Глава 5. Отпуска

5.1. Дед Антон и баба Анна

Ну вот, наконец-то диссертация сдана в печать и я свободен, как птица. Ирина со Славкой уже две недели в Литве на нашем любимом хуторе под Игналиной. Завтра с утра мы с Нордом стартуем туда. Позади кошмар, когда целыми днями правил осточертевшую до колик в животе диссертацию, а вечером шел в кабинет научного руководителя и друга Леонида Петровича, Ленечки, чтобы продолжать допоздна упираться над каждой формулировкой выводов к главам и ко всей работе в целом. Потом отвозил Леню и мчался к голодному и не выгулянному кобелю. Бегом гулять с псом и, наконец, ужинать. Меню, в отсутствии жены было не очень разнообразным. Я бросал на сковородку два болгарских голубца из консервной банки, а Норд получал свою каждодневную кашу, сваренную из закупленных в огромном количестве кирпичей пшенного концентрата. Наша еда была отвратительна, но необходима, чтобы не помереть до выполнения поставленной задачи. Теперь все. Впереди отпуск.

Мы мчались, как ветер, практически без остановок, и уже вечером того же дня подъезжали к дому на пригорке. На мои бибиканья вышли все: хозяева хутора, дед Антон и баба Анна, о которых пойдет речь дальше, и, конечно, Славка с Ирой. Объятья, поцелуи, только Нордику было не до нежностей. Как только его выпустили из машины, он бросился к стоящему около дома деревянному корыту с отрубями, приготовленными для свиней, и начал с энтузиазмом это жрать. «Ну ты и довел собаку», – сказала мне потрясенная этой картиной жена, на что я обиженно заявил, что тоже не в «Астории» питался.

Ирина, я и Славка сели на широкую лавку около дома. Был уже поздний вечер. Тишина. Вот, что всегда поражало меня здесь, особенно после шума и суеты большого города. Где-то мычит корова. Виднеются огоньки соседних хуторов. Покой. Как и в прошлый раз, мы заняли большую комнату и веранду с отдельным от хозяйского входом. Эту ночь я спал как убитый, а наутро началась чудесная другая жизнь с парным молоком, домашним сыром, купанием в озере, до которого было буквально пять минут пешком, хождением за грибами и ягодами, то есть началось счастье.

Нордик вскоре еще раз преподал нам урок, что собаку надо кормить хорошо, напугал почти до обморока. А дело было так. Вышли мы из дома погулять. Взяли Нордика. Поскольку вокруг никого не было, он бегал свободно, без поводка. Потом пес куда-то пропал по своим делам, но мы не волновались, потому что знали, что он всегда найдется. Вдруг послышался вдалеке лай собаки, похожий на голос Норда, а потом тихое бе-е-е-е. Вроде овца. А вскоре на наших изумленных глазах появился Норд, волокущий зубами за ногу здоровую овцу. При этом овца не проявляла никаких признаков жизни и не сопротивлялась. Картинка прямо из детского букваря. От ужаса мы онемели на мгновение, а потом с криками бросились к этому мерзавцу, кидая в него чем придется. Норд с неохотой отпустил овцу и удрал подальше. А «мертвая» овца встала, сказала «бе» и, как ни в чем не бывало, почапала пастись дальше. Какая удача, что никто не видел этой сцены, мало бы нам не показалось. Вот тогда вспомнился слепой кинолог, встретившийся однажды на озере в Сосново, который, ощупав костяк Норда, сказал, что в его генах есть волчья кровь. А мы-то были уверены до этого, что у нас чистокровная немецкая овчарка. Теперь стало ясно, что кинолог был прав стопроцентно.

Первый раз на хуторе у деда Антона и бабы Анны мы оказались четыре года назад, когда Славке было только шесть лет, и попали туда, вообще говоря, случайно. Какая-то Иринина сотрудница отдыхала в этих краях и дала адрес деревни около Игналины. Искали мы ее искали, спрашивали, спрашивали, пока я уже в сумерках не заехал на распаханное поле и сел на брюхо так, что «об вылезти самому» не могло быть и речи. На мое счастье мимо проходили три мужика. Вытолкнули. Оглянулся вокруг. Тишина. Аисты по полю гуляют. А на пригорке дом стоит. Пошел спросить.

На стук в дверь на крыльцо вышла пожилая женщина, скорее даже старуха. Кряжистая такая. Спросил, пустит ли нас на постой. «Чего же нет. Живите». И цену сказала какую-то смешную даже для тех древних времен.

Назвалась наша хозяйка бабой Анной. Лет ей тогда, думаю, было немного, около шестидесяти пяти, не больше, но жизнь крестьянская рано ее состарила, поэтому звание «баба» было вполне подходящим. С раннего утра до позднего вечера Анна была в трудах. Корова, свиньи, огород, всего не перечесть. Она была широка в кости. Ходила немного переваливаясь. Всегда босая. Поговорить любила. Муж бабы Анны, дед Антон был много ее старше. Сухой, да тоже какой-то крепкий, надолго сделанный. Анна сразу же подружилась с нашим Славкой, которого стала называть на литовский манер Славук. Как прилепился Славка к ней! «Славочка, пойдем на речку». «Нет, нам с бабой Анной надо в сечкарню». «Пойдем за грибами». «Нет, нам надо свиней кормить». Так и ходил за ней, держась за длинную юбку. Полюбила Анна малыша. А еще вместе со стариками жил их сын Витолд. Это был высокий красивый мужчина лет сорока, похожий на всех знаменитых тогда литовских киноартистов сразу. Он был угрюм и молчалив. Ничего не делал по хозяйству. Как правило, целыми днями он валялся на диване, изредка выходя из дома покурить. Мы ничего не могли понять, но спрашивать было неудобно. Потом, через некоторое время, когда получше познакомились, я все же спросил Анну про Витолда. В ответ она сказала, что у него «черная меланхолия». Яснее не стало, потому что такое определение воспринималось не более чем художественный образ, прикрывающий безделье Витолда. Однако из последующих бесед выяснилось, что совсем не так все просто. Витолд образованный человек. Он закончил в Питере Темирязевскую сельскохозяйственную академию, стал агрономом. Однако начал пить и допился до больницы для алкоголиков. Кстати, Витолд перечислял фамилии людей, с которыми познакомился в больнице для алкоголиков. Это был цвет литовской творческой интеллигенции. Выздоровел. Работал агрономом. Женился. В Клайпеде у него живут жена с сыном, однако внезапно заболел, и все пошло прахом. Он уже больше года живет у родителей. Как сказала Анна, улучшений она не видит. Наш приезд, как ни странно, благотворно сказался на состоянии Витолда. Он чаще стал выходить, играл со Славкой, видимо, в этом проявлялась тоска по сыну. А однажды предложил поехать за клюквой. Он знал в этих местах каждую кочку. Когда ехали на болото, увидели в стороне от дороги довольно большой участок, на котором ровными рядами стояли абсолютно одинаковые кресты. В ответ на наше недоумение Витолд пояснил, что это кладбище немецких солдат. Сказал он это будничным голосом. А мы-то вообще видели такое первый раз в жизни. Да, Литва – это не Россия. И оценки нашего прошлого другие.

Каждую субботу Анна топила баню. Сначала туда шли женщины: Анна с Ириной, а уж потом мы: дед Антон, я и Славка. Славку я быстро мыл и отдавал его маме, а мы с Антоном парились от души, отходили в прохладном предбаннике, снова парились и, наконец, чистые и благостные шли домой. Чуток отдыхали, а потом с заранее припасенной в Игналине бутылкой Литовишки (так называлась местная, отличная водка) я шел на хозяйскую половину. Дед уже ждал за столом, на котором было нарезано потрясающее копченое сало, миска с кислой капустой, а еще соленые грибки. Что еще надо для счастья? И начиналась неторопливая беседа про прежние времена, про войну. Я-то больше помалкивал. У меня смолоду был талант слушателя, а Антону рассказывать явно нравилось. Иногда в разговор вступала и Анна. Антон рассказывал: «Когда ваши мобилизацию объявили, я как раз был в Игналине, у своего еврея. Тогда почти у каждого литовца был свой еврей. Он и денег давал в долг и покупал у нас все, что мы продавали, и мясо, и молоко, все, все. У меня хороший еврей был, долго мы с ним дело имели. Потом он пропал, конечно, вместе с семьей. Убили их. Ну вот. Иду я по улице, и вдруг как налетели красноармейцы, схватили меня и на подводу, а подвод было несколько, и там наших мужиков сидело уже немало. Повезли нас куда-то в сторону Швенчониса, там у них мобпункт был. Однако мы с мужиками успели пошептаться и, как до леса доехали, побегли все кто куда врассыпную. Ну, красноармейцы, конечно, постреляли чуток. Им тоже вроде было не больно надо. Так и убегли все. Вот. И не воевал я. Ни за ваших, ни за немцев».

Тут вмешивалась в разговор Анна: «Ты Антона не слушай. Его послушать, все так хорошо было. Плохо было. Страшно было. Всю войну протряслись, как мыши. Все время из леса люди приходили на хутор. Кто такие? Не знаем. С оружием. То вроде партизаны. Под конец войны немцы, а после войны «лесные братья». И всем надо сало, яйца, вещи теплые. Я тогда веселая была, молодая. Умела их уболтать. Даже пела и плясала. А что было делать. Всегда все давала, что просили. А Антона в землянке около леса прятала. Так и уцелели. Слава тебе Господи. А вот брат Антона, вон его хутор отсюда видно, тот не захотел отдавать лошадь. Ну и все. Убили его тут же. Вот и весь сказ».

В тот первый приезд мы очень сдружились со стариками. Зимой даже письмо нам пришло. Уж не знаю, кто писал под диктовку Анны. Рассказала она в письме, что Витолд совсем взбесился. За отцом с топором гонялся. В больницу его отдали, а через несколько месяцев он умер. Только тогда я понял, что «черная меланхолия» – страшная болезнь. Жалко было Витолда, жалко было стариков. Несколько лет мы не ездили к ним, да вот собрались. Понадеялись, что Антон с Анной немного успокоились после смерти Витолда. Ведь не одни же они остались. Недалеко в деревне живет дочка. В Вильнюсе живет сын. Шофером работает у какого-то начальника. Часто к матери с отцом ездит, и внуков старикам привозит. Так оно и оказалось. За все время ни разу о Витолде речь не зашла, а мы тем более помалкивали.

В этот второй раз мы были уже свои, и Анна иногда просила куда-нибудь свозить их с Антоном. Запомнились две поездки. Первая, в Швенчонис, небольшой, очень приятный городок, километрах в двадцати от нас, где был костел, в котором Анна и Антон хотели помолиться. Костел большой, но довольно заурядный. Пока Анна с Антоном молились, мы ходили вокруг, смотрели. Меня заинтересовал поясной бюст какого-то мужчины с бородкой и военной форме. Он стоял недалеко от алтаря и кого-то очень напоминал. Дождавшись окончания службы, спросил деда Антона об этом бюсте, на что последовал ответ, меня поразивший. «Это Император Всероссийский Николай Второй». – «Вы чего, дед Антон? Какой император. На дворе 1979 год». «Николай Второй дал деньги на этот костел, поэтому мы его уважаем», – сказал Антон, и я снова убедился, что Литва – это совсем не Россия. А вторая поездка была на кладбище, где были похоронены родственники стариков. Наверно, это был какой-то церковный праздник, и на кладбище было много народа. Мы первый раз были на католическом кладбище, поэтому все было интересно. Очень много скульптур Богоматери, увитых венками из искусственных цветов. Из-за обилия скульптур выглядело оно, пожалуй, наряднее, чем православные кладбища, но эта нарядность показалась нарочитой и не трогающей глубоко. Но, честно говоря, не мне об этом судить. Зато само место, на котором располагалось кладбище, было потрясающей красоты. Обрывистый берег огромного озера. На самом обрыве старинный костел IVX-XV веков. Красота такая, что плакать хотелось и благодарить кого-то. А еще был сильный ветер. Костел. Озеро. Ветер. Простор. Навсегда в памяти.

Прошло еще несколько лет. Славка уже учился в институте и был тогда со студентами в колхозе, поэтому мы с Ириной поехали вдвоем. Долго сомневались, живы ли наши старики, но решились. И вот дорогие нам места. Никто нас не встречает. Иду с хозяйского входа. Рядом с входом печь. Слава Богу! Прямо ко входу направлены громадные черные пятки бабы Анна, лежащей на печи. Жива!

Анна узнала нас сразу. Расцеловались, конечно. Антона уже несколько лет как не было. «Дочка зовет к себе. Сын зовет к себе. А я не хочу. А корову куда?» Так начался наш последний у Анны отпуск. Конечно, были и ягоды и грибы, но в воздухе висела грусть.

Поскольку Анна жила одна, ей было лень себе готовить, и она все время присоединялась к нашим трапезам. Но мы-то хотели грибов! И как сейчас помню стон Анны, когда Ирина ставила на стол жареные или тушеные грибы: «Опять грибы. О Господи». Причем слово «грибы» она ударяла на первом слоге.

Пришла пора нам возвращаться домой. Анна перед отъездом сказала Ире: «Не приезжай больше. Помру скоро». Уезжали утром. Молча поцеловались. Слов не было. Я тихо тронул машину. Анна стояла на пригорке рядом со своей коровой и, сделав руку козырьком, смотрела нам вслед.

5.2. Лидзава

Первый раз мы попали в Лидзаву вместе с моим старшим братом и его женой. Они там уже отдыхали до нас, вместе с их маленьким сыном Димкой – моим племянником, поэтому нас встретили, как старых знакомых. Хозяева – молодая абхазская семья: стройная и быстрая Нуца, ее муж Ясон (имя-то какое) и два пацана погодка – Лешка и Лесик.

Вообще-то Лидзава это Пицунда, и добирались-то мы до Пицунды, но что такое Пицунда. Пицунда – шикарный курорт на берегу всегда тихой бухты Черного моря. Вдоль самого берега роща уникальных реликтовых сосен с длиннющими иголками и чудесный пляж, а чуть за рощей анфилада дач грузинских богатеев из Тбилиси. А вот выше, там, где местность начинает подниматься в гору, начинаются чайные и табачные плантации совхоза «Лидзава», где и работают почти все местные жители – абхазы и наши хозяева тоже. Вот там-то, довольно далеко от пляжа и курортных соблазнов стоял скромный, одноэтажный дом Дбаров, такая фамилия была у наших хозяев.

Мы заняли две комнаты. Большую заняли брат с женой, там мы вместе завтракали, обедали и общались, а нам досталась крохотная комнатка, в которой было все, что нам тогда было необходимо: громадная кровать, один стул и столик у окошка. У нашей комнатки все-таки было два недостатка. Один проявился в первую же ночь. Пружинный матрас на нашей кровати был очень мягкий и поэтому, когда мы любили друг друга, кровать впадала в резонанс и желаемого относительного движения не происходило. Пришлось перенести любовь на пол, что, правда, было еще прекрасней. Второй недостаток заключался в том, что окна нашей комнатки выходили во двор, где паслись индюки, начинающие орать благим матом с часов пяти утра.

Но все это были мелочи по сравнению с морем и соснами, соснами и морем. Нам отдыхалось чудесно, весело, здорово. Иногда мы с братом устраивали себе «разгрузочные» дни. Дело в том, что питались мы исключительно сыром «Виола», яйцами, молоком и прочими диетическими продуктами. От этого можно было заскучать, но… в то время мой брат был главным технологом завода, поэтому у нас собой было литра два чудесного спирта, а, кроме того, здоровый шмат шпика, ну а уж лука-то найти не было проблем. Устав от диетической пищи, мы отправляли жен гулять, а сами отдыхали по-своему, со спиртом и шпиком. Это и были наши «разгрузочные» дни.

Отпуск промчался незаметно. Мы очень сдружились с хозяевами, и они решили накануне нашего отъезда устроить в нашу честь обед, настоящий, абхазский. Главным блюдом, конечно, был вареный индюк. Он был красивый, но есть его было нельзя. Во-первых, он был, наверно, мой ровесник и поэтому был жесткий, как покрышка от Камаза. Я все-таки, из уважения к хозяевам, откусил кусок, и во рту зажегся пожар, который я еле потушил вином. Зато, кроме этого индюка, на столе был мед в сотах и сказочная, истекающая сладким соком дыня. А вместо хлеба мы ели круто сваренную мамалыгу. Ах какой обед! Мы ели, пили, и нам было хорошо.

Второй раз в Лидзаву, разумеется, к нашим друзьям Дбарам мы попали спустя много лет. Мальчики – Лешка и Лесик были уже совсем взрослыми парнями. Лешка учился в Сухумском университете, а Лесик только что вернулся после службы в армии и искал работу. И жили Дбары совсем в другом доме – просторном, двухэтажном. Во дворе была беседка, увитая «изабеллой», и был гараж, в котором стояла гордость Ясона – «жигуленок» первой модели. Изменилось все, кроме Нуцы. Она была такой же стройной, такой же энергичной и также как и раньше, командовала своими мужиками. Мы были приятно удивлены, что нас помнят и нам рады.

За годы нашего отсутствия Пицунда очень похорошела, и главной причиной этому был, конечно, новый шикарный пансионат, высокие, белоснежные корпуса которого опоясывали почти всю бухту. Пансионат, разумеется, захапал себе и почти всю рощу. Но и Лидзава тоже очень изменилась. Не только у Дбаров, а и у многих их односельчан, появились новые хорошие дома. Это очевидное повышение благосостояния местных жителей произошло не только из-за обилия отдыхающих из России, но и еще благодаря одному очень важному обстоятельству, о котором мне стало известно в первый же вечер, когда мы с Ясоном сидели в беседке, потягивая вино и закусывая изабеллой, кисти которой свисали с крыши и стен. Дело, как оказалось, было в том, что за эти годы в Пицунде построили не только пансионат, но и правительственную дачу. Ну и какая здесь связь с домом Ясона, – спросите Вы, и будете неправы, потому что глупое московское начальство назначило сторожем на эту стройку, ночным сторожем! местного жителя – абхаза. Вот по какой причине у Ясона и у его односельчан появились новые, красивые дома и кому от этого стало плохо? Вот именно. Правительственную дачу тоже конечно построили. А как же.

О самом нашем отпуске рассказывать особо нечего – море и сосны, вино, и шашлыки, но так уж я устроен, вероятно, что без приключений обойтись не могу. И оно – приключение состоялось, к счастью, в конце отпуска. В тот день мы с женой уже собирались уходить с моря домой обедать и я, искупавшись в последний раз, пошел в рощу, чтобы переодеть плавки. И вот, когда я стоял, извините, голый, на одной ноге и собирался надеть сухие трусы, услышал странный свист, после чего я растянулся на земле от страшного удара по спине. Это была толстенная ветка реликтовой сосны, под которой я стоял. Почему она упала совершенно неясно. Ветра в тот день вообще не было. Но все это я думал уже потом. В тот момент я не мог ни вздохнуть, ни выдохнуть, с диким трудом натянул плавки и почти ползком дотащился до жены, которая сначала думала, что я шучу, но быстро поняла, что ничего веселого нет. Как мы дошли до дома не помню. Ясон был дома. Он завел свою машину, я со страшными усилиями влез в нее и мы поехали в больницу, которая находилась в одном из помещений старинного Пицундского монастыря. Оказалось, что у меня только очень сильный ушиб, а переломов никаких нет. Здоровый я все-таки был тогда мужик. Ветка была толщиной в руку, но сломалась о мою спину. Во как. Ясон все время удивлялся и говорил, что родился здесь, но в жизни ничего подобного не слыхал. А я про себя думал, что все это неспроста. Колхида. Золотое руно. Хозяина нашего зовут Ясон. А как погиб его великий мифический тезка? Правильно, под килем корабля аргонавтов «Арго». Вот так история. Но, я то тут причем? И, главное дело, ветра-то не было.

Через несколько дней мы улетели домой, в Питер, но до сих пор, когда я вспоминаю эту древнегреческую историю, у меня возникает ощущение, что трахнуло меня неспроста, что это был сигнал, предупреждение. Чье? О чем?

5.3. Отпуск в Аджарии

5.3.1. Батумская кофейня

В отпуск мы с женой поехали в Чакви, поселок на берегу Черного моря в пятнадцати километрах от Батуми, на турбазу с проживанием в частном секторе. Частный сектор оказался большой комнатой на втором этаже двухэтажного дома, принадлежащего директору местной школы Нодару. Назвать условия проживания шикарными было трудно. Оказалось, что в эту же комнату вместе с нами вселили еще одну пару. Конечно, можно было протестовать и требовать что-нибудь получше, но я и моя жена тогда были молоды и неприхотливы, поэтому мы не стали дергаться. Хозяева разделили комнату на две половины простыней и пожелали всем нам хорошего отдыха. К счастью, оказалось, что представление об отдыхе у нас и у наших соседей по комнате (он был таксист, а она диспетчер в том же таксопарке) было абсолютно разным. Они по ночам обычно где-то ошивались по злачным местам, а днем отсыпались, а мы, бедные инженеры, как раз наоборот, вели классический образ жизни – ночью спали, днем гуляли, но большую часть времени проводили, конечно, на столь желанном для нас – ленинградцев берегу моря. Как выяснилось уже здесь, поселок Чакви считался самым дождливым местом в Советском Союзе, и поэтому море, к сожалению, нас баловало нечасто.

Однажды, пасмурным днем, мы решили поехать в Батуми. Хотелось погулять по городу, поесть чего-нибудь вкусненького, но, кроме этого, у нас была еще одна цель. Перед отпуском мы запоем читали Паустовского и были очарованы его »Броском на юг». Вот мы и решили найти в Батуми настоящую кофейню, как у Паустовского. Искали долго и наконец, где-то в районе порта увидели толпу людей, в основном стариков, чего-то явно ожидающих. Через пару минут в доме поблизости, на котором, кстати, не было никакой вывески, открылась дверь, и мы сразу поняли, что нашли то, что искали. Это была кофейня. Обычное помещение столовского типа, не очень чистое, со столиками, за которые старики стали степенно рассаживаться, причем было видно, что на эти места за определенными столиками они садятся каждый день и, возможно, много лет подряд. Обслуживала все это довольно большое собрание мужчин одна маленькая женщина в нечистом фартуке. Ее звали Соня. Она ни у кого ничего не спрашивала. Она все знала сама. Кто пьет кофе с сахаром, кто без. Кто запивает холодной водой, кто нет. После того, как мужчины выпивали свой кофе, они подзывали Соню, и она гадала на кофейной гуще. Мы с женой тоже сели за столик, и Соня принесла нам кофе, чудесный, настоящий, «паустовский», крепкий кофе. Мы были в восторге и порадовались, что не пожалели времени на поиски кофейни.

Через некоторое время к нашему столику подошли три восточных старика и попросили разрешения сесть на свободные места. Я, разумеется, согласился. Старики были очень колоритные. Двое из них были в тюрбанах на головах, а третий без тюрбана, но зато с одним завязанным глазом. В ожидании своего кофе они оживленно о чем-то говорили, поглядывая на нас. Наконец одноглазый спросил меня: »Ты грузин?» »Нет», – ответил я. »Я – еврей». После моего ответа старики стали бурно обсуждать сообщенную им информацию. После долгой паузы, возникшей после обсуждения, одноглазый спросил меня: »Скажи. А правда ли, что эврэи добавляют в мацу кровь христианских младэнцев?» Я чуть со стула не упал. »Дедушка!», – говорю я ему – ведь это же дело Бейлиса, начало века. Вы откуда свалились с такими глупостями?» Увидев, что я завожусь, одноглазый поясняет мне, что это, де, не он, а друзья в тюрбанах спрашивают. Пришлось мне подробно рассказывать этим старым пиратам про дело Бейлиса, про Короленко, про оправдательный вердикт. Одноглазый переводил мои слова своим корешам. Когда я закончил свою пламенную речь, воцарилось молчание, после которого одноглазый спросил меня: »А как ты думаешь, кто лучше, армяне или грузины?» Тоже чудесный вопросик. Вдруг в разговор включилась моя жена и заявила, что все люди хорошие и добрые, а национальность не играет никакой роли. Это неожиданное выступление уж вовсе никого ни в чем не убедило, что было очень заметно. Тут я обратил внимание, что за соседним столиком какой-то смешной старик в кепке делает мне знаки, значение которых я понял только потом. К этому моменту мы уже допили свой кофе, а наша пресс-конференция начала нам надоедать. Поэтому мы встали, сказали пиратам «до свидания» и пошли на батумский рынок.

Батумский рынок! Это сказка наяву. Горы роскошных помидоров. Особенно хороши огромные, даже не красные, а лиловые, сорта «Бычье сердце». А виноград! Тут и черная, терпкая на вкус «Изабелла», и медовые «Дамские пальчики», и гроздья крупного винограда с сиреневым отливом, привезенный сюда из Азербайджана. А ряды кавказских сладостей. А зелень! Целые ряды трав с неизвестными нам названиями и запахи, запахи, от которых пьянеешь.

Как раз там, на рынке, я неожиданно для себя увидел того старика в кепке с соседнего столика в кофейне, который подавал мне знаки. Он был уборщиком на рынке. Дед сразу меня узнал и сердито сказал: »Зачем ты с ними говорил? Я же тебе показывал! Это же хулиганье. Мусульманы.» Не дожидаясь моего ответа, старик повернулся и куда-то ушел. А мы накупили кучу вкуснейших помидоров, винограда, и, конечно, теплых хачапури и, переполненные впечатлениями этого немного сумашедшего дня, поехали домой, в Чакви.

5.3.2. Груши

Хозяин дома, в котором мы жили, Нодар был директором местной школы, что делало его уважаемым человеком, но жил он не за счет работы, а за счет большого сада мандаринов и груш. Этот сад, по его же словам, давал ему в год 10-12 тыс.руб., что по тем временам было гигантской суммой. У моих тестя и тещи в те времена тоже был садовый участок, аж шесть соток, на котором мы всей семьей непрерывно вкалывали с весны до осени. Поэтому я с чувством сострадания задал Нодару вопрос, как же он управляется с таким садом, на что получил ответ, многое объяснивший мне в отношении местных граждан к туристам. Он сказал, что нет в этом для него никаких проблем, позвал туристов, дал им пару бутылок чачи и они все сделают. Очень меня это покоробило, однако, когда через несколько дней Нодар предложил мне и таксисту Володе обтрясти его груши, которые он сдавал на компотную фабрику, за что нам был обещан настоящий грузинский стол, ни я, ни он не смогли отказаться. Настоящий грузинский стол – это наверно здорово.

Трясти груши было не тяжело, но больно, потому что они были твердые, как камень и попадали, как мне казалось, исключительно по голове. Провозились мы с Володей целый день, зато вечером мы с женами сели вместе с Нодаром и его женой за накрытый на воздухе стол. На нем были лобио из темной фасоли и чахохбили, и сказочные батумские помидоры, конечно гора зелени и вино и чача. И начался пир! Все было очень острое на наш российский вкус, однако Нодар научил меня, что, если после перца, зажигающего во рту огонь, вгрызаться в холодную мякоть помидора, огонь сразу стихает. Володя пил чачу, я – великолепное красное сухое вино, от которого, как я думал, не пьянеют. Я оказался не прав, поэтому хорошо помню только первую половину застолья. Помню, что, желая сделать комплимент хозяевам, начал с восторгом говорить о модном в те времена грузинском вокальном ансамбле «Орэро», но, к своему удивлению, услышал от Нодара слова неодобрения: »Мужчины поют со сцены за деньги?! Это не мужчины!». Вот так думают об этом здесь. Как мы разошлись, если честно, не помню. Проснулся я с хорошим настроением, но на полу, около своей кровати. Оказывается, я во сне упал с кровати на пол, но не проснулся! И Нодар прибегал к нам на грохот – он подумал, что мы с женой подрались. Вот что такое сухое вино, когда его много, и за столом хорошие люди.

5.4. Плёс

Вообще-то, отдыхать в одиночестве я ужас как не люблю. Вот и в тот год никакой радости я не испытал, когда выяснилось, что жену в отпуск не отпустят, а у меня другой возможности отдохнуть тоже не предвидится, поэтому надо было что-то придумывать. Разумеется, всегда существовала возможность провести отпуск на даче, принадлежащей теще. Но такому отпуску я бы предпочел работу на лесоповале. Нет, у нас были прекрасные отношения, но она была твердо уверена, что дача, впрочем какая там дача, садоводство, конечно, так вот садоводство это предназначено для того, чтобы встать утром, одеть что-нибудь погаже и под чутким тещиным руководством начать копать, колотить, окучивать, закапывать и да, чуть не забыл, унавоживать. Какая гадость. И что характерно, вокруг, на всех соседских участках, жили исключительно такие же повернутые на огородно-строительных подвигах люди. Понятно, что на дачу я отказался ехать категорически. А жена незадолго до этого приехала с отраслевой конференции, которая проходила в городе Плёсе, расположенном на берегу великой русской реки Волги. И вернулась она оттуда в полном восторге. Жили участники конференции в пансионате местного ювелирного завода и у нее установились хорошие отношения с администратором пансионата. Так что дорожка мне уже была проторена.

Добирался я как-то сложно. Самолетом до Иваново с аэропорта Смольный. Понятия до этого не имел, что есть в Питере такой аэропорт. Потом на автобусе до Костромы, а уж оттуда на такси в Плёс.

Описывать Плёс не только не нужно, но и грешно, потому что лучше, чем у Исаака Левитана все равно не получится. Поэтому идите в Русский музей и смотрите «Над вечным покоем» и еще, и еще. И все это Плёс. Крутой зеленый спуск к Волге, а в зелени золотые маковки церквей. Лучше всего смотреть на Плёс с реки, с какого-нибудь пароходика. Красота невозможная.

Пансионат ювелирного завода, который, конечно, как-то назывался, то ли «Красный Плёс», то ли «Волжский Ювелир», словом как-то по-нашему, бодро. Он был расположен на самой верхотуре города, и никаких красот тут не было. Они были ниже. А тут было уродливое бетонное здание пансионата. Памятник Владимиру Ильичу, указывающему рукой только ему известное направление, почта. Еще был парк пансионата, вполне терпимый. Какие-то дома. Вообще Плёс производил на меня странное впечатление. Я долго не мог понять, что он мне напоминает, а потом вдруг понял. Плёс был похож на городок из «Понедельник начинается в субботу» Стругацких. Идешь около пансионата, вроде все обыкновенно, Бологое какое-нибудь, а отошел сто метров вниз к Волге и вдруг откроется вся заросшая кустами маленькая церковь и тихо-тихо вокруг. А внизу Волга и простор такой, будто и не было ничего, ни Владимира Ильича, ни войн. Ан было. А потом спускаешься к самой реке, а там набережная-то деревянная, во как! И так по ней идти приятно. Не сказать. И вдруг опять. Дворец Пионеров. Жуткий. Сделан, как Грановитая Палата в Московском Кремле, только меньше раз в десять, а на фронтоне два очень страшных пионера, под которыми надпись «Будь Готов – Всегда Готов». К чему не написано, но по их рожам видно, что ко всему. Какой-то полусказочный городок. Все, что из бывших времен – красиво, таинственно и манит. Все, что из нонешних – не манит. Просто совсем. Черт его знает. Может это я такой плохой человек.

Вот так все время и было. То что-то сказочное, даже объявление на столбе: «У кого потерялась овечка, зайти на пасеку. Волков». А потом снова вполне реальная жизнь. Иногда, даже слишком.

Иду по той самой деревянной мостовой. Ищу какое-нибудь предприятие общепита. Прохожу мимо здания местной милиции. Вдруг дверь открывается, оттуда выходит милиционер и спрашивает меня: «Молодой человек, у Вас есть несколько минут?» «Да», – отвечаю я без всякого удовольствия. «Заходите, будете понятым». Этого мне только не хватало. Но что поделать, захожу. А там какой-то жуткий тип с бешеными глазами орет, что он, падла, Толян, и что он еще всем покажет. При этом этот Толян почему–то при виде меня начинает раздеваться и предъявлять свои грязные шмотки именно мне, продолжая кричать тот же текст. Милиционер просит меня подписать протокол обыска и я, оставив свои координаты, с облегчением покидаю милицию. Теперь опасаюсь, как бы этот Толян меня не нашел и не сделал мне что-нибудь плохое. Ну, все, попытаюсь вернуться в сказочный Плёс.

На горе Свободы (поразительно, но есть место с таким названием в Плёсе) около бывшего эдания Городской Управы стоит очень изящный, даже камерный, памятник основателю Плёса князю Василию Первому (сыну Дмитрия Донского). Поставлен он был к 500-летию Плёса в 1910 году. Пятиметровый черный цилиндрический цоколь и сверху поясной бюст белого мрамора. Так вот, в 1918 году по решению одного из митингов этот бюст сняли, как памятник царизму, и только лет пять назад, после долгих поисков местные краеведы его нашли в запаснике Ивановского музея и со скандалом (потому что новые хозяева утверждали, что это Иван Грозный) его вернули в Плёс.

А как Вам такая надпись на щите около ремонтирующейся церкви: «Церковь Вознесения. Пам. Арх. ХVIII века. Реставрация. Прораб(!) Донской». Здорово. А вот местная баня потрясла меня объявлением, оставшимся, очевидно, со времен борьбы с космополитизмом: «Плата за пользование сушуаром! – 10 коп». Если кто не понял, имелся в виду фен.

В моем пансионате, разумеется, была библиотека, куда я в первый же день записался. Мой большой читательский опыт говорит о том, что плохих библиотек не бывает, всегда можно что-нибудь найти. Вот и в этой я сразу же обнаружил то, что давно хотел прочитать, и что необычайно подходило ко всему, что меня здесь окружало. Я нашел Историю Государства Российского Н.М. Карамзина. Интересно очень. Многое меня просто поразило. К примеру, до меня наконец-то дошло (во всяком случае, так мне кажется), почему так много разговоров про то, что дворяне были лучшими людьми нации (голубая кровь) и поэтому революция, уничтожив дворянство, фактически убила генофонд нации. Оказывается, начиная с Ярослава Мудрого (1019-1054 г.г.) русские княжны и княжичи, как правило, выходили замуж или женились на иностранцах соответствующего ранга. Ну, обсуждать генетическую пользу смешанных, разноплеменных, браков, я думаю, излишне. В то же время холопы, напротив, женились на таких же холопах. Вывод ясен. И еще один факт меня поразил. Сколько времени непрерывно ведутся споры о необходимости введения в процесс судопроизводства суда присяжных. И все время у этого предложения находится куча оппонентов. По этому поводу не могу не процитировать Карамзина: «В одном из новгородских списков Ярославовой Правды (XI век!) сказано, что истец во всякой тяжбе должен идти с ответчиком на извод перед 12 граждан, которые разбирают дело по совести, оставляя судье определить наказание или взыскать пеню. Так было и в Скандинавии, откуда сей мудрый устав перешел в Великобританию. Англичане соблюдают его доныне в делах уголовных. Саксон Грамматик повествует, что в VIII веке Рогнар Датский первый утвердил думу двенадцати присяжных». Какие еще доводы нужны нашим правоведам, для меня загадка.

Однако, несмотря на фантастическую красоту окружающих мест, и купания в Волге, и Карамзина, и поездки в Кострому, через две недели своего отпуска я совершенно озверел от тоски и желания скорей вернуться домой. Левитану-то было хорошо. Он здесь с Кувшинниковой ошивался. Посмотрел бы я, что бы он нарисовал без нее. А Волга-то бедная около Плеса вся в зеленой ряске. Цветет, значит. Такие вот дела.

В начало

Далее

Автор: Ходорковский Яков Ильич | слов 5397


Добавить комментарий