Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Русская поговорка

Вставать пришлось рано. Наскоро умывшись и побрившись, я побежал в столовую, которая работала, несмотря на ранний час. Позавтракав, я отправился на площадь у штаба, где уже гудела толпа офицеров, частью одетая в шинель, как и я, а остальные – в теплые авиационные куртки на меху. Были тут и немногочисленные гражданские.

Я подошел к уже знакомому полковнику Долинину и вместе с ним сел в большой автобус Львовского завода. Посадка была делом нелегким, потому что все офицеры почему-то рвались попасть в первый автобус.

Мы поехали уже знакомой дорогой на станцию, миновали КПП, где бдительный солдат-контролер проверил наши пропуска, но при приближении к станции повернули не к ней, а направо, проехали через железнодорожный переезд и вскоре остановились.

Офицеры в спешке покинули автобус и бросились к ожидавшему составу пассажирских купейных вагонов. Поезд этот почему-то называли мотовозом. При посадке в этот поезд бдительные контролеры снова проверили наши пропуска.

Много, очень много раз прошлось мне проделать этот путь. Причина спешки стала мне понятна уже в первый день. Большинство офицеров, стремившихся попасть в первый автобус, были страстными доминошниками. Они хотели занять свои постоянные купе, чтобы в течение часа езды до второй площадки без помех отдаваться любимому занятию, забиванию «козла».

Железнодорожный переезд, управляемый вручную и расположенный посреди чистого поля (читай, пустыни), был построен, чтобы предотвращать аварии военного автотранспорта при пересечении железнодорожных путей.

С этим переездом связана история, достоверность которой проверить уже нельзя.

Местное население имело небольшой выбор работ. Предприятий в округе не было. Поэтому отдел кадров дал объявление о приеме на работу в полной уверенности, что завтра у коменданта станции будет стоять очередь желающих. Текст был стандартным: «Требуется сторож переезда. Зарплата – 90 рублей». Однако, утром желающих не оказалось. Прошла томительная неделя, на работу никто не просился. И тут объявление попалось на глаза офицеру, который уже служил в Средней Азии.

«Вы неправильно составили объявление. К вам никто не придет, – объяснил он кадровикам, – текст надо изменить».

Вечером вывесили новый текст, а утром кадровик не знал, кого выбрать из десятков желающих. Загадка!

Новый текст читался: «Требуется начальник переезда. Зарплата – 90 рублей».

Бывалый офицер объяснил, что слово «начальник» – это заветная приманка для аборигенов. Кроме всего прочего, наличие этого слова в названии должности давало право сторожу носить стандартный костюм казахской номенклатуры – военную форму без знаков различия и бурки – мягкие меховые сапоги с кожаными головками. При этом не имело значения, командует ли начальник большим штатом подчиненных или только самим собой и средствами для расчистки путей от снега (лопатой).

Итак, мы расселись по местам, и поезд тронулся. Утреннюю тишину нарушал только стук домино и возгласы игроков. Делать было нечего, и я с интересом поглядывал в окно, за которым лежала все та же бескрайняя пустыня. Ни деревца, ни кустика. Правда, и голого песка с барханами не было. Какая-то растительность все же была и удерживала пески от непрерывного движения. Но в целом пейзаж полностью соответствовал местному анекдоту.

Вновь прибывший на станцию Тюра-Там: «А море где?»
Местный офицер: «До моря триста километров».
Вновь прибывший: «Ни х.. себе пляж отгрохали!»

Часть этого «пляжа» и занимало соединение, где мне предстояло служить.

С запада и юго-запада естественной границей служила река Сырдарья, вдоль остального периметра было возведено проволочное заграждение. В дневное время периметр контролировался вертолетами. Территория была огромной – в годы расцвета соединения 50×75 километров, – так что за ночь нарушитель не мог добраться до жилых мест, а утром его засекал вертолет. Кроме того, действовали многочисленные пешие патрули и засады. Эти подробности я узнал позднее, но не слишком ими интересовался.

Поезд плавно затормозил и остановился. Остановка называлась «Третий подъем». Выходящих было немного. На Третьем подъеме располагались вспомогательные службы, склады и командно-измерительные системы, управляющие полетом спутников. Сам Третий подъем представлял собой причудливой формы гору карстового типа с крутыми склонами, поднявшуюся однажды посреди ровной, как стол, местности.

Мотовоз пошел дальше под тот же треск домино и редкие вопли «Товарищи офицеры!» или «Товарищи генералы и адмиралы!», когда удавалось закончить партию особенно удачно.

Мы проследовали без остановки развилку дорог со шлагбаумом. Уходившая вправо дорога вела к новым площадкам, которые пока только строились. Позднее нам станут известны площадки 31 и 41, к которым и вела эта дорога, пока же я только равнодушно глянул в окно.

Мотовоз остановился у бетонного перрона остановки «Вторая площадка». Это была конечная остановка и цель моего путешествия.

Вся толпа офицеров вышла и разделилась на два потока. Меньшая часть пошла направо, я еще не знал куда. Я вместе с полковником Долининым направился через небольшую асфальтированную площадку налево – к зданиям, обнесенным забором. На контрольно-пропускном пункте наши пропуска снова пришлось предъявить.

Миновав КПП, я увидел перед собой стоящие ко мне торцом два здания, соединенные переходом на уровне второго этажа. Левое здание выглядело как обычное учрежденческое, правое – производственного типа – называлось монтажно-испытательным корпусом, или МИКом.

Позже, уже в США, я увидел архивные кадры полигона в Пенемюнде и вздрогнул – так похожи были корпуса. Ближе к проходной был разбит маленький скверик – все те же тополя. Это неприхотливое дерево было единственным видом, справлявшимся с суровым пустынным климатом.

В глубине двора стояли еще какие-то здания, но рассматривать их было некогда.

Мы вошли в монтажно-испытательный корпус, где у входных дверей снова стоял контролер, потребовавший предъявить пропуска. Тут-то и выяснилась мучившая меня тайна. Я спросил, каким образом отличает контролер «своего» от «чужого». Алексей Петрович Долинин указал на четыре штампа, впечатанные в мой пропуск. Каждый значок разрешал проход на один объект. Мой пропуск давал право проходить на площадку десять, площадку два, площадку один и в зал монтажно-испытательного корпуса.

Среди солдат-контролеров тоже встречались свои гении. Один из них, дежуривший обычно на КПП стартовой площадки, проверял пропуск у нового человека только один раз. Лицо он запоминал навсегда и ни разу не ошибся.

Офицеры КГБ и работники штаба иногда умышленно подсовывали часовым чужие пропуска «для проверки бдительности». Ошибавшийся получал взыскание, но ему это было до лампочки. Что еще плохого могли сделать молодому парню, обреченному провести три года своей молодости в пустыне?!

Надо сказать, что непосредственно с испытаниями новой техники была связана небольшая часть офицеров. Многие служили в штабах, вспомогательных и обеспечивающих службах. Служба их была рутинной, и от нее кое-кто пытался увильнуть.

Позднее, когда мои соседи по общежитию уже сменились, я возвращался после непрерывной суточной и дольше работы и валился в постель, а соседи неизменно играли в преферанс.

Я, наконец, не выдержал и спросил, когда же они работают. В ответ один из соседей посмотрел мой пропуск и показал мне свой. У него значков оказалось больше десятка.

«У тебя, – пояснил сосед, – проход только на одно место работы, поэтому ты должен работать полный рабочий день. Если у тебя будет два места работы, ты можешь выходить на работу через день. А если три и больше – можно на работу вообще не ходить, кроме дней получки. Ведь если начальник спросит, ты всегда можешь ответить, что был на другом объекте».

Увы, это было похоже на правду. В период формирования РВСН командиры часто были рады иметь на должности хоть кого-нибудь даже за счет совмещения ответственности, а другие рода и виды войск действовали по принципу «На тобi, Боже, шо менi негоже», избавляясь от балласта, который они охотно передавали во вновь формирующиеся части.

Этот же принцип действовал, когда в части создавалось новое подразделение «за счет имеющейся штатной численности».

Ну, тут я несколько отвлекся. Мы поднялись на второй этаж, и полковник Долинин представил меня начальнику лаборатории капитану Владимиру Семеновичу Патрушеву, интеллигентного вида офицеру в очках, моему непосредственному начальнику. Тот, в свою очередь, представил меня старшему группы АПР старшему лейтенанту Владимиру Яковлевичу Хильченко.

Хильченко был настоящим украинцем и по внешности, и по характеру. Добрый, дружелюбный, снисходительный к ошибкам подчиненных, таким я его знал и запомнил на всю жизнь.

В группу АПР, к моему удовольствию, был назначен мой однокашник по Академии Владимир Ильич Ярополов. Во время учебы мы с ним общались мало, но приятно было видеть хоть одно знакомое лицо.

Володя Ярополов прибыл вместе с женой. Жить ей пришлось в мужском общежитии. Сначала соседи выключали свет, а затем она раздевалась и ложилась к мужу в постель. Отдельного женского душа в общежитии не было. Муж вставал у входа в душевую и сторожил, пока жена принимала душ. Квартиру они получили нескоро.

Сокращение АПР расшифровывалось просто – аварийный подрыв ракеты. На случай аварийного пуска предусматривался подрыв изделия в полете до того, как оно падало на землю, во избежание разрушений стартовых сооружений и прилегающих зданий. Идея АПР возникла еще у Вернера фон Брауна в Пенемюнде, когда одна из ФАУ1 сбилась с курса и «стала на небольшой высоте описывать круги над нашими (Вернера фон Брауна и его коллег) головами».

Оборудование системы АПР располагалось в головной части ракеты. Чтобы проверить его перед пуском, приходилось подниматься на самую верхнюю площадку ферм стартового сооружения. Ракеты с космическими аппаратами системы АПР не имели, так как не было головной части. Позже систему АПР стали устанавливать и на них, она называлась системой аварийного подрыва объекта.

В.Я. Хильченко повел меня через переход в штабное здание и представил меня сотрудникам секретного отдела. Это требовалось для того, чтобы они выдавали мне документацию. Тут же зашел разговор об оформлении моего допуска в ОКБ-1, для чего нужно было послать «вч-грамму» в «Чертог». Конечно, я все услышал неправильно. Таинственный «Чертог» оказался Борисом Евсеевичем Чертоком, заместителем Главного конструктора Особого Конструкторского Бюро № 1, как тогда именовалась организация академика С.П. Королева.

А «вч-грамма» – это просто телеграмма, передаваемая по высокочастотной связи. Аппараты ВЧ-связи, принятой на вооружение еще в военные годы, были установлены в кабинетах некоторых начальников. Позже построили и общую кабину ВЧ-связи, чтобы не беспокоить начальство просьбами позвонить.

Это была удобная телефонная связь, позволявшая быстро соединяться с другими абонентами на территории СССР. Правда, выход с ВЧ на обычную гражданскую связь требовал специального разрешения, которое давалось не слишком охотно. К тому же, качество такого комбинированного канала было ужасным. Но при связи в пределах ВЧ-сети абонента было слышно очень отчетливо.

Была у нас и засекреченная телефонная связь – ЗАС, но ею мы пользовались редко – аппаратов было немного, а при попытке связаться с абонентами за пределами Ракетных войск связь работала плохо.

Система АПР была несложной, работы на ней было немного. Поэтому командование всячески пыталось использовать офицеров группы не по прямому назначению. Та же судьба ожидала и меня. Но сначала Володя Хильченко, как мы стали вскоре называть его, повел меня в зал МИК и показал изделие, которым мне предстояло заниматься.

То, что я увидел, меня потрясло. Ракета в сборе (пакет) стояла в горизонтальном положении у дальней стены МИКа как невообразимых размеров рукотворный динозавр. Да нет, и динозавров такого размера не было. Около тридцати метров в длину, более шести метров в высоту.

Ракета Р-7 (или 8К71 по конструкторской документации) была шедевром техники того времени. Ни одно государство мира не располагало таким носителем. А тут еще Хильченко открыл мне главный секрет. Это был носитель, выведший на орбиту все искусственные спутники Земли, начиная с 4 октября 1957 года. Это была та самая первая в мире межконтинентальная баллистическая ракета, которая была оружием устрашения и сдерживания. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Было от чего закружиться моей молодой голове.

Я невольно вспомнил недавний эпизод. Мы шли с Валерием Коржиком по территории ВДНХ в Москве, когда радио начало передавать очередное сообщение о запуске космического объекта. «Вот бы попасть туда, поглядеть…» – мечтательно произнес я. Валера со мной согласился.

Тогда мы быстро забыли о нашем разговоре и отправились в дегустационный зал, где уселись на высокие стулья у стойки и принялись дегустировать необыкновенные вина, подаваемые симпатичной буфетчицей. Минимальная порция составляла 25 граммов, но к ней обязательно подавалась конфета или ломтик апельсина как закуска.

Мы просидели с полчаса, когда за спиной раздался грохот. Один из посетителей за соседней стойкой «надегустировался». Мы похохотали и продолжили наше занятие.

«У вас есть охотничья водка? – раздался глубокий бас у нас за спиной, – Налейте мне фужерчик».

Буфетчица налила большой фужер, граммов триста пятьдесят. От закуски мужчина отказался. Он взял бокал и выпил его одним глотком.

«Знаете что? – произнес посетитель задумчиво, пока женщина отсчитывала сдачу, – налейте мне еще фужерчик». Второй фужер отправился за первым. Посетитель ушел.

Вскоре вошла группа смеющихся людей. Из их слов мы поняли, что кто-то вышел из зала и тут же у порога упал. Мы, конечно, были уверены, что это наш любитель «Охотничьей».

Воспоминание было мгновенным. Бывает же такое! Тогда поговорили, и желание мое исполнилось.

Мы отправились к начальнику отдела «для постановки задачи». К стыду своему не могу вспомнить, кто был начальником в тот момент. Много их сменилось на этом посту. Скорее всего, Владимир Иванович Самонов.

Начальник отдела сказал, что группа АПР – это просто место, а заниматься я должен изучением всего носителя (это слово тоже не произносилось вслух и заменялось на безликое «изделие») с тем, чтобы позднее стать инженером-комплексником, то есть, человеком, который ведет испытания всего изделия, координируя работу расчетов всех систем.

По американским понятиям мне в перспективе предстояло сталь менеджером испытаний. Причем, перспектива была очень короткая – три месяца давалось мне на то, чтобы постичь устройство ракеты и ее систем.

Правда, было сказано, что кроме этого я должен иногда помогать Хильченко при подготовке космических объектов. Поскольку система АПР размещалась «в голове», группе АПР был поручен и космический объект, заменяющий головную часть.

Хильченко передал меня из рук в руки старшему лейтенанту Виталию Григорьевичу Соколову, бывалому комплекснику, веселому подвижному офицеру, который снова повел меня в секретную часть и попросил выдать мне пневмогидросхему изделия.

Схемы не оказалось на месте, и мне выдали коррекции к схеме. Я пришел в комнату, разложил схему на столе, и чуть не расплакался от обиды и бессилия. Читать эту схему я не мог, как не смог бы этого сделать ни один радист на свете. Ни одного знакомого символа, ничего похожего на то, что я учил и знал.

Мои чувства были непонятны моим новым коллегам, потому что в комплексном отделе работали выпускники реактивного факультета академии имени Ф.Э. Дзержинского из выпуска, который постигал это изделие в качестве учебного. Да и были они все специалистами по ракетной технике, читавшими эти схемы так же легко, как я прочел бы любую радиосхему на лампах.

А тут еще меня предупредили, что пока я не сдам зачет по этой самой пневмогидросхеме, я не буду допущен к изделию, так что изучать его приходилось «всухую», не видя реального носителя. Удар был тяжелым, почти непереносимым. Попробуй понять разницу между отрывным и разрывным штепсельным разъемом, если ты в глаза не видел ни того, ни другого! А главное, как работают все эти сильфоны и клапаны, что они делают? Коррекции к схеме вместо целого описания тоже мало помогали.

Я начал читать документацию, и кое-что стало проясняться в моей голове. Конечно, технические описания не были предназначены для обучения, но там хоть были разумные и понимаемые слова. Но в целом в моей голове лег густой туман, и конца ему видно не было.

Никакой продуманной системы переподготовки таких новобранцев, как я, в природе не было. Действовали по принципу «кинь его в воду, если выплывет, значит, научился плавать».

На обратном пути с работы меня охватили мрачные мысли. Не улучшилось мое настроение и на другой день. Как я не пытался вникнуть в таинственные пневмо-гидро, я не мог понять ничего. Предстоял мрачный период учебы без учителей, а там – позор несданных зачетов и … Я не знал, что будет потом.

Светлым пятном в течение рабочего дня было его начало, когда мы все отправлялись на ФИЗО. Все управление делилось на две команды и играло в футбол на дворе за МИКом. Играло с каждой стороны человек по сорок на небольшой площадке, так что это была не игра, а веселая возня.

Володя Ярополов вжился в свою роль значительно легче. Ведь ему пришлось изучить только маленькую автономную системку, и вскоре он сначала под присмотром Хильченко, а затем и самостоятельно стал выполнять все необходимые операции на системе АПР.

Единственным радостным событием этих дней было получение на складе летного костюма, который носили испытатели. Погон на нем не было, что еще раз подчеркивало наше особое положение. Больше я никогда не одевал шинель, разве что в патруль и на дежурство, а обычно ходил в куртке. Теплые брюки, доходившие до груди, мы одевали только в те дни, когда на улице было холодно, и предстояла длительная работа на воздухе.

Я недолго проходил в чистенькой куртке. Вскоре после ее получения нас отправили на помощь местному животноводческому совхозу, и я отделал свою куртку по первое число, испачкав ее пачками силоса, который мы перегружали вручную. Да, мы тоже помогали сельскому хозяйству, хотя и нечасто.

Тут я должен отвлечься от моих мытарств и рассказать подробнее о штатной структуре подразделений.

Я попал служить в Первое испытательное управление войсковой части 11284. Офицеры Управления были элитным подразделением. Солдат и сержантов в управлении не было. Младшая должность – инженер-испытатель была майорской, следующая – старший инженер-испытатель – подполковничья. Полковничьи должности начинались с начальника отдела.

Задачей Управления было контролировать проведение испытаний, которые теоретически должны были проводить офицеры другой части – полка под командованием подполковника Гусеницы, позже – полковника Майского.

В полку категории и оклады были ниже, а из «приятных» обязанностей на офицерах полка лежали материальная ответственность и любимый личный состав.

На офицерах Управления лежала ответственность за сбор статистических данных об испытаниях, написание отчетов об испытаниях и разработка рекомендаций для совершенствования конструкции изделий. Поэтому в полное название управления входили и слова «научно-исследовательское».

Таким образом, я попал по воле судьбы в одну из самых горячих и престижных точек – место, где отрабатывалась и принималась на вооружение ракетная техника стратегического назначения – настоящее и будущее оружие РВСН.

Конечно, на практике офицеры Управления практически всегда вели испытания сами, подменяя офицеров полка.

По мысли создателей РВСН Управление и полк должны были быть базой, на которой готовились будущие ракетные полки и дивизии, вооруженные ракетой Р-7. Но судьба распорядилась иначе.

Космическая программа развивалась настолько быстро, что вскоре запуски спутников Земли и межпланетных станций стали основной нагрузкой площадки № 2, а боевые пуски ушли на площадку № 31. Туда выезжали офицеры Управления для обучения будущих ракетчиков.

В зале нашего МИКа долго еще стояла боевая ракета, находящаяся на боевом дежурстве, потом ее вывезли, и Управление стало заниматься космической тематикой. Ракетные отделы, впрочем, вели отработку последующих моделей боевых ракет разработки КБ С.П. Королева.

Во время испытаний и пуска ракет на площадку № 2 приезжала внушительная бригада представителей промышленности с предприятий-разработчиков систем и приборов и военных представителей с заводов-изготовителей.

В случае важного приоритетного пуска у нас в командировке бывало до 300-350 представителей промышленности во главе со своими министрами. Однако во время испытаний все участники безоговорочно подчинялись военным – офицерам Управления.

Впрочем, обстановка на испытаниях была далека от привычной военной. Все знали друг друга, дружили, называли друг друга по именам без всяких званий. Это была единая дружная семья испытателей, хотя и с разными интересами отдельных групп.

Промышленникам, конечно, хотелось побыстрее сдать новое изделие на вооружение, а военные испытатели хотели, чтобы изделие было удобным в эксплуатационном смысле, так как обслуживать и запускать его предстояло не испытателям, а офицерам и солдатам боевых частей, зачастую не имевшим большого опыта в проведении подобных работ.

Командовал управлением подполковник Евгений Ильич Осташев, получивший звание Героя Социалистического Труда за запуск Первого искусственного спутника Земли. Это был боевой офицер с опытом службы в реактивной артиллерии в годы войны. Первый начальник Управления оказался хорошо знающим жизнь человечным офицером и отличным специалистом, которого уважали и любили подчиненные.

Брат начальника Управления, Аркадий Ильич Осташев, работал в КБ С.П. Королева заместителем начальника отдела телеметрических систем. Он проводил на полигоне по нескольку месяцев в году, возглавляя экспедицию – межведомственную группу представителей промышленности в командировке. Влияние Аркадия Ильича значительно превосходило его официальный уровень. Его непосредственный начальник в КБ, начальник отдела Бродский, бывал у нас значительно реже.

Так сложилось, что постоянно приезжающие в командировку располагались в одних и тех же комнатах гостиницы. Осташев занимал номер Бродского. И вот однажды администратор гостиницы сказала Бродскому: «Вам придется номер освободить. Сами товарищ Осташев приезжают». Мы дружно посмеялись над этим происшествием в присутствии виновника, а Аркадий Ильич залился краской и смущенно закрутил головой.

Время шло, я корпел над схемами и даже начал что-то понимать. Но до сдачи зачета было еще далеко.

Пуски изделия были сравнительно редким событием. При подготовке ракеты обычный распорядок дня ломался. Мы сидели до тех пор, пока не выполнялась задача, поставленная на этот день. Случалось, что мотовоз отходил вместо 5 часов вечера в 8 и 9.

Евгений Ильич Осташев в этом случае оставлял на работе все управление. То же происходило и в дни пуска. После успешного пуска всем давали день отгула.

Техническую позицию (другое название для МИКа и вспомогательных подразделений) отделяли от стартового сооружения каких-то полтора километра. В момент пуска все выходили на улицу и любовались зрелищем поднимающегося вверх носителя. Грохот двигателей на этом расстоянии был оглушающим.

Прошло месяца два после моего прибытия, когда началась подготовка к пуску боевой ракеты на предельную дальность

Полностью заправленная тяжелая машина медленно с натугой поднялась в воздух и вдруг взорвалась.

Мы вышли посмотреть на пуск вдвоем с капитаном Прокоповым. При взрыве он быстро упал в снег, опасаясь обломков изделия. Я расхохотался. Настолько я уже знал изделие и понимал, что взрыв произошел далеко от нас. Просто при пуске ракеты она поднимается очень высоко и поэтому кажется, что она все время у тебя над головой. Так или иначе, Прокопов этот случай запомнил и относился ко мне некоторое время с прохладцей.

Однажды меня вызвал к себе капитан Патрушев. Я ожидал нудных наставлений по поводу затянувшегося периода переучивания и шел по вызову неохотно. Мой начальник внимательно посмотрел на меня и сказал: «Пневмогидросхему придется отложить на время. На днях прибывает объект Е-3. Вы будете помогать Хильченко на испытаниях».

Это была приятная новость. Все-таки я уже устал заниматься, не видя результатов. А тут что-то новенькое.

Вернувшись к себе, я поинтересовался у Хильченко, что такое Е3. Оказалось, что это лунная станция для фотографирования обратной стороны Луны. Эта задача уже была решена однажды; на этот раз предстояла съемка других районов лунной поверхности, да и качество снимков ожидалось получить повыше, чем в первый раз.

Здесь уместно заметить, что в то время в СССР еще не были созданы электронные устройства записи изображения. Поэтому на борту Е-3 размещалась целая фотолаборатория. Фотографировали на пленку, которую затем проявляли, закрепляли и сушили на борту, а затем уже изображение с пленки пропускали через бортовой фототелеграф и передавали на Землю по радио.

Лунная программа, которой мне предстояло заниматься, началась в январе 1959 года запуском объекта, который должен был попасть в Луну. Носитель отработал нормально, объект развил вторую космическую скорость, но прошел мимо Луны из-за ошибки лейтенанта Ващука, здоровенного красавца с пышной шевелюрой, неправильно выставившего антенну системы радиоуправления.

Впрочем, объект этот наделал много шума, так как стал первой в мире искусственной планетой. Советская пресса назвала объект планетой «Мечта».

Очередной лунный запуск 18 июня 1959 года тоже не полностью выполнил поставленные задачи. Луна-2, запущенная 12 сентября 1959 года, попала в Луну. Но это не было посадкой. Это было именно попадание, как и предусматривалось программой полета.

Радиоаппаратура, установленная на объекте, при отработочных испытаниях вставлялась в артиллерийский снаряд, и два орудия синхронно стреляли навстречу друг другу. Так проверялась работоспособность приборов при ожидаемых экстремальных перегрузках.

Наконец, Луна-3, запущенная 14 октября 1959 года, облетела Луну и принесла на Землю первые снимки невидимой стороны нашего спутника. Это была большая победа.

В соответствии с технической документацией Главного конструктора изделия должны были прибывать к нам в полностью собранном виде после полного цикла заводских испытаний. Утопия! Прибывали они россыпью, или, как выражались мы, в карманах. Иногда приборы привозили действительно чуть ли не в карманах.

Особенностью пусков лунных и межпланетных объектов была строгая привязка к астрономическому времени. Опоздал с запуском лунника – жди целый месяц. Опоздал с запуском межпланетной станции – жди год, а то и два. Поэтому такие объекты вывозили в любой степени готовности, надеясь все исправить «на техничке».

Объект по сравнению с носителем был крошечным. Собственной пультовой для объектов не было. Нас пускали «из милости» в пультовую носителя. Оттуда мы и проводили испытания, и подавали команды своим бортовым расчетам.

Несмотря на малые размеры объект был насыщен аппаратурой, поэтому готовить его приходилось дольше, чем ракету-носитель. Теперь одиннадцатый отдел, занимавшийся комплексными испытаниями носителя, начал работать по восемь часов в сутки, изредка задерживаясь для окончания продолжительных операций.

Специалисты по ракете недоумевали: что можно так долго испытывать на такой фитюле, как лунник. А для нас рабочий день длился без перерыва.

Однажды на третьи сутки непрерывной работы я уронил голову на центральный пульт электрических испытаний объекта, оператором которого я был по расписанию, и умудрился заснуть минуты на три в ожидании очередной команды. Открыв глаза, я увидел «этюд в багровых тонах»: кровь из лопнувших сосудов залила глаза.

Володя Хильченко посмотрел на меня и отправил поспать в гостиницу, но попросил телефон поставить недалеко от кровати. Я упал на стандартную металлическую койку и провалился в беспробудный сон.

Что-то мешало мне, что-то не давало мне спать. Телефон! Звонил телефон. Я посмотрел на часы. Прошло всего около двух часов. Я поднял трубку. «Выспался? – весело спросил Хильченко, – давай, приходи, продолжим».

За три недели такой работы мы подготовили к пуску два экземпляра станции Е-3. Две станции были изготовлены на случай аварии одного из носителей и для большей надежности при выполнении задачи. Так делалось всегда при запуске научных объектов.

Наконец, мы сдали готовый лунник механикам для испытаний на герметичность в барокамере и стыковки с носителем. В отличие от американских космических объектов вся аппаратура помещалась в единый герметичный корпус, который обеспечивал создание атмосферы для приборов на весь срок полета.

Ракету с объектом, или ракетно-космический комплекс, вскоре вывезли на старт.

Первый день на старте уходил на так называемые генеральные испытания носителя. На генеральных имитировался весь полет, записывалась и расшифровывалась телеметрия. Если все было в порядке, на второй день ракету заправляли и пускали. Мелкие неисправности устраняли по ходу, более крупные неприятности отнимали иногда несколько часов.

Наши обязанности на старте по объекту Е-3 были простейшими В день генеральных испытаний мы подключали к борту кабель и с земли, с так называемой «нулевой отметки», проверяли исходное состояние систем; в день пуска мы незадолго до пуска проверяли объект еще раз и включали бортовое питание. Затем бортовики кабель от объекта отключали, и мы шли в бункер, где располагались пультовые, перископы, средства связи, и работали во время пуска расчеты носителя.

Бункер этот создавался из расчета взрыва собственной ядерной головной части в стартовом сооружении, поэтому строился он покрепче гитлеровского «Вольфшанце». Даже в этих условиях люди должны были выжить.

Бог миловал, проверять правильность расчетов в натурных условиях не пришлось. Но общее впечатление от бункера было сильным, начиная от входной двери из корабельной стали толщиной миллиметров пятьсот. Крыша бункера была покрыта густой сетью невысоких бетонных надолб на случай падения изделия «для его дезинтеграции».

Во время пуска первого из объектов Е-3 вечером 15 апреля 1960 года я сидел вместе с Хильченко на ступеньках лестницы у самой выходной двери (у нас на этом объекте не было пульта в бункере) и слушал трансляцию команд по громкой связи.

Носитель отработал хорошо, оставалось получить подтверждение о выводе объекта на расчетную орбиту. Увы, этого сообщения мы не дождались.

Позже выяснилось, что носитель оказался недозаправлен. Нехватило каких-нибудь тридцати литров керосина, и плоды наших трудов упали в Тихий океан вместо полета к Луне. В оправдание заправщиков можно только сказать, что расчет дозы заправки космической ракеты – это сложная инженерная задача. Нельзя заправлять полностью: увеличивается вес. Нельзя и не долить: объект не выйдет на орбиту. Да и средства измерения дозы имели собственные ошибки.

У заправщиков состоялся нелицеприятный разговор с С.П. Королевым на нулевой отметке. Я присутствовал при этом разговоре как случайный свидетель. Но разговором дело было не поправить.

Вот тут и пригодился второй аппарат Е-3 и запасной носитель. Мы быстро приготовили комплекс к вывозу и уже 18 апреля провели генеральные испытания носителя, хотя расчет объекта принимал в них, как я уже писал, чисто символическое участие. Все было в порядке.

19 апреля вечером строго по графику мы проверили объект, включили бортовое питание и отправились в бункер.

На этот раз я покинул Хильченко, усевшегося на лестнице, и притаился у открытой двери центральной пультовой носителя. В пультовой царило обычное предпусковое напряжение.

Пусковой график выдерживался с точностью до доли секунды. Каждый желал успеха и каждый знал, что он выпадает не всегда. Стреляющий, Евгений Ильич Осташев, поглядывал на хронометр и подавал одну за одной уже знакомые мне команды. За центральным пультом сидел лейтенант Леша (Алексей) Колосов и его контролер Борис Чекунов, тот самый Чекунов, который нажимал кнопку «Пуск» на всех семерках, начиная с первой.

Пройдет много лет, а они так и не расстанутся. Только Леша Колосов станет начальником полигона, а Боря Чекунов будет продолжать службу в Первом управлении на скромной должности. Борис прослужит на второй площадке более двадцати лет.

Наконец, прошла команда «Подъем», изделие оторвалось от Земли, и тут Евгений Ильич Осташев негромко доложил, глядя в перископ: «Пожар на борту!» И после небольшой паузы: «Ракета удалилась в сторону МИКа». И тут же донесся глухие звуки взрывов. Все присутствующие на мгновение окаменели, а затем дружно двинулись к выходным дверям.
Мы вышли на воздух и прошли метров триста, поднимаясь к нулевой отметке по подъездной дороге и специальной лестнице, так как бункер был расположен заметно ниже стартового сооружения. С нулевой отметки стали видно, как горит степь на месте падения отдельных частей ракеты. Мы с Хильченко попросились в газик к начальнику Управления и помчались к МИКу.

Здание стояло на месте. «А какой дурак окна открыл?» – раздался вдруг голос Е.И. Осташева. Действительно, на самом верху застекленной стены МИКа, выходящей на дорогу, верхние форточки были открыты и отчетливо выделялись черными прямоугольниками на тусклой, чуть отблескивающей стеклом поверхности стены.

Мы вошли в МИК, ступая по битому стеклу, и поднялись на второй этаж. Дверь в нашу комнату была распахнута, замок выломан, двери шкафов открыты. Приборы валялись на полу. Прикрыв дверь, мы вернулись в коридор и тут увидели, что часть стены в коридоре отсутствует, и зал виден прямо из коридора. Обломки перегородки упали в зал и лежали на дежурном изделии.

Делать было нечего. Мы сели на мотовоз и отправились отдыхать, чтобы разбираться с деталями завтра.

Назавтра выяснилось, что административный корпус разрушен еще больше, чем МИК. Работать в полуразрушенных зданиях было невозможно. Командование отдало приказ взять с собой сохранившееся имущество и перебазироваться на площадку № 1 в одноэтажные домики казарменного типа.

Стали проясняться подробности аварии. Один боковой блок упал в газоотводную яму на отметку минус 45 (сорок пять метров вниз) и там взорвался, не причинив вреда. Второй боковой блок упал, не долетев метров 200 до ИП-1, расположенного недалеко от старта.

Офицеры и промышленники на ИП, как всегда, смотрели на пуск с земли и с крыш радиофургонов. Когда стало ясно, что пуск аварийный, народ посыпался с крыш в поисках убежища. Стоявшие на земле легли и поползли к ближайшим углублениям, пытаясь хоть как-то укрыться.

Тут отличился один из промышленников, который приехал на пуск впервые. Герой, имя которого ныне утрачено, стоял неподвижно, зачарованный картиной взрывов, внимательно наблюдая. Его коллеги поднялись с земли, отряхнулись и стали хвалить его за храбрость. «А что, разве что-нибудь было не так, как надо?» – спокойно спросил новичок.

Третий боковой блок упал рядом с аппарелью, куда были эвакуированы человек двести личного состава полка.

Два наших офицера перед пуском пошли поужинать в столовую, справедливо полагая, что очереди в это время не будет.

Они только вышли из столовой, когда произошла авария. Как зачарованные, смотрели они за полетом разваливающегося изделия и перемещались, стараясь держать между собой и летящей ракетой столбик забора, как будто он мог их спасти от взрыва.

Начальник лаборатории автономных систем Александр Иванович Удальцов вышел из кабинета, «чтобы посмотреть пуск», и шел по коридору к выходу, когда центральный блок с одной из боковушек упал за железнодорожными путями, проходившими в нескольких метрах за административным корпусом, и взорвался.

Невысокая насыпь отразила ударную волну. Больше всего пострадали пути и верхние этажи зданий. Окованные железом двери комнат в коридоре МИКа вылетели и с грохотом ударились в противоположную стену. Александр Иванович оказался в промежутке между дверями по счастливой случайности.

Наши телеметристы, которые сидели за своими станциями в здании МИКа и докладывали о ходе полета изделия, успели передать по циркуляру только одно «историческое» сообщение: «Тангаж в обрыве, крен в обрыве, рыскание в обрыве, ухожу со связи!»

Поразительно, но никто при этой аварии не пострадал.

Присутствовавший на пуске Главнокомандующий РВСН Маршал Советского Союза М.И. Неделин сразу после взрыва поспешил в штаб полка. Сидя на табуретке посреди комнаты, он спросил грозным голосом: «Кто отвечал за эвакуацию личного состава?» Ему подсунули какого-то старшего лейтенанта. Известно, что в армии генералы и полковники в таких ситуациях умудряются ни за что не отвечать. «Вы отвечали за эвакуацию?» – снова спросил Маршал. «Не я, не я, весь штаб…» – залепетал бедняга. «Жаль, – спокойно заметил Главнокомандующий, – весь штаб наградить не могу».

Вообще, в вопросах обеспечения безопасности личного состава, остающегося во время пуска на поверхности, царила тогда полная безответственность. Сложилось так, что при предыдущих пусках никто не был убит или ранен, поэтому принимаемые меры считались достаточными. Не пройдет и года, как все это решительно изменится.

В испытаниях наступил вынужденный перерыв, в новых домиках было тесно, в ремонтных работах никакой реальной помощи мы оказать не могли. Ремонт шел между тем полным ходом.

Тут самое время снова сказать доброе слово о военных строителях во главе с генералом Шубниковым. Они работали, как на фронте, и успевали быстро и качественно строить и еще быстрее восстанавливать разрушенное при авариях. Ну, и стимулы у них, конечно, были. Ведь за ходом ремонтных работ неотрывно следил Леонид Васильевич Смирнов – Председатель Комиссии по военнопромышленным вопросам при Совете Министров СССР (ВПК).

Пользуясь тем, что некоторое время мы уезжали домой вовремя, я завел знакомства в Доме офицеров и стал участником драмкружка. Это было продолжение моей актерской карьеры, начатой в академии.

Кружки посещали девушки из вольнонаемных и жены офицеров.

Я, по молодости лет, не понимал, что нужно замужним, пока одну из них случайно не застали за кулисами с рослым старшиной. Скандал удалось замять благодаря начальнику Дома офицеров, который сумел скрыть происшествие от мужа, а старшину перевел служить на дальнюю площадку.

Супружеские измены в воинских коллективах были неизбежны – слишком много молодых мужчин и женщин собиралось вместе.

На страже нравственности стояли наши политические органы, жестоко наказывавшие виновных офицеров. Женщин как беспартийных они наказать не могли. Этим занимались женсоветы – общественные организации, выбираемые из жен офицеров.

Холостяки и холостячки пользовались своей свободой, как могли: тут политорганы вмешивались только, если дама хотела выйти замуж, а кавалер отказывался.

Чтобы плодотворнее использовать свободное время, командование приняло решение командировать многих офицеров в Москву для изучения новой техники. Послали и меня.

Важно было то, что меня командировали не для изучения носителя, а для подготовки к испытаниям новых типов космических аппаратов. Я должен был изучить технику и стать экспертом по развертыванию нового испытательного оборудования и проведению испытаний на полигоне.

В штабе быстро оформили документы, и я отправился в Москву в таинственный почтовый ящик А-651. Справедливости ради должен сказать, что я ехал не один. На первый раз я был членом группы, потому что найти предприятие было непросто, а расспрашивать прохожих не рекомендовалось. Поэтому в состав группы входил хотя бы один человек, уже побывавший на предприятии. На этот раз группу возглавлял Володя Хильченко.

В 1960 году, несмотря на все заклинания о соблюдении высокой бдительности и происках иностранных разведок, командированным офицерам предписывалось приходить на предприятия промышленности только в военной форме. И попробуй только прийти в гражданской одежде!

Тем самым легенда оборонного предприятия как гражданского завода тут же разрушалась. Любому стороннему наблюдателю, который видел офицеров, каждое утро входящих в проходную «мирного» предприятия, становилось ясно, что тут что-то не так. Но нет, в форме, только в форме! Позже командование спохватится, и мы будем ездить в командировки только в гражданской одежде. И тут уж попробовал бы кто-нибудь прийти в форме!

Много глупостей пришлось повидать за время службы, но делать их с серьезным видом, как подобает образцовому офицеру, я так и не научился, что, в конечном счете, отрицательно сказалось на моей карьере.

Итак, мы отправились в Москву и поселились в одной из гостиниц ВДНХ – самые дешевые гостиницы на окраине Москвы. От них недалеко было до предприятия, на которое нам завтра предстояло поехать.

Далее

В начало