Кроме холода и голода, не менее тяжким бедствием была окружавшая нас темнота. В вечерние и ночные часы город погружался в непроглядную тьму.

А какую трагедию могла вызвать даже небольшая полоска света в окне даже от самодельного светильника – знали все от мала до велика…

Взрослым приходилось передвигаться по наледям, сугробам и ямам (воронкам от снарядов и бомб) улиц порой в полной тьме и обходить при этом страшные и скорбные препятствия: закоченевшие трупы людей…

Испытаниям, казалось, не было предела, но вместе с тем, люди мужали, и с преодолением препятствий закалялась их воля, укреплялся характер, и росла жажда жизни. И вот иллюстрация к сказанному. В начале, при первых звуках сирены, извещавшей об очередном налёте или артобстреле, мы немедленно бежали в бомбоубежище. Но уже вскоре непрерывно повторяющиеся тревоги не оказывали на нас столь сильного действия, и мы не всегда покидали наше жилище – только в такт метроному билось наше сердце, и мучила мысль: попадёт или не попадёт бомба или снаряд в нас!

Помогали указатели, какая сторона улицы наиболее опасна при артобстреле, и даже идя с мамой и услышав пронзительный свист над головой или шипение дальнобойного тяжёлого снаряда, я понимая, что он несёт неминуемую смерть, почему-то чувствовали, что на этот раз – мимо!

С меньшей силой терзало постоянное чувство голода, ведь мы настолько ослабели, что это было для нас не так мучительно. И хотелось спать…

Однажды с фронта приехал наш отец и подарил мне, как старшему, маленький ручной фонарик, едва освещавший пространство вокруг на один-два шага. И вот теперь я ходил с этим фонариком – «жужелкой» или, как мы его называли, «жигалкой». «Жужелка» предупреждала встречных не только светом, но и звуком. Звук у неё был довольно странный, ни на что не похожий, но некоторые женщины пугались: «вж-жик, вж-жик, вж-жик…» Нажимаешь слегка на рукоятку, и слабое жёлтое пятно бежит перед тобой, указывая дорогу. Вот знакомая дорожка, кирпичи от разрушенного здания на ней; ещё пара шагов, ещё немного – и пятно запрыгало по тёмной лестнице, «Вж-жик, вж-жик, вж-жик, вж-жик». Фонарик был хорош ещё и тем, что развивал кисть руки, а батарей к нему никаких не требовалось. Получалась самая настоящая мини-электростанция в руке!

В дни ожесточённых вечерних вражеских авианалётов мы, дети – все пятеро – немедленно собирались у нас в комнате, забирались в огромный платяной шкаф и сидели в нём. Освещённые слабым светом фонарика, мордашки наши были сосредоточенны: мы настороженно прислушивались к грохоту, доносившемуся извне. Наивно полагали, что фанера шкафа спасёт нас от беды. Мы: Идочка и Алик Стукаловы, я с братом Борисом и Дима Гилливер, у которого от голода умерла мама и его впоследствии забрали в детский дом.

Да, мы – дети блокадного Ленинграда, оставшиеся жить…

А фонарик – о чудо! – как он выручал нас в страшное тёмное время, ведь мамочки наши были на работе либо на дежурстве… Огромная пустая коммунальная квартира. Огромный, почти пустой, но очень крепкий дом № 5: первый этаж облицован гранитом!

В это страшное время мы, дети, старались быть вместе, ближе друг к другу, и было приятно чувствовать совсем рядом тёплую протянутую руку, детскую ладошку. Удивительно, а, может, вовсе и нет, что мы в те времена совсем не ссорились и не дрались из-за чего-либо: не по годам серьёзные, многого не понимая. Но осознавали беду, нависшую над нами. Наше детское единение в немалой степени способствовали преодолению страха, и скрадывало отчаяние создавшегося положения.

Шла постоянная борьба за жизнь, борьба отчаянная, без стонов, без жалоб, ропота и упрёков – и в этом было наше спасение. А испытания продолжались, и были такие, которые перенести, казалось, совсем невозможно: надвигалась дистрофия, угрожала цинга. Об этом писать чрезвычайно трудно, и навряд ли кто поймёт. И в живых-то осталось не так много. И этим немногим приходилось жить и работать в непокорённом, всё вынесшем, гордом и великолепном Ленинграде – Санкт-Петербурге, восхищающем взоры народов всего мира.

Далее

В начало