Вместо предисловия

На ярмарку торопимся, спешим.
Бездумно тратим силы и года.
Мы получить от жизни все хотим,
И верим, что исполнится мечта!
На ярмарке для счастья все найдешь:
Любовь, богатство, славу и успех,
Но цены здесь назначены судьбой
Такие, что доступны не для всех.

Жизнь отмеряет каждому свое.
Но иногда лукавит и хитрит –
Мы платим полной мерою за все,
Она же счастья дать нам не спешит.
Вот с ярмарки, не торопясь, идем,
За все уже заплачено сполна,
Свой груз забот и радостей несем.
Тяжелой, но прекрасной жизнь была!

На ярмарку, на ярмарку
Мы птицею летели!
А с ярмарки, а с ярмарки
Плетемся еле-еле…
На ярмарку, на ярмарку
Зовут мечты, желанья,
А по дороге с ярмарки
Ведут воспоминанья…

ДЕТСТВО

До войны

Я — коренной ленинградец, родился в 1936 году в роддоме на углу канала Грибоедова и Демидова переулка.

Мой папа родом из Ростова-на-Дону. У него был абсолютный слух и красивый голос. Он мечтал стать певцом, но из-за «плохой» для советского человека родословной (отец-служащий), он смог учиться только на рабфаке и поступить в Автодорожный институт в Ленинграде.

Мама была из семьи банковского служащего, что тоже выглядело в то время очень плохо. Чтобы исправить свою биографию, она пошла в 16 лет работать на фабрику, стала ударницей, комсомолкой, активисткой, была одной из лучших пионервожатых города Ленинграда. После всего этого она поступила в акушерское училище и всю жизнь проработала в Институте акушерства и гинекологии им. Отто.

В общем, моя семья — типичная семья советских интеллигентов. У нас был вполне обустроенный быт: красивая большая комната в коммуналке, диван, кровать, два платяных шкафа, буфет, сундук, круглый стол и письменный стол.

Мы считали, что живем хорошо. А по современным понятиям — просто ужасно: в коммунальной квартире, совместно с тремя семьями, в отсутствие ванной, с очередями в туалет, с поленницами дров на кухне, в коридоре и в комнате за печкой.

У нас даже была прислуга (домработница), она же — моя нянька, которая спала на сундуке в коридоре. Теперь я понимаю, что она была жертвой коллективизации и убежала из колхоза.

У меня даже была машина, детская, педальная, на которой я разъезжал по длинному коридору нашей коммуналки.

В глазах соседей мы выглядели зажиточно, и, наверное, справедливо они считали нас «буржуями недорезанными».

Блокада

Война застала меня с бабушкой на даче. Папу сразу мобилизовали в автомобильные части (автоинспекцию). Маму сначала послали рыть противотанковые рвы, а потом она вернулась на работу в Институт акушерства и гинекологии им. Отто, который стал госпиталем.

Ленинград очень быстро превратился в осажденный город: обстрелы, бомбежки, холод, голод. Дрожжевой суп и жмых воспринимались как деликатесы. Я только сейчас понимаю, как маме было трудно. Она беспокоилась за всю семью, за папу, за нас с бабушкой.

В начале зимы 1941 года бомба попала в соседний дом. Наше бомбоубежище стала заливать вода. Я потом долго кричал по ночам: «Вода! Вода!». Представляю ужас мамы, когда ей сообщили, что на углу Майорова и Плеханова бомба попала в дом. Ее отпускают с работы, она бежит домой по темному городу, слышит выстрелы зениток, разрывы бомб. Ее останавливают патрули, но, видя ее состояние, отпускают. Через Дворцовый мост, Дворцовую площадь, улицу Гоголя (Малую Морскую), Исаакиевскую площадь, по улице Майорова до Плеханова. И тут только приходит в себя: наш дом целехонек, разрушен дом напротив!

Эвакуация

В марте 1942 года нас вывезли из осажденного Ленинграда по «Дороге жизни». Помню тусклый рассвет, кузов грузовика, плотно набитый людьми, колонну машин на белом снегу, петляющих между промоинами открытой воды — следами недавней бомбежки. В этих промоинах погибло немало эвакуированных. Страшно и холодно. Потом берег, г. Тихвин, необыкновенно вкусный сытный обед. В столовой нас предупредили: «не объедайтесь, а то будет заворот кишок, попадете в госпиталь».

В Тихвине нас погрузили в теплушки, и они стали нашим домом почти на месяц. Спали мы на нарах, обогревались и готовили на печке-буржуйке. Дальний угол вагона превратили в «отхожее место». На остановках выносили из вагонов мертвецов. Блокада еще долго преследовала своих жертв.

Нас эвакуировали в Чкаловскую (ныне — Оренбургскую) область. Молодая женщина (28 лет), горожанка, медицинский работник с маленьким сыном и больной матерью попадает в глухое село на границе с Казахстаном с приятным названием «Теплое».

Жители деревни относились к эвакуированным  без особой симпатии. Они сами жили трудно, но некоторые держали коров, коз, свиней, у них было молоко, масло, яйца, шпик, и они меняли еду на диковинные вещи горожан.

Мои первые деревенские воспоминания: вкусный дым из трубы дома, в котором пеклись сладкие булочки.

Маме удалось удачно поменять свое белье и брошку на хлеб, масло и кусок сала. Мы, наконец, смогли наесться, но… бабушка вскоре умерла, у нее была последняя стадия дистрофии. Во время блокадной зимы она почти ничего не ела, а отдавала свою пайку мне. Так что практически я ее съел. Она пожертвовала собой ради меня. К сожалению, я ее совсем не помню. Это очень обидно и несправедливо.

К весне стало жить полегче. Мама работала в колхозе. Посадила огород, завела цыплят, поросенка. Как горожанка смогла выжить в этих суровых условиях трескучей зимы и палящего лета, не сломаться? Просто чудо.

Летом я впервые увидел бахчи. Поле, по которому были разбросаны полосатые шары арбузов и светло-коричневые туловища дынь. Это было сказочное зрелище. Я объедался арбузами в прямом смысле слова. Потом долгие годы я не мог их есть.

Следующую зиму мы с мамой прожили почти комфортно: были своя картошка, квашения, свинина, яйца. Мама сумела вырастить и сохранить дары нашего подсобного хозяйства. Память сохранила картинки зимней деревенской жизни: бескрайнее ровное снежное море, искрящееся на солнце, и струг для очистки дорог, закрепленный на тракторе, рассекающий снежную гладь; высокий берег реки с ледяной дорожкой, по которой мы с гиканьем скатывались вниз; таинственную темноту сеновала, где мы играли в прятки.

Возвращение

В Ленинград мы вернулись осенью 44-го года практически нелегально. Среди  эвакуированных ходили слухи, что им запретят возвращаться домой, что их квартиры будут конфискованы. Поэтому ленинградцы всеми правдами и неправдами старались  побыстрее  вернуться в родной город.

Наш поезд пришел на Московский вокзал. У выхода в город стояла вооруженная охрана, но, наверное, как было у нас на Руси, как есть, и как, наверняка, будет, она пропустила нас в город за бутылку водки. Мой дом, к счастью уцелел во время бомбежек, но все вещи, которые мы не смогли взять в эвакуацию: постельное белье, подушки, одеяла, кухонная утварь и прочий скарб, были растащены соседями. Откровенно говоря, я не осуждаю их за это. В условиях, в которых они существовали, главное было выжить, а все остальное не имело значения. Надо отдать им должное, все необходимое нам для жизни, они вернули.

С едой были проблемы, но голода уже не было. Помню, что для меня самым большим лакомством в то время был кусок хлеба, посыпанный сахаром.

На улицах множество разрушенных домов, в которых, несмотря на опасность обвала, любили играть мальчишки. Кстати, у подростков были другие развлечения. Они выезжали в пригороды, искали и находили оружие, боеприпасы. Они любили разводить во дворе костер и бросать в него патроны, гранаты. Все это со страшным шумом взрывалось, радуя мальчишек и пугая простых обывателей. Очень часто эти взрывы калечили ребят, и они теряли руки, ноги, а иногда и жизнь.

На улицах было много изувеченных солдат, на костылях, на деревянных тележках с колесами-подшипниками. Торговали поштучно папиросами. Было много пьяных драк, поножовщины. Выходить вечерами на улицу было опасно.

Зимой 44-го года я пошел в первый класс. С нами вместе учились подростки, которые из-за войны не могли вовремя попасть в школу.

Я не помню, где я впервые услышал о конце войны. Но 9 мая 45 года помню хорошо. День был очень жарким. Над городом летал самолет и разбрасывал листовки-поздравления с Днем победы. Кто-то сообщил, что на улице Герцена около гостиницы  Астории  стоят «Катюши» — наше легендарное оружие. Мы, «ребячья команда» бросились туда, как муравьи, облепили установку. Потом кто-то сказал, что на Исаакиевской  расположился полк солдат, только что прибывших из Берлина. Мы побежали смотреть на победителей. Так, восторженные, счастливые, мы болтались по городу целый день. Я был предоставлен сам себе, мама была на работе в госпитале, папу еще не демобилизовали. Вечером мы любовались праздничным салютом. Мне больше всего запомнились выстрелы из ракетницы с балюстрады Исаакиевского собора и догоравшие ракеты, падающие почти нам на голову, в Исаакиевском сквере напротив Астории.

Послевоенные годы

После войны жизнь стала постепенно налаживаться. Мама продолжала работать в Институте им. Отто, папа был направлен в Автомобильную инспекцию, а я грыз гранит науки в 255-й школе. Наконец-то, отменили карточки. В магазинах появилась еда и одежда. Хоть ассортимент товаров был очень ограничен, но все, или почти все необходимое для жизни можно было купить. Правда, везде были очереди, но это тогда было не так важно.

В то время у большинства населения нашей родины, в том числе и у моих родителей, был ненормированный рабочий день. Он длился примерно 10 часов. Я в это время находился либо в «продленке» в школе, либо один дома. Скучать мне было особенно некогда. Я стал «запойным» книголюбом. Взахлеб читал Жуля Верна, Дефо, Уэльса, Вальтера Скотта и т.д.

Первой приходила мама, готовила еду, потом приходил папа, мы ужинали и… Вы думаете, наступал тихий семейный отдых? не тут-то было! Родители садились за выполнение домашних заданий, которые им давали в кружках партпросветработы. Их посещение было обязательным! Я помню один такой довольно типичный вечер. Мама читала литературу о подпольной газете «Брудзола», которую в молодости основал «Наш Великий Вождь и Учитель», а папа изучал труды его же «кормчего» И.В. Сталина о языкознании. Они что-то вычитывали, подчеркивали, конспектировали. Я только потом понял причину их прилежания: лучше дома читать труды классиков марксизма-ленинизма, чем на Магадане в лагере выполнять их «планов громадё».

В детстве я очень любил выходные дни. Мне разрешалось утром, пока мама готовит завтрак, поваляться в постели с папой. Он частенько рассказывал мне занимательные сказки, импровизируя и сочиняя на ходу.

Помню жаркий летний день, воскресенье, мы с папой идем «кутить» в кафе «Квисисана», что располагалось рядом со знаменитым кондитерским магазином «Норд». Это потом в борьбе против низкопоклонства перед западом его переименовали в «Север». Я выбираю себе пирожное «Наполеон» и сладкую простоквашу в баночке. Вы не представляете, какая это была вкуснятина! Сейчас не то, что-то изменилось, или я, или простокваша, а, скорее всего, все вместе. Папа брал граммов 100 портвейна «Южнобережный», и мы «кутили», болтали, а потом, не торопясь, шли домой.

В те времена на улицах торговали газировкой симпатичные тетки в белых куртках, пока мы с папой добредали до дома, я обязательно выпивал пару стаканов холодной, вкусной, щекочущей нос газировки. Дома ждала нас мама с вкусным обедом.

В городе закипела театральная жизнь, заработали театры, на концертах Утесова, Райкина был всегда аншлаг. Мама очень любила выступления Мироновой и Менакера, папа любил концерты тенора Александровича. Помню, как они обрадовались возвращению из эмиграции Вертинского, как были рады попасть на его концерт в ДК раб. Связи.

В воскресенье к нам часто приходили папины и мамины друзья. Мама готовила что-нибудь вкусное (язык, тушеную утку, хворост), выпивали. Папа садился за рояль, пел песни из репертуара Вертинского, Лемешева, Козинцева, Александровича. Иногда он и мама пели так называемые блатные, нэпманские песни — «Бублики», «Кирпичики», «Мурку» и т.п. Как справедливо скажет Евгений Евтушенко через несколько лет: «Интеллигенция поет блатные песни, а не песни Красной Пресни».

Школьные годы

В третьем классе у меня появились настоящие друзья, на всю жизнь. Мы были почти всегда вместе: вместе учились, вместе играли в волейбол, вместе посещали детские лектории Эрмитажа. У нас были специальные пропуска, и мы любили после лекции о древних Египте или Греции просто побродить по залам музея, посмотреть на настоящую мумию, на воскового Петра, на рыцарские доспехи, на мраморного Геракла.

В начале 50-х годов в городе появились стиляги. Я не знаю,  как было в других школах, но в нашей это движение, или скорее эта мода, захватила почти всех. В бане напротив нашей школы был пункт ремонта одежды. Там нам за копейки зауживали брюки, в обувных мастерских наваривали на наши советские туфли толстую подошву, в парикмахерской нам делали стильную прическу – «кок». Оставалось приобрести «лондонку» — модную кепку с мягким козырьком, и ты становился стилягой.

Были комсомольские патрули которые,  ловили на улицах стиляг, выстригали коки, распарывали брюки, но от этого стиляг не становилось меньше. Можно сказать, что были стиляги-фанатики этого движения. Большинство же просто восприняли его как новую моду и ничего больше. Да что я вам об этом рассказываю? Посмотрите фильм «Стиляги» . В целом, он передает ту эпоху.

В марте 53-го года наше довольно безмятежное существование было прервано смертью Сталина. Теперь трудно понять, почему эта весть нас так сильно потрясла? Я думаю, это объясняется тем, что все, что делалось в стране, делалось от его имени. Люди не понимали, как мы будем жить дальше, и боялись неизвестности. Все ученики пришли в школу с траурными повязками на рукаве, были молчаливы, подавлены. Взрослые боялись каких-либо негативных последствий, но с нами ничего не обсуждали. При Сталине лишнее слово грозило тюрьмой, а что теперь будет, никто не знал. Но надо отдать должное, буквально через несколько дней жизнь вошла в привычное для нас школьное русло.

В 9-10-м классах наши интересы несколько изменились. Мы стали больше ходить в театры, на танцы, на джазовые «халтуры» (так назывались тогда «концерты»), начали активно клеить девочек. Периодически я с друзьями загуливал допоздна. Было очень трудно бросить свою компанию в разгар веселья и вовремя вернуться домой. Чаще всего после долгой внутренней борьбы чувство долга побеждало, и я не утром, а ближе к часу ночи возвращался домой. Естественно, родители не спали, волновались, беспокоились за меня. Вообще, их беспокойство можно было понять: на молодежных вечерах часто бывали драки, а то и поножовщины. Недаром у Аркадия Райкина была такая миниатюра: мать и отец напутствуют уходящего сына, говорят, чтобы он берег себя, не высовывался, что надо быть осторожным. Мать рыдает, сын ее успокаивает. Заходит сосед, видит эту сцену, спрашивает: «Что, в армию собираете?» «Нет, — отвечает плачущая мать, — на танцы, в клуб!»

Можно сказать, что моя юность прошла беззаботно. В школе я особенно не перетруждался. Будущее просматривалось довольно традиционным. Поступлю в институт, стану инженером, буду получать свои 90-150 рублей. В общем, все как у всех.

Моя юность закончилась в 1954 году, в год смерти папы и окончания школы. Но это, как говорится, совсем другая история…

АРТЕФАКТЫ ЖИЗНИ СОВЕТСВОКОГО МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА

Овощебаза 70-х

Небосклон заволокло тучей, моросит противный осенний дождь. На фоне неба темнеют сторожевые вышки. Ряды бараков и каких-то полуразвалившихся построек отгорожены колючей проволокой от остального мира. От барака к бараку перемещаются группы людей в ватниках, слышатся окрики бригадиров и лай собак. Вы думаете, это концлагерь, съемки фильма о войне, или о ГУЛАГе, Магадане и Колыме? Нет, на самом деле, все проще. Это овощебаза в г. Ленинграде. Здесь продолжается «битва за урожай». Это не ГУЛАГ, но принципы принудительного труда, «дармовой» рабочей силы здесь тоже использовались.

В СССР обычно осенью на переработку овощей сгонялись научно-техническая интеллигенция, студенты, музыканты, зэки из СИЗО и, в меньшей степени, представители рабочего класса. Чтобы заставить людей работать, использовался традиционный метод «кнута и пряника». За выполнение неподъемных норм обещали «отгулы», а за отлынивание от работы грозили лишением тринадцатой зарплаты, премии, стипендии и т.д. Несмотря на эти угрозы  работа на овощебазе была малоэффективной. Её сотрудники  делали свой криминальный бизнес на пересортице, списывании брака и прочих махинациях. Пригнанные на базу люди, видя бесцельность своего труда, сачковали как могли. Тянули время, и через 4-5 часов правдами и неправдами исчезали со своих рабочих мест. Самые хозяйственные по дороге домой прихватывали овощи, подворовывали.  Воровали местные работяги и бригадиры, воровало по-крупному начальство овощебазы.

Об эффективности нашей «битвы за урожай» так писал один известный в то время журналист -  Из ста собранных картофелин только одна попадает в кастрюлю хозяйки.

Я расскажу об одном довольно типичном дне моей работы на овощебазе. Ранним утром я встретился со своими коллегами у проходной. Промаявшись примерно минут сорок в ожидании наряда на работу, мы, наконец, попадаем на территорию овощебазы. Местный бригадир приводит нас в «наш» барак. Как везде в советской стране, на овощебазе есть простые работяги и «блатные». По блату можно получить работу в относительно чистом бараке по переборке фруктов. Среди  согнанных на овощебазу  ходила легенда, что одна бригада по ошибке попала на склад цитрусовых, и пока разбирались, что к чему, все вдоволь поели дефицитные фрукты. Правда это или нет, я не знаю.

В «нашем» картофельном складе грязь непролазная, запах гнилья. Рядами стоят ящики, в которых навалена картошка пополам с землей. наша задача — отделить ее от земли, от гнилья. Перебираем клубни: хорошие — в один ящик, порченные — в другой. Правда, иногда путаем. Надоело все до чертиков! По бараку ходят местные работники, чаще всего полупьяные, и дают руководящие указания. На них никто не обращает внимания. Мы как бы выполняем так называемую норму, они как бы принимают нашу работу. Все пытаются надуть друг друга.

Но жизнь берет свое. Люди похитрее зарабатывают себе отгулы, похозяйственней — обеспечивают свою семью сельхозпродукцией. Молодежь, да иногда и зрелые люди, нередко заводят любовные интрижки, назначают свидания.

Люди привыкают ко всему.

Ах, картошка — объеденье…

Прежде всего, необходимо признаться в своей любви к картошке! Я не могу сказать, что люблю ее всем сердцем, всей душою. Но если продолжить разговор о любви в «высоком стиле», то можно сказать: «Я ее люблю всем желудком!»

У современного горожанина с картошкой связаны две проблемы: 1-я — какую картошку лучше купить — лужскую, израильскую или польскую? 2-я — как её приготовить — пюре, фри, запечную и т.д., ит.п.?

«Ах, картошка — объеденье, -денье, -денье, пионеров идеал!» — так иногда напевала моя мама, вспоминая комсомольскую юность.

Картошка при социализме — это не просто еда. Это колхоз и овощебаза, где советские люди боролись за выполнение производственной программы партии и правительства.

Поехать на картошку — это не значит развести костер на поляне, спечь в углях клубни и наслаждаться природой (да, что греха таить, с рюмкой водки и зеленым лучком!) Осенью миллионы советских людей, в основном студенты и интеллигенция (как считает власть — они все равно ничего не делают) отправляли на уборку урожая.

Я вместе с курсом ездил на уборку картошки, турнепса и капусты. Представьте себе, яркое солнце растапливает ноябрьский иней на листьях капусты, на ботве картошки, на подкрашенных осенью кустах, на листьях деревьев. Бригада студентов расположилась на «своем» поле. Они продвигаются на корточках, выкапывая картошку и бросая ее в ящики. Ребята «кучкуются» по интересам, образуя группки оживленно беседующих, перекуривающих студентов.

Те, кто работают на турнепсе и капусте, начинают жевать то, что собирают. Ну, а тем, кто на картошке, приходится тяжелее. В полдень привозят молоко и батоны. Наконец, приходит священное время обеда. Наступает «сиеста». Полянка около поля усыпана телами, словно «Куликова поле». Это наступает перекур с дремотой. Но все хорошее быстро заканчивается. Набегает тучка и, как это всегда бывает, внезапно хлынет ливень. Спрятаться негде. Кроны деревьев плохо защищают от косого дождя. Бывает, что через 15 минут тучка убегает, и, как поется в песне «…синеют небеса». Небо очистилось, но поле в лужах. Мокрая одежда, мокрые ноги отбивают последнюю надежду на ударный труд. Сначала отдельные «дезертиры», несмотря на ругань командиров, начинают покидать свои борозды. Потом потянулись отдельные группки студентов, а за ними и все остальные. На поле остались лишь бригадиры и грузчики ждать машины для отгрузки урожая.

Это хороший день! Но бывает и по-другому. С ночи зарядит дождь. Если ливень, то на работу не погонят, а если слабо капает, то возможны варианты. Тяжелое пробуждение, унылый рассвет, пасмурно, холодно. Одежда после вчерашнего  еще не просохла. Признаться, честно, на трудовые подвиги не тянет. В голову лезут всякие вопросы: почему, зачем? Угнетает идиотизм  ситуации. Поля должны убирать сельхозрабочие -механизаторы, а не студенты. Угрозы преподавателя — руководителя сельхозработ  заставляют несчастных одеться и плестись в поле. А там — грязь с водой. Холодно, антисанитарные условия, многие болеют. Правда, несмотря ни на что, многие выносливые ребята вечером организуют танцы, формируются парочки, иногда возникает любовь на всю жизнь. Молодость берет свое.

Когда-то давным-давно я написал песню «Картофельный сентябрь». Для иллюстрации вышесказанного (вышенаписанного) я позволю себе закончить свое воспоминание о «картошке» отрывком из нее:

Дождь хлещет, ветер свищет,

Грязь льет за голенище,

И заморозкам наступает срок.

Но трудятся ударно студенты регулярно

И даже по ночам танцуют рок.

Демонстрация

Демонстрация — странное слово. «Кажется, это что-то связанное с демонами», — сказала одна маленькая девочка.

Не знает современная молодежь о советских демонстрациях, в которых участвовали их родители. Они иногда видят кадры кинохроники тех времен: ликующие, поющие колонны людей, оркестры, транспаранты, и не представляют, что было на самом деле.

Именно поэтому я хочу рассказать о проходящих в советское время демонстрациях трудящихся. Вы, наверное, думает, что это прикольно. Собираются сослуживцы для весенней прогулки, попоют, потанцуют, помашут флагами и довольные разойдутся по домам. Нет, не тут-то было! Демонстрация трудящихся — можно сказать словами из песни — это «праздник со слезами на глазах». Это важнейшее политическое мероприятие.  Мы, народ, в дни советских праздников должны были демонстрировать свою любовь к партии, к руководству нашей страны.

Требовалось рано утром появиться на своем рабочем месте. В первую очередь надо было отметиться в списке присутствующих. Тех, кто не явился на демонстрацию, ждали неприятности на работе. Это касалось всех сотрудников независимо от их возраста и состояния здоровья.

Потом каждому третьему человеку, или четвертому, пятому (в разных учреждениях по-разному) вручали портреты «любимых вождей» или выдавали транспарант на двоих, на котором были написаны слова любви и благодарности нашей партии.

Потом начинала формироваться колонна вашей организации. Члены профкома, комитета комсомола, а главное — парткома, расставляли людей, знаменосцев, портретоносцев, транспарантоносцев в соответствии с рекомендациями членов райкома. Примерно через час колонна организации начинала двигаться к месту сбора колонны района. Наверное, со стороны это выглядело праздником. Каждая уважающая себя организация имела в своей колонне духовой оркестр и грузовик с макетом своего предприятия или своей продукции.

Потом надо было пройти от места сбора стройными рядами до Дворцовой площади. Там была кульминация праздника. На трибунах стояли представители городского руководства, которым мы должны были демонстрировать свою преданность делу партии. Они по очереди кричали «здравницы»: «Да здравствует советский народ — строитель коммунизма!», «Слава ЦК КПСС!» и прочую чушь.

Колонны крупных предприятий приветствовали с трибуны особо. Например, «Да здравствуют трудящиеся Кировского завода!» А трудящиеся должны были в ответ кричать: «Ура-а-а-а!»

Вы думаете, что после объяснения в любви партии и правительству можно было отправляться домой? Не тут-то было! Все улицы были перекрыты милицейскими нарядами и грузовиками, стоящими поперек улиц. Можно было идти только по установленному горкомом и милицией маршруту. В лучшем случае демонстрант, невзирая на погоду, вынужден был находиться на ногах три-четыре часа, а, если его организация находилась на окраине города, то и больше. Для людей пожилых и не очень здоровых это была огромная физическая нагрузка, да и для всех демонстрантов это было испытанием на выносливость.

Люди на трибуне периодически сменяли друг друга у микрофонов и, поорав минут 10-20, шли в буфет, устроенный под трибуной выпить, закусить, согреться, передохнуть. А простым демонстрантам было хуже, им негде было передохнуть, негде было сходить в туалет, негде было попить.

Но наш народ привык преодолевать трудности: все подворотни и подъезды по ходу движения праздничных колонн превращались в туалеты, выпивка и бутерброды приносились из дома, и народ достойно отмечал советские праздники.

Железный занавес

В 60-70-е годы на углу улицы Бродского (ныне Михайловской) и Невского стоял стандартный газетный киоск. Около него периодически со всего города собиралась своеобразная публика. Этих людей можно было охарактеризовать как типичных представителей научно-технической интеллигенции (от старшеклассников и студентов до младших научных сотрудников и профессоров). Это были люди разные по возрасту, образованию, специальности, но их объединяло одно качество — любопытство (или, если хотите, — любознательность). Оно является одним из двигателей человечества. Очень хочется узнать, что происходит у соседей, в других городах и странах. Помните, как царь Салтан из сказки Пушкина любил выспрашивать у купцов:

«Ой вы гости-господа,
Долго ездили? Куда?
Ладно за морем иль худо?
И какое в свете чудо?»

 Советская власть нам говорила: «Не рыпайтесь, всё что надо знать, мы сообщим, а остальное вас не касается». И, чтобы мы не отвлекались от строительства «светлого будущего», не сравнивали, не завидовали, не сомневались, она опустила «железный занавес», отделяющий нашу страну от другого мира.

Напрашивается сравнение с театром, в котором сумасшедший режиссер ставит свои спектакли, но при этом на всякий случай отгородил сцену от зрителей непроницаемым занавесом, и говорит актерам, что все в мире восхищаются его гениальностью.

Некоторым советским людям для пользы дела социализма разрешался выезд «за рубеж». Они возвращались (не все) и писали разгромные статьи о загнивании всего остального мира. Из приватных бесед выяснялось, что все у них не так уж плохо, что   «эта гниль довольно вкусно пахнет». Наверное, народ там нещадно эксплуатируют, но мяса, фруктов, колбас, бананов, джинсов, кроссовок, машин, дубленок, магнитофонов у них много.

Тогда был популярен такой анекдот. Советский человек заходит в супермаркет где-нибудь в Европе или в Америке, видит в продаже клубнику. Как любознательный человек, не потерявший советскую гордость, он говорит: «У нас клубника появляется обычно в начале лета, а у вас?» «А у нас — в начале дня», — отвечали ему. Мы смеялись. Правда, над чем? Не понятно.

Молодежь не знает, что раньше наши газеты писали преимущественно о партии, правительстве, социалистическом соревновании, трудовых подвигах. Немалое место в печати занимали материалы и о тех, кто мешает нам жить (стилягах, диссидентах, фарцовщиках). И конечно в статьях, баснях   карикатурах   народу демонстрировали «звериный лик» капитализма.

Нам же очень хотелось знать, что происходит там, за рубежами нашей социалистической родины, то есть заглянуть за «железный занавес». Своеобразной «дырочкой» в нем был наш газетный киоск. Он единственный в городе торговал зарубежными газетами и журналами. Правда, были еще подобные киоски в гостиницах «Астория», «Европейская», но там у входа стояли бдительные швейцары и дежурили товарищи «из органов», не допускавшие посторонних.

Меньшую часть покупателей в нашем киоске составляли люди, знавшие иностранные языки. Им иногда удавалось покупать американские или английские газеты (в продаже было слишком мало экземпляров). Чаще всего им приходилось довольствоваться газетой «Московские новости». Это была советская газета, но для иностранцев, и поэтому в ней было больше информации, чем в газетах, предназначенных для советских людей.

Плохо знающие иностранные языки покупали газеты и журналы на родственных, славянских языках: югославские газеты «Борба» и «Политика», польскую молодежную газету «Штандарт  Млодых» (Знамя молодых), журнал «Докола Свят» (Вокруг света), болгарские, чешские журналы о кино, джазе и т.п. Из них мы узнавали о международных джазовых фестивалях, о фильмах Бергмана и Чаплина, о новых выставках и т.д. Пользовались популярностью юмористические журналы: венгерский — «Лудаш-Мати», польский — «Шпильки», немецкий — «Уленшпигель». Все это было своеобразным подглядыванием, «чужой земли язык и нравы».

Стоя  в очереди у «нашего»  киоска, «любознательные» гадали, какие газеты будут сегодня в продаже, обменивались новостями, почерпнутыми из «зарубежной» печати, слухами, анекдотами. В общем, это была карикатура на Гайд-парк, некий островок плюрализма в советской стране.

Из-под «железного занавеса» прорывались ручейки зарубежной информации, люди делали в нем «дырочки», стараясь «увидеть» другую жизнь. Через железный занавес перелетали радиоголоса, которые, несмотря на глушилки, слушала вся страна.

Я думаю, что любознательность, любопытство — это страшная сила, которая, в конечном счёте, разрушила социализм!

ХОЖДЕНИЕ ЗА ЖЕЛЕЗНЫЙ ЗАНАВЕС (ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ)

O tempora, o mores! О времена,
о нравы!

«О времена, о нравы!» — воскликнул Цицерон в своей речи против Каталины. Я не буду вдаваться в содержание их дискуссии, это было давно, в Древнем Риме, и оно не имеет прямого отношения к данной книге. Важно другое. Нравы людей созвучны временам, в которых они живут, и иногда они бывают весьма причудливы и любопытны.

В своих путевых заметках я очень мало говорю о достопримечательностях стран и городов, в которых побывал. Невероятно трудно написать что-нибудь новое о Париже, Токио, Дели или Цейлоне. Я просто хочу рассказать о жизненных ситуациях, в которые попадал, и о нравах и поведении людей, с которыми встречался в своих зарубежных путешествиях.

Я утверждаю, что любая объективность субъективна. Каждый человек уникален и представляет собой своеобразную личность, воспринимающую по-своему окружающий мир. Объективность надо понимать, как честное, непредвзятое отношение к действительности. Как правило, свидетельства очевидца рассказывают какую-то часть, грань событий и явлений, и только их совокупность создает целостную картину.

В 70-80-е годы «заграница» представляла для советского человека нечто загадочное, страшноватое и привлекательное одновременно. Загадочное, потому что она была отгорожена от нас «железным занавесом». Страшноватое, потому что там жили капиталисты, притеснявшие трудовой народ, а ЦРУ-шники устраивали провокации против советских людей. Примерно это нам вдалбливали средства массовой информации того времени.

Когда я в первый раз в 1967 году поехал в Болгарию, моя мама очень волновалась. «Смотри, — говорила она, — доездишься, не дай бог, потом объявят болгарским шпионом!». Я посмеивался над ее наивностью, но она и ее поколение знали, что в нашей стране все возможно.

Привлекала нас «заграница», прежде всего, возможностью увидеть страны и города, знакомые по литературе и по кино. Мы читали о Париже, Риме, Индии, Агре, мы мысленно бродили с героями книг по этим городам. Естественно, очень хотелось увидеть их своими глазами.

Не скрою, для советских людей, рожденных и живших при дефиците, была еще одна привлекательная сторона зарубежья – товарное изобилие. Каждый турист мечтал купить для своих близких что-нибудь дефицитное (джинсы, сапоги, дубленку, магнитофон и т.д. и т.п.).

Свои объективно-субъективные записки о событиях, которые произошли со мной за рубежом я предваряю стихотворением (текстом песни) из написанного мной мюзикла «Алиби», рассказывающим о нашем официальном представлении заграницы в те далекие годы.

Заграница

Спокойно раньше жили мы,
Не ведали волненья,
Ну, разве что, вредители,
Мутили настроение.
Шагами семимильными
Мы шли к победе разума!
В ответ на вражьи происки
В ряды смыкались сразу мы!

А на проклятом Западе
То засуха в Айовщине,
То в Чили Безобразия,
То в Риме поножовщина!
Там хиппи спят на улицах,
И бедных презирают,
Там в сексе революция!
Там негров угнетают!

К нам с Запада доносится
Влияние тлетворное,
И в шмотки заграничные
Одета наша сборная!
Расслабились, товарищи,
И потеряли бдительность!
И вот тайфун свирепствует
И губит всю растительность!

Пражская осень 1968 г.

Чехословакия! Прага! Советский человек знал чаще всего понаслышке, что это один из красивейших городов Европы. Начитанные люди были знакомы с творчеством Юлиуса Фучика, Карела Чапека, Ярослава Гашека и его любимым литературным героем, бравым солдатом Швейком. Советские модники с удовольствием носили чешскую обувь фирмы «Батя» и очень любили чешское пиво «Будвар». Правда, эта любовь у простых людей была скорее платоническая, а у принадлежащих к партийно-торговому сословию — физическая.

В 1968 году  пришла  так называемая «пражская весна». Чехи попытались выйти из нашего социалистического лагеря, но «старший брат» СССР с помощью танков не дал им совершить эту «ошибку».

Так случилось, что я оказался в одной из первых групп туристов, посетивших Чехословакию после «пражской весны». Это была осень 1970-го года.

На границе к нашему автобусу подошла группа чешских таможенников. Они приказали открыть все чемоданы, сумки, и стали демонстративно перетряхивать все их содержимое, включая исподнее, предметы дамского туалета и т.п. Это было унизительно, противно и непонятно. Шофер нашего автобуса проворчал: «Господа самоутверждаются!» и добавил несколько нецензурных слов.

Прага! Хмурое небо, хмурые лица. На советских туристов пражане смотрят как на врагов. На борту нашего автобуса рисуют свастику. Из окон фабрики, мимо которой мы проезжаем, грозят кулаками. На тротуаре у гостиницы проходящий мимо чех преднамеренно сталкивается со стоящим у автобуса советским туристом. Тот отлетает в сторону и с трудом удерживается на ногах. «О, извини, совдруг!» — с издевкой говорит ему чех. Напряженность, враждебность просто «висят» в воздухе. Гид предупреждает: на улицах, в магазинах по-русски не говорить, а лучше всего из гостиницы не выходить — могут побить! «Но ведь могут и не побить,» — глубокомысленно заметил мой приятель.

– Будем говорить по-английски, — он вопросительно посмотрел на меня.

– Ну, какой английский! Я знаю только немецкий, и то со словарем, — ответил я.

Но охота пуще неволи, — гласит русская пословица. Мы решили пройтись по Вацлавской площади и попить пиво в знаменитой Флековской пивной.

На прогулке мы оживленно обменивались впечатлениями, комментировали увиденное, при этом использовав всего три немецких слова: гут, шеен в ундербар (хорошо, красиво, прекрасно и одно английское выражение «вери вел». Ориентируясь по туристической карте, мы добрались до Флековской пивной, которая славилась своей многовековой историей и своим пивом.

Как только мы расположились за столиком, к нам подошел официант. Я, мобилизовав весь свой запас немецких слов, сделал заказ: «Битте, цвай бир!» (Пожалуйста, два пива!) Как ни странно, официант все понял. И через несколько минут перед нами стояли две большие кружки пива. Оно, правда, было очень вкусным. Мы пили его, приговаривая: «Гут, зеер гут!» (для тех, кто не знает немецкий, это означает «хорошо, очень хорошо!»). Тут к нам снова подошел официант и что-то спросил. Видя, что мы его не понимаем, он повторил свой вопрос по-немецки. Мы были в растерянности.

– Черт, ничего не понимаю! — вдруг произнес мой друг. Официант посмотрел на нас с некоторым удивлением. Мне показалось, а может, так и было, что кампания молодых, крепких парней за соседним столом приумолкла и стала смотреть на нас как-то подозрительно. «Побьют, — подумал я. — Точно побьют». Оказалось, что точно так же подумал и мой друг.

К счастью, моего запаса немецких слов хватило, чтобы сказать: «Спасибо! Сколько стоит?». Мы быстро расплатились и почти бегом поспешили в наш отель. Вечером мы рассказали гиду о наших приключениях. Он покачал головой и сказал:

– Вам просто повезло. Неделю назад одному советскому  командировочному разбили нос. Я предупреждал вас, надо ходить по городу, только в составе группы!

После Праги мы отправились в Братиславу, столицу Словакии. Там нас, как ни странно, принимали очень хорошо. Какое-то местное начальство устроило для нашей группы банкет, было много вина, вкусная еда и даже танцы.

Наш местный экскурсовод пригласил меня с другом в пивницу, расположенную в подвале под средневековой башней. Там было много вина, разговоры на разные темы, и, самое главное, играл небольшой цыганский ансамбль, скрипка и аккордеон. Они играли народные словацкие и цыганские песни, все им подпевали. Скрипач, узнав, что мы из СССР, стал играть русские песни, которым его научили наши солдаты в 1945-46 гг: «На солнечной поляночке», «Катюшу», «Синий платочек» и т.д. Вино, дружелюбие, музыка, песни — все это создало прекрасную незабываемую атмосферу праздник! Когда Чехословакия разделилась на две страны, я особенно не удивился, вспоминая о той разнице, с которой нас встречали чехи и словаки.

Увидеть Париж и умереть

В Париж я попал проездом. Мы с женой купили автобусный тур в Испанию. Наш автобус направлялся из Питера в Коста-Браво. Поездка была несколько утомительна, но очень интересна. Мы ехали на побережье Средиземного моря через Финляндию, Швецию, Германию, Францию. В пути довольно быстро наладился своеобразный автобусный быт. У каждого из пассажиров было свое пристрастие: кто-то всю дорогу пил, кто-то читал, кто-то фотографировал панораму, разворачивающуюся за окнами. Каждые три-четыре часа автобус останавливался у придорожного мотеля, и все с энтузиазмом бежали сначала в туалет, а потом — в бар.

Как я уже говорил, конечной целью нашего автобусного путешествия был отдых на берегу Средиземного моря, но промежуточные цели – знакомство с красивейшими народами Европы – были не менее, а для некоторых даже более важными.

Лично для меня наиболее привлекательным во всей этой поездке было посещение Парижа! Этот город мне (как и многим моим сверстникам) был знаком по литературе с детства. Дюма, Виктор Гюго, Бальзак, Ремарк, Хемингуэй, Франсуаза Саган, Сименон и многие-многие писатели описывали события на улицах этого города. Мы вместе с их героями мысленно гуляли по Елисейским полям, любовались химерами собора Нотр-Дам, забирались на Эйфелеву башню, ходили в театр «Комеди-Франсез», ужинали у «Максима», глазели на красоток в Мулен-Руж и покупали на Монмартре картины. Это был город моей мечты. И вот эта мечта осуществилась…

Согласно расписанию, мы должны были пробыть в Париже полтора дня. Но все пошло и прошло не так, как было задумано. Началось все с того, что наш водитель запутался при въезде в город, долго кружил в окрестностях и практически только к вечеру подвез нас к невзрачной гостинице в районе Монпарнаса.  К двум часам следующего дня закончилась официальная программа, и мы остались наедине с Парижем. Слова «Монмартр» и «Сакре Кёр» звучат как музыка, как старая и любимая песня.

Около фуникулеров, поднимающих туристов и горожан на холмы Монмартра, царил праздник: играл аккордеонист, выступали жонглеры, торговали игрушками и сувенирами. Мы поднялись наверх по лестнице, не торопясь, останавливаясь на каждой площадке, разглядывая гуляющую толпу.

Сакре-Кёр (или «сахарная голова», как фамильярно назвали его парижане) и впрямь оправдывал свое прозвище. Я не буду Вам описывать архитектурные особенности этого сооружения. Эти сведения можно найти в энциклопедиях, справочниках, в литературе. Банально говорить, что за Сакре-Кёром тянулись узенькие улочки Момартра с рядами художников, которые предлагали купить свои картины или написать портрет. Обстановка очень живописная, но нас, питерцев, этим не удивить. У нас три своих Монмартра: около Екатерининского сада, напротив Думы и рядом со Спасом-на-Крови.

С площадки перед Сакре-Кёром открывался прекрасный вид вниз на Париж. Примерно километрах в пяти виднелась Сена и Эйфелева башня, левее угадывалась громада Нотр-Дам де Пари, а прямо виднелось здание – центр Помпиду.

Мы с женой спустились с Монмартра и пошли по бульвару, ведущему вниз, в сторону Сены. К нашему удивлению, с каждым шагом улица преображалась. Сначала вполне европейская, она становилась все больше похожей на марокканскую или алжирскую. Зеркальные витрины сменялись зияющими входами в восточные лавки. В толпе прохожих стали преобладать лица арабской национальности, появились смуглые женщины, закутанные в платки, запахло кебабом и восточными специями. Неожиданно какой-то араб кинулся ко мне, сел на корточки и стал стряхивать пыль с обшлагов моих брюк.

Я, воспитанный в лучших традициях международной солидарности, не мог спокойно перенести такого самоунижения представителя «братского народа», недавно освободившегося от гнета колониализма. Растерянно бормоча: «спасибо», «бонжур», «не надо», «товарищ», «дружба», я нагнулся, чтобы поднять «услужливого»  араба. В ту же секунду я почувствовал в карманах моих брюх чужие грубые руки. Я резко повернулся, брюки  треснули по шву, чужие руки, не торопясь, покинули мои карманы. Передо мной стояли два араба. Лица их выражали крайнее недовольство. Их можно было понять: как солидный, на первый взгляд, человек гуляет по Парижу без бумажника?

Складывалась странная ситуация. Я стою в окружении трех грабителей. Люди вокруг спокойно занимаются своими делами. Несколько  торговцев, сидевших на стульях около своих лавок, с любопытством смотрят на меня и, как мне показалось, с сочувствием на грабителей, напрасно потративших свое время. Кричать было бесполезно, полиции не было видно. Тут грабители обратили внимание на мою жену. Она замерла в состоянии шока, судорожно прижимая к груди свою сумочку. По-моему, они решили взять реванш: затолкнуть нас в ближайшую лавку или подворотню, еще раз обыскать и отобрать все, что представляет какую-либо ценность – часы, сумку, обручальные кольца и т.д.

Неожиданно для самого себя я схватил Люду за руку, оттолкнул плечом одного из грабителей и выскочил на проезжую часть улицы. Воры, несколько удивленные нашей прытью, и сочувствовавшие, как нам показалось, прохожие с интересом наблюдали за нашими действиями. Мы побежали обратно в «Европу». Буквально через пять минут мы покинули арабский анклав и увидели полицейскую машину. Миловидная женщина-полицейский терпеливо выслушала наш взволнованный, сбивчивый рассказ о происшествии. Из набора русско-английско-немецко-французских слов и пантомимы она поняла, что нас пытались ограбить. Узнав, что у нас ничего не пропало, она сказала: «сесибон», что означало «все хорошо». Она показала рукой в сторону арабского района и дала понять жестами: «туда не надо ходить».

Настроение было начисто испорчено. Мы сели в метро на «Пляс Пигаль» и поехали в свою гостиницу.

Вы думаете, наши приключения на этом закончились? Не тут-то было! Как только мы зашли в вагон и сели, над нами навис огромный араб. Меня могут обвинить в национализме, в шовинизме и т.п., но факт остается фактом. Этот арабский «товарищ», или «месье», я не знаю, как его назвать наиболее политкорректно, был либо обкурен, либо пьян, в общем, не в себе. Мы ему сразу чем-то не понравились, и он стал строить страшные рожи, бормоча какие-то угрозы. Люда вцепилась руками в сумку и замерла. Люди вокруг ничего не замечали, или делали вид, или это их просто не интересовало.

Откровенно говоря, я растерялся: убегать – опасно, оставаться – тоже. Я нащупал в кармане пиджака шариковую ручку и решил, что если араб перейдет к активным действиям, я ударю ему в глаз своим «оружием», и мы выскочим из вагона. Какое-то время мы сверлили глазами друг друга, потом неожиданно на ближайшей остановке он вышел.

Если я не ошибаюсь, на станции «Монпарнас» мы  вышли и метро и направились в свою гостиницу. По дороге встретили группу наших туристов и предупредили об опасностях, поджидающих в городе. Они спокойно выслушали нашу историю. Их взгляды красноречиво говорили: «Не надо быть лопухами, с нами ничего подобного не произойдет». Вечером на ужине мы узнали, что они лишились фотоаппарата, кинокамеры и бумажника.

После вышеописанного путешествия в Париж я стал понимать знаменитую фразу «Увидеть Париж и умереть!» как предупреждение.

«Хинди Руси – пхай-пхай!»

В далекую Индию меня в составе тургруппы доставил «Аэрофлот». До Ташкента, где была дозаправка самолета, мы долетели без приключений. Вкусная еда, коньячок, предвкушение встречи со сказочной страной настраивали нас на благодушный лад. Мы вспоминали различные путевые истории и жалели известного русского путешественника Афанасия Никитина, которые в далеком средневековье месяцами добирался до Индии на «перекладных», преодолевая «три моря», горные хребты и множество других препятствий.

Настроение изменилось, когда наш самолет оказался над Гималаями. Видимость была прекрасная. Под нами громоздились горные вершины, ледники. Это было красиво, но страшновато. Казалось, земля вздыбилась и пытается преградить нам дорогу! Весь путь над Гималаями был в «воздушных ямах». Попадая в них, самолет проваливался, падал вниз, через несколько секунд нормальный полет возобновлялся, а потом все повторялось. Похоже, что горы решили поиграть с нами.  Они то стремительно приближались, то убегали вниз. Нам эта игра решительно не понравилась. Многих затошнило. У одной дамы началась истерика. Признаюсь, в эти минуты я завидовал легендарному путешественнику Афанасию Никитину!..

К счастью, все обошлось! Мы благополучно миновали Гималаи и вскоре приземлились в аэропорту города Дели. После пограничников и таможенников нас встретили очаровательные индианки и каждому туристу повесили на шею гирлянду из красивых цветов.

Выйдя из зала оснащенного кондиционерами аэропорта, мы поняли, что значит весна в Индии. Горячий воздух обжигал лицо. К счастью, наш автобус стоял недалеко, кондиционер в нем работал отлично, и мы поняли, что все не так плохо. Было раннее утро. За окнами автобуса разворачивалась панорама пригорода Дели: кусты бугенвиллии с яркими цветами, пальмовые рощи, убогие строения и кучи мусора. Похоже, что многие жители этого бедного района практически живут на улице. Их кровати стоят около домов, на улице они готовят еду на каких-то агрегатах, типа допотопных примусов. Меня поразила их своеобразная чистоплотность: они туту же на улице умывались, мыли голову, стригли волосы, начищали латунную посуду и рядом справляли естественные нужды!

Нас привезли в гостиницу – красивое трехэтажное здание в колониальном стиле, стоящее в саду с открытым бассейном.

В Дели мы посетили бывшую резиденцию властителей Индии – «Красный форт», побывали в нескольких храмах, возложили цветы на могилу Джавахарлал Неру.

Своеобразие индусской (восточной) архитектуры, живописные лавочки, причудливая на взгляд европейца одежда горожан создавали какую-то сказочную атмосферу. В какой-то момент мне стало казаться, что я нахожусь на киностудии, где снимают продолжение знаменитого фильма «Индийская гробница»…

К реальной жизни нас возвращали толпы попрошаек. Стоило нашему автобусу остановиться, как вокруг собирались нищие. Не скрою, нас это нервировало. Видя это, гид-индус сказал: «Не переживайте! Эти люди никогда не знали и не узнают другой жизни. Посмотрите в их лица. В них нет ни страдания, ни мучения. Побираться – их работа. Возможно, в их глазах Ваша работа покажется им не лучше». Такой парадоксальный (или философский) взгляд на жизнь меня удивил, но, подумав, я пришел к выводу, что в нем есть рациональное зерно. Все в нашем мире относительно…

Вечером нас повезли на встречу с йогами. Какой-то изможденный человек долго измывался над своим телом, принимая немыслимые позы. Потом он прочитал лекцию о том, как надо правильно жить. Больше всего нашей группе понравились его рекомендации по очистке желудка: налить в тазик воды, сесть в него и втянуть в себя воду! Скажу откровенно, после этого вечера я в йоге разочаровался.

На следующий день мы поехали в Махабали-пурам, древний город, заброшенный людьми, и вновь найденный в прошлом веке. Коротко описать свои впечатления можно словами: поразительно, потрясающе, сказочно! А подробно описанию Махабалипурам посвящена не одна книга.

Говорят, Бомбей – самый европеизированный город Индии. Действительно, внушительное здание Бомбейского университета напоминает Оксфорд, а большинство прохожих одеты по-европейски. Правда, сикхи дополняют строгие деловые костюмы тюрбанами.

Представьте мое удивление, когда я вдруг увидел среди вполне современных, хорошо одетых людей практически голого человека с марлевой повязкой на рту. Гид объяснил, что это представитель одной из местных религиозных сект, которая отрицает цивилизацию, проповедует естественную жизнь и вегетарианство. Марлевая повязка на рту препятствует непроизвольному попаданию мелких насекомых в рот этого сектанта!

После прогулки по городу автобус привез нас к памятнику «Ворота Индии», расположенному на красивой набережной Бомбейского залива, откуда катер доставил нас на остров «Элефант». К вырубленному в скале храму, посвященному индуистскому богу с головой слона (Ганеши) вела крутая лестница. Под палящим солнцем и угрожающими криками обезьян наша группа взошла, а вернее дотащилась до храма.

Наши мучения были вознаграждены. Огромное помещение, вырубленное в скале, украшала резьба по камню и причудливые каменные фигуры и фигурки различных богов. Одна скульптура особенно заинтриговала наших женщин. Она изображала двухметровый мужской детородный орган. Гид сказал, что если до него дотронуться и обойти три раза вокруг, мужчины станут мужественнее, а женщины женственнее. Не прошло и минуты, как туристы закружились вокруг монумента, надеясь использовать его чудесные возможности!

В  сказочной Агре

Я думаю, что Агру знают все, кто — по рассказам Конан-Дойля или Киплинга, кто по фотографиям Тадж-Махала, кто по личным впечатлениям. К последней категории отношусь и я. Всё что говорят и пишут про этот мавзолей-мечеть — правда. Это жемчужина востока, просто сказка! Итак, возвращаюсь я с приятелем по тургруппе из Тадж-Махала в гостиницу (до неё примерно три километра. Настроение после встречи с прекрасным возвышенное! Нас останавливает приятный молодой человек. Он одет в европейский костюм, на голове белый тюрбан, в правой руке большой коричневый портфель. Юноша представился студентом Бомбейского университета, сказал, что ему очень интересно поговорить с иностранцами. Он, так же, как и мой приятель говорил на очень плохом английском языке. Узнав, что мы русские, он почему-то обрадовался, сказал спутник, матрёшка, хорошо. Контакт был установлен.

Студент вызвался проводить нас к гостинице самым коротким путём. Он расспрашивал нас про Россию, Ленинград, рассказывал о себя. Оказалось,что он изучает астрологию, которая по его словам является серьёзной наукой.

Астролог (так я буду теперь называть нашего нового приятеля) предложил нам продемонстрировать совершенно безвозмездно свои способности предсказывать судьбу на научной основе.

Он был очень убедителен, его вид примерного юноши, отличника внушал доверие, и мы решили пригласить его к себе в гостиницу. Потом мы узнал, что нарушили правила, запрещающие пребывание посторонних, а тем более местных жителей в гостиницах сети Шератон.

Итак, мы провели астролога в свой номер. Он достал из портфеля толстую книгу, папку с графиками, схемами и таблицами. Потом положил кисть моей руки на бумагу и обвёл её контуры карандашом. Спросил дату моего рождения, сверил её с данными из таблиц, стал наносить на рисунок какие-то точки и соединять их прямыми линиями. У него был вид ученого, проводящего исследования. Потом он сказал, что у меня есть проблемы, связанные со здоровьем моего ребёнка, и что они в конце концов благополучно разрешаться.

Я был потрясён! Он сказал правду. Меня очень беспокоило здоровье моей дочки, и он узнал об этом! А главное он сказал, что всё будет хорошо!

В это время к нам зашла соседка. Узнав про астролога она стала просить его заглянуть в её будущее. Вскоре в моём номере было не протолкнуться от желающих пообщаться с астрологом. Он был не против, но сказал, что для того что бы чужая карма не повлияла на него надо тщательно мыть руки после каждого сеанса. Он ненадолго уединился в ванной комнате, потом кратенько  побеседовал с одной из «страждущих», посмотрел на её руку и сказал ей нечто, обрадовавшее её.

Потом вдруг стал быстро-быстро собирать свои реквизиты, пообещал завтра в 16 часов пообщаться со всеми желающими и удалился.

Этот чудесный для меня день завершился также прекрасно. Во время ужина в ресторане нашего отеля Шератон выступал оркестр и хор студентов музыкального колледжа из Бостона.  Ребята ездили по странам Юго-Восточной Азии, проживали и питались в отелях Шератон, и за это каждый раз давали бесплатный концерт. Студенческий оркестр играл весьма профессионально джазовую классику (Эллингтона, Миллера, Гудмана и др.). Хор с молодым задором исполнял отрывки из популярных американских мюзиклов.

Публика была в восторге. А в это время природа подарила нам живописное зрелище-грозу в Агре! С балкона  ресторана, фактически с крыши двенадцатиэтажного здания был виден вдалеке темный силуэт Тадж-Махала, который периодически высвечивался молниям, а через несколько секунд после этого раздавался гром как салют этой красоте. Потом полил дождь, хотя слово дождь не очень подходил к этому водопаду, свергавшемуся с небес.

Поутру я хотел побриться, но увы, моей электробритвы не было. Хотел вскипятить воду для кофе, но кипятильник пропал. У моего соседа по номеру тоже исчезли кипятильник и электробритва.

– Это твой астролог скомуниздил, — проворчал мой сосед.

– Нет, он не мог так поступить! — ответил я, — Это недоразумение. Может быть  горничная забрала или переложила наши вещи?

Я искал объяснение случившемуся, но в глубине души понимал, что основание подозревать нашего астролога в краже есть. Я вспомнил, как он зашел в ванную, а потом вдруг заторопился домой.

– Вот увидишь он придёт к нам в 16 часов и всё выясниться — сказал я соседу.

К моему величайшему огорчению астролога мы больше не видели.

Гид узнав об этой истории сказал, что нечего огорчаться, что везде где есть туристы есть и мошенники.

Я храню в письменном столе открытку с видом Тадж-Махала и листок из блокнота, на котором астролог нарисовал линии моей судьбы. Мне не хочется верить, что наш симпатичный астролог был мошенником. Просто произошло недоразумение. Всякое бывает, а тем более в сказочной  Агре.

Цейлон (Шри-Ланка)

Наверно все мы не раз  пили знаменитый чай выращенный на далёком острове в Индийском океане — Цейлоне. После крушения  колониализма аборигены переименовали его в Шри-Ланка. Для меня, помнящего вкус цейлонского чая, старое название остров предпочтительней.

Цейлон – вкусное, пряное, загадочное слово. У русского человека оно, прежде всего, ассоциируется с пачкой цейлонского чая, на которой, если я не ошибаюсь, изображен слон, со знаменитыми почтовыми марками, которые очень любят начинающие  коллекционеры.

На Цейлон мы прилетели из Индии. Из аэропорта комфортабельный автобус доставил нас в Коломбо, столицу Шри-Ланки. Город  не произвел на меня особого впечатления: невыразительная архитектура, отсутствие своего «лица». Впрочем, возможно в этом виноват не город, а гид, который в быстром темпе провел обзорную экскурсию. Запомнилась резиденция премьер-министра страны – миниатюрная копия американского Белого дома, желтые кожаные чемоданы, продающиеся на каждом углу, связки лекарственной травы Пол-пала и горки кокосовых орехов у уличных торговцев.

Больше всего в Коломбо мне понравился зоосад. Он утопал в зарослях ярких, красивых тропических цветов. Животные вольготно разместились в больших открытых загонах.

Одна из дорожек привела нас к большой лужайке. Там стоял деревянный помост, на котором сидел, как нам показалось вначале, огромный человек, заросший рыжей шерстью. Он задумчиво перебирал что-то вроде четок. Мы замерли, разглядывая эту странную фигуру. Почувствовав наше присутствие, он поднял голову, посмотрел на нас грустными глазами и отвернулся. Этим мечтателем был, как говорят, наш далекий предок, орангутанг. Мне почему-то передалась его грусть, стало неловко подглядывать за чужой жизнью.

После беглого знакомства с Коломбо и экзотического обеда из морепродуктов нас повезли на автобусе вглубь острова. Нам предстояло прожить три дня в отеле, расположенном в километрах ста от города на берегу океана.

Асфальтовое шоссе рассекало тропические заросли, огромные королевские пальмы расступались перед нашим автобусом. Несколько раз мы проезжали через маленькие деревушки, видели стадо слонов, купающихся в реке, наблюдали за их работой на лесоповале, вернее на пальмозаготовках. В какой-то момент мне показалось, что я смотрю передачу «Клуб кинопутешественников»!

Примерно через полтора часа мы подъехали к маленькой гостинице, стоящей на берегу живописной бухты, на окраине рыбацкого поселка. «Ну вот, привезли в какой-то сарай!» — стали ворчать мои попутчики. Отель, в котором нам предстояло прожить несколько дней, казался на первый взгляд каким-то игрушечным, ненастоящим. Он представлял собой деревянное одноэтажное здание, стоящее на границе пальмовой рощи и берега океана. Как мне потом объяснили, это было довольно типичное для тропиков строение: стены не доходили до крыши сантиметров 30-50, каждый номер имел маленький балкончик с двумя шезлонгами.

Наверное, вы удивитесь, что в нашей гостинице не было кондиционеров? Да, их не было. Но в каждой комнате под потолком висел вентилятор, а над кроватями была закреплена противомоскитная сетка. На ночь в номере зажигалась благоухающая спираль, отгоняющая насекомых.

На крыше нашего милого  отельчика располагалась веранда ресторана, с которой открывался прекрасный вид на берег океана.

Нас встретил местный гид, симпатичный общительный парень, уроженец острова Маврикий. Он знал английский язык и несколько слов по-русски: «хорошо», «спасибо», «привет», «пожалуйста». Мы так и не поняли, как его зовут, и стали называть Мавром. Это имя ему понравилось. Он был улыбчивым, приятным парнем, без толку суетился вокруг нас и практически ничего не делал.

Он считал своим долгом не расставаться с нами целый день: на пляже, в ресторане, в холле. Эту работу он выполнял с энтузиазмом.

Два дня на берегу океана мы провели как в раю: плавали до одури в прозрачной ласковой воде, ныряли за кораллами, валялись на золотом песке под пальмами. Вечером, после вкусного ужина я мгновенно засыпал в постели по рокот океана.

Надо сказать, тебе, любезный мой читатель (так, кажется, говорили авторы романов девятнадцатого века), что все члены нашей тургруппы были приватизированы мальчишками «нашей» деревни. Я не знаю, по какому принципу они нас распределили, но каждого из нас постоянно, как пажи, сопровождали два «своих» паренька – на пляже, в воде, на прогулке. Наверное, они опекали нас не бескорыстно, но делали это очень мило, ничего не клянча. Я бы сказал, что они вели себя очень тактично. Конечно, мы отдали им все оставшиеся сувениры, кормили конфетами, дарили монеты и всякую мелочь.

К сожалению, все хорошее проходит быстро. Наступил третий, последний день нашего пребывания на Цейлоне, завершающий все наше экзотическое путешествие. Наиболее активная часть тургруппы занялась организацией прощального банкета. Решено было устроить последний «ужин в раю» на открытой веранде над морем. Администрация обещала нам приготовить на «живом» огне какой-то морской деликатес.

Наступило время прощального ужина! По заведенной во время поездки привычке мы с соседом по комнате решили до еды пропустить по рюмочке. Надо вам сказать, что, напуганные рассказами о бактериях, инфекциях и страшных желудочных заболеваниях, поджидавших гостей Индии и Цейлона, мы приняли серьезные защитные меры. По рекомендации знающих людей мы каждый день перед приемом пищи выпивали по рюмке спирта, разведенного чаем. Двухлитровый термос живительной влаги, привезенный из России, сохранил мое здоровье и скрасил тоску по родине!

Итак, мы разлили наш напиток по стаканам, чокнулись и, …в это время в наш номер ворвался наш гид Мавр. Увидев у нас в руках наполненные стаканы, он воскликнул: «О, виски!» — и показал жестами, мол: «надо налить и мне!» Игнорируя явное недовольство своего компаньона, я налил в стакан  не  прошеному гостю. Сначала плеснул на донышко, но, видя его недовольство, долил до краев.

После многозначительного глубокомысленного тоста «Ну! Будем!» мы «опрокинули», как мудро говорит народ, или опорожнили наши стаканы.

Несколько секунд наш Мавр стоял неподвижно с вытаращенными глазами. Потом он заорал во все горло и упал как подкошенный. На его крик прибежал менеджер гостиницы, переводчик, местный охранник и наши товарищи по тургруппе!

Через несколько минут несчастный открыл глаза, что-то крикнул, показав на меня и заплакал. Переводчик сказал: «Он говорит, что вы его отравили». Меня охватил ужас! Я мысленно прощался с семьей, родиной, свободой! Прав был наш парторг, подумал я, нечего шляться по заграницам! Это не доведет до добра!

Первым пришел в себя мой сосед: «Что-то непохож наш Мавр на отравленного», — сказал он. «Я думаю, что он просто первый раз попробовал спирт». Мой любезный читатель, конечно, знает, что спирт, хоть и разведенный, является, как бы это сказать поделикатней, сложным напитком и с непривычки переносится тяжело. «Вот смотри», — ткнул сосед пальцем в Мавра, взял его стакан, сцедил из термоса остатки спирта и медленно выпил. Пострадавший внимательно следил за всеми манипуляциями моего коллеги. Похоже, что спирт стал действовать на него благоприятно. Он заулыбался, сказал два раза «холосо» и полез ко мне обниматься. Конфликт был разрешен!

Все было бы хорошо, но банкет оказался на грани срыва. У нас закончились, вернее, почти закончились запасы спиртного! Можете себе представить банкет, притом завершающий путешествие, без алкоголя? Причем иссякла не только живительная влага, но и деньги! Вы, наверное, думаете, что мы смирились с ситуацией? Нет, русский человек всегда найдет выход из сложного положения!

«Пальмовка!» — воскликнул один из любознательных туристов. Оказывается, он, гуляя по рыбачьему поселку, попал в гости к родителям одного из своих «пажей». И они угостили его пальмовым самогоном. Выяснилось, что этот напиток продается на рынке в соседнем поселении.

Мы быстро организовали экспедицию за «пальмовкой». Собрали остатки денег, сувениры, в общем, все, что у нас осталось к концу путешествия, все, что, по нашему мнению, представляло хоть какую-то ценность для местных жителей, соблазнив водителя автобуса предстоящей выпивкой, инициативная группа отправилась за двадцать километров на рынок. Операция прошла блестяще, и к вечеру мы стали обладателями двух пластиковых пятилитровых канистр «пальмовки».

Прощальный ужин удался на славу! За длинным столом, украшенным цветами и красиво сервированным, собралась вся наша тургруппа. На столе стояло множество вазочек причудливой формы, наполненных экзотическими закусками и несколько графинов с «пальмовкой». Перед нами открывался чудесный вид: пальмы, тихая бухта с золотистым пляжем и даль Индийского океана.

Банкет открыл руководитель нашей группы, мелкий функционер из райкома партии Ленинграда. Он выразил глубокое удовлетворение по случаю нашего скорого возвращения на родину, был искренне рад благополучному завершению нашего турне. Свою миссию контроля над моральным обликом советских людей, попавших в «гнилую» зарубежную обстановку, он полностью выполнил. Все обошлось без скандалов.

Потом  все с удовольствием  выпили за родной  город, за Питер, и на этом  официальная часть  закончилась. Начался обычный застольный трёп. Люди сгруппировались по интересам: кто-то травил анекдоты, несколько женщин оживленно обсуждали свои покупки, кто-то налег на «пальмовку»…

Стемнело. Океан затих, как будто он за день устал и прилег отдохнуть. В спокойной воде красиво отражались огни фонарей, освещавших нашу веранду.

Зазвенел колокольчик, и появились два официанта в белых тужурках и высоких колпаках. Они несли огромное блюдо со здоровенной черной рыбиной. Нам показалось, что это акула, но на самом деле это был тунец, запеченный на углях, фаршированный какими-то местными овощами и травами. Официанты, ловко орудуя диковинными лопаточками, ножами и прочими приспособлениями, разделали нашу «рыбку» на части и разложили по тарелкам. Ну что здесь можно еще сказать! Было очень вкусно, а с «пальмовкой» — просто замечательно!

Народ, принявший «аперитив» до ужина, и несколько бокалов местного напитка, развеселился и запел. Сначала пели стандартный набор разухабистых песен, типа «Ты ж мени пидманула, ты ж мени подвела», «Очи черные», «Мурку», потом взгрустнули и запели песни о родном городе: «Я счастлив, что я ленинградец, что в городе славном живу» и т.д. и т.п…

Как говорят в народе: «Краток и тревожен сон алкоголика». Я не принадлежу к этой категории, но допитый спирт и экзотическая «пальмовка» сделали свое дело! Сон покинул меня часов в пять! Трещала голова. Я вышел на балкон. Темное небо сливалось с темной водой. Я сел в шезлонг и задремал… Проснулся примерно через полчаса и увидел, что океан стал пробуждаться. Подул легкий ветерок. Чуть посветлело. Вдруг чья-то невидимая рука прочертила красным карандашом линию горизонта! Это было так неожиданно и так красиво! Вскоре показался краешек солнца. Оно высветило море, нашу бухту, пляж. На песке сидело несколько мальчишек, в том числе и мои «пажи», которые боялись пропустить наш отъезд. Я понимаю, что они ждали подарков, но в то же время в их поведении было что-то трогательное!

Наступило утро, мы быстро позавтракали. На прощание я подарил свои «пажам» термос и пачку открыток с видами Ленинграда. Днем мы вернулись в Коломбо. Далее аэропорт, самолет, дозаправка в  Абу-даби и возвращение в Питер!

Филиппины — Япония

По морям, по волнам

Вы, конечно, слышали о Феликсе Эдмундовиче  Дзержинском – «железном» Феликсе, основателя грозной ЧК, организовавшей красный террор в России и агентурную сеть во всем мире.

Так  вот, с его помощью я попал на Филиппины и в Японию. Вы, наверное, подумали, что меня завербовали «бойцы невидимого фронта» и забросили со спецзаданием в тыл врага. Нет, ничего подобного. Просто наш круиз проходил на тихоокеанском теплоходе «Феликс Дзержинский». Путешествие было очень интересным, и я хочу поделиться с вами своими, подчеркиваю,  субъективными впечатлениями. Итак, излагаю все по порядку. Вернее не все, а то, что произвело впечатление.

Путешествие началось с многодневных хождений по различным кабинетам. Во-первых, с целью «достать» путевку, а, во-вторых, с целью оформить документы, необходимые для поездки в капстрану. Если честно, то все оформление загранпоездки было мерзким, муторным процессом. Особенно унизительным было доказывать свою преданность Партии и советской власти в парткомах, райкомах, горкомах.

Итак, организационные мытарства позади. Самолет доставил нас из Ленинграда в Хабаровск, потом на поезде до города-порта Находка. Порт Находки выглядел внушительно: огромные краны помещали контейнеры и лес в трюмы грузовых судов. На рейде в ожидании погрузки-разгрузки стояли десятки кораблей…

Нас подвели к невзрачному зданию, в котором отъезжающие проходили таможенный и паспортный контроль. Человек двести счастливых обладателей путевок выстроились в затылок друга, приготовились пройти все необходимые процедуры, чтобы переступить границу Родины и погрузиться на корабль.  Одно смущало, мы не видели своего белоснежного лайнера.

После многочасового стояния в очереди и шмона (личного досмотра) очень добросовестных таможенников мы попали на причал. Оказалось, наше  судно стояло за зданием таможни.

Должен вам сказать, что встреча с кораблем, на котором предстояло совершить дальнее многодневное плавание, нас разочаровала и напугала. Он был какой-то невзрачный, небольшой, да и название его «Феликс Дзержинский» не тешило душу «русского интеллигента». Многие корабли, которые везут туристов по маршруту Ленинград-Валаам, выглядят солиднее и красивее. «Что делать, выбора нет! Надо мириться с реальностью», — подумал я. Когда нет белоснежного лайнера, то и скромный «Феликс» сойдет.

Меня разместили в шестиместной каюте с иллюминатором на уровне ватерлинии. То есть у нас был в основном дневной свет. Могло быть и похуже. На корабле оказался довольно приличный ресторан и приятная кают-компания с баром. В общем, для нас, советских людей, не избалованных излишествами, условия плавания были вполне сносными.

Наше путешествие продолжалось 18 дней. И я не буду утомлять читателей его подробным описанием. Остановлюсь только на отдельных моментах, которые не являются общеизвестными и представляют, на мой взгляд, интерес.

Шторм

Ровно в 12.00 28-го декабря 1985 года наш корабль отчалил от пристани Находка в сторону Филиппин.

Маленький портовый буксир обколол ледяной припай вокруг корпуса нашего корабля, и мы вышли в Охотское море. На палубе было очень холодно, дул ледяной ветер, и все путешественники попрятались в своих каютах. Кто читал, кто играл, кто выпивал. В общем, налаживался обычный транспортный быт.

За время плавания я усвоил несколько истин. Первое, что Земля кругла и не очень большая. Судите сами. В Находке градусник показывал -26, а через два дня стало пригревать солнце, на палубу залетела летучая рыбка, а на третий день мы уже резвились в палубном бассейне.

Вторая истина заключалась в том, что море и океан только делают вид, что покоряются нам. Когда они капризничают, волнуются, человеку становится очень плохо. Качка началась на третий день нашего путешествия. Сначала наши кресла в кают-компании приобрели подвижность, что нас очень позабавило. Стало тяжело передвигаться по кораблю. Все стали ходить, как старые морские волки, широко расставляя ноги и цепляясь за поручни. Ветер усилился, волны подросли и украсились белыми барашками. Соленые брызги стали долетать до лиц пассажиров, любующихся бурным морем. Начался шторм. Палуба опустела, стала стремительно распространяться морская болезнь.

Я чувствовал себя сносно и не потерял аппетит. Переваливаясь от стенки к стенке коридора, хватаясь за поручни, я с трудом добрался до ресторана. Он удивил меня малолюдностью. Вскоре я понял, что еда в шторм требует ловкости и сноровки. Особенно трудно было есть суп и пить компот. В самый ответственный момент судно кренилось, и вся жидкость попадала на одежду. По корабельному радио передали, что шторм достиг 4-х баллов, и что впереди по курсу терпит бедствие корейский сухогруз. Все, кого не свалила морская болезнь, прилипли к иллюминаторам. В нескольких километрах от нас на волнах качался большой грузовой корабль. На первый взгляд он выглядел вполне нормально. Но присмотревшись, можно было заметить, что корабль как-то заваливался назад и влево. С гибнущего корабля стали опускать лодки с людьми. Их подобрал другой корейский корабль, подоспевший к месту катастрофы. Почти сразу же после отплытия экипажа с сухогруза, его корма ушла под воду. На некоторое время он застыл в таком положении, а потом скрылся под водой.

Ну что вам сказать, все увиденное не добавило нам оптимизма. А наш кораблик, невзирая на разыгравшийся не на шутку шторм, упорно продолжал сой путь. Он, то поднимался на гребне волны, то проваливался между ними. Внутри каюты это выглядело следующим образом. Сначала в иллюминаторе виднелся клочок серого мглистого неба, потом показывалась полоска зеленой воды. Она увеличивалась и закрывала иллюминатор целиком. Корабль, кряхтя, скрипя, продолжал свое медленное погружение. Казалось, он вот-вот развалится, и мы пойдем ко дну. Вдруг движение вниз прекращалось, наше судно с тяжелым вздохом поднималось на волне, и в иллюминаторе снова виднелось серое небо.

Не скрою, мне было очень страшно! Думалось о смерти, семье, маме, Боге. Классики литературы уже описывали состояние и мысли человека, попавшего в шторм. Я убедился, что они все описали верно. Пережить ужас этого многократного погружения мне, как ни странно, помогла морская болезнь. Я, как и большинство моих товарищей, был в каком-то полузабытьи, что не дало нам возможности адекватно, в полном объеме, воспринимать удручающую действительность. Ночью шторм прекратился, а утром мы уже наслаждались теплом, загорали, купались в бассейне, и события прошлого дня воспринимались, как страшный сон.

Новый год застал нас на третий день пути в Южно-Китайском море. Должен похвастаться, я один из немногих людей, которые с полным правом на это, встречал его трижды.

Первая встреча происходила по дальневосточному времени и была приурочена к корабельному ужину. Это был самый странный Новый год в моей жизни. Столы ломились от вкусной еды, а из напитков – только боржоми и лимонад. Напоминаю, был 1985 год, в который наши Партия и Правительство прилагали героические усилия в борьбе с национальным недугом – пьянством. В стране не только было сложно приобрести алкоголь, но и настрого запрещено распивать его в общественных местах (и на теплоходе тоже).

Примерно к 20 часам стала собираться в ресторане публика. У некоторых подозрительно блестели глаза, у некоторых пламенели носы, а несколько доблестных  туристов из Донбасса с трудом удерживали равновесие. К гостям обратился с новогодним приветствием капитан. Потом с кратким докладом об успехах — Родины в борьбе с капитализмом выступили руководитель круиза (то ли КГБ-шник, то ли партийный функционер), и праздник начался. Был концерт художественной самодеятельности экипажа корабля. Работал затейник, аккордеонист, были танцы, в общем, все, как положено. Единственной странностью этого праздника было непрерывное движение, мельтешение людей. Они то и дело вскакивали со своих мест, исчезали минут на пять-десять.

Вы, наверное, догадались о причинах столь странного поведения. Да, они бегали в каюты, опрокидывали рюмку-другую водки и возвращались закусить, потанцевать и попеть. Это еще раз доказывает, что русского, советского человека трудно обескуражить.

Через несколько часов праздник переместился в каюты. Те, кто еще сохранил силы, в 24 часа по местному времени подняли стаканы за пришествие Нового года на корабль.

Кому-то из нашей каюты пришла в голову отличная идея справить местный Новый год в бассейне. Стояла прекрасная, темная ночь. Море было каким-то бархатным, ласковым. Где-то в дали ослепительная звезда опустилась на поверхность воды. Потом, когда мы подошли ближе, это оказался рыбацкий катер, который огнем привлекает крабов. А Новый год шагал по планете, и к утру дошел даже до родного Питера. Об этом, разбудив меня, с радостью сообщил мне сосед по каюте, протягивая рюмку водки и соленый огурец.

Манила.

Через четыре дня корабельное радио сообщило: утром прибываем в столицу страны Манилу.

Собираясь в круиз, мы, конечно, прочитали кучу книг о флоре и фауне этой страны, о ее культуре, истории и о ее многострадальном прошлом. Как представители могучего государства, одной шестой части планеты, мы несколько свысока, снисходительно, жалеючи относились к народу – простым филиппинцам. К нашему удивлению, подплывая к Маниле, мы увидели силуэты небоскребов и великолепную набережную, по которой мчались сотни современных автомашин.

Прежде, чем выпустить на берег, руководство круиза провело собрание, еще раз проинструктировало нас о поведении советского человека за рубежом, напомнило о происках ЦРУ. Мы сидели, как на иголках, с нетерпением ожидая встречи с островитянами.

С берега доносился рокот барабанов! На пирсе нас встречала живописная группа полуголых аборигенов в боевой раскраске, с копьями, которые исполняли воинственный танец. Оказалось, что это школьники старших классов зарабатывают себе карманные деньги.

После решения всех организационных вопросов и выполнения пограничных формальностей нас, наконец, отпустили на берег, рассадили по автобусам и повезли знакомиться с городом.

Прежде всего, нам показали старую крепость Интрамурос, которая была свидетелем и участником почти всех исторических событий Филиппин, и Форт Сантьягос. После этого мы посетили Исторический музей, потом красивый парк, где стоит главный памятник страны – герою освободительного движения Хосе Рисалю. Гид сказал, что в этом парке часто спят люди, которые работают в Маниле, а живут в пригородах.

После обеда нас привезли в район небоскребов, банков, офисов крупных компаний, дорогих гостиниц, ресторанов и магазинов. Гид сказал, что это их «Беверли Хиллс» (вы, конечно, знаете, что так называется богатый район Лос-Анджелеса). Около одного из роскошных многоэтажных магазинов наш автобус притормозил, и гид предложил нам заняться «шопингом». Мы заглянули в этот магазин и вышли в шоковом состоянии.

Представьте себе человека, который внезапно из советского универмага 80-х годов с ограниченным ассортиментом попадает в роскошный современный торговый центр с эскалаторами, кондиционерами, ярким светом, а главное – с изобилием красивых вещей любого назначения, цвета, размера, не отгороженных от Вас прилавком, а красиво выложенных на стеллажах, расставленных по всей площади торгового зала. Элегантные секьюрити, приветливые, красивые продавщицы, предлагающие посмотреть, примерить, попробовать!.. Все в этом магазине создавало атмосферу праздника, который, к сожалению, закончился для нас после знакомства с ценами. Они значительно превышали нашу кредитоспособность.

Очевидно, наш гид-филиппинец редко имел дело с туристами из СССР и не знал, что у нас практически нет денег! Как сказал поэт В.В. Маяковский: «У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока!».

Первый день пребывания в Маниле закончился ужином в ресторане «У Эдуарда». Нам повезло, мы попали в элегантный и по всем признакам дорогой ресторан. На ярко освещенной сцене играл биг-бэнд. Столики на 4-6 человек были красиво сервированы. Правда, несколько чужеродно выглядел стоящий на каждом красный телефон. Нас красиво обслуживали официанты в белых смокингах. Большой прямоугольный зал с высоким потолком был украшен цветами.

– Внимание! – сказал наш гид. – Сейчас будет шоу!

Свет в зале померк, и одновременно высветились шесть балкончиков, расположенных по периметру зала. На них стояли полуобнаженные красавицы. Заиграл оркестр, и девушки затанцевали, а вернее, энергично задвигались, принимая соблазнительные позы.

– Прав был наш парторг, – заметил турист из Кривого Рога, — полное моральное разложение. – Он достал из сумки бинокль и стал изучать «обстановку».

Потом началось самое интересное. Оказывается, на потолке ресторана был закреплен монорельс, по которому перемещалась маленькая площадка, сцена. Она останавливалась около балкона, с которого на нее переходила девица. Танцуя, она совершала «круг почета» над столиками ресторана, потом ее сменяла другая красавица.

– Вам нравятся наши девушки? – спросил гид.

– Да! – хором ответили мы.

– Так в чем же дело? По телефону, который стоит на Вашем столике, вы можете пригласить за свой стол любую!

Естественно, на эту провокацию мы не поддались!

После ресторана нас медленно провезли по «улице греха», практически вплотную к окнам и широко распахнутым дверям злачных заведений. Полуголые и совсем голые красотки пританцовывали на подмостках и призывно махали нам руками.

Мы с честью выдержали и это испытание, хотя, если сказать по-честному, один из нас, пьяный шахтер из Кривого Рога, порывался выпрыгнуть из автобуса. Коллектив с трудом удержал его от этого антиобщественного поступка.

На следующий день нас повезли вглубь страны, на «Ранчо Эскудеро», поместье, расположенное примерно в 50-70 км от Манилы.

По дороге мы увидели рисовые поля и узнали, что на Филиппинах в 60-е годы произошла «зеленая революция», в результате которой местное население смогло увеличить урожай риса в несколько раз.

На ранчо нас встретил хозяин, испанец по национальности, показал нам свой красивый дом, семейный музей и хозяйственные постройки. Потом на тележках, запряженных мулами, нас повезли смотреть петушиные бои. Вместе с нами ехал живописный местный житель, распевавший под гавайскую гитару.

Бой петухов мне не понравился. Маленькие яркие петушки, как сумасшедшие, налетали друг на друга, клевали противника, били острым шипом, пристегнутым к ноге. Летели перья, гоготали петухи, орали болельщики. Я отошел от петушиного ринга и пошел гулять.

Живописная пальмовая роща на берегу озера казалась картинкой из журнала. Вдоль дороги стояли скамейки с вырезанными из дерева и раскрашенными фигурами людей в национальных одеждах. Вот, посмотрите, на фотографии я сижу с одной из кукол.

К семнадцати часам нас доставили на корабль, а уже через час мы отчалили от пристани и отплыли в сторону Японии.
Я еще раз понял мудрость русской пословицы «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать» (или прочитать!?).

И еще меня удивило, как без руководства коммунистической партии за несколько десятков лет колония превратилась в современную страну.

Встреча с Японией.

Вы, наверное, знаете по литературе, как морские скитальцы всех времен и народов от Васко де Гамы до Федора Конюхова с трепетом вглядываются в морскую даль, в надежде увидеть долгожданную землю. Так и мы, пассажиры славного теплохода под гордым именем «Феликс Дзержинский» после трехдневного перехода из Манилы уже несколько часов томились на палубе, ожидая появления японского берега.

В центре всеобщего внимания был «сокруизник» — владелец большого и очень сильного бинокля. Он, игнорируя все вопросы и просьбы «дать посмотреть», застыл на носу корабля, вглядываясь в даль.

– Вижу! Вижу! – вдруг заорал он.

– Ну, что там? Дай посмотреть! Красиво? – загалдели на палубе.

– Что видно, что видно, — проворчал «впередсмотрящий». – Снег видно!

– Что? Как? Ерунда какая-то! Не может быть! Мы в тропиках! Да протри ты линзы своего бинокля!

На нашего героя посыпались шуточки, граничащие с оскорблением: «Надо лучше закусывать!», «Пойди к окулисту!», «Или лучше к психиатру» и т.д. и т.п. И правда, откуда на юге Японии, в субтропиках, может появиться снег?

Но шуточки прекратились, когда мы приблизились к причалу и увидели на берегу пальмы в снежных шапках. Как напыщенно сказал один наш турист: «это природа напоминает нам о далекой заснеженной родине!» «Не знаю, не знаю! Возможно это так, — раздраженно подумал я, — но этого добра у нас и дома много! И плыли мы по морям-океанам не за снегом, а за теплом!»

Через пару часов под горячими лучами южного солнца снег растаял, по-моему, к огорчению местной детворы. Порядок в природе был восстановлен.

Итак, мы прибыли в город Кагосима, расположенный в самой южной точке острова Кюсю, самого южного в Японии. Это крупнейший транспортный узел Юго-Восточной Азии с населением более полумиллиона человек. Должен признаться, что все это я узнал из справочника. Дотошный, любознательный и серьезный читатель может узнать все о промышленности, населении, флоре и фауне Кагосимы из энциклопедий и Интернета.

От обзорной автобусной экскурсии по городу в памяти почти ничего не осталось. Зато сильное впечатление на меня произвела живописная бухта, в центре которой на небольшом островке Сакураджива громоздился действующий вулкан. По сути дела сам остров был выступающей из воды частью этого вулкана.

Нас пересадили из автобусов на маленький теплоход, и через 30 минут мы высадились на берег Сакурадживы. От причала деревянные мостки вели вверх по склону, где на полпути до вершины располагалась смотровая площадка. Перед нами открылся суровый пейзаж. Склоны вулкана были покрыты серыми застывшими потоками лавы и усеяны так называемыми вулканическими «бомбами» — огромными каменными глыбами, выброшенными из жерла вулкана. Темно-серые безжизненные склоны, отсутствие растительности, дымящаяся вершина навевали мрачные мысли. Мне показалось, что я попал в преисподнюю, что там за поворотом уже кипят котлы, и черти готовы «поработать» с нами.

Наверное, я был не единственным грешником в группе… Похоже, что мысли об аде возникли не только в моей голове.

Гид рассказал, что у Сакураджива коварный нрав. Он может спокойно покуривать несколько десятков лет, а потом вдруг, без видимых причин, разгневаться: посыпать город пеплом, изрыгнуть лаву, погрохотать, пошуметь и снова задремать.

- В прошлое свое пробуждение он сжег несколько рыбачьих деревушек, – продолжал гид, – которые располагались на береговой кромке острова.

Я почему-то вспомнил когда-то популярный сталинский лозунг: «Мы не должны ждать милостей у природы, взять их у нее – наша задача!» Смешно и глупо! Шторм, заставший нас в Южно-Китайском море, и вулкан лишний раз продемонстрировали беспомощность человека перед стихией.

- А что это там, слева, у воды? – спросил у гида один наш дотошный турист.

- А, это рыбацкая деревенька, — ответил наш провожатый.

- Как? – хором спросили мы. – Ведь все сгорело при прошлом извержении?

- Да, — отвечал спокойно гид, — а это, наверное, сгорит при следующем.

Ибосуки.

Рядом с Кагасимой на берегу Тихого океана находится один из лучших курортов — Ибосуки. Если вулкан на острове Сакураджива напоминал ад, то Ибосуки, один из лучших геотермальных курортов Японии, показался раем.

Нам повезло, в программе круиза был запланирован его осмотр и даже обед в ресторане. Представляете себе: небольшой, омываемый водами океана, обрамленный пляжами, на котором в окружении пальмовых рощ, зарослей цветущих кустов, бассейнов, кортов и прудов стоит красивейшее белое здание, издали напоминающее огромный океанский лайнер. Гармония и изящество, с которым это здание было вписано в окружающую среду, поражало воображение. Архитектор, организуя пространство холла курорта, ухитрился разместить в нем ручеек с водопадом и группу пальм.

Резкий диссонанс в окружающую обстановку внесло наше появление. Как ни грустно, но придется признаться, что мы русские туристы, в раю смотрелись плохо. Люди орали, кричали другу, гоготали, фотографировали, а самое страшное наступило тогда, когда нас привели в трехэтажный подземный супермаркет! Вообще-то прав был наш парторг (по анекдоту): картинки товарного изобилия плохо влияют на психику советского человека! Представляете себе – на стеллажах, прилавках, открыто выложена масса самого разнообразного товара – любого цвета, размера, качества, а продукты!!! Такое разнообразие колбас, морепродуктов, напитков, сластей. И все это не в кино, не на картинке, а можно потрогать, и даже, в принципе, купить.

Притихшая в первое мгновение толпа, ринулась в зал, трогая, примеряя, прицениваясь и отдавая обратно недоступные из-за отсутствия денег вещи. В парфюмерных отделах люди стали хватать пробники, душиться, махаться и тому подобное. Вскоре передовой отряд достиг пищевых рядов. Раздался крик: «Юрка, можно все пробовать! Халява!». Толпа озверела. Десятки людей начали хватать лежащие на прилавках образцы продуктов, конфет и печенья. Японцы, видя приближение озверевшей толпы, стали прятать продукты с прилавков. Кто-то пискнул: «Цунами! Цунами!» В общем, минут через пятнадцать-двадцать все успокоилось. Туристы дожевывали конфеты, печенье, фрукты, а японцы, со страхом посматривая на нас, стали приводить витрины в порядок.

Потом нас повели в геотермальный бассейн, где под крышей среди пальм было расположено несколько бассейнов с целительными водами разной температуры. Здесь мы немного подлечили нашу нервную систему, растревоженную супермаркетом.

День закончился ужином в роскошном ресторане курорта. Кухня и обслуживание были европейские по высшему классу, с мельхиоровой посудой, великолепными официантами и гавайским оркестром. На этом наша «райская жизнь» закончилась.  Нас ждал «железный Феликс».

Токио – Гинза

Я предупреждаю читателя этих записок, что никаких географических, демографических, статистических и т.п. сведений о Японии сообщать не буду. Их можно найти в справочной литературе и в Интернете. Я только делюсь своими наблюдениями и впечатлениями от увиденного.

Подплывая к столице Японии, мы вошли в Токийский залив. Он был похож на оживленное шоссе: в одном ряду в кильватерной колонне двигались корабли в сторону Токио, в другом – из Токио. Издали панорама города выглядела очень привлекательно, но мы примерно через час причалили к набережной, застроенной безликими складскими зданиями.

Наш корабль приняли не по высшему разряду (похоже, даже не по среднему) и разместили на окраине порта. Наше огорчение сменилось радостью, когда мы узнали, что от места нашей невзрачной стоянки до центра знаменитой Гинзы всего двадцать минут хода. Это позволило нам бродить по этому замечательному району все свободное от экскурсий время.

Вы спросите, что в нем замечательного? Это своеобразная красота фасадов многоэтажных домов, стены которых по тщательности проработки и качеству окраски и облицовки напоминали поверхность, отделку радиоприемников. Блеск ухоженных, красиво декорированных зеркальных витрин сотен магазинов, кафе, ресторанов, офисов, занимающих все первые и вторые этажи зданий, витрины маленьких ресторанчиков, на которых выставлены различные экзотические блюда, предлагаемые посетителям.

Вечерняя Гинза сверкала, взрывалась огнями. Световая реклама полностью завладела стенами и крышами домов и буйствовала в полную силу: изображения и буквы прыгали, пульсировали, меняли цвета и размеры. Уличных фонарей не было видно, но яркий, интенсивный свет витрин прекрасно освещал всю улицу. Поражало море красивых, ярких, разнообразных товаров, вещей, техники, одежды, предлагаемых на каждом шагу.

Современного русского постсоветского человека этим трудно удивить. Но я описываю события двадцатилетней давности. После наших полупустых магазинов с ограниченным ассортиментом и кошмарными витринами японское изобилие приводило российского туриста в шок. Я, как и каждый советский человек, понимал, что японские трудящиеся стонут под гнетом капитала, но, черт побери,  позволю себе несколько перефразировать классика, этот стон у нас песней зовется

Очень сильное впечатление произвел на нас (или произвела) Аки-Хабара. Я не уверен в точности приводимого мной названия этого района Токио, но гиды и русские называют его так. На территории Аки-Хабары располагаются сотни магазинов, лавочек радио-, теле- и видеоаппаратуры.

Вы можете представить чувства простого русского туриста, голубая мечта которого – приобретение двухкассетного магнитофона! Вы даже не догадываетесь, как было престижно его иметь! Во-первых, не каждый мог себе позволить такую дорогую и дефицитную вещь. Во-вторых, с кассет друзей и с радиоэфира можно записывать любимые песни и мелодии и прослушивать их либо в гордом одиночестве, либо в дружеской компании!

Магнитофонное изобилие Аки-Хабары чрезвычайно взволновало нашу тургруппу: кому-то пришлось срочно принимать валидол, некоторые ограничились валерианкой, а наиболее здоровые и стойкие бегали кругами по магазинам, сравнивали свои финансовые возможности с качеством аппаратуры, ее внешним видом и стоимостью.

Надо пояснить, что в годы социализма туристов, да и командировочных, выезжающих за рубеж, держали на «голодном» денежном пайке. Нам, отбывающим в круиз по маршруту Филиппины-Япония, обменяли на валюту всего 50 рублей и на 100 дали чеки, по которым можно было кутить в баре кают-компании (то есть пить соки, кофе, чай). Распитие спиртных напитков было строжайше запрещено Партией и Правительством.

Представьте себе: у нас в стране глубокий товарный дефицит и, даже имея деньги, трудно приобрести современные, красивые, нужные вещи, а у них есть все, что душа пожелает. Что делать бедному, в полном смысле этого слова, путешественнику?

Человек приспосабливается к любой ситуации. Наиболее ушлые, нахальные и состоятельные (как правило, работники сферы обслуживания) покупали на черном рынке валюту и прятали ее в вещах или наклеивали на тело и таким образом ухитрялись перевезти за рубеж.

«Гнилая» интеллигенция, всего боящаяся, чаще всего ограничивалась либо стодолларовой бумажкой, спрятанной в носке, либо взятым для продажи фотоаппаратом или биноклем. Туристов, которые довольствовались только законно обмененными деньгами, я не встречал.

Среди отъезжающих в Японию разнесся слух, что в этой стране нет меда, а японцы его очень любят. Естественно, что все туристы стали запасаться этим сладким продуктом. Не скрою, я сам приобрел десять маленьких стограммовых баночек настоящего башкирского меда. Я предвкушал, как проведу крупную торговую операцию и на вырученные деньги куплю двухкассетник, подарки дочке и еще что-нибудь красивое жене. Увы! Оказалось, что в Японии есть мед, свой и привозной, и вдобавок японцы не любят покупать что-либо у туристов. И наша сладкая «контрабанда» никому не нужна! Я представляю, как чертыхались уборщики, приводящие в порядок наши каюты после завершения круиза, отмывая полки и ящики от подтеков меда.

Ушлые сокруизники, сойдя на японский берег, стали осторожненько, не афишируя, тратить свою валюту. Интеллигенция, как всегда, прокололась, ее мед и оптика не пользовались спросом. Было очень обидно видеть это товарное изобилие и иметь весьма ограниченные возможности что-то купить.

Но, как говориться: «голь на выдумки хитра». После первой прогулки по Токио ко мне обратился со странной просьбой сокруизник из донбасской группы: нет ли у меня случайно нашей родной двадцатикопеечной монетки? Он обещал подарить ее как сувенир какому-то японскому мальчику. Я покопался в карманах пальто, нашел целых две монетки и отдал просителю.

К моему удивлению вскоре ко мне подошел еще один любитель сувениров с такой же просьбой. Потом еще. Мне это надоело, и я в довольно резкой форме отшил их. Когда я сообщил об этом соседу по каюте, он сказал, что тоже отдал несколько монеток туристам из Донбасса.

Вечером нас собрал в кают-компании руководитель круиза и сообщил, что звонили из полиции и предупредили: русских, которые кидают в уличные торговые автоматы свои монеты, ждут огромные неприятности! «Какие?» — поинтересовался один из донбассцев «Здесь – год тюрьмы, а дома… Дома еще хуже!» — разъяснил капитан.

В конце концов, Аки-Хабара удовлетворил почти всех туристов. Почти каждый стал счастливым обладателем кассетного магнитофона, качество которого соответствовало уровню его материального благополучия.

Я видел в Токио пьяных японцев! И не одного, двух, трех! Я видел много, наверное, несколько сотен жителей Токио, что называется – «в стельку»!

Признайтесь, вы и не подозревали, что этой нашей русской, родной болезнью страдают жители Страны Восходящего Солнца. Я тоже в это никогда не поверил бы, если бы не видел все это своими глазами.

Итак, конец недели и третий день нашего пребывания в Токио. Экскурсионная программа в этот день была закончена, мы пошли бродить по Гинзе с офисными центрами, на первых этажах которых располагались маленькие ресторанчики.

Наступал вечер. Закончился рабочий день, и на улицу повалил народ. Он состоял преимущественно из мужчин, одетых в темно-синие костюмы. Белоснежная рубашка, темный галстук, хорошая стрижка придавали им значительность и элегантность. Они выходили из офисов по 2-3-4 человека, о чем-то оживленно беседуя, доходили до ближайшего ресторанчика и исчезали за его дверями. Было приятно смотреть на этих аккуратных и спокойных людей.

Мы с грустью вспомнили конец рабочего дня у нас на родине, угрюмую, усталую, озабоченную толпу людей, стоящих в очередях на автобус, толкущуюся у входа в вестибюль метро, у пивных ларьков или в винных отделах магазинов…

Через часа два, возвращаясь  на наш корабль, мы снова оказались в районе офисов. Картина изменилась. Из ресторанчиков стали выходить посетители, вдрызг пьяные, в заляпанных чем-то костюмах, какие-то взъерошенные, грязные, еле державшиеся на ногах. Многие блевали! И это было не единичное явление. Похоже было, что все те аккуратные господа, которыми мы несколько часов назад любовались, получили алкогольное отравление.

Картина усугублялась тем, что там, где мы находились, не было магазинов, не было гулящей толпы, и пьяные клерки доминировали. Все это напоминало странный спектакль. Особенно живописны были группы по три-четыре человека, которые мужественно, «трепетно, ужасно нелепо и смешно помогали друг другу: кто-то падал, кого-то тащили, кто-то блевал. Нечто похожее я видел один раз в Бокситогорске в день получки. Но в Японии, в стране высокой морали!!!

Мы долго не могли уснуть, обсуждая увиденное, вспоминая пьяные истории и различные смешные ситуации, связанные с выпивкой.

Утром мы решили обсудить взволновавшую нас проблему пьянства в Японии с гидом.

– Да! – сказал он. – Такую картину можно наблюдать в конце каждой недели. Зато в другие дни японце не прикасаются к саке. Их пьянство в конце недели считается вполне нормальным способом снятия стресса, расслабления после напряженной рабочей недели.

– Кстати, – добавил он, – в начале застолья они говорят о работе в неформальной обстановке, иногда решают важные производственные проблемы!

Все-таки удивительный народ японцы! Они из всего умеют извлекать пользу. У нас пьянство наносит ущерб здоровью и работе. У них – это релаксация и полезные неформальные контакты!

Возвращение

Через двадцать один день наш верный «Феликс Дзержинский» причалил к пирсу порта Находка. До отправления поезда в Хабаровск оставалось несколько часов. Родина встретила нас трескучим морозом и очередями: к таможенникам, пограничникам, в магазины.

Сокруизники разбились на две основные группы: стосковавшихся по русской водке и желающих пополнить свои скудные запасы подарков для родственников и сослуживцев.

Сувениров в Находке не оказалось. Наивные люди думали привезти домой морских деликатесов – камчатских крабов, гребешков и прочих гадов. Тщетно! Прилавки рыбных магазинов приморского города были пусты.

Купить родную водку тоже было непросто, однако, самые настырные туристы справились с этой задачей.

Наконец, в 22 часа мы расположились в купе, быстренько накрыли стол и начали праздновать возвращение на Родину. Сказать по правде, мы все очень соскучились по дому, по родным.

Наш сокруизник, пожилой врач, милый, интеллигентнейший человек, сказал: «В Японии хорошо, но дома лучше! Выпьем за наш дом, за нашу Родину!» Мы подняли стаканы, чокнулись, но выпить не успели. Дверь внезапно открылась, и в купе ворвался тип в милицейской форме и с руководителем нашей группы.

– Так! Будем составлять протокол! Допущено нарушение закона! Распитие спиртных напитков в общественном месте!

Мы замерли с поднятыми стаканами, мягко говоря, шокированные случившимся!

Тут из-за спины милиционера подал голос наш руководитель:

– Как вам не стыдно! Вы нарушаете постановление Партии и Правительства о борьбе с пьянством! Вы подводите товарищей по работе, давших вам положительную характеристику. Сейчас же прекратите безобразие. Я сообщу куда надо о вашем антиобщественном поведении!

– Водку я конфискую, — добавил милиционер.
И они втроем (руководитель группы, милиционер и бутылка водки) покинули купе и направились к соседям. Там ехали наши сокруизники –  представители славного рабочего класса. Они слышали и видели, что происходило у нас, и подготовились к встрече с непрошенными гостями. Они заклинили дверь своего купе и не пустили «супостатов»! Несмотря на крики милиционера, угрозы руководителя и старания проводника, злодеи больше не смогли попасть ни в одно купе и с позором ушли из нашего вагона.

Мы, принявшие первый удар на себя, сидели молча, как оплеванные. Настроение было ужасным! Есть всухомятку не хотелось. В это время в купе постучали. Дверь открылась, и вошел представитель соседнего купе с бутылкой водки! Потом и из других купе пошел народ с булькающими дарами для пострадавших!

Все-таки русская душа широкая, добрая и отзывчивая! Несмотря ни на что, праздник прибытия на Родину состоялся.
Утром мы были в Хабаровске, вечером сели в самолет и рано утром вернулись в родной Питер!

Вместо послесловия

Рано утром люблю приезжать в Ленинград,

По пустынному Невскому тихо пройти.

Здравствуй, город родной! Нашей встрече я рад!

Я вернулся домой, я не сбился с пути.

Держат мост подвесной укрощенные львы,

Кони Клодта на волнах Фонтанки играют,

Улыбаются древние сфинксы во сне,

Медный Всадник взлетел, хочет в небо подняться!

Не могу жить в разлуке с тобой, Ленинград!

Ты опора моя, моя пристань, мой дом.

И вдали от тебя снятся мне Пять углов

И Исакия купол на небе ночном.