(1981 год; г. Пирятин, Полтавская обл., УССР)

К нам в Киеве с ночевкой из моего родного города приехала чета Волыков – Иван и Лидия. Супруге требовалось обследование у столичных медицинских светил. Их дом в Пирятине – напротив дома, в котором я вырос, так что, как водится у нормальных соседей, жили-дружили. Однако в Киеве у нас они никогда не были – визит оказался первым.

На следующий день, когда дамы отправились в диагностический центр, а мы, мужики продолжили завтрак, плавно перетекший (в буквальном смысле слова – тоже!) в обед, Иван сказал:

- Извини, конечно, Коля, но мы с Лидой, когда ехали, думали, что квартира у вас – поприбамбасистей!

- Кузьмич, откуда?!

- А-а-а, — как-то не совсем убедительно протянул гость, и мы продолжили затянувшуюся трапезу.

В какой-то момент разговор коснулся коньяка, в ходе которого неожиданно выяснилось, что Кузьмич, выросший сиротой и оттрубивший весь стаж водилой, благородного напитка ни разу в жизни не пробовал. Как назло, в баре его тоже не оказалось. Так что пришлось мне, одевшись, смотаться в ближайший магазин.

Таким уважением к его личности гость – простецкая душа! — был тронут. И когда коричневой жидкости в поллитровке оставалось едва на донышке, вдруг заявил:

- Ты, Михалыч, настоящий друг!

- Ну и?

- И я тебе скажу то, что недоговорил утром про квартиру…

- Про какую квартиру? – Честно говоря, я ровным счетом ничего не понимал.

- Про твою!

И, видимо, для убедительности ткнул пальцем в стену кухни:

- Вот эту!

- Слушаю.

- Когда мы с Лидой собирались к вам, то представляли вашу квартиру панскими хоромами. И очень удивились, увидев двухкомнатную стандартную панельку.

- На какие бы, интересно, шиши мы ее приобрели?! Жилье, вернувшись после развала СССР в Украину, выбирали по принципу: «Микрорайон – поотдаленней, дом — постарее, этаж — повыше, квартира – поубитее». И все едино повесили на шею семь штук баксов долга, а это в те времена – был еще тот хомут!

- Ну.., — Кузьмич отчего-то заколебался.

- Что «ну»? Давай, погоняй!

- Ну, а отцовы деньги?

Я так расхохотался, что пришлось, чтобы унять спазмы, в одиночку допить остающийся коньяк.

- Ты чего? Обиделся?!

- На что, Кузьмич!

- Ну, что я напомнил про миллион.

- Какой миллион? На самом деле это халва… К тому же, чужая…

- Какая… чужая… халва?

- А та, о которой сколько не вспоминай, во рту слаще не становится.

В этот момент в дверь позвонили – вернулись наши жены. И разговоры, естественно, завертелись вокруг других тем. А наутро гости уехали. И только тогда я вспомнил, что так и не прокомментировал Кузьмичу волнительную пирятинскую историю о миллионе Михаила Сухомозского, оставленном им супруге и сыну.

А события развивались следующим образом. После похорон отца и отбытия девятин я и жена, забрав с собой мою мать, уехали на Житомирщину – родину супруги. Чтобы немного отойти от далеко не радостных похоронных и послепохоронных «процедур». Через неделю я с матерью вернулся в Пирятин, оставив жене еще немного погостить в родной деревне.

Смерть – да еще внезапная – что и говорить, выбивает из колеи. Но жизнь продолжается, и поневоле возвращаешься к обыденности.

При «подведении итогов» выяснилось, что из дома в дни похорон исчезли отцова электробритва, десяток платочков, припасенных матерю на смерть, несколько банок закатки из погреба и, что особенно существенно, 600 рублей. Повозмущались, пообсуждали, поприкидывали, кто бы это мог, да и успокоились: что с воза упало, то пропало. С тем мы с женой по окончании отпуска и убыли в Ашхабад.

Каким же было наше удивление, когда уже зимой мать написала, что деньги …нашлись. Набирая дрова и уголь в сарае (мой товарищ Гриша Кравченко по некой прихоти именовал их бараками), она наткнулась на полиэтиленовый пакет, засунутый в выброшенную за ненадобностью старую корзинку. Развернула, а там – деньги, с которыми уже попрощалась.

По какой причине отец их там спрятал, теперь не узнать. А мать на радостях поделилась новостью с лучшими подругами. И когда мы с женой следующим летом приехали отдыхать, молва встретила нас, как самых богатых в районе наследников. Ибо 600 рублей самым непостижимым образом трансформировались …в миллион (и это в 1981 году). Как-то реагировать на подобную чушь (отец всю жизнь, как проклятый пропахал чернорабочим на кирпичном заводе) – своих нервов не беречь. И спустя некоторое время слухи угомонились. Лишь иногда, по рассказам матери, на ее сетования о тяжкой постперестроечной жизни, в ответ звучало типа:

- Кто-то, а ты бы молчала! Михаил ведь миллион оставил, а все мало…

В 2004-м умерла мать. Дом мы продали, и в Пирятине стали бывать лишь раз в года – помянуть близких. Естественно, на кладбище не до пустых разговоров. Да и уезжаем мы в тот же день. Так что сплетня о миллионе нами благополучно забылась.

А в Пирятине, что неожиданно подтвердил Иван Кузьмич, все еще жива. Ну, и черт с ней! Единственное, чего слегка опасаюсь – времена-то еще те! – чтобы не явились ко мне отморозки с раскаленным утюгом.