Конец – делу венец.
Старая пословица

В течение моей жизни я дважды принимал сознательные решения отойти от космической программы.

Первый раз это случилось, когда я поехал учиться в адъюнктуру, а второй раз – после увольнения с военной службы в отставку.

Но всю жизнь я оставался если не активным участником, то сочувствующим зрителем успехов и неудач в освоении Человеком космического пространства. Поэтому я считаю себя вправе включать в свое повествование хронику событий в Космосе.

1969 год был знаменательным во многих отношениях. Долго тянувшееся противостояние коммунистических партий СССР и Китая отразилось на реальных отношениях народов двух стран. Сначала это принимало карикатурные формы.

Например, на китайском берегу Амура в районе Хабаровска время от времени появлялись «китайские народные добровольцы» и показывали советской стороне обнаженные задницы. Советская сторона в ответ выставила на своем берегу огромный портрет Мао Цзе Дуна, обращенный в сторону Китая. Массовый китайский эксцибионизм как рукой сняло.

Более серьезной проблемой было урегулирование пограничной проблемы. Границы, определенные более ста лет назад, проведены были без демаркации на местности, по карте. При этом, естественно, не была уточнена принадлежность множества мелких островов на Амуре, что и дало повод китайской стороне теперь претендовать на часть советской территории (и наоборот).

При нормальных добрососедских отношениях вся эта проблема не стоила бы выеденного яйца, но для Мао, который сжег мосты в отношениях с СССР, это был прекрасный повод создать образ врага и поднять массовую истерию. Хотел ли он всерьез померяться силами с северным соседом, неизвестно, но воинственной риторики становилось все больше.

В марте на острове Даманский китайские пограничники пытались вытолкать в воду советских пограничников; пришлось применить оружие.

В этих скоротечных боях приняли участие артиллерия и бронетранспортеры. Этот конфликт явился началом короткого, уже военного, противостояния.

Мао при расчете вариантов не считался с потерями. В то время в военных кругах ходила шутка, что планами войны предусматривается сдача в плен по сто миллионов китайцев в день. На второй день войны вся военная мощь противника будет занята охраной и обустройством пленных, а оставшиеся(!) шестьсот миллионов китайцев победят в войне.

События лета 1969 года показали, что эта стратегия была ошибочной.

В августе военная разведка доложила руководству СССР, что на китайско-советской границе в Синцзяне наблюдается массовая концентрация войск ударной группировки. Видимо, Мао решил перейти к активным военным действиям.

По этой группировке был нанесен упреждающий удар с применением установок залпового огня (потомки «Катюши»), а введенная затем пехота расчистила остатки. Ударная группировка была ликвидирована. В советской печати об этом не написали ни слова.

Китайское руководство усвоило урок, и в сентябре с большим уважением приняло в Пекине председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина. Конфликт был переведен на нормальные рельсы межгосударственных переговоров.

В ноябре в Хельсинки начались советско-американские переговоры по ограничению стратегических вооружений. Это означало, что обе стороны «наелись» гонки вооружений досыта. Теперь речь шла об установлении «потолков» вооружений для СССР и США.

Когда сейчас говорят, что гонка вооружений разорила СССР, «поставила СССР на колени» и т.д., то сам факт Хельсинских переговоров эти теории опровергает. Бремя вооружений было тяжелым для обеих сторон, хотя для СССР, конечно, тяжелее.

Тяготы, переносимые населением СССР в ходе холодной войны, во многом определялись неудачным выбором союзников.

Во-первых, страны социалистического лагеря тянули из СССР все, что могли, во-вторых, советское руководство продолжало верить в свою интернациональную миссию и потому оплачивало содержание многочисленных, не пользующихся никаким политическим влиянием «коммунистических партий» за рубежом. Мы бесплатно обучали их посланцев в университете Дружбы народов имени Патриса Лумумбы с тем, чтобы после возвращения на родину эти специалисты отдавали из своей зарплаты больше половины в фонд местной компартии.

Я не говорю уже об обязательной поддержке оружием, инструкторами и валютой экстремистских прокоммунистических фракций, вставших на путь вооруженной борьбы. Эти фракции рассматривались как передовые отряды грядущей мировой революции. И все это стоило немалых денег, отрываемых от и так уже скудной доли бюджета, отпускаемой на развитие мирных отраслей.

Согласованные в Хельсинки уровни вооружений во много раз превышали необходимые – для взаимного сдерживания, но впервые были наложены ограничения на численность. Теперь можно было говорить только о совершенствовании вооружений в рамках установленных лимитов.

Так, например, ограничение по общему числу межконтинентальных ракет было тут же обойдено обеими сторонами путем замены старых одиночных боеголовок на несколько боеголовок, доставляемых к целям одной ракетой.

Значительные события произошли и в освоении Космоса.

В январе запустили две автоматические межпланетные станции к Венере и пилотируемые корабли «Союз-4» и «Союз-5». Летчиками-космонавтами СССР стали сразу четыре человека: В.А. Шаталов, Б.В. Волынов, Е.В. Хрунов и А.С. Елисеев.

Трое первых были офицерами ВВС, а А.С. Елисеев работал в ОКБ-1 и являлся сугубо гражданским человеком. Долгая и упорная борьба С.П. Королева с монополией ВВС на космические полеты продолжала приносить плоды.

16 января была произведена первая в мире стыковка пилотируемых кораблей; Елисеев и Хрунов вышли в открытый космос и перешли в «Союз-4». Затем корабли расстыковались и приземлились «в заданном районе».

Тяжелой оказалась посадка для Б.В. Волынова на «Союзе-5». Спускаемый аппарат и орбитальный отсек разделились только в плотных слоях атмосферы, приземление не было штатным, и космонавт получил тяжелые травмы.

Народ тут же откликнулся на стыковку кораблей частушкой:

«Мы с миленком до утра
Стыковались у метра;
Стыковались бы ищё,
Да болит влагалищё».

20 января взорвалась при запуске лунной станции Л-1 ракета-носитель «Протон».

22 января при въезде в Боровицкие ворота Кремля кортежа машин младший лейтенант В. Ильин открыл огонь из пистолета по одной из машин.

Водитель И. Жарков получил тяжелые ранения и скончался в больнице. В машине ехали В. Терешкова, А. Николаев и Г. Береговой.

Замолчать этот факт не удалось, но подали его как поступок больного человека, совершившего покушение на… космонавтов.

На самом-то деле он стрелял в Л.И. Брежнева, но перепутал машины. Подлинные мотивы покушения остаются неизвестными.

Теперь, когда весь мир борется с терроризмом, интересно, что это покушение можно было предотвратить элементарно: В. Ильин был одет в шинель, тогда как всем офицерам милиции было приказано явиться в полушубках.

Не хватило простой бдительности у элиты советской милиции и КГБ. Бывает…

В тот же день с площадки 90 полигона Байконур запускали Челомеевский УС-А. Ракета отказала, и аппарат с ядерной энергетической установкой на борту упал на землю. Утверждали, что радиоактивного заражения не произошло.

19 февраля отказ носителя «Протон» не позволил вывести на траекторию полета к Луне станцию Е-8Л.

21 февраля со 110-й площадки был проведен первый пуск тяжелого носителя Н-1. Этого события ждали давно.

Пуск стал частично удачным: ракета взорвалась на 70-й секунде полета. Для первого пуска это был большой успех.

Я вспоминаю, как одна из новых ракет взорвалась на двадцатой секунде полета, и все выражали сочувствие разработчикам, а те были радостно возбуждены и обсуждали предстоящие премии. На недоуменные вопросы непосвященных разработчики ответили: «Это полный успех. Программой пуска предусматривалась только проверка схода изделия со стартовой установки».

Но так или иначе советскую лунную программу продолжали преследовать неудачи.

3 марта с мыса Канаверал запустили корабль «Аполлон-9» с тремя астронавтами на борту и провели орбитальные испытания лунного модуля с отделением его от корабля и последующей обратной стыковкой.

2 апреля в очередной раз отказала ракета «Протон». На этот раз полезной нагрузкой был аппарат для полета к Марсу.

11 апреля успешно вывели на орбиту очередную «Молния». Продолжалось создание общесоюзной сети спутникового телевещания. 16 и 17 мая состоялся подлет к Венере советских автоматических станций.

Обе станции успешно перешли на траекторию спуска на планету и, спускаясь на парашютах, передавли научную информацию. Радиопередатчики отказали, когда до поверхности оставалось примерно 10 километров.

Сходство в поведении двух станций позволило выдвинуть гипотезу, что температура и давление в венерианской атмосфере значительно превышали расчетные, и станции были раздавлены. 20 мая «Аполлон-10» с тремя космонавтами вышел на селеноцентрическую орбиту.

Во время полета состоялись испытания лунной кабины на орбите. Из-за ошибки оператора лунная кабина начала незапланированный спуск на Луну. Только мгновенная реакция Томаса Стаффорда помогла предотвратить катастрофу.

Если в советской космической программе выбирать самый неудачный день, то я бы остановился на 3 июля 1969 года. В этот день при очередной попытке запустить Н-1 взрыв ракеты в стартовом сооружении привел к полному разрушению площадки 110П. Это была вынужденная долговременная задержка лунной программы и отработки тяжелого носителя.

13 июля носителем «Протон» была запущена станция «Луна-15» с задачей мягкой посадки на Луну. Задачу выполнить не удалось, не состоялась и запланированная доставка на Землю образцов лунного грунта.

В научном отношении это был интересный эксперимент; в политическом аспекте это стало последней попыткой пропагандистски обесценить успехи США в лунной программе.

20 июля американские космонавты осуществили посадку на Луну. Это был грандиозный успех всего человечества. Весь мир, затаив дыхание наблюдал за Нейлом Армстронгом.

Полет этот породил множество легенд. В наши дни находятся скептики, утверждающие, что полета не было, а по телевизору показывали имитацию, разыгранную на Земле.

В качестве доказательства приводится факт, что национальный флаг, установленный на Луне, развевается от ветра. На самом деле конструкторы встроили в древко специальный мотор, чтобы флаг не свисал безжизненным куском материи.

Не обошлось, конечно, и без пришельцев. На человеческую фантазию не наложишь ограничений. Утверждают же в наши дни, что Гитлер был вовсе не Гитлер, а английский принц Джон, посланный в Германию с секретной миссией стать фюрером Великой Германии. Чем страшней, тем интересней!

11 августа корабль «Зонд-7» облетел Луну, а 14 августа спускаемый аппарат «Зонда-7» приземлился в районе Кустаная.

23 сентября отказ «Протона» сорвал очередной полет лунной станции.

11, 12, 13 октября на очередных «Союзах» полетели в космос Г.С. Шонин, В.Н. Кубасов, А.В. Филипченко, В.Н. Волков, В.А. Шаталов и А.С. Елисеев. Это была попытка пропагандистского удара, призванного смягчить горечь от успехов США.

Увы, намеченная программой полета стыковка не состоялась, и корабли без помпы возвратили на Землю.

19 ноября снова состоялась успешная посадка американских космонавтов на Луну.

Конечно, к перечисленным пускам следует добавить многочисленные, уже рутинные, запуски аппаратов военного назначения с обеих сторон. В целом год стал очень напряженным.

На фоне этих грандиозных событий моя скромная жизнь кажется просто незаметной, но ведь это моя жизнь.

Времени оставалось совсем немного. Я ускорял написание диссертации, как мог, но были и отвлекающие факторы.

На 23 февраля (День Советской армии и Военно-морского флота) мне поручили прочесть лекцию в городской библиотеке. К сожалению, я справился с задачей слишком успешно и позднее меня пригласили повторно с лекцией на уже другую тему.

Должен был я проводить занятия с курсантами в рамках обязательной для адъюнктов педагогической практики. Я проводил практические занятия по сетевому планированию и управлению, для чего по моему заказу изготовили специальный стенд. Занятия проходили успешно, но требовали больших затрат времени: пришлось ездить в Померки, где располагалась лаборатория кафедры и четвертый факультет, которым командовал генерал-майор Иван Иванович Корнеев.

Стесненное материальное положение заставило меня заниматься и побочным приработком: в Харьковской торговой палате я время от времени получал и переводил статьи с английского на русский. Мое знание английского было выше среднего для СССР, но ограничивалось умением читать и переводить прочитанное.

Я являлся типичным успешным представителем советской программы изучения иностранных языков, задачей которой было обучить так, чтобы обучаемый, упаси Бог, не научился на иностранном языке говорить.

На очередной неофициальной встрече в преподавательской кафедры я услышал новости о блестящем начале и крушении карьеры Б.А. Бобылева. Принес новости В.И. Кейс.

Начальнику Северного полигона (Плесецкий космодром, как его иногда называют) генерал-майору Г.Е. Алпаидзе не потребовалось много времени, чтобы понять, что его заместитель по космосу «не тянет». Встретив в ГУКОСе полковника А.С. Кириллова, он погнался за ним, а Кириллов убегал от него, понимая, о чем хочет «поговорить» преследователь.

Но дело было сделано, а понизить Бориса Александровича в должности было не за что. Согласно закону Паркинсона избавиться от ненужного сотрудника можно было тремя способами: послать на учебу, паснуть в сторону или повысить в должности, прибегнув к методу «ударной возгонки».

Для учебы было поздно, для паса в сторону на полигоне не было пространства, оставалась ударная возгонка. Судьба благоприятствовала замыслам генерала Алпаидзе.

Во время очередного визита на Северный полигон Главного инженера Ракетных войск полковник Б.А. Бобылев был замечен высоким гостем в момент, когда он увлеченно командовал мостовым краном в зале монтажно-испытательного корпуса.

Это дело Борис Александрович знал и любил. Громкий командный голос, импозантная фигура и четкие выразительные жесты делали его в такие моменты по-мужски красивым.

«Кто это такой?» – Спросил Главный инженер. – «Мой зам по космосу». – Ответил Алпаидзе. – «Ну, и как он?»

В ответ Алпаидзе повторил характеристику, данную Б.А. Бобылеву полковником Кирилловым. «Придется тебе с ним распрощаться». – Заметил Главный инженер генерал-лейтенант Червяков. Тут наступил решающий момент. Галактион Елисеевич Алпаидзе сыграл свою роль до конца. Он клялся и божился, что без Бобылева Северный полигон не сможет и т.д.

Через несколько дней пришел приказ Министра о назначении полковника Бориса Александровича Бобылева Первым заместителем Главного инженера Ракетных войск. Торжествующий Алпаидзе со скорбным выражением лица попрощался со своим заместителем и выразил надежду, что Борис Александрович не забудет его на новой высокой должности. Ведь теперь формально полковник Б.А. Бобылев занимал не менее высокую должность, чем генерал Алпаидзе.

Такие случаи в войсковой практике случались довольно часто.

Тот же В.И. Кейс со смехом рассказывал, как некий генерал-майор из Главного штаба, назначенный за какие-то упущения начальником штаба ракетной дивизии (полковничья должность), подчинялся полковнику – командиру дивизии.

Когда однажды во время тревоги начальника штаба не могли найти, командиру дивизии доложили, что генерал на рыбалке. Взбешенный полковник примчался на «Уазике» и застал своего подчиненного на месте преступления. «Х…й вы генерал, товарищ генерал, – выговорил командир дивизии, – тут тревога, а вы на рыбалку поехали!» – «Хоть и х…й, – хладнокровно ответил подчиненный, поплевал на червя и забросил удочку, – а генерал».

О квартире, которую получил Б.А. Бобылев в Москве, я уже рассказывал в первой книге. Был он приобщен и к иным номенклатурным привилегиям, как бы ни отрицали теперь сам факт их существования бывшие номенклатурные работники типа Сергея Кара-Мурзы (см. его книгу «Советская цивилизация»).

Первым деянием Бориса Александровича на новом посту, занесенным на скрижали Истории, стало его распоряжение о назначении на его персональный автомобиль трех водителей. Сам он объяснял свое решение следующим образом: «Я отвечаю теперь за боевую готовность Ракетных войск и должен быть готов в любое время суток выехать по приказу в любую точку Советского Союза».

Два из трех его водителей благополучно спали в течение своей смены, получая при этом оклад и премии, но это никого не волновало.

Главный штаб, размещавшийся тогда в подмосковном местечке по Белорусской дороге, был не просто высшей инстанцией Ракетных войск. Он был одновременно, как и все высокие штабы, местом интриг, сплетен и подсиживания.

Гарантией выживания в таких местах были «высокое» происхождение или высокие связи. Увы, Борис Александрович Бобылев не располагал ни тем, ни другим. Он был честным простым офицером без каких-либо особенных талантов.

Прояви он крупные способности администратора и умение завязывать выгодные знакомства, он сделал бы успешную карьеру. Но случилось другое. Генерал-лейтенант, позже генерал-полковник, Червяков довольно быстро понял, что ему подсунули непригодного для столь высокой должности человека.

Избавиться от него, признавшись в ошибке, было невыгодно: ошибки в подборе кадров роняли тень на подбиравшего. Значит, Бобылева нужно было «подставить».

Такой случай вскоре представился. Во время очередной командировки в одну из ракетных дивизий Борис Александрович инспектировал шахтные пусковые установки и обратил внимание на масляные лужи возле домкратов, с помощью которых открывались крыши шахт перед пуском. Домкраты подтекали всегда и везде, что не мешало им работать в случае необходимости.

«А это что у вас за грязь? – Спросил Борис Александрович. – «Домкраты подтекают, товарищ полковник, – спокойно ответил командир дивизии, – приходится регулярно вытирать». – «Отремонтировать!» – Приказал Бобылев. – «Есть отремонтировать, – отозвался командир дивизии, – пожалуйста, запишите свое распоряжение в журнал».

Б.А. Бобылев расписался в журнале дежурного командира дивизии и тем поставил точку в своей феноменальной карьере. Дело в том, что для ремонта домкрата пусковую установку надо было снять с боевого дежурства.

Одну установку мог снять с дежурства Главнокомандующий в экстренных случаях, на снятие с дежурства двух и более установок требовалось санкция ЦК КПСС.

Когда на пульте дежурного генерала в Перхушково стали одна за другой гаснуть лампочки, сигнализирующие о готовности пусковых, последовал срочный доклад Главкому.

Распоряжение Бобылева было тут же отменено, а виновника отозвали в Москву. Вина Бориса Александровича была несомненна, но и командир дивизии не мог не знать, что произойдет, но не предупредил незадачливого начальника. Все это было хорошо разыгранным спектаклем.

С заоблачных высот номенклатуры Б.А. Бобылев был выдворен в тот же день, получив назначение на должность члена научно-технического комитета (НТК) Ракетных войск в том же Главном штабе.

Это была полковничья должность, и Борис Александрович отвечал теперь за соблюдение правил секретного делопроизводства в НТК. На этой должности он никому не мешал и служил на ней до отставки.
Важные изменения произошли в 1969 году и в порядке прохождения военной службы.

Во время войны в войсковых частях на передовой постоянно был некомплект офицерских кадров, что понятно. В мирное время в армии происходило то же самое, что и в гражданских учреждениях: человек набирался опыта и поднимался по служебной лестнице (до своего уровня некомпетентности, пишет Паркинсон) и был готов еще работать и работать, и тут внезапно время приходило время для выхода на пенсию.

До 1969 года в Советской армии не было официально установленного предельного возраста нахождения на действительной военной службе, так что хорошему специалисту можно было служить до самой смерти «по служебной необходимости».

Такое положение никак не устраивало молодых офицеров, которым казалось, что все хорошие должности заняты «этими старперами (старыми пердунами)». Мнением молодых офицеров можно было бы и пренебречь, но среди них встречались сыновья и племянники высших партийных, советских и военных чинов. Даже им уже не хватало хороших мест в Москве, а все остальные города в их кругу считались глубокой провинцией. Поэтому в Генеральном штабе в обстановке полной секретности был разработан проект новой редакции «Положения о прохождении военной службы в Советской Армии и Военно-морском флоте».

Теперь были установлены предельные возрасты службы. Сорок лет для младших офицеров, сорок пять для старших офицеров, пятьдесят – для полковников, пятьдесят пять – для генералов. Каждая категория могла получить пять дополнительных льготных лет по ходатайству командования, но не более.

Этот приказ министра Обороны вызвал переполох среди офицерского состава.

Начнем с того, что престарелыми с точки зрения нового закона оказались многие выдающиеся преподаватели и ученые, занимавшие вожделенные высокие должности. Первыми всполошились начальники академий: строгое выполнение требований закона лишало их сразу всей элиты преподавательского состава и приводило к неизбежному снижению уровня преподавания.

Начальник Академии им. Ф.Э. Дзержинского маршал артиллерии Одинцов приказал срочно составить список офицеров, для которых нужно было сделать исключение, и попросился на личный прием к Министру обороны маршалу Советского Союза А.А. Гречко.

Тот выслушал доклад, взял список и наложил резолюцию: «Начальнику ГУК. Уволить из армии поименованных ниже офицеров во главе с маршалом Одинцовым. Гречко».

Остальные начальники академий, тоже просившиеся на прием, передумали.

В боевых частях положение было не легче: предстояло массовое выдвижение на высокие должности молодых неподготовленных офицеров. Но деваться было некуда. В число попавших под увольнение был и мой тесть Леонид Анисимович Братславский. Ему повезло, так как он получил двухкомнатную квартиру в Болшево недалеко от Москвы.

В штабах были тоже уволены многие опытные офицеры.

Вскоре состоялся приказ Министра о первых результатах внедрения нового закона. С сарказмом сообщалось, что в одном из управлений Генерального штаба был обнаружен и уволен 83-летний полковник.

Сарказма поубавилось, когда выяснилось, что этот полковник был единственным специалистом в Картографическом управлении, способным читать старые китайские карты. В условиях ведущихся переговоров об урегулировании пограничных споров с Китаем он действительно был незаменим.

Министерство иностранных дел послало к ветерану своих эмиссаров для консультаций, но полковник в отставке отказался их принять, заметив не без яда: «Зачем я им нужен? Ведь я из ума выжил, меня даже из армии уволили».

Меня происходящее волновало мало: мне было 33 года, и при самых пессимистических предположениях оставалось служить минимум 12 лет. За это время, согласно старой арабской притче, либо ишак сдохнет, либо эмир помрет, либо я…

В 1969 году мы с женой вернулись к старому вопросу о продолжении ее образования. После долгих размышлений мы решили воспользоваться возможностью в Кировограде. Во-первых, там жили родственники. Во-вторых, Кировоград не так далеко от Харькова. В-третьих, требования на экзаменах были пониже, чем в Москве.

Мы поехали в Кировоград, и после небольших переговоров моя жена поступила в Педагогический институт на отделение английского языка. При разговоре с деканом факультета иностранных языков я подарил ему фотографию, сделанную одним из космонавтов в полете. Это послужило основой легенды, что новая студентка – жена космонавта, что отнюдь не мешало ей в учебе.

Я остался в одиночестве и спешно завершал работу над диссертацией. К концу сентября текст был готов, но оставалось много чисто технических вопросов: печать, автореферат, рассылка и т.д.

В эти дни меня вызвал к себе начальник кафедры и сказал, что через три дня я сдаю экзамен по специальности.

Собрали комиссию, заслушали мой ответ и поставили пять («с минусом», – не преминул заметить Кейс, так как один из выводов формулы я не успел завершить).

За пару месяцев до этого В.И. Кейс прямо спросил, где я собираюсь служить после адъюнктуры. При этом он оговорился, что с удовольствием оставил бы меня на кафедре, но преподавательских вакансий сейчас нет. Поэтому он предложил мне временную должность начальника отделения в лаборатории кафедры в Померках, заверив меня, что первая же освободившаяся должность преподавателя будет моей.

Я подумал немного и ответил, что я очень благодарен за предложение, но продвигаться по службе, постоянно снижая оклад и должностную категорию, как-то непривычно. Предлагаемая должность была капитанской плюс оклад был рублей на сорок ниже того, что я получал.

Правда, И.В. Кузьмин говорил мне, что после защиты кандидатской проблем с деньгами не будет. Сам он был доктором наук профессором полковником начальником кафедры и получал в этой ипостаси рублей восемьсот в месяц. Плюс он работал по совместительству заведующим кафедрой в Горном институте – еще рублей шестьсот. Огромные деньги по тем временам. Плюс постоянные командировки для оппонирования диссертаций, приносящие дополнительный доход, почет и уважение.

Бурная деятельность профессора Кузьмина на ниве оппонирования вызывала зависть и насмешки. Помню, как в одной из наших стенных газет (конечно, они были и в Училище!) я увидел карикатуру: И.В. Кузьмин перед доской объявлений о защитах, где он в одно и то же время должен был оппонировать две диссертации. Подпись под рисунком воспроизводила мысли Ивана Васильевича: «Защиты-то мы разнесем, но как быть с банкетами?»

Занят Иван Васильевич был настолько, что узнал о том, что я вот-вот должен защищаться, только случайно, встретив меня на улице, когда я шел сдавать мой автореферат в печать. Тут от нашел час, чтобы внимательно прочитать и выправить текст, заметив наставительно: «В диссертации можно писать любую х…., но автореферат должен быть как стеклышко».

В житейском отношении В.И. Кузьмин был весьма опытен и пользовался всеми доступными льготами. Не забывал он и о подчиненных: все офицеры его кафедры, имеющие ученые степени, по совместительству работали в том же Горном институте доцентами. Устроил бы он и меня после защиты. Так что с житейской точки зрения остаться в Харькове было не так уж плохо, особенно учитывая, что квартиру мы уже имели.

Но житейский здравый смысл никогда не являлся сильной моей стороной. К тому же, я был отравлен романтикой Космоса и хотел продолжать участвовать в космической программе и дальше.

Конечно, я не собирался возвращаться в Байконур, где меня взяли бы с распростертыми объятиями. Но я знал, что в Болшево из НИИ-4 выделен филиал, занимающийся космическими делами – будущий НИИ-50 Министерства обороны. Поэтому я попросил Виктора Ивановича Кейса устроить меня в этот институт. Полковник Кейс долго убеждал меня не делать этой глупости, но я был непреклонен. На том мы и договорились.

Именно во время этой беседы я впервые услышал имя начальника НИИ-50 – Геннадий Павлович Мельников.

Оказалось, что Виктор Иванович Кейс знает его давно, еще со времен совместной службы в ВВС. По словам полковника Кейса, он встретил Г.П. Мельникова в Москве после выпуска последнего из академии им. Н.Е. Жуковского, когда решался вопрос о назначении на должность. Мельников находился в растерянности и ожидал худшего. Видимо, его оценки в Академии не давали ему преимуществ.

В.И. Кейс предложил ему должность преподавателя в Харькове на кафедре авиационного оборудования и приборов, которой он в то время заведовал. Мельников с восторгом согласился. В Училище (тогда еще ХВАИВУ) Геннадий Павлович защитил кандидатскую и стал старшим преподавателем.

Скоро стало ясно, что спокойная преподавательская работа – не его стихия. Обычным ходом в этой ситуации был «пас в сторону»: старших преподавателей, неспособных к преподаванию и научно-исследовательской работе, назначали на должность начальника факультета.

Именно такое назначение и получил Геннадий Павлович – он стал начальником второго факультета. В этой должности он иногда на несколько дней (обычно в период массовых отпусков) замещал Начальника училища, что много позже позволяло ему время от времени повторять: «Когда я командовал Академией…»

Конечно, это было преувеличением и пустым бахвальством, но таков уж был характер у нашего героя.

Помня о том, что времени у меня осталось немного, Виктор Иванович Кейс помогал мне, чем мог.

Так, воспользовавшись приездом в Училище начальника управления военно-учебных заведений Ракетных войск генерал-майора А.Г. Захарова (бывшего начальника Южного полигона), он подписал у него разрешение на рассылку моей диссертации и автореферата. Чуть позже Кейс представил меня моему первому оппоненту полковнику доктору технических наук профессору Михаилу Ивановичу Емелину.

Емелин приехал оппонировать другую работу. Он особенно полюбил Харьков после того, как его сын поступил на учебу в наше Училище. Михаил Иванович предложил мне … написать его отзыв на мою диссертацию и отправился обедать.

Просмотрев мой текст, он сказал: «Не подумайте чего плохого, я просто хотел убедиться, что вы понимаете, что Вы сделали в своей диссертации. Прочитав Ваш текст, я понял, что Вы этого не понимаете. А теперь идите по своим делам и приходите через два часа».

Через два часа отзыв первого оппонента, ничем не похожий на мой, был готов, мы пошли в машбюро, и полковник Емелин сказал машинистке: «Скажите мне, где я должен подписать, чтобы текст уместился. Через час я должен быть на вокзале».

На мое счастье у нас работала старая рыжая машинистка, которая умела определять с точностью до строчки, сколько места займет в печатном виде рукописный текст. Она подала чистый лист и показала место, где нужно подписать. Через два часа я получил отзыв первого оппонента с благоприятным заключением и его подписью.

При жизни в Харькове я не сумел достойно отблагодарить Виктора Ивановича Кейса за его жизненные уроки и его помощь. Большое Вам спасибо, Виктор Иванович!

Эпизоды с генералом Захаровым и полковником Емелиным сэкономили мне около трех-четырех месяцев.

Вскоре стали поступать отзывы на авторефераты. Все они были положительными.

Как я ни экономил время, но уложиться в два с половиной года не смог и оказался за штатом, так что два месяца я получал только деньги за воинское звание. Правда, на новом месте службы недоданные деньги мне быстро вернули.

Долго не могли решить вопрос о моем назначении на новую должность. НИИ-50 меня не брал. Раза три В.И.Кейс вызывал меня и предлагал устроить в НИИ-4 «хоть сегодня». Я продолжал настаивать на своем.

Наконец, в октябре пришел приказ Главкома о моем назначении на должность младшего научного сотрудника в НИИ-50. Позже я узнал, что В.И. Кейс лично звонил Г.П. Мельникову и уговорил его принять меня в институт.

Наконец, все мыслимые и немыслимые оттяжки подошли к концу. Моя защита была назначена на 20 декабря, теперь уже мое личное участие не требовалось, и в начале декабря я отбыл в Москву к новому месту службы.

Уже знакомая мне по предыдущему приезду территория НИИ-4 МО принадлежала теперь двум институтам: часть корпусов старый институт был вынужден уступить новорожденному Филиалу.

Я прибыл в отдел кадров и предъявил свои документы. Пока я разговаривал с офицером отдела кадров, раздался телефонный звонок, и начался разговор о каком-то старшем научном сотруднике Головатенко-Абрамове, которого понизили в должности до младшего научного сотрудника за контакт с иностранцами. Бдительность продолжала оставаться нашим оружием.

Кадровики быстро вызвали заместителя начальника управления полковника Всеволода Николаевича Медведева, и от него я узнал, что назначен в отдел… связи командно-измерительного комплекса в третье управление Института.

Кадровик, занимавшийся моим назначением, дочитал мое личное дело только до строчки «закончил Академию Связи в 1959 году». Полковник Медведев поговорил со мной минуты две и, узнав, что я должен защищаться в декабре и еще не был в отпуске, отправил меня в отпуск. На всякий случай мне дали отпускной билет и командировочное предписание в Харьковское училище, потому что формально я числился теперь сотрудником другого учреждения.

Приближался день защиты. Все предприятия прислали отзывы на мой автореферат, кроме ОКБ-1. Пришлось мне звонить в Москву Алику Петросяну. Утром в день защиты пришла телеграмма о том, что положительный отзыв выслан за исх. № … Отзыв, кстати, так никогда и не пришел.

Теперь я понимаю, что надо было самому съездить на предприятие, написать хвалебный отзыв и добиться, чтобы его напечатали и отправили. Так приходилось делать многим.

Недели за две до события я сообщил И.В. Кузьмину дату защиты. Он с растерянным видом ответил, что будет в этот день в командировке (очередное оппонирование) и поручил зачитать отзыв научного руководителя одному из своих старших преподавателей.

Задним числом я понимаю, как мало помог мне мой научный руководитель. Подлинным моим научным руководителем был Виктор Иванович Кейс, но формально он не мог занимать это место, не имея ученой степени.

Защита прошла прекрасно: я уложился в отведенное для доклада время и ответил правильно и бойко на все заданные вопросы.

Совет проголосовал большинством за присуждение мне степени Кандидата технических наук (два – против).

Потом один из членов Ученого совета рассказал мне, что голосование против – это необходимый ритуал: в случае единогласного голосования «за» Совет могли начать проверять, а то и распустить «за беспринципность». Перед заседанием члены Совета договариваются, кто бросит «черный шар».

Вечером мы собрались в ресторане «Динамо» и крепко выпили в мою честь. На банкете присутствовал мой младший брат Саша, приехавший из Ленинграда, и моя жена. Мы встретились с ней после четырехмесячной разлуки и крепко обнялись. Из обязательных гостей отсутствовал полковник Емелин, который проводил время в семье своего сына, и мой научный руководитель. На этот раз банкеты разнести не удалось.

Когда банкет закончился, я хотел уходить, но офицеры кафедры остановили меня и быстро наполнили нераспечатанными бутылками и несъеденными закусками два больших портфеля, в которых я доставил на банкет коньяк (в магазине он был дешевле).

Этими запасами мы и питались, эта выпивка пошла и на новогодний стол. После Нового года жена вернулась на учебу, брат уехал в Ленинград, а я в первых числах января убыл в Болшево.

За три неполных года учебы в Харькове я успешно прошел курс адъюнктуры и защитил диссертацию. Мне было 33 года, здоровье в порядке, сил и знаний – достаточно. Теперь мне предстояла карьера ученого в излюбленной области. Так, по крайней мере, думал я…

Вера с сыном и матерью (10 площадка)

Далее

В начало