Итак, — Саша.

Что тут можно сказать, кроме того, что Саша — это олицетворенная энергия, целеустремленность, динамика, борьба, движение, мысль?.. Саша не может быть больным, тем более – мертвым. Он просто ушел в рейс… надолго… очень надолго. Очень-очень надолго.

…И вот – кстати о рейсах:

Помню, когда в начале девяностых годов Союз начал разваливаться, мы все, тогда — студенты третьего курса, — понимали, конечно, что привычный нам мир рушится, но не понимали, насколько необратимы будут эти перемены для всех нас. Казалось: вот-вот, вот-вот все закончится, нужно перетерпеть — месяц, другой… Дискутировали много, но понять масштаб происходящего мешала недостаточная на тот момент гибкость мышления и отсутствие элементарного жизненного опыта.

И Сашка тогда сказал с тоской по этому поводу, подытожив очередной бесперспективный спор:
- Эх, уйти бы в море… пока они тут не успокоятся и все не утрясется.
- А если – не утрясется?.. — спросила я.
Подумав, Сашка сказал:
- А мы надолго уйдем. На несколько лет. Через несколько лет – уж точно утрясется!..

Не утряслось. Сколько бы он ни уходил в рейсы.
Но он не терял надежды. Он очень любил свой родной Питер в частности и Россию в целом – и по-настоящему страдал, что „они там“ все никак не могут успокоиться и наладить нормальную жизнь…

…Познакомились мы на картофельном поле в деревне Клопицы Ленинградской области. Тому уж скоро 27 лет. Обычное по тем временам дело – студентов первого курса бросили „на картошку“. То есть — никто из нас еще никого не знал, все – совершенно новые люди, никто ни к кому не пригляделся, никто еще не оценил: кто чего стоит, кто чего может, а тут: сапоги – на ноги, ведро — в руки и вперед – на грядки.

И все равно Сашку в нашей группе тут же прозвали Лобачевским.

Почему?… ну, такой вот он был умный. Даже на картофельной грядке. И ни капельки не стеснялся этого.

Ну, то есть — понятно, что самого умного на потоке студента-выскочку, всезнайку, постоянно выскакивающего из—за парты и тянущего руку, братья-студенты могли бы спустя какое-то время с неудовольствием наречь именем выдающегося математика.

Но – как, почему это произошло на третий день работы в колхозе?.. — обстоятельство это так и осталось для меня загадкой. Но оно придавало всей сложной истории с приобретением клички совсем иную окраску, — здесь было уже не легкое недовольство и ирония товарищей, а самое настоящее уважение к Сашкиным незаурядным умственным способностям.

Хотя кличка эта ему никогда не нравилась, но подходила она к нему, надо сказать, просто убийственно. Поначалу, не разобравшись в многочисленных новых именах и фамилиях, я думала, что его действительно так зовут: Саша или – как еще чаще его называли тогда — Шура Лобачевский. С удивлением узнала намного позже, что его настоящая фамилия: Перлин.

Потом многие из того нашего первого потока, из института по разным причинам ушли, да и сам Сашка, уйдя в армию, вернулся спустя два года в другую группу и к другим людям, и кличка как-то поблекла, стерлась, потеряла свою актуальность… Но для людей той, первой волны, когда мы все только начинали наше гордое странствие по океанологическим просторам, Сашка так навсегда и остался „Лобачевским“.

Я пишу и звоню сейчас нашим общим друзьям, сообщаю им эту немыслимую, трагическую новость: „Привет, знаешь — такое несчастье: Сашка Перлин умер.“ И мне отвечают практически одной и той же фразой: „Лобачевский?!. Не может быть!..“

…Он был человеком с совершенно фантастической работоспособностью. Причем исключительная эта работоспособность проявлялась во всем: от подготовки к экзамену по высшей математике до элементарной чистки картошки.

Вопрос: сколько брусники (земляники, черники, маслят, белых грибов) может собрать один человек в единицу времени?.. Проверено: существует какая-то средняя величина. Так вот, неважно сколько ягод собирает средний человек в единицу времени — Сашка за этот же промежуток соберет ровно в 10 раз больше. Это казалось невероятным.

В стройотряде в Коми мы, его ближайшие друзья на тот момент – Дима Крейнин, Вадик Афонин и я, можно сказать, ставили следственный эксперимент и очень старались превзойти или хотя бы сравняться с Сашкой по части ягододобычи. Но — куда там!..

Хотя такого количества брусники никто из нас ни до, ни после Коми и в глаза не видел (ее в лесах под Кажимом, где мы жили, можно было грести лопатой, и мы, собственно, гребли), но Сашка один собирал за 10 минут больше, чем мы втроем за полчаса. Даже немножко страшно было смотреть, как он работает: с полнейшей сосредоточенностью и непредставимо высокой скоростью. Мы все невольно застывали на месте и, можно сказать, завороженно наблюдали за Сашкой, — это было какое-то сюрреалистическое зрелище, — как он работал!.. Словно он – созданный самой природой идеальный комбайн для сбора брусники…

Ему действительно — в каком-то смысле — было неважно, что он делает: собирает бруснику или пишет программу. И то, и другое он делал с предельной отдачей и максимальной эффективностью. Я не знаю другого такого человека, который мог бы заниматься самыми разными типами деятельности с такой целеустремленностью и самоотдачей.

…И вот – кстати о стройотряде. Надо сказать, что стройотряд сам по себе – очень сложная тема. Мы все там неожиданно для себя повзрослели, столкнулись с новыми проблемами и подходами к жизни… Атмосфера в целом была совсем непростая, много самых разных конфликтов и напряженных линий омрачали задумывавшийся как еще одно приключение хороших друзей „поход на север“.

„… А здесь у неба — плохие шутки:

дожди и грозы, дожди и грозы,

здесь постоянно в теченье суток

плохие шутки – сплошные слезы.

У земляники тут вкус несладкий,

и каждый вечер – закат сгорает.

А по дороге, как на посадку,

водитель-летчик наш „ЗиЛ“ швыряет.

А вдоль дороги растут ромашки..

И непонятно – как мы-то живы?..

Живем в поселке с названием Кажим,

у тихой речки неторопливой. „

Но в одном все конфликтующие стороны сходились безоговорочно: в конце нашего пребывания в Коми Сашка был признан самым лучшим работником нашего отряда и награжден за это соответствующей премией.

Помимо сбора брусники (для души) мы вообще-то ремонтировали в Коми железную дорогу. Тяжелый физический труд, без выходных, чуть не по 12 часов в день. Звучит достаточно жестко, но так уж получилось…

Среди нас были очень даже крепкие ребята, а уж постарше Саши были практически все (за исключением буквально трех-четырех человек). Саша — невысокий и худощавый – вовсе не выглядел героем труда на общем солидном фоне. Но все до единого признали в итоге его превосходство.

Однажды в конце дня у нас не нашлось нужного по размеру куска рельса, чтобы произвести смычку путей (в течение дня мы меняли рельсы, а ночью поезда снова ходили по этой ветке, поэтому нам непременно нужно было завершить каждый разобранный участок дотемна). Это было очень обидно: отремонтировать такой большой участок дороги и не иметь возможности вставить последний, решающий, смыкающий полотно отрезок! Необходимых инструментов у нас под рукой в этот раз почему-то не оказалось, была одна только дохленькая ножовка , так что нужно было ждать дрезину, ехать на ней на станцию, искать там куски рельсов покороче, везти их обратно…

Мы грустно стояли, мрачно обозревая неподходящие куски рельсов и поджидая дрезину, как вдруг вперед вышел Саша, покрутил в руках ножовку и заявил:

- А давайте я сейчас перепилю рельс!.. И ехать никуда не надо будет.

Все засмеялись, оценив шутку.

Ясно, конечно, что ножовка — эта пила для металла, ну, там — провод перепилить или металлическую рейку, но – рельс!.. Около двадцати сантиметров высококачественной стали!…

Но мы не успели отсмеяться, а Сашка уже присел, наскоро оценил необходимый зазор, пристроил ножовку и начал пилить. Да с такой энергией и скоростью, что только искры во все стороны полетели. Зрелище было не менее завораживающим, чем сбор брусники.

20 человек стояли и с открытыми ртами смотрели, как худенький загорелый парнишка в одиночку перепиливает рельс тоненькой пилой.

Сама по себе эта история уже достойна восхищения, но добавил ей перцу Сашкин тезка из нашего отряда — Саня Артамонов, весельчак и юморист. Пока решался вопрос о смычке рельсов, он отходил куда-то в сторону, и подошел как раз на этой картине: 20 здоровых лбов стоят и смотрят, как один, чуть ли не самый хрупкий и маленький из всех, перепиливает рельс.

Артамонов тоже постоял, посмотрел, а потом выговорил своим особенным, тягучим, улыбчивым голосом:

- Пилите, Шура, они – золотые!..

Мы все были людьми образованными – студенты, чего уж там, интеллектуальная элита. Все читали классику. Все любили „Золотого теленка“. Невозможно было себе представить более уместного использования знаменитой цитаты. И более неожиданного.

Так что — все грохнули одновременно. Сашка смеялся громче всех. Он запрокидывал голову назад, щурил глаза, заглушал своим громовым хохотом нашу общую смеховую канонаду…

А потом, отсмеявшись, снова присел и допилил рельс до конца.

Садилось солнце и убегающие за горизонт рельсы казались в его лучах действительно золотыми…

„… И мы когда-нибудь повстречаемся

в том самом, на карте не отмеченном месте,

где облегченно пересекаются

два ослепительно параллельных рельса.“

Сашка ценил в людях внутреннее, не внешнее. И к своей собственной внешности относился чуть ли не пренебрежительно, полагая, видимо, что те, кому надо, разглядят в нем важное и хорошее, а те, кто ориентируется на „одежку“, могут сразу уходить и не беспокоить.

Главным в одежде для него было — удобство и функциональность, остальное — не имело значения. В тот же стройотряд он приехал… в фетровой шляпе в качестве головного убора. На наш потрясенный вопрос — а почему шляпа, он спокойно ответил, что дома она не нужна, так что можно будет тут поносить и потом выбросить.

Шляпа эта была предметом бесконечных шуточек и приколов практически со всех сторон. Ну, представьте такую картинку: тайга, железная дорога, край света, ни души — только бригада ремонтников в кирзовых сапогах и рабочих комбинезонах, с лопатами в руках… а один из ремонтников — в издевательски интеллигентского вида потертой шляпе с полями. Сюрреализм? Нет, — Сашка.

Народ вовсю хохмил по поводу шляпы, изощряясь в остроумии, — но Сашка не видел в этом повода расстаться с ней. Шуточки?.. Ну и прекрасно, посмеемся вместе. За отсутствием необходимой реакции народ постепенно к шляпе привык и зубоскалить перестал.

Но тут произошла неожиданность: на дрезине, на которой нас подвозили от станции к месту стройки, имелась открытая площадка, и при хорошей погоде приятно было сидеть снаружи и обозревать окрестности, пока дрезина катилась себе потихоньку к станции. И вот как-то раз, когда мы так сидели вечерком на обратной дороге, утомленные и расслабленные после долгого трудового дня, налетел неожиданный порыв ветра, сорвал с Сашки пресловутую шляпу и унес в лес.

Сашка, конечно, дернулся было следом, но не прыгать же на ходу вниз с откоса!.. Это было б чересчур даже для Саши.

Понятно, последовала новая волна шуточек, смеха и дружеских приколов.

Положа руку на сердце, я лично испытала некоторое даже облегчение от этой потери: без шляпы Саша выглядел существенно адекватнее и явно лучше соответствовал облику типичного стройотрядовца. Ну, не красила его старая фетровая шляпа, — и даже не уговаривайте меня.

Так что трудно передать наше коллективное изумление, когда спустя почти полтора месяца после указанных событий наша бригада, медленно, но неуклонно продвигаясь с ремонтом железной дороги вперед, достигла места, где произошло принудительное расставание Саши со шляпой, и все тот же Саня Артамонов случайно наткнулся в лесу на нее, одиноко и потерянно висевшую на сосне. Конечно, пройти мимо он никак не мог.

Ох, и хохоту в отряде было, когда Артамонов появился перед нами со шляпой в руках!.. Все не сразу, конечно, сообразили, – что это такое он принес, про шляпу к этому моменту уже успели забыть. Да и полуторамесячное пребывание под открытым небом не пошло, прямо скажем, старой шляпе на пользу: под солнцем она сильно выцвела, от периодических дождей на ней появились несходящие сырые пятна, на верхней части тульи красовалась отметина от жизнедеятельности какой-то птицы, поля грустно провисли, в общем, шляпа сильно изменилась — и не в лучшую сторону — за истекший период, но это была несомненно она, родимая, да и откуда было взяться второй такой за 400 километров от ближайшего магазина одежды?..

Трудно было представить себе более комическую ситуацию: найти в бескрайней тайге потерянную давным-давно шляпу!.. Так что веселились мы от души. Громче всех, как всегда, смеялся сам Сашка. Но, отсмеявшись, он шагнул к Сане, забрал у него из рук шляпу и… — ко всеобщему гигантскому потрясению – надел ее себе на голову.

- Спасибо!.. — заявил он потерявшему дар речи Артамонову. — А то — без головного убора как-то неуютно.

И — честное слово — Сашка-таки доходил в этой шляпе до самого окончания наших работ.

Ему было совершенно все равно, что о нем думают посторонние и недруги. А в друзей своих он верил безгранично, сам готов был ради них (нас) на все и полагал, что мы тоже просто принимаем его таким, каков он есть.

Прости нас, Саша… Ты был намного лучше всех нас и, конечно, не только в плане сбора брусники и перепиливания рельсов.

Ты мог надеть старую, потрепанную, смешную шляпу, если считал, что тебе нужен головной убор, — а мог, не раздумывая, снять с себя буквально последнюю рубашку и отдать другу. А мы, все те, кто смеялись над его шляпой или ужасались ее вида, — как часто мы снимали с себя последнюю рубашку и отдавали нуждающимся?..

Мне больно думать о том, что я только сейчас понимаю это.