Декабрь 1954 года. Моя новая, теперь уже творческая, обитель – Научно-исследовательский институт овощного хозяйства в Мытищах (в те годы).

Руководителем разработки темы диссертации назначили заведующего отделом механизации А.А. Коломина. Типичный представитель первого поколения советской интеллигенции, которую Солженицын назвал образованцами, то есть рабфаковец, непосредственно из крестьян. Немного грубоват, дубовой советско-партийной закалки, культурной подкладки почти не проглядывалось.

(Кстати, настоящих образованцев не тех, из рабфаковцев, а очень даже из не рядовых, а может быть и из элитных школ и университетов, премного и в настоящее время). В науке он звёзд с неба не хватал, но был упорен в труде и честен. Он предложил мне в качестве темы разработку одного из дедовских методов посева овощей, и моя задача заключалась в обосновании возможности и разработке способов его механизации. Задача нелёгкая. Начинать надо было практически с нуля.

Гимн молодости

Я с головой окунулся в работу. Здесь мне хочется спеть гимн молодости. Какое это чудесное время! Энергия и сила распирает всё твоё существо. Казалось, что нет такого, что ты не сможешь сделать. Мы тогда жили в доме родителей в Бирюлёво. В шесть часов (и только иногда – в семь) я уже в электричке – в Москву. Затем, надо было пересечь весь город под землёй, другой электричкой доехать до Мытищ, от станции пешком. В восемь я уже должен быть на наряде для работ на опытных делянках.

Штудировал кандидатский минимум и сдал его досрочно. Перечитал гору специальной литературы, включая и на английском языке. Подготовил обширный реферат, обоснование темы и разработал методику лабораторных и полевых опытов.

Освоил техническое черчение, предложил и обосновал несколько схем возможных способов механизации рабочего процесса и целыми днями и вечерами пропадал за «кульманом» (чертёжный прибор). Разработал не только принципиальные схемы, но даже и общие чертежи конструкций приспособлений для машинного выполнения операций нового способа посева. Провёл несколько лабораторных опытов.

В механической мастерской института, мне выделили слесаря для работы со мной. Весёлый паренёк, бывший матрос, Лёха Филин. Шутник. Получит бывало от железяк царапину или ссадину, и присыпает пылью со слесарного стола, приговаривая: – «Техническая грязь целебна».

Лёха был отличным мастером, как говорится, – на все руки, причём – золотые. Вместе мы изготавливали опытные образцы моих приспособлений. В процессе этой работы пришлось самому быть подмастерьем у Лёхи, а затем и слесарем и, даже токарем.

По результатам работы за кроткий срок опубликовал несколько статей в журналах. Оформил заявки и получил шесть авторских свидетельств на изобретения.

Это работа. А в то же время дома я успевал заниматься с дочурками, читал им книжки, рассказывал сказки, в том числе и собственного сочинения. Разыгрывали с девочками в лицах сказку Кошкин Дом, и я записывал её на магнитофон. Возил детей в цирк и зоопарк.

С большим интересом занимался фотографией. Фотографировал пластиночным фотокором и другими допотопными аппаратами. Нашёл где-то неисправный фотоаппарат, из него сам смастерил увеличитель и ночами просиживал в ванной – «лаборатории», за проявлением и печатью фотографий. Одним словом, меня хватало на всё, вплоть до столярных работ. Сам изготовил два книжных шкафа (остатки одного из них до сих пор стоят на даче).

Защита

Испытания моих механизмов и приспособлений в полевых условиях, на опытном поле и на полях колхозов, показали обнадёживающие результаты. Я обработал данные результатов полевых опытов и подготовил диссертацию. Защита предполагалась на кафедре овощеводства Тимирязевской Академии. Заведовал кафедрой один из непререкаемых в то время научных авторитетов в этой области, профессор, почётный академик ВАСХНИЛ Эдельштейн В. И.

Он, как и многие вкусившие всеобщего признания и славы люди, имел некоторые причуды. Одной из них у Виталия Ивановича было желание познакомиться с соискателем поближе. От этого зависело, будет ли он рекомендовать учёному совету принять диссертацию на защиту, или нет.

Формой этого знакомства служил предварительный доклад основных положений и результатов диссертационной работы у него на дому, на Пасечной улице, рядом с опытной станцией. В назначенное время, я с охапкой таблиц, чертежей и фотографий приехал к нему с докладом. Успешно доложил под многочисленные одобрения светилы.

В раже щепетильности и уважения к Науке сообщил ему, что на втором году работы у меня родился новый, более простой, вариант выполнения рабочего процесса, и я разработал технические средства его исполнения. Однако в соответствии с требованиями ВАКа принимаются данные полевых опытов не менее чем за три года, а у меня только два. Поэтому я решил отработать ещё один сезон и защищать диссертацию через год.

Профессор внимательно выслушал меня. Похвалил и сказал, что защита может быть вполне успешной и без второго варианта. Я же, как бы в «тоге и фимиаме» честняги, сказал ему, что достойнее с моей стороны будет доложить через год результаты испытания более совершенной технологии. Он согласился, назвав моё решение благородным поступком, и сказал, что ждёт меня на защиту весной следующего года.

На вопрос, что бы он посоветовал мне по существу разрабатываемого мною способа и в части архитектоники диссертации он ответил мне анекдотом: «Вор забрался ночью в дом поживиться чем-нибудь, потолки в избе были низкие, и он в темноте больно ударился лбом о балку. Хозяин услышал стон и говорит ему: «Милай, зачем ты пришёл ночью-то, приходи ко мне днём, когда будет светло – у меня всё равно взять нечего». Я воспринял это как похвалу. В завершение визита он напоил меня чаем. Улетел я от него на крыльях даже не надежды, а полного успеха!

Доложил руководителю об успешной «предзащите» и продолжил работу, а когда истёк срок аспирантуры, был зачислен в штат института младшим научным сотрудником отдела механизации, с зарплатой равной аспирантской стипендии. Коломин внёс в план работ отдела на следующий год мою тему по второму варианту. Это дало мне возможность завершить экспериментальную часть моей диссертации.

Здесь следует сделать небольшое отступление. Кроме меня, у Коломийца был заочный аспирант Д., инструктор Московского Областного Комитета партии, защита диссертации которого должна была состояться также на кафедре овощеводства Тимирязевской Академии примерно через полгода после моей предварительной «защиты». Когда Коломиец стал просматривать черновой набросок его диссертации и первичные записи, обнаружил грубые подтасовки, многие таблицы были наполнены «нужными» данными явно с потолка.

Он потребовал объяснений. Д. же, с позиций своего высокого служебного положения, отклонил его требования и заявил, что уже договорился с Эдельштейном, защита назначена, и он обойдётся без отзыва руководителя. Коломин не остался в долгу и направил на защиту обоснованный отрицательный отзыв.

Ничего не зная об этом скандале, после завершения дополнительных экспериментов, я весной следующего года подал заявку на защиту и, вдохновлённый прошлогодним приёмом, приехал к Эдельштейну. Он довольно дружелюбно меня принял.

Я напомнил ему о том, что результаты полевых испытаний моего второго варианта показали хорошие результаты. А он, слушая меня, раскрыл диссертацию и вдруг воскликнул: – «Так это Коломиец Ваш руководитель? – и тут же, с какой-то детской капризностью, закрыв лицо от диссертации ладошкой, сказал – Нет, нет! И не просите, не просите. Не могу! Не могу!».

Кошмар

Домой приехал чуть не в слезах. Как же, ведь это крах всех моих устремлений и надежд на полноценную научную работу. Я не находил выхода из создавшегося положения и впал в депрессию. Меня глодали неотступные думы о том, что четыре года жизни моей семьи в нищете, огромный, самоотверженный и какой ценный для меня труд был вложен в эту диссертацию, а вот теперь, из-за чужой интриги, из-за каприза светилы, всё это превращается в прах.

Спасла меня от тяжёлой депрессии Лида. Однажды, застав меня в таком состоянии, она схватила меня за руки и закричала: – «Ты что разнюнился! Экое дело! Да откажут в защите, и чёрт с ней с диссертацией, поедем куда угодно, страна большая. Будем работать по специальности, и жить не хуже других!». Я очнулся, подумал, что и вправду – не клином же свет сошёлся на этом.

Однако Коломин не успокоился, официально послал запрос заведующему кафедрой овощеводства Ленинградского СХИ проф. В. А. Брызгалову и тот включил мою защиту в план работы их учёного совета. В назначенный срок в актовом зале института состоялось заседание учёного совета. В повестке этого дня заседания моя защита была второй.

Я был в состоянии напряжённого спокойствия. Накануне меня ознакомили с поступившими отзывами на реферат диссертации, который в соответствие с порядком, был заранее разослан учёным советом института соответствующим научным организациям и отдельным учёным. Поступило около 15 отзывов. Я был ознакомлен с ними накануне. Все они были положительны, за исключением одного. И этот единственный оказался от проф. В.И. Эдельштейна (!).

Я был потрясён. Не приведенными в его письме доводами, – нет. Ответы на них мне казались очевидными и подтверждались данными, изложенными в диссертации и в моём докладе. Меня поразила сила мести человека такого высокого положения какому-то, всего лишь кандидату наук, Коломину, ценой моей головы. Ведь достал и здесь, в Ленинграде! Высоким такое действие никак не назовёшь.

Предзащитное моё напряжение усилилось ещё и тем, что этот учёный совет на моих глазах «завалил» защиту, докладывавшего передо мной соискателя. После краткого перерыва, учёный секретарь совета Варгафтик представил меня, сообщил о положительных отзывах, но не стал их зачитывать, однако полностью зачитал отзыв Эдельштейна.

После доклада, мне было предложено дать аргументированные ответы по всем шести пунктам критики, изложенных в его письме. Тезисы ответов я продумал ещё накануне вечером и спокойно изложил их пункт за пунктом. С минуту в зале стояла напряжённая тишина. Затем, на трибуну поднялся член совета, известный помолог, профессор Н.Г. Жучков и сказал буквально следующее: – «Я давно в этих стенах не слышал настоящей защиты» – сказал он, сделав ударение на слове «настоящей», и добавил: «Как эта». И пошёл на место. После нескольких кратких выступлений, состоялось голосование. Результат: – единогласно.

Крупицы памяти

Александр. Для работы на моих опытных делянках был закреплён маломощный трактор. Управлял им недавно демобилизованный из армии паренёк, Сдвижков Александр. Не могу не сказать о нём несколько тёплых слов. Родом из приазовских краёв, семь классов образования, армейские курсы трактористов и больше ничего, если не считать семью – жену и малого ребёнка. Сашка, как его звали в отделе, весь соткан был из воли, целеустремлённости и трудолюбия.

За три года работы, он сумел заочно окончить среднюю школу и два курса института. Затем был зачислен к нам в отдел на должность инженера. Он заочно окончил институт и сразу поступил в аспирантуру по теме аэропоники (выращивание растений без почвы), Успешно, раньше срока, защитил диссертацию и его пригласили в спец-КБ по космическим проблемам в городе Кролёве. И всё это за каких-то шесть, семь лет. Умница, Молодец.

История = Владимирка. Через наши опытные поля от Мытищ до Челобитьево (названия-то!) когда-то проходила знаменитая Владимирка, главная дорога, по которой двигался русский народ на восток, для освоения огромных пространств России до и за Уралом, а так же в ссылку и на каторгу на Север и в Сибирь, и обратно – из восточной Руси и сибирских земель – в столицу.

Я неоднократно, обрабатывая опытные делянки, находил в земле старинные монеты. Среди них такие интересные, как деньга и полушка. А однажды экскаваторщик копал траншею вблизи инстиутского корпуса, и когда вываливал очередной ковш, увидел сноп искр золотых монет. Это заметили и другие рабочие, и рабочие, шедшие с работы.

Возникла настоящая золотая лихорадка. Люди в считанные минуты руками перекопали всю траншею и уже вынутую землю. Кто-то позвонил в милицию. Те приехали, когда люди ещё копались в траншее. С месяц обходили дворы и вызывали жителей в милицию на допрос, но так и не удалось изъять клад, кроме двух николаевских золотых полуимпериалов, да черепков горшка. А, по признанию экскаваторщика, монет там было не менее ста.

Ленинка

Диссертацию писал в Ленинке, так мы называли библиотеку им Ленина. Текст давался нелегко, так как долго приходилось обрабатывать рабочие записи. Многочасовое сидение – корпение над бумагами изнуряло. Этому способствовала и вся обстановка: большой полуосвещённый зал, ковровые дорожки, индивидуальные лампы с зелёными абажурами на столах и какая-то благоговейная тишина. Освежался коротким, минут на пять, сном. Положишь голову на согнутую в локте руку, мысленно заставишь себя ни о чём не думать и расслабиться и… минут через пять открываешь глаза и чувствуешь себя «свежим огурчиком», голова ясная, строчки письма так и рвутся из-под пера.

«Грачи прилетели»

Чтобы сбросить усталость, иногда выходил из библиотеки и делал пешие вылазки на Арбат. Разглядывал витрины. Заходил к букинистам, рассматривал, а иногда и перелистывал интересные редкие книги, разложенные на прилавках. Любил, также, разглядывать старинные предметы и картины в антикварных магазинах. Попадались интересные предметы старинной мебели: инкрустированные столики, бюро, трельяжи, этажерки и, когда-то модные ширмы.

Много было изделий из серебра, старинной бронзы и настоящего, редкого теперь, итальянского белого мрамора. Однажды, перебирал большую стопу картин размером примерно 50 × 70 см, у стены на полу. Одни были более или менее интересные, а на других и взгляд не останавливается, и так – одна за другой.

И вдруг, я вздрогнул. Очередная картина как будто вспыхнула на общем фоне. Не верю глазам своим: – ведь это «Грачи прилетели» Саврасова! Посмотрел внимательно. Точно, есть его подпись. Состояние картины неважное, дешевая облупленная рама, а в правом верхнем углу полотно немного прорвано.

Цена убила меня окончательно – аж десять рублей! Всего! (Я, на свою нищенскую стипендию могу купить девять картин Саврасова!!!, да ещё и 15 обедов!). А у меня в кармане только один рубль, на обед в 60 копеек. Ушёл, расстроившись. Перечитывая Гиляровского узнал, что Саврасов, страдая от типичной болезни нашей разночинной интеллигенции и, вследствие чего, бедствуя, нарисовал более полусотни разных вариантов темы «Грачи прилетели», на продажу, на хлеб и водку. Вероятно, это и была одна из таких картин.

Вот ведь было время

Обескровленная войной страна, восстанавливалась за счёт собственных возможностей, включая и благосостояние собственного народа. Зарплаты были нищенские, не хватало на самое необходимое. Основной массе населения было не до предметов старины и искусства. Относительно большие доходы тогда имели лишь учёные, профессора вузов, артисты, высокие чиновники.

Однако и тогда, хоть и подпольная, но существовала коррупция. Тогда она называлась блатом. Кстати, в английском слово blatant означает – бесстыжий, а в французском blatte – таракан, жучок (тоже бесстыжие). Так вот тогда, эти жучки, имевшие неправедные деньги, наживали огромные состояния на скупке за гроши ценных произведений искусства. За примерами ходить далеко не надо, достаточно назвать такое имя, как «друг Советского Союза» торгаш Хаммер.

А один грек, фамилии не помню, шофер посольства, в то время по бросовым ценам скупал картины современных русских мастеров в комиссионках, на самодеятельных художественных ярмарках и откровенных художественных свалках. Вывез всё это в Грецию. В результате стал обладателем ценнейшей коллекции. Теперь наши музеи за честь считают, когда им удаётся упросить его показать эту коллекцию в России.

Немного шутки

Слово лечит
Скрутил сильнейший радикулит. Боль кинжалами пронизывает всего, при малейшей попытке шевельнуться. Лежу в постели. Лида подошла, дала лекарство, стала поправлять постель и говорит:

– Ваня, протяни ноги.

Как ни лихо мне было, я засмеялся и, как мне показалось, с того момента пошел на поправку.

Вожделенная оплеуха
Просмотр какого-то нового сельскохозяйственного фильма на ВДНХ. Дежурная впускает в кинозал кучку опоздавших. Среди них, к своему удивлению, увидел Лиду. Она со света, как слепая, с вытянутыми руками ищет где бы присесть. Так как я сидел у самого входа, не выдавая себя, молча и нежно взял её за талию и стал притягивать к себе, чтобы посадить на свободное место рядом. И всю эту, долгую для меня, минуту она вместо того, чтобы дать оплеуху нахалу, всё повторяла: «Кто это? Кто это?». Это меня убило. Ведь я ту, вполне мною ожидаемую, оплеуху с гордостью носил бы до сих пор!

Далее

В начало