После шторма на море
всегда наступает затишье.
До следующего шторма…
Незрелые мысли автора

После запуска Ю.А. Гагарина для предварительной обработки результатов полета специалистам в области космической медицины потребовалось не менее двух месяцев.

Рухнули, к радости всех участников работ, зловещие прогнозы о влиянии Космоса на психику и общее здоровье человека. Выяснилось, что человек может жить и работать в космическом пространстве. Теперь нужно было решить, какой продолжительности должен быть следующий полет.

Дискуссии по этому поводу шли горячие. Столкнулись сторонники осторожного наращивания успеха и адепты революционного прорыва в длительные космические полеты. В результате достигли компромисса. Следующий полет должен был быть продолжительностью одни сутки.

Корабль «Восток» вполне обеспечивал выполнение такой программы. Как я уже говорил, он был рассчитан на полет в течение 12-15 суток в аварийном варианте. Ничем другим, кроме длительного процесса принятия решения, нельзя было объяснить перерыв в четыре месяца между полетами кораблей «Восток-1» и «Восток-2».

Весна и лето 1961 года начались, как обычно, холодными ветрами, которые местные жители называли «бес кунак» (пять братьев). Казахская легенда утверждает, что в давние времена пять братьев, обманутые весенним теплом, отправились в степь в легкой одежде и замерзли под ветром насмерть.

Затем зацвели тюльпаны. Это великолепное зрелище примиряло нас на время с непереносимым климатом. Офицеры набирали букеты этих удивительных цветов и несли их домой, чтобы порадовать семьи. Цветение тюльпанов было золотой порой в казахской пустыне, без жары, без ветров, с ярким весенним солнцем над головой.

Командование, знакомое с планами ОКБ-1 с точностью до следующего пуска, было радо использовать неожиданный перерыв, чтобы предоставить отпуска офицерам в летнее время. Поскольку я был молод и здоров, получить санаторную путевку было невероятно. Поэтому я выбрал отдых дикарем все в том же Лоо, которое я уже описал в первой книге.

На этот раз я был один и проводил время на пляже, в кино и на танцах, чередуя эти занятия с редкими поездками в Сочи. Мое одинокое времяпровождение не ускользнуло от внимания бдительных местных органов, и однажды на пляже ко мне подсел молодой человек, предложивший мне «взять» местный продовольственный ларек.

По тому, как он говорил и держался, я, видевший в юности немало уголовников, сразу понял, что имею дело с подсадной уткой, но решил продолжить игру.

«А сколько там? – спросил я, – стоит ли мараться?» – «Тысяч десять, – ответил мой собеседник, – твоя доля – пять тысяч». – «Ну, – сказал я, – за такие деньги и пробовать не стоит. Вот если бы пять миллионов…» – Собеседник увял и отошел. Больше меня подобными предложениями не беспокоили.

Были, конечно, и девушки. В этот раз я познакомился с двумя подругами из Ростова. Казачки эти были по южному ярко красивы и темпераментны. Старшая была дочерью широко известного узкому кругу писателя Черменского. Младшей было лет восемнадцать, и я ей, по-видимому, очень нравился, она мне – тоже, но я считал ее слишком молодой. Еще бы, мне-то шел уже двадцать пятый год. Можно сказать, старик. Так наши отношения и не состоялись.

Больше об этом отпуске вспомнить нечего. Не знаю, как мои коллеги, но я был захвачен грандиозностью выполняемых работ и с нетерпением ждал возвращения на работу.

Вернувшись на вторую площадку, я застал период всеобщей расслабленности. Пусков не предвиделось. Работа, конечно, была: раскладывание имущества по местам, проверки оборудования. Но с этой рутинной работой вполне справлялись офицеры и солдаты испытательной части.

Важнейшая часть работы после пуска – написание отчета о пуске и составление перечня замечаний по объекту – была выполнена еще до отпуска. Перечень замечаний был нашим орудием воздействия на промышленность. Предприятия, получившие этот перечень, обязаны были принять меры по устранению недостатков конструкции.

На работу и с работы мы приезжали и уезжали мотовозом, от чего уже успели отвыкнуть. Иногда путь состава пересекали большие стада грациозных и быстрых степных антилоп – сайгаков. Они не могли допустить, чтобы кто-то или что-то в степи оказалось быстрее их. Они долго бежали параллельно поезду, обгоняли его и проскакивали на другую сторону путей перед самым тепловозом.

Местные охотники и браконьеры использовали эту особенность психологии сайгаков. Выезжая в степь вечером, браконьеры зажигали фары и начинали быстрое движение, расстреливая из карабинов и автоматов несчастных животных, перебегающих дорогу. Охота «под фару», конечно, была строго запрещена, но кто в степи обращал внимание на запреты.

Охотничий азарт иногда приводил к недоразумениям. Одна из жен, участница нашего драмкружка, вылечила от ранения молодого сайгачонка, привезенного ей мужем-охотником. Сайгачонок привык к людям и гулял по поселку финских домиков с красной ленточкой на шее, пока однажды кто-то из охотников не застрелил его, приняв за дикого. Горю бедной женщины не было конца.

1961 год ознаменовался для меня еще одним событием. В Доме Офицеров стал собираться клуб Любителей поэзии. Я посетил несколько заседаний под председательством энтузиаста поэзии и литературы Григория Гайсинского. На заседаниях читали стихи известных поэтов и обсуждали их. Однажды я не выдержал и прочел собственные стихи. Выяснилось, что и другие члены клуба пишут стихи, но не решались раньше их читать.

Так клуб Любителей поэзии преобразовался в клуб Поэтов. Несменяемым президентом клуба был Григорий Гайсинский.

Григорий Гайсинский закончил Днепропетровский энергетический институт по специальности «Турбогенераторы сверхвысокой мощности» и какое-то время работал на турбинном заводе. К тому времени в стране сложилась такая обстановка с военными кадрами, что выпускников военных училищ и академий для замещения должностей уже не хватало. Сказались недальновидные меры руководства по принижению престижа офицерской профессии и соответствующие решения по снижению уровня материального благосостояния офицеров. Частично я писал об этом в первой книге.

Н.С. Хрущев, какими бы грандиозными не представляли его военные заслуги услужливая пропагандистская машина и сервильная пресса, никогда не был военным человеком. Попав в ситуацию, когда надо было найти средства на все усиливающуюся гонку вооружений, наш лидер начал экономить на всем, в том числе и на офицерских кадрах.

В этом его поддерживало окружение и широкие массы, которые были искренне убеждены, что в мирное время нет никакой разницы между офицером и гражданским, и поэтому зарплата офицеров должна быть не выше зарплаты гражданских специалистов.

Мы в спорах с гражданскими по этому поводу приводили только один аргумент. Вам кажется, что зарплата офицеров слишком высока, а ваша мала? Мы устроим, чтобы вас призвали в армию. Вы получите высокую зарплату, но мы не можем гарантировать, в какую часть страны вас пошлют служить. Желающих стать офицерами не находилось. Спор прекращался сам собой.

Как шутили в то время, Н.С. Хрущев соединил туалет и ванну (злые языки называли это «гаванна»), но не успел соединить пол с потолком (при нем высота потолков в зданиях была существенно уменьшена – по западному образцу). Не успел он сравнять и зарплату офицеров и гражданских, хотя и двигался успешно в этом направлении.

В этих условиях в военных учебных заведениях стал наблюдаться хронический недобор абитуриентов, и резко упало качество поступивших, потому что брали всех.

Сторонник смелых решений, Н.С. Хрущев постановил брать в армию выпускников гражданских ВУЗов. Это неожиданно принесло дополнительную экономию – стипендия студентов была ниже, чем денежное довольствие курсантов. Чувства и желания людей при этом игнорировались. Студенты призывались в армию на два года, а затем могли демобилизоваться или остаться в кадрах по собственному желанию.

Какими офицерами были вчерашние студенты, можете себе представить сами. Не был исключением и Григорий Гайсинский, рассматривавший свое армейское приключение как временное неудобство. Конечно, он терял знания, полученные в институте, и место в очереди на получение жилплощади, но знал, что это продлится всего два года.

Как и многие другие решения Н.С. Хрущева, призыв студентов в армию был средством «заткнуть дыру» и был рассчитан на короткое время.

Собирался клуб Любителей поэзии чаще всего прямо на квартире у Гайсинского. С его помощью наши самодеятельные поэты начали писать лучше, накопилось изрядное количество стихов. И вот однажды Гриша выдвинул идею издать сборник. Он вложил немало сил в это начинание.

После долгой борьбы, поддержанные политотделом соединения, мы выпустили из печати тысячу экземпляров сборника стихов «Звездоград». Это случилось в 1963 году. Теперь найти этот сборник практически невозможно. Поэтому в приложении к этой части мемуаров я воспроизвожу текст книги.

Воздействие этого события оказалось неожиданно большим. Отныне все стали называть поселок Ленинский Звездоградом и даже ходатайствовали об официальном переименовании. Но имя Ленинск в СССР не могло быть заменено другим ни при каких обстоятельствах.

Потомком сборника стал альманах «Звездоград» – периодическое издание. Я помню два номера, вышедшие после нашего сборника. Но я в последующих номерах стихов уже не печатал, за что подвергся критике своих товарищей по клубу.

Пользуясь перерывом в работах, я усердно посещал драматический кружок и участвовал в постановках. Мы ставили однодневки типа пьесы «Слепое счастье» о студентах, выигравших по лотерейному билету. Замахивались мы и на более серьезные пьесы, но… Снова срабатывала особенность самодеятельных коллективов: спектакль готовился долго, а показывать его было некому. От силы удавалось дать два-три представления. Спектакли наши на премьере собирали полный зал, но кроме десятой площадки показывать их было негде. Самой крупной моей актерской работой стала роль Александра Ведерникова в пьесе Арбузова «Годы странствий».

В 1960-61 годах постепенно стали налаживаться дружеские отношения СССР и Кубы, которая понемногу стала превращаться в союзника СССР в Западном полушарии. В связи с этим возликовали наши идеологи, нашедшие в Кубе живой пример возможности победы социалистической революции мирным путем, а значит и перспективу новых побед социализма без помощи мировых войн.

Сразу после полета Ю.А. Гагарина произошло неудачное вторжение кубинских эмигрантов на Плайя-Хирон в заливе Кочинос (по-русски, Залив Свиней). Н.С. Хрущев выразил протест президенту США Джону Кеннеди.

Оставшиеся без поддержки отряды вторжения были уничтожены кубинскими войсками, что послужило укреплению режима Фиделя Кастро. Были организованы массовые экскурсии кубинцев и иностранных гостей на Плайя Хирон.

Наши моряки, участвовавшие в одной из таких экскурсий, долго потом смеялись, вспоминая, как гид сравнивал бои на Плайя-Хирон …со Сталинградской битвой.

Ухудшались отношения с Китайской и Албанской компартиями. В апреле 1961 года СССР разорвал кредитное соглашение с Албанией, открыв дорогу широкой экономической помощи со стороны Китая. Дело шло к расколу мирового коммунистического движения. И сделать ничего было нельзя, поскольку в дело были замешаны личные амбиции Мао Цзе Дуна и Н.С. Хрущева. Оба они претендовали на роль единоличного лидера международного коммунистического движения.

В ноябре 1960 года на Всемирном совещании коммунистических и рабочих партий еще удалось принять совместную резолюцию. В 1961 году такое было уже невозможно.

Пока же население СССР с удовольствием потребляло кубинский тростниковый сахар, которым Куба расплачивалась за поставки нефтепродуктов, машин и вооружения.

Обе стороны были довольны. Куба получала мазут для своих электростанций и избежала энергетического кризиса, а СССР смог компенсировать недостачу производства собственного сахара, образовавшуюся в результате ошибок в сельскохозяйственной политике Кремля.

Впрочем, все эти события проходили как бы мимо нашего сознания. Все казалось прекрасным, мы чувствовали себя частью единого советского народа. Наши политические работники всячески старались поддерживать это чувство.

По их инициативе школьники и школьницы ходили по общежитиям офицеров и собирали использованные бритвенные лезвия для отправки на металлургические предприятия для переплавки. Чуть позже они начали собирать макулатуру и накапливать ее в школах, чтобы позже отправить на переработку. Излишне говорить, что ни лезвия, ни макулатура никогда не покинули Тюра-Тама. Главное – не победить, главное – участвовать.

Чем-то все эти начинания были похожи на те обращения, которые мы принимали на собраниях по поводу различных годовщин. Адресованы они были в Центральный Комитет КПСС, но никуда не отправлялись, мирно пылясь в архивах райкомов и политотделов. Вдохновленные политическими отделами комсомольцы базы падения собрали целый эшелон лома цветных металлов (остатки первых ступеней Р-7) и попытались сдать его на металлургические комбинаты Урала.

Директора категорически отказывались, несмотря на то, что металл был очень высокого качества. Потребовалось специальное разрешение Москвы с обещанием не включать этот металл в план поставок следующего года, чтобы этот бесплатный металл наконец приняли. Повторилась история с курсантскими чемоданами, но в более крупном масштабе. Плановое хозяйство продолжало работать…

Быстро пролетел перерыв в работах, и однажды на технической позиции появился корабль «Восток-2».

Корабль был тщательно испытан на заводе, документация отработана, поэтому испытания на технической позиции прошли легко и без особой перегрузки испытателей. Приближался момент вывоза на старт, когда мне вдруг объявили, что в работах на старте я участвовать не буду.

Сказался еще один предрассудок Главного конструктора. Если предыдущий пуск по программе проходил успешно, он старался ничего не менять, сохраняя тот же состав боевого расчета, что и на предыдущем пуске.

Так оказался я отлученным от работ по пилотируемым кораблям на старте, хотя продолжал быть оператором центрального пульта электрических испытаний корабля на технической позиции.

Только однажды, когда на одном из учебных кресел пилота шайба-стопор вытяжного троса парашюта оказалась меньше, чем нужно было по чертежу, было принято решение проверить и кресло корабля, уже вывезенного на старт. Поздно вечером уже в темноте бригада ЛИИ проверяла кресло. Все оказалось в порядке. Я участвовал в этой работе, но этот факт командование всячески скрывало от Главного конструктора. Сергей Павлович хорошо понимал всю рискованность игры, которую мы вели, и не хотел давать случаю лишних шансов.

Дальнейшее хорошо известно. Корабль «Восток-2» с космонавтом Германом Степановичем Титовым успешно выполнил программу суточного орбитального полета. Г.С. Титову было присвоено звание Героя Советского Союза и Летчика-Космонавта СССР.

Участь второго хорошо известна. Имя Г.С. Титова помнят старики вроде меня, молодежь может и не вспомнить. Это естественно. Спроси у американца, кто выполнил первый беспосадочный трансатлантический полет, и он без запинки ответит: «Чарльз Линдберг». Но такой же вопрос о втором пилоте, совершившем такой же полет, часто ставит спрошенного в тупик. Уже не говорю о третьем, четвертом и так далее.

Полет Г.С. Титова был рекордным по продолжительности, но рекорд этот продержался недолго. Работы Василия Васильевича Парина, Олега Григорьевича Газенко и его сотрудников в институте Авиационной и Космической медицины, усилия сотрудников Центра подготовки космонавтов по адаптации человеческого организма к длительному воздействию невесомости позволили достичь продолжительности космических полетов, которую ранее и вообразить было невозможно. В результате в этом элементе подготовки к будущим межпланетным полетам СССР оказался «впереди планеты всей».

Незамеченной большинством прошла и упорная борьба С.П. Королева с засильем авиаторов в подборе пилотов. Кредо С.П. Королева было – «в космос будут летать все» в противовес позиции ВВС – «в космос могут летать только лучшие специально отобранные военные пилоты».

Спорить с Главным конструктором было накладно. ВВС вынуждены были допустить в Космос гражданских инженеров. Но все же их сначала готовили в группе космонавтов по укороченному циклу. Без этого было нельзя. Надо же будущего пилота научить хоть с парашютом прыгать.

Первая серьезная сдача позиций ВВС произошла, когда было принято решение о запуске женщины-космонавта. Об этом я расскажу в одной из следующих глав.

Между тем Министерство Обороны в лице высших генералов и маршалов наконец стало понимать, что космическое пространство можно использовать если и не как поле боя, то хотя бы для получения информации о дислокации войск, оборонном строительстве и вооружении вероятного противника.

Я говорил уже, что военная доктрина СССР полагала вероятными противниками все страны мира. Но все же к 60-м годам главным вероятным противником становились США. К статусу вероятного противника постепенно скатывались и недавние друзья – Китай и Албания, последняя в качестве довеска к китайскому пирогу.

Ведение глобальной военной разведки обычными способами уже не могло удовлетворить запросы государственного руководства по оперативности добывания и особенно доставки информации. Отсутствовали источники информации и во многих странах мира, представлявших определенный оперативный интерес. Словом, нужна была новая система глобальной технической разведки, исключающей субъективность, дезинформацию и разного рода двойных и тройных агентов. И тут Космос мог помочь.

Предложения о создании разведывательного спутника на базе корабля «Восток» были сформулированы и представлены в Министерство Обороны в 1960 году. Снова повторилась история с предложением о полете космонавта. На одном из ранних совместных совещаний военных и разработчиков предположение о полете человека в Космос было встречено издевательским хохотом, а один из генералов выкрикнул: «Обезьяны, обезьяны!». Интересно, что впоследствии этот генерал занимал видный пост в космической программе.

Предложение о создании аппарата космической разведки было встречено с интересом, но узнав о стоимости проекта, Начальник Главного разведывательного управления сказал: «Да за такие деньги я вам Президента США завербую в советские агенты!»

Но деваться было некуда. Гонка ракетно-ядерных вооружений, конца которой видно не было, ставила перед Генеральным штабом совершенно новые задачи. Одной из них было составление перечня целей и приоритетов их поражения на территориях вероятных противников. Эта задача, с точностью до нашего знания противника, могла быть решена.

Другая задача была неожиданной, но требовала срочного решения. Надо было определить координаты этих целей и привязать геодезические сети СССР и вероятных противников.

Проведенные в эти годы исследования показали, что промах при стрельбе ракетами по объектам на территории США только за счет незнания точных координат цели может составить несколько километров. При такой точности ядерная мощь не спасала. Ведь уничтожению подлежали не только площадные цели вроде крупных городов, но и предприятия промышленности, и электростанции, и точечные цели вроде дамб и плотин, и, самое трудное, пусковые ракетные установки противника. Дальняя же авиация, способная решать подобные задачи, в СССР была предана анафеме и развивалась медленно, так как ставка была сделана на ракетное оружие. Да и не могла авиация в новых условиях служить гарантом безопасности, так как для подлета самолетов к цели требовалось несколько часов, а готовность боевых ракет к пуску постоянно сокращалась и была позднее доведена до нескольких минут.

США и их союзники были в более выгодном положении, так как могли использовать авиацию с ближних европейских аэродромов.

Словом, нужны были систематические геодезические исследования с помощью искусственных спутников в дополнение к разведке целей.

Космический разведывательный аппарат легко и изящно мог решить и задачу ведения глобальной радиоразведки. Открывалась возможность получать информацию о противнике всего через полтора часа после запуска, а постоянно находящиеся на орбите разведывательные спутники могли снабжать Генеральный штаб информацией, обновляемой и уточняемой каждые девяносто минут (средняя продолжительность одного витка). Оставалась пока нерешенной проблема оперативной доставки информации с борта спутника-разведчика.

Первые, еще несовершенные эксперименты с использованием относительно короткофокусных аппаратов аэрофотосъемки показали высокую эффективность съемок из Космоса.

Уже первый аппарат 1К позволил полностью вскрыть состав и дислокацию авиационной группировки США на авиабазах в Турции. Дешифровщики мгновенно определили численность и типы самолетов на каждом турецком аэродроме.

Решение о разработке и запуске разведывательного спутника было принято в 1960 году с некоторым запозданием по сравнению с США, которые к этому времени уже запускали аналогичные аппараты типа «Дискаверер» и «Самос».

Поэтому я не удивился, когда вскоре после запуска Г.С. Титова мы получили указание о вылете в Москву для освоения новой техники – космического аппарата разведки «Зенит-2».

Сильной стороной конструкторов ОКБ-1 было умелое использование ранее уже отработанных систем и элементов конструкции. Вот и теперь, зайдя в цех, мы не могли с первого взгляда отличить «Зенит» от «Востока».

Да это и был «Восток», только состав целевых систем радикально изменился. Не нужны были системы жизнеобеспечения пилота – их изъяли. Не нужен был прибор «Взор» и ряд других систем. Практически весь объем спускаемого аппарата был занят специально разработанной длиннофокусной фотоаппаратурой. Два эти фотоаппарата должны были принести на Землю качественно новые фотоснимки.

В приборном отсеке «Зенита» разместили аппаратуру радиоразведки «Куст».

На первых аппаратах предусматривалась только вертикальная съемка. Позднее система ориентации была доработана и обеспечивала съемки «под наклоном». Это расширяло полосу наблюдения и, по мнению специалистов, обеспечивало более информативные кадры.

Я не помню сейчас, какую разрешающую способность на местности давали первые фотоаппараты. Помню только, что специалисты по системе «Фтор» (фотосистема) показывали мне снимок, сделанный в процессе наземных испытаний. Симпатичная девушка сидела, задумавшись, на подоконнике открытого окна в здании МГУ. Снимок был совершенно обычный и мог быть сделан в любом фотоателье. Разница заключалась «только» в том, что от фотоаппарата до объекта съемки в нашем случае измерялось десятками километров.

Новыми были командная радиолиния, которую теперь называли командно-программной. Действительно, с помощью радиолинии надо было закладывать на борт программу работы разведывательных систем не только на коротких полуторачасовых витках, но и на длинном витке в течение почти шестнадцати часов. Передаваемая информация шифровалась на Земле и дешифровалась бортовой аппаратурой. Информация, получаемая системой «Куст», могла передаваться на Землю по радио, а также записывалась на магнитофон и доставлялась на Землю в спускаемом аппарате.

Конечно, такой состав систем требовал соблюдения повышенной секретности. В спускаемом аппарате рядом с фотоаппаратурой снова разместили подрывной заряд, а в состав аппаратуры вернулась система аварийного подрыва объекта.

Я видел однажды эту аппаратуру в действии. Взрыв разрушал содержимое шарика до такой степени, что, как говорится, и родная мама не узнала бы.

С этой же целью надписи на блоках аппаратуры спускаемого аппарата были убраны. Остались только цифры, так что определить национальную принадлежность по используемому алфавиту было невозможно.

В конструкции аппарата «Зенит-2» изначально было заложено противоречие – информацию получали с первого витка полета, но доставлялась она на Землю только по завершении полета через несколько суток. Разрешить это противоречие можно было, только создав аппарат другой конструкции. Пока же Генеральный штаб был вынужден довольствоваться тем, что можно было получить.

Как и всякий новый аппарат, «Зенит-2» проходил испытания с трудом. Новая техника требовала новых знаний. Хотя на «Зенит» было автоматически распространено «Положение о 3КА», новые системы требовали новых технологий испытаний. Отказов было много.

Настал момент, когда аппарат привезли на техническую позицию. Отношение к этому аппарату по сравнению с отношением к научным станциям была разительной. Для испытаний «Зенита-2» сразу же была выделена специальная пультовая на первом этаже, место испытаний для соблюдения секретности было обнесено высокой загородкой. Открыли боковую входную дверь в зал МИКа. В наши пропуска специально приглашенный с десятки режимщик проставил шифр для прохода на испытательную площадку объекта.

Теперь специалисты по носителю уже не могли входить на нашу площадку просто из любопытства. Начальники отделов и выше могли входить, так как имели «вездеход» – специальный пропуск, разрешающий проход всюду. Мне по штату такой пропуск не полагался, но, став начальником лаборатории, я получил штамп для прохода в штаб полигона на десятой площадке.

Снова начались круглосуточные бдения на испытаниях. Несмотря на тщательные испытания объекта на заводе, отказов на техничке было неожиданно много, и испытания продолжались долго.

Стали предъявлять повышенные требования к эксплуатационной документации. Все сознавали, что рано или поздно этот аппарат будет принят на вооружение Советской Армии, и испытывать его придется обычным солдатам и офицерам, не имеющим значительного опыта работ с космической техникой. Значит, и инструкции должны были быть отработаны до последней буквы, чтобы боевым расчетам не требовалась помощь инженеров-испытателей.

Наши особые отделы давно знали о повышенном интересе, проявляемом развед-органами США к району Тюра-Тама. До нашего дежурного доводили предупредительные сигналы «Скорпион», «Скорпион-1» и «Скорпион-2» Это означало, что над нами пролетает разведывательный спутник США. В зависимости от типа спутника менялись и ограничения на нашу работу от запрета радиоизлучения в эфир до полного запрета работ на объекте. Это было неудобно, но переносимо. Конечно, во время длинных работ вроде комплексных испытаний, которые остановить было нельзя, «Скорпионы» игнорировались.

Несмотря на все задержки, вызванные неисправностями, объект «Зенит-2» был тщательно испытан и готов к работе.

Я по-прежнему исполнял обязанности оператора центрального пульта электрических испытаний объекта. Никаких препятствий моей работе на старте на этот раз не было – ведь программа и расчет были новые.

Мы подготовили комплекс к старту, и «Зенит-2» успешно улетел со старта 11 декабря 1961 года. Улетел, но не долетел. Третья ступень носителя (все той же форсированной семерки, но на этот раз с боевым индексом 8А92) в конце активного участка траектории отказала. Точнее, сработала система аварийного подрыва объекта на 407-й секунде полета.

Мы завершили работы 1961 года. Можно было гордиться итогами. Первая межпланетная станция, успешно выведенная на орбиту, первый полет человека в Космос, первый разведывательный спутник, подготовленный, запущенный и не вышедший на орбиту не по нашей вине. Все это были вехи космической программы СССР. 1961 год вошел в историю как год триумфа СССР в Космосе.

Гордились и мы. Ведь в каждый объект был вложен наш труд, наши знания, наш опыт. Да, мы с Ярополовым, пришедшие в конце 1959 года, уже считались опытными испытателями.

За это время пришли в наш коллектив новые люди. Одним из них был Владислав Семенович Подиновский, инженериспытатель вакуумного расчета. Он с первых дней пребывания на полигоне показал командованию, что он – человек временный. На все наши совещания и летучки он являлся с томом Смирнова (курс высшей математики для университетов). Читал он математические книги и во время многочасовых испытаний объектов в барокамере.

Подиновский был одним из немногих офицеров, не скрывавших, что он – еврей, хотя евреем был только его отец. И в анкетах в знаменитом пункте 5 он всегда писал правду. Как и все, имевшие отца еврея и русскую мать, Владислав не считался русским в России и не признавался евреем в Израиле.

Мы с ним сдружились как коллеги по работе. Вместе с тем чувствовалось, что Слава смотрит на службу в Казахстане, как на временное препятствие для его академической карьеры.

Когда позднее на десятой площадке открылся филиал Академии имени Ф.Э. Дзержинского, Подиновский стал одним из первых внештатных преподавателей математики этого филиала. Командование вынуждено было закрыть глаза на работу офицеров по совместительству: гражданских, способных преподавать в ВУЗе, в гарнизоне не было. Я тоже позднее преподавал математику в этом филиале, но без особого энтузиазма.

Подиновский служил хорошо, и ему вскоре была предложена должность старшего инженера-испытателя. Он поразил своего начальника лаборатории, добродушного майора Михаила Петровича Агапова, попросив не назначать его на высокую должность, а записать в очередную аттестацию «Достоин посылки на учебу в адъюнктуру (аспирантуру) Академии имени Ф.Э. Дзержинского».

Подиновский служил на полигоне меньше нас. Упорное проведение в жизнь твердой линии поведения позволило ему добиться своего. Он был послан на учебу в родную ему Академию, стал кандидатом, доктором наук и профессором на кафедре у известного специалиста по исследованию операций Елены Сергеевны Вентцель, чьи строгие в математическом смысле, но популярные по изложению книги служили учебниками не одному поколению советских инженеров. Была Елена Сергеевна и интересным писателем, публикуясь под псевдонимом И. Грекова.

Пришел в нашу лабораторию бывший сержант госбезопасности Степан Филиппович Богодяж, любитель острых шуток. Когда я спросил его однажды, согласился бы он полететь вместо Гагарина, Степан ответил: «Конечно! При запуске ракеты потерял бы сознание, а очнулся в Кремлевской клинике Героем Советского Союза.” Меня это слегка покоробило, но во всякой шутке есть доля правды. Теоретически Первый космонавт мог на борту ничего не делать. Автоматика делала все за него.

Год заканчивался бурными событиями в жизни КПСС. XXII съезд принял фантастическую программу построения коммунизма к 1980 году.

К описываемому моменту КПСС находилась на грани полного разрыва отношений с компартией Китая. Советские специалисты были отозваны из Китая в августе 1960 года. Семьи отправились домой еще раньше. В последней группе вернулся домой и мой дядя Иван Афанасьевич, восемь лет проработавший в Китае советником Мао Цзе Дуна по вопросам строительства железнодорожных мостов.

Он рассказал мне с присущим ему юмором, как внимательно следили китайские товарищи за поведением советских специалистов даже в лучшие периоды советско-китайских отношений. Выпить на официальном банкете полную рюмку водки под уговоры китайцев «Пей до дна, пей до дна!» означало быть высланным из Китая «за поведение, несовместимое с высоким званием советского специалиста». Поведал мне дядя, как он «вступил в преступный контакт» с единственным русским в гостинице – одноглазым барменом, бывшим семеновским офицером. Этот бармен и доставлял ему по условному знаку фрукты, под которыми запрятана была бутылка «Смирновской». Дядя отключал телефон, выпивал «за советско-китайскую дружбу» и ложился спать до утра.

К чести китайской стороны, они еще долгие годы присылали дяде подарки и приглашения на прием в китайское посольство в годовщину Народной революции в Китае. От посещения дядя благоразумно уклонялся.

В декабре 1961 года были разорваны дипломатические отношения с Албанией. Бесславно закончились попытки И.В. Сталина и Н.С. Хрущева закрепиться на Балканах. Сначала Иосип Броз Тито отказался видеть в СССР «старшего брата», а теперь Энвер Ходжа сменил рубли на юани.

Уже будучи в США, я убедился, что албанские эмигранты помнят Энвера Ходжу как самого кровавого палача в кровавой истории Албании.

Завершался полный знаменательными событиями 1961 год. Не сулил нам передышки и наступающий 1962-й.

Далее

В начало