1.

Если уж служить на надводных кораблях, то лучше на малых. Служба на них не очень спокойная и не слишком легкая: из дежурства в море, из моря – опять в дежурство, потом снова в море по разным надобностям – важным и не очень. Словом, сплошная возня с перерывами на ремонт у пирса. Впрочем, дел и тогда хватает всем.

И все же это неплохая служба. Совсем не такая, как, скажем, на крейсерах, где с утра до ночи под боцманскую дудку проводятся всевозможные учения, тренировки и приборки, и где можно заблудиться в бесчисленных коридорах. А в море выходит большое количество флагманских специалистов и действия каждого офицера корабля находятся под их пристальным вниманием. Словом, начальства много, а команды еще больше, многих из которых встречаешь так редко, что и физиономий не запомнишь.

Да, если не сложилось служить на подводных лодках, то тогда лучше служить на малых кораблях. Здесь сразу после выпуска ты уже командуешь боевой частью, самостоятельно решаешь все задачи. А в море так потреплет тебя крутая морская волна, что поневоле вспомнишь каравеллы Магеллана и Колумба и их мужественные экипажи. И морской театр изучишь в его реальном виде, а не только по картам. И появится у тебя раскачивающаяся походка, и пробудится гордость, что ты относишься к людям особой профессии – морской! Конечно, изматываешься здорово, но зато учишься морскому делу настоящим образом, а в свободное время живешь просто и весело.

И в кают-компании относятся к тебе с уважением, хотя ты еще и «зеленый», и не много еще знаешь, а еще меньше умеешь. И более старшие обязательно пригласят тебя при случае выполнить соответствующий ритуал, именуемый на местном жаргоне «перо» или «перу», то есть употребить для аппетита перед обедом или ужином пятьдесят граммов спирта, разбавленных водой перед зеркалом умывальника строго по географической широте места (семьдесят процентов спирта, тридцать – воды).

Да и соблазнов гораздо меньше, потому что малый корабль базируется не на большую бухту, где город – рукой подать, а на малую гавань, где всего-то по сопкам раскинулось с десяток-другой деревянных домов. Ни ресторанов тебе, ни кафе…

Так или приблизительно так думал глубокой осенью 1961 года я, молодой штурман, двадцати одного года от роду, только недавно выпущенный из училища лейтенантом, размышляя в свободное время, как говорится, за жизнь.

Порт Лиинахамари

Порт Лиинахамари (от финского – «Цветок жизни»), где проходила в то время моя флотская служба, расположен в юго-западной части Баренцева моря, в заливе Варангер-фиорд, на западном берегу губы Печенга, в девятнадцати километрах по прямой от границы с Норвегией. Рядом – Печенга, известная со времени основания в 1533 году Печенгского монастыря, и аэродром Луостари, известный тем, что на нем начинал свою службу в авиации первый космонавт Юрий Гагарин.

Лиинахамари на флоте называли «райским уголком». И действительно, природа здесь выгодно отличалась от других мест базирования кораблей. Суровый северный климат смягчало влияние теплого Нордкапского течения, порт не замерзал. Очень уютная бухта – Девкина заводь. Рядом лес, в котором не редко встречались рыси, зачастую проявлявшие внезапную агрессивность к человеку, на озеро садились дикие утки – природа в то время сохраняла еще свой первозданный вид. А значительная удаленность от флотского начальства в Североморске только способствовала укреплению мнения о нем, как о райском уголке.
Полярные дни придавали этому уголку неповторимое очарование. Летом, в свободное вечернее время, молодежь любила играть в волейбол, хотя на открытом воздухе атаковали комары, именуемые местным населением «натовскими».

Увлечешься, а посмотришь на часы – час ночи, а как светло! Ленинградские полярные дни не идут ни в какое сравнение со здешними!..

В зимнюю пору взрослые и дети выходили покататься на санках. Смех, радостные возгласы, шутки раздавались повсеместно…

Многое здесь связано с прошедшей войной.
Порт Лиинахамари враг использовал как перевалочную базу снабжения своих сил, отсюда вывозились никель, медь, руда, необходимые для военных целей. В скалах были вырублены подземные склады, в которых хранились запасы топлива, снарядов и торпед.
Подходы к порту были хорошо защищены. Вход в губу и подступы к порту прикрывали несколько батарей автоматических и зенитных пушек, оборудованных для стрельбы по наземным и морским целям, вкопанные в землю танки. На мысе Нумерониеми располагалась 4-х орудийная 150-мм батарея, на мысе Девкин – 210-мм береговая батарея, на скалистом мысу Крестовый – 4-х орудийная 88-мм зенитная батарея, у самого среза воды – 4-х орудийная 150-мм батарея.

Бетонное основание для орудийной установки «Берта» на мысе Девкин

В начале 60-х годов прошлого столетия об этом напоминали только бетонное круглое основание для орудийной установки «Берта» на мысе Девкин и сплошь усыпанный осколками мыс Крестовый.

Вдоль побережья Печенгской губы (Петсамо-Вуоно), ширина которой составляет 0,5 – 0,8 мили, протяженность – около 4-х миль, располагались доты. Помещения дотов – двухэтажные бетонные сооружения в скалах, даже по прошествии пятнадцати лет после войны все еще оставались в хорошем состоянии. Глубины по центральному фарватеру составляют 70-120 метров, резко уменьшающиеся в сторону берегов. Вход в залив контролировался корабельным дозором, между входными мысами Нумерониеми и Палтусово Перо была установлена противолодочная сеть.

Можно только восхищаться мужеством, героизмом и умением экипажей советских подводных лодок «М-172» (И.И. Фисанович), «М-174» (Н.Е. Егоров) и «М-171» (В.Г. Стариков), сумевших в этих неимоверно сложных условиях осуществить в августе-октябре 1941 года прорыв в Девкину Заводь, и удачно атаковать стоящие у причалов вражеские суда.

Дорогу на Печенгу перекрывали несколько бетонных сооружений – противотанковых ворот.
На развилке дорог, в самом Лиинахамари, находилась гостиница Парккин-отель. Ходит легенда, что при отступлении гитлеровцы в целях сохранения в тайне сведений военного характера утопили в гавани женщин из обслуживающего персонала гостиницы, отсюда и название – Девкина Заводь. После войны в гостинице стал располагаться штаб бригады кораблей охраны водного района.

Тяжелые, ожесточенные и затяжные бои проходили при освобождении Печенгского края. Надеясь на «блицкриг», гитлеровцы получили «зицкриг» (сидячая война), а суровой зимой 1944 года уложили навечно здесь свои отборные войска – вдоль реки Западная Лица протянулась «Долина смерти» – гигантское кладбище почти для семи тысяч горных егерей.

При отступлении в октябре 44-го гитлеровцы уничтожили в Лиинахамари бензобаки, склады, арсеналы боеприпасов, причалы с портовыми кранами, электростанцию, другое ценное оборудование…
Электростанцию после войны восстановить не удалось, поэтому электроснабжение осуществлялось от энергопоезда, который ходил по проложенной колее в Печенге. Поезд был старый, запасных частей для ремонта не хватало – порт часто погружался в темноту…

2.

В один из дней зимы 1962 года механик корабля радиолокационного дозора по прозвищу «дед», до этого безвылазно несколько суток занимавшийся ремонтом в машинном отделении, уютно вытянувшись в кресле своей каюты, внимательно наблюдал за тем, как его сосед Володя Порохов рассматривал свой левый, почти новый форменный ботинок, на котором начала отрываться подошва на микропоре.

– Да, дела плохи, – посочувствовал «дед», включившись в осмотр ботинка. – Но, ничего, на днях, я слышал, пойдем в море с заходом в Кольский залив. В море ботинки тебе не понадобятся, а там попросишь командира, чтобы отпустил в Мурманск или Североморск и сдашь ботинки в ремонт, – «дед» выпустил длинную струю дыма.
– Ну, ты, дед, даешь! Когда же я их назад получу? Через полгода, в следующий заход? – окончательно помрачнел Володя.
– Вот я и говорю, что дела плохи, – вздохнул «дед» и занялся просмотром служебных бумаг, грудой лежащих на столе.

Выше среднего роста, худой, взлохмаченный, с небольшими залысинами, с черными, насупленными бровями, из-под которых внимательно смотрели карие, со смешинкой, глаза, убежденный холостяк, капитан-лейтенант Анатолий Алексеенко производил впечатление сурового человека, как это и полагается инженер-механику. Но это было только первое впечатление. Как только он начинал говорить, чувствовалось, что энергия в нем бьет ключом, а то, что он неистощим на розыгрыши, знали все на дивизионе, но всякий раз попадались на них – тон и серьезность, с какими он их разыгрывал, не оставляли сомнений в искренности его намерений.

Старший лейтенант Володя Порохов, командир боевой части связи и наблюдения, красивый, с кучерявыми белокурыми волосами молодой человек, отставив ботинок, углубился в схему радиопередатчика, не без намека мурлыча себе под нос строки из арии Фигаро: «Если захочет барин попрыгать, если захочет барин попрыгать, я подыграю гитарой ему».
Механик шелестел бумагами.

– Вшивейшие мои костомахи, слава Богу, получили, – вдруг воскликнул «дед», отложив в сторону один из многочисленных листов. – А я уже волноваться начал.
– Что случилось? – Володя оторвал глаза от схемы, не удивившись своеобразному выражению соседа, для которого оно было повседневным выражением его эмоциональных чувств.
– Да понимаешь, на корпусе насоса появилась маленькая трещина. Заделывается она по методике Чарльстона специальным клеем. А клея такого днем с огнем не сыщешь. И вот его, по моей давней заявке, наконец, прислали. Пойду в трюм, посмотрю.
Механик, тяжело поднимаясь, собирал со стола бумаги.
– Слушай, Толя, а может быть этим клеем можно ботинок заклеить? – с надеждой спросил Порохов.
– Да ты что, шутишь? Его мало, и он на вес золота, а тут какой-то ботинок. Корабль дороже, – механик был непоколебим.
– Анатолий Семенович, ну помоги, ты же не можешь оставить товарища в беде, – продолжал упрашивать Порохов.
Ничего не отвечая, механик вышел из каюты.
Вздохнув, Володя углубился в схему, явно раздосадованный.
Незадолго до обеда «дед» зашел в каюту вымыть руки. Был он весьма чем-то доволен, глаза светились радостью.
– Что это ты такой радостный? – спросил Володя мрачно, все еще обижаясь на своего товарища за проявленную к нему черствость.
– Как же не радоваться. Все в порядке: с насосом получилось как нельзя лучше, можно спокойно идти в море.
– Клей остался? – Володю не покидала надежда на успешное разрешение вопроса с ботинком.
– А куда он мог деться, там нужно было всего несколько граммов. Целая бутылка еще! – капитан-лейтенант вытирал руки, внимательно разглядывая своего соседа, будто видя его в первый раз.
– Ну, ладно, Володя, настроение у меня сейчас хорошее, после обеда приступим к ремонту твоего ботинка. Только очисти хорошенько места склеивания, можешь даже надорвать их больше, и возьми в медпункте бинт, чтобы можно было придержать подошву: требуется не меньше суток выдержки, я прочитал в инструкции.
– Может быть, исполним «перо», у меня есть, – преданно глядя в глаза механику, предложил Володя.
– Нет, что ты. Большая работа требует совершенно трезвой головы.

Сразу после обеда Володя приготовил ботинок к склеиванию, значительно надорвав при этом микропору, чтобы ничто не мешало клею выполнить свои функции. Вера в необыкновенные свойства клея и методику Чарльстона была у него к тому времени почти безгранична.
Механик, памятуя, что «адмиральский час» на флоте неприкосновенен, дремал на койке.
Не выдержав искушения видеть свой ботинок как можно скорее приведенным в порядок, Володя сделал попытку расшевелить соседа. На удивление, она удалась с первого захода.
– Ну, надоедливый какой. Ладно, сейчас принесу клей, – механик встал, потянулся с хрустом своих уже не очень молодых костей, и вышел из каюты.

Появился он минут через пятнадцать в сопровождении матроса, держащего в руках бутылку, хорошо завернутую в какой-то материал светлого цвета, придававшему и бутылке и ее содержимому вполне благопристойный вид, какой и следовало иметь необыкновенному клею.

Налив значительное количество принесенной жидкости на склеиваемые места, ботинок туго перевязали бинтом и положили под стол дожидаться осмотра через двадцать четыре часа.
Между тем слух о необыкновенном клее неведомым образом просочился за пределы каюты. Как бы то ни было, но ровно через сутки в каюте «деда» оказались офицеры и с других кораблей дивизиона.

Аккуратно разбинтовав ботинок, Володя с недоумением обнаружил, что микропора была почти полностью отклеена.
Гомерический хохот стоял в каюте, которую давно и незаметно покинул «дед». А обследования ботинка убедили присутствующих, что в качестве склеивающего материала была применена обыкновенная солярка…

3.

Через два дня, как и ожидалось, вышли в море на выполнение очередного задания.
В этот раз Баренцево море было особенно свирепым, в антеннах, как всегда, завывал ветер. Снег летел белыми, почти горизонтальными пластами. Надстройка и оснастка обледенели. Радионавигационные наблюдения подтверждали большой снос корабля от заданного курса.

Проболтавшись в море около десяти суток, получили приказание следовать в Кольский залив, в Североморск, где надо было получить какое-то имущество, служебную почту и доставить все это в Лиинахамари.

Дальнейшее ухудшение погоды задерживало стоянку у пирса в Североморске на неопределенное время. И, по мнению офицеров корабля, было бы грешно не воспользоваться представившимся случаем и не посетить местный ресторан.

Поэтому ближе к девятнадцати часам, приведя себя в порядок, надев свежие белые рубашки, четверо офицеров, во главе с «дедом», сошли с корабля и направились в ресторан, благо он находился всего лишь в десяти-пятнадцати минутах хода.
Свободным оказался столик у дальней стены, рядом с большим окном на улицу, и где музыка не мешала разговаривать.
– Итак, – сказал, вставая, Алексеенко, когда то, что было заказано и должным образом расставлено на столе, – первый тост: за успешное решение наших флотских дел. Он посмотрел на свою рюмку на свет, помолчал и добавил: – За нас, за наш коллектив!
– За коллектив! – поддержали остальные, залпом осушая рюмки. Быстро был предложен и второй тост, с энтузиазмом подхваченный остальными.
– Третий тост, – вновь встал Алексеенко, – традиционный. За тех, кто в море!
Все дружно встали.
Между тем в зале становилось шумнее, оркестр и певица надрывно призывали ямщика не гнать лошадей.
Водка быстро ударила в голову, но дала нужное направление разговору.
– Дед, вшивейшие твои костомахи, – сказал старший лейтенант Виталий Разжевайкин. – Расскажи что-нибудь интересное.
– Расскажи, – поддержал его Володя, – расскажи, как ты заделывал пробоину.
– Расскажу, – согласился Алексеенко и, опрокидывая рюмку в рот, посмотрел в сторону штурмана: – Тебе это тоже неизвестно?
Штурман отвечал довольно бодро:
– Неизвестно, Анатолий Семенович…
– Тогда представьте себе такой случай… Ваше здоровье!
– За Ваше здоровье! – подхватили остальные, а Алексеенко продолжал:
– Был у нас в ту пору другой начальник радиотехнической службы – Виталий на его место назначен.
Пришел он как-то на корабль после хорошего застолья, а надо сказать, что дело он это любил, хотя специалистом был отменным. Располагались мы с ним в одной каюте. То ли под влиянием винных паров, то ли по какой-то другой причине, но захотелось ему постирать носки. Вода в бачке быстро закончилась, он открыл вентиль, чтобы наполнить бачок, но из трубопровода пошло только шипение – насосы по случаю позднего времени уже не работали. Забыв закрыть вентиль, что естественно было для его состояния, лег спать.

– Дед, а причем здесь пробоина? – недоуменно спросил Володя, разливая водку по рюмкам.
– За прекрасных дам! – остановил его механик очередным тостом. – Так я продолжаю. Утром, с подъемом команды, как полагается, нагрузили магистраль, вода заполнила бачок, а затем постепенно и нашу каюту под самый комингс.
Проснувшись, я опустил ноги с постели, которые сразу оказались по щиколотку в воде. Представьте себе мое положение со сна. Тонем, была первая мысль.
За столом раздалось тихое хихиканье, – это штурман выражал свой восторг по поводу развертывающихся событий.
Механик строго посмотрел на него:
– Это еще не все. Прошлепав по воде, я понял причину поступления воды, а, включив свет, увидел, что по каюте, как Ноев ковчег, плавали мои домашние тапочки, ботинки и …носки Рагозина! Одернув занавеску перед его койкой, я увидел спящего Рагозина, свернувшегося калачиком от холода, так как сил накрыться одеялом у него, по всей видимости, не было. Мои попытки разбудить его, успехом не увенчались. Тогда, в порыве праведного гнева, я стащил его с койки на палубу каюты, прямо в воду. Не знаю, что до этого ему снилось, но реакция его была своеобразной: схватившись одной рукой за ножку стола, подтянув ноги к самому подбородку, другой рукой он разгребал воду и говорил: «Ничего, Толя, держись. Не утонем – заделаем пробоину».

Громкий смех заставил посетителей с других столиков укоризненно посмотреть в нашу сторону…
Уходили поздно. Вслед слышен был голос певицы:

«…и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
не дойду до дома с дружеской попойки»…

4.

На следующий день, к вечеру, пополнили запасы и погрузили то, что предназначалось. Утром отошли от пирса, но не для того, чтобы идти в базу, как предполагали, а снова на линию дозора, и только потом был шанс попасть в Лиинахамари…

Двенадцатые сутки, как корабль в дозоре. Изо дня в день одно и то же. Курсы в пределах одного и того же района, скорость шесть узлов, однотонность походной жизни.
Море уже вполне успокоилось. По небу плавно плыли мягкие белые облака, и только крики чаек, преследующих корабль, нарушали тишину.

Было приятно ощущать дрожь стальной палубы, приятное покачивание корабля, и наблюдать, как форштевень разрезает воду, и волна дугой бежит вдоль борта, как вскипает белая пена за кормой от работающего винта, оставляя постепенно размывающийся к горизонту след.
Командир, получив радиограмму, спустился с мостика в штурманскую рубку. Как всегда:
– Как дела, штурман?
Получив бодрый ответ, что все в порядке, место корабля надежное, подошел к карте.
– Прокладывай, штурман, курс в базу. Судя по тому, что с позиции снимают раньше срока, наверное, ожидает нас что-то новое…
Обогнув выступающий в море полуостров Рыбачий, вошли в Варангер-фиорд. В динамиках корабля звучала песня:

«А волны и стонут, и плачут,
И бьются о борт корабля,
В далеком тумане растаял Рыбачий –
Родимая наша земля…».

Слева по борту на фоне белого снега хорошо виден темный навигационный знак на берегу губы Большая Волоковая. Именно в этом месте чаще всего наблюдается одно из чудес природы – мираж – явление анормальной рефракции, когда помимо самого навигационного знака наблюдаются и отчетливо видны как бы плывущие в воздухе три знака, один из которых может быть перевернут. Иногда очертания берегов и навигационных знаков так сильно искажаются, что даже при хорошем знании морского театра бывает трудно их опознать. Искажается порой и надводная обстановка, и только использование радиолокации позволяет точно определить ее фактическое состояние.

Справа по борту просматриваются темные, заснеженные скалы заповедных Айновских островов, окруженные белой полосой прибоя. На утесах островов обитают огромные птичьи колонии, откладывающие десятки тысяч яиц. Гагачьи яйца по вкусу не уступают куриным, а по размеру вдвое больше. Цвет их скорлупы во всех подробностях отражает место кладки. Освобожденные от содержимого выдуванием через дырочки, проделанные иглой, яйца представляют собой прекрасные экспонаты, к сожалению, очень хрупкие.
Айновские острова знамениты еще и тем, что на них росла необыкновенно крупная морошка, поставляемая ежегодно царям в течение нескольких веков…

5.

Известие о грядущем походе на Новую Землю и специфике предстоящих задач не было большой неожиданностью для экипажа корабля. Возможное участие в нем, хотя и не в полный голос, давно обсуждалось в кают-компании, как и результаты ядерных испытаний в 1961 году. Тогда была взорвана мощнейшая в истории человечества термоядерная бомба мощностью в 50 мегатонн («Царь-бомба» – «Кузькина мать»): сейсмическая волна при этом три раза обогнула земной шар, а звуковая докатилась на расстояние до 800 километров.

Вскоре на корабль прибыла группа представителей одного из московских научно-исследовательских институтов с аппаратурой для измерения параметров ядерных испытаний.
Началась целенаправленная подготовка к походу, требующая большого напряжения духовных и физических сил.

Наконец наступил момент, от которого у многих заранее трепетало сердце: прозвучала команда: «По местам стоять! Со швартовых сниматься!».

Под трогательный марш «Прощание славянки» отошли от пирса, и вскоре за кормой скрылись смутные очертания полуострова Рыбачий.

Новая Земля

К ночи стал усиливаться ветер, волны с ожесточением ударяли в борт корабля. А мысли наши все чаще стали переключаться от дум об оставленном береге к Новой Земле – суровому, многострадальному острову вечной мерзлоты, почва которого в южной его части даже в самый теплый месяц – август – оттаивает всего на 10-15 сантиметров, температура воздуха не поднимается выше шести-семи градусов. Новая Земля – это всегда холод, ветер, неспроста ее называют «Страной ветров».

История освоения Новой Земли неразрывно связана с именем Тыко Вылки (Ильи Константиновича Вылки), который еще в 1907-1909 годах самостоятельно занимался обследованием острова, создал рукописную карту Карского побережья, а в 1910-1911 годах, уже в качестве проводника экспедиции В.А. Русанова, занимался обследованием всего архипелага. После Победы, будучи первым председателем Новоземельского островного совета, прислал М.И. Калинину (по легенде) телеграмму: «Президенту Большой Земли. Поздравляю с Победой. Президент Новой Земли». При вручении ему ордена «Красной Звезды» Калинин в шутку назвал Вылку «Президентом Новой Земли». Журналисты подхватили эту шутку и с тех пор Тыко Вылку все называли президентом Новой Земли, да и сам он называл себя так. И никто не возражал…

20 июля вошли в губу Белушья (полуостров Гусиная Земля) и ошвартовались к старому причалу. От причала до одноименного поселка 2-3 километра, идти к нему надо было по узкой тропе, кое-где уложенной досками, и только в сапогах, иначе погрязнешь в грязи. В поселке было с десяток деревянных домов, самое большое здание – клуб, в нем сейчас располагался штаб испытаний. Жителей в поселке не было – все были эвакуированы на материк, оставалась только небольшая группа военнослужащих и представителей различных НИИ, непосредственно участвующих в подготовке к испытаниям.

пролив Костин Шар

Вскоре получили первое задание: обследовать пролив Костин Шар с целью недопущения нахождения там посторонних судов. Пролив, длина которого около 55 миль и ширина 2-8,5 миль, отделяет остров Междушарский от полуострова Гусиная Земля, глубины в нем небольшие – от 30 до 50 метров, берега высокие, местами обрывистые, поражающие воображение своей какой-то первозданной красотой – создавалось впечатление, что здесь никогда не ступала нога человека. Вокруг – первобытная тишина, дико, неприветливо и таинственно. Так и кажется, что вот-вот на берегу появится живой динозавр или другое доисторическое и страшное чудовище.

Северная часть пролива отличается изрезанностью берегов, образующих громадное число заливов, полуостровов и островков со скудной растительностью. Навигационные знаки на берегах пролива отсутствовали – идти приходилось с максимальной осторожностью…
В первых числах августа заняли назначенный морской район Баренцева моря севернее 72-ой параллели. В нашу задачу входило несение дозорной службы, своевременное обнаружение воздушных целей, недопущение входа в район учений иностранных кораблей, регистрация ядерных взрывов и определение их параметров на разных расстояниях от эпицентра установленной на корабле аппаратурой. Надо отметить, что засечь каждый ядерный взрыв стремились и США, корабли и самолеты которой непрерывно курсировали вблизи западной границы объявленного запретным для плавания всех судов и полетов самолетов района.

Нужное направление ветра, а испытания проводились только при юго-западных ветрах, которые, надо отметить, не являются господствующими для этой части Баренцева моря, иногда приходилось ожидать неделями, попадая зачастую в жесточайший шторм. И нашему кораблю с большой сферической антенной радиолокационной станции воздушного наблюдения, превращающей его в «парусник», приходилось на себе испытывать всю ярость «возмущенного» ядерными взрывами моря и «прелести» новоземельской боры. И можно только восхищаться стойкостью и мужеством экипажа и сотрудников НИИ в этот период.

На небе в это время преобладали темно-фиолетовые тона, море приобретало черный цвет, зловеще завывал ветер, и на громадных волнах, то переваливаясь с борта на борт, то взмывая вверх, а затем, падая вниз, корабль содрогался всем корпусом и стонал. К этому надо добавить морозы, метели, полярную ночь. В иные дни приходилось бороться и с обледенением корабля. Иногда шторм не позволял приготовить горячую пищу для экипажа, и не было в эти дни еды вкуснее, чем сваренный в чугунном чайнике картофель в «мундире», краюха черного хлеба, засоленная в бочке атлантическая сельдь и круто заваренный чай…

Утром 5 августа был произведен первый воздушный взрыв ядерного заряда мощностью около 25 мегатонн. Яркий световой импульс был обнаружен с расстояния 150 миль. Для защиты глаз от светового излучения верхней вахте выдали затемненные очки, через стекла которых не проникал свет от вплотную поднесенной горящей электролампы в 400 Вт, но освещение горизонта при взрыве атомной бомбы просматривалось достаточно хорошо.

Аппаратура и корабельные приборы зафиксировала и воздушную ударную волну, а затем были слышны мощные и продолжительные громоподобные звуки. Наиболее четко и доступно для экипажа прохождение ударной волны регистрировалось на ленте барографа. Радиосвязь с берегом была нарушена приблизительно на час.

После каждой серии испытаний, с прибытием в Белушью, корабль подвергался обследованию специалистами службы радиационной безопасности, а полученные в море результаты замеров параметров взрывов докладывались в штаб, после чего кораблю нарезался новый район дозора. В те годы с пересечением 70-й параллели в северном направлении увеличивалось денежное содержание моряков, а при пересечении ее в южном направлении надбавка снималась. Поэтому, когда район дозора нарезался южнее 70-й параллели, что, впрочем, бывало крайне редко – не более двух раз за все время, – возникала парадоксальная ситуация: денежное содержание моряков при плавании в штормовом море было ниже, чем при стоянке корабля у пирса в Белушьей, расположенной за 71-й параллелью.

Всего в августе было произведено 6 взрывов. Наибольшее количество – 10, из них несколько мощностью от 20 до 30 мегатонн, было выполнено в сентябре. В октябре же, в связи с резкими изменениями погоды и неблагоприятными направлениями ветра, было их, по нашим наблюдениям, 5, в ноябре – 3, последнее (для нас) 3 ноября, после чего получили приказание следовать в Белушью.

С прибытием, как всегда, доложили полученные результаты наблюдений в штаб испытаний и 6 ноября отошли от пирса для следования уже к месту постоянного базирования.

Прощай, Новая Земля! Надолго останутся в памяти твои мрачные берега, карликовые березы, морозы, ветра, штормовое море и необыкновенной красоты северное сияние!

Здравствуй, Лиинахамари – «райский уголок»!

Вместо эпилога

Под грохот разрывов атомных бомб и в условиях наращивающей обороты «холодной войны» экипажи малых кораблей и в последующем успешно выполняли поставленные задачи, проявляя при этом самоотверженность и героизм, часто рискуя своим здоровьем и самой жизнью.

Много лет прошло с тех пор, их уже не вернуть. Нет тех кораблей, нет того «райского уголка», а в круговорот больших и малых событий в стране попали, среди тысяч других, и маленькие человеческие судьбы моряков.

Время лечит, время и рушит…

Заканчивая эти страницы, я думал о тяжелой и опасной службе военных моряков в эпоху «холодной» войны, приведшей к небывалой гонке вооружения, созданию сверхмощного оружия. Прошли десятилетия, но до сих пор с уважением и гордостью вспоминаю те суровые и такие уже далекие молодые годы, своих товарищей – офицеров, мичманов и старшин сверхсрочной службы – с кем делил все трудности и радости первых лет флотской службы. Особое уважение воздаю матросам и старшинам срочной службы, мужественным, умелым и веселым людям. Оторванные призывом на воинскую службу от своих родных мест на 4-5 лет, они своим родным домом считали корабль, оружие и технику которого знали в совершенстве, помогали нам, молодым офицерам, в их освоении.

С благодарностью вспоминаю офицеров, способствующих в становлении меня как военного моряка: Бориса Константиновича Филиппова – командира 15 бригады кораблей ОВРа, в последующем начальника тыла 1 флотилии атомных подводных лодок; Бориса Александровича Кузнецова – командира 51 дивизиона кораблей радиолокационного дозора; офицеров штаба: дивизионного штурмана – исполняющего обязанности начальника штаба  Максакова (впоследствии преподавателя Мурманского мореходного училища)  и инженер-механика Геллера; своего первого командира корабля Анатолия Дмитриевича Росенкова; Виктора Ивановича Жаркова – помощника командира корабля; офицеров кораблей дивизиона А.С.: Алексеенко, Ю.Ф. Панова (впоследствии преподавателя ВВМУРЭ им А.С. Попова), В. Разжевайкина, Л. Дементьева (впоследствии оба продолжили службу уже на дизель-электрических подводных лодках), В. Порохова,.  К сожалению, память человеческая не безгранична – многих не назвал, но они дороги мне не меньше тех, кто упомянут.

Моя же последующая служба в течение почти 30 лет была посвящена атомному подводному флоту. Мои морские дороги пролегли через Атлантический, Северный Ледовитый и Тихий океаны. Но то время и службу в «Райском уголке», прекрасных, преданных флоту людей, вспоминаю с особым чувством.