка, а справа была дорога со следами постоянного использования. Ошибиться было невозможно – дорога справа пересекала залитую солнцем свежую вырубку, которую в густом лесу, мимо которого нам пришлось ехать, не заметить было не возможно. Ширина вырубки была метров триста, и сразу за ней дорога нырнула вниз к деревянному мосту через неширокий ручей. Мост сначала мне показался подозрительным, и я вышел, что бы его внимательно осмотреть. Опасения мои оказались напрасными: мост, хотя и был действительно очень старым, но в то же время достаточно крепким, и явно постоянно используемым. Переехав мост, мы окончательно оказались у цели. На это указывала и ильюшкина схема, и то обстоятельство, что уходящая дальше дорога выглядела совсем заброшенной. Не будь у нас схемы, мы бы и итак догадались, что наткнулись на какое-то популярное место, и дальше ничего интересного нет.

А место действительно было замечательным. Слева в ста метрах от дороги раскинулся правильный овал озера, метров триста шириной и метров восемьсот длиной. За дальним правым, поросшим тростником, берегом стеной вставал густой еловый лес. Прямо, напротив, в прибрежном сосняке просматривался вход в узкую протоку, за которой должно было располагаться другое озеро меньшего размера. Окаймлявший левый берег тростник заканчивался в узкой бухточке, уткнувшейся в мост. Под мостом весело шумел водопадик, от которого неширокий, но быстрый ручей, извиваясь, уходил в густой лес. Наш, покрытый бурой прошлогодней травой берег плавно поднимался к дороге, за которой просматривались невысокие, поросшие высокой крапивой бугры на местах разрушенных изб. Заброшенный старый сруб колодца рядом с дорогой со всей очевидностью указывал на то, что в далекие времена в этом глухом райском уголке когда-то процветала деревенька.

Мы не стали мудрствовать лукаво, выбирая место для стоянки. Съехав поближе к воде, я остановил машину у старого кострища, оставленного то ли ильюшкиной командой, то ли местными рыболовами Непривычно открытое место по началу казалось очень неуютным. Но после того, как мы установили мою походную двухместную брезентовую палатку, достали туристский столик и мои самодельные разборные табуретки на трех ножках, лагерь приобрел вполне жилой вид. Когда мы расправились с приготовленным на примусе обедом, было уже шесть часов. Я решил, что без разведки выходить в лес на вальдшнепов не имеет смысла, и лучше светлый вечер использовать для изучения наших озер. Быстро собрали байдарку и удочки, и отправились на первое мероприятие. Я как стрелок с ружьем сел на переднее сиденье, а Миша на заднем по моим командам выполнял роль гребца и рулевого. Сначала мы проплыли вдоль камыша, окаймлявшего наше озеро. Убедившись в отсутствии уток, мы затем перебрались на малое озеро, где проделали такую же операцию. После этого нам ничего не оставалось, как перейти к рыбной ловле. Надежда на вечерний клев у кромки камышей оказалась напрасной. Только тогда, когда я сообразил перебраться в протоку, соединяющую озера, дела пошли веселее, и мы обеспечили себе уху на следующий день, поймав десятка полтора не очень крупных окуней.

Когда мы, вернувшись, было уже одиннадцать часов, но белая ночь была такой светлой, что мы решили, не теряя времени, почистить наш улов и сварить уху для завтрашнего обеда. Пока уха булькала на примусе, мы присели попить чайку, причем я сел за стол спиной к воде, и лицом на запад к лесу. Илья рассказывал, что прямо на стоянке им приходилось стрелять и по пролетающим уткам, и по вальдшнепам. Поэтому, любуясь красивым закатом, я не спускал глаз с вечернего неба, ожидая, не мелькнет ли где-нибудь над частоколом темного елового леса знакомый силуэт вальдшнепа. Но в этот такой длинный день мне увидеть больше ничего не довелось.

Но отрицательный результат  – это тоже результат. А потому утром следующего дня я полагал, что день приезда внес много ясности относительно того, что и как планировать в последующие дни. Во-первых, охота на водоплавающую дичь исключалась полностью в виду явного отсутствия нырковых или гнездовых уток. Ловля рыбы на удочки, которая может съесть уйму времени, также исключалась из-за малой эффективности. Значит, надо забыть про байдарку, и весь ресурс времени отдать лесам и охоте. Кроме того, забравшись так далеко, я думал хотя бы в последний день, перед отъездом, наконец, выяснить, не появилась ли с 1971 года возможность сквозного проезда отсюда на юг до Тихвина по той новой дороге, строительство которой велось от Шугозера.

Накануне, наблюдая во время ужина за вечерним небом, я пришел к выводу, что вряд ли в какой-либо вечер из ближайшего леса на наш открытый лужок завернет вальдшнеп, вылетевший на поиски подруги, а потому и на разведку надо идти в другие места. Не могу сказать, что меня подтолкнуло, когда я, подойдя к нашей дороге, повернул не налево, где слабые намеки на продолжение нашей дороги терялись в лесу, а направо на наезженную часть, ведущую к лесовозной магистрали. Скромный Миша, не задавая вопросов, безропотно следовал за мной, демонстрируя полное доверие к действиям руководителя. По пыльной песчаной дороге мы пересекли залитую солнцем вырубку, где торчали редкие толстые сосновые пни, и, перейдя лесовозную трассу, устремились в густой лес. Туда уходила узкая полузаросшая лесная дорога, по которой вряд ли можно было бы проехать на легковушке, но на которой еще кое-где оставались следы ее использования мотоциклами или грузовиками-вездеходами. Некоторое время мы шли в глубокой тени, обходя невысохшие лужи. Но затем дорога стала сухой, явно поднимаясь выше. Наконец, дорога вывела нас на большое открытое со всех сторон место. Интуиция меня не обманула, и я нашел то, что искал. Сразу для себя я назвал это место «перекрестком» Вряд ли вальдшнепы могли летать над лесной дорогой, которая и позади и впереди пряталась под высокими деревьями, но зато слева и справа открывались виды на замечательные аномалии. Справа с востока очень высокие деревья по мере приближения к нашей поляне расступались, образуя на небе широкий коридор. Слева на западе прямо от поляны начиналась опушка очень невысокого смешанного леса, который, спускаясь вниз, покрывал широкую долину, уходящую вдаль. С южной стороны вдоль долины стояла стена высочайшего леса. Я подумал, что будь я вальдшнепом, то обязательно бы полетел вдоль этого забора над мелколесьем долины. Налюбовавшись этим видом, я решил, что лучшего искать не надо, и мы повернули назад.

Хотя вернулись мы рановато для обеда, тем не менее, мы с аппетитом расправились с ухой и заползли в палатку отдохнуть. Естественно, что после утренней прогулки послеобеденный отдых на свежем воздухе в палатке, в распахнутый настежь вход которой потягивал легкий ветерок с озера, не обошелся без здорового сна. Поднялись мы в шестом часу. Хотя у меня не было никакого понятия, во сколько начинается вечерняя тяга в такие белые ночи, было ясно, что времени у нас еще предостаточно. Тут шумом водопадика под мостом напомнил о себе ручей. У меня когда-то был успешный опыт ловли на донки ручьевой форели под Выборгом. Поэтому в моем спортивном чемоданчике с рыболовными принадлежностями лежали и шесть свинцовых грузил, отлитых в столовой ложке. Прихватив все необходимое, мы с Мишей отправились на исследование нашего ручья.

Прямо от мостика мы двинулись к опушке, оставляя ручей справа. Сначала лес был невысоким редким сосняком, и идти по нему было легко. Среди мшистых кочек, попадались лужи, свидетельствующие о том, что при весеннем половодье ручей разливался так, что деревья стояли в воде. Через некоторое время болотистая низина закончилась. Начался подъем, и ручей оказался зажатым в узком овраге. Стремясь оставаться поближе к воде, мы оказались под крутым откосом, поросшим высоким ельником. Очень сильно нашему движению мешало обилие бурелома, и рухнувшие высокие ели, через которые приходилось перелезать. В конце концов, пришлось решать, то ли нам продолжать движение по левому берегу у самой воды, балансируя на скользких камнях, и рискуя каждую минуту свалиться в воду, то ли карабкаться на откос, и продолжать путь наверху. Однако, увидев впереди насколько елей, свалившихся с откоса, и упавших поперек ручья, мы добрались до них и по ним осторожно перебрались на низкий правый берег. Здесь передвигаться стало легче, и мы смогли спокойно любоваться живописными, сменяющими друг друга картинами. То вдруг ручей оказывался погребенным вод высокой горой бурелома, и только равномерный шум воды говорил о том, что под ней скрыт каменистый порог, То открывалась запруда из больших валунов и менее крупных камней, через которую вода прорывалась, чуть ли не с ревом. Как правило, за каждым порогом можно было обнаружить глубокий темный омут, где только движущийся по поверхности лесной мусор указывал на наличие течения. А однажды прорвавшийся через плотную сень деревьев солнечный луч вдруг высветил за порогом золотое песчаное дно мелкого (по щиколотку) переката. Через каждые тридцать- пятьдесят метров я щелкал фотоаппаратом, не в силах отказать себе в желании сохранить на память эту дикую красоту. Признаков рыбы нигде не было, но это и не мудрено: хотя мы шли очень тихо и осторожно, но нет, нет, под ногами хрустела сухая ветка. Так что пугливая форель заранее могла убраться куда-нибудь подальше.

Когда мы добрались до шестого порога, я на сливе установил донку. Свободный конец толстой жилки я привязал к кусту, а грузило опустил на дно так, чтобы привязанная к жилке на тонком поводке насадка из пучка червей оставалась на поверхности, поддерживаемая течением. После этого мы отправились в обратный путь, устанавливая донки у каждого порога.

Надо сказать, что эта наша вылазка далась нам не легко. Вернулись мы буквально взмыленные, поскольку, только натянув на голову капюшоны наших курток, можно было спастись от комаров, которые тысячами роились над тенистым ручьем.

Однако долго отдыхать, и прохлаждаться нам было некогда. Было уже восемь часов вечера, и хотя сумерек, при которых начинается вечерняя тяга вальдшнепов средних широтах, то есть в центральной России, здесь при белых ночах не могло быть вообще, я для себя решил, что вечернюю охоту надо начинать не позднее девяти. Прихватив ружья, мы зашагали в сторону лесовозной дороги. Чтобы от нее по знакомой лесной дорожке дошагать до выбранного утром «перекрестка», нам понадобилось не более двадцати минут. Мишу я поставил на правый край поляны, чтобы он встречал тех птиц, которые полетят с востока по коридору над высоким лесом. Сам же я спустился несколько ниже влево к опушке невысокого леска, уходящего в долину. Метров в двадцати от нее на открытом месте росли кучкой молодые березки высотой выше человеческого роста. Укрывшись за ними, я мог наблюдать за небом с западной стороны над долиной, оставаясь незаметным с той стороны. На березках только, только начали распускаться почки, и мелкая ярко зеленая листва образовала нечто, вроде полупрозрачной занавеси, через которую можно было не только прекрасно видеть небо, но и при необходимости стрелять. Было очень тепло, полное безветрие и абсолютная тишина, ни один листочек не колыхался. Ждать нам пришлось не долго. Примерно через полчаса я услышал с запада характерные звуки, периодичность которых заставила вспомнить вспышки красного сигнала самолета, идущего на посадку. Над низким лесом долины вдоль стены высокого леса летел вальдшнеп. Приближаясь к нашей высотке, он стал набирать высоту. Летел он очень медленно, и мне не пришлось делать каких-либо поспешных судорожных движений. Я спокойно сделал несколько шагов назад, и с открытой поляны через укрывавшие меня березки прицелился в птицу, когда она оказалась над поляной на высоте метров в пятнадцать. Выстрел оказался удачным, и вальдшнеп камнем упал за березками на траву поляны. На выстрел примчался Миша, и мы вместе полюбовались маленькой птичкой с необычно длинным клювиком. Надо сказать, что на тяге, летая в поисках подруги, вальдшнеп топорщит мелкие перья на теле, из-за чего в полете кажется значительно крупнее, чем есть на самом деле. Не случайно, когда Володя впервые указал мне на вальдшнепа, пролетающего над дальним лесом, он мне показался похожим на голубя или галку. Обсудив происшедшее, мы снова заняли свои боевые позиции. Через час прогремел Мишин выстрел. Подняв голову, я увидел, что надо мной с его стороны пролетает вальдшнеп, по которому Миша промазал. Тут уж мне пришлось стрелять на вскидку. Я не опоздал, и подстреленный вальдшнеп упал в лесок метрах в десяти от поляны. Смешанный лес был редким, и при таком ясном небе не составило труда найти птицу, которая, прощаясь с жизнью, судорожно дергала крыльями. Два моих первых выстрела, оказавшиеся результативными, принесли мне праздничное настроение, но, в то же время, видимо, добавили излишнюю самоуверенность. Примерно через час с моей стороны показался вальдшнеп, практически полностью повторяющий путь первого. Не сомневаясь в успехе, я прицелился с упреждением в два корпуса, и промазал. Ошибку я осознал сразу: при такой малой скорости полета стрелять надо почти без упреждения, целясь в кончик клюва, который хорошо виден. Мы еще часа два постояли в полной тишине, и только, обнаружив по часам, что пошел первый час ночи, я решил охоту закончить. Удовлетворение у меня было полное, и не только потому, что мои первые два выстрела были результативными. Радовал удачный выбор места для охоты. Кроме того, выяснилось, что июньская охота при тепле и безветрии, абсолютно не похожа на раннюю апрельскую или майскую при холоде и ветре. Вот уж действительно, где и когда нашлась та «королевская охота», о которой вожделел Володя, который, на мой взгляд, в таких условиях стрелял бы без промаха.

Попив чайку, мы уснули, чрезвычайно довольные своим вторым днем на Капш-озере.

Утром раздумывать о том, с чего начать день не требовалось. Сразу после завтрака, прихватив запас свежих червей для обновления наживки, мы отправились на ручей проверять поставленные накануне донки. Уже первая натянутая в сторону жилка говорила о первом успехе. Из-под берега я вытянул забившуюся туда небольшую форель размером чуть больше ладони. Сняв рыбку с крючка, я сразу наживил его новой порцией червей, и поставил донку на прежнее место. Так, проверяя все по очереди донки, мы дошли до конца. Наш улов составили четыре рыбки, только на двух донках наживка оказалась сбитой, и крючки были пустые. Все форельки были разного размера и очень красивые. Первая оказалась самой маленькой, а самая большая была длиной сантиметров двадцать пять, больше средней селедки. Все они были серебристыми с красивыми розовыми пятнами по всему телу.

Когда мы, возвращаясь, вышли из леса, и приблизились к нашей дороге, произошло нечто неожиданное. Наш путь пересекли два паренька, которые, выехав на велосипедах из леса справа от нас, направились к лесовозной дороге. Один из парней держал через плечо короткую палку, с конца которой свешивалась здоровая метровой длины щука. Мы с большим интересом проводили глазами велосипедную процессию.

Когда мы вернулись на нашу стоянку, я решил сразу почистить наш улов, чтобы зажарить форель на обед. Вальдшнепов пускать сразу в пищу мне не хотелось, и я задумал к супу из пакетика добавить на второе вареную картошку с жареной форелью. Я уже задумался, куда я буду выбрасывать внутренности и отрезанные головы, как раздался веселый возглас Миши. Как оказалось, он на пробу забросил удочку в небольшой омуток диаметром метра три, который образовался рядом с мостом под водопадом. Наживку моментально схватил небольшой окушок. В результате, пока я чистил картошку, Миша за считанные минуты наловил два десятка мелких окушат, что изменило мои планы, и вместо готового супа была сварена уха из окуней и голов форелей. Когда сковородка с поджаренными по всем правилам рыбками оказалась на столе, мы, не смотря на то, что для обеда было еще рановато, набросились на это красивое аппетитное блюдо, и в миг с ним управились, по достоинству оценив гастрономическое качество столь изысканного деликатеса. Попив после этого чайку, мы посчитали, что ленч удался на славу.

Встал вопрос, что делать до вечерней охоты. Я решил, что нужно, не откладывая в долгий ящик, обследовать, куда уходит наша деревенская улица, и откуда могли везти такую замечательную щуку.

Взяв ружья на плечо, мы, не торопясь, побрели по нашей дороге на юг, в сторону, противоположную нашим походам на вечернюю охоту. Сразу же, как только закончился наш прибрежный деревенский луг, дорога приняла «нежилой» вид, превратившись в лесную дорогу, сохранившую лишь намеки на былое использование. Слева от нее от нашего озера шел довольно высокий еловый лес. Мы, было, сунулись в него, но сразу повернули обратно, когда под нашими ногами захлюпало кочковатое болото. Через километр и справа открылось болото, на котором кое-где торчали совершенно засохшие мертвые деревья. Пройдя еще немного дальше, мы увидели за болотом небольшое озерцо, из которого торчало множество коряг и повалившихся стволов. Вид у озерца был чрезвычайно дикий, и наводил на мысль, что именно в таком недоступном и неудобном для рыбалки месте может водиться что-нибудь необычное. Я попытался приблизиться к воде, и почувствовал под собой очень тонкий слой болота, где не мудрено было и провалиться. Стало ясно, что рыбачить с берега удочкой – удовольствие весьма сомнительное, а уж о забрасывании спиннинга и говорить не приходиться: при таком количестве коряг и прочего древесного хлама зацеп гарантирован при первом же забросе. Убедившись в бесперспективности рыбалки в этом необычном месте, мы двинулись дальше. Дорога, которая от деревни шла строго на юг, вдруг резко повернула направо на запад в направлении, которое я посчитал параллельным нашему ручью. Поэтому пока мы двигались по ней, я постоянно посматривал направо, проверяя, не приблизимся ли мы к дальней части нашего ручья, до которой мы не доходили. В какой-то момент низкий лес справа поредел, и стал перемежаться открытыми полянами. Мне это место показалось интересным для вальдшнепов. Чтобы осмотреть его повнимательнее, я сошел с дороги, и прошел метров пятьдесят. И тут меня остановил окрик Миши. Вернувшись на дорогу, я увидел то, что его так поразило. На не засохшей грязи, разделявшей две лужи, виднелся отчетливый свежий след медвежьей лапы. Мне показалось, что он произвел на Мишу слишком сильное впечатление, и, чтобы как-то его успокоить, я ему тут же рассказал историю моей первой и единственной встречи с медведем.

Дело было в 1976 году. В конце августа открывалась охота, и Володя с большим трудом добыл три путевки на второй день открытия на одну из военных охотбаз, расположенную в Кингисеппском районе на Хаболовском озере. Охота вышла очень не удачной. Повсеместная пальба в день открытия подняла гнездовых уток на крыло, и теперь они носились как угорелые, перелетая с места на место. Но окончательно испортила дело погода. Не прекращавшийся с утра дождь к темноте превратился в сплошной ливень. Только Володя один раз пальнул по слишком далекой цели. Раздосадованные, усталые, и насквозь промокшие мы нашли приют в маленькой комнатке, где печку натопили так, что она чуть не раскалилась докрасна. Вечерняя беседа затянулась далеко за полночь. Очень уж злободневной была тема. В институте авиаприборостроения пути к желаемому доцентству для нас с Володей оказались перекрытыми, и мы решали проблему перехода в сельскохозяйственный институт, где руководство кафедрой получил наш товарищ по работе Зарицкий. Толе он был всегда антипатичен, У Володи он также вызывал множество сомнений. Лучше всех он был известен мне. И, хотя несколько лет совместной работы были интересными и плодотворными, нашлось слишком много в его характере того, что воспрепятствовало возникновению между нами настоящей искренней дружбы. Но ситуация у нас была слишком тупиковой, и поэтому я старался найти аргументы, позволяющие сохранить у Володи угасающую надежду на то, что смена работы позволит благополучно достичь наши цели.

Утро неожиданно оказалось теплым и солнечным. Я не помню, чем занялись ребята, но я, накинув на плечо ружье, направился в густой смешанный лесок, который начинался почти рядом с базой. Скоро мой путь преградил очень густой и высокий малинник. Обходить его мне было лень, и я пошел напролом. Вдруг в нескольких метрах передо мной раздался сильный треск, и я увидел, как от меня удирает здоровый медведь. Ситуация оказалась очень комичной. Я не успел испугаться, а потому очень развеселился. Убегающий вприпрыжку медведь выглядел очень умилительно. Его округлый покрытый красивым мехом зад невольно заставил сравнить беглеца с мягкой игрушкой.

Не могу сказать, насколько мой рассказ об этом комичном случае успокоил Мишу, но про себя то я отметил, что одно дело встретить отъевшегося за лето зверя, уже успевшего накопить жирок для зимней спячки, и совсем другое  – повстречать весной недавно покинувшего берлогу отощавшего и голодного медведя, приступившего к поиску еды. Я сделал вид, что ничего существенного не произошло, возлагая все надежды на то, что пальба и шум, которые устроила у нашего озера на майских праздниках Илюшкина компания , заставила нежелательных соседей держаться подальше от нашей стоянки.

Еще с километр я придерживался направления на запад, предполагая, что мы по-прежнему идем параллельно ручью. Наконец, когда от дороги остались одни воспоминания, очутившись в редком мелколесье, я повернул направо, на север, надеясь выйти в низовье нашего ручья.      Мой расчет оказался верен: высокие ели, торчащие из глубокого оврага, были нам хорошо знакомы по нашим походам. Мы были где-то напротив последнего разведанного порога. Поскольку с утра мы у него побывали, никакого резона спускаться вниз в бурелом не было. Я решил возвращаться в лагерь напрямик по высокому левому берегу. Не упуская из виду высокий береговой ельник, мы побрели на восток по невысокому смешанному леску. Вскоре мы вышли на цепочку следующих одна за другой полян покрытых ярко-желтым первоцветьем. В конце концов, за очередной поляной кусты раздвинулись, и мы увидели нашу машину и палатку. На этом разведка южных окрестностей нашей стоянки завершилась. Было всего только семь часов, и мы позволили себе часик поваляться, чтобы подготовить наши организмы к главному делу третьего дня нашего пребывания на Капш-озере.

В восемь часов мы двинулись на тягу. Перейдя лесовозную дорогу, мы подошли к «перекрестку», и заняли те же боевые позиции, что и накануне. В этот раз охота оказалась, на мой взгляд, неудачной. Хотя я и подбил двух вальдшнепов, мазали мы безбожно, упустив десятка полтора хороших возможностей. Когда мы вернулись в лагерь, я объявил Мише, что поскольку через день ему надо возвращаться в город на работу, то утром мы не будем ползать по ручью, а сразу с утра отправимся в автомобильную разведку дорог, которую я запланировал.

Тем не менее, с утра четвертого дня, пока я возился с приготовлением завтрака, Миша буквально бегом пронесся вдоль ручья туда и обратно, сняв все донки и принеся пару хороших форелей.

После такого удачного начала мы, не теряя времени, сели в машину и отправились «кататься». По лесовозной мы доехали до шоссе, и, повернув налево, впервые въехали в село Кармановское. Село растянулось вдоль дороги примерно на километр. Похоже, в нем сосредоточилось все местное население, промышлявшее в этих обширных диких местах. За селом дорога не потеряла своего довольно хорошего качества. Поэтому при скорости около семидесяти километров в час нам потребовалось не более получаса, чтобы преодолеть двадцать километров, отделяющих Кармановское от следующей деревни Лукинская. Тут нас ожидала развилка. Основная дорога продолжала путь на юг к селу Миницкая, а на юго-восток от нее уходила дорога к селу Мининская (как тут не перепутать). Я продолжал упрямо двигаться на юг к своей цели. До Миницкой пришлось преодолеть еще двадцать километров. Это село показалось слишком большим для такой удаленности от «цивилизации». Однако, именно ее признаки, и кирпичное здание магазина, и конечная остановка автобуса у небольшого деревянного здания почты, говорили о том, что мы достигли «край света», за которым, казалось, ничего обжитого уже не должно быть. По существу, так и оказалось. Правда, углядев, что закончившаяся ухоженная грейдером дорога продолжается узкой гравийкой, я не преминул продолжить свое стремление на юг, и еще протрясся тридцать километров по жуткой «гребенке», пока в деревне Карбиничи путь мне преградила река Капша (приток Паши). И хотя через нее была паромная переправа, из разговора с местными жителями выяснилось, что паром имеет чисто местное хозяйственное значение, и никакой сквозной дороги до Шугозера дальше нет. Моя совесть могла быть спокойной: я получил полное представление об автомобильных дорогах восточного края нашей области.

Счетчик спидометра показал, что, добравшись до «упора», я удалился от нашей стоянки всего-то на девяносто километров. Это, видимо, подтолкнуло меня к продолжению своих географических изысканий. Вернувшись через Миницкую в Лукинскую, я с удовлетворением отметил, что уходящая на юго-восток дорога имеет качество, не уступающее основному шоссе. Я столь же быстро пролетел сорок километров, и мы оказались в Мининской. И оно стоило того. Красота «края света №2» была неописуемая. Большое село привольно раскинулось на высоком берегу Ояти, которая разделялась на протоки песчаными островками и отмелями. Глядя на все это, я подумал, что если где и снимать дачу на лето, то только тут. Здесь тебе и пляжи и рыбалка, и безлюдные леса вокруг, полные даров природы. Вдоволь насладившись этой картиной, яркость которой была ослепительной от полуденного солнца на абсолютно чистом голубом небе, я с удовлетворением отправился к «дому». Наверное, я невольно заулыбался, когда про себя подумал, как могли бы оценить такое мотание те автолюбители, которые трепетно относятся к расходу бензина. К действительности меня вернул Мишин вопрос: « Юрий Сергеевич, а почему у вас такое хорошее настроение?».

У иного читателя может возникнуть недоумение, почему при таком дружном взаимодействии в отсутствии контактов с другими людьми один из напарников по охоте, которая, казалось бы, должна способствовать простоте общения, называет другого на «вы». Но этому есть простое объяснение. Когда я в 1970 году впервые взял с собой Мишу на охоту на Кильполу, он всего лишь пару месяцев, как перестал быть моим подчиненным после моего перехода в учебный институт. Естественно, что форма нашего общения друг с другом по инерции сохранилась . Поскольку я хорошо помнил, как трудно я сам переходил на «ты», если мне это навязывалось, а не происходило естественно в подходящей ситуации, то я ничего не предпринимал, чтобы изменить ситуацию. Ни я, ни увлекающийся спортом Миша и не подумали взять с собой тогда что-нибудь спиртное. Так что выпивки на брудершафт на нашей первой охоте не состоялось. Ну, а уже потом годы только телефонного общения изменить что-нибудь тем более не могли.

Неожиданный Мишин вопрос заставил и меня самого обратить внимание на собственное настроение. Действительно, я находился в каком-то исключительно прекрасном расположении духа. Мое необычное состояние теперь я могу сравнить с состоянием ребенка, предвкушающего какое-то радостное событие. Конечно, сыграли свою роль и по-летнему прекрасная погода, и впечатления нашего путешествия. Но, главное, во мне уже разгорелась радость ожидания предстоящей охоты. Хорошая погода гарантировала тихий теплый вечер, а значит, и хорошую охоту.

Я предполагал, что наша автомобильная разведка займет весь день до вечерней охоты. Однако, накрутив260 километров, мы уже в три часа вернулись в лагерь. Это дало нам возможность спокойно, не торопясь, приготовить обед, зажарив последних форелей. Более того, чтобы не терять лишнего времени в день отъезда, мы, прежде, чем прилечь отдохнуть перед охотой, упаковали байдарку, подготовив ее к отъезду.

Как обычно, около восьми часов мы в последний раз вышли на тягу. Когда мы пришли на наш «перекресток», я несколько изменил обычную диспозицию. Сам я занял свое привычное место в центре поляны, прикрываясь молодыми березками, а вот Мишу я поставил у самой опушки леска, чтобы он был невидим птицам, летящим с запада, но в тоже время издалека просматривал восточный коридор, который был в его распоряжении в предыдущие дни. Тем самым я превратил Мишу из стрелка в наблюдателя, полагая, что для дела будет полезнее, если я получу возможность стрелять по целям во всех направлениях. Мое решение оказалось правильным. Пришел мой звездный час. За три-четыре часа на нас вылетели шесть вальдшнепов, и всех их я свалил наповал. Это была поистине королевская охота (или охота члена Политбюро?).

Не стоит говорить, в каком возбужденном настроении вернулись мы в лагерь. Я чувствовал, что мне будет не заснуть. Тем более, этому не способствовала белая ночь конца июня, ибо было светло как днем. В результате я решил, что ни к чему нам ждать утра, чтобы потом целый день потратить на дорогу до города. Да и десяток подстреленных за эти дни вальдшнепов неплохо было поскорее доставить в домашний холодильник. Мы быстро свернули лагерь, и, погрузившись, отправились домой. До чего же хорошо в белую ночь нестись по совершенно пустым дорогам, которые так перегружены в обычные дни. К пяти утра мы уже въехали в город. Когда мы в час ночи проезжали Лодейное Поле, то на выезде, где слева и справа вдоль улицы за заборами виднелись гаражи, склады, и прочие хозяйственные постройки, вдруг прямо перед нами пролетел вальдшнеп, словно еще раз напоминая нам, что в конце июня они готовы летать целую ночь напролет.

Глава 7

Прощай, молодость!

Когда светлой июньской ночью 1982 года мы с Мишей Коневым возвращались из первой поездки на Капш-озеро, я нисколько не сомневался, что на следующий год я туда обязательно вернусь, ибо увиденное и пережитое там стало для меня настоящим откровением. И до этой поездки у меня были некоторые представления об охоте на вальдшнепов, однако, весьма противоречивые. Моя первая встреча с вальдшнепами в первомайские праздники 1977 года, описанная в главе 5, оставила впечатления, никак не совместимые с понятием «королевская охота». Обычные сроки весенней охоты в нашем регионе, видимо, ориентировались на весенний перелет водоплавающей птицы с южных мест зимовок на север, и явно не совпадали с лучшим периодом тяги вальдшнепов. В холодную и ветреную погоду они если и летают, то летают очень быстро, а, кроме того, их призывную песню не всякий расслышит в шуме деревьев, создаваемом порывами ветра.

Все это противоречило моим книжным представлениям об охоте на вальдшнепов. Афанасий Николаевич, второй муж моей тети Ани был заядлым охотником. Работая инженером-конструктором в проектном институте Ленгипрошахт министерства угольной промышленности СССР, он воспользовался министерскими привилегиями, и, как шахтер ушел на пенсию сразу по достижении пятидесятилетнего возраста. Обзаведясь красивым шоколадного цвета сеттером, он стал с ранней весны до поздней осени жить в глуши Плюсского района Псковской области. Сначала он снимал комнату в деревне Большое Захонье, расположенной в тридцати километрах за станцией Плюса на дороге в Гдов, а затем перебрался в еще более глухое место. В шести километрах от этой дороги, в полузаброшенной деревне Овинец он купил глинобитный сарай, который переоборудовал в жилой домик. Не смотря на подорванное войной здоровье, он вел активную жизнь на природе, охотился со своей легавой собакой, вдохновляемый красотами местной природы, написал маслом много этюдов. В пятидесятые годы издавалась серия сборников охотничьих рассказов под названием «На охотничьих просторах», он эти сборники регулярно покупал. В одном из таких сборников я наткнулся на описание летней охоты на вальдшнепов где-то в средней полосе России. То, что там было описано, настолько разительно отличалось от моих первомайских впечатлений, что я пришел к выводу, что при назначаемых в нашей области сроках весенней охоты мне в своей жизни настоящей охоты на вальдшнепов не суждено познать.

Но вот первая поездка на Капш-озеро показала, что, встав на путь браконьерства, и пренебрегая устанавливаемыми сроками весенней охоты там, где угроза встречи с егерями практически отсутствует, можно и в нашей области осуществить «королевскую охоту».

Обдумывая, что больше всего впечатлило меня в этой замечательной поездке, я пришел к выводу, что наиболее существенным ее отличием от прежних явилось комфортабельность как самой поездки, так и охоты. Увы, но приходилось признаться самому себе, что при приближении к пятидесятилетнему юбилею во мне не осталось почти ничего от начинающего тридцатилетнего охотника. Автомобиль избаловал меня, и любые охотничьи мероприятия, требующие использования общественного транспорта, для меня стали немыслимыми. Да и возня с байдаркой уже не привлекала. Не случайно в своей первой поездке на Капш-озеро мы с Мишей использовали ее только в первый день для обследования озер. А уж о таких подвигах, как моя поездка на Кильполу с малолетним сыном, когда я в одиночку справлялся на пересадках с грузом, весом не менее половины центнера, теперь не приходилось уже и думать. Я уже исключил для себя и испытания непогодой на осеннем перелете. Как не крути, но многое, что совсем недавно было доступным и приносило массу удовольствия, теперь безвозвратно кануло в прошлое. Справедливость анекдота о неизбежности перехода от того, что украшает молодость («лодка, водка и молодка») к тому, что скрашивает преклонные года («кефир, клистир, и теплый сортир») уже давала о себе знать. А поэтому невольно подкрадывалась мысль, что и сказочная охота, обнаруженная на Капш-озере, тоже может скоро закончиться. Поэтому я с таким нетерпением ждал июня 1983 года для того, чтобы отправиться туда во второй раз.

Но вот подошел май, и тут неожиданно выяснилось, что поехать на охоту мне не с кем. Миша мне сообщил, что в это время он по служебным обстоятельствам отлучиться с работы не сможет. Я допускаю, что тут он слукавил. Вполне возможно, что для такого молодого и спортивного парня повторение пройденного показалось просто не интересным. Положение казалось безвыходным, другой бы на моем месте обязательно отказался бы от своих планов. Но это противоречило моему характеру. Как пел Высоцкий: «Уж, ежели я что решил, то выпью обязательно!». И я решил повторить свой опыт выезда с сыном на Кильполу, прикрываясь некоей легендой. Успокоив родных и близких сообщением, что мы снова едем вдвоем с Мишей, я смело отправился на Капш-озеро в одиночку.

Действительно, напарник там мне не особенно был нужен. Байдарку я с собой не брал, на озеро выходить не собирался, а охотиться в лесу мне было сподручнее одному. Да и бытовые проблемы меня не беспокоили. Поставить палатку, готовить еду – все это можно было делать и без помощников.

В своей полной самостоятельности я уже имел возможность убедиться. Дело в том, что, работая на выпускающей кафедре Ленинградского сельскохозяйственного института, я на нашей кафедре отвечал за организацию дипломного проектирования. Поэтому в июле, который моя Галина Ивановна предпочитала проводить на юге, я был вынужденно привязан к Государственной экзаменационной комиссии, на заседаниях которой защищали свои дипломные проекты наши выпускники. В отпуск я уходил после всех выпускных торжеств в середине августа. Поэтому своим вторым отпускным месяцем в сентябре я мог распоряжаться по своему усмотрению. Как-то установившаяся в сентябре прекрасная погода («бабье лето») подтолкнула меня к мысли поехать туда, где мы только что отдыхали в августе всей семьей, а именно, на те замечательные латвийские озера, которые когда-то открыл Володя Михеев, и которые превратились в места паломничества многих наших друзей и знакомых. С собой я вместо байдарки взял нашу маленькую двухместную резиновую лодку «Нырок», что позволило мне без проблем обеспечивать себя нужным количеством окуней для ухи. Мое пребывание там, в роли отшельника позволило открыть возможности тех мест, о которых мы ранее не догадывались. Так, например, летом наша компания иногда выезжала из нашего лагеря развлекаться в хуторок под названием Бриги, где в совхозном пруду средь бела дня непрерывно клевали мелкие караси, что позволяло ловить их ведрами и давать уроки рыболовства подрастающему поколению.

Я тоже как-то решил выбраться днем в Бриги. Когда я подъехал к пруду, на берегу уже стояла одна машина и мужичок средних лет, приехавший специально из псковского Себежа, накачивал резиновую лодку. Я занялся тем же. Увидев мою маленькую лодку в подготовленном виде, этот мужичок вдруг предложил мне по окончании нашей рыбалки обменяться лодками, объяснив, что он рыбачит в одиночку, и считает, что его двухместная лодка для него великовата, и ему нужна лодка поменьше. Его предложение мне очень понравилось. Наш «Нырок» по техническому паспорту значился двухместной лодкой с грузоподъемностью150 килограммов. На самом же деле для двоих он был очень тесен, но, самое главное, он имел настолько низкие борта, что вдвоем на нем можно было выходить только при абсолютном отсутствии ветра и волны. Для одного Сергея она вполне подходила, а я, уже снова набрав к тому времени девяносто килограммов, чувствовал себя в ней очень не уютно. Поэтому я посчитал, что мой новый знакомый сделал очень невыгодное для себя предложение, и может быть очень разочарован, когда впоследствии узнает недостатки нашей лодки. Совесть не позволила мне воспользоваться его неосведомленностью, и я предложил обменяться лодками перед началом рыбалки, чтобы после опробования принять окончательное решение. Его лодка оказалась для меня очень подходящей, и я с удовольствием и комфортом рыбачил на ней несколько часов. Когда же мой партнер вслед за мной выбрался на берег, то на его лице и без слов читалось, как он разочарован нашей лодкой. Обмен не состоялся. Однако наш контакт остался не бесполезным. Мой новый знакомый, видимо, был крутым профессионалом. Поглядев на мой полиэтиленовый пакет с пойманной мелочью, он продемонстрировал свой улов  – килограмм пять-шесть очень крупных карасей. Наверняка он пользовался какой-то прикормкой, но свои главные секреты он раскрывать не стал. Тем не менее, желая, видимо, как-то утешить меня, разочарованного несостоявшейся сделкой и плохим уловом, он довольно подробно рассказал, как он рыбачит на этом пруду. Основная суть его советов сводилась к тому, что выезжать на пруд лучше всего в пасмурную, или даже дождливую погоду.

В сентябре долго ждать плохой погоды обычно не приходится, поэтому я уже через пару дней поехал на пруд под мелким накрапывающим дождем. Как не удивительно, но обычных частых поклевок мелочи не было совершенно, а вот редкие поклевки стабильно приводили к вываживанию крупного карася, не умещающегося на ладони. В результате я наловил килограмма три карасей, вполне заслуживающих сковородки, и дня три наслаждался жареной рыбой.

В заключение этой истории стоит сказать, что идея приобретения хорошей надувной двух местной лодки не угасла, и когда до Сергея зимой дошел слух, что в Нарве продаются большие двухместные резиновые лодки, то мы с ним стремглав туда понеслись, в результате чего наш флот, состоящий из байдарки и убого «Нырка», пополнился роскошным салатного цвета кораблем с надувным дном размером с хороший диван, способным выдержать двух мужиков даже, если они весят по центнеру.

Таким образом, когда погожим июньским днем 1983 года я накручивал километры в направлении Лодейного поля, то соседнее с водительским пассажирское кресло было пустым, а на заднем сиденье вместо тяжелой упаковки с байдаркой лежал компактный мешок с новой резиновой лодкой. Но эта новинка не была единственной: под этим мешком на том же сиденье лежало в чехле ружье Толи Хмельника.

Любой мужчина, добиваясь успехов в каком-либо своем увлечении, на определенной стадии начинает совершенствовать свой инвентарь. Любитель билиарда заказывает себе персональный кий, Теннисист меняет ракетки, автолюбитель – машину. Вот и я, привезя с Капш-озера десяток вальдшнепов, решил, что моя квалификация как охотника достигла того, что можно подумать и о солидном охотничьем ружье. До тех пор я пользовался дешевенькой курковой двустволкой шестнадцатого калибра производства Тульского оружейного завода, которую мне отдал за ненадобностью мой тесть. На флоте говорят: «Нет плохих инструментов, есть плохие штурманы». И моя «тулка» верой и правдой прослужила мне несколько лет. Цена таких ружей в магазине была 40 -50 рублей. А мои друзья Володя и Толя охотились с бескурковыми двустволками двенадцатого калибра производства Ижевского завода, которые в магазине стоили 150-200 рублей. Разница в классе такая же, как между «Запорожцем» и «Волгой». Не мудрено, что и я стал подумывать о том, чтобы обзавестись ижевской бескурковкой, которая имела целый ряд преимуществ. Во-первых, больший диаметр патрона, обеспечивал увеличение массы порохового и дробового зарядов, что увеличивало дальность боя, и повышало вероятность поражения цели. Во-вторых, не менее важными являлись удобство и безопасность пользования бескурковыми ружьями. Чтобы произвести выстрел из моей «тулки», нужно прежде взвести соответствующий курок, что поздно делать, когда охотник уже вскинул ружье и прицеливается в дичь. Поэтому и тогда, когда охотник бродит по лесу в поисках дичи, и тогда, когда он ожидает ее, сидя в лодке, курки должны быть взведены. А это не безопасно, ибо при взведенных курках не исключена вероятность случайного выстрела. Именно поэтому мне пришлось упустить десятка полтора взлетающих уток, когда я в поездке с Сережкой на Кильполу тащил через заросшую камышом протоку байдарку, в которой лежало ружье со спущенным курком. Не последнее место в причинах, побуждающих меня заменить мое обшарпанное за многие годы ружье, занимал и эстетический аспект. Не случайно уже не одно столетие некоторые коллекционные охотничьи ружья превращались в произведения искусства после того, как их украшали резьбой замечательные художники.

Однако, помимо приятного вида и хороших чисто технических характеристик ружье должно обладать и важным индивидуальным свойством: оно должно быть прикладистым для охотника. Когда он вскидывает ружье, прижимая приклад к правому плечу, очень важно, чтобы при естественном легком наклоне головы вправо правый глаз сразу же оказывался бы на линии прицеливания, проходящей через мушку ружья. Естественно, что при массовом производстве охотничьих ружей на заводах их геометрия рассчитана на антропологические характеристики какого-то типично среднего человека. Возможно поэтому и моя «тулка» и Толина бескурковка для меня, с точки зрения прикладистости, оказались очень удобными. А вот для Толи с его ростом ниже среднего, и соответственно более короткими руками здесь возникла проблема. Пытаясь ее решить, он постоянно посещал комиссионные магазины, и даже однажды приобрел редкое французское или бельгийское ружье, но и от него ему пришлось отказаться. Чтобы как-то посодействовать ему в этом деле, я предложил купить у него его бескурковку. Он, как всегда колебался, опасаясь остаться вообще без ружья, и тогда мы договорились, что я возьму его на пробу, отправляясь на вальдшнепов.

Знакомый путь до Кармановской пролетел быстро. Лесовозная дорога по-прежнему была в прекрасном состоянии. На знакомом перекрестке я свернул направо на вырубку, и за ней, перескочив помосту через ручей, оказался на месте. День был в разгаре, а потому, поставив палатку, и перекусив, я, естественно, забрался в нее поспать и набраться сил к вечерней охоте.

В восемь часов, как обычно, я закинул ружье за плечо, и отправился в свои охотничьи угодья. От мостика я прошел через освещенную вечерним солнцем вырубку, и, перейдя лесовозную дорогу, нырнул под тень высокого леса. Лесная дорожка еще больше заросла, и лужи на ней в тени не просыхали. Когда дорожка стала подниматься вверх, и лужи пропали, я понял, что приближаюсь к тому моему любимому месту, которое я называл «перекрестком вальдшнепиных трасс». Полянка имела такой вид, словно здесь я охотился только вчера. Разве что молоденькие березки, за которыми я укрывался от приближающихся с запада птиц, стали за год повыше. Только что распустившиеся на них маленькие зеленые листочки, как и год назад, образовали салатную кисею, за которой легко было укрываться, но, которая никак не мешала наблюдать за небом.

Вряд ли в деталях стоит описывать то, что произошло дальше, настолько все шло по стандартному предсказуемому сценарию. За четыре часа, которые я провел на боевой позиции, трижды с западной низины на меня вылетал вальдшнеп, я трижды стрелял, и каждый раз удачно.

Вернулся я с тремя трофеями, и, поужинав, уснул сном праведника.

Утром я встал, спустился к воде, чтобы умыться, после чего занялся хозяйственными делами. Я открыл багажник машины, достал из него складной столик, который установил поблизости, складную табуретку для себя, такую же для примуса, и приготовился к кухонной работе. Я решил на два-три дня сварить котелок картошки, которую заправить банкой говяжьей тушенки. Начистив картошки, я водрузил котелок на примус, предварительно вскипятив чайник. Ожидая пока котелок с картошкой закипит, я сел за стол, и начал кайфовать, прихлебывая вкусный утренний кофе со сгущенкой. Казалось, ничто не может нарушить столь благостную мирную картину.

Но не тут то было. Внезапно раздался шум мощного двигателя, и через мостик перевалился громадный грузовик повышенной проходимости, явно армейского происхождения. Из широкой кабины вышли три мужика, и направились ко мне. С одной стороны шел молодой парень в солдатском бушлате, по-видимому, водитель. Его веселая ухмылка во всю рожу говорила: «Ага, попался!». В центре шел суровый мужчина, грозно надвинувший на самые брови капюшон дождевика. Торчащее из-за спины дуло двустволки и крутящаяся под ногами лайка явно указывали на то, что это местный егерь. Но наиболее впечатляющей внешностью обладал третий из этой банды. Кожаная куртка распахнулась, открывая туго обтянутую тельняшкой могучую грудь. А на широком ремне сбоку висела кобура с пистолетом, явно говорящая, что это представитель власти с большими полномочиями. У меня похолодела спина. Времена были советские, и никаких разговоров о соблюдении законности и прав человека и быть не могло. Поэтому меня обожгла мысль: «Толино ружье!». Я был готов пойти на все что угодно, лишь бы не дать им добраться до Толиного ружья, которое лежало на заднем сиденье под мешком с резиновой лодкой.

После некоторой молчаливой паузы егерь, внимательно оглядев мою стоянку, вежливо поздоровался и спросил: «Это вы стреляли вчера там?». И махнул в сторону лесовозной дороги. Отпираться было бессмысленно: у палатки под полиэтиленовым тентом рядком лежали три вчерашних вальдшнепа, а в открытом багажнике прямо перед моим носом виднелись пачки патронов. « Ну, и как?» продолжил разговор егерь. «Подстрелил трех вальдшнепов»- ответил я.

В это время верзила в тельняшке с пистолетом, оказавшийся инспектором рыбнадзора, подошел к открытому багажнику, взял в руки одну из пачек патронов, и, осмотрев ее, воскликнул: «Действительно, дробь № 7, на вальдшнепа!». После этого напряжение резко спало. Похоже, что приезжие убедились, что отбивать с оружием в руках тушу убитого лося или шкуру освежеванного медведя им не придется, и что вместо матерых браконьеров им попался мирный интеллигентик. Тон разговора стал очень мирным, и даже дружелюбным. Егерь начал читать мне нотацию по поводу того, что нарушения сроков охоты снижают численность дичи. Спорить с представителем закона я не стал, хотя и остался в своем твердом убеждении, что при начинающейся в апреле тяге вальдшнепов к июню все самки оказываются оплодотворенными, и самцы летом летают как бы по инерции.

В это время водитель вытащил из машины большую резиновую лодку, которую они с рыбинспектором накачали. После этого они вдвоем на лодке начали внимательно обследовать озеро вдоль берегов, а затем по протоке ушли обследовать второе озеро. Между тем, наша беседа с егерем продолжалась, проясняя последствия нашей встречи. С некоторым сочувствием он мне объявил, что протокол о выявленном нарушении он вынужден оформить, а мое ружье должен изъять и передать в милицию на временное хранение. Впрочем, в утешение он мне сказал, что, если я на следующий день приеду к нему домой в Лодейное Поле, и оплачу по квитанции штраф в тридцать рублей за убитых вальдшнепов, то я смогу получить свое ружье.

Тут вернулась пара, обшарившая озера. Вся компания быстро погрузилась, и укатила, а я остался осмыслять происшедшее.

Конечно, я чувствовал жуткую досаду оттого, что оказался так беспечен и беззащитен. Ведь, если бы я с вечера припрятал свою добычу подальше, например, вместе с ружьем убрал бы ее в палатку, то улики моего преступления не оказались бы на виду, и возможно было бы вообще начать отпираться. Но, с другой стороны, можно было считать, что я отделался легким испугом. Как, ни как, направляясь сюда с конкретной целью браконьерничать, я морально был готов к неприятностям подобного рода. В свое время Володя Шпаков рассказал мне, как у него отобрали ружье, когда он со своими друзьями-байдарочниками забрались пострелять в Пашский заказник, но после уплаты штрафа он свое ружье получил обратно. Я же своим старым обшарпанным ружьишком не дорожил, и собирался с ним расстаться, поменяв на приличную бескурковку двенадцатого калибра.

Самое главное – я не подставил Толю, ружье которого оказалось под угрозой.

Так я сидел и размышлял, тупо уставясь в знакомый пейзаж, когда вдруг за мостом снова заурчал автомобильный двигатель. На дорогу выкатился пыльный самосвал. Из него вышли три крепких молодых мужика, куда более криминального вида, чем предыдущая компания. Ко мне они бросились как к родному с вопросом: «Ну, что, не нашли?». Оказалось, что это были местные жители, у которых прямо рядом в бухточке у истока ручья на дне стояли какие-то снасти. Убедившись, что от налета инспекции рыбнадзора они не пострадали, они пожелали мне всего хорошего, и радостные укатили. Я вновь остался наедине со своими думами.

Впрочем, долго раздумывать над тем, что мне делать дальне, не пришлось. Небо затянули тучи и начал накрапывать мелкий дождь. Чтобы как-то снять стресс, я быстро поел и залез в палатку. Под приемник и монотонный стук дождевых капель я быстро заснул.

Спал я долго и крепким, почти детским сном. И когда я вышел из палатки, вдруг почувствовал, как резко изменилось все вокруг. Хандры как ни бывало. Небо наполовину очистилось, а над противоположным берегом дугой красовалась яркая радуга. Но, самым удивительным было мое самочувствие. Я вдруг почувствовал такой прилив бодрости, что мне захотелось пробежаться. Но, тут же внезапная мысль поразила меня. Ведь это ощущение юноши предвкушающего радость движения, например, при игре в футбол, я не испытывал уже так давно, что оно оказалось для меня забытым. И я впервые отчетливо осознал, как уходит молодость.

Да, пока ты по-прежнему реагируешь на противоположный пол, как и в тридцать лет, ты кажешься себе молодым. Но, на самом деле подспудно идет процесс увядания, который, прежде всего, отражается в реструктуризации увлечений. У меня уже давно и в мыслях не было зимой пробежаться на лыжах, или летом помахать бадминтонной ракеткой. Все это вытесняли «стариковские» занятия. Я с удовольствием возился в огороде, выращивая свои огурцы и кабачки. Замешивая цементный раствор в портативной бетономешалке, я с увлечением кирпичной кладкой создавал малые архитектурные формы, украшавшие наш двор. Все это были занятия, требующие спокойной неторопливой работы.

Вот, такое открытие сделал я для себя, глядя на живописную радугу.

Но, жизнь на этом не заканчивалась, и мне ничего другого не оставалось, как радоваться улучшению погоды, и готовиться к вечерней охоте.

На охоту я вышел в восемь часов, вооружившись Толиным ружьем. В одну и туже воронку бомба дважды не падает, а потому я был абсолютно спокоен, что второй раз подряд меня никто не может услышать. Да и приезд кармановских жителей, встревоженных налетом инспекторов, явно указывал на то, что они отследили их отъезд, и что в нашей глуши восстановились покой и беззаконие.

Первым же выстрелом я свалил вальдшнепа. Выстрел нового ружья мне показался непривычно громким, но каким-то очень убедительным. Скорей всего, возникла чисто психологическая иллюзия и уверенность, что от такого мощного оружия спасения дичи быть не может. Во всяком случае, часа через полтора я также уверенно свалил и второго налетевшего вальдшнепа. На этом подарки судьбы закончились, и я, простояв пару часов напрасном ожидании, вернулся в лагерь.

В целом, я этой последней охотой остался очень доволен, и не столько тем, что не мазал, сколько гармоничным взаимодействием с новым ружьем, которое мне очень понравилось.

Утром я свернул лагерь, положил в багажник пять добытых вальдшнепов, и, взглянув последний раз на Капш-озеро, поехал домой, надеясь по дороге разобраться с егерем. В Лодейном поле по адресу я с трудом отыскал его квартиру в обычной панельной пятиэтажке. Но здесь меня ждало разочарование. Егерь меня попросту надул. Он сообщил мне, что ружье сдал в отделение милиции в Виннице, а протокол отослал в Ленинград в областное управление охотоинспекции, где мне и предстоит разбираться, чтобы, уплатив штраф, вернуть ружье. Вся эта история уже вызвала такое равнодушие, что я даже с некоторым облегчением, воспринял то, что мне не нужно было тут же нестись обратно за сотню километров выручать свое ружье.

Я решил плюнуть на все и возвращаться в город, удовлетворившись тем, что не буду платить никаких штрафов.

Если из предыдущей поездки с Мишей я возвращался в полной уверенности, что обязательно еще приеду охотиться на вальдшнепов, то в этот раз я возвращался в полной уверенности, что эта поездка будет последней. И дело было не только в пережитых неприятностях. Появилось чувство насыщения. И, как, наевшись сладкого, теряешь желание продолжать, так и «королевская охота» своей «сладостью» уже сбила мне аппетит.

Так в своей последней поездке я попрощался со своей молодостью, которая два десятка лет дарила мне радость охоты.