30.11.1954. Рано утром был в Центре, ездил в ГУМ. С утра было очень морозно. Очевидно, потому,  звуки улицы кажутся громче, чем на самом деле. Вышел из метро «Охотный ряд» и направился на Красную площадь. Последний раз я здесь был месяца два назад.

Мне уже не кажется странным, что сильное движение в городе начинается  с раннего утра. Каждодневную жизнь Москвы я изучил хорошо.

Красная площадь выглядит сурово. Гул толпы смешивается с гудками автомобилей. Над Кремлевской стеной, между башнями, висит бледное солнце. Из-за  Василия Блаженного медленно поднимается в морозное небо тяжелая, сизая туча дыма от ТЭЦ.  Перед собором стоит тепло одетый, и из-за этого кажущийся неуклюжим, регулировщик….

Из ГУМА на троллейбусе  еду в институт. Сегодня у нас – пантомима, танец и речь.

Был небольшой инцидент с деканатом. Курсу было предложено заниматься в другой аудитории, т.к. помещение деканат отдавал другому курсу. Но от курса было заявлено, что мы никуда переходить не будем, после чего разгневанный  Ким Арташесович с полчаса выговаривал нам. С ним вступил пререкания  Э, Бредун, которому Тавризян сказал, что Бредун стал заносчиво себя вести после съемок. Не знаю, кто из них прав (Бредун говорит, что это неверно, хотя  мне иногда кажется, что он стал самоуверенным)

Пантомима прошла скучно. Все были какие-то несобранные.

Вечером надо написать письмо Гале и Виктору. Я ему долго не отвечал, в отместку за долгое молчание, но сегодня решил снять «арест».

01.11.1954. В 7:30 вчера состоялся просмотр и обсуждение нового фильма «Кортик» по повести Рыбакова. Фильм поставлен нашими бывшими выпускниками Швейцером и Венгеровым (выпуск 1943-го года) .

В большом просмотровом зале собрались актеры, режиссеры и сценаристы  Обсуждение было очень живое. Первым выступил Чулюкин Ю.  Картину очень хвалил. Мне понравилось выступление Е.Шерстобитолва, который сделал много критических замечаний. После этого начался спор.

В конце выступил Швейцер, который рассказал о производстве (производство становится все боле и более «вгиковским», — сказал он), о своих планах. Ему поручена съемка фильма «Не ко двору», а Венгеров начинает съемку фильма «Два капитана» Каверина.

Приехали домой, в Мамонтовку, уже в 1 час ночи. Долго говорили, спорили.

02.11.1954. Получил письмо от Гальки. Пишет, что я стал задирать нос, потому что стал реже писать. Ей все еще продолжает писать Гошка Пнев («получил такое письмо, что просто ужас! Хотела послать, но думаю, что это незачем. Приедешь, — почитаешь»).

…Видимо, Гошка ее здорово любит. Помню эпизод, который не забуду…

Было это еще в 1951 году. Я шел из школы после заседания редколлегии. В ясном небе стояла огромная луна. Мороз – страшный. Кутаясь в полушубок, сворачиваю в свой переулок. На углу  у Закусочной – группа ребят. Почему-то подумал: «Гошка. Ждет меня. Иду. Слышу за спиной приближающийся скрип снега под сапогами. (Сапоги, видимо, подкованные, т.к. ступают на укатанную дорогу с визгом). Не доходя до дома, сворачиваю к дому Славки Дуба (делаю вид, что не слышу Гошкиных шагов)

- Юрка, подожди-ка!.

Затаив дыхание, останавливаюсь. Гошка медленно подходит. Фуфайка расстегнута, шапка чуть сдвинута набок. Как сейчас помню, — чуть мерцающие в тени глаза, черная резкая тень под ногами, как черная клякса. Стоит – чуть припав на правую ногу, боком, руки в карманах Очевидно, выпил немного.
- Оставь Гальку в покое…
У меня страх проходит. Придвинувшись вплотную к нему, тихо говорю:
- А ты какое имеешь на нее право?

Не знаю, чем бы закончилась эта сцена… Мы оба замолчали – кто-то приближался.  Свернул к нам Сашка Дуб.

- Добрый вечер!… (Посмотрел на нас. Все понял.)  А я, Юрочка, к тебе – хочу показать два рисуночка.
- Иди, я сейчас приду.

Оглядев нас, помедлил, — насвистывая, вразвалочку ушел в ворота.

У Гошки, наверное, весь заряд вышел, Отступив в тень забора, угрожающе проговорил:
- Если еще к Гальке подойдешь, разговор другой будет!… Ясно? – Добавил дрогнувшим голосом  и пошел с тропы к дороге напрямик, увязая до колен в снегу. Я смотрел ему вслед, покуда его фигура не растворилась в морозной мгле. Потом повернулся и медленно пошел к дому. Идти домой почему-то уже не хотелось. Подошел к забору, навалившись грудью, долго смотрел на искристую дорожку, лежавшую на сугробах под луной.

…Я остановился перед в сияющей ночи домом. Одно окно еще светилось. Я залез на забор напротив окна и долго всматривался вглубь комнаты через замерзшее стекло. Но ничего не было видно Потом по светлому прямоугольнику окна качнулась тень и окно погасло… Стояла звенящая тишина. Я долго рассеянно смотрел на холодный диск луны, — наверно от сильного мороза вокруг луны образовалось два или три радужных кольца. И небо превратилось из черно-синего в какое-то белесое. Поднимался легкий сухой туман…

Мне почудился знакомы визг снега под кованными сапогами. Я прислушался… Нет, обыкновенный скрип снега под мягкими валенками. Тихо подошел Славик.
- Ну что?
- Ничего…
- Пошли?
- Пойдем.

* * *
Галька пишет, что Люся Антипина и Володька Полянский уже не дружат. («Я была у нее, и она мне все рассказала. Конечно, для нее это очень неприятно»).

Я помню их дружбу еще в 10 классе. Если у нас с Галиной были частые ссоры, то они всегда были очень дружны, всегда вместе, конечно, не при ребятах. Очень часто я их видел у Гали дома. Мы сидели, о чем-нибудь говорили, потом они уходили. Иногда мы уходили все вместе, потом расходились…

Не знаю, что  у них получилось, но мне жаль, что у них не получилось «настоящей дружбы» (как мы тогда называли).

* * *
Вечером ездил  в город, в фотостудию, на проверку.  Снимки получились хорошие, — получу, надо выслать домой, как обещал, Гале, и встать, наконец, на актерский учет на «Мосфильме». Там снимки приняли.

…Вечерняя Москва живет своей обычной жизнью. В разноцветном беглом свете реклам движутся, лавируя между машинами, толпы людей,  улицы наполнены шумом; в узких переулках Кузнецкого моста, Петровки, как в пустой трубе, оглушают звуки сирен автомашин, многократно и глухо отражаясь от промерзлых стен высоких зданий и уносясь куда-то вверх, должно быть, стараясь вырваться из этих узких лабиринтов старого города. Зато гораздо тише на площадях «новой» Москвы.

Уходят вверх ровные ряды ярких окон, туда, где в чернильном свете горит малиновым светом огонек на шпиле. Из подъезда метро, время от времени, выплескивается шумная ватага. Студенты. Их голоса весело звучат в морозном воздухе, смешиваясь с голосами громкоговорителей. Над площадью льется плавная легкая мелодия… Хорошо в такой вечер побродить по Москве. И я брожу, один… Пока один…

03.12.1954.Сегодня с утра был лентяем. Встал поздно, на час опоздал на занятия (на политэкономию). Занятия прошли, как обычно, только не было двух часов техники сцен. Движения, — все еще болеет Ольга Николаевна. Эти два часа были использованы на просмотр (у актеров первого курса смотрел «Волгу-Волгу»). Потом был на пении, чувствую, что голос у меня делается устойчивей. Отпросился с изоискусства на комитет, т.к. явка обязательна.

* * *
В 6 часов вечера прихожу в комитет, в нашу маленькую, уютную комнатку (бывший кабинет Крючесникова). Накурено, — дыму полная комната. Никого нет. На мягком кресле лежит  портфель, — занято. Бросаю портфель на диванчик, удобно устраиваюсь в кресле. Понемногу собираются члены комитета, становится очень шумно. Последним прибегает взъерошенный Фокин в валенках, хватается за портфель, грозит мне кулаком.

Довгаль призывает к порядку. Вызывается Гура.  Сегодня с него снимается выговор, объявленный ему в прошлом году за драку в Доме кино. Теперь он не пьет, хорошо успевает, работает в редколлегии  и снимает «Новости дня ВГИКа».

Выговор снимается, но здесь выясняется, что он окончательно порвал со своим другом Малининым. Оказывается, от него отказывается и курс, т.к. он имеет задолженность, бросил девушку с ребенком, и еще двух девушек. Очень заносчив со всеми.

Разгорается спор, — как поступить с Малининым, можно ли вмешиваться в его личную жизнь, если нет жалоб с этой стороны?  Муза Танаева, как всегда горячится, волнуется:
- Нужно вмешаться в личную жизнь Малинина, а тогда, когда вмешается суд, будет поздно!
Гримак кричит с места:
- Так заявления же на него нет! Может этих девушек устраивает такой исход дела! Откуда мы знаем!
Начинается шум. Довгаль стучит карандашом по столу:
- Не может быть вопроса – «да», или «нет»! Мы должны вмешаться в это дело, как говорит Муза. Но как это сделать?
- Как бы из этого не вышла ссоры, — тихо произносит кто-то.
Снова Громова:
- Да, уж лучше худой мир, чем добрая ссора.
Муза с волнением взглядывает на него:
- Ох ты! А Ленин, вот говорит: «Лучше ссора, чем худой мир!»

Долго еще спорили. Решили попробовать все же говорить с Мариной Царьковой (она, кажется, влюблена в Малинина).  Правда, до сих пор, сколько с ней ни заговаривали о Малинине, она отказывалась говорить на эту тему. Указали комсоргу операторского ф-та Вадима Дербеневу на то, что курс неправильно поступает, отказываясь от Малинина.

Затем дали рекомендацию в кандидаты партии Инне Туманян и приступили к обсуждению отчетного доклада Довгаля. Но тут пришлось объявить перерыв, потому что Муза заявила, что нельзя терпеть , чтобы в помещении курили. Ну, а так как товарищам пришло время покурить , то они вышли в коридор.

В перерыве Фокин предложил разгадать проект своего нового кроссворда. Столпились над столом. Кроссворд разгадали без труда. (- «То, что любит Гримак» — ну ясно, что! – «Студент 3-го курса режиссерского факультета  на букву М» и т.д.)

После перерыва долго не могли успокоиться. Довгаль несколько раз призывал к порядку, в конце концов заявил, что это «политическое хулиганство!» Когда, наконец, ему удалось водворить тишину, кто-то пришел к нему на помощь, тихо произнеся:
- Еще одно слово, и я закурю!

В общем, обсуждение началось. Довгаль сказал:

- Я благодарю всех членов комитета за хорошие отчеты, представленные для отчетного доклада.
-  Не могу не закурить по этому повод! – раздался голос Гремака.
- Поставить Гремака в угол, — раздался голос Инны туманян.
- Давайте серьезней! – взмолился Борис Головня. – Мне в 8 часов нужно быть на игре. Не то, может накрыться моя поездка в Ленинград!

Понемногу все успокоились Доклад читался с небольшими перерывами целый час. В конце доклада критиковалась работа отдельных членов комитета. Обо мне сказали, что я работал неровно, рывками. Хвалили Головню, еще кого-то, Музу Панаеву.  Досталось Фокину, Гримаку («Фокин пускает пыль в глаза»). Витя Фокин, после того, как Довгаль кончил читать, взорвался:
- Что значит, пускаю пыль в глаза? Да после такой характеристики мне никто доверять не станет А ведь я уже почти полностью собрал оркестр!
- Ты что, против критики? – спросил Довгаль.
Все засмеялись.
- Витя, дай ему в нос! – угрюмо посоветовал из-за угла Галей.

После того, как все отсмеялись, доклад был утвержден с небольшими поправками. На этом заседание закончилось.

04.12.1954. Сегодня – пантомима и танец. На понтомиме проводили занятия-упражнения с плащами. На танце я сидел, т.к. хромал, повредил ногу, сходя с троллейбуса. На французский опять не пошел, потому что еще не перевел текст. Не лежит душа у меня к французскому.  За этот год был на занятиях только один раз, взял тексты и больше не являюсь. Надо на будущей неделе сдать, хоть половину.

В 6 часов вечера  я сидел в круглом зале метро «Курская», у колонны, которая стоит посреди. Жду Райку (которой передал через Эллу, чтобы она пришла сюда к 6 часам). Решил сегодня окончательно поговорить с ней о наших отношениях. Я чувствую, что к нашей простой дружбе примешивается еще «кое-что». Так продолжаться не может.

Началась эта история в начале июня этого года.  После экзаменов я ехал на каникулы домой в вагоне скорого поезда «Москва-Хабаровск». В соседнем купе ехали две подружки (студентки 2-го курса института «цвет. металлов и золота», как я узнал потом). В дороге познакомились, сошлись довольно быстро, как сходятся студенты. Говорили об искусстве, о студенческой жизни. Одна из них, Рая, очень интересуется искусством (она даже хотела поступить в наш институт, на актерский факультет). Мы очень много с ней говорили об актерах, о фильмах и т.д.  Выявились общие взгляды. Говорить с ней было очень интересно. …

…Так прошло 3 суток. Мы знали друг о друге почти все.  Играли в в дорожного дурака, в «66», даже в географическую шараду. В нашем вагоне ехал также знаменитый баянист из Красноярска (забыл его фамилию). В его купе мы собирались и пели песни. (Голосок у Райки слабенький, поет она, смешно наморщив лоб Лицо сбоку освещено солнцем, светящим в окно, время от времени по нему быстро пробегают тени. Когда она взглядывает на меня, глаза щурятся, она начинает в такт песне покачивать головой, наклоняя ее то к одному плечу, то к другому ).

Однажды ночью я проснулся на своей 2-й боковой полке от толчка. Поезд стоял. За окном и в вагоне было тихо. Горели ночные лампочки. Кто-то внизу храпел, накрывшись простыней. Я приоткрыл штору, выглянул в окно. Там шел дождь, капли стекали по стеклу. Кто-то прошел с фонарем, стуча по колесам вагона, — раздавался тихий дребезжащий звон. В конце вагона, из тамбура,  раздались голоса. Женский голос позвал:
- Толя, ну где ты, там?
Потом грубоватый голос проводника:
- Проходите дальше.

Прошла  женщина с девочкой, лет десяти, за ними проводник и морской офицер (оба несли по чемодану).

Укладываясь поудобней, я взглянул на Райку. Она не спала. Увидев, что я смотрю на нее, она свернулась  «кошечкой» и тихо засмеялась.
- Чего не спишь?  — шепотом спросил я.
- А ты? – вслух, но также тихо, спросила она.
Я пожал плечами:
- Так…
Немного помолчали, глядя друг на друга.
- Давай спать!
- Давай…

Поезд тронулся. Под мерный стук колес я заснул. Проснулся поздно утром.  В лицо било ослепительное солнце. Его лучи играли в табачном дыму, который струями поднимался снизу, где раздавались громкие голоса и хохот играющих в подкидного дурака двух инженеров, баяниста и севшего ночью моряка.

Я взглянул на полку Райки. Ее не было.  Постель была аккуратно заправлена. Снизу Элка, улыбаясь, сказала:
- Она пошла умываться.  А вы, господин, что-то долго спите! И она засмеялась, своим громким звенящим смехом.
- А что мне еще делать в нашем положении? Спи да спи!
- так все на свете проспать можно! – снова, смеясь, сказала она.

Я обернулся и увидел Райку.  Она шла по коридору вагона и солнце освещало ее тонкую фигуру, когда она проходила мимо купе.  На плече лежало белое полотенце , в руке она держала мыльницу и еще что-то, завернутое в косынку. Проходя мимо меня, она как-то по-особенному сморщила вздернутый носик и указательным пальцем надавила мне на нос. (Это мне страшно напомнило Гальку, что-то кольнуло в сердце).

В этот день она сходила.  Поезд подходил к Омску. Уже в окно были видны трубы заводов, неслись навстречу тяжелые гремящие составы с железом, машинами, лесом. В вагоне все двигалось, все суетились. Инженеры уже уложились, сидели в форме, доигрывали последнюю партию дурака.. На столике стояли пустые бутылки из-под пива, тихо позванивая, когда вагон чуть дергался (поезд, гудя, шел уже через пригородные станции).

- Надеюсь, ты зайдешь к нам в институт! -  говорила Элла, принимая от меня Райкин чемодан.  Я взглянул на нее. Она натягивала на себя серый джемпер. «Надо попросить адрес» — подумалось. Элла взяла чемодан и пошла к выходу. Райка, стараясь скрыть смущение, , как-то неудобно вытащив из кармана листок бумаги, протянула мне.
- Запиши мой адрес, может напишешь что-нибудь. – Она старалась говорить  просто, делово.

…На платформе был сильный ветер. От дождя не осталось ни следа. Простились за руку,. Девушки поцеловались.- Ну что, нам счастливого пути? – спросил я.
Она сощурила в улыбке свои светлые глаза , кивнула головой. Ветер закидывал волосы на ее лицо, она придерживала их своей рукой.
- Напиши, не забудь.

Ей нужно было ждать электричку, и она осталась на платформе до отхода нашего поезда. После того, как поезд тронулся, еще долго видна была еге фигурка, в развивающемся платье и косынкой на плечах.

* * *
…Вечером мы были уже далеко от Омска. Я перебрался со своей полки на Райкино место. Взялся за книгу («Рассказы и повести А.Толстого»), но она так и осталась лежать, раскрытой на девятой странице. Какое-то странное состояние.

Лежу, подперев голову кулаками.  Рассеяно смотрю в окно… В таком положении смотреть неудобно. Положил голову подбородком на согнутый локоть…

За окном убегает вдаль степь, иногда мелькают редкие мелкорослые перелески. Над степью неподвижно стоит очень высокое облако….

Что-то во всем этом есть страшно знакомое, но очень далекое… В памяти встает высокий песчаный обрыв , кое где поросший густыми соснами. Я стою на обрыве и смотрю в заречную даль… По сопкам, заросшим сосновым лесом, по лугу, что у самой рек, по необозримой тайге, раскинувшейся во все стороны насколько хватает глаз, медленно плывут тени от облаков… Далеко видно отсюда…  Внизу, у самой воды вдоль берега медленно идут две фигуры. Я знаю, кто это. Юрка Дмитриев, мой одноклассник, и  Зина Кириллова (мы учились тогда в одном , 7 «А» классе. Остановились подо мною, взявшись за руки… Сияло жаркое июльское солнце. Оно насквозь пронизывало две маленькие фигурки, четко выделяя их на фоне синей гладкой поверхности реки… И такой радостью веяло от этой мирной картины, что мне тогда тоже захотелось стоять вот так с кем-нибудь, взявшись за руки и молча смотреть на отражение белых облаков в синей воде… Очевидно, тогда ко мне пришла юность…

…Вспоминаю другой эпизод…
Мы с Галиной сидим на бревне самой воды. Весь мир погружен в бархатную темноту, только далеко, у противоположного берега, дрожит в воде яркая точка отраженной звезды. Тишина нарушается только скрипучим криком дергача за рекой, да изредка всплескивает рыба в воде…

Говорить ни о чем не хочется. Приятно вот так молча сидеть , чуть касаясь плечом друг друга. Кажется, ничто в мире не способно сейчас расчленить две слившиеся воедино души…

…Ослепительные молнии бегают по поверхности реки, освещая своим мертвенно-фиолетовым светом длинные нити дождя, падающего откуда-то сверху, где почти непрерывно раскатывается оглушительный грохот. В перерывах между ударами грома слышно, как дождь с характерным булькающим шумом взрывает гладкую поверхность воды.  Мы сидим, накрывшись моим стареньким пиджачком, который, конечно, не спасает от дождя., т.к. полностью промок. Но это не замечается. Какой-то восторг охватывает нас обоих. Я смотрю в Галькины глаза, где отражается блеск молний. Она весело смеется, и на зубах также играют ослепительные блестки. Я чувствую ее тепло сквозь промокшее насквозь платье.

Грозу выжидаем до конца. Медленно, взявшись за руки, скользя ногами в грязи, поднимаемся на берег. Прощаемся. Как обычно, очень долго. Вдалеке еще слышно ворчание грозы, изредка там вспыхивает тусклый свет. Галька задумчиво смотрит в ту сторону. Наконец расходимся. Уже светлеет небо. От реки поднимается белесый, прозрачный пар…

* * *
Задумчиво смотрю на уплывающие вдаль телеграфные столбы. – Солнце уже зашло и там стоит ярко-оранжевое марево – телеграфные столбы, уходя назад, тают в нем. Из репродуктора льется знакомая грустная мелодия.

Ночь не спал. Думал. .. Еду в Ангарск к Гальке, после трехлетней разлуки. Чувствую, что не доеду. … Неужели – Райка? Нет. Во всяком случае, не знаю, что.

…Не доехал. Вышел на своей маленькой станции, покрытой копотью от множества прошедших через нее поездов.

* * *
В Москве виделся с Райкой несколько раз. Больше не могу. Сегодня должен сказать ей обо всем:

…Райка не пришла, — не знаю, почему. Но встретиться с ней все же надо.

05.12.1954. Сегодня отдыхаю. С утра занялся  хозяйством, — постирал две рубашки, полотенце. Попили чаю. В 4 часа коллективно поехали в Москву, в баню. Так прошел выходной день. Хочется съездить в Третьяковку, — нет грошей, попал в «прорыв». Давать домой телеграмму с просьбой о деньгах стыдно, — там тоже сейчас «перетрубация». А просить надо – итак уже занял 50 рублей. По этой же причине уже вторую неделю не был в университете, у Скулина Петра. Парень, наверно, страшно обиделся. Как-то надо собраться, обязательно съездить.

06.12.1954. Сегодня событие: нас посетил Юлий Яковлевич. Экспедиция вернулась в Москву еще в пятницу, на прошлой неделе.

Он вошел в аудитория, когда шла репетиция «Иветты» (Моппасана). Репетировал А.Шишков с Ворониной, Ананьевой и Колпаковой.У Ворониной и Колпаковой не шла  любовная сцена. Надо было видеть в это время Анатолия Григорьевича! Я его видел таким впервые. Он играл за всех вместе и за каждого в отдельности. Каждую секунду срывался с места и бежал на площадку, и обратно. У него ценнейшее свойство: Загорается моментально сам и зажигает других. Что для него характерно – это то, что он постоянно находится в рабочей форме, потому в любой момент может включиться в работу (что и делает!). Необычайно живой, подвижный, заразительный, он мгновенно захватывает внимание всех присутствующих. Темперамент его таков, что иногда захлестывает его – когда он что-нибудь , объясняет то его мысли и действия, жесты и т.д. опережают слова, поэтому он многое не договаривает (но показывает), поэтому мы не всегда его понимаем. Он это знает, и после объяснений обязательно спросит: «Вам понятно, о чем я говорю?». И если мы молчим, смущенно улыбнется.

…Райзман на съемках похудел, стал озабоченнее, резче, торопливей. Предупредил, что в его распоряжении  полтора часа. Просмотрел «Иветту»., «Мирандолину»  («Хозяйку гостиницы» Гольдони), «Однодневную стоянку» Лондона. Сказал, что работа на правильном пути. Следующий раз обещал приехать в четверг. (Сказал, что серьезно поговорит с курсом. Очевидно, до него кое-что дошло).

После его отъезда была репетиция «Гобсека» Бальзака. Мы с Туровой Лилей репетировали  «Западню» Э.Золя в Герасимовской мастерской. Отрывок у нас, определенно, не идет. Мы еще раз оговорили  все действия. Представим отрывок Анатолию Григорьевичу в среду.

…После небольшой репетиции домой сразу ехать не хотелось. Долго говорили с Лилькой о курсе, о взаимоотношениях на курсе, об отношении к работе. Лилька, человек умный, рассуждает толково, только, мне кажется, не все понимает. Мне кажется, что на курсе ненормальное положение и, прежде всего потому, что упал у всех интерес к мастерству. Я помню наш первый курс, когда мы все были одержимы актерским мастерством, не уставая, делали этюды, бесконечно что-то искали…. Сейчас, если кто-нибудь свободен от репетиций (потому что не хватает помещений), то стараются как можно скорее уехать из института. Сидя на «мастерстве», «пантомиме», «речи» читают книги (например, Ананьина, Давлатбекова). Иногда мне становится противной Колпакова, эта на редкость легкомысленная девица. (которая в последнее время часто стала приходить на лекции накрашенная).

- «На пустом месте и царапина украшает» — сказал Белокопытов о Колпаковой. У нее отвратительная (животом вперед) походка  и она, несмотря на все замечания, не старается исправить ее.

Маркелия в своей постоянной смене причесок дошла до того, что остриглась под фокстрот, о чем, кажется, сейчас жалеет. Грубо ведет себя Самохина (иногда даже цинично), хотя я знаю, что она не такой человек. (Да и Лиля говорит, что она надела на себя маску, т.к. ее никто не понимает).  Я и сам знаю, что все они превосходные люди, но вот такое, какое-то дурное влияние очень портит и мешает нормальной творческой работе. Кто мне нравится, так это Слава Ковальков. Хотя его и считают иногда несерьезным человеком (может оно и так!), но он исключительно предан искусству актера. Он все время обо всем заботится, раньше всех обеспечивает себя реквизитом и костюмами и т.д. (не говоря уже о том, что он делает на репетиции, когда он постоянно что-то предлагает, хотя и не всегда нужное, но это говорит о его отношении к делу). Вот если б все так на курсе относились к мастерству! Но и у них, конечно, есть свои недостатки.

07.12.1954. Сегодня с утра – 2 часа танца, потом – речи и после обеда – параллельно речь и пантомима. Идет подготовка к зачетам.

Материал подчищается, подгоняется. Я занят в трех пантомимах: «Репка», «Гамлет»,  «Разборчивая невеста». В «Репке» я делаю деда, который пока идет плохо. В «Гамлете» — короля, с которым – лучше , и в «Разборчивой невесте» делаю третьего жениха, старого дегенерата.

Сегодня утверждали костюмы. В нашей костюмерной почти ничего нельзя достать.  Это возмутительное положение длится, наверно, с начала ВГИКа.

На «Речи» сегодня — прогоны.  У меня, особенно сегодня, почему-то трудно идет отрывок из «Поднятой целины». Бились с Антониной Антоновной полтора часа.  Пошло немного лучше. Очевидно  трудно потому, что я когда-то часть этого отрывка очень много читал в самодеятельности в Тангуе.

Антонина Антоновна сегодня сказала, что у меня появился «прошлый темперамент».  Весьма отрадно, если это так! Я помню, как Райзман после 1-го курса предупредил меня, что выгонит меня, если я не дам ему темперамента. А насчет этого, как известно, у меня было туго (очевидно, еще с детства!).

После Речи сходил в буфет, позавтракал, пообедал и поужинал сразу, т.к. целый день не питался. Хотел ехать домой,  ребята потащили на просмотр в «Большой зал». Посмотрел еще раз «Они сражались за Родину» .

Когда шли до дому от станции, стояла замечательная погода. Тепло, тихо. В небе – яркая луна. С крутого косогора с криком катятся  вниз на лыжах малыши. Вспоминаю,  как в детстве, такими же лунными вечерами (но при более сильном морозе)  катались со своей школьной горы, которую раскат Устраивали громадные трамплины раскатывали до асфальтовой твердости. Любили вечерами кататься и за рекой, на извозах, на Песочной горе за МТС. Устраивали громадные трамплины, ломали лыжи… Крик, визг, возня в снегу Помню, однажды провалился во весь свой рост под снег у обрыва берега. Очень испугался  Наверх вылезти не мог, прокопал снег в сторону, — вылез. Долго считал себя героем. Бывало, возвращаемся с Песочной горы в полночь – за полночь, растянемся , растянемся  по реке цепочкой человек по сорок – шестьдесят… Очень весело было. Иногда захватит метель. Еще веселей! Ездили и на Барсучьи норы однажды, даже с братаном ходили на лыжах по целине на Исоголевы лужки  (километров 10 по сосновому бору.  Красота!)

Давно это было, — лет 10 назад.  Сейчас это приятное воспоминание.

* * *
…Сегодня получил письма от бати,  Гальки и Райки. Батя пишет со своим обычным юмором, — посмеялся.  (О своем здоровье пишет следующее: «О моем здоровье и разговоров нет, — хоть обруч набивай на живот!)

Галя пишет, что Алька Быкова ей не пишет («Видишь, она очень обиделась на то, что мы остались ее провожать…  Ну и пусть сердится, что я могу сделать, если ты для меня был дороже в то время»).

Райка пишет:
«…Только сегодня я узнала, что ты ждал меня на Курском вокзале… Если ты сильно сердишься, то напрасно!.. У меня есть такое предложение  — постарайся найти время и жди меня в метро Курская на старом месте  (у столба в 7:30 вечера в четверг)…»

Сегодня я уже не успею ей написать, т.к. уже 12 часов ночи, придется написать завтра.

08.12.1954. Сегодня, с утра, две лекции, один – семинар по политэкономии, другая – лекция по Зарубежной литературе. На Мастерстве готовились  работы для показа Райзману. А.А.Бендер раскритиковал «Гобсека», «Полковника Шабера», репетировали Инна Выходуева и Погодин.  Мы с Гуровой репетировали уже после 8 часов (после репетиции «Гобсека»). Настроение не очень рабочее. Лилька все ноет, что ничего не получается, этим сбивает настроение и у меня. Говорил много с ней по этому поводу, но толку никакого. Начали кое-как репетировать. Понемногу разошлась, загорелась, начали работать. Изменили все мизансцены Анатолия Григорьевича. Пошло легче. Для себя нашел очень удобное  органичное поведение  (очень помогло предложение Александра Александровича курить трубку). Не знаю, кажется, роль понемногу получается. Покажем Райзману. А там – будь, что будет! Вообще – боюсь, тихие роли никогда не играл.

До репетиции немного посидели, поговорили (я, Александр Александрович, Бредун, Гусь, Выходцева, Гурова) . Говорили о наших делах, люблю такие беседы.

…В институте уже тихо, редко в глубине коридора , из полумрака раздастся чей-то голос или звон ключей вахтерши, запирающей на ночь мастерские. Из комитета слышен треск машинки: Олег Хроменко диктует Фокину свою статью в новый номер ВГИКовца.

В нашей мастерской  — уютный полумрак: светят только два прожектора, направленные на «стол Гобсека». Под прожектором, на черном диване, в углу, сидит Александр Александрович  в нашем окружении. Сквозь приоткрытые тяжелые шторы сверкает и переливается разноцветными искрами освещенное уличным фонарем, замерзшее окно. В мастерской тепло, накурено, лучи прожекторов ярко освещают слои табачного дыма…

Небольшой отдых после 6-ти часовой репетиции.  Гусь рассказал несколько очень смешных случаев о съемках «Солдата Ив. Бровкина». В частности, рассказал, чем занимались  в перерывах между съемками. Как всегда бывает на съемках, нашлась одна «ненормальная» из массовки. Чрезвычайно преданная кино. Актер Пуговкин сотворил такую вещь…

Было очень жарко. Снимали натуру.  В перерыве, чтобы не скучать, он отыскал эту, «ненормальную»  (как ее называл Гусев) и объявил ей, что нужно с ней разучить танец для фильма. Это была комическая пара. Все делалось на полном серьезе. Пуговкин в одних трусах, очень толстый и она, не менее комичная, делали «па» из какого-то детского танца. Потом был вызван для консультации бывший педагог Пуговкина, актер Блинников, тоже снимавшийся в этом фильме. (Вовка сказал, что он тоже арап тот!)  Тот с совершенно серьезным видом сбил пальцем пепел от папиросы себе на лысину («У него такая привычка: во время работы обсыпать лысину пеплом!»): — Давайте посмотрим! Пожалуйста, прошу вас!

После просмотра  «танца» под громкий хохот окружающих, Блинников сделал несколько критических замечаний…

Вовка еще рассказал несколько «случаев из своей практики. Потом Инка рассказала о личной жизни Ковалькова (т.к. она живет по соседству с ним). Посмеялись.

Например, такая вещь….
Приходит он домой, раздевается, надевает на себя халат, который у него всегда висит на месте, кроме всего остального. Идет умываться.
- Слей мне, обращается он безапелляционно к Инне (она смеется в этом месте). Потом садится за конспект по политэкономии. После нескольких минут конспектирования,  садится играть в подкидного дурака с Инной. Если он остается дураком, то страшно сердится и  и в необычном возбуждении требует, чтобы она  еще раз играла с ним. Если приходят соседские ребята, он с ними также садится играть в дурака, причем объявляет:
- Сегодня чертовски устал, шесть пантомим на мне.
- А что это такое?
- Да, там, у нас…

Однажды не было воды, Инна  сказала ему:
- Слава, сходи за водой, а то утром умываться нечем будет.

Он оделся, взял ведра и ушел. Вернулся довольно скоро, радостно возбужденный:
- Наша колонка замерзла!
Ему хозяйка сказала, чтобы пошел за водой к бочке. Но он, не теряя радостного возбуждения,  поставил пустые ведра на скамейку, очень быстро разделся, завернулся в одеяло и затих…

С удовольствием все посмеялись. Когда Инна сказала, что хозяйка зовет его «Директором» (очевидно, за то, что долго спит), но не выговаривает «Р», поэтому получается «Дилектор», Гусь сказал:
- Если бы она посмотрела, что ты здесь выделываешь, она бы стала запинаться на все согласные!

Мы довольно часто так собираемся, чтобы в неформальной обстановке поговорить о каждом из нас, рассказать парочку новых анекдотов или эпизодов из актерской жизни, а иногда Александр Александрович подойдет к пианино, и мы под его аккомпанемент поем старые песни, которые грустные, но очень милые. Такие вечера надолго останутся в памяти каждого из нас.
___________

Сегодня получил из дому 200 рублей, хотя просил только 150 (больше просить было стыдно, я ведь знаю, как они там живут).

…Сегодня Ким Арташесович объявил нам, что первый курс актеров, и наш, и 3-й курс, завтра утром приглашаемся на генеральную репетицию (во МХАТ) пьесы А.Сафронова «Сердце не прощает» в постановке Блинникова и А.Г.Шишкова .  Играет в спектакле Белокуров и др. Очень интересно посмотреть.

Ложусь спать т.к. уже 2 часа ночи. Райзман завтра не будет.

09.12.1954. С утра – спецподготовка.  Никто точно не знает, пойдем ли сегодня во МХАТ, как было обещано вчера.  Капитан Никифоров пошел в деканат сам, узнать, будут ли у нас занятия. После звонка вошли в аудитория, сели, начали делать вид, что занимаемся. Вдруг врывается Жариков и что-то неразборчиво кричит полковнику. Хохот. Пот ом Жариков молниеносно исчезает, мы сидим в недоумении. Полковник объявляет, что занятия будут полностью.  Он дает зачетное домашнее задание.

В перерыв мы узнаем, что 1-й актерский курс имеет входные билеты и едет в филиал.  Мы страшно возмущаемся и тоже одеваемся и организованно бежим к троллейбусу.

Едем, как всегда, весело. В троллейбусе шум, хохот.  Пересаживаемся на 17-й трамвай  Пока ждем трамвая, (на Мало-московской), устраиваем свалку: Бредун лег на снег под ноги Хроменкову сзади, а Погодин толкнул его. Началась свалка в снегу.

К театру прибыли, когда оставалось уже 10 минут до начала. Билеты удалось достать довольно быстро.

Спектакль понравился. Актеров долго и неоднократно вызывали. (Блинников вывел Шишкова и пожал ему руку). Замечательно оформление. Хорошо играет Белокуров.  У Шишкова роль куцая, но он старается преодолеть эту «куцость» и у него получается очень интересно. Неважно сыграла А Тарасова (получилась Катерина в советское время.). И совершенно потрясающе играет   Георгиевская. Боголюбов – в своем плане.

…Каждый раз, когда я вхожу в театр, мною овладевает какое-то благоговейное чувство и я чувствую, что начинаю все больше и больше любить театр. (Как известно, я относился к нему как-то недоверчиво за его условность, «театральность», но МХАТ в этом отношении совершенно свободен, актеры играют предельно просто).

Вышли из театра уже в 4:30. Часть студентов поехала в институт репетировать , остальные решили, что день все равно пропал, пошли отдыхать, кто как может. Я пошел побродить по Москве. До 7:30 вечера (должен встретиться с Райкой) у меня 3 часа. Решил погулять, — не так уж часто у меня выпадает такая возможность!

От Пушкинской площади пошел  по улице Горького к центру. В городе было относительно тихо, — все звуки были приглушены. Тяжелый, плотный снег, плавно крутясь в синеватом воздух, медленно опускался  на город, покрывая пушистым покровом крыши и мостовые. Снег был всюду, — он лежал на тротуарах и на деревьях, на крышах троллейбусов и плечах пешеходов. В снегу пробирались машины с запорошенными стеклами. На перекрестках снег завихрялся и, крутясь, снова уносился ввысь. Было очень тепло.

На улице Горького, как всегда, сильное движение. Долго не мог перейти улицу из-за потока автомобилей .Напротив, смутно темнеет громада углового дома с фигуркой девушки наверху. Вниз, к Красной площади, уносятся автомобили с красными огоньками сзади.

По улице медленно ползут, ода за другой, очистительные машины, на тротуарах, дворники, широкими лопатами соскребают снег в громадные кучи. Они сами все в снегу, так что непонятно, где надет белый фартук, — сзади или спереди.

Был в ГУМе, купил авторучку, взамен сломанной.

В 7:30 встретился с Райкой. Бросилось в глаза, что она покраснела, увидев меня. Сходили в кино, посмотрели еще раз «Запасного игрока».

Так и не сказал ничего… /зачеркнуто/

Просила придти в воскресение в метро «Калужская» к телефонам. Не обещал. Сказала, что будет ждать.

10,12.1954. Сегодня не было первых два часа (политэкономия). Опоздал на 3-й час. Не было также Движения – Ольга Николаевна все еще больна. Болен также и Владимировцев, но пение было. В 6 часов вечера был Комитет. Распределялись обязанности на 12 декабря. Мне поручили информировать о ходе голосования на 84-м участке. Его еще надо найти, т.к. я на этом участке  не был ни разу.

За сегодняшний день посмотрел три фильма: «Партбилет», «Белинский», «Застава в горах»

12,12.1954. Ночевал в институте, т.к. в 5 часов утра должен отъехать на 84-й участок.

Вечером репетировал с Лилей Гуровой. Отрывок, по-моему, сдвинулся, не знаю только, в какую сторону. Ночевали в старом здании, в спортзале. Я спал с Борисом Ивановичем и с Ульяненко в кабинете Председателя избирательной комиссии. До 2-х часов ночи не могли угомониться. (С 5-го этажа, из спортзала, долго  неслись непонятные крики ночующих там агитаторов и слышался громкий хохот).

В 5 утра был сделан подъем. Ребята рассказывали, что когда постучали в дверь спортзала, никто никак на это не прореагировал. Только после громовых ударов и громких призывов к сознательности, началось всеобщее шевеление. Постепенно поднялись все. Остался посреди зала на полу, только один матрас. Наконец проснулся и Жариков. Ничего не понимает, озирается и внезапно бросается на кольца. Это было неожиданно.

Наконец все приведи себя в порядок. Прибыли в школу (без 10 мин. 6 час.). Члены избирательной комиссии занимают свои места.

Я в своей первой политинформации записал:
«Задолго до начала голосования на избират. участок №84 начали прибывать первые избиратели. К 5:50 утра на избират. участке насчитывалось более 30 человек.

Ровно в 6 часов председатель комиссии поздравил избирателей с Днем выборов и пригласил исполнить свой гражданский долг.

Первыми опускают свои бюллетени почтальон 75-го отделения связи тов. Чистякова Анна Кузминична и сварщик ремонтно-прокатной базы тов. Никитин Николай Митрофанович.

На избирательном пункте – праздничное настроение: комиссия работает четко, непрерывно прибывают избиратели. На участке работает буфет, играет радиола.

Избирателям оказывается помощь – одной из престарелых избирательниц была дана машина. В работе избирательной комиссии встал ряд трудностей. Во-первых, не была вовремя предоставлена машина в распоряжение изб. пункта. Во-вторых, не было дано помещение, необходимое для работы избирательной комиссии…».

Действительно, работать было очень неудобно. Тесная комната, половину которой занимает диван. Непрерывно входят и выходят агитаторы, члены избират. комиссии, избиратели. Говорят все сразу. Дается сводка: к 12-ти часам проголосовало 70% избирателей.

Исаева рассказала интересный случай.
- Вошел в кабину старичок, и что-то долго не выходит. Ждем 10 минут, ждем 15 минут, — не выходит! А зайти нельзя. Пошли за председателем ибират. комиссии. Заходим, видим: сидит этот самый старичок и по складам читает длиннейший список заседателей. Оказывается, ищет фамилию заседателя, которого он не хочет выбирать в суд, т.е. считает его недостойным быть в нар. суде, потому что когда-то, правда, очень давно, они не поладили…

2 раза я ездил в РК КПСС, отвозил политинформации. К 12 часам меня сменила Муза Панаева.

Устал зверски, очевидно, мало поспал (всего 3 часа).  И потом, трудно работать в такой атмосфере. Приехал в Мамонтовку, проголосовал и завалился дома спать. Проснулся уже вечером. Приехали из Москвы два Олега (Рижнев и Хроменков) и Юрка Дубровин. Два Олега сжарили колбасу. Стали есть. К ним присоединился я. Рассказали друг другу новости. Почему-то вспомнили, как Тавризян на свои деньги угостил всю бразильскую киноделегацию. Было предложено на дипломном курсе сделать угощение бразильцам. Все студенты курса активно это поддержали. Но когда ватагой двинулись в буфет, то по дороге у всех нашлись дела и в буфет с делегацией вошел только Тавризян.

Разговор перешел на встречи с разными делегациями. Я вспомнил, как в начале этого учебного года к нам прибыла на репетицию прошлогоднего отрывка «Обрыв» китайская делегация. Они долго смотрели, потом, прощаясь, пожали нам руки. Руководитель делегации пожал мне руку и по-русски сказал:
- Вы очень хорошо играете.
Все смеялись. Это потом послужило поводом для многочисленных шуток по моему адресу.

Сегодня устроили хохму, вот только сейчас. Решили для спящих товарищей разыграть сцену утреннего подъема. Я закричал:
- Подъем!
Олег Рижнев кинулся к умывальнику, загрохотал там, Хроменков все время смотрел на часы и спрашивал, сколько времени, я тряс за плечо спящего Жарикова.
Слава, ты едешь в институт? Вставай!… Вот засоня! На поезд опоздаешь!

Кто-то уже оделся в пальто и стоял перед зеркалом, торопливо одевая шапку. Юрка Дубровин разыгрывал лень, поэтому хмуро одевался.

Эффект был полный: Жариков пробормотал, что он на первые часы не поедет, а другой товарищ, Ягодинский Юрий, ничего не понял, обулся и, обуваясь, посмотрел на часы (боже мой, — десятый час!) и начал копаться в расписании поездов (когда следующий поезд?)

Хохотали с величайшим удовлетворением.

Приходил в гости Коля Довженко. Сейчас уходит домой – нас ночевать не хочет. Кончаю писать. Ложусь, т.к. еще не выспался.

(Хорошая фраза: Когдя Ягодинский понял, что его разыграли с подъемом, он сказал:
- А я удивлялся, почему же мне так хочется спать?)

13.12.1954. Сегодня была репетиция «Гобсека» и «Западни». Очень интересно! Был на репетиции Анатолий Григорьевич. Жаль, что не было возможности записать репетицию! Отрывок движется трудно. Повторяли каждое место по несколько раз!

После нас  репетировали «Шабера» и «Однодневную стоянку».

Съездил в фотоателье, забрал фотографии.

14.12.1954. С утра танец. Присутствовал Александр Александрович.  После урока провел небольшую «беседу».

- Очень приятно отметить отдельные достижения курса, например, очень продвинулись Галя Самохина и Лена Довлатбекова. И вообще, как-то курс в этом смысле, стал более профессиональным… Но если бы вы учились в финансовом институте, то вот такой «показ» может кто-нибудь и оценил бы… Вы учитесь в художественном ВУЗе, в вас хотят видеть художников, поэтому и требования к вам в этой области выше. Все, что вы здесь делаете, — ваша профессиональная работа, к которой и должно быть соответствующее отношение. Об этом я и буду говорить.

Совершенно недопустимо, чтобы вы, хоть в какой-то степени, так вели себя на уроках танца, как это я только что наблюдал. В вас нет галантности и вы не воспитываете себя в этом смысле… В каком виде приходит на  урок Бредун? (Да и все остальные). Чем занимается Воронин? (А Слава во время танца повис на гимнастических кольцах). Соловьев по окончании танца показывает Маркелии кулак, а та отвечает ему тем же…

Я принимаю это замечание стойко (правда не помню, чтобы это было!).
- И самое плохое то, — говорю я Александру Александровичу – что мы сами этого за собой не замечаем!
- В том-то и дело! – продолжает Александр Александрович. — Вы должны постоянно, каждую минуту следить за собой и друг за другом… и т.д. в таком же духе.

«Продрал» нас крепко. Вообще-то, мы уже до того «разболтались», что это уже выходит за все возможные рамки.

После Танца – Речь. Отрывок из «Поднятой целины», как будто, стал лучше. Антонина Антоновна осталась удовлетворенной, сделала несколько замечаний.

После обеденного перерыва – 4 часа пантомимы. Прогон с доработкой. Особенно «дорабатывали» «Разборчивую невесту». Пока работали первые два жениха, сидели за кулисами (за ширмами) на диване, на нашем черном диване. Трепались. Почему-то вспомнили, как Шишков однажды рассказывал о поездке театра на фронт с концертом в первые дни войны. Смешно тогда сказал Б.Ливанов, услышав приближающийся свист бомбы: «Здравствуйте, Константин Сергеевич!»  (Станиславский). Олег сегодня репетировал плохо. Бредун очень хорошо сделал что-то. Все безумно хохотали, я досмеялся до слез. Затем он, тоже хорошо, делал мартышку.

Вечером  был очень занят. Прибыла в институт экскурсия из школы №288. Водил по институту. Завел в просмотровый зал на «Ленин в 1918 году», оставил их на попечение Бычкову. Пошел на репетицию с Гуровой. Шишков в прошлый раз все переделал, поэтому сегодня было трудно «войти» в отрывок.

Зверски устал. Нужно было еще рисовать заголовок к газете «Путь к экрану», но уже не смог. Поехал домой. На платформе в Мытищах произошло приключение. Поезд уже тронулся. Один из пассажиров, солдат, прыгнул в вагон на ходу, но поскользнулся и попал между вагоном и платформой. Его потащило за поездом, вращая вокруг оси. Затем, он скрылся под вагоном. Видимо, кто-то дернул стоп-кран, поезд остановился. Все бросились к вагону, под которым скрылся солдат. Но его под поездом не было. Он, каким-то образом успел проскочить между колесами и уже о чем-то горячо ругался с милиционером на другой платформе.
- Повезло!
- Да, видно, не умереть на этот раз – облегченно заговорили в толпе.
- Дурак, — пожимали плечами.
- Слава богу, — сопровождающий вздохнул и дал отправление.
Поезд ушел, набирая скорость, в темноту, и его огни, мигая, слились с далекими огоньками следующей остановки.

16-17.12.1954. Не записывал 3 дня, т.к. приезжать домой стал поздно, — в 12, в час, а то и в половине второго. Стал сильно уставать в последнее время, появилась какая-то слабость, чувствую постоянно повышенную температуру.

В среду – целый день репетиции. Опять «Гобсек». Анатолий Григорьевич, все же, очень хорошо знает Бальзака. Такие тонкие вещи вскрывает! Причем, опять, рассказывая, увлекается, вскакивает, подходит к каждому, на ходу играет сразу за всех.

Вечером собрались  в аудитории (в своей мастерской). Валя Ананьина читала статью К.С.Станиславского «Этика». Статья чрезвычайно полезная, именно для нас!

В четверг – репетиция «Иветты». Был Аркадий Григорьевич, несмотря на то, что вечером у него спектакль. «Полковник Шабер» не репетировали, т.к. Инну Выходцеву вызвали на пробы, на Киевскую киностудию (кажется, в группу «Богдан Хмельницкий»).

Во  время репетиции никого, кроме участников, не было. Я тихо сидел за столом у окна, переводил тексты по французскому языку. (Потом Маркелия принесла мне бумагу и текст, писал объявление о партийно-комсомольском собрании, кажется, 20 декабря). Нелли и Тамара из деканата пригласили в компании наших ребят встречать Новый год. Не знаю, буду ли. Посмотрим.

Райке пока ничего не писал. Не знаю, что написать. Она, наверно, ждет.

Деньги давно кончились, но из дому просить как-то неловко. Батя прислал письмо (еще то, о котором писал).  Спрашивает, в каком состоянии находится мой костюм. Написать им? – откровенно говоря, не знаю. Подумаю…

В четверг было общеинститутское отчетно-выборное собрание. Так как Дом кино занят, договорились с ВСХВ. Нам дали конференц-зал,  прекрасное, просторное помещение. Много света…

Собрание могло быть лучше, живее.  Очень длительный, утомительный доклад Довгаля.

Меня возмутил на собрании Потейкин (из сценарного ф-та). Я вообще таких типов ненавижу! – Любят поговорить , — красиво, убедительно, взволновано. Очень долго оправдывался за проваленную им агитационную  работу на 84-м участке (за него ее доделала Исаева). Он говорил о том, что это далеко от института (два часа езды!  — хотя на самом деле, 20 минут) и о других причинах, доказывая, что он, в сущности, неплохой комсомолец. После него выступил Тавризян.  Он, в частности, сказал, точнее, напомнил Потейкину, что когда тому предлагали  взяться как следует за работу (в партбюро), то Петейкин заявил, что они все бюрократы, и что он в таком случае может положить на стол  комсомольский билет. (Мне кажется, его надо было выгнать из комсомола за одно это!) В ответ на это, Потейкин прямо с места, прервав Тавризяна, начал снова оправдываться.

А вот когда собрание подходило к концу и еще читали проект решения, то этот «хороший комсомолец» уже стоял в вестибюле одетым, и его очень хорошо было видно из зала.

В комитет меня не выбрали, т.к. я выступил с самоотводом. В самом деле, я итак уже совсем запустил французский, музыку.  Кроме того, ни разу не был на фехтовании. В общем надо обратить серьезное внимание на свою профессиональную подготовку.

В перерыве собрания была вывешена сатирическая газета. Очень смешные рисунки:  например, Довгаль говорит с трибуны  страстную речь, а рядом с трибуной сидит очаровательная кошка с ВСХВ и смотрит на докладчика умными глазами, склонив голову набок. Или еще: нарисован в смешной позе Кольчатый (со второго операторского), летящий по воздуху над партами, над головами студентов внизу написано:

За дисциплину хорошую ратуя,
Одерним резвящегося Кальчатого

Были такие строки:
Поэмы здесь нужны едва ли
Нет здесь  не нужно лишних слов
Студенты  за семестр проспали
2600 часов!

Или еще:
Всем ответит, как по нотам
В силе справки убежден:
- Я от общественной работы
своим врачом освободил.

И над всем этим красовалось крупным шрифтом:
Надо быть смелей и круче
Всю эту гниль прогнать взашей
Подняв на пики авторучек,
Открыв огонь карандашей!

На собрании было мало критики, вообще – скучно. Голосование было перенесено на пятницу, т.к. было уже поздно.

Голосовали на следующий день, на большом перерыве….

На пении Александр Петрович дал новую «Эвенкийскую песню» с необычайно красивой мелодией. Очень полезна  в смысле управления дыханием.

После огромного  перерыва был, наконец, на изобразительном искусстве.
Тема «Творчество И.Репина».

Смолин рассказывает очень красиво, в лицах изображая отдельных персонажей. Характерный жест. Он, что-то вспомнив, с силой стучит тыльной стороной ладони правой руки по ладони левой и стремительно протягивает ее к слушателям, а уж потом, после крохотной паузы, говорит.

Репетиция «Западни», как и в прошлый раз, была непродолжительной, т.к. все очень устали. Отрывок по-прежнему не идет.

Домой явился уже в 1-м часу ночи.

18.12.2018. С утра пантомима.  Был прогон. Скоро зачет. Прогон прошел как-то несобранно. Нет четкости. Все немножко рассеяны.

На перерыве подошла Тамара, сказала, что ребята не хотят, чтобы Бредун встречал Новый год вместе с ними.
- поговори с Эдиком, как-нибудь так, чтобы он не обиделся. А то ребята со 2-го курса, Стасик и Юра Дедович говорят, что Эдик, как выпьет, начинает бузиить…

Я сказал, что это вранье. И отказался встречать вместе с ними, т.к. мне там будет делать нечего. С Эдиком по этому поводу говорить не буду.

С 2:10 часа дня – танец, подряд 3 часа. Я отпросился у Маргариты Арестовны в медпункт, т.к. после пантомимы почувствовал сильное головокружение и усталость, какую-то утомленность. В медпункте, как всегда, никого не дождался. Вернулся на танец. Посидел, посмотрел.  Когда я вышел в зал,  кончился только что какой-то танец. Все сидели и, возбужденно  блестя глазами, сильно дышали. Кое-кто вытирал пот. В углу, на полу, накрывшись курткой с головой, нагнувшись головой  к поднятым коленям, тихо сидел Бредун.
- Эдик устал, — пояснила мне Маргарита Аристовна,  указывая на него пальцем.

На танце у нас присутствовала (сидя)  Надя Румянцева. Гусь тихо с ней о чем-то разговаривал, так что пропустил начало нового танца.

После танца, наконец, почти весь курс явился на сдачу текстов по французскому. Хоть со шпаргалками, но тексты (вернее, часть текстов) сдали. Осталось одно занятие. Не знаю, успею ли сдать все остальное. А еще надо наизусть знать «Песню докеров».

Вечером приехал Александр Александрович. Была репетиция  «Гобсека».

Я рисовал газету «Путь к экрану», почти одновременно репетировал «Западню». Работал с нами Гена Полока.

Уехал из института в 11 часов.

За эти дни я посмотрел конец «Серебристой пыли» и «Донецкие шахтеры».

19.12.1954. Сегодня воскресение. Хочется встать пораньше. Не получилось. Все общежитие мертвецки спало до пол двенадцатого дня. «Красиво спали!» — сказал Дубровин.

В город съездить не пришлось: во-первых, нет ни гроша. Во-вторых, надо кое-что постирать. Ребята к вечеру уехали в театр киноактера на «Бедность не порок».

День прошел серо, скучно. Правда, некоторое оживление внесло коллективное жаренье Матвеевой картошки на Вишневском сале. По очереди, изжарили подряд три сковороды.

Затем, бурную реакцию вызвал следующий эпизод. Когда я вынимал из плиты чугун с горячей водой, то ожег себе руки и опрокинул чугун на плиту. Вода со страшным шипением хлестнула в печь, мигом затушив пылающие дрова.  Под потолком, завиваясь, понеслись громадные клубы серого пара. Из погасшей печки расползалась по полу грязная лужа
- Откройте дверь! Пусть внесет пар! – заорал  я, тряся обожженными руками
- Что ты! Так же лучше!. – хохотал Юрка Ульяненко, блестя своими ровными зубами. Вообще – зубоскал!

Сейчас я в комнате один. Тихо, что бывает очень редко. За окном идет сильный снег. Поднимается ветер. Завтра, наверно, будет метель…
________________

Взял в библиотеке  новую, только вышедшую книгу сибирского писателя С.Сартакова «Хребты саянские». (Читаю с перерывами, т.к. нет времени). Пишет о моих родных местах. Действие происходит в Тулуне, Судосланском, Иркутске. Очень интересно. Неплохой писатель. Умеет по-настоящему захватить читателя. Многое в этой книге мне знакомо.  О многом напоминает. Скучаю о своих родных местах. С детства привязан к ним. Еще пацаном ходил в лес в поле, любил один сидеть где-нибудь на берегу своей родной реки, долго смотреть вдаль, туда, где река делала поворот у Песочной горы… Ветра нет. Тихо, но в то же время стремительно движется громадная масса воды, отражая на своей зеркальной, гладкой  поверхности большие березы на противоположном берегу, что сгрудились в одну большую группу и, наклонившись, купают в воде свои старые длинные ветви, белые облака, медленно плывущие  по синему-синему небу.

Часто мы плавали на лодке куда-нибудь далеко вверх по течению. Причаливали к крутому берегу, держась за ветки кустов. Заводили лодку в тихую заводь или в устье ручья. Купались…

В один из таких светлых дней встретил я своего друга детства, которого люблю до сих пор, хотя связь с ним потеряна давно.

Я сидел на крутом берегу, смотрел в воду, на отражение противоположного берега с расположенным на нем нашим селом. Хотелось мне тогда зарисовать эту шикарную картину, вот в таком вот виде… Задумавшись, не слышал, как сзади кто-то тихо подошел. Это был Витька (братан) и его новый одноклассник, как я потом узнал, — Славка Дуб, сын нового прокурора. Не буду писать, как мы познакомились. Это не интересно. Интересно то, что Витке вдруг с ними стало  скучно и он вскоре убежал купаться. Оказывается. Славка тоже любит рисовать. Он немного рассказал  о себе.  Не знаю, почему, но с этого началась долгая, верная дружба (я к ней буду еще не раз возвращаться).

Потом к нам присоединился Сергей Павлов. Он, правда, не рисовал, но зато он умел писать стихи, и даже сочинил поэму.  Нас стало трое. В Тангуе нас так и звали – «Святая троица» . Редко мы ходили по одному.

Часто спорили, о чем – сейчас уже не помню (кажется, о книжках), мы со Славкой чуть не дрались  из-за какой-нибудь репродукции. Вот это помню.

Однажды Эра Александровна Логинова, дочь врача (она училась тогда в 10 классе, я в 5-м или в 8-м), идя медленно мимо школы, увидела, как двое пацанов готовы друг другу побить морды. Она поспешила к нам, чтобы узнать, в чем дело. Оказалось, что спор начался из-за того, как надо нарисовать небо (в каком-то пейзаже, который мы увидели в библиотеке и хотели перерисовать), продолжался довольно долго и очевидно уже перешел за рамки обычного спора, т.к. начали раздаваться такого рода характеристики относительно друг друга:
- Вот идиот…
- Сам дурак!
Благодаря вмешательству  Эры Александровны (тогда просто Эры), мы, надувшись и окончательно порвав между собою всякие отношения, отправились порознь домой…. Через полчаса я сидел у Славки, показывая ему новый рисунок (не помню, какой).

Помню период ужасного увлечения фотографией. Мы лазили в подполье, на куче картофеля, в полной темноте, заряжали кассеты. Сами оборудовали в уголке заброшенного строения во дворе нашей школы, снимали друг друга, причем, снимаемый сам часто поправлял фотографа, начинался ужасный спор, по очереди крутили винт, наводящий на фокус… Часто это все шло прахом, т.к. кассета или вставлялась не так, или оказывалась сломанной пластинка.

С самоснимателем снимали так: все усаживались где-нибудь на берегу Тангуйки, в кустах. В землю втыкалась палка, на нее сверху надевался ботинок одного из снимаемого, т.к. штатива у нас не было. Ставился на подошву аппарат, заводился одним из нас, который затем стремглав бросался в толпу снимаемых… Некоторые из этих снимков сохранились у меня до сих пор.

А как мы любили худ. Самодеятельность! Готовы были до полуночи репетировать, опять до драки спорить…

Что мы только не ставили. Нас так и называли: «артисты». И кто знает, может у меня уже тогда зародилась мысль стать актером. Не знаю. Если такая мысль и была, то она, очевидно, была еще не осознана.

20.12.1954. Понедельник – творческий день. Репетировали с Анатолием Григорьевичем «Трое в хижине» Дж. Лондона (Самохина, Воронин, Хроменков). Вечером был очень занят, выпускал газету, потом позвали на репетицию «Западни», а в это время уже шло комсомольское собрание.

На первый вопрос собрания «Об агитработе» я опоздал. Пришел на собрание, когда начали разбор дела Салтыкова (со 3-го реж. курса Герасимова).

Когда я вошел в 300-ю аудиторию, говорил студент того же курса Саша Муратов. Он стоял на трибуне под большим экраном в аккуратной черной рамке.

Он приводило примеры отвратительного поведения Салтыкова («был в нехорошем виде на вечере в Вахтанговском училище, проявил себя на практике как карьерист, страшно суетился при руководителях и моментально охлаждался после их ухода. Старался показать себя начальником, кричал и т.д.»)

- И вот однажды Салтыков подал Герасимову рассказ (у нас это принято, мы часто на курсе обсуждали свои рассказы, инсценировки и т.д.)… Тамара Федоровна предложила прочитать рассказ на курсе. Дело в том, что обычно Самойлов пишет неважные работы, а здесь – очень хороший рассказ. Написала этот рассказ Алиевская, студентка со сценарного ф-та. Он, так сказать, обработал рассказ Алиевской.

Это послужило толчком к постановке   вопроса об исключении Салтукова из комсомола. Группа дело передала на рассмотрение бюро.

Собрание долго не может успокоиться после выступления Муратова, несутся предложения:
- Пусть выступит Салтыков!
- Надо его самого послушать!
На трибуну поднимается немного растерянны Салтыков. Говорит запинающимся голосом:
- Это было мое личное дело. Сюжет я изменил до мелочей. Дело в томЮ что мой материал очень легко ложился в сюжет Алиевской. Работа эта писалась не для печати, а для себя. (Голос из аудитории: — Для оценки!)

Салтыков помолчал.
- Алиевская меня предупредила, чтобы я не написал так, как у нее…

Работу надо было оценить правильно. Сюжет не был оригинальной редкостью. Нет – нет! (Это было сказано торопливо.)  Я ждал. Что если мастера будут беседовать со мной, то я смог бы сделать для себя выводы. Он сказали, работа хорошая.. Я не хотел, чтобы моя работа была похожа на  работу Алиевской. Правда, сюжет сохранен, но работы, по-моему, не очень похожи. Яо я не понимаю, что я виноват и постараюсь исправиться и доказать, что я могу работать сам, написав новую работу на собственном материале, со своим сюжетом…

Я знаю свои недостатки в характере. Но на практике я не старался делать себе карьеру, это неправда…

Ему задавали много вопросов. Собрание шумело. Встал Лева Мирский:
- Что, Салтыков считает, что курс старается его оболгать?
Салтыков ответил, не глядя в ее сторону:
- Я считаю, что курс недостаточно осведомлен
Затем задал вопрос Мелиава:
- Салтыков умеет обострять отношения с людьми. Что это значит?
Салтуков ответил:
- Я считаю, что это очень плохо. Но это уже свойство моего личного характера.
- Вы видите, видите, товарищи, что он насквозь пропитан… — раздался из общего шума чей-то тонкий голос.
- Чем?
В ответ что-то непонятное из-за шума.

Председательствующий Шукшин долго успокаивал собрание.

- В том, что я делал в Сталинграде, я не замечал плохого. Мне была поручена группа, за которую я отвечал. Ответственным меня назначил Герасимов. Я делал все, что мог. Я работал. Режиссер Оганесян говорил, что я работал хорошо.

Сидевший рядом со мной на соседней парте Коля Довженко тихо проговорил:
- Вот, вот, — я, я, …я!
- Но все выступающие не говорили конкретнол, что я плохого сделал? Оскорбил кого, ударил? (раздается смех, шум). Почему мне в течение полутора лет не делали замечаний на курсе? (возмущенный шум) Ну, когда мне два – три человека указывают, можно думать, что угодно.  Когда же говорит группа, это другое дело! Но я, товапищи, постараюсь исправиться, напишу новую работу.

Когда Салтыков сел на место, поднялась Гурченко Люся и, не выходя на трибуну, горячо заговорила:
- Ты сказал, что обострять отношения с людьми – свойство твоего характера? А почему ты никогда не обостряешь своих отношений с людьми, которые тебе нужны, а наоборот, заискивающе улыбаешься им?

Мне сзади не видно было, как ведет себя Салтыков.

Шукшин предложил перейти к обсуждению.

Первой выступила Дая Смирнова (Кстати – о ней. Она в прошлом году была одной из самых простых девчонок института, общительной и т.д., а после съемок в «Солдате Иване Бровкине» она не только не разговаривает со старыми товарищами, и здоровается изредка, по настроению. Да и вообще!…) А между прочим, говорит правильные вещи. В эторм отношении, по-моему, она похожа на нашу Колпакрву).
- Я не хочу говорить о самой сущности Салтыкова, о «салтыковщине».
Добровольская (с места):
-Да, да, вот именно… Он никогоне оскорбил, не ударид…. Он подлец в самой своей сущности.
Кто-то, тоже с места кричит:
- Это общие слова! Докажите на примерах!
Дая прдолжает:
- Он карьерист и подхалим. Но рассказать об этом нельзя. Разве только показать… (она морщится, подбирая слова). Ну, это… Все это в наших ощущениях, что ли. Мы все видим, как он разговаривает с мастерами, товарищами….

А когда стало известно, что вопрос стоит об исключении его из комсомола, то он в первую очередь справился, выгонят ли его в этом случае из института!

Фокин задает вопрос:
- За что ему дали выговор?
- Он его получил еще в финансовом институте. Нам он рассказал о нем в общих формулировках….

После Смирновой слово взял Гончаренко. Взъерошенный, хмурый, он вбежал на кафедру.
- Есть два вида преступлений: когда человек ворует, дерется, оскорбляет, и когда человека нельзя обвинить в этом, так как он ворует, взламывает сейфы в перчатках, не оставляя следов!

Сам характер отношений Самойлова с окружающими говорит за него сам тем товарищам, которые знают его лично. Например, однажды, выступая на упрек группы, он окинул собрание взором, полным презрения… О выговоре своем он говорит, что его там не поняли, кроме того, он сильно каялся. И собрание отнеслось е нему благосклонно.

На практике же вел он себя так, что об этом действительно нельзя рассказывать это можно только показать, сыграть. Салтыков относится к простым людям, к массовке с полным презрением, мол, какие вы все же скоты!

Бешено вскочил. Страшно побледнев, крикнул:
- Я тебе морду побью, гад!!!

В аудитории поднялся невообразимый шум. Шукшин охрип, призывая к порядку.

Гончаренко, все более распаляясь,  продолжал:
- Эти люди никогда не снимались в кино, они не знают, как сниматься, — их надо бы научить. Но они всеми силами старались помочь нам.

Салтыков рассматривает искусство и свою профессию кинорежиссера с позиций своей личной выгоды! И всем это известно!!

Собрание снова заговорило.
- Вот это речь! – толкает меня в спину сидящий сзади Ульяненко.
- Салтыков считает, что собрание на него набросилось, как стая волков на беззащитного ягненка! Группа старалась помочь ему, — продолжает Гончаренко, — его ругали для его же блага! Но Салтыков этого не понял.

Я считаю, что группа поступила правильно, поставив вопрос об его исключении из комсомола. И неправда, что группа за полтора года ничего не предпринимала по отношению к Салтыкову, как он это говорит.

В общем, мы требуем исключения Салтыкова. Человеку с антисоциалистической моралью не место в комсомоле!

Гончаренко решительно идет на свое место под аплодисменты. Особенно дружно аплодирует 2-й курс, герасимовцы.

На трибуне Алиевская.
- Я из выступления Гончаренко поняла, что такое настоящее товарищеское чувство.

На целине я была на одном комсомольском собрании, где обсуждалась одна девушка. На другой день после собрания, эта девушка убежала с целины. Мне стало очень интересно, почему она убежала, ведь она очень хорошая девушка? (она, в конце концов, потом снова вернулась на целину). Я написала и напечатала в местной газете рассказ на этом материале. Этот же  я материал я сдала в качестве отчета о практике.

Салтыков попросил показать ему мойй материал. Я, правда, не хотела его показывать, т.к. он совершенно сырой. Показ, ала вырезку из газеты. Он прочитал и пожал плечами. Я его предупредила, чтобы у него не получилось чего-нибудь нехорошего. Он обещал. На время я улетела из Москвы, и когда прибыла обратно, то долго не могла понять, кто у кого и что списал. Потом выяснилась.

В том, что Салтыкову понравился мой сюжет, нет ничего плохого. Но критиковать мою работу моими собственными словами, как это делали вы, тов. Салтыков, по-моему, в высшей степени нескромно. Это меня очень возмущает!

Мы учмся в творческом ВУЗн и не должны мириться с такими фактами. Я прошу собрание разобраться в этом деле.

После выступления Алиевской был объявлен 5-минутный перерыв. В коридоре,  на лестничной площадке и в аудитории – везде стояли, сидели, ходили кучки студентов. Споры продолжались. У окна стояли несколько студентов, дымили папиросами. Оттуда раздавался дружный хохот.  Стаст Фигюнов рассазывал анекдотический случай, бывший с Салтыковым на практике. Когда Герасимов и вся его группа, видя чрезмерное уснедие Салтыкова, даже тогда, когда это не нужно было, подтрунивали над ним.  Однажды, когда уже была дана команда «У съемке!», вдруг загудел теплоход, подходящий к пристани. Герасимов внезапно повернулся к Салтыкову, закричал:
- Это что еще такое! Почему шум! Салтыков, можешь прекратить жто безобразие?
- Могу, Сергей Апполинарьевич, все могу!! – также громко, с готовностью, закричал Салтыков. Раздался громкий хохот. Но Салтыков уже ничего не слышал. Он стремглав летел под обрыв, к пристани.

Затем Стась рассказал другой случай.  Когда , однажды вечером, накануне очень трудной съемки, Лева Мирский, по поручению Герасимова, проводил беседу с участниками массовки, местными жителями. Беседа проходила в одном из номеров гостиницы. Неожиданно вышел Салтыков . На не м ыбл намотан какой-то, очевидноиз костюмерной, шарф, глаза закрыты большими темными очками. Не обращая внимания на Леву, он прошел к столу, оглядел всех.
- Здравствуйте, — медленно протянул он.
Затем сел и стал нагло рассматривать лица присутствующиъ. Потом медленно поднялся и со скучающим видом стал расхаживать по комнате. Все это делалось без малейшего внимания к тому, что здесь происходило.

После перерыва выступили: Стась,  Колпакова, Кстати, Корпакова сказала очень верную мысль (что ей свойственно. Вот если бы она всегда и поступала всегда сообразно со своими мыслями!) Она сказала:
- 2-й курс обвиняет Салтыкова  с чисто  субъективных позиций. Поэтому  они здесь говорили  только о «плохом Салтыкове», и никто из выступающих сознательно не хочет видеть в Салтыкове хороших черт. А ведь в каждом человеке заложено много хорошего!

После не выступали еще многие комсомольцы. Например, Эльдар Шенгалая (с 9-го реж. курса) сказал:
- Салтыков делит наше общество на умных и дураков. Затем, Салтыков разделяет творчество и свою мораль. Все это гнилая философия!…

Я считаю правильным вопрос о группе. Вы посмотрите вообще на Герасимовский курс! Там все «гении». А посмотрите , хотя бы, на курс Широкова:  ииам все просто. Там Сафронов на большом перерыве бежит в нашу столовую и организовывает для курса 8 столов. Оказывается, они отмечают день рождения одного из своих товарищей!  … Когда у нас критикуют кого-нибудь на курсе, все говорят прямо и прямо, честно признают свои ошибки. Это происходит потому, что у нас крепкий коллектив!

Лично я считаю, что Салтыков не достоин быть членом комсомолв=а. И его поведение на собрании не в его пользу….

Говорил Мелиава.
- Так что же сделал Салтыков? На что он еще способен?

Мелиава говорит о о плохом отношении Салтыкова к товарищам по курсу. Напоминает факт, когда (там же, в Сталинграде) Салтыков в командном пылу заставлял Леву Мирского тащить одновременно стол и стул на пароход, а сам в это время совершенно ничего не делал.
- Мне тогда было не до стола Левы и стула, — возражает с места Салтыков.
- Вы слышали, товарищи? Это ведь не случайно, что Лева у него оказался между столом и стулом!

Он долго говорил о том, что он тоже не за оставление Салтыкова в рядах комсомола, что такой человек не заслуживает никакой пощады.
- Но мы не должны забывать о том, что Салтыков молод. Я не верю в то, что он неисправим! Когда хирург смотрит на обрубок руки, он думает о том, как бы ее не отрезать! Давайте и мы думать о том, чтобы не искалечить человеку жизнь!

Добровольская снова вскакивает:
- А мы настаиваем, чтобы Салтыков был исключен из комсомола!

Выступает Миша Ершов:
- Салтыков появился не случайно. На 2-м курсе есть что-то  общее нехорошее. Все студенты этого курса немного стараются для себя.
- В каждом из нас сидит Салтыков, — бубнит Абалов.
- Это грустная шутка, товарищи! .. У Салтыкова, — продолжает Ершов, — есть какие-то плохие черты в характере, но плохо, что люди злорадствуют над этим! (Аплодисменты)

Собрание снова долго шумит. Выскочил на трибуну возмущенный Виля в очках (со сценарного ф-та):
- Товарищи, да ведь он (показывает на Салтыкова) только сейчас, здесь, кричал: «Гад, в рожу дам!»…
Кто-то из первых рядов его поправляет:
- Не в рожу, а в морду!

От педагогов выступил Тавризян:
- В чем причина появления такого вот «Салтыкова»? Вот вопрос.  Ведь, это болезнь всех наших творческих факультетов. И мы, педагоги, должны будем еще много над этим думать.

Салтыков сейчас еще многого не понял Пусть сегодняшнее  собрание послужит для него хорошим уроком.

Перед голосованием разразилась

бурная дискуссия . С великим трудом удалось установить относительный порядок.

Салтыкова оставили в комсомоле 30-ю голосами против 26-ти. Я голосовал против исключения.

После собрания шли горячие споры в гардеробе, в корридорах, на улице, в троллейбусах, в электричке и даже уже в Мамонтовке.

Люди с удивлением смотрели, как в 12 ночи студенты чуть не до драки, с надсадом кричали друг другу:
- Гадом он был, гадом и останется, вот увидишь!
- А вы вот, и работайте теперь с ним, чтобы он не был гадом!

21.12.1954. Было два прогона: по речи и по пантомиме. Прогоны прошли хорошо. Вечером в большом зале посмотрел с дипломниками «Большую жизнь».

22.12.1954. Сегодня у нас – комиссия из ЦК партии. В нашей мастерской был Г.Рошаль, кинорежиссер. Был прогон. Показали также и «Западню». Рошаль сделал нам очень полезные советы. Очень умный дядька! С юмором.

Из института сегодня приехал рано, в 7 часов вечера. Буду писать письма.

23.12.1954. Ничего Примечательного сегодня не произошло. День по-существу пропал. Целый день болтался в ожидании репетиции, но Шишков долго «водился» с «Шаберпом» и «Иветтой». Злой, как черт, я пошел в просмотровый зал, посмотрел «Весну в Москве». Настроение поднялось.

24.12.1954. К нам приехал из ленинградской киностудии помреж. из группы «Максим Перепелица» и актерского отдела студии. Чмотрели. Назначили свидание Гусю и мне с пом. режиссера, Лене Довлатбековой – с представителем из группы «Следы на снегу». Поеду в гостиницу  «Москва» в воскресение, у 110 часам утра.

Завтра – первые два зачета: с утра – по пантомиме, после обеда по французскому.  Сегодня, после занятий я, Гусь, Олег Хроиенков, Инна Выходцева  и Колпакова сделали генеральную уборку в мастерской, подмели, разложили костюмы, все приготовили к завтрашнему зачету.

Многие студенты поехали сегодня на новогодний карнавал творческих вузов г. Москвы. Я от былета отказался, т.к. хочу сосредоточиться  к зачетам, хотя бы выспаться как следует (раз в жизни!).

25.12.1954. В институт приехал заранее. До начала зачета – 30 минут. Последние приготовления… Уже обставлена первая пантомима «Баба Яга», готова и вторая – «Шарманщик». Обычное волнение перед выходом на площадку.  Кто-то страшно суетится, кто-то жует букет, с которым надо выходить. Перед  зеркалом 0 полно девушек. Там все говорят сразу. .
- Застегни мне пожалуйста сзади платье…
- Тебе не эту косынку надо, — вон ту, — подай, Володя!
_ Славка, не лезь, пожалуйста! Не мешай! Оделся давно и всем мешаешь…

Это уже относитмя к Ковалькову. Этот оделся, действительно, раньше всех ( (в то время, когда я с Ворониным и Гучевым ставили декорацию. Кстати, характерная черта Ковалькова, — страшно любит  наряжаться во что угодно. Это, может быть, неплохо, но он при этом ни разу не помог поставить обстановку). Теперь он ходит  по 205-й аудитории, гле ку нас и костюмерная, и реквизитная, и гримерная, — и все, что угодно, поминутно подходит к зеркалу, поправить прическу, с кем-то спорит.

Пришел Александр Александпрович Румнев, посмотрел костюиы, немного пошутил, ушел. Я посмотрел в щель между занавесями.. Сидят: Ал. Ал. Гендер, Г.Рошаль, Шишков, Ольга Николаевна и еще кто-то.

Зачет начался. За кулисами страшно волнуются перед выходом Люся Колпакова, чуть не до истерики. У нее, оаказывается, что-то потерялось из костюма и «как я пойду на площадку, я не знаю!»  Но пантомима идет хорошо.

Я из-за шума смотрю не на площадку, а на Шишкова и Г.Рошаля. Они улыбаются. Пантомима им нравится.

Полсле зачета пришел в 205-ю аудиторию Шишков.
- Ну, как, Анатолий Григорьевич? Поняли что-нибудь?
- Понял, все понял… — улыбается Шишков. – Хорошо….
Зачет сдан. Сессия началась.

Был прогон по танцу. Сразу же после пантомимы. Не успели отдохнуть и пообедать. (Кстати,  — обедать перед танцем нельзя). Прогон шел 3 часа. Измучились зверски. Маргарита Арестовна, видя это, отпустила нас пораньше. А на прогоне была Таня Конюхова.

Вечером был зачет по французскому языку. Я за 4 часа  сдал все тексты, которые нужно было сдать в течение семестра, но выучить «Песню докеров» не успел.

Сдавали в паре с Гусем. Прочитал с ним диалог из какой-то дурацкой пьесы. Он начал «читать» «Песню докеров». Читал он ее с доски, где она была написана мелом. Наконец, Елена Казимировна обернулась, встала и стерла текст (который перед зачетом написал Бредун). Тогда Гусь стал читать «Песню» с листка бумаги, который был прикреплен к кафедре таким образом, что не был виден педагогу. Но и эта хитрость была разгадана.
- Гусев, я вам зачета не поставлю.
- Ну как же, Елена Казимировна?
- Вы же не выучили этого маленького стихотворения?
Тусь растерянно разводит руками.
- Как же, Елена Казимировна, я выучил… — неуверенно произносит он.

Следует длинная тирада француженки. Мы слушаем внимательно, иногда возражаем. Да, нам французский очень нужен, но у нас ведь нет совсем свободного времени, мы все время заняты…
- Елена Казимировна, ну войдите же в наше положение!
- Не, нет. Я не знаю… Вы не занимаетесь… — мотает она головой.
- Ну, поставьте зачет, я вам сдам стихотворение в первый же день после каникул!
- Ну вот, пошли обкщания. Я вам не верю. Не в первый раз. Я не могу.
- Честное слово, Елена Казимировна…
- Ну вот, «Честное слово»…
- Честное комсомольское!
- Хорошо, я вот тут напишу: «Честное комсомольское». Но если вы мне не сдадите, я пойду в комсомол!
- Сдадим, Елена Казимировна!- обрадованный Гусь  тянет ей свою зачетку Француженка недовольно качая головой, ставит «Зачет».
- Ах,  camarade, camarade…

Гусь, повернув ко мне лицо, кривит рот и щурит глаз. Потом серьезно берет  зачетку и прощается.

Моя очередь… Я не знаю «Песни . Но смело иду, вынимая свою зачетку, на ходу говоря что-то о нервах, которые всегда не в порядке, в связи с неправильным расписанием. — Из института выйдешь не актером, а каким-нибудь психопатом!

Мой растрепанный вид действует на француженку. Она также сокрушенно покачивая головой, берет мою зачетку.

- Ну как? – встречают меня за дверью.
- Камарады сдали! – говорю я и устремляюсь вдоль по коридору.

Занимаю 5 рублей (у Жарикова) и бегу в буфет. Завтракаю, обедаю и ужинаю одновременно. После этого осознаю, как я устал.

Уже собрался ехать домой, когда Гена Полока позвал меня в большой зал:
- Там экономисты смотрят «Тетку Чарлею».

Я ее уже видел 2 раза, но отдохнуть не мешает. Выдержав стычку с дежурным у двери, втискиваемся в битком набитый зал. Фильм уже идет… Люди сидят на приставленных к рядам стульям, в проходе, на чемоданах. Но на неудобства никто не жалуется.  Настроение хорошее. Слышится непрекращающийся хохот.  Кто-то уже истерически визжит. Иногда, от входа раздается голос:
- Гример здесь? В пивильон!
- Монтажник, на выход!

Посмотрели «Тетку Чарлею» и «Римские скандалы». Этот фильм, по-моему, никто из студентов не видел, т.к. он еще недавно был в секретном фонде.  Помню забавный случай, связанный с этим фильмом.

Еще в 1953 году, когда мы учились на 2-м курсе, вернее, только перешли на него (т.к. дело было летом), как-то к нам в институт приехал Аркадий Райкин со своим театром смотреть западные комедии. Сколько мы не упрашивали зав. фильмотекой Леню, нас с Бредуном не пустили. Тогда мы тайком вошли в Малый зал задолго до сеанса и спрятались за шторами. Ждали долго. Потом услышали чьи-то шаги. Вольфовский осматривал зал. Включил свет (выключатель помещался на расстоянии вытянутой руки от меня), постоял немного около нас, ничего подозрительного не заметил, ушел. Через некоторое время, с шумом ввалился в зал весь театр Райкина. Кто-то сел около самой шторы. Создалось невыносимое положение: уже нельзя  незамеченными вылезти из-за шторы во время сеанса, а если бы нас заметили, то, пожалуй, это грозило бы нам исключением из института, т.к. просмотр бул секретным. Мы уже раскаивались в своем поступке, как неожиданно кто-то объявил:
- Просмотр перенесен в большой зал! Перейдемте, товарищи!

Заговорили, кто-то засмеялся, раздалось хлопанье сидений. Зал опустел. Мы вздохнули с облегчением.  Теперь уже не нужно было никакой картины!

Но все же мы попали в тот раз к Райкину на просмотр. Каким образом нам удалось – это я не помню. Посмотрели «Римские скандалы» с участием Гарольда Ллойда. К концу просмотров мы изнемогали от смеха, дорого доставшегося нам.

26.12.1954. К 10 часам утра приехал в гостиницу «Москва», встретился с дядькой, который был у нас в мастерской (из Ленфильма). Он мне дал почитать сценарий «Максим Перепилица». Я прочитал его там же, т.к. он в 12 часов должен отвести этот сценарий Грибову.

По-моему, роль на которую он меня намечает, не подходит для меня. Это парень, который в полтора раза выше меня,
- Как же быть? Ведь о его росте говорят в сценарии, вот: « — Куда же ты, такой длинный вырос? – Это оттого, что хорошо кормили»
_ А ничего страшного. Этот текст можно выбросить из сценария.

Пришел Вовка Гусь. Немного поговорили. Взял у меня фотокамеру, на обороте которой  написал мои данные.
- Я ее сдам в актерский отдел
- Пожалуйста.
О просил позвонить ему завтра в 9:30 утра. Модет приедет режиссер, он покажет нас ему.
____
Съездил в баню, и прямо – домой. Вот сижу дома. Написал письма домой, Витьке. Ребята уехали в театр киноактера на «Машеньку». Я отказался, т.к. завтра много работы: будет монтировка, прогон, наверно, придет Райзман.
______
Вчера Юрка Белов передал мне записку от Петра Скупина. Он укоряет меня за то, что я не приехал к нему и даже не позвонил (хотя это неправда, но у меня действительно не было времени) . Он пишет:
«Юрик!
Плохо ты себя ведешь! Почему не приехал?  Почему еще не позвонил? (Тогда  я был на курсовом партсобрании, когда не позвонил). В любой вечер приезжай, с ночевкой.
Петя»

Надо съездить! Но – когда? Вопрос. Завтра позвоню, извиниться надо.

С Райкой тоже давно не встречался. И не знаю, когда встречусь. И не пишу…

27.12.1954. Утром – «Русская литература» (Л.Толстой), «История русского театра» (МХАТ).

На перерыве Витька Фокин, подойдя ко мне, попросил, с самым серьезным видом, сыграть ему на губной гармошке. Я страшно удивился. Потом мне рассказали, как видели мой снимок в «Огоньке», в репортаже «Магазин звуков» .

Я вспомнил, как нас еще до 7-го ноября пригласили сняться в репортаже, и мы до12 час. Ночи снимались в музыкальном магазине.

Погодин ходит «огорченный», — его в репортаже так охарактеризовали: «Токарь выбирает баян».
Полока Гена говорит:
- Вот так делается «большая печать».

Фокин обещал написать по этому поводу фельетон в газету. А пока все издеваются над нами, «скулят».
_____________
Был Ю.Райзман. Перед его приездом был устроен прогон. В это же время шел параллельный прогон по речи. Страшно неудобно! На прогоне по речи присутствовал представитель Киевской киностудии.

Райзману показали «Гобсека», «Полковника Шабера» и «Западню». Райзман сказал, что не верит в происходящее на площадке.  Произошел короткий, но выразительный спор между Шишковым и Райзманом по поводу метода работы. Сошлись на том, что нам отведено очень мало времени для мастерства. (Это наша главная беда!)

Уехали домой уже в 11-м часу. А, ведь, завтра два зачета: по танцу и речи. В институт надо поехать пораньше, поэтому ложусь спать.
_____________
Сегодня была стипендию. Получил с трудом, т.к. было мало времени, даже не имел возможности  позавтракать и пообедать. (Бредун и Гусев без перерыва репетировали «Гобсек»,  с безжалостным Шишковым несколько часов подряд, так что они «дошли» окончательно).

28-31.12.1954. Не было времени записывать. Приехав домой вечером  — сразу спать, иногда, не ужиная. А утром – снова с утра до вечера.

Постараюсь вкратце припомнить события этих дней.

Ну, во-первых, получил приглашение в группу «Максим Перепелица». Ассистент режиссера назначил свидение мне, Гусю И Вале Ананьшиной в гостинице «Москва». Мы съездили с Гусем, немного почитали сценарий, приятно побеседовали с ассисиентом, который производит приятное впечатление. Он решил показать нас режиссеру, дал номер телефона и отпустил нас. Характерный факт: «Когда я сказал ему: — Как же это вы предлагаете меня на роль белоруса Сашуся, если он длиннее меня в два разА? Вед об этом в тексте говорится. Вот посмотрите: — чего же ты такой длинный? – Хорошо кормили ».

- Это неважно.  Это можно вымарать, — ответил он спокойно.

Свидание с режиссером Граником состоялось 31-го декабря, утром, в гостинице «Националь».. Я опоздал немного, а когда пришел, там уже сидели у него Валя и Гусь.

Мы побеседовали немного, минут 25. Анатолий Михайлович очень интересный человек, с добродушным юмором. Он рассказал сценарий фильма, потом спросил. Что мы умеем делать. Мы ответили довольно не определенно. Тогда он сказал:
- Я вам, в таком случае, дам прочитать сценарий, вы придете ко мне и сделаете заявки на роли, которые вам понравятся. Может быть, что-нибудь сыграете из этого сценария.
- Как же…   Вы примерно скажите, кого нам для себя смотреть.
- Вы посмотрите для себя роль Ежикова, либо Павлова. Вы, Гусев, посмотрите роль Андрея, а вам желательно – Любку. Вот сценария только у меня нет свободного…  Подождите, я сейчас позвоню автору, у него должен быть.

Он позвонил Стаднюку,  предупредил его, и мы пошли за сценарием в «Советский воин».  Стаднюк очень мягкий и добрый человек. Никогда бы не подумал, что он – писатель. Когда мы  представились ему, он даже немного как-то растерялся. Мы взяли сценарий и поехали в институт читать.

Прочитали. Лене сценарий не очень понравился, хотя там много бмора. Приглянулась роль Степана, друга Максима. Это скромный, даже  немного застенчивый парень. Не знаю, попробую предложить «заявку» режиссеру. Вот, 2-го поедем.
_____
Зачеты идут своим чередом.  Сдали речь, спецуху, мастерство. На речи я был с больным горлом, читать не мог. Читаю и чувствую, что через несколько слов голос сорвется. Горло раздирает изнутри.

В таком состоянии уже некогда думать о задаче. В общем, прочел плохо. Антонина Антоновна меня успокаивала потом.

Ну что ж… Надо учесть, что материал очень трудный. Ведь ни один актер еще не смог его прочесть.

О том, что материал очень трудный, и вряд ли нужно было брать, я слышал, как говорила Ханова. (Когда шло обсуждение, мы через 205-ю аудиторию проникли внутрь и за ширмой подслушали почти весь разговор  о нас, так что знаем отношение к себе педагогов).

Ну, обо мне Ханов а сказала, что я, конечно, характерный актер, что чувствую материал, ясно вижу то, о чем рассказываю и т.д. Но вопрос в репертуаре.

Интересно сдавали спецуху.. Полковник задание ни у кого не принял.
- Все переделать, иначе зачета не будет никому!

Начали, скрепя сердце, переделывать. Я перечерчивал картину 4 раза. Надоело. Начали возиться в аудитории, пользуясь отсутствием полковника. Бредун залез в комнату к Тасе. Выскочил оттуда сияющий:
- Э! Братва! Всем зачеты выставлены в ведомость!
- Не ври
- Ей богу! Сам сейчас видел!
- Ура! Сдавай, ребята, тетради, идем в столовую!

Аудитория опустела в одну секунду. Стало тихо. Зато стало шумно в буфете.
_________
30-го зачет по мастерству. Перед зачетом – страшное волнение, почти паника. Оно и понятно!  Чувствуем, что ничего не получается, ничего не готово. Играть будем в своих костюмах. Многие отрывки пригот овлены за месяц – полтора. (Это Бадьзак –то!)

Александр Александрович объявляет начало зачета. Он предупреждает, что это рядовая репетиция и т.д.

И вот открывается занавес. Начинается «Хозяйка гостиницы». Людка с хохотом скатывается с высокой лестницы. Начала как будто неплохое…
- Закрыть занавес! – вдруг кричит Аоександр Александрович. Ъ Кто на прожекторе? Свет! Включить правый прожектор!

Это моментально выбивает актеров из режима. Дальше уже идет много хуже. Ребята недовольны. С каждым отрывком недовольство  нарастает. Зачет идет явно плохо. Это портит настроение. Долго идут перестановки, т.к.это не было организовано заранее. Все нервничают.  А тут еще Александр Александрович.

Идет «Гобсек». Гусь приготовился к выходу. Вдруг:
- Где свет? Гусев! Направить свет!

Минут пять устанавливают свет. Гусь страшно зол. И в таком состоянии он выходит играть Дервиля!

Перестановка «Иветты». Давно все закончено, но почему-то не начинают. Вдруг влетает в 205-ю аудиторию растрепанный Бредун:
- Гда гардина? Почему никто ее не вешает?

Но никто не знал, что гардина должна висеть! Я хватаю эту злощасную гардину и бросаюсь на площадку. Гардину повесить сразу нельзя, потому что заранее ее не приготовили. Александр Александрович страшно «шипит» на меня:
- Свами вообще ничего сделать нельзя!

Я психанул, бросил гардину в коридор и ушел. Сел в 203-й аудитории успокаиваться, ведь мне за «Иветтой» сразу играть «Западню». Бредун и Гусь успокаивают меня, а сами-то…

Я долго сижу один. Вдруг влетает Гусь, совершенно вне себя, с грохотом пинает что-то, попавшееся под ноги, громким шепотом  поминает чью-то мамашу и садится рядом со мной.
- Все! Я тоже сегодня не играю! Хватит…

Зачет продолжался в таком духе до конца.
___________
- А мы-то думали, — 3-й курс!  — говорили потом первокурсники, Анпенев и еще кто-то. – Погано, братцы.

В общем, ничего более позорного мне не довелось встречать. И я считаю, что одни мы виноваты. Во многом виноват  Александр Александрович. Бредун предлагал собрать весь курс и в присутствии А.Бендера серьезно с ним поговорить. Не знаю, вряд ли это осуществится.
___________
В институте, перед входом, висит портрет нашей студентки в траурной рамке. Прочитали, погибла под поездом Римма Поляченко. Все ходят по институту, как в воду погруженные. Жалко девушку. Очень.
___________
Новый год встречаю один, как и в прошлые годы. Написал письма Виктору и Гале. Приехал домой в 11 часов. На станции взял хлеба, колбасы. Еогда стоял в очереди, какая-то женщина попросила меня:
- Сынок, посмотри там, что это в коробке?
- Это шоколадный набор за 47 рублей 50 копеек.
- Ого! Цена…
- Цена по товару.
- Хороший товар!
- По цене.

Женщина с удивлением посмотрела на меня (я это сказал, не заметив, машинально; она, наверно, подумала, что я смеюсь над ней).

Вечером дома – я и Олег Хроменков. Послушали речь К.Е.Ворошилова, встретили Новый год.

Куранты бьют 12 раз.

Новый год! Что нам предстоит испытать в нем?

В начало