Вот уже кончается дорога,
С каждым днем все тоньше жизни нить,
Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надо бы просить.
И. Тхоржевский

Я не верю в храмовых богов, но теперь склонен верить в высшие силы, которые могут проявляться самым неожиданным образом. Эти силы не ограничены материей, временем и пространством. Я убеждаю себя в том, что в это нужно верить, что дорогие близкие мне люди расстались со мной не навсегда, что будет Встреча. Я очень завидую людям религиозным. Им намного проще вынести истину нашей смертности. Они считают свою земную жизнь только частью чего-то бóльшего.

Мысль, что потеря близких людей – это навеки так страшна, так подавляет, что поневоле ищешь выход, придумываешь себе хоть какую-то Веру, а значит – надежду. Все меньше любимых людей меня окружает. «Меня окружает» — написал это и понял, что даже в горе я думаю о себе. Это не что иное, как эгоизм. С другой стороны, эгоизм – это один из способов самосохранения – непременного свойства всего живого: но уже мало что тебя держит на земле. Я как-то высказал мысль, что человека можно сравнить с деревом, которое держится корнями. Близкие люди – это и есть эти корни, и чем меньше корней остается, тем неустойчивее дерево.

Сразу после возвращения из поездки в Израиль Ларисе сделали сложную операцию. Операции следовали за химиотерапией одна за другой. Надежда то затухала, то появлялась. Лариса жила надеждой почти до конца и не сдавалась. Она по жизни была бойцом. В ней была какая-то крепость, как-будто она была сделана из камня, но при этом камень этот, сделанный один раз и навсегда, имел душу и теплоту, но эта крепость и цельность позволяли ей не зависеть от обстоятельств и продолжать жить внутренне свободной. Врачи дали ей срок – от двух до пяти лет. Она прожила четыре года, но прожила наполнено и так же жизнелюбиво, как и до болезни. В этом ей как могли, помогали сыновья, которые проявили такую заботу и нежность, что радовали и ее, и меня безмерно. Еще с бóльшей, чем прежде любовью она стала относиться ко всем проявлениям жизни. Заметив на руке комара, она сдувала его, а случайно залетевшую редкую муху уговаривала вылететь в открытое ею окно, и можете не верить, но муха вылетала. Правда, происходило это в Калифорнии, где мух, а особенно комаров, еще меньше, чем пешеходов.

Это были четыре года надежд, четыре года процедур и лекарств, четыре года женского мужества и оптимизма. Я сидел около ее постели в госпитальной палате, смотрел на нее, обычно такую живую, активную, говорливую, а теперь притихшую, ставшую лишь следом той, прежней.  Сердце сжималось от жалости. Невероятно тяжело видеть близкого уходящего человека.

Я сидел и в моем мозгу пронеслась вся наша жизнь, как в ускоренном кино. Вот  я увидел ее в первый раз, когда она склонилась к чертежной доске, в синем костюмчике, с умным красивым лицом, ладную с явно похожим на еврейский профилем. Меня тогда удивило, как это ее взяли на работу с таким специфическим профилем. Мы познакомились, хотя она неохотно шла на контакт. Малоразговорчивая, темноволосая, стремительная девушка мне пришлась по душе. Как говорят, она меня «зацепила». Внутренний голос подсказывал мне, что это  мое. Незаметно и быстро Лариса заполнила собой всю мою внутреннюю пустоту. Время приобрело смысл не только в рабочее время, но и в долгие часы после. Ларисе, которая училась на вечернем отделении Биологического факультета Университета, было трудно делить вечера со мной. Но я уже не мог без нее обходиться. В ней была какая-то внутренняя сила, как сжатая пружина она была целеустремленной и очень энергичной. Она никогда не была «кем-то», она была только собой и играла только себя. Всегда естественная и прямая, в ней не было лукавства, но это не было той пугающей ясностью по Маяковскому: «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп». В ней чувствовался богатый внутренний мир и тайна, это в ней и привлекало.

Вот такой она и прожила всю жизнь. Кроме несколько повышенного кровяного давления, она никогда не жаловалась на здоровье. Она любила велосипед, зимой – лыжи, трудилась без устали, как пчелка, на дачном участке. А сейчас я сидел у ее постели и понимал, что она уходит, смотрел и смотрел на нее, как бы запасаясь наперед. А она читала книги до последнего дня, всем интересовалась, нашел ли работу Боря, звонил ли Лева, полил ли я цветы, вытер ли пыль, пропылесосил ли квартиру. За день до комы она спросила у меня, принял ли я свои таблетки. Она ушла тихо и безропотно. Ее смерть мгновенно наполнила все  резко-болевыми точками воспоминаний. Вот здесь мы… Вот здесь… Вот сюда… И в то же время стало необычайно много пустого пространства. Раньше все оно наполнялось ею. Теперь снаружи и внутри одинаково пусто.

Смотрю один я из окна
На помертвевший клен.
Как любовалась им она,
Как полон скорби он.

Уж больше не увидеть ей
Его весенний взлет,
Уж больше не услышать мне,
О чем она поет.

А был как-будто сердца стон
В мелодии простой,
Теперь мы будем, я и клен,
Беречь ее покой.

Кричал, шептал, молил: постой,
Не исчезай во мгле.
Как жить я буду на тобой
Оставленной земле?

В ответ лишь звездочка одна
Зажглась среди планет,
И шлет сквозь бездну мне она
Свой негасимый свет.

Если продолжительная болезнь готовит близких к неотвратимости конца постепенно, чтобы подготовилось и выдержало сердце и сознание, то я не понимаю, почему у меня не разорвалось сердце второго июня 2007 года.

Мой старший сын Боря. Жить ему осталось совсем недолго.

Боря, мой первенец, умер сразу и внезапно от инфаркта. Ничто не предвещало такого финала. Моему сыну было всего сорок два года. Полный сил молодой человек, еще так мало успевший в жизни, он не был женат, у него поэтому не было детей, а их он очень любил. Мы все ждали, когда же он найдет ту единственную. Он не нашел. Его жизнь в Америке складывалась, за исключением пары лет, когда он остался без работы, вполне благополучно. Он купил очень хорошую квартиру в расчете на семью, а во время безработицы вынужден был ее продать. Его жизнь с самого рождения я могу описать, если не день за днем, то год за годом с достоверностью. Детство, школа, училище имени адмирала Макарова, все это буквально на глазах и в памяти. Когда мы уезжали в Штаты, ему было тридцать лет, возраст, в котором человек, мужчина, ответственно подходит к кардинальным изменениям в своей жизни. Возможно, он не очень хотел уезжать, я тоже не очень хотел этого, но обстоятельства там складывались так, что не оставляли иного выхода. Здесь же он просто ожил, ему все нравилось, он получил новую специальность и очень хорошо зарабатывал. Когда он вынужденно не работал, он вдруг приобрел время и стал писать хорошие стихи. Так что, нет худа без добра.

Если бы не это новое его качество, я бы так и не узнал, да и мы все, какой Боря талантливый человек. Он был мечтатель и сталкер, искал свою волшебную комнату, где бы сбывались мечты. Может быть нашел. Он не успел нам об этом сказать. То, что он был очень добр, умница и остроумен, отмечали все, но то, что он – поэт, знали только его товарищи по интернету. Скоро будет издана книга его стихов. Это будут его следы на Земле. К сожалению, действительные ценности и привязанности осознаются в результате потерь. Пока мы вместе, мы не замечаем нашей любви друг к другу и нашей необходимости друг в друге, как не замечаем своего  дыхания.. Я дышал сыновьями, дышал женой, я дышу сегодня Левой, моей внучкой Ларой, в которой течет часть крови и Ларисы. Как хочется верить, что близкие нам люди, покинувшие этот мир, не навсегда нами потеряны, что они где-то рядом, все знают о нас и поддерживают нас.

«Хороша моя лошадка!
Бьет копытом – цок,цок,цок!
Здравствуй, мама дорогая,
Я принес тебе цветок.»

Уж цветок ей не подаришь,
Потому что нет тебя.
«Здравствуй, мама» — ты ей скажешь,
«Я принес тебе себя».

«Что ж ты сделал, сын мой милый,
Жить тебе б еще да жить,
Знать бы, встала б из могилы,
Чтоб тебя остановить».

Нету выхода оттуда,
Не зовите из могил,
Потерпите, скоро буду,
Не осталось больше сил.

Далее

В начало