Отец

Ровно 25 лет тому назад не стало моего отца. Боже мой, уже четверть века прошло! Это просто, невероятно! Как, оказывается, скоротечна наша жизнь. Но — память!

Для меня он по-прежнему жив. И до самого моего последнего дыхания останется живым, весёлым и жизнерадостным. Как — нравственный и духовный ориентир, как некая спортивная планка, которую я для себя давно мысленно наметил, но которую я вряд-ли сумею когда-нибудь преодолеть: на Востоке невозможно «перепыгнуть» отца. Это аксиома. Но можно бесконечно долго совершенствоваться и приближаться к этому идеалу, как к некоей точке суператтрактора.

Я не уверен, что папа (будь он сейчас рядом) не нашёл бы несколько справедливых критических слов и замечаний по поводу моего творчества, но, во всяком случае, мне очень хочется верить, что в общем и целом, он остался бы доволен своим сыном. Хотя, виду бы, при этом и не показал…

Мой отец поровну поделил свою жизнь между семьёй и не менее родной его сердцу редакцией «Бухоро хакикати» («Бухарская правда»), которой он отдал более 30 лет своей жизни, проработав в ней сначала в должности ответственного секретаря, а затем заместителя редактора этого главного рупора местного обкома партии.
Назвать его высококлассным репортёром или известным журналистом я бы, всё же, поостерегся, хотя на лацкане его пиджака постоянно красовался значок «члена союза журналистов СССР», которым он, кстати, очень дорожил, хотя и старался не показывать виду. Зато он был, что называется, настоящим газетчиком и очень гордился этим. То есть, он был тем ремесленником (в лучшем смысле этого слова), который умел и любил «делать» газету. Ни одна полоса не попадала в окончательную вёрстку, не пройдя отцовской правки.
Следует отметить, что в советскую эпоху очень тщательно следили не только за грамматическими и орфографическими ошибками, которые в иные времена могли стоить места, а иногда и головы (знаменитое «главнокомандующий», с опущенной буковой «л» и т. п.), но и за политкорректностью. Важность цензуры невозможно было недооценивать ибо, этой адской машине в «брежневские» времена не могло противостоять ничто. Не менее важны были нюансы совершенно иного характера, а именно: в каком порядке следует перечислять в газете фамилии членов Политбюро ЦК КПСС, какую фотографию помещать на «главную», как быть, если главных новостей сразу несколько и ещё многое другое. А поскольку, «мышиная возня» в Кремле никогда не затихала, то и угадать – как правильно «расположить фигуры» – было под силу далеко не каждому. Здесь требовался аналитический склад ума и немалое мужество – возложить на свои плечи серьёзную ответственность за принятое решение с тем, чтобы затем держать ответ перед идеологическим отделом ЦК.
Сейчас, вероятно, это может лишь вызвать снисходительную улыбку у молодого поколения, малознакомого с многочисленными тайными пружинами, приводящими в действие огромный и чётко отлаженный механизм советской бюрократической машины, однако в описываемую эпоху, поверьте, было далеко не до смеха.
Как правило, в подобных случаях все происходило по строго утверждённому сверху сценарию: Москва отсылала «правильный текст» в редакции республиканских газет, а те, в свою очередь, спускали окончательный вариант уже в областные редакции. Вследствие этого, выход тиража иногда задерживался до полудня, а то и до вечера. А это уже было, чуть ли не ЧП. В исключительных случаях, иные руководители брали на себя ответственность, принимая окончательное решение, а затем с ужасом ждали развязки, гадая – «правильно ли я поступил, или нет».
Насколько мне припоминается, отцу не раз приходилось играть в эту «советскую рулетку». Возможно, он и в самом деле был неплохим аналитиком, поскольку все его инициативы заканчивались с благополучным исходом. Папа, порою, гордился в узком семейном кругу, что обошёл республиканскую газету «Правда Востока», которая ждала разъяснений из Москвы.
Редакция была его вторым родным домом: отец мог там задерживаться допоздна, пока не устранялись все проблемы. Прекрасно зная его неподкупный характер, молодые сотрудники, все же, были в курсе насчёт одной – единственной – его «слабости» – папа не прочь был расслабиться после тяжёлого трудового дня и потому, поймав момент, они приглашали его в кафе, находившееся рядом с редакцией, где угощали «столичной» или же коньяком. После чего, изрядно захмелевшего, провожали до дому. Благо, дом находился в двух шагах от редакции.
Невероятно скромный, тихий и неприметный в быту, папа в такие минуты сильно преображался: видимо сказывались напряжение и усталость. Едва его нога ступала на территорию нашего двора, как мы (я или брат) со всех ног мчались уже «на перехват», поскольку его громкая ругань и мат оглашали всю округу, и слышны были далеко, вызывая понимающие улыбки на лицах наших сверстников. В такие минуты нам становилось ужасно стыдно и мы, подбежав к сопровождающим его коллегам, благодарили их, брали отца под руку и, всячески пытаясь успокоить, сопровождали его поскорее домой. Отец ни в какую не соглашался, отпускать своих коллег, поскольку это противоречило понятиям восточного гостеприимства. Однако, «гости», прекрасно понимая создавшуюся ситуацию, под всяческими благовидными предлогами старались уклониться от назойливого приглашения, обещая, что «завтра уж, они непременно посетят столь гостеприимный дом».
Так как по гороскопу папа был «львом», то, едва переступив порог квартиры, он оглашал её своим грозным рыком, напоминая домочадцам – кто в доме хозяин. Это одновременно и смешило и бесило домашних, прекрасно знавших мирный характер отца. Родные давно привыкли к подобным картинам, поскольку со стороны выглядело это совершенно беззлобно и – я бы даже сказал – уж слишком нарочито. Да и сам отец, в таких случаях, старался не смотреть в глаза своей «жертве», поскольку в глубине души он жутко стеснялся своего состояния. Иногда, в короткие минуты отрезвления, видя, что это нас только забавляет, он и сам широко растекался в улыбке, однако через короткое время чрезмерное количество алкоголя все же давало о себе знать, вновь отбрасывая его в состояние опьянения, заставляя снова «отчебучить» этакое, от чего мы снова хватались за животы.
Наутро же, насупив свои густые мохнатые брови и изобразив на лице хмурое выражение, он как можно скорее торопился на работу, стараясь ни на кого не смотреть, чувствуя вину за вчерашнее и явно терзаясь угрызениями совести.

Главный коридор, проходивший по центру здания редакции, строго делил «узбекскую» газету от «русской». Однако деление это было чисто условным, поскольку атмосфера в коллективе была очень демократичной, что, впрочем, всегда являлось одним из важных факторов, отличающих по-настоящему профессиональные и творческие издания от остальных.
Коллеги уважали и ценили отца не только за его жертвенность и самоотдачу, но и за его шутки и остроты, байки и анекдоты (порою, довольно пикантного содержания), за забавные истории и курьёзы, случающиеся в журналистской практике и которые, как правило, можно услышать только в редакционной «курилке». Словом, он жил и дышал своей работой, находясь среди таких же единомышленников, как и он сам, беззаветно и преданно любивших свое дело и не представлявших себе иной профессии.
Когда же отцу доводилось бывать дома, мама незаметно старалась отключить розетку телефона. Впрочем, случилось подобное, по-моему, лишь однажды. Папа пришёл в неописуемую ярость и очень грубо отчитал маму. Такие сцены были нетипичны для нашей семьи, а потому это так запало мне в душу.
По любому пустяку ответственный или дежурный редактор мог позвонить к нам домой, чтобы справиться у отца – как поступить в том или ином случае. И отец терпеливо все объяснял. Иногда звонок будил всю нашу семью в три часа ночи. В такие минуты, отец вначале выяснял – какова ситуация, пытаясь выправить все по телефону. Не раз бывало, что он раздражённо швырял тяжёлую чёрную трубку, одевался и, матерясь про себя, спешил в редакцию.
Однако, наиболее всего отец запомнился мне сидящим за столом и пишущим очередную передовицу, очерк или фельетон. Отсчитав несколько чистых листов формата А-4, он бережно укладывал их слева от себя и, положив перед собой первый чистый лист, долго смотрел на него, мучительно терзаясь мыслями. Наконец, он бросал ручку, вставал и начинал нервно ходить вокруг стола. В такие минуты я старался молчать, поскольку чувствовал, что там, в голове совершается какой-то неведомый мне, но важный мыслительный процесс, которому не следует мешать. Затем он также внезапно садился и начинал строчить. Рядом лежали толстые папки, в которые он иногда заглядывал для того, чтобы найти и сверить те или иные данные или цифры.
Порою, он радостно вскакивал с места и громко звал маму, чтобы поделиться с ней своей неожиданной литературной находкой. Мама неизменно поддерживала и сдержанно хвалила даже тогда, когда не понимала – о чем идёт речь. Папе этого вполне было достаточно. Найдя какую-нибудь удачную метафору или необычное обыгрывание слов, он радовался своей находке словно ребёнок, целый день, находясь в приподнятом настроении. И мы – его дети – радовались вместе с ним.
Справедливости ради, следует отметить, что в жизни отца бывали и периоды, когда он отчаянно и порою безрезультатно терзался муками, но уже не творческого, а совсем иного характера. Обычно, это было связано с предстоящими красными датами в советском календаре. И, если с Первомаем или днём 7 ноября было более-менее понятно, то с некоторыми другими – казалось бы, менее важными – отцу приходилось несладко. Не раз бывало, что он окончательно терял самообладание, бросал к черту ручку и в изнеможении опускался в кресло или на диван. И ведь, было отчего.
Об одной такой истории, связанной с приближением праздника, посвящённого образованию СССР, полагаю, рассказать будет совсем нелишне. Это даже нельзя назвать историей, потому что подобная «головная боль», знакомая журналистам советских времён, неизменно наваливалась каждый год, аккурат под самый новый год, а точнее – 22 декабря.

СОВЕТСКИЙ ПАСЬЯНС

Как известно, в 70-е года ХХ столетия противостояние двух мировых систем – капиталистического и социалистического – достигло своего наивысшего накала. Каждая из сторон старалась доказать своё превосходство, опираясь для наглядности на достижения в различных областях жизни: начиная от бомб, ракет, космонавтики и заканчивая спортом и всеобщим благосостоянием народа. Правда, если относительно объективности первых показателей мы ещё могли не сомневаться, то в отношении последнего пункта нам оставалось лишь всецело доверяться своим же средствам массовой информации, поскольку для подавляющего населения Советского Союза – съездить, посмотреть и сравнить, как живут «они» и как существуем «мы» – было делом далёким от реальности. Одним из главных наших козырей, свидетельствующих о «неоспоримом» превосходстве социалистической системы над «гнилым западом», являлось то, что в государственном управлении страной у нас были задействованы практически все социальные слои общества, начиная от генерального секретаря и кончая самой обыкновенной дояркой. До такого уровня капиталистам, конечно же, было далеко.
Теперь становится немного понятным, почему все газетчики страны в ужасе хватались за голову, ибо прекрасно представляли себе – какой сложнейший, по сути, кроссворд ждет их в преддверии наступающего праздника…
Уже с самого утра папа ходил злой (что бывало с ним исключительно редко) и по всякому поводу раздражался.
– Ну, неужели так трудно сосчитать до двадцати после того, как вода закипит, снять с плиты и поставить под холодную воду!?
Это замечание было адресовано маме, которая отменно готовя любые блюда, так и не научилась «правильно» приготовить яйцо всмятку. Оно постоянно выходило либо в «мешочек», либо вкрутую, а надо отметить, что это разные вещи! Наверное, на генном уровне некоторые вещи передаются по наследству, поскольку с годами я тоже стал ловить себя на мысли, что подобные «мелочи» порою ужасно расстраивают мужчину. Однако, в тот день я знал истинную причину папиного раздражения. Предстоял «пасьянс» с огромным количеством противоречивых данных, который, в конце концов, обязан был сложиться в стройную и красивую картину «настоящего советского народовластия». Отцу не удалось «спихнуть» это дело на второго зама, да это было даже не в его характере: он никогда не старался заранее выгадать для себя что-либо полегче, а потому довольно часто самое нудное и противное занятие приходилось делать самому. Вот и сейчас, наскоро и молча позавтракав, он прошёл в гостиную и, подойдя к столу, брезгливо уставился на толстую серую папку скоросшивателя. Деваться, однако, было некуда…
– Та-ак… – наконец смирившись, произнёс отец, раскрыв папку и вытянув из него первый лист. В нем мелким почерком в колонку пестрели нескончаемые имена и фамилии предполагаемых героев трудового фронта – депутатов очередного съезда партии. Папа отложил этот лист на край стола и вытащил из недр папки другой, с рекомендациями. Бегло пройдясь по нему, он также отложил его в сторону, но уже чуть повыше и вновь стал знакомиться с третьим документом.
Через полчаса рабочий стол напоминал собою карточную поляну заядлого картёжника: не хватало лишь зелёного сукна. Родитель удовлетворённо крякнул и глубоко затянулся сигаретой. Теперь предстояло самое главное. Высочайшее искусство заключалось в том, чтобы составить такой список, в котором народные избранники одинаково и равно представляли бы все районы области, все слои нашего демократического общества и при этом предстояло учесть требования к предполагаемым кандидатам, имея в виду социальное положение, пол, партийность (или наоборот – беспартийный) и т. д. и т. п. Словом, задачка выходила не из лёгких.
Когда через два часа я, вдоволь наигравшись со сверстниками в футбол, возвратился домой и вошёл в гостиную, на отца невозможно было смотреть без сострадания. Он буквально рвал и метал по столу многочисленные бумажки, матеря последними словами партию и правительство, вместе со всеми членами Политбюро. Завидев меня, он несколько остыл и, упав в кресло, обречённо выдавил:
– Ну, где я им найду непьющего слесаря, партийного, да ещё и с канимехского района! В этих степях окромя чабанов и баранов, никогда ничего не водилось.
– Можно, ведь, этот пункт пока пропустить и посмотреть другие кандидатуры – попытался успокоить я отца.
– А-а…– безнадёжно махнул он рукой, вставая с кресла и вновь садясь за стол. – Другие не лучше.– Вот, например, тут – папа ткнул пальцем в бумажку, лежащую слева внизу – требуется: Каракульский район, механизатор, беспартийный, примерный семьянин, передовик, мужчина. И где мне его, по-твоему, им достать?
Я моментально прошёлся глазами по списку кандидатур каракульского района и вдруг, найдя искомое, радостно показал отцу.
– Ага: умник нашёлся – досадливо поморщился отец, – ты глянь, что тут написано: «партийный», а мне нужен беспартийный.
– Так может его из партии исключить? – попытался неудачно я пошутить, но, взглянув на отца, тут же осёкся.
– Слушай, иди и не мешай, – устало произнёс он – мне сейчас не до шуток.
Однако, оставить отца один на один с «загадками сфинкса» я не решился, а потому всего лишь немного отодвинулся от стола, продолжая изучать содержимое листов и пытаясь хоть как-то помочь родителю. Наконец, постепенно вникнув в «правила игры», я молча стал сверять один из вариантов, который по всем параметрам сходился с требуемым в «задачнике». Убедившись, что все расчёты верны, я набрался смелости и осторожно обратил внимание отца на мою находку. Отец нехотя отвлёкся и, бросив взгляд на предложенный мною вариант, некоторое время молча стал сверять его с многочисленными бумажками, раскинутыми, словно карты по всему периметру стола. Наконец, лёгкая улыбка обозначилась на его лице. Подняв на меня изумлённые глаза, отец многозначительно изрёк:
- Да-а, похоже, из тебя может выйти неплохой аппаратчик.
Естественно, я счёл это за неслыханный комплимент и уверенно пододвинул стул поближе. Возражений со стороны отца не последовало.
Уже ближе к вечеру, когда со стороны кухни начали доходить до гостиной сводящие с ума запахи жареной баранины с луком и со специями, работа стала близиться к завершающей стадии: отец набело переписал список с таким трудом подобранных кандидатур. Было видно, что он явно удовлетворён проделанной работой. Только в двух местах никак не сходилось: в одном месте – профессия, в другом – нужен был коммунист, но в наличии имелся только беспартийный.
В холодильнике стыла водочка, а на стол мама раскладывала тарелки с закуской и салатом. Этого было вполне достаточно, чтобы отец одним росчерком пера «превратил» обыкновенную колхозницу в механизатора, а беспартийного «наградил» членским коммунистическим билетом.
– Ничего страшного, – пояснил он, – в первом случае, она обучится хотя бы машинному доению, а во втором – вынуждены будут сделать его членом. Иди, вымой руки и марш за стол!

КУЛЬТУРНАЯ СТОЛИЦА

Больше всего на свете папа любил свою работу, хороший юмор и путешествия. Иногда мне кажется, что последнее он любил более всего.
Одним из самых приятных путешествий, глубоко запавшим в душу отца, несомненно, является поездка в Ленинград, в начале 70-х годов прошлого века.
Тогда, в советскую эпоху, ещё можно было встретить людей старой, что называется, «питерской закваски», с которыми и связан сложившийся стереотип «колыбели революции», как культурной столицы России.
Казалось бы, совершенно банальнейшая история. Но на отца она произвела неизгладимое впечатление.
Стоя, как-то раз, на остановке, в ожидании городского транспорта, папа, докурив сигарету, бросил её не в урну, а рядом, на асфальт.
И тут, прямо над своей головой, он вдруг услышал:
- Молодой человек, Вы нечаянно уронили сигарету.
Задрав голову кверху, отец увидел, как из распахнутого окна на уровне второго этажа, ему мило улыбается пожилая женщина.
- Простите — пробормотал пристыженный родитель, и в ту же секунду быстро подняв с земли окурок, опустил его в урну.
Позже, не раз возвращаясь к этой истории, он неизменно будет восхищаться тактичностью этой женщины, с образом которой и будет на всю оставшуюся жизнь ассоциироваться город на Неве:
- Нет, ну надо же: как она красиво меня…

ЦУГЦВАНГ

Несмотря на то, что отец слыл хлебосольным хозяином и сам был не чужд веселому застолью с хорошей выпивкой и закуской, тем не менее, он во всем любил порядок и меру. Если его самого приглашали в гости, то он, посидев с удовольствием положенное время, всегда чувствовал — когда следует закругляться, дав тем самым возможность хозяевам отдохнуть немного от гостей. Я, например, не помню ни единого случая, чтобы отец остался ночевать у кого-либо в гостях. Сколько бы он не выпил (а выпить он любил), он неизменно стремился домой, ибо полный покой он находил только лишь, очутившись в своей родной кровати. Это у него было, что называется, в крови. Точно такого же отношения он желал видеть и от своих гостей. Хотя, порой, случались довольно забавные казусы.
Однажды гостем отца оказался какой-то местный литератор. Мне почему-то запомнилось его имя — Мелливой — очень редкое даже для местного населения. Как и все настоящие литераторы, он был неравнодушен к спиртному и шахматам.
Застолью предшествовала неспешная беседа и игра. Сыграв пару-тройку партий с отцом и окончательно убедившись, что соперник ему «не по зубам», гость заметно потерял интерес к игре, периодически поглядывая в сторону кухни. Отцу тоже претила «игра в одни ворота»: азарт настоящего игрока просыпался в нем только тогда, когда напротив него сидел достойный и сильный противник.
Родитель тактично предложил сопернику ничью и убрав шахматы, незаметно подал знак матери, означавший, что можно накрывать на стол.
Гость заметно оживился, когда на столе появилась бутылка «Столичной»: чувствовалось, что после писательства, это была его вторая страсть. А потому, очень скоро он настолько захмелел, что прямо на глазах у отца откровенно уснул за столом, уронив голову чуть ли не в тарелку с салатом.
Естественно, такого поворота событий папа никак не мог предвидеть, а потому мгновенно протрезвев, он стал лихорадочно соображать — каким образом вернуть товарища к цивилизованному застолью. Делать это следовало очень деликатно, дабы не дать повода гостю — обвинить в неучтивом и неуважительном отношении со стороны хозяина дома. С другой стороны, подобной картины ранее никогда в жизни отцу не приходилось видеть, а потому он был явно сконфужен, обескуражен и до крайности расстроен. Что делать?!
- Мелливой — чуть громче обычного обратился папа к гостю, желая обратить к себе внимание последнего. Однако, тот явно не слышал призывов отца.
Заботливая мама и любопытные маленькие члены семьи просунули свои головы в гостиную. Папа вопросительно уставился на нас.
- Мелливой — произнесла мама, в надежде на то, что голос хозяйки дома заставит вздрогнуть и проснуться незадачливого поэта.
В ответ гостиная наполнилась звуками неимоверного храпа. Мама не выдержала и тихо засмеялась. Дети также, прыснув от смеха, шустро исчезли в детской комнате. Одному папе было не до смеха: он нервно закурил сигарету и стал совершать круги вокруг стола, соображая — что бы такое предпринять, дабы гость наконец-таки очнулся. И тут его «осенило». Обычно, по завершению застолья, хозяин дома традиционно произносит «омин» — жест, означающий, что теперь можно расходиться.
Отец сел напротив гостя и, поднеся раскрытые и сложенные вместе ладони к своему лицу, достаточно громко произнес:
- Омин!
Ни единый мускул не дрогнул на лице Мелливоя.
Через пять минут дети, корчась в конвульсиях от смеха, валялись в разных концах коридора. И только из гостиной, ещё долго и настойчиво, словно молитва-заклинание, доносились монотонные «мантры» отца:
- Омин, Мелливой! Мелливой, омин!!!
К сожалению, я уже не помню всех деталей того дня. Видимо, все же, каким-то образом гостя сумели «вернуть к жизни» и проводить домой. Я бы не сказал, что этот случай как-то особо повлиял на отца. Но в одном — точно, потому что с тех пор родитель стал очень осторожным и разборчивым в выборе партнеров.

ЖЕЛЕЗНАЯ ЛОГИКА

Жизнь человека, родившегося на Востоке, с рождения и до самой смерти обставлена огромным количеством обрядов, церемоний и различного рода мероприятий, которые невозможно пропустить или игнорировать. Рождение первенца, обряд обрезания, свадьба, религиозные праздники — ничто не обходится без пиршеств и собраний, на которые в обязательном порядке приглашаются родственники, соседи, друзья, сослуживцы и прочий люд, с сопутствующим каждому конкретному случаю угощением, а иногда и подарками. Несомненно, всё это накладывает особый отпечаток на сознание местных жителей, которые настолько свыкаются с подобными вещами, что воспринимают сложившийся уклад, как нечто будничное и неизменно существующее от века.
Как правило, в основном, мероприятия разделяются на женские праздники и мужские. К последним, в частности, достаточно часто, относится и такое, как приглашение на плов. На подобных торжествах, где — как известно — собирается немалое количество незнакомых вам людей, не принято группироваться с друзьями или знакомыми: вы, просто, занимаете свободное место, и это совершенно естественно и нормально.
При раздаче горячего, принято ставить одну тарелку плова на двоих. Эта традиция, уходящая своими корнями в глубокую древность, находит свое объяснение в религиозно-мифологическом контексте мусульманской эсхатологии, одно из положений которой можно сформулировать приблизительно следующим образом: «человеку, вкушающему пищу в одиночестве, сотрапезником, непременно, становится сам сатана (шайтан)».
Хорошо, если соседом по трапезе окажется ваш знакомый: в этом случае, можно мило побеседовать, да и естся легко и без всяких стеснений. И, совсем другое дело, если вам выпало — разделить обед с незнакомым человеком. Тут, поглощение еды превращается в настоящее испытание вашей воспитанности, сопровождаемое взаимной демонстрацией вежливости, подталкиванием друг к другу кусочков мяса, искусственным сдерживанием зверского аппетита и прочими излишествами восточного этикета, поскольку никому не хочется прослыть в глазах оппонента невеждой и невоспитанным ослом, напрочь лишенным понятий об элементарных правилах поведения за столом.
В тот день, моему родителю не повезло вдвойне: мало того, что он был ужасно голоден, так, к тому же, как вскоре выяснится, выпавший ему по воле жребия партнёр, оказался со своеобразными представлениями о приличиях и этикете, предписываемых благочестивому мусульманину.
Поначалу, как это и положено, мой родитель сдержанно довольствовался легким салатом из овощей и несколькими рисинками плова. Однако, вскоре, обратив внимание на то, как его сосед беззастенчиво и ловко, один за другим, уминает за обе щеки мясо, он заволновался, нервничая и ёрзая, как на иголках, терпеливо выжидая — когда же, наконец, бессовестный обжора образумится и проявит акт великодушия в отношении своего сотрапезника. Партнер же, был глух и нем, руководствуясь, похоже, моралью из известной басни Крылова «Кот и повар»: «А Васька слушает да ест».
Наконец, терпение отца лопнуло, и он отважился тактично намекнуть:
- Берите, берите… угощайтесь, не стесняйтесь… рис с морковью тоже полезны для здоровья…
- Нет, спасибо: мне мясо больше нравится — простодушно сознался сосед.
От неожиданности, папа чуть не подскочил на месте: за всю свою сознательную жизнь, ему ещё ни разу не приходилось сталкиваться с подобным уникальным экземпляром.
- Что Вы говорите? Неужели?! — изумился отец, вскинув высоко кверху свои густые мохнатые брови, и, выждав паузу, саркастически добавил: — Знаете, как это ни странно, но в любви к мясу Вы не одиноки: я тоже, к примеру, очень даже неравнодушен к нему!
- Так, в чем же дело?! — настала очередь удивляться собеседнику. — Берите и ешьте! Кто ж, Вам, не дает?
Логика оппонента оказалась настолько железной и «правильной», что мой бедный родитель застыл на некоторое время с раскрытым ртом, беззвучно шевеля губами, словно рыба, выброшенная на берег.
А затем, придя в себя, тихо произнес:
- Спасибо: пожалуй, я уже наелся: надо переварить полученную пищу.