6.1. Вася Варущев

Все началось с телефонного звонка Ирины. Ее вызвал начальник конструкторского бюро и велел собираться в колхоз. Говорила она это дрожащим голосом и, кажется, собиралась плакать. Мы только три месяца были женаты, и гигантская разлука длиной в целый месяц казалась нам обоим вечностью. К счастью, мы тогда работали на одном предприятии, только в разных отделах, она в конструкторском, а я в отделе разработчиков. Поэтому, после недолгого размышления, я направился к своему начальству и вызвался ехать в колхоз добровольно. Начальство жутко обрадовалось моей просьбе, потому что поиск желающих поехать в колхоз был вечной головной болью, и вопрос был мгновенно и положительно решен, о чем я тут же отзвонил сразу повеселевшей жене.

Место, где мы оказались, называлось так: Ленинградская область, Лодейнопольский район, совхоз «Оятские пороги», дер. Харевщина. Был июль месяц. Сенокос. Деревня с нежным названием Харевщина располагалась на берегу широкой и судоходной реки Свирь. Деревня была довольно большая. Вокруг были луга и поля совхоза, а уж дальше начинался лес, старый, местами просторный, как парк, а местами дремучий. Деревня стояла на равнине, которая неожиданно резко падала к реке. Это создавало странную иллюзию, что пароходы, которые довольно часто проплывали мимо, по пути в Онежское Озеро, идут прямо по земле. А на другом берегу Свири куда ни глянь стоял лес. Название совхозу дала река Оять, приток Свири, которая впадала в Свирь выше нашей деревни. Оять была неширокая, извилистая и чистая и там было много рыбы, а еще водились раки, и было их там видимо-невидимо, поэтому некоторые местные мужики даже занимались их добычей всерьез. Я познакомился с одним таким добытчиком, который их отвозил прямо в самый шикарный питерский ресторан «Астория».

Всех нас поселили в общежитии для «шефов», коими мы здесь именовались. Однако всех, да не всех. Я набрался наглости и попросил бригадира поселить нас, как молодую супружескую пару, отдельно.

Бригадир, как ни странно, проникся и направил нас в одну обычную избу в конце улицы, велев сказать, что от него. Дома был мужичок небольшого роста и невыразительной внешности, который выслушал нас довольно равнодушно, но поселиться разрешил. Место, которое нам выделили, представляло собой угол, отделенный от хозяйской комнаты занавеской, в котором находилась широкая, продавленная кровать, пара табуреток и столик. А что нам еще надо. Все лучше, чем в общежитие. Мы мигом смотались за вещами и поселились на новом месте.

Вставали мы рано, быстро умывались и уходили к своим, в общежитие. Там завтракали и уходили на работу. Косили, как правило, совхозные, а нашим делом было ворошить, сушить и стоговать сено. Это было для нас, горожан, нелегко, но здорово. Перекусывали взятым с собой молоком и хлебом. А уже вечером шли после работы снова в общагу, там то ли ужинали, то ли обедали и, наконец, уже когда темнело, шли домой, к Варущевым, такая была фамилия у наших хозяев.

Жили они вдвоем, два их сына учились в школе–интернате в Лодейном Поле и приезжали только на каникулы, поэтому и пустил нас Вася к себе на постой. Неплохой Вася был мужик. Все умел по хозяйству. Да и не злой был, только вот была у него хроническая российская болезнь. Пил он пока было чего пить или пока не падал. Да и не он один так. Почитай почти все мужики после получки по крайней мере неделю, а то и две, на поле не появлялись. А Васина жена, Рая, была дояркой. Да не простой, а передовой. Чуть ли не Депутат Сельсовета. Труженица была великая. Еще до рассвета Рая уходила на первую дойку, потом приходила домой, со своим хозяйством управлялась и снова уходила на ферму. А Вася все больше отдыхал, то с перепою, то с недопою. Зато однажды я видел, как Вася работал на сене. Маленький, сноровистый, на вилы такие вороха сена подымал, я бы умер, не поднял. Заметил, что я смотрю. Вечером гордо так, с форсом спрашивает: «Видел, как я мятал?» – «Видел, – говорю, – здорово!» – «То-то и оно», – сказал Вася, очень довольный признанием его таланта. Когда выпивка у Васи кончалась, он мог выпить что угодно. Однажды приходим домой с работы, а Вася ждет нас с виноватым видом на крыльце. «Ирушка, ты уж на меня не серчай. Я твой дезик того, выпил на хрен. Ну и дрянь, жуткое дело». Самое страшное, что когда Вася был пьян, то есть почти всегда, он не мог спать и, более того, ему казалось, что я тоже пил и мне тоже плохо. Тогда он, среди ночи приходил к нам за занавеску, тряс меня за плечо и говорил: «Яшуха, выстань, испей простокваши, полегшает». – «Вася», говорил, вернее стонал я, – это ты пьяный, а я сплю и мне вставать скоро». Как Вы понимаете, в моем тексте пропущены некоторые слова. Но Вася не впечатлялся совершенно и продолжал нудить про простоквашу, от которой мне полегчает. В конце концов, я с воем вставал и пил его чертовую простоквашу. «Полегшало?», – спрашивал он. – «Да!!!», орал я и падал в кровать. А утром Вася как ни в чем не бывало встречал нас, сидя на крыльце с папироской и приветствовал Ирину на свой манер: «Ирушка! Итить твою, здравствуй!» И эти слова сопровождались такой искренней и лучезарной улыбкой, что злиться на него было невозможно.

Когда Васе нужно было опохмелиться или, как говорят иногда, «поправиться», приходилось ему смирять гордыню и обращаться к жене. Все эти диалоги были, конечно, слышны и нам. Начиналось это с грозного Васиного «Слышь, кобыла, дай маленькую». Следовало долгое молчание, после чего Рая выдавала ему на полный ход, про то, чтоб он сдох, ирод, и про жизнь загубил и про то, что у других мужья, как мужья, а ты сволочь и пьянь. Теперь Вася немного сбавлял тон и говорил почти дружелюбно: «Ну, Раюха! Ну, дай маленькую. Ну, есть же у тебя». ( Это-то он был прав, у любой самой бедной бабы на селе всегда припрятана водка). Рая снова начинала его крыть почем зря. И тут Васин голос начинал источать елей: «Ну Раюшка! Ну дай маленькую христом богом прошу, а то ведь помру». – «Вот бы и помер лучше, ирод». – Но после этих слов Райка их сама пугалась, плевала в сердцах и приносила ироду маленькую. И счастливый ирод начинал приходить в себя.

А время шло. Погода стояла прекрасная, мы косили, стоговали, но не только. Мы еще и загорали, ели ягоды, они уже поспели. Единственное, что нас немного удручало, так это еда, она была очень скудной, и есть хотелось все время. И вдруг все переменилось. Меня и еще двоих мужиков послали косить на другую сторону Свири. Перевез нас дядька на лодочке и велел точно в четыре быть на том же месте. Где косить нам объяснили. Бросили свои авоськи с завтраками в тенек, под дерево и начали. Часов в двенадцать сели перекусить. Тут мне понадобилось по известным делам зайти в лесок, который был совсем рядом. Зашел, и забыл зачем пришел. Красные, то бишь подосиновики, стоят стеной. В жизни столько не видел. Сорвал несколько. Чистые, как сахар. Ну и все. Бросили мы свои косы и пошли грибы рвать. А собирать то не во что. Поснимали рубахи и в них. Где-то за час рубахи были полны, надо бы обратно, к косам. А куда обратно? В грибном угаре не заметили, как заблудились. Один говорит туда идти, другой туда. Я, правда, помалкивал, потому что в лесу не ориентируюсь вообще. Решили слушать реку. Через какое-то время услышали гудки вроде пароходные, ну и пошли. Из оврага в овраг, из буерака в буерак. Грибы, однако, не бросаем . Вышли, наконец, к реке. Да где? Выше километров на пять, к Свирь ГЭС. Да – да. Той самой. Лампочка, так сказать, Ильича. Но нам тогда было не до лирики. Как могли быстро, уже вдоль берега пошли обратно. Когда пришли, уже было темно и никакого перевозчика не наблюдалось. Орали, орали. Слава богу, услышал он нас. Перевез. А наши-то уже не знали, куда мы подевались. Но когда увидели грибы, восторгам не было пределов. С этого дня наше голодное существование закончилось. Каждый день отряжали двух человек в лес, и они за пару часов приносили грибов столько, что хватало на всю бригаду из 15 человек. И жарили, и парили, и тушили. По всякому вкусно. Спрашивается, чего мы раньше не смотрели. А чего смотреть, была только середина июля, просто нам повезло попасть на слой колосовиков.

Приближался конец нашей смены. Поскольку я знал, что денег Вася за наш постой не возьмет, я решил его отблагодарить так, чтобы ему было хорошо. Чтобы сделать Васе хорошо, долго думать было не надо. Я купил три (нас же двое!) бутылки водки, отварил картохи и попросил Ирину покинуть расположение части до особого распоряжения, что она с удовольствием и исполнила, уйдя на этот вечер к девчонкам. Вася, увидев мои приготовления, посветлел лицом и принес к нашему с ним столу сала и копченого леща, огромного и круглого, как сковорода, ну и еще, конечно, лука, куда ж без него. Райки в тот вечер тоже не было, что было просто прекрасно. Ну, мы и начали, благословясь. Надо сказать, что к этому времени мы с Васей здорово сдружились. У меня, честно говоря, и раньше довольно легко устанавливались хорошие, иногда даже душевные, отношения с деревенскими жителями. Не знаю почему. Вероятно, потому что они сразу чувствовали полное и абсолютно искреннее отсутствие какой либо фанаберии с моей стороны, а, во-вторых, и это опять же было так, заинтересованность в их делах. Поэтому всегда, когда я оказывался в деревне, а это бывало часто, особенно в вузовские годы, когда мы с концертной агитбригадой забирались в самые забытые богом и властями уголки Ленобласти, я оказывался в роли слушателя всевозможных деревенских баек, сплетен и т.д. Вот и теперь Вася после нескольких рюмок рассказал мне трагическую историю взятия его в вытрезвитель в Ладейное Поле прямо из дома. «Не заливай, Вася», – возразил я. – Прав таких не имеют, из дома человека забирать». – «Ну не совсем из самого из дома. Пошти што. Я как раз у кума был. Около клуба, да ты знаешь. Ну, посидели с ним немного. Все чин чинарем. Пошел домой, по дороге, правда, немного развезло меня, но я откуда хошь домой завсегда дойду. И дошел ведь! В калитке только споткнулся, видать, ну и лег, половина дома, а другая на улице. А в это время, как назло участковый Алексей, гадючье племя, мимо проезжал на мотоцикле. Так не поленился, курва, с мотоцикла слез, выволок меня всего на улицу и «на законном основании» увез в Лодейное в вытрезвитель. Дак еще Райка, дура, не верила, когда я назавтра к вечеру домой добрался, что был в вытрезвителе. Думала, что я опять к Маринке, на Свирь ГЭС утек. Вот дура». Ну после этой жуткой истории надо было срочно поправлять настроение, что мы и сделали.

Когда мы две бутылки уговорили и уже были, во всяком случае, я, хороши, пришел дядя Миша, с которым с выпивкой было закончено, как потом выяснилось временно. Дело в том, что за третьей бутылкой Вася договорился с дядей Мишей, который жил в соседней деревне за полем, купить у него кобеля, что надо было делать почему-то немедленно. Вечерело, собирался дождь, но дело есть дело, и мы пошли. Короткой дорогой, через поле. Там-то дождь нас и застал. Помню, как сидели мы с Васей на меже, в обнимку, под дождем и плакали. И так нам было хорошо. Куда дядя Миша делся, я сейчас точно сказать не могу. Однако пришли. И опять пили. Вот как вернулись домой, не помню совсем. Что интересно, с кобелем вернулись. Ирка только рассказывала, что спал я одетый, поперек кровати. Она попыталась меня переложить, но, говорит, что я был такой тяжелый, как колода, не сдвинуть. Пришлось ей к девчонкам и ночевать идти. Наутро, когда я немного в норму пришел, простоквашей той самой и отпивался. Вася услыхал, что я встал, торжественно так ко мне подошел и сказал: «Спасибо тебе за вчерашнее. Уважил». Мне было приятно. Райку тоже не обидели. Ирина ей красивый платочек на шею подарила. Так бы все наше расставание благостно и кончилось, если бы Вася вдруг не спросил меня, кем это я на своей работе работаю. Не чувствуя подвоха, я ответил, что инженером. Вася неожиданно изменился в лице, посмотрел на меня ненавидящими глазами и сказал: «Знал бы, ни за что к себе не пустил. Начальство ненавижу!» Сколько я не уговаривал Васю, что никакое я не начальство, он был непреклонен и мнения своего не изменил. Назавтра мы уехали домой и больше в деревне Харевщина никогда не были.

6.2. Куба, любовь моя…

(Записки участника экспедиции)

Перебираю старые фотографии. Господи, как давно это было. Больше тридцати лет назад. Но закрываю глаза и снова передо мной прекрасный и ужасный Атлантический Океан. И непередаваемый запах Гаванского порта, запах гниющих водорослей, солярки и моря. И звуки самбы на набережной. Куба…

Мои воспоминания не могут быть связными. Слишком много времени прошло. Это лишь коллаж из того, что осталось в памяти.

6.2.1. Уходим в море

Уходим из Кронштадта 20 января 1971 года. Залив уже замерз. До чистой воды идем за буксиром. На причальной стенке осталась толпа провожающих, среди которых моя невеселая жена, которой предстоит кувыркаться в одиночку с нашим полуторагодовалым сыном Славкой. Что поделаешь, жена моряка. Поскольку мы ошиваемся на этом пароходе уже давно, особых дел по обустройству на новом месте почти не возникает. Наша с Натаном Коганом каюта на главной палубе. Каюта небольшая, но хорошо, что есть хоть такая, и есть иллюминатор, который, когда море спокойно, можно открыть, до воды метра полтора. Третьему члену нашей бригады, регулировщику Мише Сухинину, повезло меньше. Его место в трюме, в кубрике напротив гиропоста. Кубрик расположен ниже ватерлинии, поэтому там всегда душно и темно. Миша, правда, уходит туда только спать, остальное время он проводит у нас в каюте и утомляет нас чрезвычайно, но обо всем в свое время.

Наш корабль – это теплоход польской постройки «Николай Зубов», названный так в честь знаменитого гидрографа профессора Николая Зубова. Есть в российском флоте еще один пароход под таким же именем, но тот «Профессор Николай Зубов» – огромное научно-исследовательское судно, а наш-то маленький, всего 3000 тонн водоизмещением. Есть еще несколько таких же кораблей, как наш, и все они образуют гидрографический отряд ВМФ СССР. Так что мы гидрографы. Поход нам предстоит долгий и задач, которые должны быть при этом решены, много. Среди них и испытания спутниковой радио-навигационной системы Цезий, что входит непосредственно в наши (мои, Натана и Миши) обязанности, и испытания морского гравиметра и даже сугубо гидрографические задачи типа привязки материков и вероятно еще масса других задач, о которых я, простой инженер и рядовой участник экспедиции, мог и не знать. В дальнее плавание нас приехал проводить сам Директор НИИ «Электроприбор» Грибов Владимир Матвеевич, человек очень уважаемый. Он похлопал меня по плечу и сказал: «Ты уж присмотри, пожалуйста, за Сигмой». Я, разумеется, сказал «хорошо», подумав про себя, что вот это-то и будет основная морока в рейсе, как и оказалось.

Сигма – это старый навигационный комплекс, в котором перед походом были проведены необходимые ремонтные работы, однако собран он, что называется, на живую нитку, а кроме меня никого, кто понимал бы хоть что-нибудь в приборах комплекса, не было, да и сам я, если честно, в жизни ни с чем, кроме гировертикалей, дела не имел и пальцем не прикасался ни к компасам, ни к гироазимутам. Поэтому мой расчет был на авось обойдется, а вот на что рассчитывали руководители, до сих пор не очень понимаю.

6.2.2. Балтийск

Первый причал после Кронштадта – это Балтийск, бывший Пиллау. Мы еще дома, в России. Границу закроют после польского Свинеуйсьце (при немцах Свинемюнде). В Балтийске я бывал много раз и раньше, но каждый раз этот город производит на меня странное впечатление. В своей основе он так и остался старым немецким городком с массивными, мрачноватыми кирпичными зданиями под красными черепичными крышами. Вдоль берега тянется великолепный парк с одичавшими, но все равно прекрасными розами. Но на эту патриархальность накладываются два обстоятельства, меняющие акценты и превращающие гармонию старинного города в нечто совсем иное. Первое и очевидное – это следы прошедшей войны. Идешь по прекрасному парку к морю и обнаруживаешь, что вдоль берега сплошной ряд мощных бетонных укреплений. Говорят, что весь берег изрезан подземными, вернее подводными, бункерами, из которых на полном ходу вылетали немецкие торпедные катера. Далеко в море уходит длиннющий бетонный пирс, построенный советскими военнопленными, и сколько их тут полегло, неведомо никому.

Ну а второе обстоятельство, изменившее облик старого немецкого городка, это принадлежность его к Военно-морскому флоту. Город закрытый, здесь находится штаб Балтийского Флота. Вот как раз красоты, выполненные военно-морскими товарищами, превращают Балтийск в нечто необычайное. Например, Дом Офицеров. Дом, как дом, но перед ним фонтан, выполненный в виде птицы, из клюва которой бежит вода. Точно определить породу птицы нельзя, потому что клюв у нее отбит, и птица как бы постоянно блюет. Нет, наверно это все же аист, а может и цапля. Точно, что не альбатрос. Но красиво.

Ошарашивает также вход в парк, тот самый, с розами. При входе слева и справа стоят два бетонных футболиста, готовые прямо сейчас ударить по мячу, а рожи у этих футболистов такие страшные, что прямо кошмар и ужас, но главное не это. Главное, что между ними на очень высоком постаменте стоит (руки по швам!) маленький Ленин, маленький не в смысле возраста, возраст-то обычный, памятниковый, а в смысле размера. Просто такой Ленинчик. И весь этот ансамбь покрашен, разумеется, серебряной краской. Класс! Но, пожалуй, венец военно-морской красоты – городская набережная. Она украшена установленными в обалденных количествах и с определенным шагом белыми «античными» вазами с ангелочками и цветочками. Во-первых, это само по себе производит впечатление, особенно в виду стоящих на рейде боевых кораблей, но, кроме того, и это уже вообще апофеоз, у ангелочков красной краской накрашены губки. Думаю, что это чей-то приказ, потому что я проверял, губки подкрашены у всех ангелочков. Ну и, разумеется, в разных частях города понатыкано масса совершенно безликих памятников воинской славы в виде матросов с автоматами, бросающихся вперед на фоне развернутого знамени. Все они покрашены серебряной краской, но интересно другое. В соответствии с приказом коменданта Балтийска каждый военный человек должен отдавать этим памятникам честь. Чтобы это указание было более доходчивым, за ними (памятниками), как правило, прячутся патрули комендатуры и каждый, не отдавший честь, тут же препровождается на гарнизонную гауптвахту. Вот такой он город Балтийск. Мужественный и разнообразный.

На этот раз мне не удалось наслаждаться сомнительными красотами военно-морского города, у меня были другие, гораздо менее приятные заботы. Дело в том, что гироскоп – главный элемент моего прибора, начал плохо запускаться уже в Кронштадте, перед самым выходом, однако все же работал. А вот здесь, в Балтийске, за двое суток до фактического выхода в рейс и закрытия границы, он, гад, перестал работать совсем. Естественно, в ЗИПе (запасные инструменты и принадлежности) гироскоп у меня был, но замена его требовала полной перерегулировки прибора, да еще надо было исхитриться так, чтобы не сбить нули датчиков горизонта, то есть надо было придумать какую-то оригинальную методику. А если учесть, вдобавок ко всему, что собственно гировертикаль, в которой надо было поменять гироскоп, была встроена в антенну радиосекстана, расположенного на верхней палубе, а прибор управления был установлен в посту, находящемся на три палубы ниже, то становилось еще веселее. Не знаю, как бы я справился один, но, на мое счастье, в Балтийск приехал Леня Несенюк. Это был один из самых толковых молодых инженеров нашей лаборатории. Он тогда писал кандидатскую диссертацию, в которой, наряду с решением других научно-технических проблем, занимался изучением ускорений качки корабля. Леня вез испытательную аппаратуру для записи тех самых ускорений и должен был вместе со мной установить ее и научить меня ею пользоваться. А уж запись самих ускорений становилась еще одной моей дополнительной работой в рейсе. Как мне повезло, что он приехал. Леня быстро въехал в ситуацию. На все про все у нас было чуть больше суток. Отложить или продлить ничего нельзя. Такие вопросы, как выход корабля в полугодовой дальний поход, согласовываются заранее и на очень высоком уровне. Так что отступать нам было некуда. Начали мы с того, что пошли в …баню. Да, да. Именно в баню, чтобы спокойно посидеть и придумать ту самую оригинальную методику регулировки. Провели в бане часа два и придумали, однако концовка нашего умственно-банного мозгового штурма была тоже необычной и больше всего напоминала историю с инженером Щукиным у Ильфа и Петрова. Придумав методику и вспотев от умственных усилий, мы решили все-таки помыться. Вот именно в этот момент, когда мы тщательно намылились и приготовились сполоснуться в душе, пропала вода, причем холодная! Ну, какой мат стоял в бане военно-морского города Балтийска мне рассказывать не надо, это легко себе представить. Но у нас времени ждать, не было совсем. Пришлось взять у банщика простыни, обмакивать их в таз с кипятком, а потом, подождав пока они немного остынут, вытираться. Оттершись более-менее, досуха, быстро пошли на корабль и погнали. Я достал новый гироскоп из ЗИПа. Быстро вынули из вертикали старый, вышедший из строя, и установили на его место новый. О ужас! Гироскоп крепится к платформе гировертикали тремя мощными болтами. Так вот отверстия в подпятнике нового гироскопа, через которые должны проходить эти болты, не совпадали с отверстиями в платформе миллиметров на десять. Какой осел на нашем родном заводе умудрился так ошибиться при изготовлении гироскопа, так и осталось тайной, но нам было не до следствия. Времени час ночи. До выхода меньше суток. Я сгоряча схватил круглый напильник и попытался расширить отверстие в подпятнике. Какое там. Материал – бериллиевая бронза, толщина подпятника миллиметров пятнадцать. Пилить можно до второго пришествия. Помог Натан. Он вспомнил, что у механиков в трюме есть сверлильный станок. Пошли с Натаном к Феликсу П., командиру БЧ-5. Феликс уже спал, но встал почти без ругани, пошел с нами, поднял матроса, который отвечал за этот станок. Притащили гироскоп в трюм и вот картина. Мы с Натаном и Леней в шесть рук пытаемся удержать высокоточный гироскоп на столе станка, а матрос восьмимиллиметровым сверлом пытается сделать новые отверстия для крепления. Мы победили. В три часа ночи гироскоп стоял на платформе прибора, надежно закрепленный. Осталось совсем пустяк. Отрегулировать прибор. Мы с Ленечкой наконец-то занялись своим делом, и все у нас получилось, только вот крысы очень мешали. Вы спросите, причем здесь крысы. А вот при чем. Я работал внизу, в посту, а Леня наверху, в антенне. У нас было, конечно, переговорное устройство, но иногда нужно было пообщаться лично. Казалось бы чего проще. Сбежал по трапу вниз или, наоборот, поднялся наверх и общайся, но это была глубокая ночь, и хозяевами на трапе были крысы, и было их там тьма тьмущая. Мы с Леней оказались не очень большими смельчаками, поэтому приходилось оббегать весь корабль вокруг по надстройкам и, уже потом, целыми и непокусанными общаться. Но все это лирика. Главное было сделано. Мы все успели, и я смело мог идти в океан. Аппаратуру для записи качек Леня мне, конечно, тоже передал, и я с ней немало напрыгался в рейсе.

Вечером этого сумасшедшего дня Леня убыл в Ленинград, а мы ночью снялись с якоря. Следующая остановка была уже ЗАГРАНИЦА. Это был польский городок Свенеуйсьце, в который нас не пустили дальше причальной стенки, поскольку в Польше тогда происходили, так называемые, «польские события». Сейчас уже не помню точно, но, по-моему, забастовка докеров в Щецине. Слонялись два дня по причальной стенке, когда были свободны. Все равно по твердому походить приятно. А из революционного ничего такого не произошло, разве, пожалуй, крикнул кто-то из кустов Иван-дурак. Ну и что. Подумаешь.

6.2.3. Шторм

Наконец в 16-00, 30 января мы вышли в море и путь наш лежит на север, в Мурманск. Идем проливами. Большой Зонд, Малый Бельт, Каттегат и Скагеррак. В проливах очень интенсивное движение всевозможных судов. Видимость хорошая, поэтому через пеленгатор можно разглядеть и шведский город Хельсинборг по правому борту и датский Хельсингер по левому. Между шведским и датским берегом снуют паромы, катера, яхты. Издалека города кажутся чистенькими и игрушечными. Красная черепица крыш. Шпили кирх. На датском берегу, немного в тумане, Эльсинор. Тот самый, однако, ничего зловещего и таинственного, как в козинцевском фильме, отсюда не видно. Утром первого февраля вышли в Северное море и пошли вдоль хорошо видного скалистого норвежского берега на север. Качать начало сразу и сильно. Становится хреновато, но пока держусь, тем более что именно на интенсивной качке и нужно записывать ускорения с помощью аппаратуры, которую оставил мне Леня Несенюк. Оказывается, я очень похож на адмирала Нельсона. Он тоже травил, не сходя с мостика. Вот и я травлю, но работать могу, а это самое важное.

Назавтра шторм еще усилился до 7 баллов. Вся команда влежку. У Натана сгорел клистрон в антенне, и они его с Мишей героически поменяли, а потом Натан прибежал блевать в каюту, большой молодец. Почти ничего не жрем. Пищу раздают тем, кто хочет, прямо на камбузе. Спать невозможно, скидывает с койки. По шкалам вертикали бортовая качка 21 градус.

Третий день жуткий шторм. В основном, лежим. Иногда выползаем на крыло мостика вздохнуть. Ураганный ветер с дождем и снегом. Огромные, черные волны. Жуть. Сегодня, 3 января пересекли северный полярный круг. Удивительно, но кажется, начинаю привыкать. Даже что-то поел.

И вот так нас болтало до самого входа в Кольский залив. И наконец, 6 января мы пришвартовались к гидрографическому причалу Мишуково, это минут сорок на катере от Мурманска.

Не для всех этот шторм прошел также благополучно, как для нас. У Володи Левшина, специалиста по приборам контроля, на шторме начался приступ почечной колики, и наш корабельный доктор жутко боялся, что вообще его не довезет. Когда мы швартовались, на причальной стенке уже ждала машина скорой помощи, на которой Володю увезли в больницу, и рейс для него на этом закончился. Еще нескольких моряков тоже списали на берег. Ребята не смогли привыкнуть к качке. Оказывается и такое бывает.

А первым, кого мы увидели на причале, был наш коллега по Электроприбору Гораций Бокач. Его забрили на трехмесячные офицерские сборы, которые он трубил в Мишуково. Жаловался на дикую скуку и считал дни до возвращения домой. С Горацием была связана забавная история. Гораций или полностью Горацион был участником второго похода на атомной подводной лодке на Северный полюс. Всех участников этого похода наградили тогда орденами и медалями и вручал их в актовом зале института упоминаемый в начале директор фирмы, Герой соц.труда Владимир Матвеевич Грибов. Когда Грибов дошел до Бокача, его почему-то так потрясло его имя, что следующего по списку нашего друга Славу Фрадкина он назвал не Станиславом, а Себастьяном. Весь зал упал от хохота, а к Славке прозвище Себастьян приклеилось надолго.

6.2.4. В рейсе

Вышли из Мурманска 18 марта ночью. Следующая остановка Гавана. Поехали. Прошли Нордкап. Идем на юго-запад к берегам Норвегии. Началась приличная качка и мне сразу же поплохело. Такое складывается впечатление, что привыкать придется к каждому шторму по-новой.

Морской волк

Техника нам с Натаном скучать не давала. Причем, как я и предполагал сразу, основные заботы были с Сигмой. То затрясет следящую в компасе, то срежет штифт на двигателе вертикали. Все время какая-нибудь бяка. Ну а кроме этого, Цезий-основное наше заведование, тоже периодически чего-нибудь выкидывал. Ну а у меня лично еще особое задание. Когда начинается шторм, и все порядочные люди стараются занять горизонтальное положение, я тащусь в гиропост и, ласково матеря Ленечку Несенюка, записываю на шлейфник его любимые ускорения качки.

И все-таки. И все-таки дальнее плавание – это чудо. Во-первых и главных, ты выпадаешь из мира обыденности в некую совершенно особую реальность, где нет быта, нет жен и детей. В этой странной реальности можно читать странные книги, которые тебе даже в голову бы не пришлось взять в руки на берегу, вести разговоры на темы, о которых говорить в обычной жизни не принято, неприлично. О жизни, о любви, о смерти. Ну и, конечно, Океан. Он ужасен и страшен в шторме, когда идущий на корабль огромный сизый вал кажется сейчас не оставит и следа от жалкого суденышка. Иногда он притворяется ласковым и укачивает тебя на длинной зыби. А ночью, в полный штиль он серебрится, сверкает и дышит, огромный и теплый. Океан. Нет ничего прекрасней.

Мне, конечно, жутко повезло с напарником. С Натаном мы живем душа в душу. Натан человек веселый, говорливый, любящий компанию. Вот эта его громкость на самом деле обманчива. Я помню, как еще перед рейсом мой начальник лаборатории Володя Субботин сказал мне, что очень мне сочувствует, потому что он с Натаном не мог бы провести наедине и двух часов, умом бы двинулся. Он оказался не прав. Натан громок и говорлив только наружу, на публику. Когда мы оставались вдвоем, нам было хорошо. Мы могли неторопливо беседовать и молчать, и читать, и обсуждать наши дела. Короче говоря, мы не раздражали друг друга. В дальнем плавании иметь такого товарища рядом почти самое главное. На корабле имелась небольшая библиотека. Моряки, у которых я узнавал про нее в начале рейса, сказали мне с пренебрежением, что библиотека – дрянь и читать там нечего. Это им, дурачкам, читать нечего. Там была обожаемая мною русская классика – Толстой, Гончаров, Гоголь. Где их и перечитывать, как не в рейсе. С огромным интересом прочел Герцена «Былое и думы». Когда-то я «проходил» это произведение в школе, ничего там не поняв и не запомнив. И еще много других книг, которые никогда бы даже в руки не взял в другой обстановке. Мы с Натаном добрались даже до Мюссе, которого читали друг другу вслух. Пытались мы заниматься и наукой. Натан штудировал книги по радиотехнике, а я пробовал ликвидировать некоторые пробелы в своей математической подготовке.

Мы с Натаном

Следует однако заметить, что нам не слишком часто удавалось наслаждаться одиночеством. Ну, во-первых, почти всегда у нас в каюте находился третий член нашей дружной цезиевской бригады регулировщик Михаил Федорович Сухинин. Миша был очень хорошим мужиком. Настоящая военно-морская косточка. В наш НИИ Миша, как и многие старые регулировщики, пришел после службы на флоте. Веселый, с зычным голосом запевалы, Миша по своему отношению к жизни так и остался старшиной первой статьи, только постарел лет на тридцать. Специально для Миши Натан приволок из дома популярные тогда переводные брошюры «Телевизор – это просто», «Компьютер – это просто» и т.д. Но не в той пивной. Мише это было по барабану. «На мой век, – говорил Миша, – мне моих знаниев хватит». И весь разговор. Обычно он сидел в одних трусах на койке Натана и, барабаня себя по довольно внушительному пузу, пел что-нибудь зажигательное типа «А соловей в кустах поет и соловьиху к сердцу жмет..».. Наконец, Натан не выдерживал и орал: «Миша, мать твою. Займись чем-нибудь!» Миша обижался и замолкал, минут на десять. Он был отходчивый. Спасение к нам пришло неожиданно. Замполит на наше счастье решил организовать на День Победы грандиозный корабельный праздник с концертом и спортивной олимпиадой. И, ура, Мишу позвали в самодеятельность. Он был должен изображать Василия Теркина. Какое счастье. Миша с головой погрузился в репетиции. Но не только Миша, ошивался у нас в каюте.

Все тот же веселый, открытый нрав Натана и его демократизм иногда превращал нашу каюту просто в проходной двор. Причем у нас с удовольствием паслись как офицеры и руководители экспедиции, так и простые морячки, что, разумеется, вызывало косые и недоуменные взгляды первых. Конечно, не в последнюю очередь, большое количество друзей объяснялось весьма естественной причиной. Когда мы уходили из Кронштадта, у Натана в тумбочке тихо стояла канистра (16 кг) чистейшего спирта-ректификата. С таким достоянием можно было дружить. В моем дневнике достаточно часто повторяются загадочные на первый взгляд пометы, типа: «перу» или «после б». Расшифровка этих помет проста, как правда. Перу – это перед ужином. Что происходило перед ужином понятно. По чуть-чуть. После б. очевидно – после бани. Нет, трезвенниками мы не были, это точно. Однако спирт обладает очень удивительным свойством. Вот он есть и вдруг раз, и его нет.

С кончиной наших запасов количество посетителей резко уменьшилось, но настоящие друзья в беде нас не бросили. Ведь спирт был расходным материалом для проведения профилактики техники в нескольких БЧ. В том числе и в нашей БЧ специзмерений, к которой относился наш Цезий. Разумеется, возлияния наши бывали теперь гораздо реже и позже. Происходило это примерно так. У экипажа и экспедиции банный день. Хорошо. Помылись. Поужинали в столовой команды. Сидим в каюте. Ждем отбоя. Наконец отбой. Корабль затихает и засыпает. А у нас только все и начинается. Быстренько готовим незамысловатую закуску из того, чем Натан еще днем разжился у нашего друга – кока, и вот теперь ждем. Наконец, раздается условный стук в дверь. В каюту входит командир нашей БЧ, молоденький, ангелоподобный старший лейтенант Володенька Юдицкий с графином, спрятанным под полой кителя. И начинаются наши посиделки, в которых спирт совсем не главное. Спирт только горючее для наших разговоров, конечно в полголоса, а то как бы замполит не услышал. И, однажды, так и случилось. Как говорит народная мудрость: шила в мешке не утаишь. Собралась у нас тогда чудесная компания. Ну, разумеется, мы трое: Натан, Миша и я, и гости – тот же Володя Юдицкий и самый желанный гость – Баррикадо (во, имечко) Георгиевич Мордвинов с гитарой! Поскольку Мордвинов – начальник экспедиции, он не очень приглушал громкость своего, как оказалось, прекрасного баритона. Кто-то стукнул замполиту. Тот сам не решился к нам нагрянуть. Начальство все-таки гуляет. Он сделал пакость покруче. Он разбудил командира перехода капитана первого ранга Бачковского, который злой, как бармалей, явился к нам и произнес единственное слово: «Разойтись». Повторять ему было не надо. Всех, как ветром сдуло. Назавтра, разумеется, был разбор полетов. Натан отделался выговором в приказе по кораблю. Не знаю, какие взыскания объявили офицерам, но только еще долго ходили они очень понурые. А вот мне ничего не было! Знаете, почему? Потому что я везучий. Я на этот раз довольно быстро назюзюкался до положения риз, и мне срочно понадобилось выйти из каюты. И выполнил я это минут за пять до прихода Бачковского. Так что меня среди этих пропойц не было. Можете себе представить, какие ласковые слова мне говорил мой дорогой Натанчик. «Херувим хренов» было самым мягким из его определений в мой адрес. Прошло некоторое время. Мы вели отвратительно трезвую жизнь, но душа-то горела. Натан пошел к штурману и пришел с фляжкой шила, но чем-то смущенный. Оказалось, что после того случая инциативный старпом добавил в спирт, который был у штурманов, немного бензина! А много и не надо. Никто не пил спирт с бензином? Мы пили. Гадость необычайная. Сутки после этого чувствуешь себя, как ГАЗ-51. Выхлоп тот же. Мы очень разозлились и написали начальнику экспедиции тов. Мордвинову телегу на старпома, который испортил спирт, предназначенный для протирки нашей прецезионной техники, и теперь она, техника, вся сразу заржавеет и не сможет выполнить задачи, поставленные перед нами партией и правительством. Мордвинов с удовольствием дал этой телеге ход, и старпом получил по полной программе. Мы были отомщены.

С каждым днем становится все теплей и теплей. Кондиционер в каюте, разумеется, не работает. Дышать нечем. А иллюминаторы не открыть. Почти все время волна, даже когда ее вроде и нет. Сегодня попробовали с Натаном проветрить каюту. Долго планировали эксперимент. Натан на счет три открывает иллюминатор, а я дверь. Проветрили. На счет три Натан открыл иллюминатор, а на счет четыре в него шарахнуло волной, и мы оказались почти по колено в воде. Натан орал, что виноват, конечно, я. Часа три потом прибирались, сушили книги. Больше решили не проветриваться. Ну его на фиг, этот свежий воздух. Вон на мостик иди и дыши. Спать ухожу в гиропост. Там хоть прохладно.

Сегодня, 25 февраля прошли линию Фарвель-Брест, после которой, как сказал замполит, выдают значок «За дальний поход». Пустяк, а приятно.

И наконец. И наконец! 16 марта 1971 года, в 10-00 наш гордый корабль, пройдя через шторма и циклоны зимней Атлантики, пришвартовался у набережной столицы Республики Куба г. Гавана. Ура, товарищи.

6.2.5. Камарадас!!!

В первый раз в город мы вышли торжественные и нарядные, как могли. Красивее всех выглядел Натан. Он был в темном костюме, белой рубашке и тупоносых китайских сандалетах, которые очень «гармонировали» с двубортным пиджаком. Миша и я пошли, слава богу, без пиджаков, жарко же. Мы шли по улицам прекрасной Гаваны, и нам все нравилось. Солнце. Море. И разлитое в воздухе пьянящее ощущение радости жизни. На улицах полно народа, хотя вроде будний день. Гаванская толпа – это воплощенная в жизнь мечта шолоховского Нагульнова (и моя тоже). Помните, когда произойдет мировая революция, все нации перемешаются, и люди будут «приятно смуглявые». Вот гаванская толпа состоит, в основном из приятно смуглявых людей, хотя можно встретить и абсолютных англосаксов и иссиня черных негров. По улицам ездят, в основном огромные старые американские машины. Вот проехала мимо нас машина, наверно, куда-нибудь загород, на отдых. Корпуса нет вообще. За рулем в соломенном кресле, привязанном к какой-то железяке, торчащей из пола, отец семейства – здоровенный негр, а на самой машине, просто на полу, штук пять или больше хохочущих негрятят. Чудесно. Какие-то дамы делают нам зазывающие знаки и издают звуки, типа «пс-с, пс-с», но мы же советские моряки, «публика морале», поэтому в ответ мы только ускоряем шаг. Сворачиваем в какую-то узенькую улочку. Натан идет по улице, раскрыв испанско-русский словарь, и пытается переводить вывески на магазинах. К нему подбегает мальчишка лет семи и что-то ему говорит. Мы с Мишей немного отстали и не слышим начала беседы, однако события развивались драматически. Как нам стало известно впоследствии, мальчишка попросил у Натана копейку: «Руссо, копека!» И Натан, углубленный в словарь, расслабился, полез в карман пиджака и выволок оттуда какое-то количество нашей советской мелочи. Мальчишка, увидев эти сокровища, заорал на всю улицу: «Камарадас!!!» И вдруг, из всех щелей и переулков появилось несметное количество его камарадас. Натан, и мы с ним вместе, оказались окружены этой галдящей толпой малышни. Мелочь эту он им, конечно, отдал, но они не отставали, поэтому любовь к детям у Натана куда-то испарилась, и он перешел на привычный язык. «Отвалите дети, мать вашу. Откуда Вас столько, сволочей. Идите на хер. Нету у меня. Нету!!!» Короче говоря, нам пришлось позорно бежать с места событий под улюлюканье толпы камарадас. Этот урок мы запомнили надолго.

6.2.6. Мы гости гидрографической службы ВМФ республики Куба!

И это прекрасно, потому что мы стоим не где-нибудь у дальнего портового причала или, того хуже, на рейде, а прямо на главной набережной Гаваны, которая по-испански называется «молекона», (что вполне может быть имя собственное, но вряд ли), рядом со штабом ВМФ республики Куба. Это раз!

Теплоход «Николай Зубов» у штаба ВМФ республики Куба

Во-вторых, каждое утро на набережной, у трапа нашего гордого корабля, прошедшего зимнюю штормовую Атлантику, останавливается шикарный автобус и нас, то есть всех, свободных от вахты, везут на пляж ВМФ Кубы – Санта Мария.

Отступление. Как только начинаешь произносить испанские слова или названия, с тобой сразу же начинает что-то происходить. Выпрямляешься, появляется походка тигра, крадущегося за жертвой, хочется надеть сомбреро, скакать на коне и одновременно любить красивых женщин с огромными декольте. Вот, что такое аромат испанского языка.

Пляж закрытый. Это означает наличие раздевалки с махровыми халатами и полотенцами и даже бесплатным пивом! А бесконечный пляж и безбрежный и ласковый здесь океан вот он, перед тобой. Мы с наслаждением купаемся в теплой, как парное молоко, воде. Кубинцы смотрят на нас с опаской. Холодно ведь. Только весна началась. Вода холодная, градусов 25, не больше. Как эти русские купаются. Моржи наверно.

Кроме купания происходит интенсивный Change, для тех, кто не понимает, Обмен. Наша вожделенная мечта привезти домой, в подарок красивые розовые раковины, которые в России пылятся во всех комиссионках и на шкафах у моряков, но все равно хочется привезти самим. Купить их нельзя. Выловить можно, но только на приличной глубине и на диком пляже, а вот мы на закрытом. Что тут поделаешь. Выход один – тот самый Change.

Нам повезло. На Кубу мы попали далеко не первые из нашего института, наши коллеги заходили на Кубу на так называемых кораблях науки: «Гагарин», «Комаров», и поэтому мы были заранее информированы, что надо для обмена. У нас с собой был одеколон «Кармен» – жуткое, но дешевое парфюмерное российское произведение. Еще в ходу были женскине чулки, но я ими не запасся. Процесс обмена прост, как правда. Видишь человека с раковиной. Подходишь. Киваешь на раковину и говоришь: «Change?» Он, как правило, отвечает на чистом испанском языке: «Уно парфюм – уно каракола». Ты ему говоришь, по-английски, конечно, «О-кей», и даешь одну бутылку Кармен, а он тебе вожделенную и жутко тяжелую караколу, именно так называются эти громадные раковины. А тяжелые они были, потому что были с живыми улитками внутри. Мороки с этими улитками было не передать. Вылезать они не хотели ни за что. Пробовали их даже спиртом залить. Они только голову, или скорее ногу вовнутрь втягивают, и даже спирт не втекает. Во, держатся ребята. Пришлось варить. Варили конечно в антенне секстана. Часов шесть, не меньше. Вонь стояла, жуткая. А потом еще выковыривать, сколько времени пришлось всякими крючками. Дорого нам дались эти раковины. Зато потом, уже дома, как было приятно хвастаться этими розовыми красавицами и давать желающим послушать шум океана.

На второй или третий день после прихода в Гавану всю команду пригласили в Штаб Флота на концерт музыкального ансамбля. Ансамбль был небольшой, но играли ребята прекрасно, и была у них замечательная солистка, красивая мулатка в мини юбочке (это сколько же мы без женщин), с чудесной белозубой улыбкой и черными глазищами. Она сказала, что ее зовут Наташа. Пела и танцевала она прекрасно, и моряки отвечали ей бешеными аплодисментами. Чтобы подзавести покруче, итак уже готовую публику, Наташа спустилась, танцуя, со сцены и направилась по проходу к морячкам поближе. У всех в зале улыбки были до ушей, кроме одного человека. Этот человек был наш замполит. Он был серьезен и собран. И именно к нему, покачивая бедрами, направилась красавица Наташа. Зал перестал смотреть на Наташу. Зал смотрел на замполита. Зрелище было действительно потрясающее. Человек на глазах уменьшался в размерах, пытаясь вдавиться в кресло, при этом цвет его лица стал сначала пунцово красным, потом бледным, как полотно и, наконец, зеленоватым. В последний момент умная Наташа встретилась глазами с замполитом и поняла, что надо сворачивать, иначе товарищ отбросит коньки, и будет международный скандал, поэтому она свернула в сторону и присела на колени к какому-то нашему морячку, который ошалел от счастья и рассиялся, как медный самовар. Зал ликовал. Концерт закончился овацией. Кубицев долго не отпускали со сцены. А Наташа, в которую уже был влюблен к этому времени весь экипаж, посылала в зал воздушные поцелуи.

6.2.7. На приеме в честь моряков теплохода Н.Зубов

Через несколько дней пребывания в Гаване меня вдруг вызвали в офицерскую кают-кампанию. За столом сидели человек двадцать офицеров и членов экспедиции. Из нашего отряда был только я. Во главе стола сидел командир корабля, который и открыл собрание сообщением, потрясшим присутствующих, во всяком случае меня точно . Оказалось, что командование ВМФ Республики Куба устраивает в честь нас Прием! И мы собраны на инструктаж, который сейчас проведет начальник особого отдела. Особист не стал учить присутствующих манерам, поскольку, как мне показалось, делегаты на прием выбирались лично командиром перехода Бачковским, исходя из его интуитивных представлений, умеет ли данный человек пользоваться ножом и вилкой, и не вытирает ли он сопли рукавом. Он жутким голосом сказал, что за нашим рейсом следят одиннадцать разведок (точно помню число) иностранных государств, и на приеме могут быть провокации. Я ничего не понял, но внутренне мобилизовался. Не болтать лишнего, говорить на нейтральные темы, а лучше всего, кушать, молчать, улыбаться и не напиваться. Последнее указание к режиму прямого отношения не имело, но все же.

На завтра, часов в шесть вечера, наглаженные и отутюженные участники приема направились в гости. Зал приемов был совсем недалеко от корабля и представлял собой небольшое двухэтажное здание, стоящее на сваях прямо в воде. С берега в здание вел широкий и удобный трап. Поскольку это был мой первый в жизни и, как потом выяснилось, единственный официальный прием, я запомнил все, включая меню, досконально. Немного отвлекаясь, замечу, что гастрономическая память у меня наследственная и феноменальная. Моему сыну она передалась тоже. Когда мы с ним отдыхали однажды в Гизель – Дере на Кавказе и были в ресторане, Славке было лет пять. Сейчас ему 36, но он до сих пор помнит мясо в горшочках, которое мы там ели. Возвращаюсь на прием. На первом этаже был огромный зал с мягкими диванами, очень хорошо освященный бра на стенах. Официанты во фраках и перчатках! принесли нам блюда с аперитивом в высоких рюмках и малюсенькими сэндвичами с чем-то вкусным, проткнутыми маленькими шпажками. Это сейчас можно криво улыбаться моим неандертальским восторгам, а Вы вспомните, что на дворе 1971 год и сразу поймете наше состояние. Через какое-то время нас пригласили наверх, в главный зал. В центре зала стоял один огромный стол, за который мы все и уселись. Во главе стола сидели наши и кубинские командиры, а по бокам мы и кубинцы друг против друга. Стол был очень красиво сервирован. В центре стола лежала целая клумба из алых цветов. Около каждого прибора стояли куча рюмок разного калибра. Сначала почему-то подали фруктовый коктейль в огромных стеклянных кубках, состоящий из ломтиков персика и шариков мякоти арбуза. Все это в каком-то сиропе. Вкусно, но почему сначала? Черт его знает. Ем и помалкиваю. Потом принесли в больших чашках просто очень вкусный куриный бульон, а потом ростбиф, не просто вкусный, а обалденный. Разумеется, мы выпивали. На столе был ром разных наименований и чилийское красное вино. Я пил вино, и оно было великолепно. С тех пор везде, где встречаюсь с чилийским красным сухим, радуюсь ему, как брату. Атмосфера была очень дружелюбна. Начальники обменивались красивыми тостами. У Мордвинова оказался очень приличный английский, что, вообще говоря, естественно, если учесть, что он заядлый яхтсмен и участвует в океанских регатах. Мы тоже, как могли, пытались общаться со своими визави. Я даже умудрился на своем мизерном английском рассказать о табачном магазине на радиусе, на углу Кировского и Максима Горького, где торгуют кубинскими сигаретами и даже сигарами. Кубинец меня понял, и мы оба этому факту очень радовались. Наконец нам подали прекрасный кофе и перед каждым положили по огромной сигаре. Толщина у этой сигары была, как у банана, поэтому вид всех наших с сигарами во рту был довольно дурацкий, но лопни, а держи фасон.

Прием закончился. Настроение было чудесное. Кубинский адмирал подарил командиру клумбу из цветов, которая лежала на столе, кажется это называется жардиньерка, и мы с клумбой наперевес убыли, переполненные впечатлениями на пароход, где нас ждали сгорающие от любопытства друзья.

6.2.8. У меня нашлись родственники в Гаване!!!

Перед походом я на всякий случай взял у Левы, своего двоюродного брата, адрес родственников его жены Жени, которые жили в Гаване. Это были сестра Жени Лариса и ее муж Коля Юдин, а еще их дочь Женечка. Разумеется, они были гражданами СССР.

Николай – опытный инженер, специалист по химическому машиностроению. В Гаване он работал по контракту на крупном химическом заводе. Это было не первая его заграничная командировка. До Кубы они несколько лет провели в Корее, и даже их дочь Женя родилась в Ханое. Я очень слабо надеялся, что найду их, но все же попытался через командира корабля навести справки в нашем посольстве и, о чудо, Юдины нашлись. Конечно, я сразу начал проситься в увольнение к родственникам, и мне даже разрешили, но, не следует забывать, что это был 1971 год, поэтому на первую встречу с родственниками меня повезли на машине нашей гидрографической службы на Кубе в сопровождении офицера. Нашли мы их квартиру быстро, они жили в центре Гаваны, в очень красивом месте, прямо на набережной. Поднялись вместе с офицером на второй этаж. Звоню. Отвечает детский голос и спрашивает кто. Вот это номер, на это я не рассчитывал. Я начинаю рассказывать через дверь маленькой Жене, ей было тогда наверно лет восемь, что я дядя Яша, брат дяди Левы, который муж твоей тети Жени и т.д. Сопровождающий офицер смотрит на меня с большим подозрением. Женя, слава богу, открывает дверь и офицер, не вполне уверенный, что поступает правильно, уезжает, а я остаюсь в гостях. Тот, кто не был в моей шкуре, никогда не поймет. Какая сладость после нескольких месяцев пребывания на корабле с непрерывными командами по громкой связи, все время на людях, все время, даже ночью, с уже подсознательной готовностью услышать ревун аварийной сигнализации из гиропоста, после чего бежать по трапам, иногда в темноте, когда вырубается корабельное освещение, и останавливать на ощупь приборы, подавать воздух под гироскопы гировертикалей и производить кучу всяких несложных, но очень ответственных действий, так вот после всего этого вдруг оказаться среди нормальных людей, в нормальной квартире – это такой кайф.

Вскоре пришла Лара, вот она действительно была мне рада, я ей рассказывал про Питер, про наших общих родственников. А тут и Николай приехал с работы, его привезли на машине. И начался пир на весь мир. Я пришел в гости с портфелем, в котором были мои гостинцы. Я долго ломал голову, что можно принести людям такого, чтобы и Родину вспомнить и удивить, и придумал. Поскольку у нас с Натаном, в основном благодаря ему, были прекрасные отношения с корабельным коком, он нагрузил мне целый портфель великолепной, толстоспинной, вкуснейшей селедкой. Ну и кроме этого, я взял в корабельном ларьке пару блоков Шипки, тогдашних самых популярных болгарских сигарет. Сигареты мне, к моему сожалению, пришлось забрать назад, потому что Коля, как выяснилось, курил совершенно невообразимой крепости кубинские сигареты Партагас и Лигерос, но с селедкой я угадал. Оказывается, они селедки вообще не ели уже пару лет, с тех пор, как уехали из Союза. А на Кубе ее и вообще нет. Это была картина. Вся семья, Коля, Лара и Женя уписывали за обе щеки селедку и не могли остановиться. А я радовался, что угодил родственничкам. Ну, потом, конечно, начался обед, плавно перешедший в ужин, при этом мы с Колей непрерывно поддавали, а пили мы ром, но не такую гадость, которую я помню с юности, а действительно хороший кубинский ром и очень в этом занятии преуспели. Когда мы уже были очень хороши, и Женька уже спала, мы пошли гулять по набережной, а потом и по центральной улице Гаваны – Прадо. Там мы с Колей, к ужасу Ларисы, начали распевать во весь голос русские народные песни, а потом, к еще большему ужасу Лары, решили немедленно посетить католический собор и таки посетили. Но бог нас хранил и все обошлось без полиции и без мордобоя. Не слишком помню как мы добрались домой, но помню, что поднявшись с трудом и с чугунной головой, я застал довольно свежего Колю, вот что значит тренировка, оттягивающегося кофе. Лариса сварила кофе и мне, и он был фантастически вкусный. Не знаю в чем секрет, но я никогда ни до не после не пил такого вкусного и крепкого кофе, как тот, который варила она. Я даже выпросил у нее баночку кофе с собой и уже в России, дома, решил сварить кофе и всех поразить, но это оказалось совсем не то. Видимо дело было не только в кофе, но и в таланте хозяйки. Вскоре за Колей приехал, как и обычно, директор завода, на котором он работал. Я поехал с ними, мое увольнение кончалось, и Коля попросил директора отвести меня на корабль. Директор, с которым у Коли были, как мне показалось, прекрасные отношения, заметил наше «выдающееся» состояние после вчерашнего и предложил заехать сначала к нему домой на минутку, что мы и сделали. Его жена подала кофе, это делается в любом кубинском доме через пять минут после приветствия и является обязательным ритуалом, хозяин дома попытался налить всем по бокальчику рома, но я поблагодарил его и свой бокальчик закрыл рукой, потому что мне поплохело от одного запаха. Коля, разумеется, выпил, а хозяин дома несказанно изумился и сказал, что первый раз в жизни видит русского, который отказывается от выпивки. Я не стал уточнять, какой я русский. Неважно. После этого они привезли меня на корабль, где меня ждали сгорающие от зависти мои друзья Натан и Миша.

6.2.9. Школа искусств

В увольнения в город мы ходили тройками или четверками. Славное было времечко, многие до сих пор по нему тоскуют. Наша тройка была надежной и веселой: Натан, Миша и я. Как раз накануне того примечательного увольнения, которое я собираюсь описать, мои «кубинские» родственники водили меня в Гаванскую Школу Искусств. Школа искусств на самом деле только называется школой, являясь, по сути, высшим учебным заведением, дающим специальность в самых разных сферах культуры: балете, живописи, скульптуре, архитектуре и т.д. Располагается школа в огромном и прекрасном парке и представляет собой комплекс зданий – красных кирпичных полусфер со стеклянными фонарями на куполах. Каждое здание – отдельный факультет, и в каждом здании открытые, и, что существенно тоже, бесплатные галереи с работами студентов. Построили эту школу итальянские архитекторы сравнительно недавно, перед самой революцией, поэтому вид она имела вполне свежий. На меня экскурсия произвела большое впечатление, и я поклялся себе обязательно сводить туда своих друзей Натана и Мишу.

Назавтра у нас оказалось с утра свободное время, и мы были отпущены в увольнение на целых три часа. Тут следует заметить, что умение ориентироваться на местности не является самой сильной чертой моего характера. Я и в Питере вполне могу заблудиться. Как мне казалось, общее направление мне понятно, и мы смело двинулись в путь и уверенно прошли метров сто до ближайшего перекрестка. Тут я решил, что хоть я и предполагаю, куда надо идти дальше, не лишним будет все же уточнить. Какие тут проблемы. Я же прекрасно могу спросить на почти чистом испанском языке. С этой целью я наклонился к работяге – негру, который вылезал из канализационного люка, и очень вежливо спросил его: «Донде эскуала де артэ?» Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и почему–то полез обратно в люк. На меня обрушился водопад проклятий Натана, суть которых, если попытаться очистить его речь от неформальной лексики, состояла в том, что надо быть редким ослом, чтобы спрашивать о школе искусств у человека, вылезающего из люка. «Ты же не спросишь в Питере у говночиста, вылезающего из люка, где Эрмитаж», – орал Натан и был, наверно, прав. После этого я проделал еще несколько аналогичных попыток. Результат был плачевным. Никто не знал где Школа искусств, гаванцы называются! Или может быть мой испанский был слишком литературный и меня не вполне понимали. Но ничего страшного. Я же известный полиглот. Я высмотрел в толпе прохожих человека с внешностью англосакса и на своем великолепном английском спросил: «Сорри. Вер из эскуул оф арт?» Ура! Он меня понял и разразился длиннющей фразой на ройял инглиш, из которой я не понял ни слова, но, разумеется, как воспитанный человек, поблагодарил его и сказал мужикам, с почтением наблюдавшим нашу беседу, пошли. «Ну», спросил любопытный Натан. «Чего ну, не понял ничего», – честно ответил я, вызвав на свою голову шквал проклятий, причем теперь уже Натану помогал и Миша, не слишком тянувшийся к высокому искусству, но понимающий, что час увольнения уже прошел, а мы все там же. В отчаянии, что скоро начнут бить, я решил вернуться на более привычный испанский, наметил себе молодого парня и о, чудо! после первого же моего «донде» парень на чистом русском языке попросил меня не напрягаться и спросить по-русски. Оказалось. что он учился в Москве, в университете Патриса Лумумбы. Это было здорово. Мы были, как выяснилось совсем недалеко до искомого объекта и быстро туда дошли. Облазали с мужиками всю школу. Им понравилось. Потрясением для нас были штук пятьдесят бюстов Ленина, валявшихся прямо в траве за факультетом скульптуры. Наверно, курсовые работы студентов. Зрелище для нас, воспитанных на идеалах марксизма-ленинизма, было почище Дали. Мы вернулись на корабль счастливые, довольные и гордые, потому что, кроме нас, эту школу Искусств уж, конечно, никто не видел. Да и я не осрамился. Показал людям свои способности полиглота.

6.2.10. День рождения

Весь рейс нас сотрясали слухи о ближайших и не очень планах нашего похода. Поскольку Натан был руководителем отряда от нашего НИИ, он присутствовал на совещаниях руководства, и секрета из того, что там обсуждалось, не делал. То мы идем еще по пути на Кубу в Галифакс, то на Гибралтар. А после Кубы куда мы только не шли, и в Даккар и даже в Севастополь. В результате, после Гаваны, ни в какой заманчивый, заграничный и даже отечественный порт мы не пошли, а попилили к самой южной оконечности Африканского континента и уже оттуда, не торопясь и облизывая каждый изгиб берега Африки, мы двинулись на Север. При этом мы решали важную гидрографическую задачу по привязке материков, то есть, попросту говоря, как изменилось положение Африки относительно других материков. Наверно это было очень нужно, но домой уже хотелось, не то слово, поэтому решение этих задач вызывало у остальной части экспедиции, включая нас, лютую злобу.

Вот таким образом, свой собственный день рождения, да еще и юбилейный – ровно тридцать лет, я отмечал на траверзе мыса Игольный, что на самой оконечности Африки и, следовательно, в водах одновременно Атлантического и Индийского Океанов. Правда, здорово.

Надо сказать, что наши адмиралы давали иногда команде и экспедиции отдохнуть от унылой корабельной кормежки. Такую возможность предоставляла нам рыбалка. Штурмана давали знать командиру о приближении к какой нибудь известной им банке или коралловому рифу, и начиналась ловля всего, что там плавало. Самым романтичным был лов ночью сеткой кальмаров на опущенный в воду прожектор. Зрелище потрясающее. Черный, пошевеливающийся во тьме океан, небо, усыпанное звездами, а в свете прожектора пролетают ракеты кальмаров. Незабываемо.

На вкус-то, дрянь. Жуешь, жуешь. Резина резиной. Но процесс лова – фантастика. А самой массовой и вкусной добычей были большие и мясистые коралловые окуни. Именно такого жареного окуня, да еще и с огромной тарелкой жареной картошки я и получил в подарок от команды во время обеда. Вкусно было – не передать. По сравнению с обычным супом из бычьих хвостов и второго из кубинской солонины с гарниром из сушенной картошки это было просто нечто невообразимое. Во время этого же, такого приятного для меня обеда, по радио зазвучала, заказанная мною у радистов заранее (такова традиция) моя любимая песня, вызвавшая реакцию, которую я по наивности не предполагал (хотя все сочли, что это я такой остроумный). А песня была и правда чудесная, я ее и сейчас очень люблю. «Не горюю, не грущу, не плачу..». Вот когда песня дошла до слов «увяданьем золота охваченный, я не буду больше молодым…», – вся столовая команды грохнула от хохота. Действительно, увяданье тогда во мне было заметить трудновато.

После обеда Натан с Мишкой заставили меня пойти к командиру, поклянчить спирта на вечер. Командир от души меня поздравил и от души послал подальше, еще и, пригрозив доложить о моей просьбе Бачковскому. Гад Натан. Провокатор. Но я не очень расстроился, потому что у нас собой было! Когда мы уходили с Кубы, Ларочка и Коля Юдины подарили мне пару бутылок кубинского рома и несколько банок консервов. И самое потрясающее, что я это богатство сумел сохранить. Вечером накрыли стол для своих в Контроле. Закуска получилась на славу. Мои запасы, а к ним еще Жоры Савицкого соленые грибочки из дома и капустка квашенная. И все это с ромом. Мечта. А подарков мне надарили просто тучу. Наш отряд подарил мне огромный бамбуковый стакан с выжженным на нем гербом Кубы. Мой дружок, штурманский электрик Колька Фисик вообще меня потряс. Он сделал для меня на восковке карту похода! Натан, который очень любит изображать из себя простого русского парня, что не очень гармонирует с его внешностью, а, тем более, с его дикцией, подарил мне прекрасный сборник Саратовских частушек, который тут же пошел в ход. «А незамаевски девчата задаются буферам, Вы получше посмотрите, у них ваты килограмм. Их!» Прекрасный у меня получился день рождения.

А уже под покровом ночи к нам в каюту прокрались Володенька Юдицкий со спиртом и штурманом. Мы тихо, но мило посидели и с ними. Это был финальный аккорд дня рождения. Спал я действительно, как новорожденный. А наутро, в радиорубке меня ждали поздравительные радиограммы от родителей, жены и брата.

6.2.11. Ливень

Уже больше месяца мы бороздили океанские просторы. Стояла душная жара, и был полный штиль. Все время хотелось прохладного душа, а пресной воды было мало. Давали мыться буквально 5-7 минут и привет. Запускали в душ партиями, и выработалась целая процедура мытья в коллективе, когда все стоят друг другу в затылок и мылят впереди стоящему спину, потом тем же порядком в душ и на выход. Но этого же мало!

И вдруг на чистом, отвратительно солнечном небе появляется тяжелая, серо-черная, беременная дождем туча. Она, милая, доносит себя до корабля и точно над ним опорожняется мощным, тропическим ливнем. Что тут началось. Все команда и экспедиция, свободная от вахт, высыпала на палубу, разделась до гола, и началась дикая пляска первобытных людей. Это было счастье. Все орали, пели, мылись и стирали одновременно. Лило, как из ведра, но ровно через десять минут в небесной канцелярии решили, что хорошего понемножку. Дождь прекратился, туча растаяла, и солнце с удвоенной энергией принялось за свою работу. Но мы были чисты и счастливы, как младенцы после купели. Хотя откуда мне, нехристю это знать.

6.2.12. А на кладбище все спокойненько…

Итак, облизав все побережье Африки с юга на север, и пройдя мимо столь желанного поворота домой, мы седьмого июня снова пришли в стольный город Мурманск.

Еще с моря мы дали женам телеграммы с просьбой выслать нам денег, потому что два месяца без берега – это немало, и душа горела. Как и в начале рейса пришвартовались мы у причала Мишуково. Комплекс был наконец-то остановлен, а команде и экспедиции, то есть нам, было разрешено сойти на берег. Два раза нас просить было не надо. Бегом одеваться, бриться, бегом на катер до Мурманска и сразу на Главпочтамт, и уже при деньгах, не торопясь, вразвалочку мы вышли в Город. Какое счастье, когда под ногами твердая земля и впереди загул! Сначала по привычке направились в «Дары моря» – любимый и уже опробованный кабак. Мест нет. Идем дальше «Север» – та же история. Да что такое, черт побери! Оказывается, в Мурманске проходит какой-то съезд, то ли профсоюза рыбаков, то ли профсоюза моряков, нам неважно, однако мест-то нет! Идем дальше уже несколько погрустневшие и заходим в небольшой ресторанчик, кажется «Шахтер», помню, что название романтическое. Места есть! и, более того, небольшой оркестрик тихонечко играет блатняк и лысенький дяденька поет под гитару: «А на кладбище все спокойненько…». Мы переглянулись с Натаном и даже говорить ничего было не надо. Это было то, что надо, именно то, что мы искали. У каждого из нас было по 25 рублей, большие по тем временам деньги, и мы начали гулять по полной программе. Салат оливье! палтус запеченный в тесте! и, конечно, водочка и потом еще чего-то и опять водочка. А оркестрик что-то нам тихо играет и лысый поет. Ах, как хорошо. Особенно после двухмесячной тошнотворной корабельной жратвы. Часов в десять Натан и Миша, оставив меня в заложниках с полного моего согласия, ушли на вокзал встречать своего начальника отдела Володю Янушкевича, прибывающего к нам на пароход для подведения итогов экспедиции. Через час они вернулись, и мы продолжили уже с участием Янушкевича, мужика умного и на редкость симпатичного.

В какой-то момент я почувствовал настоятельную необходимость выйти на свежий воздух. Одел канадку. Хоть и июнь, но ночью прохладно, Мурманск все-таки. Вышел на улицу, прислонился в стене и… Полный провал. Просыпаюсь от обращенного ко мне резким командирским голосом вопроса: «Молодой человек, где Вы находитесь?» Так же четко, по-военному отвечаю: «Нахожусь на теплоходе Николай Зубов». «Нет, Вы находитесь в вытрезвителе, молодой человек». «Где ?!!!», – заорал я, и меня буквально выбросило с койки, на которой я, оказывается, лежал. В подобном заведении я оказался впервые в жизни, поэтому с интересом огляделся вокруг. Находился я в большой комнате барачного типа, в которой стояли койки со спящими людьми. Было, как ни странно, довольно чисто. Долго разглядывать мне не удалось, потому что милиционер с лейтенантскими погонами, который и разбудил меня, предложил следовать за ним. В своем кабинете он отдал мне мою одежду, документы и показал протокол, в котором было написано, что я задержан в нетрезвом состоянии там-то и там-то, при задержании оказал сопротивление! и препровожден в вытрезвитель. Далее лейтенант сказал, что если я смогу заплатить на месте штраф 10 рублей, то этот протокол никуда не пойдет, а если нет, то протокол пошлют на работу. Только этого мне не хватало. Я в лицах представил себе, сколько сплетен обо мне пойдет и вообще позор. Я тщательно исследовал свои карманы. Разумеется ни копейки. Все тело болит. Ах, да. Я же оказывал сопротивление при задержании. Спросил у лейтенанта, сколько у меня времени. Он ответил, что до 12 потерпит. Надо было быстро добывать деньги. А для этого надо было как можно быстрее попасть на корабль и попытаться у кого-нибудь занять. Лейтенант меня отпустил, и я быстрым шагом попилил на Морской вокзал, мне ведь еще надо было на катере добраться до Мишуково. А надо сказать, что в Мурманске, чтобы попасть на Морской вокзал, надо пройти по виадуку над железнодорожным полотном (потом будет понятно почему я так подробно об этом пишу). Короче, минут через двадцать я вошел в здание Морского вокзала. На вокзальных часах было ровно 6 часов утра. Зал ожидания был почти пуст и первого, кого я увидел сидящим на скамье в центре зала, был Владимир Евгеньевич Янушкевич, а на соседней с ним скамейке спали беспробудным сном мои закадычные друзья Натан и Миша. Володя, увидев меня, очень обрадовался, потому что они меня потеряли и понятия не имели, куда я делся. Собственно, иметь понятие вообще мог только Володя. У моих друзей никакого понятия ни о чем не было еще со вчера. Когда я рассказал Янушкевичу, где провел ночь, он страшно развеселился и мгновенно ссудил мне требуемый червонец со словами: «На святое дело не жалко». Разумеется, с него была взята страшная клятва, что в институте об этом никто не узнает. Я развернулся через левое плечо и уже через полчаса был снова перед лейтенантом в вытрезвителе. Он поразился моей скорости, аккуратно сложил червонец и положил его в карман, а потом вручил мне мой протокол, который я тут же порвал на мелкие клочки, после чего мы пожали друг другу руки, и я вышел на свободу с чистой совестью.

Когда я вернулся на вокзал, мои Миша и Натан уже проснулись, и тут уже наступила моя очередь смеяться. Рожи у моих друзей были разбиты в хлам. Янушкевич рассказал, как это произошло. Когда я исчез, а мои друзья тоже назюзюкались, как свиньи, Володя решил, что пора как-то попытаться добраться до парохода. Мужик он не из слабых, но и Миша с Натаном не дюймовочки. Держа двух моих орлов под руки, Володя исхитрился добраться с ними до виадука, о котором я говорил выше, и даже забраться наверх, но когда они начали спускаться, то Натан с Мишей со всего маху трахнулись друг об друга физиономиями! и расквасили их до неузнаваемости.

До Питера и, следовательно, до возвращения к любимым женам оставалось шесть дней. В течение всех этих шести дней Миша и Натан все свободное от работы время проводили у зеркала, смазывая свои расквашенные рожи различными мазями и кремами, который им давал наш друг, корабельный доктор Игорь Аболян. Периодически Натан фокусировал свой взгляд на мне и начинал извергать на мою голову потоки проклятий, смысл которых заключался в том, что честные люди придут домой с разбитыми рожами, а негодяи, проведшие ночь в каталажке, придут домой как новенькие. Возразить мне было нечем. Это была правда.

6.2.13. Послесловие

И вот, через несколько дней после возвращения домой, после почти полугодового отсутствия, я иду на работу. За плечами 35000 миль, я весь такой военно-морской и гордый. Как-то меня встретят? Открываю дверь в лабораторию. Обычный гул. Все чем-то заняты. Вот кто-то обернулся: «Яша, привет. Чего-то я тебя давно не видел. Болел, что ли?» Нет. Конечно, не все меня встретили так, но то мое настроение, которое я нес на работу, как знамя, быстро улетучилось. И было обидно. До сих пор помню.

А назавтра меня вызвал к себе мой начальник Володя и сказал: «Через месяц-полтора Зубов снова уходит в рейс. Пойдешь?» Моя реакция была мгновенной, естественной и глупой. Я, конечно, отказался наотрез. И был большим дураком. Во второй раз Зубов, действительно, заходил и в Галифакс, и в Гибралтар, ну и, разумеется, на Кубу. Но все это было уже без меня. Вместо меня стали оформлять Андрея Зубарева. Я уже, где-то через неделю-другую, пришел в себя и готов был идти снова, но перебегать дорогу Андрюхе считал неприличным. Так это мое дальнее плавание осталось в моей жизни единственным. А значок «За дальний поход» я храню до сих пор.

6.3. Гаджиево или лучшая командировка в мире

На одной из подводных лодок Северного флота на военно-морской базе, находящейся в поселке Гаджиево на берегу Баренцова моря, вышел из строя навигационный прибор, изготовленный на нашей фирме. Если бы «заказ» (так на военно-морском слэнге говорят о лодке) находился на территории судостроительного завода, и неисправность произошла бы при подготовке к сдаточным испытаниям, наверняка, послали бы меня одного или моего коллегу Славу. Может быть, дали бы в помощь одного человека, да и то сомнительно. Но тут был случай другой. Прибор вышел из строя на лодке, находящейся в эксплуатации, то есть уже прошедшей все испытания и переданной флоту. Это пахло скандалом, поэтому Володю – моего начальника лаборатории, вызвали к верховному начальству и лично поручили отправиться на заказ и привести все в порядок. Ну, раз посылают лично начальника, значит в командировку едут шесть человек, и это уже прекрасно. Вообще предпочитаю командировки, в которых не я главный. В этом случае можно спокойно заниматься техникой, а не сидеть на совещаниях и не отвечать на постоянные и никак не помогающие делу «как дела» и «ну как» в исполнении руководителей разных уровней.

Добирались мы в Гаджиево на катере из Североморска, через залив. Прибыли и обнаружили, что нас, что называется, не ждали. Мы тут, а «заказ» в море, во, цирк! Приказ – устраиваться и ждать. Часть ребят осталась на ПКЗ (плавучая казарма). Это своего рода плавучие гостиницы финской постройки для сменных экипажей лодок. Когда они новые, то это вполне пристойное жилье, но эта уже послужила пару лет и поэтому имела тот еще вид, причем самое сильное впечатление производил туалет или по-флотски гальюн. Такого кошмара я еще не видал, хотя и бывал много где. Была уже весна, но в гальюне ПКЗ еще была зима, и вся палуба гальюна была, извините, в сталактитах и сталагмитах дерьма. Но за проживание на ПКЗ не надо было платить, поэтому не очень впечатлительная часть бригады осталась, а «аристократы сраные» – Володя, Слава и я, отправились в город, в офицерскую гостиницу, под «редким» на Севере названием «Волна» (еще я бывал в других местах Севера в «Северных сияниях», «Полярных» и даже в гостинице «Беломорье», но это уже вообще Шекспир). По сравнению с ПКЗ гостиница показалась нам дворцом. Номер огромный, в коридоре титан с кипятком, нормальные кровати, чистое белье. Что еще надо для счастья. Правда, было одно «но». Когда мы вошли в номер, Славка бросил на черный стол в центре комнаты свою сумку, и тут выяснилось, что стол-то не черный, а желтый, просто он был сплошь покрыт тараканами, которые спокойно подъедали крошки, оставшиеся от предыдущих жильцов. Мы с Володей оказались людьми довольно толстокожими, в отличие от Славки, которого с трудом удалось успокоить, правда, ненадолго. Было уже поздно, поужинали тем, что было взято еще из дома, и начали укладываться. Я и Володя уже блаженно вытягивались на кроватях, день-то был длинный и тяжелый, как все первые дни командировок, а вот Славка не ложился, он сидел в кровати серьезный, бледный и явно чем-то озабоченный. Наконец, он задал мучивший его вопрос: «Мужики, а чем они питаются?» (имелись ввиду, разумеется, тараканы). Ответ был очевиден. Мы хором ответили своему другу: «Как чем, людями, конечно». После чего Славка надолго ушел и появился с чайником кипятка и четырьмя пустыми консервными банками. Он поставил под каждую ножку кровати по банке, налил туда кипяток и только тогда начал с вздохами и причитаниями укладываться спать.

Утро было чудесное, а для зтих мест просто сказочное. Сияло солнце, было не просто тепло, а очень тепло, просто Сочи. И мы пошли в сопки, на озеро. А там уже все свободное от работы и службы население городка. Вода в озере теплущая, солнце ласковое, а воздух… И таких сказочных дней был не один, а целых пять. К этому надо добавить, что в магазине рядом с гостиницей обнаружился настоящий итальянский Вермут и немецкий персиковый сок. Это был просто разврат, мы валялись на пляже, дулись в карты и пили вермут с персиковым соком, но счастье, увы, не бывает вечным. На шестой день вечером «раздались шаги командора». В комнату вошел мрачный Герман Сафонов из лаборатории радистов и сказал: «Заказ пришел. Вас ждут». На этом его выступление закончилось. Герман вообще отличался «разговорчивостью». Наверно, эту черту он приобрел, когда работал радистом на метеостанции в Заполярье.

Деваться было некуда, и мои старшие товарищи, Володя и Слава, слегка «теплые» от непрерывной поддачи, со стонами отправились вместе с Германом на лодку. А я остался, ужасно радуясь своему молодому возрасту и мизерному чину. Однако радовался недолго, поскольку через час появился веселый Славка и сказал, что часовой у причальной стенки его не пустил на лодку. Часовой оказался, как сейчас принято говорить, кавказской национальности, и Славка смешно рассказывал, как тот спрашивал у него: «Пачему ви випили?» Славка не смог убедить часового в обратном. И, проклинаемый Володей, отправился домой с указанием мне срочно его заменить, что я, без всякого удовольствия, вынужден был исполнять, причем быстро.

Дальше сказка, собственно, закончилась, а началась обычная напряженная работа. Правда, нам все же повезло еще один раз. В один из дней мы вдруг обратили внимание, что вокруг все начали усиленно мыть и чистить. Вскоре страшная военная тайна стала известна всем. В Гаджиево, может быть, заедет после совещания с руководством Северного флота сам Министр Обороны тов. Гречко. Поселок не просто мыли, его асфальтировали, разбивали скверы, красили тротуары, словом это был настоящий показушный российский идиотизм, помноженный на идиотизм военный. Рекордным мероприятием было укладывание причальной стенки дерном, который моряки сутки откуда-то возили на шлюпках. Мы узнали о возможном скором прибытии министра по категорическому запрету появляться хоть одной «штатской роже» вблизи лодки до отмены данного приказа. Ура, и мы снова с Вермутом и соком дуемся в карты и шибко нам нужен этот министр. А он-то как раз всех надул и пролетел над Гаджиево на вертолете. Вот гад, зря все мыли и красили, тем более что и так чисто было.

Вообще всю эту командировку начальство мешало нам жить и работать по-коммунистически. Уже вроде все починили, сдали, уезжаем, как вдруг опять из-за какого-то военно-морского чина закрыли залив и в Североморск морем не добраться, а у нас уже билеты на самолет на руках. Пришлось добираться до Мурманского аэропорта на грузовике, по сопкам, вокруг, через Ура (ударение на у)-Губу. Правда, пока ждали машину, набрали грибов по целому полиэтиленовому мешку. Грибов просто море, красные и подберезовики. Только не пахнут, наши-то с Ладоги, получше будут. Но дома все были счастливы. И цел, и почти трезв, да еще с грибами.

6.4. Ах, Одесса!

Мы с Костей приехали в Одессу в середине сентября. Погода была фантастическая. Тепло, но не жарко. Все утопает в зелени. А море… Нет слов. Приехали, правда, не отдыхать, а производить послепоходовый ремонт приборов, установленных на огромном теплоходе «Юрий Гагарин», который только что пришел из морей и стоял у стенки одесского порта. Его было видно издалека из-за огромных параболических антенн, установленных на палубе. «Юрий Гагарин» относился к отряду судов, осуществляющих связь с космическими кораблями и спутниками, для чего и служили эти огромные антенны. Навигационный комплекс там стоял электроприборовский, поэтому наши коллеги тоже бороздили моря и океаны. А теперь, после очередного похода, они уехали на побывку домой, в Питер, а им на смену прислали бригаду для проверки и ремонта техники. В состав этой бригады вошли и мы. Было здорово, что теплоход стоял не на рейде, а прямо в порту, да еще почти что сразу под знаменитой Потемкинской лестницей. Поэтому после трудов праведных мы переодевались и шли в Город. Пишу это слово с большой буквы, потому что это не просто город, это Одесса. Она и будет главной героиней моего рассказа, а вовсе не работа, которая была на этот раз не сложнее и не проще, чем в других командировках.

Перед поездкой я опасался, что города Бени Крика и Леонида Утесова давно уже нет. Но, слава богу, оказался не прав. Одесса заговорила сразу и не умолкала до самого нашего отъезда. Когда мы первый раз вышли в город, мне вспомнился рассказ одного коллеги о том, что знакомство с новыми местами он всегда начинает с экскурсионного бюро, где берет обзорную экскурсию. После этого можно уже самому ориентироваться и выбирать маршруты по своему желанию. Мне этот опыт показался полезным, и я обратился к проходящей мимо бабушке с просьбой подсказать нам, где находится экскурсионное бюро. Прежде всего надо отметить, что она несла ведро! молока. Уже интересно. Бабушка, похоже, обрадовалась возможности отдохнуть и пообщаться. Она поставила ведро на тротуар и, уперев «руки в боки», спросила, что мы вообще хотим увидеть. На нашу повторную просьбу про экскурсионное бюро она сказала, что сроду о таком не слыхала, и чтобы мы не дурили ей голову, а шли до угла, садились на трамвай и ехали себе в город. И все там будет.

Так мы и сделали. В трамвае Одесса снова сказала нам «здрасьте». Платить нужно было талончиками по три копейки, которых, конечно, у нас не было. Народу в вагоне было много, и через людей, стоящих рядом, мы передали рубль водителю, как всю жизнь делали в аналогичных случаях дома, в Питере. Но здесь – это тебе не там, не в той пивной. После долгого ожидания мы получили два талончика без всякой сдачи. Этим нам как-бы объяснили, что мы, во-первых, идиоты (к местной речи ближе «идиет»), но что нас все-таки, по той же причине, жалко, поэтому «нате вам два талончика, не позорьтесь». Мы поняли. Доехали до центра и после прекрасного вопроса стоящей за нами женщины «мужчины, вы сходите?», вышли из трамвая. За все пребывание в Одессе ни разу не слышал слов «гражданин» или «товарищ». Есть «мужчина» и есть «женщина», по моему это здорово.

Бабушка оказалась права. Мы, действительно, все увидели. И прекрасную Набережную, и Оперный театр, и Дюка, конечно. Однако рассказывать об этом я не буду, потому что об Одессе писали такие мастера, о которых можно говорить только с придыханием. Я же только хочу передать читателю чудесный колорит живой Одессы, который меня очаровал. А колорит делают люди.

В то время писком моды на женскую обувь была «платформа», то есть туфли на очень толстой подошве и каблуке, и дамы на платформе выглядели, как греческие жрицы на котурнах. Моя молодая жена тоже хотела быть жрицей, для чего мне была специально выделена огромадная сумма 75 руб. Чтобы купить такие туфли, надо было ехать на Толчок. Там, как нам сказали сведущие люди, есть все. Ехали мы туда очень долго, куда-то за город, и, наконец, увидели огороженный железным забором пустырь, на котором колыхалась почти сплошная толпа народа, двигающаяся вдоль забора кругами. Сначала довольно долго стояли снаружи, не решаясь нырнуть. Потом все-таки нырнули.

Несколько кругов мы пронеслись, почти не касаясь земли и ничего не понимая. Постепенно начали что-то осознавать. Толчок представлял собой, в современных понятиях, абсолютно стихийный и необорудованный вещевой рынок, на котором можно было, действительно, купить все, в отличие от магазинов тех времен, где нельзя было купить ничего. Наконец, после нескольких кругов обнаружили женщин, торгующих обувью. С трудом вырвавшись из толпы, я подошел к одной из них и увидел вожделенный предмет. Туфли, действительно, были очень красивые, двухцветные, на толстенной платформе, да еще и итальянские, по ее словам. «Сколько?», – спросил я, и получил ответ – «120», после чего собирался продолжить движение дальше. Однако вслед мне закричали сразу несколько торгующих граждан. «Мужчина, Вам нужны туфли?». Отвечаю: «Да, но таких денег у меня нет». «Так торгуйтесь уже!» – говорят они с возмущением – «За сколько Вы хотите?» Ясное дело, говорю: «За 75!», больше-то у меня все равно нет. Тетя начинает голосить, что я вообще «скаженный какой-то, ой, люди» и т.д. Я на это опять молча и спокойно поворачиваюсь с намерением уйти, и опять мне вслед кричат вернуться. Так повторялось раза три, и тетка таки отдала мне те туфли за мои 75, но была очень расстроена. И видно было, что огорчена она не из-за денег, на ком-нибудь отобьет, а потому что я своими дурацкими уходами и полным неумением торговаться, весь кайф от торговли ей поломал. Но на этом история с туфлями не закончилась. На обратном пути, уже в городе, мы зашли в булочную купить на ужин очень вкусную круглую булку – «паляницу». Народу в булочной было довольно много. Когда мы подошли к кассе, кассирша, посмотрев на мой бумажный сверток под мышкой, вдруг спросила: «Что, были на Толчке?» – «Да», – отвечаю». «Что купили, показывайте». – «Неудобно». – «Удобно», – возражает кассирша. Что поразительно, никто сзади не возмущается, наоборот, вся очередь собирается вокруг меня и я, весь мокрый от смущения, разворачиваю пакет с туфлями. Кассирша, а вслед за ней и остальные граждане, придирчиво осматривают мою покупку, после чего она спрашивает милицейским голосом: «За сколько взял?». – Отвечаю и, наконец-то понимаю, что меня зауважали: «Хороший товар и хорошая цена. Молодец». После этого я наконец-то плачу за булку и мы уходим.

Прошло несколько дней и пора уже было позвонить домой, в Питер. Мы знали, что междугородний телефон-автомат находится на площади Мартыненко, но где это, вот вопрос. С ним-то я и обратился к местной, судя по всему, женщине и попросил ее, по-питерски вежливо, подсказать нам, если ее это не затруднит, где площадь Мартыненко. Я, конечно, долго целился со своим вопросом и таки попал. Дама, к которой я обратился, была продавщицей пирожков, такая тетечка в белом платочке, и в тот момент, когда я стал к ней приставать с вопросом, она эти пирожки зачем-то вынимала большими жменями из одного картонного короба и бросала в другой. На мой вопрос она ничего не ответила. Тогда я повторил вопрос, только громче. Тут тетя с остервенением швырнула очередную жменю пирожков и заорала на всю улицу: «Люди! Дивитесь! Человек считает пирожки, а какой-то идиет спрашивает за какой-то адрес». Мы поняли, что надо бежать, причем быстро, потому что вокруг уже собиралась толпа и, того и гляди, могли побить.

Вы, конечно, скажете, что все это мелочи. Конечно, но именно из этого состоит воздух Одессы, из этого говора, то ли русского, то ли украинского, то ли еврейского, а, скорее всего, просто одесского. Из этой открытости и способности подшутить над собеседником, да и над самим собой тоже.

Однако пришла пора прощаться с Одессой. Работу свою мы, разумеется, сделали. Наших коллег снова ждал океан, а нас – холодный, осенний Питер. Перед отъездом решили пройтись напоследок по ставшему уже почти своим городу. Забрели на маленькую улочку недалеко от порта. Она имела совершенно патриархальный вид, вся была увешана сохнущим бельем. Бабки сидели на лавочках, семечки лузгали. А на стене углового дома висела мраморная доска, на которой было написано, что в таком-то году «Джузеппе Гарибальди видвидав Одессу». Да я понимаю, что «видвидав» – это посетил, однако было в этом, вместе с бабками и их бельем, семечками и Гарибальди что-то очень милое и неповторимое. Это Одесса улыбнулась нам на прощание.

6.5. Командировка на Алтай

Не успел войти в лабораторию, как меня срочно вызвали к начальнику отдела. Вхожу. Начальник отдела Сергей Михайлович Беатус предложил мне сесть и объяснил ситуацию. Оказывается, на нашем серийном заводе, в Барнауле, находится на регулировке второй серийный «Снегирь» и ничего у заводской бригады не получается, а сроки горят, причем даже не сроки завода, что конечно плохо, а сроки Алтайского края! И это уже ужас, ужас.

Ну а я тут причем? Никакого отношения к этой разработке не имел. Я вообще занимался другим прибором. Оказывается, что, как назло, все ведущие специалисты по этой системе были либо в отпуске, либо в командировках. Поэтому Сергей Михайлович решил послать меня во главе бригады, состоящей, кроме меня, из регулировщика и инженера-электронщика. Как я его не уговаривал, что я не справлюсь, потому что не знаю прибора, а времени на изучение не будет, все было бесполезно. Обычно очень мягкий человек, никогда ни на кого не повышавший голоса, мой начальник отдела на этот раз был непреклонен. Придется ехать. Однако пока мы оформляли командировки и покупали билеты на самолет, состав нашей экспедиции увеличился. Вероятно из Барнаула пришли новая, неутешительная информация и, в результате, во главе нашей бригады уже оказались сам С.М. Беатус и начальник сдаточного цеха завода Валентин Яковлевич Железнов. Ну и хорошо. Чем больше начальства, тем больше возможностей заниматься техникой, а не сидеть на совещаниях.

Наш серийный завод находился не в самом Барнауле, а в поселке Южный, куда надо было из Барнаула еще час ехать на автобусе. Наконец, добрались. Начали устраиваться. У завода было несколько своих квартир для начальства, приезжающего к ним в командировки из других городов. В одну из них поселили Беатуса, в другую – Железнова и меня. Наш заводской регулировщик Анатолий Васильевич Кузнецов и инженер-электронщик Валера Макаров устроились в заводском общежитии.

Уже через несколько часов Железнов и Беатус были вызваны на совещание к директору завода, откуда вернулись через несколько часов очень нервные после описания директором тех неприятностей, которые свалятся ему на голову, если мы не успеем сдать «Снегирь» во время. Директор им популярно объяснил, что нашему предприятию – разработчику системы, тоже в этом случае не поздоровится.

Вся бригада собралась в нашей с Железновым квартире. Надо было определить оптимальный режим работы и разделиться по сменам. Решили, что будем работать в две смены по двенадцать часов. Я был хорошо знаком с цеховым регулировщиком Толей Кузнецовым и знал его, как отличного профессионала, поэтому сразу же вызвался вместе с Толей работать в ночную смену, а днем пусть начальство, спокойнее будет.

Завод располагался не в самом поселке, а прямо в лесу, километрах в трех от поселка. Туда ходил в челночном режиме заводской автобус. Лес был чудесный, сосновый, светлый. Хорошо бы пешком на работу ходить. Воздух сказочный. А красота какая! Да времени нет, вот жалость.

Назавтра началась работа. Мне очень повезло с напарником. Толя Кузнецов принадлежал к вымирающему теперь классу настоящих регулировщиков, профессионалов. Он не был подкован теоретически, зато в практике был настоящий асс. Мы идеально дополняли друг друга. Я знал, как прибор в принципе должен работать, но абсолютно не знал его схемных особенностей. А Толя регулировал опытный образец «Снегиря» еще у нас на заводе и привез в командировку огромный альбом собственного изготовления, в котором были вырисованы схемы по всем функциональным линиям прибора с номерами проводов, разъемов и т.д. Таким образом, моя задача была думать, что делать, а Толя знал, как сделать то, что я придумал. И работа у нас пошла быстро и успешно. Утром приходила наша смена, которой мы демонстрировали наши достижения, и мы со спокойной душой отправлялись отдыхать на целых двенадцать часов. Однако, когда мы снова возвращались в цех, оказывалось, что прибор опять в исходном, неработающем состоянии. Совестливый Сергей Михайлович даже сказал мне удивительную фразу: «Как это грустно, Яша. Вы за ночь почти все налаживаете, а мы все портим». Так оно фактически и было, а причина заключалась в том, что у меня, в отличие от Железнова, Беатуса и Макарова, были разные цели, вернее цель одна, но понимали мы ее по-разному. Я стремился отрегулировать и сдать прибор, то есть работал, как ответственный сдатчик при сжатых сроках, не очень отвлекаясь на поиск монтажных ошибок или каких-либо несоответствий документации. А днем мужики, как мне кажется, занимались именно этим, что естественно, поскольку Железнов и Беатус были большими начальниками, а Валера Макаров был одним из основных разработчиков электроники прибора. Думаю, что в данных условиях я действовал правильнее, что и понял Сергей Михайлович.

Тем не менее, дело продвигалось. Все ближе становился срок сдачи прибора и, вдруг, неожиданно появились незатухающие низкочастотные колебания стабилизированной платформы. Почему они появились, можно было только гадать. Электронщик Валера предположил, что это наводка и предложил перекладывать монтаж, но такой путь означал полный провал, сроки летели. И тут меня осенило. В схеме было задействовано два переменных напряжения одной частоты, однофазное и трехфазное. Вероятно, предположил я, что наши колебания не что иное, как биение частот напряжений, поступающих от разных агрегатов. А что если разнести эти частоты, тогда частота колебаний увеличится и может быть сама система сможет их сгладить до минимума. Получил добро от начальства и вместе с начальником заводского цеха Толей Ивановым полез в агрегатную. С трудом нашли нужные агрегаты и сбили регулировку их частот в разные стороны, насколько было возможно. И колебания вообще исчезли! Дальше все пошло, как по маслу и мы в срок блестяще сдали систему.

А назавтра вечером начался праздник. Сабантуй был устроен в нашей с Валентином квартире. Накупили закуски, пришли заводчане, с которыми мы за это время очень сдружились. Принесли конечно спирт и, самое главное, принесли свои вкуснейшие домашние соленья – квашенную капусту, помидоры соленые. Праздник получился на славу. Назавтра еле головы подняли. Но оказалось, что хитрый Железнов заранее выпросил у директора завода в случае удачной сдачи дать нам на день баню заводского профилактория. Это было то, что доктор прописал. Никогда ни до, ни после не был в таком потрясающем месте. Как выяснилось, эта баня была отнюдь не для обычных работников завода. Здесь отдыхало заводское, и даже краевое, начальство. Огромный рубленный дом. Просторный хол со столами. Мы были там вместе с заводским начальством, и нам было разрешено все. В гардеробной мы сняли свою одежонку и переоделись в шикарные махровые халаты. Немного отдохнули и пошли в сауну. А после сауны глубокий бассейн с ледяной водой. Остатки вчерашней гулянки вылетали из головы со свистом. А после сауны мы вновь облачились в халаты и сели за стол. Хозяева открыли холодильник, и вытащили из него коньячок и свежие огурчики. Это зимой-то, на Алтае. Да, хорошо быть большим начальником. Тепло и вкусно.

Мы провели в этой сказочной бане почти целый день, и закончился он для меня блистательно. Веселые и слегка поддатые участники помывки решили в заключение устроить соревнование на руках. То, что теперь называется арм-реслинг, кто кого положит. Я всегда был в этом не последним человеком, а тут во мне проснулась какая-то богатырская сила, и я поделил с инженером-радистом Мишей первое место. Так и закончился наш последний день в поселке Южном.

Назавтра мы улетали. Но мы с Железновым договорились устроить себе по дороге обратно праздник. Мы решили лететь в Питер не прямо, а через Москву. Цель у нас была совершенно чудная. Делайте ударение на слове «чудная» где хотите, все равно будет правильно. Мы мечтали пообедать в «Славянском Базаре», – московском ресторане, о котором столько читано и у Куприна, и у Гиляровского. Так и сделали.

И все получилось, как мы и планировали. Обед удался на славу. Какая-то потрясающая грибная похлебка на первое. Необычайное жаркое из кролика на второе. И пиво, много пива. Какой кайф! И все это гастрономическое великолепие на фоне атмосферы старинного шикарного ресторана с альковами, ангелочками по стенам и прочими архитектурными излишествами. Чуть живые от сытости возвратились в аэропорт, и вот тут нас ждал сюрприз. Пока мы предавались кулинарному разврату Питер закрыли для полетов в связи с метео-условиями. Вот это влипли!

Разумеется, никто не говорит, сколько времени это продлится. Наконец, часов в десять вечера мы поняли, что до утра не улететь и надо, пока не поздно, попытаться отменить свои билеты и дуть на поезд. Может успеем. Билеты пришлось брать с боем. Не мы одни были такие умные. Получили возврат и бегом на автобус. Приехали на Ленинградский вокзал и увидели хвост последнего вечернего поезда, убывающего в родной Питер. Все. Придется куковать всю ночь на вокзале.

Так оно и было. Всю ночь мы с Валентином бродили по площади трех вокзалов. Пили в каждом из них гнусный кофе и заедали не менее гнусными пирожками. Полуживые, где-то в четыре утра сели в поезд и тут же заснули, как убитые, едва добравшись до своих мест.

Приехали в Питер часа в два. Да-а-а. Пообедали мы на славу, но какова расплата! А не выпендривайся! А может и все правильно мы сделали. Ну, помучились ночь, дома отоспимся, а обед в «Славянском базаре» запомнится надолго.

Эта командировка, в которую я отправлялся с большой неохотой и даже страхом, что не сумею выполнить свою работу, оказалась для меня, наоборот, на редкость удачной. И работу мы всю сделали. И план Алтайского края спасли. А через три дня после возвращения на работу мне на четверть повысили оклад жалования, да еще и с переводом в следующую категорию. Как выяснилось, это призошло по личному указанию моего начальника отдела Сергея Михайловича Беатуса, который был очень доволен моими трудовыми подвигами на Алтае, о чем мне даже сказал сам. Это было приятно. Чего уж тут.

6.6. Испытания

Лодка шла в надводном положении на север, в курилке было сыро, капало за шиворот и почти не осталось сигарет. Капитан первого ранга Валентин Алексеевич Монтелли в неизменной черной пилотке и столь же неизменных белых перчатках увлеченно травил истории про штурманов всех морей и океанов, а мы со Славой курили, изо всех сил стараясь делать бодрые и заинтересованные лица. У председателя межведомственной комиссии (МВК) по приемке навигационного комплекса, коим являлся капитан первого ранга Монтелли, должно было быть хорошее настроение.

Валентин Алексеевич был знаменитым штурманом, участником первого похода советской атомной подводной лодки к Северному полюсу. В течении многих лет он был одним из главных наблюдающих от военно-морского флота в нашем научно-исследовательском институте и знал наши приборы и системы блестяще, на уровне разработчиков. Правда, это касалось старых комплексов. Навигационный комплекс, проходящий испытания на этой подводной лодке, был для него новым, но его дотошность и острый ум не оставляли ни у кого сомнений, что все необходимые проверки и испытания будут проведены тщательно и исчерпывающе. Мы очень опасались его вопросов по нашей технике, потому что он мог быстро вывести нас на чистую воду, а нам было, что скрывать.

Дела наши шли из рук вон плохо. Программа не работала. Вероятно, в кассете вычислителя при последней доработке что-нибудь напутали. А программист Славка никак не мог найти ошибку. Да как тут найдешь, когда навигационный комплекс работает и ничего нельзя отключить для автономной проверки. Но руководитель группы специалистов от нашей фирмы Олег приказал молчать и докладывал на летучках у начальства, что у нас все в порядке. Он это делал не просто так, а выжидал. У него была информация, что у коллег из других фирм, проводящих сдаточные испытания своих приборов и систем, тоже далеко не все прекрасно. Было очевидно, что испытания хорошо не кончатся, но важно было не оказаться крайним, чтобы на тебя не свалили всю вину за их провал, поэтому все представители фирм – поставщиков техники, так же, как и Олег, докладывали верхнему начальству, что все в норме, и ждали, у кого первого не выдержат нервы.

Я был руководителем бригады по сдаче основной навигационной системы, входящей в комплекс, и нес за исход испытаний полную ответственность. Поэтому, практически, не покидал гиропост, где были расположены приборы системы, и, как проклятый, считал вручную по длиннющим формулам вместо неработающей программы необходимые поправки к показаниям комплекса. Слава богу, через несколько дней с берега все-таки сообщили исправления, Славка внес их в запасную кассету вычислителя, заменил ею неисправную, и мы вздохнули свободно. Программа заработала. Можно было немного вздохнуть и даже на некоторое время покинуть гиропост.

А народу на лодке, как на танцах в доме культуры, не протолкаться. Кроме экипажа подводной лодки, сдаточная команда судостроительного завода и столько же представителей предприятий, поставляющих на лодку самое разнообразное электронное, навигационное, радиотехническое и прочее оборудование. Таким образом, на корабле получается тройной комплект людей по сравнению с расчетным. Испытания всех систем и собственно лодки, в том числе, проводятся по своим временным графикам, не согласованным друг с другом, поэтому на лодке все время шум, непрерывное хождение по трапам.

Еда в корабельной столовой в три очереди. Это тоже существенно добавляет суеты. Гальюн работает только один, это вам не Америка, желающие пописать занимают очередь и терпят в ней часа два – три. Короче говоря, сдаточные испытания подводной лодки – это жуткий балаган.

Когда я вышел из гиропоста, никуда дальше пройти было невозможно, потому что именно в это время бригада заводских рабочих со страшным грохотом тащила по трапу огромное количество чугунных чушек. Это была подготовка к так называемому «кренованию» подводной лодки. При этих испытаниях поочередно на правый и левый борт лодки устанавливают определенный груз, набираемый из тех самых чушек, и с помощью отвеса, пропущенного через все палубы, измеряют углы наклона лодки, которые должны соответствовать проектным значениям. Наконец, громоподобная процессия рабочих с грузами завершилась, и я смог продвигаться дальше. Поскольку навигационная система вроде работала, наконец-то без замечаний, и не требовалось моего присутствия, решил несколько часов поспать. Коек, конечно, на всех не хватает, спим посменно. Я сплю в одной койке с Геной Воробьевым, бригадиром регулировщиков. Отправил Гену на вахту в гиропост, а сам залез на согретое товарищем место и тут же заснул, как убитый.

Мне показалось, когда Гена разбудил меня, что спал несколько минут, но это было не так. Все же несколько часов удалось отдохнуть. К сожалению, он разбудил меня не просто так, а чтобы поделиться «радостью» – гироскоп (основной элемент нашей навигационной системы) начал терять обороты. Это было ужасно. Если выйдет гироскоп из строя, все, «сливай керосин». Пошел в пост. Померил скорость. Точно. Гироскоп тормозится и ничего не сделать. Прошел час и то, что должно было случиться, случилось. Заорал ревун, загорелись красные фонари на приборе и все. Испытания для меня закончились. Наверно выглядел я при этом довольно гнусно, потому что ко мне подошел Кузьмин – зампредседателя МВК и начал меня утешать. Что, мол, не расстраивайся, бывают варианты и похуже. Он знает, прошел войну. Но легче мне не стало. Олег сказал, чтобы мы – я и моя бригада, быстро собирались. Нас снимают с лодки, и мы пойдем домой на каком-то гидрографе (гидрографическом судне), который сейчас подойдет. И буквально сразу этот маленький гидрограф подошел. Туда перегрузили какую-то технику. Попрыгали мы, гидрограф тут же отошел, и лодка быстро потерялась из виду. А мы остались.

Cначала я даже не понял, что произошло. А просто была полная тишина. Мы стояли на верхней палубе. Полный штиль, что редко бывает на Белом море. Голубое небо. И я вдруг почувствовал, что все тяготы испытаний, хотя бы на время, позади, и жизнь продолжается. А кораблик был просто чудо. Чистенький, вылизанный. Нас сразу поставили на довольствие, и боцман показал нам каюту. Мать честная! Каюта просторная, с иллюминаторами. У каждого своя койка. Постельное белье белоснежное. Еле успев раздеться, мы рухнули в эту роскошь, и это было чудесно. Проснулись от сладостных звуков по громкой связи – Команде обедать! Пошли обедать. Команда на этом корабле была человек десять, не больше, и обедали они все вместе, в кают-компании. И была у них повариха – женщина немолодая, но ладная. Вот живут люди. А вкусно, как дома. В этом раю мы пробыли три дня, потому что пошли не сразу в Архангельск, а по каким-то гидрографическим делам на остров Жижгин, там еще маяк есть знаменитый. А мне-то чем дольше наше плавание, тем лучше. Я вообще старался ни о чем не думать. И так было все ясно. Когда вернемся в Северодвинск, надо звонить на фирму, в Питер. Будет скандал. Потом буду долго ждать лодку с моря, а новый гироскоп с завода. Когда получу гироскоп, снова регулировка, а потом, неизвестно когда, снова испытания. Зачем об этом думать. Как будет, так и будет. Расслабься.

На Жижгине простояли целый день. Хорошо там. Покой. Думаю, что поселок на этом острове строили еще поморы. Дома из толстенных бревен. Большие. Зашли в местный магазин. Продавалось там все подряд: ведра, топоры, консервы, а вот того, что нам было надо, как раз и не было. Спирт-то свой мы выпили еще в первый день, когда нас сняли с лодки, как говорится, «с устатку», и теперь с отвращением вели трезвую жизнь. Людей на Жижгине мало, но мы и тут умудрились найти своих земляков и даже коллег. Они как раз сидели на завалинке около магазина. Мужики оказались питерские, с ЛОМО (Ленинградское оптико-механическое объединение). Полигон у них тут какой-то, чего-то меряют. Морды довольные, хорошо, небось меряют, да и спирта у них наверняка навалом «для промывки оптических осей». Нас, однако, не позвали. Ну и ладно. Мы свое попили, да и еще попьем.

Снялись с Жижгина ночью. Назавтра к вечеру будем в Архангельске. Так оно и случилось, но перед этим нас еще ждало чудо. Уже шли близко к берегу, как вдруг на фоне заходящего в море солнца появился парусник с алыми парусами. Это было так прекрасно, что у меня аж дыхание перехватило. Уже потом узнал, что это был учебный парусник »Седов», который возвращался из плавания. Но тогда это были гриновские алые паруса, и была сказка. В тот же день мы вернулись в Северодвинск. Сказка кончилась.

6.7. Почти Джек Лондон

В последнее время на небосклоне российского шансона взошла новая звезда – Елена Ваенга. Мои высоколобые друзья и мой сын, великий меломан, нос воротят. Ты посмотри, говорят они, какая она нелепая, громадная, с этой дикой жестикуляцией. И песни ее, это же примитив. Цыганщина какая-то.

А мне Лена Ваенга нравится! Она большая, красивая, рукастая, ногастая. Она как Россия. Не очень складная, но чудная. И имя ее таинственное, таежное – Ваенга очень ей подходит. А голосина! Это же настоящий голос, а не продукт современной радиоэлектроники, как у девяти из десяти современных российских звезд эстрады. И песни ее нравятся, потому что искренние и мелодичные, ну а про цыганщину в русском шансоне поговорите с Толстым Л.Н. Вся русская романсовая культура пропитана цыганской песней. Так что, пожалуйста, не надо.

Но есть и еще одна причина моего особого отношения к Ваенге. Она родом из поселка Вьюжный. Вам это название ничего не говорит, а я сразу же молодею лет на двадцать пять и снова оказываюсь на борту своей подводной лодки (ПЛ) у стенки судоремонтного завода «Нерпа», который как раз и расположен в этом северном поселке Мурманской области. Так что мы с Ваенгой вроде земляки. Правда, когда я там совершал трудовые подвиги, Леночка, вероятно, ходила в детский садик, но все равно приятно. Родной человек. Ну вот, на этом присказка заканчивается, сказка начинается.

Был я тогда ответственным сдатчиком одной из навигационных систем, установленных на борту ПЛ. Все специалисты из нашего института, обслуживающие другие системы, интенсивно работали, готовясь к очередному этапу испытаний, а моя бригада вынужденно отдыхала, потому что незадолго до этого у меня вышел из строя основной элемент системы – гироскоп, и я ждал, пока мне из Ленинграда привезут замену. И дождался! Вместо гироскопа, они, гады, прислали мне одного из основных разработчиков гироскопа и милейшего человека Олега Ивановича П.

Почему начальство так решило, я не знаю, могу только предполагать. Может просто гироскопов больше не было в запасе, а может быть прислали самого сильного специалиста, чтобы удостовериться, что мой диагноз правильный и гироскоп надо менять. Я был в отделе, который разработал сдаваемую мной систему, человек новый и полным доверием, вероятно, еще не пользовался. Так или иначе, но утром мы с Олегом позавтракали в гостинице, и пошли на завод. От гостиницы с романтическим для не северного уха названием «Северное сияние» до завода было пару остановок на автобусе, но погода была прекрасная, весна разгулялась во всю, и мы с удовольствием прошлись пешком. Тем более, что идти было легко, под горку.

Олегу не нужно было много времени, чтобы убедиться, что я был прав и гироскоп надо менять, но человек он на редкость ответственный и пунктуальный, поэтому провозились мы все равно довольно долго. Потом ходили в заводоуправление, чтобы Олег мог связаться с Питером и доложить результаты своих проверок. В результате, освободились уже к вечеру. Вышли с завода, и обалдели.

Вот что такое Север! Вот что такое обманчивая северная весна! За то время, что мы провели на заводе, резко похолодало, поднялся дикий ветер со снегом, шоссе, по которому утром бежали веселые ручейки, превратилось в каток и автобусы отменили! А нам-то что делать? Домой-то в гостинцу как добраться? А как хотите, так и добирайтесь.

И мы пошли. Это конечно лихо сказано, но неправда. Идти было невозможно. Да еще в гору! Можно было только ползти почти на четвереньках, по возможности закрывая лицо от ледяного, режущего ветра. «Все. Больше не могу», – сказал Олег. «Вернемся лучше на завод, как-нибудь перекантуемся на лодке до утра, а завтра видно будет». Идея была плохая. Попробуй еще попади на лодку, да и нужны мы там сильно. Нет. Надо было идти дальше. И тут меня осенило. Как же я мог забыть? «Олежек! У меня же в гостинице полная фляжка с шилом! Надо только дойти и все будет хорошо!» («Шилом» тогда у командировочных лаского именовался спирт) Олег смотрел на меня внимательно и очень серьезно: «Точно есть? Не врешь?» – «Олег, за кого ты меня держишь? Гадом буду!» Поползли дальше. Падали. Матерились, но шли. Полуживые и мокрые до нитки ввалились в мой номер.

Конечно, умылись, переоделись, а потом Олег достал пирожки с капустой, еще из дома, а я нашел у себя банку чудовищных консервов «Частик в томатном соусе с овощами», ну и хлеб конечно. И начался пир. Как нам было хорошо! Нет, понять это может только человек, который знает, что такое Север, коварный, холодный, но иногда все-таки прекрасный.
Помните, как у А. Городницкого:

«Бродит за ангарами северная вьюга
В маленькой гостинице тихо и тепло..».

Вот именно так и было, тихо и тепло. А назавтра Олег Иванович улетел в Питер.

В начало

Далее