Тамбов на карте генеральной
Кружком означен не всегда…
М.Ю. Лермонтов,
Тамбовская казначейша

Утром мы прошлись пешком до станции метро «ВДНХ» и сели на конечной остановке в автобус № 317, который минут через сорок довез нас до конечной остановки – станции «Подлипки». Народу в автобусе было полно: этот маршрут проходил по Ярославскому шоссе и соединял многие населенные пункты, удаленные от железной дороги.

Московская кольцевая автомобильная дорого (МКАД) еще не была окончена строительством, но мост над Ярославкой уже стоял.

Станция «Подлипки» была типичной подмосковной остановкой электричек с двухколейной железной дорогой и ничем не выделялась из десятков себе подобных. Сеть вспомогательных подъездных путей была несколько более развита, но этого никто обычно не замечал. Была она совсем рядом с Москвой – каких-нибудь 15-20 километров от центра столицы, но это была уже Московская область.

Позже Подлипки получат статус города и будут названы Калининградом (ныне – Королев), но станция сохранит свое прежнее название. Отыскать город Калининград можно далеко не на всякой карте из-за малых его размеров.

Я знал, что меня ожидает, и сердце мое замирало от предчувствия необыкновенных событий. Но все оказалось простым и будничным.

Мы с Хильченко вышли из автобуса, перешли на противоположную сторону железнодорожных путей и отправились пешком в сторону Москвы по узкой дорожке. Прошли мы метров четыреста и оказались у обычной заводской проходной.

Много-много раз придется мне проходить через эту проходную. Ведь ОКБ-1 с филиалами еще несколько лет будет оставаться единственным предприятием, выпускающим космические аппараты, отныне мой предмет занятий. Если говорить о заводской проходной, что «выводит в люди», то для меня это были заводская проходная в Подлипках и проходная в МИК площадки 2.

Заявка на пропуск для нас уже лежала в бюро пропусков, и через несколько минут мы шагали по заводской территории.

Направо и налево виднелись ворота, ведущие в цеховые здания. Ничего особенного цеха эти собой не представляли – обычный машиностроительный завод. Зная, что здесь производят, я поглядывал вокруг с понятным любопытством, но ничего выдающегося не увидел. В глубине территории стояло многоэтажное здание конструкторского бюро. Это и была цель нашего путешествия.

Командированы мы были в отдел бортовых систем управления (БСУ), которым тогда руководил Юрий Алексеевич Карпов. Высокого роста, грузный молодой веселый мужчина, он отличался плавными неторопливыми движениями, характерными для крупных людей. Его трудно было вывести из себя, но если такое случалось, он лениво говорил своему оппоненту: «Отойди, а то я на тебя упаду».

Несмотря на внешнюю флегматичность, Юрий Алексеевич был быстро соображающим инженером и отличным специалистом своего дела. Впрочем, такими были почти все инженеры и рабочие у С.П. Королева: дураков в ОКБ-1 не держали.

Я скоро и на всю жизнь подружился со многими сотрудниками ОКБ-1. Они стали частью моей жизни и моей души. И теперь, уже в США, я вспоминаю о них с прежним теплым чувством. Да, мне повезло в жизни, я работал вместе с замечательными людьми.

У нас взяли заранее приготовленные фотографии и тут же заказали временные (на шесть месяцев) пропуска на обе производственные территории. Этот пропуск будет потом продлеваться и заменяться, изыматься с проходной в бюро пропусков на хранение на время моего отсутствия, но с 1960 по 1967 год у меня будет «временный” пропуск в ОКБ-1.

Пропуска эти на руки не выдавались, а хранились в специальных ячейках у контролеров. Мы называли только номер ячейки, контролер сверял по пропуску наши лица с фотографиями, а затем выдавал пропуск на время пребывания на предприятии.

Однажды, много позже, контролер-женщина ошиблась и выдала мне чужой пропуск, с которым я сходил в отдел перспективных разработок, где другой контролер долго изучал мое лицо, но затем все же пропустил меня в отдел. Я обнаружил ошибку уже после и сказал о ней контролеру на выходе. Она побледнела, выхватила пропуск и поспешила вернуть его на место. Ей ошибка грозила большими неприятностями, вплоть до депремирования, как изящно называлось лишение премии.

Рабочие в цехах относились к особой секретности предприятия без особого почтения. Однажды два слесаря поспорили, естественно, на бутылку водки, что один из них вынесет с территории большие слесарные тиски.

Дождавшись весенней погоды, когда с утра был мороз, а к обеду с крыш капало и образовывались лужи, заключивший пари пришел на работу в валенках. Уходя на обед, он положил тиски за пазуху, закрепив ремнями, а при подходе к бюро пропусков, окруженному большой лужей, попросил партнера по пари перенести его через лужу. Так они с хохотом и прошли мимо контролера. Тиски остались незамеченными.

Подшучивали над охраной не только рабочие. Однажды один из конструкторов приехал на закрытую территорию на своем новеньком «Запорожце», которые только начали продавать. Один из коллег позвонил на бюро пропусков и предупредил, что на машине с таким-то номером попытаются вывезти с предприятия двигатель.

Когда гордый владелец автомобиля прибыл к проходной, его попросили открыть багажник и…

Можете себе представить, сколько времени и нервов пришлось потратить бедняге, пока он сумел доказать охране, что двигатель в заднем отсеке – его собственный! Ведь «Запорожец» был первой советской легковушкой с задним расположением мотора.

Территория, на которую мы прибыли, называлась Вторым производством. Возглавлял его, занимая должность заместителя Главного конструктора, Борис Евсеевич Черток, широкоплечий худощавый мужчина средних лет с острым взглядом глубоко посаженных глаз. Мало кто мог сравниться с Борисом Евсеевичем по опыту работы в ракетно-космической индустрии. Это и был таинственный «Чертог», фамилию которого я перепутал с тогдашними позывными Генерального штаба.

Второе производство занималось выпуском приборов и комплектующих изделий собственного изготовления ОКБ-1, сборкой . и испытаниями космических аппаратов. Специалисты Второго производства курировали также смежные предприятия, изготавливавшие приборы и системы по заказу ОКБ-1, которое было головным конструкторским бюро весьма обширной кооперации. Уже в один из первых дней своего пребывания я услышал местный анекдот в стиле модного тогда «Армянского радио»:

Вопрос: «Кто такой куратор?»
Ответ: «В Древнем Риме так называли надсмотрщика за сумасшедшими».

Главным куратором по изделию, то есть, главным врачом сумасшедшего дома, был ведущий конструктор; в его задачу входило следить за бесчисленными изменениями в конструкции отдельных узлов и приборов, а также в электрических схемах. Заметьте, что это происходило в период, когда персональных вычислительных машин в СССР еще не было, а большие вычислительные машины исчислялись единицами и применялись для решения более важных задач. Таким образом, конструкторам все приходилось держать в голове.

Это не могло не порождать неизбежных ошибок. Хорошо, если ошибки эти удавалось выловить и устранить до запуска изделия. Поэтому характерным был любимый анекдот ведущих конструкторов:
«ЦРУ удалось украсть железнодорожный вагон с полным комплектом конструкторской и технологической документации на ракету 8К71. Изделие изготовили и запустили, но оно не полетело.

Причина неудачи: Кроме вагона с документацией нужно было украсть еще железнодорожный состав с доработками и изменениями в документации (вроде уже упоминавшихся коррекций пневмо-гидросхемы)».

Ведущим конструктором изделия, которое мы приехали изучать, был Олег Генрихович Ивановский. С ним у нас установились отличные отношения.

Отдел Ю.А. Карпова отвечал за разработку и испытания комплексной электрической бортовой схемы управления космического объекта. Представители отдела вели комплексные испытания на заводе и помогали нам в проведении испытаний на полигоне.

Традиционно в комплекте документации комплексная схема называлась СХО, СХЭ – 10. Для нас как будущих испытателей аппарата знание этой схемы было жизненно необходимо. Пользуясь этой схемой, нам предстояло отыскивать многочисленные неисправности, или «бобы», на местном жаргоне. Поиск «бобов» и занимал основную долю времени на испытаниях. Первый же взгляд на эту схему, и я воспрянул духом. Это была электрическая схема, понятная мне от и до, даже слишком простая. Впрочем, ощущение простоты позднее ушло: неисправностей было действительно много.

Побывали мы в отделе программно-временных устройств. Если я правильно помню, фамилия начальника отдела была Вязовик.

Программники должны были обеспечить выполнение последовательности команд в отсутствие видимости объекта наземными станциями командной радиолинии. Особенно важной была их роль на так называемом длинном витке, когда объект не был виден с командных пунктов около шестнадцати часов. Прошли те времена, когда программные устройства можно было создавать на основе механических будильников, как это было сделано на Втором искусственном спутнике для периодического включения автомата кормления пищей знаменитой Лайки. Теперь это были сложные электронные блоки, и нам пришлось изучить их схемы, поскольку они тоже входили в бортовой комплекс управления.

Сотрудники и сотрудницы отделов были людьми в большинстве молодыми и увлеченными. Они с удовольствием отвечали на все наши вопросы. Мы быстро сдружились. Помню до сих пор Владимира Беркута, туриста и заводилу. Запомнил я его по смешному эпизоду.

В один из выходных сотрудники отдела собирались пойти купаться в бассейн «Москва». Построенный на месте взорванного храма Христа Спасителя бассейн этот был популярным местом отдыха москвичей и единственным плавательным бассейном, открытым для разовых посещений широкой публикой. Но посетить его можно было, только предъявив справку от врача и заполнив длиннейшую анкету.

Мы заполнили анкеты, а Володя Беркут подписал наши справки. Врач Владимир Беркут. Звучало отлично. Конечно, он не являлся врачом, но форма была соблюдена. Впрочем, в воде содержалось столько хлорки, что любой микроорганизм умирал мгновенно.

Во всяком случае, когда девушки вышли из бассейна, узнать их было трудно – хлорка съела всю косметику, и наши раскрасневшиеся после купания попутчицы стали все на одно лицо.

Теперь на месте бассейна опять высится возрожденный Храм. Я воспринимаю это как часть того всеобщего покаяния, которое так и не состоялось, и теперь уже не состоится, потому что молодым уже не надо каяться в преступлениях большевиков, а стариков, принимавших участие или просто помнящих события, осталось уже совсем немного. Так что, в отличие от романа Ф.М. Достоевского в СССР произошло «преступление без наказания». Впрочем, похоже, это становится российской традицией. Виновники крупных преступлений обходятся без наказания. Попадаются пешки, и то не все.

Тот же Беркут подписал мою анкету на получение месячного билета для проезда в электричке. На этот раз он подписался как руководитель предприятия В. Беркут.

Анкеты приходилось заполнять часто. Формы сохранились еще от сталинских времен. Зачем железной дороге нужна была девичья фамилия матери и дата рождения отца будущего пассажира, понять было трудно. Ведь проверять правильность заполнения анкет никто не собирался, да и не мог.

Побывали мы и в отделе перспективных разработок. Туда пускали далеко не всех сотрудников собственного предприятия, но для военных испытателей секретов не было. Возглавлял отдел в то время М.К. Тихонравов. Там я познакомился с Глебом Юрьевичем Максимовым, впоследствии начальником отдела ВНИИ космических исследований. У нас сложились с ним отличные деловые и дружеские отношения. Вообще, я заметил, что люди, занятые совместным важным делом, становятся друзьями. Интриги и сплетни рождаются чаще всего там, где нечего делать, кроме своей карьеры.

Глеб Юрьевич Максимов был энтузиастом межпланетных полетов и возглавлял группу по разработке пилотируемых марсианских кораблей.

Марс был выбран в качестве первой цели полетов по вполне понятной причине: условия на этой планете допускают высадку земных экипажей на поверхность, пусть и в скафандрах. В его группе работал К.С. Шустин, а Наташа Шустина, его жена, маленькая женщина с изможденным лицом, постоянно озабоченная делами своей многочисленной семьи, была инженером в отделе Ю.А. Карпова. В ОКБ-1 такая рабочая семейственность поощрялась.

Однажды я осторожно поинтересовался у Глеба Юрьевича, какие работы предстоят нам в ближайшем будущем. После короткой паузы он ответил, что на остаток 1960 года намечено несколько пусков 1К и марсианской автоматической межпланетной станции. Я прикинул время, потребное для подготовки, и понял, что год будет напряженным.

Существовало в ОКБ-1 и Первое производство, занимающееся сборкой изделий и их испытаниями в комплексе. На этом производстве собирались и ракеты, начиная с Р-1, Р-2 и Р-5. Здесь же изготавливались и семерки. Позднее их производство было передано в Куйбышев (Самару) на завод «Прогресс» и Куйбышевский филиал ОКБ-1 (впоследствии – ЦСКБ). С Первым производством нам еще предстояло познакомиться.

Из изучения схем и разговоров с сотрудниками отдела нам стало ясно, что на предприятии заканчивается изготовление первого образца аппарата, способного обеспечить возвращение аппаратуры на Землю после полета. Изделие имело индекс – 1К. Это был прототип будущего корабля «Восток». Его нам и предстояло освоить. Времени на освоение изделия отводилось, как всегда на этой работе, в обрез.

Дата запуска первого изделия была нам неизвестна, но по всему чувствовалось, что этот день близок, что и подтвердилось впоследствии. В конце апреля 1960 года мы прибыли в ОКБ-1, а уже 15 мая был запущен первый корабль-спутник 1К.

Я впервые побывал на Первом производстве ясным весенним днем. Снег подтаивал, с крыш капало. На подъездных путях стояли как обычные товарные вагоны, так и замаскированные под пассажирские вагоны специализированные платформы для перевозки ракет-носителей. Блоки ракет-носителей перевозились чаще всего в составе пассажирских поездов. Отличить специальные вагоны от пассажирских мог только разведчик-профессионал или …сотрудник отдела перевозок ОКБ-1. Вооруженный караул из войсковой части – адресата помещался внутри такого вагона и не высовывал носа из вагона в течение всего пути.

Первое производство было крупнее Второго. Взгляд новичка невольно притягивало высокое здание из кирпича. Местные работники называли его просто «высотка». Здание это было выстроено, чтобы иметь возможность испытывать первые образцы боевых ракет средней дальности в вертикальном положении.

Такие испытания в высотке действительно проводились, но размеры проектируемых изделий быстро переросли возможности здания. Уже Р-7 (полноразмерный макет) пришлось поднимать вертикально на Ленинградском Металлическом заводе. С тех пор высотка по прямому назначению не использовалась: теперь в ней шли горизонтальные испытания ракет-носителей.

Легко представить, с каким любопытством я входил в здание цеха 39 (высотка) и цеха 44, где проходили испытания объекта. То, что я увидел, не произвело на меня большого впечатления: объект был разобран на составные части, соединенные между собой многочисленными кабелями. За путаницей кабелей трудно было увидеть очертания будущего корабля. Но уже вскоре я разобрался в составе и задачах корабля и с увлечением занялся своей основной работой. Я был оператором центрального пульта электрических испытаний корабля «Восток» и 1К, как назывался его прототип.

Уже с первого взгляда внутрь «шарика» стало ясно, что в нем полетит человек. Кресло было вынуто и стояло рядом со спускаемым аппаратом, состав систем и конструкция ясно говорили о назначении объекта.

Мне выпало большое счастье работать в советской космической программе около 25 лет. Начинал я работать рядом с замечательными людьми, включая Главного конструктора С.П. Королева.

Разница в опыте и возрасте была огромной, он был всегда чрезвычайно занятым человеком, да и мы, молодежь, стеснялись отвлекать его своими делами или попытками контакта. Поэтому личных встреч у меня с ним было немного. Тем не менее, у меня сложилось твердое убеждение, что Сергей Павлович не очень любил чисто оборонную тематику. Он понимал ее необходимость, знал, что финансирование работ идет в основном из средств Министерства Обороны, но душа его была отдана научной и инженерной стороне дела.

Однако оборонный аспект постоянно присутствовал в планах и проектах. Несмотря на то, что 1К не был отработан, Министерство Обороны хотело получить свою долю. В спускаемый аппарат были установлены два серийных аппарата аэрофотосъемки. Это потребовало ввести в конструкцию специальные дополнительные иллюминаторы и систему аварийного подрыва объекта.

Боялись, как бы аппараты и пленка не попали в чужие руки, поэтому программой полета съемка была предусмотрена только после того, как отработает тормозная двигательная установка (ТДУ), и станет ясно, что объект приземлится на своей территории. Информация о включении и работе ТДУ принималась, обрабатывалась и срочно передавалась в Москву специальным кораблем, выходящим в Атлантику к западному побережью Африки.

Первые же эксперименты подтвердили, что снимки получаются качественные и информативные. Это еще более подогрело интерес разведчиков к потенциальным возможностям космических аппаратов и послужило основой для ускоренной разработки аппаратов военного назначения.

Уже с первых образцов в шарике стояло кресло пилота, но место человека занимали подопытные собаки в специальной маленькой кабине. Впрочем, реальные собаки появились только в самом конце испытаний.

Во время первой командировки я познакомился и подружился с бригадой монтажников ОКБ-1. Это были слесари высшей квалификации, асы своего дела. Казалось, они могут сделать все, что угодно, из ничего. Я навсегда сохранил дружеские чувства к работникам ОКБ-1 независимо от должностей и званий. Одним из этих людей был Виктор Лыгин – бригадир монтажников.

Приятно было наблюдать и участвовать в работе людей, искренне любящих свое дело.

С.П. Королев питал к своим монтажникам теплое отеческое чувство. Он даже добился, чтобы молодые слесари-монтажники ОКБ-1 призывались для службы в армию в тот самый полк на площадке 2. До сих пор помню неразлучную пару солдат из Подлипок, которые работали вместе с группой АПР. Фамилии их были Филиппов и Данилов.

Эти ребята не теряли, а повышали квалификацию во время службы и возвращались на родной завод сразу же после демобилизации. Так и Филиппов. Не успели мы с ним попрощаться при демобилизации, как я снова увидел его рыжую голову со встрепанными волосами на испытательной площадке. Но теперь это был уже монтажник, прибывший в составе бригады ОКБ-1.

Данилов, более обстоятельный и спокойный по характеру, уволился из армии позднее, но и он продолжал работать в ОКБ-1, закончил институт и стал инженером.

Здесь в цехе царил такой же напряженный ритм, как и на технической позиции. Работали в три смены без перерыва. Командированные офицеры часто оставались дольше положенных восьми часов.

После короткого испытательного периода, убедившись в моей надежности, мне стали доверять самостоятельную работу на пульте, так что я стал как бы штатным сотрудником ОКБ. У меня даже сложилось мнение, что военным доверяли больше, чем промышленникам, так как у них не могло быть ведомственных интересов.

Обедать мы ходили на фабрику-кухню, удобно расположенную недалеко от проходной Первого производства. Меню в этом заведении менялось в соответствии с экономической ситуацией в стране, то есть, пища с годами становилась все хуже и хуже. Впрочем, и в 1960 году ничего экстраординарного в меню не предлагалось. Столовка как столовка.

Единственным преимуществом фабрики-кухни была более или менее регулярная поставка бутылочного пива, которое в те времена продавалось уже не в каждом магазине. Сюда устремлялись после смены рабочие ОКБ-1 и соседних предприятий, чтобы отвести душу.

Здесь же родилась азартная игра, в которую играли дважды в месяц – в день аванса и получки. Компания рабочих садилась за стол, заказывала побольше пива и начинала его пить, строго следя, чтобы каждому доставалось поровну. Первый, кто поднимался из-за стола, чтобы сходить в туалет, платил за все выпитое пиво. Местный рекорд, зафиксированный участниками, равнялся в то время двадцати шести бутылкам, то есть, каждый участник выпил по тринадцать литров пива, прежде чем проигравший побежал к унитазу. За неудачником бежали и все остальные, это разрешалось правилами игры. Игра была недорогой; бутылка пива стоила 37 копеек, но проигравший терял почти все заработанные за две недели деньги.

Обед и ужин были единственными перерывами, все остальное время отдавалось работе.

Сказать, что мне было интересно, значит, не сказать ничего. Я был упоен работой и ответственностью. Льстило молодому самолюбию и то, что нам доверили государственную тайну. Мы знали то, что было известно весьма и весьма ограниченному кругу лиц.

В гостиницу редко удавалось вернуться раньше десяти вечера, так что о развлечениях приходилось забыть. Мы понимали, что чем лучше мы проверим системы на заводе, тем меньше нам придется работать на техничке, поэтому скрупулезно влезали в любую неисправность, стремились отработать документацию так, чтобы ее не приходилось в спешке переделывать при подготовке к пуску.

При этом наша точка зрения и позиция инженеров ОКБ часто расходились, что приводило к конфликту. Им хотелось побыстрее сдать объект, а мы добивались, чтобы по инструкциям мог работать человек, в глаза не видевший аппарата. Тут мы были даже более требовательны, чем военные представители. Ведь они тоже отвечали за выполнение плана, и им приходилось порой закрывать глаза на нарушения.

Точной даты полета человека в космос мы тогда еще не знали и не могли знать. Но нам было известно, что в США полным ходом идут аналогичные работы. Мы знали, что у США нет носителя, способного вывести человека на орбиту, но боялись, как бы американские специалисты не опередили нас, «подбросив» астронавта в космос по баллистической траектории. А уж потом пресса и другие средства массовой информации доказали бы кому угодно, что приоритет в пилотируемых полетах в космос принадлежит США.

Ведь нашелся же в наши дни пилот Люфтваффе, который утверждал, что правительство ГДР продержало его более сорока лет в психушке из-за того, что он доказывал, что именно он – первый космонавт планеты, совершивший полет в космос на ракете А-10.

Пуск такой ракеты 24 января 1945 года по некоторым сведениям состоялся, ракета якобы достигла высоты 80 километров. Вот только о космонавте Вернер фон Браун ни разу не вспомнил. Чем больше лет проходит, тем больше обрастают легендами события прошлого.

Советская программа предусматривала вывод человека сразу на орбиту искусственного спутника Земли. Таким образом, рекорд первого космонавта был двойным рекордом – первый человек в космическом пространстве и первый человек на орбите.

Конечно, мы были заинтересованы побыстрее начать предварительные пуски по программе 1К. Борьба за первенство в космосе накладывала отпечаток на характер наших работ.

Астрономических сроков пуска корабля 1К не существовало, но имелась утвержденная программа проведения испытаний. Поэтому первый экземпляр объекта погрузили в контейнеры и отправили на техническую позицию, чтобы продолжить испытания … в разобранном виде. Хотелось наверстать образовавшееся отставание от программы испытаний.

За несколько дней до отправки объекта отправились домой и мы. Учитывая спешку, мы вылетели служебным самолетом ЛИ-2, принадлежащим ОКБ-1. Это тоже было преимущество службы на полигоне – испытатели часто пользовались услугами бесплатного воздушного транспорта Главного конструктора. Лететь приходилось дольше, с промежуточными посадками, но в своей компании это просто не замечалось. На последнюю дозаправку мы садились обычно в Актюбинске или Уральске, перекусывали в буфете аэропорта и продолжали полет до «Ласточки», как именовался наш аэродром.

Итак, нам предстояло развернуть рабочие места для испытаний на технической и стартовой позициях. Здесь, кстати, будет рассказ о том, как выглядели эти рабочие места.

Молодому читателю, воспитанному в эру глобального торжества электроники, уже трудно себе представить времена, когда автоматизации не было. Но техника, которую мы испытывали, создавалась в пятидесятые годы двадцатого столетия. Тогда информация и электроэнергия в любой сложной электромеханической системе передавались через кабельную сеть. На ракете-носителе наземная кабельная сеть (НКС) была весьма разветвленной, тяжелой, со множеством кабельных щитов, разъемов, контактов и реле.

В свое время военным испытателям вместе с монтажниками ОКБ-1 пришлось немало потрудиться, чтобы развернуть ее и проверить правильность всех соединений. После этого все разъемы «наземки» опечатывали специальными пломбами, так что отстыковать их было нельзя. Расстыковывали их только для внесения коррекций или при поиске неисправностей.

В первые годы существования МИКа произошло редчайшее событие: на пустыню обрушился тропический ливень, вызвавший затопление подвалов. Кабели вынули на поверхность и частично просушили, а частично заменили. Был издан специальный приказ, предписывающий проводить превентивные меры по борьбе с возможным наводнением, который, конечно, тут же забыли.

На космическом аппарате НКС включала те же элементы, но выглядела менее внушительно И тем не менее борт с землей соединяли сотни проводов, сведенных в толстые тяжелые кабели. Протаскивать их в узости и просто раскладывать – тяжелая физическая работа. Вот тут-то и требовался горячо любимый личный состав. Кроме того, нам приходилось испытывать различные типы аппаратов, под каждый из которых мы были вынуждены разворачивать свои кабели и кабельные щиты.

Кроме бортовой системы управления имелись еще автономные системы, которые тоже требовали своего кабельного хозяйства и испытательных пультов. Понятие «унификация оборудования» тогда существовало, но разработчик не стремился форсировать этот процесс, чтобы не лишить часть своих подразделений куска хлеба. Так что работа по развертыванию НКС была тяжелой и продолжительной.

Главная же часть работы начиналась уже после того, как сеть была собрана. Для проверки правильности коммутаций была предусмотрена проверка НКС с эквивалентом бортовой кабельной сети (ЭКБС). ЭКБС представлял собой специальный прибор, для которого писалась отдельная инструкция. При этом никакой логики в порядке нажатия кнопок и названиях загорающихся лампочек не существовало, так что это была работа «на любителя». А ошибиться было нельзя. Ошибка при этой проверке могла привести к любым последствиям вплоть до пожара на борту объекта.

Несмотря на то, что НКС носителя была опечатана, проверка ее с ЭКБС проводилась неукоснительно перед началом работ с очередной ракетой. И это было правильно, потому что у кабелей имелись свои враги, начиная от влажности и мышей и кончая… доблестными советскими солдатами, которые от нечего делать вырезали куски кабелей, чтобы сплести из цветных проводов что-нибудь «для сэбе». Одно время, например, стало модно плести из проводов брючные ремни. Впрочем, НКС носителя страдала редко, так как кабели имели бронированную защитную оплетку. Зато юные пираты отыгрывались на кабелях космических аппаратов, которые подобной защиты не имели.

Никакая разъяснительная и политико-воспитательная работа не помогала. Мы возмущались, заменяли поврежденные кабели, но, конечно, не делали вслух заключений о неэффективности наших замполитов. Это теперь легко говорить об этом из прекрасного далека, а в 1960 году, усомнись кто в тщете всех усилий партии по переделке человеческого сознания в духе идей коммунизма, только бы этого фому неверующего и видели!

Что касается мышей, наши объекты и носители постоянно находились в работе, и грызуны не решались в них залезать. Но однажды произошел печальный случай на одном из арсеналов. Мыши изгрызли бортовую кабельную сеть нескольких боевых ракет, находящихся на хранении. Сразу же родилось присловье: «Мыши съели волкодава». Арсеналом до происшествия командовал генерал-майор Волкодав, пониженный в результате мышиной диверсии в воинском звании до полковника.

После этого казуса были разработаны и внедрены в войсках меры по борьбе с биологическими вредителями. Что-то делали для этого и в МИКе, и на нашем дежурном изделии.

Кроме правильности коммутаций боевые расчеты и носителя, и космического объекта мучила еще одна проблема – «минус на корпусе». Услышав эти слова, любой испытатель независимо от занимаемой должности бледнел и выражался нецензурно.

Из соображений технической безопасности на носителе и объекте была принята двухпроводная система электроснабжения. И минус, и плюс были изолированы от корпуса. И вот случалось, что один из этих полюсов как-то соединялся с землей. Муки испытателей по отысканию этой неисправности не поддаются описанию. Поиски продолжались порой по много часов, а иногда и сутками. При этом боялись расстыковывать разъемы, так как неисправность могла «уйти», а пускать изделие с самоустранившейся неисправностью никто бы не решился. Никаких приборов для отыскания этой неисправности не существовало, кроме переносных омметра и мегометра.

Одним словом, нам предстояла веселая работа на техничке и на старте.

Итак, мы провели в первой моей командировке всего около двух недель, но уже считались экспертами по изделию по сравнению с нашими коллегами, остающимися в Тюра-Таме.

Здесь уместно сказать о тех рабочих взаимоотношениях, которые связывали военных испытателей и представителей промышленности.

Конечно, мы не могли соперничать в знании изделия с разработчиками бортовой системы управления, так же, как специалисты отдела автономных испытаний – с разработчиками отдельных систем. Без представителей промышленности военные испытатели смогли бы, наверное, испытывать изделия самостоятельно, но на это уходило бы гораздо больше времени, которого в запасе не было.

Постоянная гонка за приоритетом не давала возможности разработчикам подготовить полноценную эксплуатационную документацию, ее приходилось править по фактическим результатам испытаний. Инструкции писались в цехе уже во время испытаний и тут же отдавались машинисткам для печати.

Ваш покорный слуга тоже писал эти инструкции … для собственного расчета.

Поэтому успех был возможен только при теснейшем взаимодействии и совместной работе военных испытателей, разработчиков и монтажников. К тому же мы понимали, что речь не идет об изделиях, подлежащих приему на вооружение. Конечно, мы пытались добиваться выполнения требований государственных стандартов, но не слишком на этом настаивали, помня об опытном, разовом характере объектов.

Постепенно набираясь опыта, мы научились со временем разбираться в тонкостях взаимодействия систем не хуже, а порой и лучше разработчиков. Мне весной 1960 года достичь этого уровня еще не удалось. Но я уже разобрался в распределении обязанностей на испытаниях. Специалист по отдельной системе был необходим на рабочем месте только на время испытаний его системы.

Несколько особняком стояли телеметристы – они не только проверяли работу своей системы, но и давали оценку функционирования других систем по результатам испытаний. Поэтому телеметристы тратили немало времени на расшифровку пленок записей.

Испытатель-комплексник должен был присутствовать на испытаниях всегда. Только с его разрешения специалист по автономной системе допускался на борт изделия, только с разрешения комплексника проводилось включение отдельных систем, так как существовали недопустимые комбинации работающих систем.

Комплексники были диспетчерами, они же планировали испытания вместе со старшим представителем промышленности. Недаром официально титул старшего комплексника именовался – «Технический руководитель испытаний от Министерства Обороны».

Именно в этом качестве я подписывал графики подготовки и пуска всех автоматических межпланетных станций в 1961-67 годах. Техническим руководителем испытаний от промышленности был обычно Аркадий Ильич Осташев или (реже) Борис Евсеевич Черток. Кроме того, комплексный расчет осуществлял надзор за общим порядком на испытательной площадке, вежливо, но твердо удаляя с площадки незанятых в работе и посторонних, невзирая на их ранг.

Конечно, испытатели Управления этими рутинными вещами не занимались, доверяя комендантские функции своим коллегам из испытательной части и лишь изредка помогая им в трудных ситуациях.

Итак, комплексник должен был присутствовать возле объекта постоянно или быть готовым в любой момент явиться по телефонному звонку или вызову по громкой связи. Персональных пейджеров тогда еще нигде не было. Исключение составляли те немногие часы, когда с изделием занимались механики или вакуумщики. Сдать объект на проверку в барокамеру означало дать отдых на несколько часов всем расчетам, кроме вакуумщиков.

Я понимаю, что эти чисто технические подробности могут показаться утомительными и ненужными. Но без этих подробностей нельзя понять последующего изложения.

Если сравнить эту главу с другими, то окажется, что в ней при том же объеме описан самый короткий отрезок моей жизни – всего около двух недель. Но ведь жизнь – не хронометр с ровным механическим ходом. Любой из читателей может легко выбрать из своей жизни 5-10 действительно важных, переломных коротких периодов. Таким переломным периодом стала для меня моя первая командировка в ОКБ-1.
Не могу припомнить, когда к нам присоединился В.И. Ярополов – до или после командировки – но теперь нас стало трое – три мушкетера испытаний космических аппаратов на полигоне: В.Я. Хильченко, Е.А. Ануфриенко и В.И. Ярополов.

Далее

В начало