Вот и еще один день прошел…
Ну и … с ним!
Из курсантского фольклора

Кто и когда придумал эту игру, откуда она пришла, из сталинских лагерей или из другого военного учебного заведения, я не знаю. Но уже на первом курсе мы делали это каждую ночь.

После команды «Отбой!» дневной шум в нашем общежитии утихал. Мы гасили свет, готовясь «отдыхать лежа с закрытыми глазами (спать)». И в этот момент полной тишины в конце коридора раздавался отрешенный печальный голос, произносящий врастяжку первую фразу из эпиграфа. После короткой паузы хор в 25-30 молодых голосов громко отвечал второй фразой. Это повторялось каждый вечер независимо от того, были ли в роте в это время офицеры или нет.

Что это было? Игра, озорство, детская дерзость? Не знаю… Наверное, это была реакция наших молодых организмов на огромную физическую и нервную нагрузку, на ломку обычных понятий и представлений

Наиболее трудным для нас была необходимость научиться выполнять команды начальников и старших «беспрекословно, точно и в срок», даже такие, которые казались нам, а порой и действительно были, вопиющей глупостью.

Один пример из моего собственного опыта. Я находился в главном здании на четвертом этаже, когда раздалась команда к построению. А я стоял в длинной очереди за стаканом газированной воды и уже получил ее, но выпить не успел. Появился капитан Таторов. «Э! Команду слышали?» – осведомился он. «Так точно!» – ответил я. «Выполняйте!» Я нерешительно поднес стакан к губам, но выражение лица капитана сказало мне все лучше слов. Получать взыскания я не любил. Я поставил стакан на стойку и медленно пошел выполнять приказание. Конечно, я был в строю не последним, конечно, я имел время в запасе, чтобы выпить бочку, а не стакан, но…

Такие моменты очень способствуют закалке воинского характера. Недаром в войсках рассказывали следующий анекдот.

Министру Обороны СССР стало известно, что военные пенсионеры умирают раньше гражданских. Он вызвал Начальника Главного Медико-Санитарного управления и приказал проверить эти данные. Через два месяца генерал подтвердил, что военные пенсионеры действительно умирают раньше.

«А как вы проверили?» – спросил Министр. «На мышах, – ответил генерал, – военную группу кормили и поили вдоволь, а гражданскую держали впроголодь» – «А как вы моделировали тяготы и лишения военной службы? – поинтересовался Министр. «А мы военной группе три раза в день кота показывали!»

Порой нам казалось, что «показывать кота» было основной, если не единственной задачей наших начальников. С другой стороны, мы тогда не могли понять нашего начальника курса и курсового командира. Им повезло. Под конец службы они получили назначение на должности в Ленинграде и квартиры, но положение их было непрочным, потому что на эти должности всегда было много желающих.

Действительно, у подполковника Андрианова была полковничья должность, а командовал он 130 курсантами. В войсках ему пришлось бы командовать полком. Разве можно сравнить объем работ и ответственность?!

Поэтому не за нас они боялись, предостерегая от нарушений, а за себя.

Другой особенностью нашей учебы было то, что мы получали в сравнении с гражданскими студентами два образования: военное и гражданское. Причем, военные кафедры готовили нас всерьез. По кафедре оперативно-тактической подготовки мы проходили оперативно-стратегическое искусство до планирования и проведения общевойсковой фронтовой операции включительно (на картах).

Лекции нам читал генерал-майор Вержбицкий, мускулистый плотный мужчина с протезом вместо одной ноги, потерянной на фронте. Первой его фразой, обращенной к нам, было: «Здесь мы научим вас убивать людей в массовом масштабе!»

Что касается инженерной подготовки, то в ней мы могли дать сто очков вперед гражданским студентам-связистам. Недаром отдел кадров Ленинградского Электротехнического института связи держал постоянный контакт с нашим отделом кадров и охотно принимал в ряды студентов всех наших слушателей, отчисляемых из Академии по тем или иным причинам.

Мы занимались с утра шесть часов, обедали, спали один час и возвращались в аудитории на четыре часа для самоподготовки. Спать после обеда было непривычно. Однажды один из нас спросил капитана Таторова, можно ли читать книгу вместо сна. Ответ вошел в наш фольклор: «Читать можно, э-э-э, предварительно выключив свет!» Позднее мы привыкли и засыпали, едва коснувшись подушки головой.

После самоподготовки мы получали один час личного времени, когда можно было погладить форму, пришить пуговицу или подворотничок, почистить обувь и снаряжение, позвонить домой.

С улыбкой вспоминаю начало первого учебного года, когда наше начальство решало, в чем мы должны носить книги и тетради. Носить портфели, как офицерам, Начальник ВКИАС нам запретил. Компромисс был найден – в небольших чемоданчиках.

Но нужно было купить 130 одинаковых чемоданов. Мы нашли подходящие в киоске Военторга на территории. Продавец пришел в восторг, когда мы купили первые тридцать чемоданов, радовался, когда мы заказали еще. Но вдруг он расстроился и сказал: «Что ж вы делаете, ребята!? Мне же план теперь поднимут!» Бедняге планировали продажу «от достигнутого», добавляя процентов десять сверх проданного в прошлом году в качестве задания на следующий год.

Я очень хотел бы, чтобы этот эпизод прочли американские специалисты по продажам. Ведь они стараются продать, сколько можно, и получают за это комиссионный процент.

Командиры не могли обойти такой важный момент, как приобретение чемоданов, и тут же отдали приказ, чтобы каждый из нас, кроме книг и тетрадей, имел в чемодане сапожную щетку и крем. Рекомендовалось также иметь в чемодане бархотку для наведения на нашу «кирзу» окончательного блеска, а также асидол – зловонную жидкость на основе аммиака для чистки ременных блях и пуговиц. Добавили, так сказать, свою ложку дегтя в нашу бочку меду.

Я не знаю, почему Начальник ВКИАС так не любил курсантов. Видимо, он считал, что мы своей формой портим его чисто офицерское заведение. Поэтому он отдал специальный приказ, разрешающий курсантам входить в Академию только через подъезд №9, самый удаленный от ворот. И мы должны были в любую погоду, строем или в одиночку, плестись вокруг огромного здания Академии. Контролеры охотно пропускали нас через любой подъезд из чувства солдатского братства, но командиры-офицеры всех степеней были начеку. После путешествия до девятого подъезда сапожная щетка и крем были просто необходимы.

Пройдет некоторое время, и будет издан новый приказ, запрещающий курсантам пользоваться туалетами на нижних этажах, где располагались политотдел и командование. За исполнением этого приказа с особой бдительностью следил комендант Академии майор Псурцев.

Административный восторг, заложенный в этот приказ, вдохновил подполковника Андрианова, и вскоре на вечерней поверке мы услышали его новый шедевр – приказ по курсу о распределении между классными отделениями… мест для отправления естественных надобностей. Каждое классное отделение получало два или три отверстия в туалетах «типа сортир». Контроль за исполнением приказа возлагался на капитана Таторова и старшего сержанта Федорова. К чести последних, никто из них никогда не проверял исполнение этого приказа.

Вообще, туалетные истории, происходящие в Советской Армии в полном соответствии с заветами гашековского бравого солдата Швейка, могли бы составить толстый том поучительного чтения для молодежи. Но этот предмет еще ждет своего исследователя.

Разрешение поступать в академии гражданской молодежи носило все же ограниченный характер. В Ленинграде была и другая академия связи – ВКАС – для подготовки командиров связи. В эту академию, располагавшуюся на Суворовском проспекте, курсантов не принимали.

Все придирки начальства не могли испортить нашего отличного молодого задорного настроения. В конце концов, мы знали, что после окончания Академии наша «Карточка взысканий и поощрений» будет уничтожена, и мы начнем нашу офицерскую службу как бы с новой страницы. Поэтому мы часто бесились, как и подобает юношам.

Детские игры в перерыве. Я держу ворота, Валерий Ярынич пытается забить гол

Капитан Таторов наблюдал за нами с усмешкой и время от времени бросал замечания, характеризующие его лучше самых длинных описаний. Однажды, заметив, как мы играем в снежки, он проворчал: «Э! Сегодня в снежки (с ударением на первом слоге) играете, а завтра мосты пойдете взрывать!» Другой раз, когда мы катались на молодых наледях, он прореагировал даже острее: «Э! Сегодня катаетесь, а завтра Родине измените!» Конечно, все это были издержки его воспитания, полученного в училище в самый разгар правления Сталина, но нам от этого было не легче.

Со временем мы придумали противоядие, которое держало нашего курсового командира в узде. Мы выяснили, что слух у капитана Татрова не слишком тонкий, и он плохо различает голоса, и стали время от времени звонить по телефону, подделываясь под голоса начальников, и отдавать капитану Таторову разные приказания. После того, как его пару раз «приложили» за явку в кабинет начальника факультета и начальника Академии без вызова, служебный пыл нашего курсового командира значительно убавился.

Эта игра в чужие голоса широко была распространена и в войсках, как я убедился во время службы, но об этом – в свое время.

Для различных служб Академии появление новой сотни курсантов было манной небесной, потому что при обилии офицеров им явно не хватало подчиненных для выполнения множества работ. Так, в зимнее время неукоснительной обязанностью нашей роты стало разгребать и убирать снег перед фасадом Академии. Делали мы это ранним утром до занятий и потом откровенно спали во время первой пары учебных часов.

Наш преподаватель математики Виктор Федорович Николаев и другие лекторы отлично понимали причину этой сонливости и принимали свои меры, чтобы нас разбудить, часто меняя громкость и интонацию голоса во время лекции. Это помогало.

Помню, как однажды меня поставили старшим по уборке снега перед фасадом Академии. Я приказал убирать снег не подряд, а узкими полосами перпендикулярно тротуарам, полагая, что остальное быстрее растает. Мои временные подчиненные с восторгом мое приказание выполнили. Пару недель потом оставленный снег лежал и вопреки законам физики не таял. Увидев дело наших рук, капитан Таторов долго крутил головой, но ничего не сказал.

Часто раздавались звонки из столовой или интендантской службы с требованием прислать курсантов на разгрузку или погрузку того или иного. Два или три раза, надев заношенную форму, разгружали мы всем курсом каменный уголь для котельных Академии.

Помню, как мы смеялись, когда дежурный по роте получил требование прислать …лошадь, и отдал трубку находившемуся рядом капитану Таторову. Тот выслушал требование и спокойно с ехидцей ответил: «Лошадей нет. Могу прислать двух курсантов».

Конечно, никаких официальных указаний использовать курсантов на вспомогательных работах в природе не существовало, просто наши командиры поступали с нами так же, как в свое время поступали их командиры. А спорить с другими службами, отстаивая нас, было опасно и невыгодно.

Собственно учеба давалась большинству из нас легко. На первом курсе мы продолжали изучение математики и физики, химии и иностранного языка, и других привычных предметов. Наших преподавателей, отличных специалистов своего дела, беспокоило одно: после лекций мы почти не задавали вопросов. Тот же Виктор Федорович Николаев возмущался: «Ничего не понимаю! На офицерских потоках – лес рук! Лес рук! А у курсантов – ни одного вопроса!»

Преподаватели поняли все во время первой экзаменационной сессии, когда курсантские потоки сдали все экзамены значительно лучше, чем офицерские. Мы-то продолжали образование без перерыва, а офицерам приходилось вспоминать давно забытые вещи. Как офицерам удавалось сдать вступительные экзамены – это отдельная поэма.

Помню, как мы стояли в коридоре во время вступительных экзаменов и невольно подслушали разговор двух абитуриентов офицеров. «Ты какой язык будешь сдавать? – спросил первый. – «Английский, – ответил второй, – а что?» – «Сдавай лучше немецкий, как я», – возразил первый офицер, – там хоть читается, как пишется», Второй согласился.

Не в упрек им я это вспоминаю, и многие наши выпускники, послужив в войсках, забывали самые основы основ. Просто уровень наших знаний в тот момент был значительно выше.

За время учебы в Академии у меня появилось много приятелей среди однокашников. Все мы сохранили теплое отношение друг к другу, что вполне естественно. Но настоящим моим другом стал Валерий Коржик. Мы проводили с ним много времени вместе, включая отпуска. Мы помогали друг другу в учебе, если это было необходимо. Судьба позже развела нас в разные углы страны, встречались мы редко, но оставались друзьями. Это первое, но не последнее упоминание о В.И. Коржике в этих воспоминаниях.

Хронология событий неумолимо подводит меня к нашей первой экзаменационной сессии.

О, сессия! Сколько слов сказано о тебе студентами разных поколений, сколько песен спето, сколько страхов и восторгов перечувствовано! Вспомните задорное:

«Живут студенты весело
От сессии до сессии, А сессия –
Всего два раза в год!»

И по контрасту:

«Два дня в деканате Покойник лежал,
В одежду студента одетый…»

Одним словом, сессия!

Зимняя экзаменационная сессия 1954-55 учебного года пришлась на конец декабря и для нас была первой. Преподаватели стращали нас, и для этого были основательные причины. Первая сессия является критичной, потому что денег на обучение студента затрачено еще немного, и его можно и должно безболезненно отчислить. Для тех из нас, кто достиг 18 лет, а моложе 18 лет был только один из нас – Станкевич, отчисление грозило еще и немедленным переводом в части «для дальнейшего прохождения воинской службы» еще в течение почти трех лет. Мы ведь уже были военнослужащими.

Уже упоминавшаяся выше преподаватель математики Тупицына, ведущая у нас упражнения по математике, говаривала: «Ну, погодите, Виктор Федорович (доцент Николаев) с вами быстро разберется!» Словом, обстановка складывалась угрожающая.

Я не буду говорить о своих оценках, потому что кроме одной осечки, которая произошла со мною в Академии, все мои оценки были «отлично». И средний балл выходил 5.0, так что говорить об этом нечего. Были у меня, конечно, и трудные моменты, но все обошлось.

Перед экзаменами начальник курса подполковник Андрианов нам объяснил последствия несдачи. Одну двойку можно пересдать. Две двойки можно исправить по особому разрешению Начальника Академии. Три и более двойки означают безоговорочное отчисление из Академии в войска.

Экзамены прошли, и настал звездный час подполковника Андрианова: подведение итогов успеваемости курса за семестр. Всего экзаменов было пять, значит, 650 оценок. Сколько можно говорить о 650 оценках и поставить каждого на его место? Час? Полтора? Подполковник Андрианов говорил на заданную тему шесть с половиной часов!

Я не буду даже пытаться пересказать, по каким категориям он делил и классифицировал нас и наши оценки. Нам сразу стало ясно, что наш начальник курса не просто дуб, это мы уже знали, а дуб развесистый. И эта пытка повторялась два раза в год, каждый семестр, вплоть до четвертого курса. Мы знали заранее день, когда это произойдет, и искренне стремились попасть в любой наряд на этот день, только бы избавиться от этой процедуры.

Самым интересным моментом разбора оказалось определение судеб неуспевающих. Самым слабым из нас оказался один из физических крепышей – Роберт Марков; он получил двойки по всем предметам. Было и еще несколько человек, получивших более трех двоек. Однако, чудесным образом никто из них не был отчислен в войска и постепенно все они пересдали сессию. Характерно, что школу в Москве Роберт закончил с золотой медалью. Что-то тут было не то.

Что именно, мы узнали позднее. Просто папа Роберта Маркова был генерал-лейтенантом и служил в Генеральном штабе ВС СССР. Что касается других амнистированных двоечников, то позже все из них тоже оказались мальчиками «из хороших семей». Про таких мы говорили, что у них три руки: две своих, а третья – волосатая , сверху, которая из дерьма вытаскивает.

Так мы получили первую весточку о том, что с нами будет потом, после окончания Академии. А пока мы радовались окончанию сессии, радовались, что никто не отчислен, радовались заслуженному двухнедельному отпуску впереди.

Первый зимний отпуск мы решили провести втроем: я, Валерий Коржик и Володя Мандрусов. Нам захотелось поехать в Москву. Никто из нас в столище до этого не был.

Поселились мы в новой (и самой дешевой) гостинице вблизи ВДНХ (Выставка достижений народного хозяйства СССР). Ехать оттуда на трамвае до центра было неблизко и долго. В Москве стояли крепчайшие морозы. Мы были, конечно, в форме и щегольских хромовых сапогах. Вскоре мы с Коржиком почувствовали, что отмораживаем ноги. На счастье, кондукторша в валенках великодушно разрешила нам отогреть ноги у ее электрической печки. А Володе Мандрусову мороз был нипочем. Мы удивились, но вечером в гостинице все прояснилось. Оказалось, что Володе заботливые родители положили в чемодан два куска тонкой козьей шкуры, чтобы оборачивать ноги в случае мороза. Мы откровенно ему позавидовали.

Передвигаясь по Москве «короткими перебежками» из-за мороза, мы сходили пару раз в кино и посетили Мавзолей Ленина-Сталина (был такой очень короткий период, когда два «великих друга» лежали рядышком на погляд глазеющей публике).

Очередь в Мавзолей была огромная. Мы промерзли до костей, настоявшись в ней, а затем бегом направились в ГУМ напротив, чтобы чуть-чуть отогреться. Что я увидел удивительного? Ничего. Два тела умерших людей. Удивления заслуживала работа людей, обеспечивших сохранность тела Ленина в течение десятилетий. Надо сказать, что у нас хватило ума не обмениваться впечатлениями о нашем визите к умершим вождям. Да и нечего об этом было говорить.

Много позже я узнал, что Мавзолей был только надводной частью айсберга – большой подземной фабрики по созданию в гробницах прецизионного температурного и влажностного режима, а научные рекомендации по сохранению тел вождей вырабатывал специальный институт Академии Наук СССР, который занимался исключительно этой проблемой.

Строительство Мавзолея проводилось под тем предлогом, что не все желающие смогли проститься с великим вождем, но оно полностью соответствовало восточной традиции возводить правителям роскошные гробницы, начиная с древнеегипетских пирамид и мавзолея Гур-Эмир. Давно уже все желающие простились с В.И. Лениным, давно уже вымерло большинство родившихся в год смерти В.И. Ленина, рухнуло государство, основанное им, его деяния открыто осуждаются не только в мире, но и в самой России, но шоу продолжается.

Говорят, что война не закончена, пока не похоронен каждый солдат, погибший на этой войне. С этой точки зрения тело В.И. Ленина в Мавзолее означает, что руководимая им революция и гражданская война еще не закончены.

Быстро пролетели зимние каникулы, и мы вернулись в Ленинград, чтобы продолжить наши занятия. Начался 1955 год и принес нам серьезные неприятные перемены. Для того, чтобы читатель мог понять, что случилось, я возвращаюсь несколько назад.

Курсанты, поступившие в Академию годом раньше нас, рассчитывали, что, в соответствии с действующим «Положением о прохождении воинской службы в Советской Армии и Военно-Морском Флоте», им присвоят первое офицерское звание «младший лейтенант» после окончания первого курса; после окончания третьего курса им должны были присвоить звание «техник-лейтенант»; после окончания Академии – «инженер-лейтенант» с зачетом выслуги в воинском звании двух лет. Когда они отучились первый год, они ожидали, что осенью им присвоят офицерское звание, но этого не произошло. Вместо этого был выпущен приказ, отменяющий присвоение офицерских званий курсантам до выпуска из училища или академии. Старший курс чувствовал себя незаслуженно обиженным.

В 1955 году Н.А. Булганина сменил на посту Министра Обороны СССР Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, и это отразилось на нашей дальнейшей судьбе. Г.К. Жуков сделал все, чтобы укрепить в войсках дисциплину, поднять роль строевых командиров в ущерб другим категориям военнослужащих. Мы сразу почувствовали это по возросшей требовательности комендантских патрулей, по утяжелению наказаний за незначительные проступки.

Стали происходить и кадровые изменения: на должность начальника нашего факультета был назначен полковник Леонов, любивший распинаться о важности в армии строевого начала и о необходимости доверить власть в армии командирам, умеющим навести порядок «железной рукой». Он буквально упивался властью, которой был лишен на кафедре, где долго не мог продвинуться с должности преподавателя на старшего преподавателя и поэтому пошел по командной линии. Вообще, это был проверенный прием – «пас в сторону». Так кафедры во все времена избавлялись от балласта – людей, неспособных к преподавательской и научной работе.

Апогеем его деятельности было издание приказа о наказании двух курсантов старшего курса, которые были задержаны патрулем за нарушение формы одежды. Объявляя строгие взыскания виновным, полковник Леонов закончил приказ пунктом: «Приказ зачитывать на вечерней поверке курсантских подразделений каждую среду». Это уже попахивало историей и вечностью.

Наш старшина Владимир Федоров прочел приказ два или три раза на поверке и спокойно отложил его в папку исполненных бумаг, но не забыл о нем. Он терпеливо ждал, пока начальник факультета посетит нашу вечернюю поверку именно в среду. И дождался, примерно через полгода.

Проведя вечернюю поверку и зачитав приказ, старшина распустил нас по комнатам, а сам отправился в каптерку. Не прошло и пяти минут, как в комнатку старшины зашел начальник факультета. «И что, вы каждую среду этот приказ читали?» – спросил он. – «Так точно!» – не моргнув глазом ответил старшина.

На следующий день в дневном приказе пункт о зачитывании по средам был отменен.

Так и не попал полковник Леонов на скрижали Истории.

Пришла весна и принесла нам вторую сессию, которая прошла значительно спокойнее по тому же трафарету: экзамены, двойки, многочасовой разбор успеваемости. Отличие заключалось только в том, что теперь появилась база для сравнения и увеличилось количество категорий, по которым нас оценивал подполковник Андрианов. Новым было и то, что похвал за повышение успеваемости удостоились двоечники, которые, к примеру, получили четыре двойки вместо пяти в первой сессии, а бывшие круглые отличники, получившие по одной четверке, подверглись поношению за недостаточно настойчивую работу на сессии. Эта традиция хвалить двоечников и ругать хорошо успевающих продолжалась и далее до самого выпуска. Вот только объявлять поощрения двоечникам и взыскания успевающим наше начальство все-таки не решилось.

Еще одно отличие заключалось в том, что часть экзаменов мы сдавали уже в лагере в Левашово, это были экзамены по военным предметам. Продолжалось в лагерях и наше обучение военному делу. Помню, как нас водили строем, подавая время от времени команды типа: «Вспышка слева!», «Танки справа!», а мы должны были ложиться к вспышке ногами, а к танкам – головой. Кое-кто делал наоборот, подавая повод к неизменному веселью.

Вообще в 50-е годы вопрос о применении ядерного оружия на поле боя решался положительно. Никакого сомнения в том, что такое оружие будет применяться в будущей войне, у нас не было. Поэтому мы усердно учились искусству радиационной разведки, дезактивации техники и личного состава. Входило в нашу программу и обучение действиям в условиях применения химического и бактериологического оружия, разработку и массовое производство которого проводили «американские империалисты». О нашей собственной программе разработки и производства оружия массового поражения не говорилось ни слова; это была тайна за семью печатями даже для офицерского состава войск, кроме тех людей, которые непосредственно участвовали в этих программах.

За тридцать один год службы в армии мне ни разу не довелось видеть человека, который признал бы, что он имеет к этим работам какое-то отношение. Очевидно, их клятвенные обязательства по сохранению государственной и военной тайны грозили гораздо более суровыми мерами, чем наша присяга.

Продолжалась и наша физическая подготовка. Теперь мы бегали три километра в военной форме. Помню, как я выполнил норму третьего разряда по этому виду спорта, пробежав дистанцию быстрее 11 минут. Впрочем, бегун из меня был неважный, хоть я и участвовал потом в нескольких соревнованиях и приходил к финишу где-то в середине группы.

Мой рассказ о первом курсе будет неполным, если я не сказу несколько слов о наших развлечениях.

Надо сказать, что наше общежитие (или казарма, кому что нравится) не было приспособлено для развлечений ни в какой мере. У нас не было телевизоров, которые вообще в то время в СССР только начинали входить в жизнь. У нас не было радио. В Академии была обширная библиотека, и мы отдавали ей должное, но это и все, чем мы располагали.

Большую роль в наших развлечениях играли наши увольнения в город, где мы отводили душу каждый на свой лад. Конечно, нам запрещалось ношение гражданской одежды, что накладывало свои ограничения на наше поведение, но мы быстро приспособились к необходимости отдавать честь офицерам и вовремя замечать комендантских патрулей. Скоро и сами мы будем ходить в патруль во главе с офицерами.

И все же значительную долю времени нам приходилось проводить на территории Академии, жили здесь и многочисленные слушатели-офицеры. Этих людей надо было как-то развлекать.

Командование нашло выход в организации каждую субботу вечеров отдыха в нашем клубе. На время вечеров все двери в клубе запирались, чтобы гости не могли проникнуть на другие этажи, а в помещении клуба играл оркестр, гости танцевали и… И больше ничего. Буфета не полагалось. Одновременно с танцами в зале демонстрировались кинофильмы, и многие предпочитали пойти в кино.

Женский состав танцев был почти постоянным, и через некоторое время мы узнавали их всех в лицо. Особых проблем отношения с этими девушками не вызывали до последнего курса, когда у некоторых из постоянных подруг возникало вдруг желание выйти замуж за молодого офицера. Помню, как младший сержант Семен Андреев, симпатичный парень из Поволжья, последние дни перед присвоением звания проводил «в командировке» в нашем общежитии, куда он сбежал со своей квартиры, где молодая хозяйка начала строить картины их будущей совместной жизни.

Были у нас и вечеринки в городе со знакомыми девочками. Тут я, увы, встретился опять со старым врагом – алкоголем. Конечно, выпивать нам категорически запрещалось, но кто обращал внимание на этот запрет! Оставаться непьющим в своей компании было практически невозможно, так что вскоре все мы без единого исключения стали выпивать по праздникам. К счастью, это случалось не слишком часто.

Другое неизбежное зло – курение – подстерегало нас в засаде. Я никогда в жизни не пробовал курить, но многие слушатели-офицеры курили. Во время перерывов в занятиях можно было легко подумать, что в Академии пожар: дым от курения выходил из открытых окон густыми столбами. Понятия second hand smoking (пассивное курение) тогдашняя медицина еще не знала.

Вскоре после поступления в Академию мы все прошли обряд допуска к секретным и совершенно секретным работам и документам, по-английски , clearance.

Это «очищение» каждый проходил по-разному. В моем случае это произошло в трамвае, когда я ехал домой в увольнение. Ко мне подсел незнакомый мужчина лет 35-40 и стал задавать мне вопросы об Академии вполне невинного характера. В частности, он спросил, много ли евреев принято в Академию. «Процентов сорок», – ответил я не задумываясь.

Этот ответ ему явно понравился, и собеседник пояснил, что он хотел бы устроить в Академию сына, но он сам… француз. Тут даже до меня дошло, что сосед порет чушь, и я посоветовал ему пойти на прием в отдел кадров и выяснить эти вопросы там. Приветливо попрощавшись, собеседник спрыгнул с трамвая на ходу и… исчез.

Конечно, это была «проверка бдительности». Так или иначе, испытание я прошел и получил допуск, который с годами менялся. Сначала это была форма 2 – совершенно секретные документы и работы, потом, долгое время, форма 1 – совершенно секретные документы и работы особой важности, от которой мне удалось избавиться только в конце службы, когда я стал задумываться о возможности «на гражданке» поехать, наконец, за рубеж. Нет, не на постоянное жительство, а хотя бы в туристическую поездку.

Постепенное ослабление запретов сталинской поры привело в это время к разрешению советским людям ездить в качестве туристов за рубеж. Пользуясь этим, а также помня, что приближался наш первый летний отпуск продолжительностью целый месяц, мы с Валерием Коржиком решили тоже посетить какую-либо зарубежную страну.

Начальство в ответ на нашу просьбу направило нас в штаб, где нас принял любезный подполковник КГБ в форме связиста. Не знай мы в подробностях размещение служб штаба, мы могли бы и не догадаться, кто он. Подполковник пояснил нам, что мы, конечно, можем подать рапорт, и никто нам не откажет, но разрешение придет к моменту, когда отпуск наш уже закончится. И так будет повторяться каждый раз, если мы захотим выехать за рубеж. «И вообще, – доверительно наклонившись к нам, ласково и убедительно сказал особист, – зачем вам, ребята, личное дело портить? Что вам, в Союзе мало интересных мест?» Мы подумали и согласились с ним.

Этот тотальный запрет на зарубежные поездки для всех, допущенных к секретным работам, находится в полном противоречии с практикой Западных государств, но наши руководители всегда действовали по принципу «как бы чего не вышло». А запретить выезжать – это так легко и просто, и все проблемы решаются. Нас предупредили также, что мы должны избегать какого-либо контакта с иностранцами в СССР, а если уж такой контакт произошел, немедленно докладывать по команде. Само понятие «контакт» никак не уточнялось, поэтому многие мои коллеги просто шарахались в сторону, услышав поблизости иностранную речь. Как поступать с иностранцами, свободно говорящими по-русски, и как распознавать таких иностранцев в толпе русских, наши начальники никогда не могли объяснить, уповая на то, что таких иностранцев немного, и все они находятся под неусыпным надзором «органов».

Повышению нашей бдительности должны были способствовать и проводимые время от времени лекции специалистов – офицеров КГБ на устрашающие темы вроде «Коварные методы действий иностранных разведок». Кроме того, мы постоянно повторяли изучение Приказа Министра Обороны СССР №010 – о порядке ведения секретного делопроизводства и сохранении государственной и военной тайны в Советской армии и ВМФ.

За тридцать с лишним лет службы мне ни разу не довелось столкнуться с «происками иностранных разведок». Может быть, это произошло потому, что служил я сначала в отдаленных районах, а может, деятельность тех частей, где я служил, не слишком интересовала ЦРУ и МИ-6. Но все эти тридцать лет прошли под неустанные и назойливые заклинания о необходимости «всемерно крепить революционную бдительность», так что уже на пенсии мне снились порой сны о том, как я потерял секретный документ, и что из этого вышло.

Ну, довольно здесь сказано о бдительности.

Пока мои воспоминания дошли до весны 1955 года, когда мы с Коржиком решали, куда же нам поехать в отпуск. Читатель может не поверить, но я никак не могу вспомнить, где мы проводили отпуска в каждом году. Я знаю, где, но не могу вспомнить последовательность. Ну, ничего не поделаешь, вспомню по ходу.

В поисках места для отпуска я забрел однажды в Горком Профсоюзов и там нашел шикарные туристские путевки по маршруту №75 – Алтай-Телецкое озеро. Мы купили эти путевки, выписали причитающиеся нам проездные документы (бесплатный проезд поездом в плацкартном вагоне один раз в год по любому маршруту), купили подходящую одежду и отправились в наше первое дальнее путешествие, осененные девизом на наших путевках «Туризм – лучший отдых!».

Далее

В начало