В 1977-ом Иосиф Абрамсон предложил мне халтуру. Организация Севморгео занимается исследованиями в области геологии. Это они снаряжают экспедиции в Антарктиду, на Северный полюс и в другие края. Главная площадка располагалась в Ленинграде, на наб. реки Пряжка. В нашем городе «Пряжка» — имя нарицательное. На маленьком острове в дельте реки располагается интернат и клиника для душевнобольных, и когда говорят: «Вам на Пряжку», — то имеют ввиду именно это место. Выше по течению, метрах в 500-х располагается главная площадка института, куда мы приехали с Иосифом, чтобы оформить формальности.

Ему было непросто. Я инженер, он — кандидат технических наук, СНС, руководитель группы в НИИ. По советским законам мы не имели право работать по совместительству. С заказчиками, которым нужна была наша работа, обо всем договорились, но документы оформляли в других (административных, т.е. высоких) инстанциях института. Принесли паспорта, написали заявления от каких-то пенсионеров. Потом отвечали на вопросы, для чего надо было откровенно лгать. Все понимают ситуацию, но формальности соблюдаются во всей полноте. Нам неловко и неудобно, а начальников от Севморгео это забавляет, они задают неудобные вопросы. Будь я один, извинился бы, встал и ушел. Но Иосиф взял беседу в свои руки и говорил, не смущаясь, полную чушь. Все, конечно, обошлось, наших пенсионеров (которых я и в глаза не видел) оформили на работу с небольшим окладом. Мы заранее запаслись доверенностями и потом раз в месяц я приезжал за причитающимся нам вознаграждением.

Работа была несложная по сравнению с тем, чем мы занимались в своем НИИ. Задача была такая. Геологи ищут нефть в Охотском море. Есть датчики магнитного поля, и там, где есть подземные ископаемые, магнитное поле слегка изменяется. Анализируя эти изменения на графике опытным глазом, можно почувствовать, где надо искать подробнее. Это как на кардиограмме, опытный врач может увидеть болезнь по небольшим отклонениям кривой.

Есть все необходимое для поиска — самолеты, датчики, самописцы, но каждая экспедиция выдает километры бумажных лент с кривыми, которые потом обрабатываются годами. Возникла идея, кроме самописцев подключить к датчикам перфоратор, который сделает электронные копии кривых на перфоленте. Потом перфоленты загружаются в ЭВМ, запускается программа, и результат получается во много раз быстрее. Нам и предложили сделать прибор, с помощью которого можно подключить датчики к перфоратору. Мы пообещали это сделать быстро, надежно и для большой организации совсем недорого.

Я довольно быстро из неучтенных микросхем, которые никто и не учитывал, сделал нужную схему. Потом вечерами мы приезжали туда, где работали ребята из Севморгео и отрабатывали все процессы на стенде. Меня удивило, насколько слаба была техническая база этого НИИ. У них не было ничего, — ни техники, ни специалистов. Удивляли приборы, с которыми они работали в Антарктиде. — Ужас! В сравнении с нашим военным ведомством, все было очень допотопно и кустарно. В то время я мог бы перейти на работу к ним, и взяли бы меня с удовольствием, как хорошего технического специалиста. И была бы впереди Антарктида, а на пути к ней посещение разных экзотических стран, рассказы о которых я часто слышал от наших товарищей-заказчиков. В Антарктиду отравлялись на корабле, он заходил в порты далеких стран. Слушая рассказы, представил себя в какой-нибудь экзотической стране, в Сингапуре. Но не поддался я фантазиям. В моем НИИ была интересная работа, хороший коллектив, блестящие перспективы.

К концу 78-го мы все закончили, все отработали, все испытали. И встал вопрос о сопровождении нашего прибора во время экспедиции на Охотском море. Иосиф отказался, — он ученый секретарь института, он руководитель группы, у него грудной ребенок, он не может на полтора-два месяца покинуть город. А я не возражал, я любил путешествовать, а здесь такая дальняя дорога! На работе был впереди отпуск, был еще один за прошлый год, договорился без проблем.

Летом 79-го я был зачислен в состав экспедиции на Дальний восток. Уж как там оформили все необходимые бумаги, не знаю, но видимо, на дела такой почтенной организации как Севморгео партийная власть смотрела сквозь пальцы. В своем НИИ оформил отпуск, и вместе с товарищами-геологами полетел в Архангельск, где нас ждал выделенный для этой работы самолет ИЛ-14 1948-го года выпуска, на нем нам предстояло провести много дней. К самолету был прикреплен экипаж, который все это время был вместе с нами.

До Архангельска добрались быстро, это всего час полета. Здесь мы должны были загрузить свой самолет оборудованием и двинуться дальше. Груз прибыл поездом, ночь мы провели в гостинице. На вечернем банкете познакомился со своими новыми товарищами. Для них такие поездки были привычны, даже рутинные. Кто-то из них был на Северном полюсе, кто-то год провел в Антарктиде.

Весь следующий день занимались погрузкой самолета. Было много приборов, а также палатки, спальники, — все для быта, включая дизельный электрогенератор и тяжелый сейф для хранения денег и документов. К вечеру погрузку закончили. Встал вопрос, — когда будем ужинать, — здесь, или когда прилетим на первую стоянку? Кто-то привел убедительный аргумент, — конечно, здесь! А вдруг этот груз самолет не вытянет, и пропадет наш ужин! Груза действительно было много. Летчики назвали допустимую норму, — но кто же это считал! Потом они нам говорили, что перегруз действительно был. Их маленький Ил-14 разбегался долго, как большой Ил-18, пока не оторвался от земли.

Взлетели. Я смотрел в иллюминатор, вскоре увидел, узнал Северодвинск. Незадолго до этого я провел в нем немало дней в командировках. Самолет летел на небольшой высоте, я разглядывал знакомый завод, где строились подводные лодки, и примыкающий к нему город, как отражение завода, они соизмеримы по величине. У меня был фотоаппарат, но не было фотопленки! Весь месяц перед поездкой бегал по городу в поисках этого товара, но не нашел. В то время периодически что-нибудь исчезало из продажи, и вот, в то время исчезла фотопленка. Я готов был взять любую, даже на 250 ед., которая не пользовалась большим спросом. Но ее тоже не было. Я искал пленку в Архангельске, и тоже не нашел. Только потом, уже на Сахалине, я купил то, что мне было сейчас так необходимо! Так все картинки этого необычного путешествия остались только в моей памяти.

Первая остановка по плану — Амдерма, но там был туман. Долетев, мы круто развернулись, отправились обратно и остановились в г.Печора. Ночевали в гостинице. Утром была непогода, вылет откладывался. Весь день мы провели в Печоре. Никогда раньше я даже не слышал о существовании такого населенного пункта. Время стерло подробности. Запомнились пятиэтажки, холмистое место и пьяный народ. Совершенно пьяный, такое ощущение, что поголовно. В Ленинграде это тоже было, но не в таких масштабах.

Потом был Новая земля, это уже за полярным кругом. С первого раза приземлиться не удалось. Самолет взмыл вверх, сделал круг и со второй попытки сел. Здесь были недолго, только заправились. Оттуда взяли курс на Хатангу.

Спецрейс отличается от обычных полетов. Кресел для пассажиров не было, весь салон был загружен нашим добром, мы располагались, кто как мог, свободно перемещались по самолету, заходили в кабину пилотов. В кабине были большие иллюминаторы. Они расположены так, что в них можно было смотреть, не мешая управлению. Иллюминаторы большие, выпуклые, т.е. можно наклониться, как бы высунувшись по пояс  из самолета и смотреть вниз, прямо под собой. Я вообще-то не переношу высоту, но здесь три тысячи метров почему-то не ощущались. Мы летели вдоль берега Северного ледовитого океана. Он не был скован льдом. Голубая вода и бескрайние солнечные пляжи. Было в этом пейзаже что-то абсурдное. Картина точно такая же, какую видел, пролетая над Черным морем. Но здесь было совсем пусто. Ни дорог, ни селений, строений нет. Все осталось там, за Уралом.

В то время полное сопровождение полетов наземными службами ограничивалось европейской частью территории. За Уралом маршрут прокладывал уже сам экипаж. Это была обязанность бортинженера, он же штурман, с которым мы как-то быстро нашли общий язык. Он был старше меня, на вид лет 45. Веселый, добродушный и разговорчивый. Однажды, уже в Сибири он вдруг сбился с пути. Надо было привязать текущее местоположение к точке на карте. То ли не было здесь соответствующих радиосредств, то ли были у него сомнения. Во всяком случае, попросил пилотов снизить высоту, чтобы подробнее рассмотреть «в натуре» указанные на карте ориентиры. Самолет снизился. Штурман, наблюдая местность из того самого иллюминатора, сориентировался, ситуация была под контролем, самолет снова набрал высоту.

Был конец августа, но поселок за Полярным кругом встретил нас по-зимнему, небольшим морозом и снегом. Ночь провели в гостинице. На следующий день улетели очень не сразу. Походили по поселку, он был совсем небольшой. Дома — деревянные срубы. В одном из таких срубов располагалась гостиница, в которой мы остановились. В комнате (в номере) стояла обычная круглая печь, которую мы растопили, стало тепло. В поселке все коммуникации проложены поверх земли. Вместе с утеплением, они выглядели как холм, тянущийся вдоль домов, высотой сантиметров 70, с деревянными ступеньками для пешеходов. Людей немного. Поселок примыкал к аэродрому, это его самое оживленное место. У входа в аэропорт дежурила местная проститутка, неприглядного вида, с раскосыми глазами. Она попыталась нас уговорить на что-то, но трудно представить, что она вообще могла кого-либо соблазнить. Но коли стояла, значит дело было не совсем безнадежное. Возле аэропорта, а также в некоторых других местах располагались стаи ездовых собак. Огромные, мощные, они сидели на земле, некоторые лениво прохаживались. На нас не обратили никакого внимания. Не могу сказать, дикие это собаки, или были у них хозяева. На собак тоже никто не обращал внимание.

Потом была остановка была в Якутске. После крайнего севера здесь была высокая цивилизация. Настоящий большой город, — дома, дороги, люди. Огромный аэропорт. Нигде никогда я не встречал такой большой аэропорт. Это и понятно, главные ворота города здесь, отсюда происходит его связь с внешним миром. Железной дороги нет, а по автомобильной можно проехать лишь в определенное время года. В Якутске переночевали, потом походили по городу, и снова в дорогу. Теперь мы летели на юго-восток, к Амуру. Летели над тайгой. Дороги и селения по-прежнему не попадались, только деревья, вероятно, сосны. Я обратил внимание, что деревья растут не совсем хаотично, их макушки образуют фигуры, в основном это вложенные окружности, группы которых пересекаются между собой. Возможно, эти рисунки повторяют рельеф местности, но выглядит как «марсианские каналы», как будто деревья посажены по замыслу архитектора.

В Николаевск-на-Амуре прилетели вечером. Это по-местному вечер, а по-нашему день еще в самом разгаре. Спать не хочется, тепло, ближе к полуночи пошли купаться. Узнали, как пройти и пошли по пустым ночным улицам к Амуру. Название верное, город действительно стоит на берегу. Берег не оформленный, без набережной, темно. На другом берегу светятся огоньки. Ширина не впечатляет. Мне показалось, — с километр, как Нева в черте города. Я видел Волгу в городе Горьком и Волгограде, и был уверен, что Амур не меньше. Но это не так. А может быть, это ночь изменила впечатление. Под ногами было что-то, похожее на гальку. Мы знали, что здесь купаются, и вошли в воду. Вода необычно теплая. Поплавали, потом вернулись в гостиницу, решили, что на следующий день непременно повторим этот поход, чтобы рассмотреть все при свете дня. Но следующий день оказался дождливый, и мы улетели, поплавав в Амуре, но не увидев его.

Южно-Сахалинск не принимал, сели в каком-то аэропорту северного Сахалина. Зал был весь заполнен ожидавшими окончания непогоды. Сразу обратили внимание, как в соседней компании пассажиры лениво жевали бутерброды с красной икрой. Тогда это был такой дефицит! Действительно, в буфете это продавалось, по доступной цене. Мы, конечно, тоже вкусили этой экзотики. Несколько часов провели в том зале, и вот, снова полет. Летели недолго, прибыли в конечный пункт нашего путешествия, город Южно-Сахалинск. Летчики потом рассказывали, что не все было гладко в этом последнем перелете. Там горы, и существуют какие-то нисходящие потоки, которые не позволяют набрать высоту. Мы попали в такой поток. Самолет напрягается, гору надо преодолеть, а высоты нет. Но все прошло нормально, мы, пассажиры, ничего не заметили.

Южно-Сахалинск расположен в долине, окруженной горами, не очень высокими. Мне не терпелось выйти, посмотреть на этот город, расположенный в двенадцати тысячах километрах от моего дома, и при первой возможности, вышел на прогулку. Каково же мое было разочарование, когда я увидел обычный советский захолустный городок с пятиэтажками «без архитектурных излишеств». Спросил у местных, осталось ли здесь что-нибудь от самобытного японского. Сказали — нет, только краеведческий музей. После войны японское здесь планомерно уничтожалось. Разрушенные войной дома не восстанавливались, а иные просто сносились, чтобы стереть всякую память о былой принадлежности этой части острова. Японии эта земля отошла после поражения России в русско-японской войне 1905-го и вернулась в 1945-ом, уже после поражения Японии во второй мировой. Но что-то было не так. Даже тогда, в 1979-ом, через 34 года после того, как это случилось. Причем, Япония никогда не претендовала после этого на Южный Сахалин, ей нужны только Курилы. А мы не верили. Возможно, не верили населению, — а не захотят ли вдруг жители снова вернуться под крылышко богатого южного соседа? Он здесь, совсем рядом. В городе на каждом шагу были большие плакаты с такими словами: «Сахалин — исконно русская земля». Но в этом никто и не сомневается! Был там еще один характерный плакат, посвященный Брежневу. Надпись не помню, изображение такое. Карта с контуром границ Советского союза. Справа, там, где должен быть Тихий океан, изображен Леонид Ильич, взирающий на эту карту немного сверху. Ближе всего к его фигуре — остров Сахалин.

Но кое-что японское сохранилось. Кроме краеведческого музея, который занимает два домика, выполненных в чисто японском стиле, некоторые производственные помещения выглядели явно не по-нашему. Железная дорога, с узкой колеей, как в Европе. Вагоны по Сахалину бегают японские. Но самое громкое напоминание — обилие корейцев. Когда-то их привезли сюда как негров, как рабочую силу, для японцев этот край суровый. После войны японцев депортировали, а корейцы остались. У них и до нас не было связи с родиной. Корейцы обрусели, абсолютно, остались только непривычные имена и по-якутски узкие глаза. Я думаю, что известные нам корейцы (Виктор Цой, например) оказались в России из-за Японии.

Мы прилетели спецрейсом, а часть экспедиции, непосредственно не связанная с полетами, прилетела на обычном самолете Аэрофлота. Вместе с товарищами, с которыми работал, я расположился в гостинице, а остальная часть экспедиции поселилась за городом, разбив палаточный лагерь. Гостиница была при аэропорте. В ней слышны все объявления для пассажиров. Засыпал я под отправление одного рейса и просыпался под отправление другого. Сахалинское время опережало московское на одиннадцать часов.

Весь первый день мы занимались разгрузкой того, что привезли, установкой и наладкой оборудования. Потом начались полеты. На борту экипаж и несколько человек, обслуживающих аппаратуру, среди них я. Ил-14 вылетал утром и целый день методично, на небольшой высоте, сканировал Охотское море. Датчики регистрировали, геологи пытались что-то увидеть на кривых, которые рисовали самописцы. При необходимости можно было внести изменения в маршрут. Мой перфоратор исправно строчил по перфоленте, делать было нечего. Я шатался по самолету, общался с бортинженером, читал, смотрел в иллюминатор. Но за бортом было только бескрайнее море.

Неделю-полторы я летал в таком режиме, а потом договорился, что буду в полете только тогда, когда в этом возникнет необходимость. Ребята из Севморгео хотели летать, им за каждый полет причиталось 10 рублей, а мое вознаграждение было оговорено заранее вне зависимости от того, чем я занимаюсь.

Так я неожиданно оказался свободным. Как воспользоваться свободой, я знал. Мне нужны деньги, много денег. Дело в том, что незадолго до вылета я купил автомобиль Москвич-407 (1959-го года выпуска). Это была большая авантюра, но уж очень захотелось. В то время автомобиль был не только средством передвижения, но и предметом роскоши. За этот старый хлам я отдал 2600 советских рублей, что составляло 17 моих ежемесячных зарплат. 900 рублей удалось накопить, а 1700 пришлось занять у знакомых и родственников. Долги надо отдавать, и я не упускал любую возможность заработать. Возникшее свободное время я решил конвертировать в деньги и отправился на поиски работы. Такой, где не нужна трудовая книжка, она осталась в моем родном ЦНИИ «Гранит», где сейчас у меня отпуск.

В поисках работы пришел на железнодорожную станцию, предложил себя в качестве грузчика. Мне тридцать лет, работу физическую люблю, воспринимаю ее как занятие спортом. Какая разница, что поднимать, — мешки или штангу! Нашел на станции человека, распределявшего работы. Работа есть, он мне предложил два варианта — колоть лед или разгружать вагоны с песком. Лед был рядом, я пошел посмотреть, что это за работа. Не понравилось — кроме того, что тяжело, еще сыро и холодно. Лед заготавливали зимой. Лили воду, она замерзала, в результате получалась большая глыба льда, которого хватало на все лето. Вручную, ломом, надо было откалывать куски и переносить их в определенное место.

В итоге, я согласился на песок. Площадка для работы с песком располагалась в нескольких километрах от товарной станции, туда был проложен отдельный рельсовый путь. Пришел я на это площадку, поговорил со старшим, посмотрел, что за работа. Утром приходит состав, 12 вагонов — «вертушек» с песком. Надо выбить крюки, скрепляющие железные пол и стенку вагона, после чего половинка этого пола падала, наружный край уходил вниз, образуя небольшую горку, с которой часть песка высыпалась. С другой стороны вагона надо сделать то же самое, затем забраться внутрь и лопатой в образовавшиеся просветы скинуть то, что осталось после самовысыпания. Рабочих шесть человек, каждому по два вагона. После обеда приходит еще один состав, надо обработать еще два вагона. За это полагается зарплата 25 рублей, которая выдается в тот же день по окончании работы. Сумма большая, она более чем в три раза превышала весь мой дневной заработок инженера, вместе с премией. Надо сказать, что на Сахалине в то время действовал коэффициент 1.6, на который умножалась типовая тарифная ставка. Это была удача. Я хорошо решаю свои финансовые проблемы.

На следующий день утром, в назначенное время пришел на эту песочную площадку. Начинаем с крюков. Мне показали, как это делается, но во всем нужна сноровка, не сразу стало получаться. Сложность в том, что вагон стоит высоко, крюки, которые надо выбить, располагаются в метре — полутора над головой. Приспособление — высокий металлический стержень со специальным наконечником. Им надо было сильно бить вверх, что тяжело. Некоторые крюки заклинивало, они никак не поддавались. Тогда надо подняться на насыпь и выбивать их кувалдой. Это неудобно, опереться там не на что, и тоже тяжело. Это первая часть работы. После освобождения крюков, песок высыпался, но очень по разному. Все зависело от угла, на который наклонялся железный пол. А угол по каким-то причинам получался разный. Если градусов 30, то оставалось не так много песка для работы лопатой. А если 15, или того меньше, то почти весь вагон надо было выгрузить вручную через не очень большую щель или через борта. После освобождения вагона надо ломом вернуть пол на место и снова набросить крюки, которые будут его держать. После этого вагон снова готов к использованию. Последнюю операцию выполняли вдвоем после того, как выгружались все вагоны состава. Один рабочий ломом через специальные отверстия поднимает пол, а другой — кувалдой забивает крюки.

- Вот она, настоящая мужская работа! После первой операции я с трудом забрался в вагон, а ведь это еще было только начало. В первый день мне повезло, второго состава не было. Я порадовался, а мои коллеги огорчились. В таких случаях они шли куда-то еще разгружать что-то, уже не песок. Они считали, что запас неистраченных сил надо использовать по назначению. Я не пошел с ними, мне хватило сполна. Потом понемногу втянулся, стал уже как-то чувствовать эту материю и сил уходило меньше.

Мои напарники — народ разный, возраста от 20 до 40 лет. Один из них бывший зэк, он сидел за растрату, недавно освободился и постоянной работы у него еще не было. Был студент, и был один человек местный, других — не помню. Народ доброжелательный, мы помогали друг другу. Когда кто-то завершал разгрузку своих вагонов, приходил помогать тем, кто еще не закончил, поскольку реальный объем работ был чистой случайностью. После работы почти ежедневно пили водку. После тяжелых нагрузок она проходила хорошо, снимала усталость. Потом расходились. В последний день моей работы мы с местным разговорились, он был моего возраста. Ушли вместе, решили выпить еще и пива, а потом, — как сложится.

Пивной ларек такой же, как в Ленинграде, народ и разговоры — те же, если не считать забулдыг с корейской внешностью, которые кроме восточного лица ничем не отличались от наших, русских. Да и не знали они ничего о Корее, не знали язык, ни японский, ни корейский, — только русский, преимущественно матерный. Единственное, что напоминало о близкой Корее, это корейская водка, которую кроме Столичной и Московской продавали в сахалинских магазинах. И кореянки, они симпатичные.

Мой коллега пригласил меня к себе домой, где мы продолжили пьянку. Он жил с родителями в двухкомнатной квартире. Родители в то время были в командировке в Японии, нам никто не мешал. Просидели до самой ночи, он предложил переночевать у него. Я согласился, и только днем, наконец, добрался до своей гостиницы. Мои товарищи меня потеряли, — отсутствовал целые сутки! Главный сделал мне внушение, чтобы впредь предупреждал, если где-то вдруг заночую. Я извинился, но сказал: «Это же так непредсказуемо!»

Работу грузчика завершил, хотя уже и втянулся в нее. Причина была такая, что надо все-таки посмотреть на Сахалин поближе, поскольку не очень понимал, как долго еще продлится экспедиция. Руководитель вынашивал планы полететь на Камчатку, — самолет есть, он практически в его полном распоряжении. Хотел пролететь над вулканом, рассказывал подробности того, что можно было там увидеть. Но почему-то не довел эту идею до воплощения. Руководитель — хохол, очень активный, самый старший по возрасту. Он был
на своем месте, прекрасно ориентировался в обстановке.

Я стал изучать Сахалин. Ездил иногда один, иногда с кем-то из товарищей. От местных неоднократно слышал разговоры о том, что существует секретный туннель на материк, который прокопали военные. Объект, конечно, секретный, туда не попасть, но кто-то говорил, что видел его собственными глазами. Туннель, конечно, я не предполагал увидеть, но весь город исходил «вдоль и поперек». К тому времени я уже достал фотопленку, и смог, наконец, запечатлеть некоторые сахалинские достопримечательности. Главная из них, это краеведческий музей. Это маленький кусочек Японии, сохранившийся в провинциальном советском городе. Однажды сел в автобус, на котором проехал несколько десятков километров и вышел на случайной остановке. Передо мной были горы. Невысокие и не крутые, потому я с удовольствием и интересом походил по здешним горным лесам. Еще раньше я был наслышан, что растительность на Сахалине особенная. Это так. Но я не был увлечен в то время ботаническими сюжетами, потому не смог это оценить в полной мере. Запомнились огромные лопухи, диаметром более полуметра и специфическая сахалинская ягода, если память не изменяет, называется красникой. Сосны низкие, но они похожи на те, что я видел в крымском лесу. Одно из путешествий было в город Корсаков (ударение на «а»). Это самый южный город Сахалина. Ходил по нему много, но в памяти не остались его картинки, и на фотографиях мне его сейчас не найти.Бывал я и в нашем лагере, который развернули недалеко от города. В лагере было весело, народ молодой, в основном моложе меня. Ночевали в палатках, в спальниках, один из которых мне выделили, когда я там однажды заночевал. Все девочки уже были при «мальчиках», что совсем не скрывалось. Кажется, лишних спальников не было, поскольку в ту ночь одна из пар разместилась в одном спальнике. Мне ничего не сказали, и я мог подумать, что это нормальная практика.

Одно из занятий для девочек в лагере — обработка красной рыбы. Ее было много. Девочки извлекали и солили икру и отдельно саму рыбу. В добывании рыбы я однажды участвовал. Сели в самолет,подкатили к заправке, заправили полные баки бензином хорошей марки. Потом, когда самолет вернулся на свое место стоянки, к нему подъехал грузовик с пустыми бочками. Эти бочки заполнили самолетным бензином. Потом на грузовике поехали в рыбацкий совхоз, где поменяли полные бочки бензина на полные ящики красной рыбы. Этой рыбой и занимались девочки в лагере. Соответственно, меню обитателей не отличалось разнообразием. На первое рыбный суп, на второе рыба и непременно бутерброды с икрой, которая уже изрядно надоела. Когда пришло время уезжать, оставшиеся запасы были распределены между участниками экспедиции. Мне досталась поллитровая банка натурального дорогого дефицита.

Однажды участвовал в коллективном выезде на море. Ехали в том же грузовике, который был выделен для обслуживания работ. Коллектив большой, человек 20, летчики были с нами. К вечеру приехали на пустынный берег Охотского моря. Расположились, развернули стол с заранее заготовленной выпивкой и закуской. И пили до самой ночи. Пели песни, — русские, советские, бардовские. В репертуаре штурмана была любимая песня со словами «Летайте самолетами Аэрофлота! Любите на лету». Вторую строчку он воспроизводил как-то многозначительно. Заснули потом здесь же, на берегу. Когда проснулись, было светло, вода плескалась у самых ног, прилив в Охотском море осязаемый. Мы искупались в море и после полудня отправились обратно. Купание не доставило большого удовольствия, до глубокого места там надо идти далеко, как на Финском заливе.

Несколько человек из нашей группы уже давно пребывали в алкогольной зависимости. Среди них были, в частности, летчики. Летчики жили в гостинице, где жил и я, потому мог наблюдать их режим. После полета летчики сразу напивались. Пили весь следующий день. Потом сутки на восстановление и на следующий день снова в полет. Они хорошо знали, когда надо остановится, чтобы медицинский контроль, проводимый перед каждым полетом, их пропустил. Аварии с самолетами случались часто, такая информация в прессу не попадала. Так, после возвращения они отправились на похороны своих погибших товарищей.

Ближе к концу я думал о том, как буду возвращаться. И решил, что поеду один. Доберусь до Владивостока, а дальше сяду на поезд, и буду останавливаться в разных городах Сибири, куда едва ли я уже когда-нибудь попаду. Поезд до Москвы идет неделю. Планировал посетить Байкал и непременно Красноярск. В то время в этом городе жил мой двоюродный брат. Но экспедиция затянулась. По этой причине, а также из экономических соображений я все-таки улетел на нашем Ил-14. Обратный путь до Архангельска занял двое суток. Интерес уже был не такой, как в первый перелет. Запомнился Нарьян-Мар, где мы посетили местный универмаг. Товаров и продуктов было много, больше чем в Ленинграде. Здесь все привозное, но северные города снабжались по высокой категории, лучше всех. В конце сентября там уже была настоящая зима.

Потом был рейс Архангельск-Ленинград, мое путешествие завершилось. На следующий день вышел на работу, где меня уже ждала командировка в Крым.

Краеведческий музей

Сахалинский пейзаж

На берегу