И вечный бой,
Покой нам только снится…
А.А. Блок

Для тогдашней романтической моей настроенности эпиграф из А.А. Блока подходит как нельзя лучше. При всей расхожести этих строк, что еще мог бы я выбрать, когда здесь пойдет речь о совершенно новом для меня и всех нас деле – мы ехали осваивать новую серию изделий ОКБ-1 – автоматические межпланетные станции (АМС).

Вот тут я выступал уже на равных с нашими первопроходцами. Спутники Земли и лунники пускали до меня. АМС был первым. И направлялся он в сторону одной из самых интересных планет Солнечной системы – Марса.

«Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе, – это науке неизвестно». Эта фраза из лекции героя прекрасного комика Филлипова в «Карнавальной ночи» издевательски точно отражала тот интерес, который вызывала «красная планета» у широкой публики.

Действительно, с лекциями на тему «Есть ли жизнь на Марсе?» часто выступали на предприятиях записные лекторы. По популярности эта тема уступала только бесконечному сериалу «Международное положение СССР».

И вот теперь мы должны были своим трудом помочь ученым решить эту вековую загадку.

Привычным маршрутом мы прибыли в Москву, поселились в уже знакомой гостинице. Работников гостиницы мы узнавали в лицо и называли по именам, и, что еще важнее, они тоже знали нас. Так что место для нас всегда находилось.

Работать нам пришлось с новым коллективом, начиная с нового ведущего конструктора Андрея Петрова. Интернет никаких данных о нем не сообщает. Не стал он знаменитым конструктором, хотя и заслуживал этого. А причина станет ясна позже.

В цехе 44 мы сначала даже не увидели разобранный на части объект, настолько маленьким он показался по сравнению с уже привычными размерами 1К.

Между тем, задачи перед этим маленьким аппаратом ставились большие: предстояло покрыть в длительном полете гигантские расстояния, сохраняя устойчивую радиосвязь и способность ориентировать солнечные батареи на Солнце, антенны – на Землю, и весь аппарат во время проведения коррекций траектории, для чего в состав аппарата входила небольшая корректирующая двигательная установка.

По обилию и сложности решаемых задач автоматические межпланетные станции превосходили аппараты, работающие на орбитах спутников Земли. Да еще куча научных приборов, среди которых был и спектрорефлексометр для поисков следов органической (углеводородной) жизни на Марсе.

Несменяемым руководителем программы поиска жизни на Марсе был академик медицины, а с 1966 года академик АН СССР Василий Васильевич Парин.

С его именем у испытателей связаны два воспоминания. Прибыв на полигон впервые и направляясь на площадку два, В.В. Парин, взглянув в окно машины, с восторгом воскликнул: «Да это же совершенно марсианский пейзаж!»

Позже его спектрорефлексометр был испытан над нашей пустыней с самолета. Прибор показал, что жизни в Тюра-Таме нет!

Это дало повод к бесконечным шуткам.

На всех АМС неизменно устанавливался магнитометр для определения напряженности магнитного поля исследуемой планеты и межпланетного пространства. Ведущим специалистом по этой программе был Шмая Шлемович Долгинов, фамилию которого я забыл и нашел на Интернете, так как помнил имя и отчество. Он работал в ИЗМИРАН – институте земного магнетизма Академии наук.

НИИ ядерной физики было представлено Сергеем Николаевичем Верновым, специалистом по космическим лучам.

Все это были видные ученые, признанные авторитеты в своей области.

С этими интересными людьми предстояло нам теперь работать, хотя наша задача была ограниченной: нам нужно было обеспечить надежную платформу для доставки их приборов в Космос и передачи результатов на Землю. В тонкости научных программ мы не вникали, нам просто было некогда. Этим специалистам тоже помогали офицеры и солдаты, но помощь была чисто механической.

Ученые были энтузиастами своего дела и охотно рассказывали о своих замыслах и программах, но спрашивать мне доводилось редко.

Научные приборы привозились на техническую позицию вот уж действительно в карманах, так что крепление и установку приходилось монтажникам делать на ходу.

Помню, как восторгался один из академиков, который долго давал советы монтажнику ОКБ-1, как закрепить прибор, а потом монтажник сделал все по-своему и даже лучше. Каждый был специалистом своего дела на своем уровне.

Новое подразделение разрабатывало и бортовую систему управления. Начальником лаборатории в ОКБ-1 был Владимир Шевелев, старшим инженером Владимир Калмыков.

Радиолинию разрабатывало СКБ-568. С его специалистами Андреем Малаховым, Юлием Ходаревым нам пришлось провести много бессонных ночей в МИКе.

Марс-1, как должна была именоваться эта станция, выводился на орбиту новым носителем – 8К78. Это была все та же верная семерка с форсированными двигателями пакета и двумя дополнительными ступенями. Первые три ступени выводили четвертую ступень и АМС на орбиту спутника Земли, затем этот спутник совершал полет с выключенными двигателями, а потом в расчетный момент автоматически включалась четвертая ступень и выводила аппарат на марсианскую орбиту.

Для специалистов по носителю это был настоящий подарок. Они с оживившимся интересом приступили к освоению принципиально новой техники.

Носитель был длинный: его размеры впервые перешагнули сорок метров. Верхние фермы обслуживания пришлось наваривать, иначе наши бортовики не достали бы до лючков обслуживания объекта.

Не только научная аппаратура прибывала россыпью. Не была готова и эксплуатационная документация. В. Калмыков, ответственный за написание инструкции оператору центрального пульта электрических испытаний, просто не мог со своими людьми успеть это сделать к заданному сроку.

Пуск предстоял астрономический, каждый день задержки после оптимального срока уносил килограммы полезной нагрузки, для чего снимали научную аппаратуру блок за блоком, пока полезной нагрузки не оставалось совсем, и пуск становился ненужным.

До такого за все годы моей работы на полигоне дело не доходило, но сценарий этот существовал и иногда частично воплощался в жизнь. При этом ведущий конструктор, исходя из веса приборов, определял, какой блок оставить на борту, а какой снять. Для наших коллег из Академии наук это каждый раз означало крушение планов и надежд, поэтому сопротивлялись они отчаянно.

Важной процедурой при этом становилось взвешивание и центровка объекта, для чего к нам специально присылали специалиста. Обычно это была Марина, некрасивая, но живая и приятная в общении девушка лет тридцати.

Учитывая новизну задачи и ее сложность, к каждому пуску изготавливались и испытывались два одинаковых аппарата. Не был исключением и этот пуск.

Мы с ходу включились в испытания аппарата. Я в первый же день сел за центральный пульт, еле успев перед этим бегло ознакомиться с составом систем и их назначением.

Специалисты группы Калмыкова были не в лучшем положении: документации еще не было. Калмыков сидел вместе со мной за пультом, рядом пристроилась женщина-инженер из его группы, держа на коленях большой альбом с чистыми засекреченными бланками инструкции оператора.

Мы успели к самому началу. В этот день впервые проводились автономные испытания систем. Наша задача была включить системы для того, чтобы расчеты могли проверить их работу.

«Ну, чего ждешь? – нетерпеливо спросил женщину обычно всегда вежливый Володя Калмыков, – пиши сверху большими буквами – «Автономные испытания систем».

Тут мы взяли заранее приготовленный перечень испытываемых систем и стали по очереди их включать, нажимая соответствующие кнопки на пульте. Мы с Калмыковым внимательно смотрели на лампочки пульта, загорающиеся при нажатии той или иной кнопки. Калмыков после каждого нажатия диктовал женщине, что записать в инструкцию. Я тоже вставлял время от времени слово, поправляя его. Иногда мы останавливались и консультировались с расчетами включаемых систем, как правильно поступить.

Затем наступила пауза: автономщики проверяли работу приборов. Женщина взяла второй альбом и стала быстро переписывать начисто то, что мы записали в исчерканный и многократно исправленный черновик.

Затем наступила очередь выключения систем. Порядок работы был тот же. После выключения последней из систем Калмыков скомандовал: «А теперь – бегом в машбюро! И чтобы сегодня все было напечатано!» Потом он повернулся ко мне и удовлетворенно сказал: «Ну вот. Готов целый раздел инструкции оператору».

Так или примерно так отрабатывалась вся эксплуатационная документация на автоматические межпланетные станции. Знаю, что волосы встанут дыбом у любого военного представителя, когда он прочтет эти строки, но так было. Единственным оправданием служило то, что это изделия никогда не пойдут в войска, и на них не будут работать солдаты и сержанты. Все это были разовые аппараты Академии Наук СССР.

И все-таки, несмотря на «передовые» методы, отработать документацию до конца в ОКБ не успевали. Инструкции продолжали писать «на коленке» и на технической позиции.

В конце концов я знал порядок работы систем и их включения и выключения наизусть, хотя и продолжал требовать, чтобы любая работа на пульте была документально оформлена. Не в одиночку же я собирался работать на центральном пульте.

И вот однажды, когда электрические работы на очередной АМС были закончены, объект сдали механикам для стыковки с носителем, а Калмыков с коллегами отправился пообедать. Я остался для подстраховки.

Механики быстро пристыковали объект к последней ступени и повезли ее для стыковки в свою очередь к третьей ступени и пакету, когда в результате вибрации сработали концевые выключатели, объект ожил. Заработали преобразователи питания, зашипели струи газа, выбрасываемые из сопел системы ориентации. Начался приземный сеанс связи.

По моей команде спешно отстыкованный объект поднесли к пульту электрических испытаний, я подключил один кабель из четырех и без всякой инструкции быстро остановил приземный сеанс, затем привел системы в исходное состояние и выключил их.

В этот момент появился Калмыков, на ходу дожевывая кусок хлеба. «Разъемы подключай, чего стоишь! – закричал он возбужденно, – Разъемы подключай!»

Я объяснил, что все уже выключено. Он не поверил, подключил все разъемы и включил питание. Все было нормально. «Ну, Женя, ты даешь! – произнес Калмыков, – все в порядке. Как же ты смог?»

Расчет системы единого питания, вызванный мною, прибежал со своими пультами и начал подзарядку бортовых батарей. Пневматики дозаправляли баллоны, пополняя истраченный во время незапланированного сеанса газ. Стыковку объекта пришлось отложить на вечернее время.

Этот эпизод произошел позднее, я рассказываю о нем здесь, чтобы подчеркнуть еще раз, что работать приходилось практически без документации. Тем ценнее были знания, получаемые в регулярных командировках в ОКБ-1.

АМС «Марс-1» тяжело проходил испытания на технической позиции. Техника была новая, неисправности приходилось искать подолгу. Пришлось осваивать новые технологии нашим механикам, вакуумщикам и заправщикам.

Особенно много замечаний было по командной радиолинии. Подаваемые команды не проходили или на борту исполнялись совсем другие. Это явление наблюдалось на обоих аппаратах. Представители СКБ-568 выходили из себя, кляня свой завод, изготовивший такую неудачную аппаратуру.

Незаметно прошел первый год офицерской службы. Мы с Ярополовым потерпели после этого еще месяц, а затем подошли к Хильченко и сказали, что нам пора получать очередное звание. Он удивился, но быстро выяснил, что мы правы, и канцелярия заработала.

Вскоре пришел приказ Главкома, и мы добавили по маленькой звездочке на наши погоны. Мы практически не носили шинелей, поэтому я забыл добавить звездочки на шинель, оставил ее лейтенантской.

Тут, как на грех, выдался свободный вечер, и я решил пойти в кино. Надел я свою шинель, вышел из общежития и не успел пройти и двадцати шагов, как меня остановил какой-то старший лейтенант и принялся воспитывать меня за «неотдание чести старшему по званию». Я послушал его с минуту, понял, о чем идет речь, махнул рукой и ушел, оставив моего оппонента с открытым ртом. Уверен, что этот старший лейтенант сделал хорошую военную карьеру. Отделы кадров и начальники любили рьяных поборников дисциплины.

Ракета-носитель, для которой и создавался бункер на старте, имела стационарное оборудование, изредка дополняемое новыми элементами. Космический аппарат не был предусмотрен изначально, поэтому его оборудование разворачивалось на остатке площадей и менялось перед каждым запуском объекта другого типа. К чести проектировщиков бункера, они оставили достаточно большой запас резервных площадей. Кабельную сеть, проложенную однажды, не снимали, меняли только пульт.

Наши наземщики убрали пульт объекта 1К и установили новый для марсианской станции. Проложены были новые кабели по фермам обслуживания.

Работы на старте нам предстояло немного, но приезжали мы снова первыми. Опять требовалось долгое время греть генератор системы единого времени.

Вывоз на старт и предпусковые испытания прошли без особых событий. Ракета была запущена и не вышла на орбиту по неизвестной причине. Просто не включилась четвертая ступень. Это случилось 10 октября 1960 года.

Оставалась вторая попытка. Мы быстро закончили подготовку второго экземпляра станции, и уже 14 октября запустили ее, но снова носитель отказал, не оставив записей системы телеметрии для анализа причин отказа.

Через несколько дней рухнут в океан АМС вместе с четвертой ступенью, унося в безвестность наш напряженный бессонный многомесячный труд. Название «Марс-1» осталось неиспользованным и ждало очередной попытки.

Это было началом эпопеи по отработке носителя 8К78, который выпил у нас немало крови.

До нас доходили сведения, что на сорок первой площадке ведутся приготовления к пуску первого изделия Р-16 – новой мощной стратегической ракеты разработки КБ Михаила Кузьмича Янгеля. Но нас это интересовало мало. Ракета проектировалась как боевая, по мощности двигателей она не шла в сравнение с Р-7 и не могла быть ее конкурентом в космической программе. Кроме того, в качестве компонентов топлива в ней применялись токсичные вещества, что казалось нам неприемлемым. Ведь концепция С.П. Королева звучала так – нетоксичные топлива и небольшие перегрузки, которые мог бы выдержать любой человек. «В космос будут скоро летать по путевке профсоюзов», – любил говаривать Сергей Павлович.

Мне приходилось видеть Михаила Кузьмича Янгеля, когда он приезжал на вторую площадку, но у него была своя тематика, основы для личных контактов не было. Да и мало мы интересовались тогда всем, что выходило за рамки прямых обязанностей.

В испытаниях наступил некоторый перерыв. Мы отдохнули, отоспались и даже получили редкую возможность приезжать и уезжать на работу и с работы вовремя вместе со всеми.

В свободные вечера я заходил в Дом Офицеров на занятия драматического кружка и был его неизменным членом сначала в качестве актера, а позднее и режиссера. Выдерживать расписание было трудно, основной работы было много, но я пытался как-то примирить эти два занятия.

Позднее начальник дома Офицеров выдал нам специальные удостоверения и отвел для участников самодеятельности в зрительном зале один из лучших рядов, так что в кино и на другие мероприятия мы ходили без билетов.

24 октября 1960 года я узнал на работе, что пуск Р-16 состоится в этот день, но не придал этому особого значение. Пуск, так пуск.

Вечером этого дня я подходил к другому общежитию, чтобы провести время с друзьями, когда на горизонте вдруг вспыхнуло пламя далекого пожара. «Что это?» – испуганно спросил проходивший мимо офицер. – «Да это товарищ Янгель взлететь пытается», – равнодушно ответил я и отправился по своим делам.

На следующее утро, как ни в чем не бывало. я направился на площадь, где мы садились в автобусы.

Ожидающие уже были там, но что-то было не так, как всегда. Подойдя ближе, я понял – толпа была абсолютно безмолвна.

Найдя знакомого, майора Александра Фунтова, который был чем-то вроде внештатного начальника штаба Управления, я спросил у него, что случилось. Он и сказал мне, мешая правду с полуправдой, что вчера вечером на сорок первой площадке в результате аварии, пожара и разлива токсичных компонентов погибло более ста человек.

Я до крови прикусил язык. Ах, как мне хотелось, чтобы я не произносил этой проклятой фразы вчера! Но слово – не воробей.

Вскоре выяснилось, что среди погибших значится и наш начальник Управления Евгений Ильич Осташев. Он приехал подписать у Главкома акт о приеме в эксплуатацию площадки тридцать один и в момент аварии находился рядом с изделием. От него осталась только звезда Героя Социалистического Труда.

Погиб и Александр Иванович Носов. Их именами были названы улицы на десятой площадке.

Главный маршал артиллерии М.И. Неделин, сидевший на стуле под самым изделием, сгорел без остатка. Чей прах лежит у Кремлевской стены в урне с именем Маршала, неизвестно.

По воле случая пережил трагедию М.К. Янгель, отошедший покурить. Уцелел и генерал Герчик, начальник полигона.

Погибли славные ребята, жившие в соседних комнатах в общежитии. Поселок погрузился в траур.

Работала Государственная комиссия по расследованию причин катастрофы. В распоряжении комиссии оказались уникальные кинокадры, снятые киноотделом полигона.

Полковник Бончковский включил питание киноаппаратуры, думая, что вспышка – это пуск изделия, о котором его забыли предупредить. Операторы четко и профессионально сняли на пленку всю катастрофу. Сейчас эти кадры рассекречены, их может видеть каждый.

В Солдатском парке отрыли братскую могилу и захоронили в ней наглухо заколоченные гробы с именами погибших.

Я стоял в толпе, провожая в последний путь друзей и коллег. Рядом стояли вдовы с опухшими от слез глазами. У многих из них по молодости и черных платьев еще не было, только черные платки да черные ленты. На траурном митинге выступил прилетевший из Алма-Аты густобровый красавец Л.И. Брежнев.

Несмотря на траур, жизнь продолжалась. Отделу кадров было приказано укомплектовать штат Второго управления в кратчайшие сроки. Никто из офицеров не хотел идти работать на сорок первую, но, сочетая метод кнута и пряника, людей постепенно удалось набрать.

Ушли во Второе управление и некоторые испытатели из нашего Первого управления. Их переманивали назначениями на должности на две и три ступени выше, так что инженер-испытатель становился начальником лаборатории, а начальник лаборатории – начальником отдела. Прием известный.

Теперь, после долгих лет понятно, что гибель многих на сорок первой площадке не вызывалась никакой необходимостью.

Негативную роль сыграло присутствие на пуске Главкома. Начальник полигона генерал Герчик, переживший катастрофу, оказался там только потому, что принимал Главкома в качестве хозяина. Многих привлекла на старт возможность познакомиться, поговорить с Главкомом, решить насущные дела.

Присутствие на пуске погибшего при катастрофе заместителя министра Общего машиностроения Л.А. Гришина вызвало ненужный приток на старт гражданских специалистов. Всякое официальное лицо, подобно комете, тянет за собой длинный хвост сопровождающих.

Присутствовал на пуске в порядке исполнения служебных обязанностей и представитель Особого отдела капитан Николай Андреевич Дорош. В момент роковой вспышки он стоял спиной к изделию. Отличавшийся быстрой реакцией Николай Андреевич поднял воротник шинели и успел выбежать из опасной зоны, получив только ожоги пальцев.

Позже, уже в НИИ-50, я познакомлюсь с майором Иваном Ивановичем Кокоревым. Он тоже убежал от смерти, но затылочная часть его скальпа была полностью сожжена высокотемпературной вспышкой. Обжег он и руки. После лечения он долгие годы продолжал военную службу.

Не могу согласиться с той оценкой, которую дают в США этой катастрофе. Здесь чохом зачисляют погибших в тот черный день в жертвы космической программы, хотя Р-16 была боевым изделием. Справедливее было бы считать их в числе жертв отработки боевого ракетного вооружения и вести счет погибшим раздельно. А впрочем, погибших это к жизни не вернет.

Катастрофа на сорок первой не остановила наши работы. Прибыли из Москвы два объекта типа 1К, и мы начали их подготовку к пуску.

Мы стали замечать, что на приборах, комплектующих корабли, все чаще появляется штамп «Годен для 3КА». Естественно, я спросил у Ю.А. Карпова, что это означает. Карпов ответил, что разработано специальное положение о порядке изготовления, приемки и испытаний аппаратуры для пилотируемых кораблей. Индекс 3КА и означал корабль, пилотируемый человеком.

«Положение о 3КА» было первой попыткой разработки программы обеспечения надежности.

В самой идее такого положения не было ничего принципиально нового. Опыт работы того же ОКБ-1 показывал, что наведение элементарного порядка в приемке аппаратуры, проведении доработок и тщательный контроль за выполнением операций повышают вероятность успешного пуска. Впервые такая процедура применена была при подготовке Р-7 под Первый спутник. Было взято серийное изделие, но сборка и испытания его проводились специально отобранными лучшими специалистами. Каждый отказ во время испытаний скрупулезно анализировался, и его причина устранялась конструктивными или схемными доработками.

Результат известен. Боевые серийные Р-7 довольно часто падали, а носитель Спутника сработал успешно с первого раза. Теперь этот опыт создания надежного носителя распространялся на все отрасли, все приборы и комплектующие должны были проходить через особые процедуры контроля.

Наверное, здесь самое место сказать и о различии советской и американской концепций военной стандартизации.

В США исходили из того, что во время войны жизнь военной машины или предмета вооружения коротка. Поэтому требования военных стандартов по сравнению с долгоживущей техникой мирного времени снижались. Требовалась массовость и быстрота производства.

Потребовалась ракетно-космическая программа с ее единичными, но чрезвычайно ценными изделиями, чтобы произвести переворот в мозгах инженеров и ученых. Теперь требовалось создавать изделия, способные успешно летать с первого раза. И эту задачу американцам удалось решить.

В ОКБ-1 и на смежных предприятиях термин «надежность» произносили, не вкладывая в него вероятностно-статистического смысла, но на обеспечение надежности работали все. Постепенно научились пускать изделия успешно с первого раза и в СССР.

В советской стране создание надежного вооружения было всегда задачей №1. Но создавалось это вооружение в условиях всеобщего дефицита и относительно низкого качества промышленной продукции. Поэтому требования военных стандартов превышали показатели стандартов для изделий общепромышленного применения.

Военным представителям было предоставлено право отбора высококачественных комплектующих из общего потока произведенных (отбор для гражданских целей был категорически запрещен). Так, например, транзисторы, производимые электронной промышленностью, отбирались и маркировались особым образом, так что изделия высокого качества шли в «оборонку», а остальные – на изготовление товаров широкого потребления и общепромышленного назначения.

Поэтому, приобретая, например, трактор производства КБ «Южное», покупатель получал товар, собранный из отходов основного производства, не прошедших через игольное ушко военной приемки. То же касается и паровозов производства Харьковского завода им. Малышева. Эта продукция была все теми же пушками, которые возили по Плесецку, стреляя из орудия один раз в день.

Противоположных взглядов придерживались в США и СССР и по вопросам обеспечения секретности.

В США не скрывают, что производится на том или ином заводе, и не секретят корабль или самолет в целом. Но то, что секретно, защищают надежно.

В СССР секретят изделия в целом, так что непонятно, что же в них секретного. Но зачастую рассылают описания секретных и совершенно секретных изделий на смежные предприятия и в другие отрасли, где их выдают в библиотеке любому работнику предприятия.

Но оставим общие рассуждения на потом и вернемся в 1960 год.

После катастрофы на сорок первой площадке произошли изменения в руководстве Управления. Начальником стал полковник Анатолий Семенович Кириллов, бывший до этого начальником отдела автономных систем. Одна восторженная журналистка назвала его «молодым русским богатырем».

Его место занял пышноволосый симпатичный Александр Иванович Удальцов.

Анатолий Семенович действительно был ладно скроен и крепко сшит, имел цепкий быстрый ум и умел хорошо взаимодействовать с промышленностью. Человек он был приятный в общении, если не затрагивались его жизненные интересы.

Немалым достоинством полковника Кирилллова была способность пить, не пьянея. Только мощная шея его краснела все больше по мере выпитого. Но он выпивкой не злоупотреблял и никогда не пил на работе. Просто время было такое, что иногда отказаться от выпивки было нельзя. Не откажешься же, если тебя пригласил к себе Главный конструктор или Министр СССР.

Я зашел в кабинет нового начальника в один из первых дней после его назначения, чтобы подписать письмо, приготовленное еще по указанию покойного Евгения Ильича Осташева.

Речь в письме шла об отказе разрешить постройку на территории МИКа специального домика для работ с космонавтами и оборудованием для корабля «Восток». Анатолий Семенович подумал и велел мне переделать письмо, выразив согласие с предложением. Новый начальник – новое мнение.

Справедливости ради скажу, что полковник Кириллов лучше разобрался в ситуации, и построенный вскоре сборный финский домик оказался очень полезен при работе по пилотируемой программе.

Иногда этот домик приличных размеров использовался и для размещения оборудования по другим программам.

Министерство Обороны не заплатило за это строительство ни копейки. Впрочем, все деньги шли из одного бюджета.

Между тем, состоялось решение о развертывании на базе нашей группы отдельной лаборатории комплексных испытаний космических аппаратов. Начальником был назначен В.Я. Хильченко, а старшими инженерами – мы с Ярополовым.

Штатно мы все еще входили в 11-й отдел, которым командовал Владимир Иванович Самонов. Начальником одной из лабораторий этого отдела был подполковник Борис Александрович Бобылев, офицер с прекрасной выправкой и хорошо поставленным командным голосом. Наблюдать за Б.А. Бобылевым, когда он подавал с земли команды крановщику, было сплошным удовольствием.

Начало моей карьеры можно было считать удачным: всего год службы, а я уже старший лейтенант и назначен на подполковничью должность.

Людей добавилось, но работы меньше не стало. Помню, как удивлялись промышленники, когда мы жаловались на перегрузку. Им казалось, что после пуска их объекта настанет длинный перерыв. Так оно и было – для них. Нас же уже ждал очередной объект со своими бобами, так что для военных испытателей перерывов не ожидалось.

Уже хорошо знакомые нам корабли 1К мы испытывали со знанием дела. Снова они прибыли к нам в разобранном состоянии. Снова зал МИКа стал филиалом цеха ОКБ-1.

Конечно, было бы чрезмерно требовать от моей памяти, чтобы она выдала мне данные, какие именно отказы были на данном конкретном аппарате. Частные записи нам вести запрещалось, все записывалось в секретный «Бортжурнал изделия … № …».

Заполнение бортжурнала было ответственной операцией и требовало внимания, аккуратности и некоторой настырности, потому что промышленники и военные постоянно порывались сначала сделать что-то на борту, а потом уже записать результаты в бортжурнал. Тут комплексники стояли насмерть, добиваясь письменного оформления работ.

Закончив работу, все разбегались по своим делам, а бортжурналист часто не успевал поймать участников для получения подписи.

Специальной должности бортжурналиста в штате не было. Для ведения журнала назначались офицеры из части в чине лейтенанта или старшего лейтенанта. Занятие это было неблагодарное, потому что отсутствие подписей под уже выполненной работой вменялось в вину бортжурналисту.

Хорошо запомнил я одного из бортжурналистов – лейтенанта Патрикеева. Внешне он действительно напоминал героиню русских сказок Лису-Патрикеевну и был всегда в отглаженном чистом обмундировании, чем выгодно отличался от офицеров, работавших на технике.

Патрикеев оказался выдающимся бортжурналистом: все подписи в бортжурнале в его смену были всегда на месте. Мы постоянно ставили его в пример остальным «нерадивым» офицерам.

Но однажды случился скандал. Аркадий Ильич Осташев сам подошел к Патрикееву и предложил подписать в журнале уже выполненную частную программу. «А Вы уже подписали, Аркадий Ильич», – сказал Патрикеев. «Покажите, – потребовал Осташев и после проверки сказал, – это не моя подпись».

Так состоялось развенчание лучшего бортжурналиста, который подделывал подписи в бортжурналах вместо того, чтобы гоняться за людьми и получать подлинные росписи.

Командование сурово наказало Патрикеева – ему запретили впредь исполнять обязанности бортжурналиста. Для него прекратились ночные смены. Жестокое наказание, суровая кара!

Если кто-то захочет, если его допустят, если бортжурналы сохранились, то можно будет воспроизвести полную картину того, что творилось на технической позиции в пятидесятых-шестидесятых годах.

Но слишком много «если»…

«Довлеет дневи злоба его», и мало кто из молодых интересуется прошлым. Им оно кажется скучным и непривлекательным. А может быть, так оно и есть. Каждому хочется прожить собственную жизнь, не обременяя ее ненужными и излишними знаниями. И уж совсем никому не хочется верить, что предки могли оказаться умнее или искуснее потомков в чем бы то ни было. Так и рождаются укороченные версии истории, удобные для людей с короткой памятью.

Катастрофа 24 октября оказала существенное влияние на нашу повседневную жизнь. Как бы спохватившись, командование стало уделять гораздо больше внимания вопросам обеспечения безопасности при пусках изделий.

Теперь уже нельзя было оставаться в МИКе, ожидая пуска. Составлялись списки всех присутствующих на площадках один и два в пусковой день. Каждый должен был покидать стартовое сооружение по определенной готовности.

Готовность определялась временем до момента пуска, так что «готовность четыре часа», например, означала, что пуск планируется произвести через четыре часа. Готовности всегда объявлялись по громкой связи. Но теперь по каждой степени готовности все незанятые в дальнейших работах покидали нулевую отметку: часть людей оставалась для работы в бункере, остальных на автобусах вывозили в специально назначенные районы эвакуации в степи, где даже были отрыты окопы на всякий случай.

Отрыли окопы и на наблюдательном пункте в степи километрах в двух от старта. С него гости могли наблюдать пуск в бинокли и невооруженным глазом. Гостями на НП были в основном высокопоставленные представители промышленности и Министерства Обороны.

Расчеты, выполняющие длительные непрерывные работы, например, вакуумщики, оставались на рабочих местах в МИКе, остальных по спискам сажали в автобусы и вывозили подальше.

Теперь уже посмотреть пуск с расстояния в один-два километра удавалось только телеметристам, работающим на станциях в момент пуска.

Организация работ по эвакуации была поручена штабу испытательной части. Добавилось им работы, потребовалось больше автобусов и легковых машин, но повторения катастрофы 24 октября никто не хотел.

Перед началом работ по заправке изделия в день пуска стали подавать предупредительный сигнал сирены. Об этом предварительно сообщали по громкой связи, чтобы не вызвать паники у бортовиков.

Однажды сирену включили без предупреждения. Через 20-30 секунд начальник бортового расчета объекта от испытательной части лейтенант Голубев, любивший сбегать с работы при любом удобном случае, заметил, что рядом нет младшего сержанта Филиппова. Его обнаружили подбегающим к бункеру метрах в двухстах от изделия.

Очевидцы потом рассказали, что при первом звуке сирены Филиппов, как кошка, выскочил на внешнюю сторону ферм обслуживания и в считанные секунды спустился на землю. Сам Филиппов впоследствии смущенно отнекивался.

Спринтерскую скорость, которую Филиппов развил в тот момент, можно сравнить разве что со случаем, произошедшим на площадке 2-А.

Площадка 2-А была ремонтно-технической базой. Под этим невинным названием скрывалось подразделение, работавшее с головными частями для боевых ракет. Там ГЧ испытывали, там же их и хранили.

Пуски Р-7 проходили с головными частями без ядерного заряда. Вместо этого в головной части размещали заряд обычного взрывчатого вещества с тротиловым эквивалентом в полтонны.

В состав этих головок входила и телеметрическая система, на испытания которой от нашего отдела телеметрии ездил лейтенант Валерий Дмитриевич Старлычанов, впоследствии мой хороший друг. Участие в этих работах приносило ему дополнительные врачебные проверки и … 15 суток дополнительного отпуска ежегодно как участнику работ с ядерными материалами.

Во время одного из испытаний Валерий лежал в головной части со своим небольшим пультом. Как оказалось впоследствии, пульт был распаян с ошибкой.

Испытания шли рутинно, подавались очередные команды, Валерий докладывал об их прохождении по шлемофонной связи, и тут произошло непредвиденное.
«Загорелся транспарант. До взрыва пять минут», – доложил Валерий и , сняв шлемофон, стал выбираться из головной части, чтобы обсудить неисправность.

Когда он вылез из головки и огляделся, в испытательном зале и пультовой уже никого не было. Офицеров и солдат собирали по степи в радиусе двух с половиной километров. Ирония в том, что заряд во время испытаний отключался от кабельной сети.

Опасность многократно усиливает человеческие способности в стремлении выжить.

После испытаний, которые прошли успешно, первого декабря 1960 года был запущен очередной аппарат 1К с пассажирками Пчелкой и Мушкой. К сожалению, при спуске корабль пошел по более крутой траектории, теплозащита спускаемого аппарата не выдержала, и шарик разрушился и сгорел в атмосфере.

Мы повторили испытания на втором экземпляре «Востока-1» и запустили его 22 декабря с пассажирками Жемчужиной и Жулькой.

На этот раз отказала третья ступень. Собаки приземлились в Туве и были спасены. Этот эпизод послужил основой сценария одного из художественных фильмов о покорении космоса. Там упоминается и имя одного из замечательных испытателей королевской плеяды Арвида Владимировича Палло. Вот только произносят фамилию его в фильме неправильно. Сам он ставил ударение на последнем слоге. Документы о его жизни и работе имеются на Интернете.

Ну и, конечно, ракета, изображенная в фильме, не имеет никакого отношения к 8К72, с помощью которой осуществлялся запуск.

Любовные же истории, неизменно включаемые в фильмы об испытателях, остаются на совести сценаристов и режиссеров. Слишком трудно передать на экране работу человеческого разума так, чтобы это было интересно зрителю. Вот и вставляют в фильмы понятные всем выдуманные истории неразделенной любви Главного конструктора (фильм «Укрощение огня») или ей подобные.

Как непосредственный участник событий могу сказать, что высоких романтических чувств среди мужчин и женщин, участвовавших в испытаниях, я как-то не замечал. Секс был, конечно, но без романтики, а по необходимости. Но для литературы и кино «секса в СССР не было» и «умри, но не дай поцелуя без любви».

Запуском Жемчужины и Жульки завершилась программа работ на 1960 год, которую самый придирчивый критик не осмелится назвать ненапряженной.

Для меня итоги года были вполне удачными. Конечно, досадно было, что запуски АМС не принесли ожидаемого результата; неудачными были и два последних пуска кораблей «Восток-1», но я набрался опыта, определился с профессией и чувствовал себя гораздо увереннее, чем в начале года. Можно сказать, что я стал в течение этого года профессионалом по комплексным испытаниям космических аппаратов.

Далее

В начало