Летние каникулы продолжались три месяца — с июня по август. На лето большинство ребят уезжали в пионерские лагеря, принадлежав­шие профсоюзам. Кое-кто отправлялся к своим деревенским родствен­никам. Единицы отдыхали на дачах. Некоторые ребята никуда не уезжа­ли. Для них существовали так называемые городские пионерские лаге­ря при какой-нибудь школе или, например, в Таврическом саду. Ночевали ребята дома, а утром шли в городской лагерь и там проводили время: уезжали на Кировские острова (Елагин, Каменный, Крестовский), за город, катались на теплоходе по Неве и т.д. Я однажды провёл лето в таком лагере, но в основном уезжал в загородный пионерский лагерь профсоюза работников средней школы.

Первые послевоенные годы наш лагерь располагался в городе Пуш­кин. Мои родственники называли его Царским Селом, иногда Детским Селом, и я долго не мог понять, как же он называется на самом деле.

После каменного центра Ленинграда город Пушкин показался мне цветущим садом. Город утопал в густой зелени, укрывавшей развали­ны домов. Редкие машины появлялись на умытых улицах, в городе было тихо и уютно. Жили мы в помещении пушкинской школы, а время, сво­бодное от построений, «принятия пищи» и различных мероприятий, про­водили в знаменитых парках.

На всю жизнь сохранились в моей памяти большой пруд в Екатери­нинском парке, вознесённая над прудом Чесменская колонна, стены разрушенных дворцов, Царскосельский лицей, Камеронова галерея, башня-руина, Большой каприз, девушка с кувшином и другие памятни­ки, многие из которых были воспеты А.С. Пушкиным. «Волшебные края, где я живу душой» — писал он. Это волшебство ощущалось даже в те послевоенные годы, несмотря на развалины, заграждения из колю­чей проволоки, осколки снарядов, на один из которых я напоролся бо­сой ногой, и у меня долго не останавливалась кровь.

Анна Ахматова, чьё детство и отрочество прошли в Царском Селе, писала:

О, пленительный город загадок,
Я печальна, тебя полюбив.

Однажды я со своим приятелем Володей Устиновым лазал по кам­ням «Большого каприза» и нашел спрятанный кем-то пакетик с маши­нописным текстом: «Сегодня я познакомлю с интересующим вас че­ловеком. Вы получите интересные сведения. Будьте осторожны». Со­держание записки показалось нам подозрительным. В те времена кругом только и было разговоров об агентах иностранных разведок, и всех советских людей призывали повысить бдительность или, как го­ворили шутники, «втрое удвоить бдительность». Мы тоже были бдительны и поэтому понесли записку в милицию. По дороге мы встрети­ли в парке двух странных парней. В то жаркое лето, когда мы ходили в одних трусах, они были одеты в тёмные длинные пальто, и каждый нес по два чемодана. В милиции отнеслись к записке серьёзно, и один из офицеров попросил нас показать место, где мы её нашли. Мы направи­лись с ним к «Большому капризу». Милиционер был хмур и молчалив, и мы развлекали его разными историями, а потом рассказали о стран­ных парнях. Милиционер остановился и стал расспрашивать нас об их приметах. Потом сказал, что час назад произошло ограбление дома рядом с парком, и ему надо срочно вернуться в милицию и оповестить все посты о приметах возможных преступников. При этом он добавил, что поимка преступников — более важное дело, чем наша записка. Мы кисло согласились. Нам так хотелось поймать шпиона, а тут какие-то грабители…

По улицам города мы ходили строем, при этом распевали обязательные песни: «Пионер, не теряй ни минуты», «Комсомольцы, беспо­койные сердца, комсомольцы», «Марш нахимовцев» со словами «…по­тому что мы Сталина имя в сердцах своих несём», «Артиллеристы, Ста­лин дал приказ!», «До свиданья, мама, не горюй»(песня написана Александром Галичем), и т.п. Были песни, которые мы пели по соб­ственной инициативе, но с согласия пионервожатых и воспитателей: «Варяг», песню британских лётчиков «Мы летим, ковыляем во мгле», «Пошёл купаться Ваверлей, оставив дома Доротею..» и пр. Когда мы оставались одни, то репертуар менялся, мы пели «В Кейптаунском пор­ту», «В нашу гавань заходили корабли», многочисленные блатные пес­ни во главе с «Муркой» и «На Дерибасовской открылась пивная». Для нас куда притягательнее были слова типа: «Тут подошёл ко мне извест­ный маркер Моня, об чей хребет сломали кий в кафе Фанкони, и он сказал, как говорят одни поэты — я б вам советовал беречь свои портреты…», нежели «…на битву и доблестный труд, расправив упрямые плечи, вперёд комсомольцы идут». Девочки пели иные песни, в основ­ном душещипательные, вроде «Жил один скрипач, молод и горяч, лас­ковый, порывистый, как ветер, и любви одной весь отдал себя…».

Иногда, для разнообразия, при хоровом исполнении после каждой строчки выкрикивались попеременно слова «в штанах» и «без штанов». Например, «Марш нахимовцев»:

Вперёд мы идем, в штанах,
И с пути не сойдём, без штанов…

Некоторые официальные песни распевались с «народными» слова­ми. Например, «Марш артиллеристов» в нашем подпольном исполне­нии звучал так:

Артиллеристы, Сталин дал приказ:
Поймать училку и выбить правый глаз,
За наши двойки и колы, за все прогулянные дни,
По канцелярии — огонь, огонь!

Широко известная песня И.О. Дунаевского «Широка страна моя родная» была переделана следующим образом:

Широка кровать моя родная,
Много в ней подушек, простыней,
Приходи ко мне, моя родная,
Будем делать маленьких детей…

А «самопальный» гимн Советского Союза начинался словами «Союз нерушимый голодных и вшивых…». Тогда в стране на самом деле было много завшивленных и голодных людей. В нашем лагере у неко­торых ребят вши тоже иногда выползали. Воспитатели и пионервожа­тые тактично замалчивали эти случаи и принимали срочные меры, что­бы вши не переползли на других. Что касается кормёжки, то по тем временам она была неплохой. На завтрак давали пшённую или манную кашу, варёное яйцо, серый хлеб с маслом и чай. На обед — суп, пшённую или рисовую кашу с полумясной котлетой, компот или кисель. На полдник — после «мёртвого часа» — мы выпивали стакан кипячёного молока с булочкой. Вечером ели макароны с тёртым зелёным сыром или пудинг из манной крупы с сиропом и запивали чаем.

Жизнь в лагере разнообразили приезды известных людей. Так, зна­менитые шахматисты Александр Толуш и Марк Тайманов не раз давали в лагере сеансы одновременной игры в шахматы. Я каким-то образом сыграл с Толушем вничью и очень этим гордился.

Приезжали в лагерь детские писатели, проводились литературные викторины. На одной из викторин я выиграл книгу «Стожары» с дар­ственной надписью автора, имя которого я позабыл, а книга пропала, но помню, что в ней описывалась жизнь сельских ребят.

Мы много занимались спортом: играли в футбол, волейбол, баскетбол, бегали, прыгали в высоту и в длину, метали гранату, толкали ядро. Плавали и катались на лодках в большом пруду Екатерининского парка.

В лагере действовала художественная самодеятельность. Я и сей­час удивляюсь, как много у нас во все времена одарённых детей. В лагере были и певцы, и музыканты, и танцоры.

Приучали нас и к труду. Весь лагерь вывозили на поля ближайшего совхоза «Детскосельский» и заставляли пропалывать молодую морков­ку. Вреда от нашего безвозмездного труда было больше, чем пользы. Многие ребята вместо сорняков ошибочно вырывали морковь и тут же её съедали, а сорняки оставались в земле. Теперь на тех же полях школьники по-прежнему пропалывают морковь, но в отличие от про­шлых лет они за свой труд получают деньги, поэтому морковь, воз­можно, остаётся в земле, а сорняки уничтожаются.

Очень ценными людьми в лагере считались музыкальные работни­ки — аккордеонисты или баянисты. Они сопровождали своей игрой все лагерные мероприятия — начиная с утренней зарядки, подъёма флага и заканчивая вечерним построением и спуском флага. Кроме того, они играли на танцах, выступлениях художественной самодеятельности, сопровождали нас в туристских походах.

В один из заездов для аккордеониста не нашлось свободной комнаты, и его поселили в палату (так называли комнаты, в которых мы жили) со мной и ещё тремя мальчишками. Звали аккордеониста Олег Протопопов. Это был широкоплечий парень с аскетическим лицом, лет восемнадцати. Он отличался исключительной аккуратностью и чисто­плотностью, в какой-то степени передавшейся нам. В частности, он оту­чил нас плевать на пол. Олег внушал нам большое уважение своей спортивностью. Он отлично играл в волейбол, футбол, выполнял гим­настические упражнения. Олег рассказывал, что зимой занимается фи­гурным катанием на коньках. Мы удивлялись и смеялись, так как счита­ли, что фигурное катание — это исключительно женский вид спорта. Никто из нас тогда не предполагал, что Олег станет выдающимся фи­гуристом, известным во всём мире.

Олег прекрасно играл на аккордеоне, выполнял любую заявку. Осо­бенно часто его просили сыграть «Полёт шмеля» Римского-Корсакова. Он исполнял эту вещь виртуозно.

Олег относился ко всем ребятам как равным, всегда был доброже­лателен и вежлив в обращении, никогда не произносил грубых слов. Он быстро стал всеобщим любимцем.

Нельзя сказать, что он был весёлым человеком, скорее мрачнова­тым, но пошутить любил. Каждое утро он вместе со старшей пионер­вожатой устраивал маленькое представление в нашей комнате. Пионер­вожатая будила Олега, а он не вставал. Тогда она пыталась сдёрнуть с него одеяло, но безуспешно — Олег крепко держал его, поскольку спал голым. В какой-то момент он отпускал одеяло и на всеобщее обозре­ние представал Аполлон во всей красе без фигового листка и в полной «боевой» готовности. Пионервожатая визжала и выбегала из комнаты, а мы радостно ржали. На следующий день всё повторялось сначала.

Однажды весь лагерь облетела тревожная весть — Олега выгоня­ют. Я уговорил ребят в знак протеста не ходить в столовую, иными сло­вами, объявить голодовку. Мы не пошли на завтрак. Начальник лагеря вызвал меня в свой кабинет и стал уговаривать отказаться от своих на­мерений. Я спросил о причинах увольнения Олега, на что начальник ла­геря ответил, что я пойму, когда вырасту.

Наша акция помогла — Олега оставили в лагере. Но утренние пред­ставления прекратились.

И вот лето закончилось, и мы разъехались по домам. Кое-кто из девочек продолжал поддерживать отношения с Олегом. Одна из них — Галя Шумилова, которую я случайно встретил на Невском, — сооб­щила, что Олега призвали служить на флот. Мне казалось, что я его больше никогда не увижу.

Но через несколько лет я его увидел — на экране телевизора ката­ющимся на коньках вместе с Людмилой Белоусовой. В парном катании они стали чемпионами страны, Европы, мира, и, наконец, в 1964 году завоевали олимпийское золото. Второй раз они стали олимпийскими чемпионами в 1968 году. Я был рад за них и горд, как будто сам был причастен к их спортивным успехам.

В середине шестидесятых годов я встретил Олега на Петровской набережной недалеко от здания, в котором я работал в зимние месяцы, ранней весной я уезжал в экспедицию. Я не подошёл к нему — мне неудобно было напоминать о себе, всё-таки он был знаменитостью. Вскоре я стал встречать его довольно часто — одного или с женой Людмилой. Я узнал, что ему дали квартиру в соседнем с нашей органи­зацией доме, который в народе назвали «Дворянским гнездом», а неко­торые называли его «Домом крестьянской бедноты» (когда-то улица, рядом с которой расположился дом, называлась Дворянской, потом её переименовали в улицу Крестьянской бедноты, а затем в Мичуринскую). В этом доме поселились известные жители Ленинграда. Например, там жил режиссёр Георгий Товстоногов, артист Евгений Лебедев (их две квартиры были соединены в одну), композитор Андрей Петров, певец Борис Штоколов. Кроме творческих работников в доме поселились: немецкий консул, рабочие-передовики, высокопоставленные партийные, советские и профсоюзные деятели.

Однажды ленинградские газеты сообщили, что в квартиру Прото­попова залезли воры и украли спортивные награды. Мои сослуживцы, и я в их числе, очень удивились. Дело в том, что «Дворянское гнездо» тщательно охранялось милицией. Дежурившие у дома милиционеры знали в лицо всех его жильцов. Двери подъездов всё время были за­крыты на кодовые замки. Кроме того, поблизости в доме на Площади революции (ныне Троицкой) под усиленной охраной жил секретарь Ленинградского обкома КПСС Григорий Романов. На прилегающей к этим домам территории прохаживались агенты в штатском. Как могли воры проникнуть в квартиру Протопопова? А если это были не воры, то кто?

Вскоре под заголовком «Награды вручены вновь» газеты сообщи­ли, что вор пойман, и главный милиционер Ленинграда вручил Прото­попову украденные награды. А ещё через некоторое время те же газе­ты сообщили, что О. Протопопов и Л. Белоусова не вернулись из зару­бежной поездки…

Женщина, постоянно убиравшая квартиру Протопопова, работала уборщицей и в нашей организации. После того, как Олег и Людмила не вернулись домой, она рассказала, что в квартире Протопопова в пред­шествующий их невозвращению период с каждым днём становилось всё меньше вещей. Потом осталась одна старая тахта… В родной го­род Олег Протопопов и Людмила Белоусова приехали в феврале 2003-го года по приглашению председателя спорткомитета России бывшего замечательного хоккеиста В. Фетисова. В Санкт-Петербурге их очень тепло встретили губернатор города В. Яковлев, спортивная обществен­ность, поклонники. В Ледовом дворце бывшие чемпионы наблюдали за соревнованиями по фигурному катанию…

С каждым годом город Пушкин становился всё многолюднее. На улицах появилось много машин. Небо с рёвом пронизывали боевые самолёты с ближайшего аэродрома. И тогда наш лагерь перевели в посёлок Вырица Ленинградской области. Лагерь расположился в кра­сивом сосновом бору на обрывистом, сложенном красными песчани­ками берегу реки Оредеж.

В новом лагере я повстречал много старых знакомых, увидел здесь и Галю Шумилову. Я был неравнодушен к ней, но, в целях маскировки своих чувств, относился к ней очень грубо. Как-то в очередной раз я обидел её, и девочки возмущённо загалдели. Тогда Галя весело заяви­ла: «Так он любит меня!» Я открыл рот, чтобы произнести очередную гадость, но так и застыл. Я был поражён её прозорливостью. Потом Галю вытеснила из моего сердца Таня Скорнякова. Хорошенькая де­вочка с белокурыми завитками волос на лбу. В Ленинграде она жила недалеко от нашей школы — на углу Литейного и Пестеля в доме Мурузи (теперь чаще говорят — в доме Бродского). Когда мы вернулись в город, я частенько поднимался по лестнице этого дома, нажимал кноп­ку её звонка и убегал. И ещё я посылал ей по почте объяснения в люб­ви без подписи. Причём обычно использовал в качестве любовных посланий тексты известных песен о любви. Например, я писал ей: «Я понапрасну ждал тебя в тот вечер, дорогая, тогда узнал я, что чужая ты для меня…»

Одновременно у меня были и другие увлечения. Как-то во время игры «в почту» я послал Ире — тоненькой девочке с белыми волосами записку: «Давайте с Вами дружить!». Ответ не заставил себя ждать: «Я согласна». Но что надо делать дальше, не знал. Я смотрел на Иру и молчал. Лишь перед самым отъездом я спросил у неё адрес и пообе­щал навестить. И вот мы вернулись в Ленинград, и я со своим лагерным приятелем, прозванным за смуглую кожу и плоский нос Полем Робсоном (знаменитый в те годы негритянский певец), отправился на Съездовскую линию Васильевского острова. Во дворе Ириного дома нас стала окружать компания подростков шпанистой наружности, и мы были вынуждены ретироваться, так и не увидев Иру.

Ещё мне нравилась чернобровая полноватая Алла. Однажды в по­ходе мы ночевали на сеновале. С вечера я заметил, в каком месте уст­роилась Алла, и ночью пополз к ней, разгребая сено. В темноте я наткнулся на что-то упругое — это была её созревающая грудь. Меня обдало жаром, и я молча пополз обратно. На следующий день Алла смотрела в мою сторону с интересом. До этого она не обращала на меня никакого внимания.

В Вырице всё было солиднее и масштабнее, чем в пушкинском лагере. Вырицкий лагерь имел свой стадион с хорошим футбольным полем, на котором мы сражались с футболистами других лагерей. Был свой духовой оркестр, клуб.

Жили мы в небольших домиках, удалённых один от другого и в фанерных палатках.

Лагерь занимал большую территорию, поэтому персонал лагеря не мог уследить за всеми его обитателями. Мы безнаказанно ходили ку­паться в Оредежи без сопровождения взрослых, играли в карты в кус­тах, кое-кто покуривал, и даже уходили далеко за пределы лагеря, что категорически запрещалось под страхом отправки в Ленинград.

Однажды во время какого-то местного праздника, который жители Вырицы отмечали распитием водки, песнопениями и драками, местные ребята пригласили меня погулять по ночному посёлку. После отбоя я тихонько вылез через окно и кустами пробрался за ограду лагеря. Там я присоединился к своим друзьям. Гуляли мы всю ночь, а под утро я вернулся в лагерь. У ворот меня встретили начальник лагеря Алексей Романович, старшая пионервожатая и завхоз. Алексей Романович толь­ко произнёс: «Завтра отправишься в Ленинград». Но я знал, что он меня простит, и особенно не волновался. Алексей Романович был начальни­ком и в пушкинском лагере и знал меня давно. Каждый год, когда он встречал меня вместе с другими ребятами на платформе Витебского вокзала, где мы собирались перед отправкой в лагерь, он тяжело взды­хал, и произносил: «Опять Архангельский!». В лагере он прощал все мои шалости. Простил и ночную прогулку.

Алексей Романович был высок ростом, худощав. Редкие светлые во­лосы приглажены, серые глаза смотрели внимательно на собеседника. Лицо худое, вытянутое. Выглядел он болезненно. Что-то подтачивало его здо­ровье. Тем не менее, он мастерски пробегал стометровку, хорошо играл в футбол и волейбол. Постоянно возился с ребятами — учил бегать на ко­роткие и средние дистанции, тренировал футболистов. Судил футбольные матчи. Много занимался организацией художественной самодеятельнос­ти в лагере. Все свои силы он отдавал тому, чтобы поддерживать в лагере порядок и чему-нибудь научить нас. Каждое лето, благодаря общению с Алексеем Романовичем, я что-нибудь приобретал для себя полезное. Зи­мой Алексей Романович работал во Дворце пионеров…

Однажды, уже будучи учеником выпускного класса, я гулял вече­ром по Бродвею и встретил Женю Лычёва из 10-а. Он предложил мне зайти в шалман и выпить по 100 граммов водки. Я уже несколько раз пробовал водку, обычно меня от неё сильно тошнило и даже рвало, но отказать Жене я не мог. Он слыл солидным человеком — имел баруху, т. е. любовницу, курил «Беломорканал», дружил с уголовными авторитетами. Мы спустились в подвальчик рядом с кинотеатром «Новости дня»—недалеко от Дворца пионеров, и там я увидел за столиком Алек­сея Романовича. Перед ним стоял стакан водки и кружка пива. Вид у него был измождённый. Я постарался сесть так, чтобы он меня не ви­дел. Вскоре он встал и ушёл…

Сразу за оградой пионерского лагеря стояла окружённая стройны­ми соснами красная деревянная церковь — Храм Казанской иконы Бо­жьей матери. Сняв пионерские галстуки, мы тайком заходили в церковь. Там служил красивый представительный священник лет шестидесяти — отец Алексий Кибардин. Жители Вырицы считали его очень мудрым и относились к нему с огромным уважением. До революции отец Алек­сий был известным человеком. Он удостоился чести крестить царских детей. Был их духовником. 17 июля 1918 года большевики под руко­водством комиссара Юровского (не родственник ли он моего одно­классника Жени Юровского?) расстреляли царскую семью, не поща­дили и детей. Отец Алексий избежал расстрела, но долгие годы провёл в заточении. Вероятно, отец Алексий неспроста оказался в Вырице. В девятнадцатом веке Вырица называлась Княжеской долиной. Здесь строили дачи члены императорской семьи. Одна из улиц Вырицы назы­валась Романовским проспектом…

Изредка приходил в церковь знаменитый старец Серафим Вырицкий. Он не мог бывать в храме часто из-за очень слабого здоровья. Известность старца простиралась далеко за пределы Вырицы. Он обла­дал удивительной прозорливостью. Например, ещё в 1940 году пре­дупреждал о надвигающейся войне. А когда немцы подступали к Выри­це, к нему обращались многие жители, которые не знали, что делать и опасались за свои дома. Серафим всех успокаивал и говорил, что их дома останутся целыми. И действительно, несмотря на оккупацию, ни один дом не пострадал… Отец Серафим вёл праведную и подвижни­ческую жизнь. Впоследствии он был причислен к святым…

Замечательная поэма Евгения Рейна «Няня Таня» начинается сло­вами:

Хоронят няню. Бедный храм сусальный в посёлке Вырица. Как говорится, лепость — картинки про Христа и Магдалину — эль фреско по фанере. Летний день. Не то, что летний — тёплый. Бабье лето. Начало сентября…

В начале сентября нас уже не было в лагере…

Далее >>
В начало