Мы мирные люди,
Но наш бронепоезд
Стоит на запасном пути.
Из советской песни

1967 год вошел в историю прежде всего как год советского вторжения в Чехословакию. На фоне всеобщего благополучия и тишины вдруг была предпринята эта дерзкая внешнеполитическая акция.

Ввод советских войск был настолько неожиданным для всех, что один из генералов НАТО выразил удивление, почему СССР заодно не прихватил и всю Западную Германию.

Некоторая, во многом мнимая, либерализация советского режима при Н.С. Хрущеве инициировала стремление народов стран Варшавского договора к национальной независимости.

Слабые попытки чехов добиться послабления идеологического гнета Москвы были приняты лидерами КПСС за стремление к расколу социалистического лагеря и отказу от социализма как пути развития. Вероятно, так оно и было. Интересно, что в наши дни находятся авторы, утверждающие, что Дубчек своими несвоевременными действиями сорвал планы тайных либералов в Кремле по демократизации советского режима. Верится в это с трудом…

Рискованная военная операция была осуждена во всем мире. Наиболее отчаянные вышли на Красную площадь, на демонстрацию протеста, но были быстро и незаметно арестованы. Информацию об этих смельчаках тут же совершенно засекретили, и она стала доступной только после развала СССР.

В целом, всеобщие протесты ни к чему не привели. Чехословакия была быстро приведена обратно в общий строй союзников Москвы. Для этого применили известную тактику: замену неугодного лидера на верного сторонника укрепления связей с СССР. Александра Дубчека «ушли», но он остался в памяти людей, как коммунистический лидер, попытавшийся дать социализму «человеческое лицо».

Между тем, сообщение советского радио о вводе войск в Прагу вызвало большую напряженность в настроениях советского народа. Многие ожидали начала войны.

Невольными жертвами событий стала группа преподавателей Харьковского училища, выехавшая в очередной отпуск в Крым на своих машинах. В первый день они неспешно добрались до Полтавы, заночевали, а утром отправились в село, чтобы купить что-нибудь на завтрак.

Первый встречный согласился продать им курицу, но отказался от денег и потребовал взамен… пиджак, предварительно его пощупав. Обескураженные отпускники вернулись к машинам, включили радио и послушали новости. После этого все стало ясно, и они вернулись домой, позабыв о планах на отпуск.

Тема ввода войск в Чехословакию стала предметом текущей политической учебы и, конечно, неофициального обсуждения в беседах в преподавательской. При этом неизбежно всплыл в памяти 1945 год, когда советские войска освобождали Берлин. Здесь тон задавал В.И. Кейс, который был в Германии в те дни.

Он вспоминал, как ходили они группой по Рейхстагу. Стекло хрустело под ногами, пробираться приходилось между обломками. Огромные картины в псевдоклассическом стиле было вынуты из рам и лежали на полу, свернутые в свитки для сохранности. Некоторые полотна были развернуты, и в них зияли дыры, вырезанные ножом в спешке: кто-то позаимствовал наиболее полюбившиеся фрагменты.

По словам В.И. Кейса, большие усилия были приложены к поискам золотого запаса Германии, но найти его не удалось. Позже, когда союзники заняли свои зоны, ценности были найдены американцами, потому что, говорил Виктор Иванович: «Мы искали золото, а американцы – нужного человека».

По репарациям из Германии вывозили многое, в том числе целые промышленные предприятия. Из Москвы поступил приказ вывозить все до последней детали. Когда на заводе Цейса не погрузили салфетки для протирки оптики, представитель контрразведки СМЕРШ спросил: «Вы что, отказываетесь выполнять приказ товарища Сталина? Погрузить немедленно!»

Когда В.И. Кейс сопровождал совершенно секретный груз из Берлина в Москву, их самолет из-за плохой погоды посадили в Минске. Таможенная служба быстро оцепила самолет, оставила в неприкосновенности ящики с официальным грузом и начала обыск.

Вскоре на летном поле выросла гора трофеев, начиная от прорезиненной ткани, из которой шили плащи СС, до духов в ящиках. Представитель таможни указывал на предметы по очереди и спрашивал: «Чье?» Признавался каждый раз кто-то один. Таможенник произносил один и тот же приговор: «Конфискуется!»

Когда Кейс спросил таможенника, зачем было спрашивать, если все конфискуется, таможенник улыбнулся и ответил: «Если бы экипаж и пассажиры ответили, что это – общая собственность, то я приказал бы разделить все на равные части и раздал каждому».

Но это все были, так сказать, трофеи одиночек. Тот же Кейс вспоминал, какую карьеру сделал авиационный подполковник, эшелонами отправлявший в Москву автомобили для начальства. Этот человек, с трудом умеющий расписываться, стал заместителем начальника Научно-исследовательского института эксплуатации и ремонта авиационной техники… по научной работе.

Сказать, что я был в душе против вторжения в Чехословакию, было бы неправдой. Как военному человеку, мне импонировали внезапность и результативность масштабной военной операции. Меня несколько коробило только, что для привития нашим друзьям социалистических идей потребовались танки. Ведь чехи и словаки, как, впрочем, и жители других социалистических стран, неизменно изображались нашей пропагандой как искренние сторонники курса Москвы.

Говорят теперь, что ввод войск был роковой ошибкой, в результате которой левая интеллигенция Европы отшатнулась от Советского Союза. Может быть, но в 1968 году эти события подавались нам как победа социалистического лагеря.

Ясно было, что Объединенные Нации осудят СССР, но никаких конкретных действий против Москвы предпринять не смогут. Право вето в Совете Безопасности надежно гарантировало это бездействие.

Торговые и экономические санкции против СССР не могли сработать, потому что пятьдесят лет взаимоизоляции СССР и остального мира выработали практически полную независимость страны от мирового рынка.

Советские лидеры и пропагандистская машина много и охотно говорили о торговой дискриминации, о печально известной поправке Веника, но случись чудо, отпади сразу все ограничения, торговать СССР с США было бы нечем, кроме нефти, газа и другого сырья – товаров необходимых и массовых, но дешевых.

Продукцию советского машиностроения и электронных отраслей никто в развитых странах покупать не хотел: качество было ниже, системы были несовместимы; запасные части отсутствовали; даже гайки и болты в СССР изготавливались в метрической системе, а в США резьба была дюймовой.

Да и система взаимоотношений с потенциальными покупателями советским производителям казалась дикой: предприятия внутри страны были рады получить хоть что-нибудь, а западный потребитель хотел лучшего за низкую цену, да еще требовал(!) организовать техническое обслуживание и ремонт.

Далеко не последнюю роль в трудностях советской внешней торговли играла громоздкая бюрократическая машина СССР.

Торговые представительства СССР за рубежом могли торговать только картинками – офисы были увешаны красочными изображениями предлагаемых товаров, но заказчик, согласись он что-то приобрести, должен был ждать, пока изделие включат в план и произведут.

Именно поэтому СССР всегда предпочитал заключать торговые контракты на будущее и избегал прямых краткосрочных сделок. Даже внутри социалистического лагеря СССР получал за свое сырье гораздо меньше, чем давал, смотри, например, мемуары Н.С. Хрущева.

Теперь же, после развала СССР, ситуация изменилась к худшему: покупают у России, в основном, сырье, до половины необходимого продовольствия сейчас закупается за рубежом за «нефтедоллары» или «нефтеевро».

Западные капиталовложения в экономику России мизерны, так как климат и расстояния делают их невыгодными для инвесторов, а собственная экономика разрушена в ходе десоциализации.

Не должны никого удивлять и высокие темпы роста экономики и расходов на оборону, декларируемые руководством России в последние годы. Как говорится, «раньше у него не было ничего, а теперь – в десять раз больше». Сказанное не принижает героических попыток Кремля спасти и укрепить русское государство.

Поступив в адъюнктуру ракетного училища, я не стал ракетчиком. Я был и остался испытателем космических аппаратов, только теперь нужно было стать дипломированным ученым в совершенно незнакомой мне области.

Я продолжал внимательно следить за развитием событий в космической гонке, теперь уже только по газетным сообщениям.

22 января в США был запущен беспилотный корабль «Аполлон-5».

В январе-феврале СССР запустил несколько «Зенитов» и новые спутники геодезической и радиоразведки.

2 марта с 81 площадки в Байконуре был запущен беспилотный «Союз» для облета Луны. Облет прошел нормально, но возвращение корабля с посадкой на территории СССР не удалось, в связи с чем корабль был подорван по команде с Земли 7 марта.

27 марта в авиационной катастрофе при выполнении тренировочного полета погибли первый космонавт планеты Юрий Алексеевич Гагарин и полковник Владимир Серегин, командир авиационного полка, занимавший в спарке место инструктора.

Точная причина катастрофы до сих пор не установлена, что породило массу сплетен и слухов. К ним относится и заявление ясновидящей Банги, утверждавшей, что Гагарин не погиб, а «был взят».

Хотел бы я, чтобы она поговорила в свое время с тем сотрудником Центра подготовки космонавтов, который рассказывал мне позднее, как они собирали с деревьев по кусочку тела погибших пилотов на месте катастрофы.

Полковник Серегин и в мыслях не мог иметь быть похороненным у Кремлевской стены, но судьба судила иначе.

Правда, никто не знает, чей прах лежит в какой урне.

Конечно, я остро переживал случившееся.

4 апреля в США запустили корабль «Аполлон-6». Американская программа набирала ход. СССР до первого успешного пуска нового тяжелого носителя вынужден был оставаться в роли зрителя.

Слабым утешением послужил второй полет с автоматической стыковкой кораблей «Союз» 14-15 апреля.

В течение года произвели ряд успешных рутинных запусков спутников фоторазведки и других аппаратов военного назначения. Случилось и несколько аварий на уже отработанных носителях. Впрочем, об авариях я узнал много позже.

В сентябре беспилотный корабль «Союз» облетел Луну и был успешно возвращен на Землю. Первыми «космонавтами», пролетевшими вблизи природного спутника, стали черепахи. Перегрузки во время баллистического спуска достигли 20 g.

Успешно проходила программа запусков спутников «Молния» на высокоэллиптические орбиты.

11 октября был осуществлен первый пилотируемый запуск корабля «Аполлон-7».

В октябре запустили корабли «Союз-2» и «Союз-3». Последний пилотировал полковник Георгий Береговой.

Была предпринята попытка стыковки кораблей, но состыковаться не удалось из-за отказа в системе сближения.

Позже мне рассказывали, что Береговой все время спрашивал Землю: «А обещанное будет?» После возвращения на Землю он получил обещанное: ему присвоили воинское звание генерал-майор. Это была плата за согласие первым после гибели В. Комарова полететь на «Союзе».

В ноябре космический корабль «Зонд-6» (читай, «Союз») успешно облетел Луну и вернулся на Землю.

Оставалась возможность опередить США в пилотируемом облете Луны, но времени не хватило.

21 декабря был запущен корабль «Аполлон-8» с тремя пилотами на борту, которые и облетели первыми в мире спутник Земли и успешно вернулись домой.

Время шло, а диссертация моя продвигалась медленно. Чтение чужих работ показывало, что особой гениальности для защиты кандидатской не требуется. Не раз в отчаянии я говорил себе, что нужно всего лишь написать сто – сто пятьдесят страниц текста на заданную тему и добавить несколько десятков математических формул. И все!

Но текст рождался с трудом, а формулы требовали постичь реальность, которую они описывают.

Несколько легче было написать первую главу, где по традиции помещался обзор ранее выполненных работ. Эту часть я закончил довольно быстро и возвращался к ней редко, когда появлялся дополнительный материал.

Нервное напряжение сказалось, и вскоре я начал испытывать приступы острой боли в желудке. Но совету одного из офицеров кафедры я начал носить с собой бутылочку с содовым раствором, который успешно гасил боль. Обращаться к врачам было некогда.

Позже при осмотре в Москве врачи обнаружили у меня зарубцевавшуюся язву двенадцатиперстной кишки. Болезнь прошла сама собой, как только была успешно защищена диссертация.

Между тем, рутина жизни в адъюнктуре требовала, чтобы будущий кандидат наук время от времени отчитывался о ходе работы. Виктор Иванович Кейс был командиром, у которого все должно было идти своим чередом без всяких послаблений. Поэтому однажды он вызвал меня к себе в кабинет и назвал дату очередного заседания кафедры, на котором я должен был доложить первые результаты своих исследований.

Отступать было некуда. Я пришел домой, сел за письменный стол и за два часа размышлений родил несколько формул, описывающих процесс внепланового технического обслуживания.

Конечно, это не было теорией относительности, но пара новых результатов из этих формул получалась. Эти результаты я и доложил на кафедре, получив снисходительное одобрение коллектива.

Жизнь, между тем, шла своим чередом. Наш замполит факультета, Александр Николаевич Мухин, сумел обойти жилищную комиссию Училища. На очередном заседании, когда однокомнатных квартир опять не хватило, он попросил выделить для моей семьи двухкомнатную квартиру, мотивируя это тем, что рано или поздно это все равно придется сделать, если я останусь служить в Харькове, а если я уеду, квартира через два года освободится.

Эта нехитрая логика сработала. Меня вызвали в квартирно-эксплуатационную часть и предложили посмотреть квартиру, которую я мог занять. При этом мне посоветовали поменьше распространяться о получении квартиры, дали адрес и номер трамвая, которым надо было добираться.

Харьков я знал плохо, поэтому сначала мы с женой попали не туда. Квартира, которая по случайному совпадению тоже освобождалась, была ужасна: полуподвал в старой развалюхе. Я в отчаянии снова обратился в КЭЧ.

Недоразумение быстро разъяснилось: мы не доехали до места.

Я снова сел на трамвай, и он повез меня, петляя и заворачивая на каждом перекрестке. От Училища до новой квартиры надо было ехать трамваем полтора часа. Это обстоятельство делало новый дом нежеланным для постоянного состава.

Лучшим жильем в Училище считался многоквартирный дом, входящий в квартал, который занимал главный корпус Училища. Оттуда на службу можно было дойти пешком за пять-шесть минут. В силу естественных причин дом этот постепенно превращался в обитель пенсионеров, уже не работающих и не служащих в армии.

Командование Училища попыталось освободить квартиры в этом доме, для чего предложило генералу-пенсионеру переехать в роскошный дом на Сумской улице.

Логика была проста: если удастся уговорить генерала, остальные и пикнуть не решатся. Но генерал отказался переезжать да еще пригрозил сообщить в Москву о дискриминации пенсионеров. Так все и осталось.

Дома на Ленинском поле, куда надо было ехать с пересадкой на двух троллейбусах, ценились значительно ниже: Ленинское поле считалось окраиной. Что уж тогда говорить о хрущевке, до которой надо было ехать трамваем полтора часа?!

Квартиры на Ленинском поле пытались поменять поближе. Наш техник (машинистка) Галя переехала на Сумскую без потери комнаты и страшно была этим довольна, пока не выяснилось, что радоваться было нечему.

В том же подъезде проживал участник Гражданской войны, которому сабельный удар разделил голову почти пополам.

Он выжил, но стал не вполне нормальным: ему все время чудились заговоры и угрозы его жизни. Легко представить себе, во что это обошлось соседям в тридцатые годы.

А теперь он регулярно писал жалобы во все инстанции, и по этим жалобам к соседям приходили комиссии.

Пришла такая комиссия и к Гале. При этом председатель комиссии сказала: «Галя, мы первая, но не последняя комиссия. Мы знаем, что он сумасшедший, но должны провести у Вас не менее двадцати минут, иначе он напишет очередную жалобу, теперь уже на нас. Угостите нас чаем, чтобы время провести».

Поплутав немного в незнакомом районе, я вышел, наконец, к новостройке. Я знал номер своей будущей квартиры, помещавшейся на первом этаже. Дома, как такового, еще не было. Была строительная площадка, но блоки первого этажа уже были на месте.

Увидев мою военную форму, строители сообразили, что я будущий жилец, и предложили увеличить мою жилплощадь «за литр со стены». Оказывается, стенные блоки при монтаже можно было двигать влево-вправо сантиметров на тридцать. Таким образом, за счет соседей можно было выиграть значительный кусок пространства. Я их разочаровал, сказав, что квартира моя уже смонтирована.

Уже собравшись возвращаться на трамвайное кольцо, я наудачу спросил строителей, как побыстрее добраться до центра. Мне сказали, что удобнее всего доехать троллейбусом до площади Тевелева.

Поездка заняла двадцать три минуты. С пересадкой на второй троллейбус путь до Училища занимал около тридцати пяти минут. Ну, это уже было легче!

Я поспешил поделиться своей радостью с уже знакомым сотрудником КЭЧ и получил ответ типа: «Молчи, дурак!»

Если бы эта информация дошла до ушей ожидающих квартиры, поднялся бы большой шум, и жилищной комиссии пришлось бы пересматривать свое решение. Я понял намек и молчал до получения ордера. Потом, когда мы уже вселились, ранее отказавшиеся очередники поняли, как их обвели вокруг пальца, и подняли шум, но было уже поздно.

Так решилась наша жилищная проблема, и осенью мы въехали в двухкомнатную квартиру на первом этаже на Киргизской улице. Две просторные комнаты, кладовка, которую моя жена расширила, выломав в мое отсутствие встроенный шкаф, кухня и совмещенный санузел. Это был рай!

Несколько портила впечатление плохая работа сантехники. Стояк в туалете периодически забивался, сточные воды со специфическим ароматом поднимались высоко. Мы вызывали сантехника, он прочищал стояк, вода уходила… чтобы через три дня появиться снова.

Каждый визит специалиста оплачивался трешкой-пятеркой. Так что с нашей семьи он имел рублей тридцать в месяц, а семей в доме проживало семьдесят пять. А ведь один сантехник обслуживал несколько домов. Легко подсчитать, что его нелегальный доход с одного дома превышал зарплату генерала со всеми льготными выплатами раза в три.

Это несоответствие между официальными и неофициальными доходами большинству людей казалось несправедливым, но сделать ничего было нельзя.

Продавец мясного отдела, или мясник, как его обычно называли, мог за лишнюю пятерку отрезать вам отличной мякоти, а без доплаты взвешивал вам мелко нарубленные кости со следами мяса. Конечно, все предпочитали платить.

Официально получение так называемых нетрудовых доходов считалось преступлением, но соблазн был велик.

Когда харьковская милиция обыскивала дом одного из работников торговли, то обнаружила на большой глубине под обычным коттеджем… хорошо оборудованное противоатомное убежище с запасом еды и воды на несколько лет. Так хозяин рассчитывал пережить третью мировую войну, которая многим тогда казалась неизбежной.

Были ли мы исключением или правилом, не знаю. Но сталкиваясь изо дня в день с фактами мелкой коррупции внизу, мы не делали соответствующих выводов о более высоких уровнях советского общества. А ведь сделать правильные выводы было так легко!

Когда позже вышел на экраны фильм А. Гайдая «Бриллиантовая рука», мы дружно смеялись над пожеланием «жить на одну зарплату», но ведь многие так и жили.

Когда офицер, считавшийся высокооплачиваемым специалистом, называл подлинную сумму своих доходов, ему не верили. На такие деньги, по мнению харьковчан, прожить было нельзя.

Так оно и было. Мы с женой постоянно испытывали недостаток в деньгах, а отсутствие житейского опыта не помогало с этим бороться. Так узнали мы дорогу на вещевой рынок (барахолку), где мне время от времени удавалось продать что-нибудь из излишков обмундирования.

Я не испытывал при этом ложного стыда: многие офицеры продавали обмундирование и особенно хромовые сапоги. Встречаясь на барахолке с сослуживцами, мы просто не замечали друг друга.

Тайна плохой работы сантехники открылась быстро и оказалась предельно простой. Просто строителям месяца за три до сдачи дома сообщили, что часть из них получит квартиры в этом же квартале с переводом их из строительства на обслуживание готовых зданий. Предполагалось, что это будет стимулировать высокое качество работ. Ведь чем выше качество, тем меньше требуется работ по обслуживанию. Но «рабочий класс» оказался умнее своих руководителей. Они заложили в новые дома «мины замедленного действия” и стригли жильцов, как овец.

Устав от непрерывных выплат, я однажды решился и взялся за дело сам. Жена поднялась к соседям и предупредила, чтобы они пока не пользовались туалетом. Я открыл лючок, залез рукой в стояк и вынул оттуда… приличных размеров кусок цемента, который уютно лежал на петле из пакли, заботливо выпущенной вниз из ближайшего стыка. Я тут же обрезал петлю и закрыл лючок. Все! Проблемы с туалетом как рукой сняло.

Стала понятна и уловка сантехника. Он засовывал в стояк стальную проволоку, цемент поворачивался и пропускал воду, а затем ложился на свое место, вновь блокируя путь воде и отходам. Таким образом, жильцов можно было обирать до бесконечности.

Наши приключения с новой квартирой на этом не кончились. Наступил отопительный сезон, в батареи дали воду, и тут же они стала подтекать.

Я собирался на строевой смотр, надел заново отглаженный парадный мундир и уже собирался уходить, когда жена, которой надоело менять под батареей тазик, попросила меня что-нибудь сделать. Я прикоснулся к прокладке из пакли, откуда капала вода, и из батареи ударила струя горячей воды. Пропал весь мой строевой лоск, пропал мой строевой смотр.

Мы с трудом остановили воду и кое-как залатали дыру. Снова был вызван сантехник, что-то сделал, получил пятерку и ушел. Мы с ужасом ждали, что вода польется опять, но все обошлось.

Начальник кафедры попенял мне за отсутствие на строевом смотре, но, узнав причину, согласился, что это не моя вина.

Вообще, в Харьковском училище на строевую подготовку обращали ровно столько внимания, сколько она того заслуживает. Правда, строевые смотры проводились, но без того ажиотажа, которым они сопровождались, например, в академии Можайского, где на очередном смотре офицер, прибывший без вновь введенных коричневых перчаток, снял носки, взял их в руку и благополучно прошел проверку. Проверяющий не смотрел вниз и не заметил босых ног, ведь целью смотра была проверка наличия перчаток.

Время от времени цвет носок и перчаток менялся, в зависимости от излишков предметов, не пользующихся спросом. Армия являлась прекрасным потребителем ненужных товаров и помогала функционировать плановой системе.

Одно время в Советской Армии действовала разумная и экономная идея иметь одинаковую парадную и повседневную форму. Офицер, сшивший новую форму, прикреплял к ней парадные знаки различия, а на предыдущей парадной форме заменял их на повседневные. Тем самым обеспечивалась свежая неизношенная форма в течение всего срока службы.

Затем на складах накопились избытки дорогой и непопулярной материи цвета морской волны. Ввели парадную форму этого цвета, которую одевать приходилось считанное число раз в году. Зато повседневная форма теперь занашивалась до неприличия, особенно в технических частях. Но выдавалось это опять за новое проявление заботы Партии и Правительства об офицерских кадрах.

Конечно, полностью избежать строя было нельзя. Каждый год за два месяца до годовщины Великого Октября начинались репетиции парада. В парадный расчет от нашей кафедры входил и я.

В день праздника мы стояли во всем блеске парадной формы «при орденах и медалях». У многих молодых офицеров было по одной медали. Это называлось «и на груди его могучей одна медаль висела кучей» или «и на груди его широкой блестел полтинник одинокий».

Впрочем, наград у всех было немного: воевавшие офицеры попали под сокращение при Н.С. Хрущеве, а в мирное время Родина (читай, командиры) награждала нас негусто.

Много позже в госпитале Ракетных войск в Одинцово я прочел жизнеописание А.В. Суворова и был неприятно поражен тем откровенным выпрашиванием наград, которым занимался гениальный русский полководец.

Правда, автор тут же дал сноску, что во времена Суворова просить награду было обычной практикой. Я подумал, что если бы я просил меня наградить, меня бы, наверное, наградили, но в наши времена такое поведение считалось неприличным. Впрочем, приличия соблюдали не все.

В назначенный момент к нам подъезжал, стоя в машине, командующий парадом начальник Харьковского гарнизона начальник академии войск ПВО в звании маршала. Лицо его постоянно было красным от прилива крови, что давало повод шутникам утверждать, что перед выездом он «принимает» стакан коньяка. Поздоровавшись с нами и поздравив с великим праздником, маршал поднимался на трибуну, и мы проходили мимо нее, стараясь «видеть грудь четвертого человека, считая себя первым», что обеспечивало равнение в шеренгах.

В 1968 году случилось так, что 8 ноября, на следующий день после парада, я был назначен в комендантский патруль. В зону патрулирования входила площадь, по которой мы маршировали вчера. Я со своими солдатиками спокойно шел по тротуару, когда меня шёпотом подозвали двое гражданских и попросили войти в палатки, разбитые в сквере.

Наше появление вызвало неожиданный фурор, а одна весьма симпатичная молодая женщина вдруг побелела и готова была упасть в обморок. Увы, я не понял сути и не подыграл компании. В палатке оказались актеры, прибывшие на гастроли, а женщина 7 ноября сфотографировала военный парад из окна своего номера в гостинице «Харьков». К ней тут же зашли и потребовали засветить пленку. Она была перепугана до полусмерти, а тут мы.

По замыслу шутников, мы должны были изобразить бригаду, пришедшую ее арестовать. В СССР многое разрешалось видеть, но не все можно было фотографировать. Что секретного было в фотоснимках парада, в котором техника не принимала участия, теперь, как и тогда, понять было трудно.

Между тем, время, проведенное за чтением книг и чужих диссертаций, стало приносить плоды. Однажды мы сидели в преподавательской, когда зашел разговор о различных критериях готовности ракетного вооружения. Никем не понукаемый, я вышел к доске и за десять минут вывел формулу для вероятности застать старт в боеготовом состоянии. Это было главным результатом кандидатской диссертации заместителя начальника кафедры полковника Демидова.

Секретарь кафедры майор Кривошеев быстро оформил мое выступление как доклад на заседании кафедры и тем избавил меня от очередного отчета. Виктору Ивановичу Кейсу о моем выступлении было доложено, о чем он мне и сообщил с обычной для него одобрительной усмешкой.

Мы часто собирались в преподавательской кафедры, шутили, смеялись, обсуждали текущие события. Иногда Виктор Иванович Кейс вспоминал прошлое, и мы слушали его, затаив дыхание. От него я впервые услышал о базировании на Украине во время войны американских бомбардировщиков. Они пролетали транзитом над Грецией и Румынией, бомбили, садились на советский аэродром, отдыхали, заправлялись горючим и бомбами и вновь летели бомбить противника перед возвращением на свои базы в северной Африке и в Италии.

В.И. Кейс вспоминал, как американский инженер опрашивал командиров экипажей, есть ли у них претензии к технике. Если претензий не имелось, никакого технического обслуживания не проводилось. Это было еще неслыханное у нас обслуживание «по фактическому состоянию».

В начале войны В.И. Кейс был командирован в Нью-Йорк для закупок авиационной техники. Поселили его с напарником у почтенной дамы, у которой посольство снимало жилплощадь.

С громким смехом рассказывал Виктор Иванович, как они с гордостью облачились в купленные в Москве полосатые пижамы, чем чуть не довели хозяйку до инфаркта, так как в полосатую одежду в США обряжают заключенных.

Вспоминал Виктор Иванович и о работе в эскадрильи правительственных перелетов. Однажды, по его словам, готовили к полету самолет для Вышинского, который часто вылетал в Нью-Йорк, будучи Постоянным представителем СССР в ООН. Каждый раз полет был для Вышинского мукой. Страдая астмой, он вынужден был одевать кислородную маску уже на земле, но мужественно переносил эти тяготы.

Для подготовки каждого полета создавалась специальная комиссия. На этот раз председателем комиссии назначили престарелого генерал-лейтенанта авиации, а его заместителем комиссара Госбезопасности третьего ранга из ведомства Л.П. Берия.

Офицеров госбезопасности было больше, чем членов комиссии. За каждым участником работ ходил представитель МГБ и внимательно наблюдал. В.И. Кейс вспоминал, как сопровождающий заставлял его объяснять каждое совершаемое действие. Объяснение он записывал в специальную тетрадь, тут же требуя подписать записанное.

Наконец, самолет был готов. Вся комиссия провожала его на взлетной полосе. Машина поднялась в воздух; члены комиссии дружно повернули в сторону столовой. И тут бериевский комиссар взглянул назад и воскликнул испуганно: «Падает!»

Председатель обернулся, схватившись за сердце, но тут же увидел, что все в порядке. Он молча повернулся к комиссару и изо всех своих сил ударил его кулаком по лицу. К чести чекиста, он снес это молча и никогда не пытался каким-либо образом отомстить за зуботычину.

Мне все так же остро не хватало знания реальности, поэтому летом я попросил у В.И. Кейса послать меня в командировку в боевую часть. Он с удовольствием согласился, и вскоре я уже ехал в поезде «по диким степям Казахстана». Станция, возле которой базировалась ракетная дивизия с одиночными стартами, была как две капли воды похожа на Тюра-Там. Даже карстовый подъем посреди степи казался родным братом Третьего подъема на полигоне.

Дивизия была вооружена ракетами 8К67, которыми я «занимался» в адъюнктуре. Это давало мне возможность увидеть своими глазами практику службы и особенности внепланового технического обслуживания. Быстро завершив в штабе дивизии необходимые формальности по допуску меня «к работам и документам», я поселился в гостинице в номере на троих.

Соседями моими оказались инженер и слесарь-монтажник из КБ Сергеева. Это мне тоже было знакомо, только теперь я смотрел на все глазами временного гостя.

Соседи мои ходили постоянно навеселе, особенно слесарь, который при любом удобном и неудобном случае предлагал выпить «по пленочке». Действительно, спирт, когда его добавляли в воду, давал на поверхности радужную пленку.

Я застал соседей притихшими: начальник штаба дивизии утром вызывал их на разбор донесений патрулей и предупредил, что при повторном задержании в нетрезвом виде их отправят в Харьков без отметки о выполнении задания. Неистребим дух русского народа! Уже в обед соседи утешились, и слесарь предложил нам перед походом в столовую «по пленочке».

Утром следующего дня я прибыл на техническую ракетную базу (не путать с ремонтной технической базой). Там я побеседовал с офицерами и был допущен к журналу боевого дежурства. Это оказалось именно то, что мне требовалось. В журнале были записаны все вызовы на внеплановое техническое обслуживание и характер отказов, случившихся в трех ракетных полках за три года дежурства.

Тут снова возникла проблема с вывозом этой совершенно секретной информации из части. Если бы я добросовестно скопировал журнал, местный особист (офицер КГБ) и секретчик ни за что не выпустили бы мою тетрадь из дивизии, хотя тетрадь и была совершенно секретной. Поэтому я поступил хитрее.

Разбив информацию на части, я записал ее в тетради на разные страницы, так что разобраться в логике и содержании мог только я сам, знающий нехитрый ключ.

Кроме того, для страховки я взял лист миллиметровки и отметил количество отказов, случившихся в каждый день дежурства, не указав начальную дату, которую я запомнил. Эту миллиметровку я вывез в своем чемодане. До конца командировки оставалась еще примерно неделя, когда меня вдруг срочно вызвали к месту службы.

Отправив тетрадь и распрощавшись с соседями, я воспользовался оказией и занял место в вертолете, который летел по служебным делам в Семипалатинск. С высоты птичьего полета я увидел посреди степи регламентный поезд на одном из стартов. Больше я никогда в своей жизни не бывал в боевых частях Ракетных войск.

Увидел я с воздуха и печально известный семипалатинский полигон, где ядерное оружие испытывалось на земле и под землей. С вертолета отчетливо были видны те места, где состоялись взрывы. Энергия ядерных взрывов даже относительно небольшой мощности ломала структуру слоев земли и оставляла внутренние шрамы, которые не заросли еще и поныне.

По прибытии в Харьков, я быстро выяснил, что у жены был скандал с соседями, вызвавший резкое обострение болезни. Застал я ее в больнице.

Мое появление было для нее лучшим лекарством. Врачи быстро поняли, что ничего реального они сделать не смогут и с явным облегчением выписали Веру на мое попечение.

В конце года выходил мой срок для присвоения очередного воинского звания «инженер-майор», но упоминавшийся скандал и перепалка с соседями по его поводу, в которой и я принял участие, были тут же доложены «доброжелателями» Командованию.

Поэтому в один прекрасный день я был неприятно поражен, когда Виктор Иванович Кейс и полковник Анатолий Демидов выразили вдруг желание посетить нашу семью.

В назначенный день жена поставила готовить что-то вкусное, заварила чай, и мы приготовились встретить гостей. Они пришли, побеседовали с нами, а потом Демидов отправился по соседям выяснять обстоятельства дела.

Результат этого выяснения был благоприятен для меня. Никто из соседей нас ни в чем не обвинял, но все дружно указали на новую для моих командиров проблему: усиленное употребление спиртного… Ахметзяновым.

Мои начальники долго недоуменно крутили головами, отказались поучаствовать в нашей скромной трапезе и уехали. Много позже выяснилось, что против меня затевалась интрига одним из соседей, который был долголетним капитаном без какой-либо перспективы.

Он поклялся жене, что не допустит присвоения майорского звания молокососу, т.е., мне. Увы, его чаяния не сбылись, и я получил звание в срок, не считая неизбежных месяцев задержки.

Вообще, система присвоения званий в Советской армии была громоздкой. Вместо того чтобы автоматически присваивать звание «день в день» при отсутствии возражений у командования части, каждый раз готовился пакет документов и посылался в Москву. Там его рассматривали и готовили приказ Главкома Ракетных войск. Конечно, ради одного офицера приказ не готовился, набирали список.

Присвоение каждого звания задерживалось таким образом, в лучшем случае на два-три месяца. Опять же, экономия, ведь за воинское звание платили.

Высокие государственные инстанции тоже не оставались в стороне – звание полковника присваивалось приказом министра Обороны, а генералом становились по специальному указу Президиума Верховного Совета СССР. Нового в этом ничего не было: в царской России генеральские звания присваивались именным повелением Государя.

Существовали, конечно, счастливчики, которые не знали, что такое задержка в присвоении звания. К ним относились офицеры отдела кадров, которые заботились сами о себе и заранее отправляли приятелям наверху необходимые документы.

Другой привилегированной группой были работники Центрального аппарата. Там начальник управления пользовался правами главнокомандующего, поэтому звание офицерам присваивалось в дневном приказе с формулировками типа: «…17. Дежурным по Управлению 18.5.77 назначить офицера отдела 5 майора Иванова И.И. 18. Присвоить очередное воинское звание «подполковник-инженер» офицеру отдела 4 майору-инженеру Петрову П.П….» Но это были исключения.

В жизни человека встречается не так уж много людей, которые о нем заботятся. Я не говорю о родителях и родственниках, им сам Бог велел. В моей жизни одним из таких немногих стал сотрудник отдела кадров Училища капитан Владимир Хорошилов. Он помнил совместную службу на Полигоне и пытался мне помогать. Спасибо ему за это.

Материальные трудности в нашей семье продолжались. На барахолку надежда была плохая: все лишнее было уже продано. Чтобы зарабатывать там деньги, надо было становиться профессиональным спекулянтом, но честь дороже.

Пытаясь найти выход, жена поступила на работу на Электромеханичевкий завод, но не проработала и двух недель. Она приглянулась Главному инженеру, он быстро выдвинул ее на должность техника лаборатории надежности, но при этом начал оказывать ей недвусмысленные знаки внимания. Жена, отличавшаяся порывистым характером, расцарапала ему лицо и ушла с завода.

В США это был бы явный случай сексуального преследования, и уйти пришлось бы Главному инженеру. В СССР общественное мнение в подобных случаях всегда было на стороне мужчины, а женщине обычно отвечали: «Сама виновата».

Да и закона о сексуальном преследовании не было. Наверное, сам предмет казался слишком мелким для советского законодательства.

Знакомство с реальной жизнью войск, пусть поверхностное, очень мне помогло. Теперь я с открытыми глазами принялся разрабатывать модели и модельки функционирования ракетной технической базы, а собранная мною статистика вообще была уникальной.

Работа над диссертацией пошла ускоренными темпами, тем более, что В.И. Кейс предупредил меня, что мой срок пребывания в адъюнктуре заканчивается в сентябре 1969 года.

Времени оставалось немного, но теперь я уже без страха смотрел в будущее. Офицеры кафедры время от времени занимались делами, которые не относились напрямую к преподавательской деятельности.

Одновременно с моей командировкой в дивизию Костя Подгорный был командирован в Тбилиси для предварительного отбора кандидатов для поступления в Училище. Эта его командировка вылилась в целую эпопею.

Началось все с того, что в кассе не оказалось билетов до Тбилиси. Костя взял билет до Сочи с надеждой пересесть на проходящий поезд. Через две недели жена его, Люся, неожиданно получила телеграмму: «Люблю, целую, срочно высылай триста».

Она пошла к В.И. Кейсу. Тот быстро проверил в бухгалтерии. Деньги на расходы Подгорный получил. Кейс посоветовал Люсе деньги послать.

Когда Подгорный вернулся, Кейс спросил его, что же случилось. Выяснилось, что в Сочи Костя сел на проходящий поезд. В купе он ехал один. В Сухуми к нему подсели три грузина и начали играть в карты «в три листика». Костя не удержался и вступил в игру, причем, сразу крупно выиграл. Но потом карта «не пошла», деньги были вчистую проиграны, а грузины сошли на очередной остановке. Конечно, это были шулеры, которые в изобилии водились на Черноморском побережье Кавказа во все времена.

В Тбилиси Подгорного принял городской военный комиссар, который тут же приказал своему заместителю освободить для харьковского гостя свой кабинет.

Начиная с утра следующего дня к Подгорному хлынул поток посетителей: каждый отец хотел сделать из своего сына офицера. Предложение было стандартным: за включение в список давали пять тысяч сразу, а если сын поступал, то еще десять тысяч. Подгорный мог стать богатым человеком мгновенно, но не сделал этого: испугался возможного обвинения во взяточничестве.

В России шутили, что в Грузии советской власти нет. До какой степени ее не было, мне стало ясно позже, когда я имел возможность поговорить напрямую с эмигрантами из Грузии.

Так что Подгорному ничего не грозило; если бы его грехопадение было обнаружено в Тбилиси, то в худшем случае ему пришлось бы поделиться с работниками правоохранительных органов.

Среди множества дефицитов в СССР того времени особым дефицитом были легковые машины. Существовала очередь, в которую встал и я, естественно на «Волгу», хотя денег не было вообще. Ждать приобретения машины приходилось годами; мы с женой рассчитывали к тому времени накопить.

Большинство преподавателей либо имело машину, либо стояло в очереди. Справедливой оказалась шутка из популярного кинофильма «Берегись автомобиля!»: «Каждый, кто не имеет автомобиля, мечтает его купить, и каждый, кто имеет автомобиль, мечтает его продать».

В то время советская автопромышленность выпускала для продажи населению четыре модели автомобилей: «Волга», «Жигули», «Москвич» и «Запорожец».

Старшим офицерам ездить в «Запорожце» считалось неприличным. Только подполковник Свешников Евгений Алексеевич наплевал на приличия, разъезжал по Харькову на своей легкой машинке и посмеивался над Степаном Степановичем Шимуком, который тоже имел возможность приобрести «Запорожец», но отказался.

Однажды, направляясь на службу, я поднимался к площади Тевелева, когда вдруг увидел знакомое лицо. Евгений Свешников сидел в своей машине, припаркованной к обочине. Я подошел поздороваться и вдруг увидел, что у машины не было ни багажника, ни двигательного отсека.

«Женя, что случилось?» – спросил я. – «У такси тормоза отказали, и он меня впер во впереди стоящую машину». – ответил Свешников. – «Помощь нужна?» – спросил я. «Кто мне теперь может помочь?» – Только и мог ответить Евгений Алексеевич.

«Запорожец» тогда стоил 2222 рубля. Суд оценил ремонт в 1600 рублей, но постановил, что машина «подлежит восстановлению». На счастье Свешникова, виновником был таксист, поэтому автопарк быстро и без проблем произвел ремонт.

Осенью случилось событие, сделавшее нас с женой на короткое время знаменитыми.

В то время на Центральном телевидении шла передача «Аукцион». Режиссером ее был Владимир Ворошилов. Эта передача была первым советским шоу, где слушателям задавали вопросы и по результатам выдавали призы. Если главный приз оставался невыигранным, его могли выиграть телезрители.

На очередном «Аукционе» разыгрывался телевизор «Горизонт» Минского радиозавода.

Я посмотрел передачу и запомнил 12 вопросов, ответив на которые, можно было получить этот приз. Заниматься этим мне не хотелось, но жена загорелась энтузиазмом, да и сослуживцы подбадривали.
Мы записали вопросы, ответили на них, потом жена провела целый день в библиотеке, уточняя ответы.

Мы послали письмо в адрес передачи и забыли об этом. Шанс победить был минимальный, потому что желающих было очень много. И вдруг жена позвонила на работу и сказала, что к ней приходил сотрудник милиции и уточнял данные.

Потом замполит факультета вызвал меня и сказал, что мной почему-то интересуется областная милиция. Дело быстро разъяснилось. Просто на Центральном телевидении неправильно прочли адрес на конверте и не могли нас отыскать. Мы победили!

Последовала командировка в Москву и участие в очередной передаче, где нам вручили телевизор. Редактор передачи – молодая женщина – пригласила меня домой.

В назначенное время я прибыл в дом на улице Алексея Толстого. В подъезде сидел охранник, который по телефону проверил, действительно ли я приглашен.

Квартира, в которой проживала редактор с мужем, считалась двухкомнатной. Я насчитал пять комнат, но хозяйка объяснила мне, что помещения, которые я посчитал за комнаты, были кладовкой, коридором и зимним садом. Кухня в этой квартире была метров тридцать квадратных.

Загадка разъяснилась просто, когда я узнал, что трехкомнатную квартиру на том же этаже занимал маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский «со своей старухой». Мужем моей новой знакомой был заместитель министра какого-то союзного ведомства.

Передача «Аукцион» недолго продержалась в эфире. Тому было две причины.

Во-первых, Владимир Ворошилов не поддавался на соблазны и не давал возможности своему окружению выигрывать призы незаслуженно.

Во-вторых, и это главное, ответы на вопросы, заданные в прямом эфире, были порой настолько невежественны, что разрушали миф о высокой образованности советского человека по сравнению с обитателями западных стран. 1968 год подходил к концу.

Мне оставалось провести десять месяцев в адъюнктуре и защитить диссертацию.

Далее

В начало