Но в виде обломков различных ракет
Останутся наши следы…
Гимн испытателей,
автор неизвестен

1962 был первым годом выполнения принятой 22-м съездом Партии программы построения коммунизма к 1980 году.

Вопрос о построении коммунизма впервые в мировой истории перешел в категорию практически решаемых вопросов. И тут вдруг выяснилось, что наши лидеры–идеологи ничего не знают о коммунизме, кроме знаменитого изречения Маркса «от каждого по способностям, каждому – по потребностям».

Первая часть фразы сомнений не вызывала. Чтобы получить от каждого по способностям, в мае 1961 года был принят Указ Верховного совета СССР «О борьбе с паразитическими элементами». Каждый должен был трудиться, не покладая рук над строительством коммунизма, а иначе…

Будущий Нобелевский лауреат в области поэзии Иосиф Бродский был сослан в отдаленные места, так как поэт без членского билета Союза Писателей СССР был «паразитическим элементом». Стать же членом Союза Писателей СССР можно было только после опубликования в официальной печати не менее двух сборников своих стихов ярко выраженного просоветского содержания (других просто не печатали), на что уходили порой долгие годы, если это вообще удавалось. Уловка-22 для поэтов.

Какие потребности могут быть у паразитических элементов, легко было видеть на примере недавно расстрелянных за валютные спекуляции Рокотова и Файбишенко.

Будут ли такие потребности удовлетворяться при коммунизме? Могут ли они удовлетворяться?

Мне поневоле пришлось провести немалое время за чтением произведений классиков марксизма-ленинизма. И всегда меня поражало полное пренебрежение человеческой психологией у авторов. Общее впечатление от этих работ – умозрительные схемы, не предназначенные для реального воплощения в жизнь.

Конечно, я ни при каких обстоятельствах не мог поделиться с кем-то своими впечатлениями. Для таких впечатлительных в СССР было достаточно неосвоенного пространства и сплоченных трудовых коллективов в лагерях на севере и востоке страны. И тут ничто бы не спасло.

Но я с интересом ждал, какой коммунизм нам предложат наши идеологи.

Наконец, гора родила мышь. Оказывается, речь у Маркса шла об удовлетворении «разумных» потребностей. Все стало ясно. Определять разумность собственных потребностей человек не может. Значит, нужен будет «старший брат» партия должна будет определять, что должен включать паек при коммунизме.

Такой коммунизм можно было объявить хоть сразу – прекрати платить зарплату и выдавай хлеб с воблой и фуфайки в распределителях. Объявлялся же военный коммунизм в России сразу после революции. Вот только сильно сократившуюся в численности воблу пришлось бы теперь заменить на хека серебристого съедобного, которого может отличить от хека обыкновенного несъедобного только хек.

Между тем, положение с производством сельскохозяйственных продуктов все ухудшалось, и в обозримом будущем не видно было, откуда возьмется широкий поток предметов потребления, обещанный Марксом.

Летом пронеслись слухи о каких-то событиях в Новочеркасске. Официальных сообщений не было. Не говорилось и о жертвах. Эти беспорядки не были единственными и были естественным протестом против снижения уровня жизни. Как-то это не вязалось с построением коммунизма в указанные сроки.

1962 год был вершиной правления Н.С. Хрущева. С вопросов экономических и политических Никита Сергеевич переключился на вопросы развития искусства, гневно обрушившись на молодых художников, которые осмелились (страшно сказать!) выставить в Манеже полотна, написанные не совсем в стиле реализма.

Одновременно «Новый мир» опубликовал «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына.

Складывалось впечатление, что наш лидер и сам уже не понимает, чего добивается. Каждое слово, произнесенное Никитой Сергеевичем, воспринималось партийным аппаратом как истина в последней инстанции и претворялось в жизнь. Кукуруза за Полярным кругом? Вот она, любуйтесь!

Утроить производство мяса за пять лет? Да мы в Рязани за один год утроили! Вот только Первый секретарь Рязанского обкома Ларионов почему-то не стал дожидаться прибытия комиссии ЦК, назначенной для «изучения и распространения передового опыта», и застрелился.

Послушность и раболепие партийного аппарата достигли предела. И в то же время многие из аппаратчиков втихую стали противодействовать реформам Н.С. Хрущева.

На Ноябрьском пленуме ЦК КПСС Никите Сергеевичу с трудом удалось добиться решения о разделении местных партийных комитетов на промышленные и сельскохозяйственные. Это удваивало численность партийной номенклатуры нижнего и среднего звена, но вакантные должности открывались в глубинке, куда «бояре» из Москвы не поехали бы ни за какие коврижки. Одновременно эта реформа снижала роль центрального аппарата, на что соратники лидера уже никак не могли согласиться.

С экономической точки зрения это разделение было сущим разорением. СССР и страны социалистического лагеря уже имели две параллельные структуры управления: государственная власть на всех уровнях дублировалась партийной властью. А теперь добавлялось еще и третье звено. Странно, что Никита Сергеевич не предложил и Центральный комитет разделить на промышленный и сельскохозяйственный. Может быть, побоялся конкуренции…

Зацентрализованная до предела система партийного и государственного руководства не могла согласиться с тем, чтобы передать хотя бы часть властных полномочий на периферию.

Произошли важные события и в области, близко нас касающейся. Начались первые переговоры о разоружении между СССР и США, в декабре было подписано соглашение о мирном использовании космического пространства. Это означало, что размещение в Космосе ударных систем было бы нарушением Соглашения. Для информационных систем это соглашение не было препятствием.

Наконец, 1962 год подвел мир на грань ядерной катастрофы во время Карибского кризиса. Это теперь участники пишут, что в их намерения отнюдь не входило развязывание ядерной войны, а тогда решение этого глобального вопроса оказалось в руках командира советской подводной лодки, который решал, потопить ли американский военный корабль в Карибском море ядерной торпедой или не торпедировать его. К счастью, разум победил, и ядерное оружие применено не было.

Анализируя соотношение сил теперь, я абсолютно уверен, что главным противникам – СССР и США – не удалось бы уничтожить друг друга полностью, но ядерное столкновение – это война, в которой выжившие завидуют убитым. Случись война в 1962 году, и это означало бы превращение Европы в радиоактивное кладбище. Та же участь ожидала крупные города СССР и Северной Америки. А оставшееся в живых население обречено было бы на длительную мучительную агонию, продолжавшуюся не одно поколение.

Я написал этот краткий обзор событий года, чтобы яснее стала обстановка, в которой мы тогда работали.

Если взглянуть на календарь пусков космических объектов в СССР, легко можно заметить некоторые закономерности.

Во-первых, пилотируемые полеты проводились, в большинстве своем, в летнее время. Это объясняется желанием руководства обеспечить космонавту нормальные условия после приземления и не подвергать его риску оказаться в зимних условиях в чистом поле.

Во-вторых, пуски автоматических межпланетных станций, естественно, не подчинялись никакому руководству и осуществлялись в оптимальные, или близкие к ним, астрономические сроки.

Пуски объектов военного назначения осуществлялись по заявкам Генерального Штаба, но…

Запаса космических аппаратов и носителей, который бы позволил планировать пуски на сколько-нибудь отдаленную перспективу, не существовало. Пуски осуществлялись «с колес», то есть, сразу после изготовления и доставки техники на полигон. Потребуется еще несколько лет, чтобы появились запасы, были созданы арсеналы, словом, чтобы космические средства стали частью военной машины.

Еще раз напомню, что советская промышленность была плановой, и основной единицей измерения в плановой системе был год. Выполнение годового плана было «первой заповедью» директорского корпуса, как сдача урожая государству для председателей колхозов.

Не стала исключением и космическая отрасль. Выполнение плана было главным, все остальное подчинялось этой задаче. Именно поэтому на конец календарного года падало основное количество работ. Производство в Министерстве Общего машиностроения (МОМ) было таким же неритмичным, как и в других отраслях промышленности.

Вспоминаю, как много позже, в эру «асунизации», была внедрена автоматизированная система управления МОМ.

Министр, Сергей Александрович Афанасьев, был в восторге от своей АСУ. На одном из партийных активов отрасли он сказал, что не может даже представить, как он обходился без АСУ раньше.

Мы спросили у специалистов, как министр работает с автоматизированной системой. «Придя на работу, Министр нажимает кнопку «План», – ответили нам, – и до конца дня занимается тем, что подгоняет отстающих. Других запросов он не делает никогда».

Титанические усилия по успешному выполнению годового плана в четвертом квартале приводили к всеобщей апатии в первом квартале наступающего года. Поэтому в начале года в графике пусков обычно наблюдался длительный перерыв.

Этот перерыв командование использовало, чтобы послать нас в командировки для освоения новой техники. Случались и иные оказии.

В начале 1962 года штаб получил приглашения на Научно-Техническую конференцию в академию имени А.Ф. Можайского. Согласно официальной советской пропаганде Александр Федорович Можайский (1825-1890) был создателем первого в мире летательного аппарата тяжелее воздуха – самолета. Братья Райт полетели значительно позднее.

Фактически самолет А.Ф. Можайского поднялся в воздух однажды, в 1883 году, но нормальной посадки не совершил, упав на землю сразу после взлета. Но борьба за русский приоритет сделала из этого замечательного человека, морского офицера и помещика, растратившего все свои средства на постройку самолета и умершего в нищете, идола советской авиации. Первый самолет в мире был русским! И так далее…

Академия имени А.Ф. Можайского в Ленинграде выпускала военных авиационных инженеров, а при Н.С. Хрущеве была перепрофилирована под космическую тематику. Учреждение это было солидное, инженеров готовило хороших и пользовалось авторитетом в научных и инженерных кругах.

Один из билетов достался мне. Видимо, командование учло, что мои родители жили в Ленинграде.

Конференция проходила весной. Я прибыл в Можайку во всем блеске моей парадной артиллерийской формы.

Подъехав к нужной остановке, я вышел из трамвая и тут же натолкнулся на патруль с авиационным полковником во главе. Патруль был занят: он задержал капитана авиации за выход из вагона с задней площадки, что запрещалось правилами. На мое приветствие патруль ответил, но внимания на меня не обратил.

Дело было утром. Слушатели Академии шли на занятия. Пока я прошел до проходной метров триста, я встретил, по крайней мере, пять патрулей. Они увлеченно отлавливали слушателей за всевозможные нарушения. Это были внутренние патрули Академии. Старший лейтенант в артиллерийской форме их не интересовал.

Я вспомнил, что про академию Можайского в свое время рассказывали нам, тогда курсантам, запугивая строевыми строгостями. Слушатели были настолько задерганы, что отдавали честь сами себе, увидев собственное отражение в зеркале.

Традиции пятидесятых годов ревностно соблюдались. Старшими патрулей неизменно назначались старшие преподаватели в чине полковника. Увлечение строевой подготовкой и строгостями комендантского режима привели к неожиданным последствиям. Позже выпускники Можайки категорически отказывались занимать командные должности в войсках, оставаясь инженерами. Командовали ими, в результате, выпускники Ростовского и Харьковского инженерных училищ, чья инженерная подготовка была похуже.

Чтобы устранить этот недостаток, позднее в академии Дзержинского открыли специальный факультет по переучиванию инженеров в командиры.

Сама конференция запомнилась мне по посещению секции боевого применения. Докладчики соревновались между собой в изложении вариантов построения ударных космических систем.

Успешный полет и возвращение на Землю кораблей «Восток» разбудили фантазию военных исследователей, если таковыми можно считать адъюнктов (аспирантов) и слушателей. Они упоенно подсчитывали, сколько кораблей надо иметь на орбите, чтобы поразить цель на территории США через 15, 10, 5 минут с момента поступления команды. Или сколько потребуется кораблей на орбите, чтобы поразить за заданное время 50, 100, 150 целей на территории вероятного противника.

Требования экономические, экологические, соображения собственной безопасности в расчет при этом не принимались. Не мог и я выступить и высказаться по существу, помня о требованиях сохранения военной и государственной тайны. Все, произнесенное однажды на таких конференциях, становилось неизбежно всеобщим достоянием, несмотря на все грифы секретности.

Вспоминая сейчас свою жизнь, я понимаю, что мне уже в 1962 году представилась возможность завязать необходимые контакты и обеспечить поступление в адъюнктуру академии Можайского. Моя alma mater была в другом виде войск, рассчитывать поступить в родную академию Связи я уже не мог. Но я был профаном в области человеческих отношений и не сделал ничего, чтобы заручиться поддержкой одной из кафедр.

Вернувшись на службу, я доложил А.С. Кириллову о своих впечатлениях. Он меня поддержал. «Теоретики! – произнес он, – ничего о реальной жизни не знают».

Весной 1962 года я прочел интересный документ – эскизный проект системы «Север». Проектом предусматривалось создание серии специализированных кораблей-спутников: пилотируемых капсул, заправщиков, кораблей, выносящих на орбиту двигатели и т.п. Носителем должна была служить все та же Р-7.

Корабли эти должны были служить «кубиками» при сборке на орбите сверхтяжелых станций для межпланетных перелетов и проведения научных исследований на околоземной орбите. Сейчас, когда собирается по блокам Международная космическая станция, это может показаться простым и ясным. Но для 1962 года проект был очень смелым.

Конечно, официально проект создавался в интересах Министерства Обороны, которое и должно было его оплатить, поэтому были изложены и варианты боевого применения станций, включая разведку и связь.

К сожалению, руководство страны не проявило интереса к проекту или он не был ему даже доложен. Ведь мы и так шли впереди, зачем же еще деньги тратить.

Так из-за отсутствия перспективного видения был закрыт путь, следуя которым СССР мог бы осуществить пилотируемые полеты к Луне и на Луну раньше США. Учитывая готовность производства и документации, корабль к Луне можно было запустить уже в 1964-1965 годах. Это моя личная оценка, но жизнь подтвердила ее, когда начались успешные стыковки кораблей на орбите.

Неудачная судьба проекта «Север», скорее всего, вызвана была тем, что концепция сборки на орбите вступила в противоречие с планами разработки и производства нового сверхтяжелого носителя.

Проект «Север» давал возможность относительно легко и недорого решить все задачи в Космосе на обозримый период времени.

Он же мог служить запасным вариантом развития космической программы в случае неудачи с новым носителем.

Руководство ОКБ-1 и Министерства Общего машиностроения оказалось в двусмысленном положении. Отстаивать проект «Север» означало подрывать фундамент разработки нового носителя. Настаивать на продолжении разработки нового носителя означало сделать проект «Север» ненужным.

Финансирование двух этих проектов одновременно было маловероятно. Поэтому пожертвовали проектом «Север», который был дешевле. Это было ошибкой, все последствия которой стали видны значительно позже.

СССР на долгие годы остался и без нового носителя и без альтернативного варианта развития космической программы.

К сожалению, принятие государственных решений в СССР всегда проводилось однолинейно. Принимался один вариант, куда и вкладывались силы и средства. При этом не допускалось и мысли, что принятый вариант может оказаться неудачным. На многовариантное планирование элементарно не хватало денег.

К программе сборки тяжелых кораблей на орбите можно было бы вернуться и позднее, когда стала ясна неудача с носителем «Н-1», но к тому времени США уже вышли вперед, американские астронавты первыми высадились на Луну, и интерес советского руководства к лунной программе был потерян.

Между тем, жизнь шла своим чередом. 15 января Министр обороны СССР Родион Яковлевич Малиновский издал приказ о наборе в отряд космонавтов 60 человек, в том числе 5 женщин.

Это была чистая гигантомания. Никто не собирался в ближайшие годы запускать космонавтов десятками. Но иначе Центру подготовки космонавтов и вновь созданным штатным структурам в ВВС делать было бы нечего. По меткому выражению А.П. Чехова, «нанявши начальство, надо было нанять и подчиненных, иначе была бы непонятна роль начальства».

Космонавтика с ее нечастыми полетами вступила в противоречие с валовой отчетностью. Уникальное оборудование, созданное для подготовки космонавтов, неизбежно должно было простаивать, а этого советская система хозяйствования не могла допустить. Вот и набирали в Отряд десятки лишних, используя их для проведения экспериментов, накапливая статистику и поддерживая в людях эфемерную надежду на превращение в один прекрасный день в Героя Советского Союза и Летчика-Космонавта СССР. Но гусеница в космонавтике редко превращалась в прекрасную бабочку.

Из пяти женщин, набранных в отряд Космонавтов, известно широкой публике только одно имя – Валентина Владимировна Терешкова. Другими кандидатками на полет были: Жанна Дмитриевна Еркина, Татьяна Дмитриевна Кузнецова, Валентина Леонидовна Пономарева, Ирина Баяновна Соловьева.

Насколько мне известно, всегда планировался только один полет женщины в Космос. Приоритетный полет должен был быть советским. Остальные были приняты в отряд космонавтов для обеспечения надежности этого единственного запуска. Врачи боялись, что когда подойдет момент запуска, назначенная к полету женщина-космонавт может оказаться неготовой к полету по чисто физиологическим соображениям. Ну, и опять же пресловутый вал. Все таки, пять – это не одна.

Требование руководства запустить в Космос женщину вызвало некоторое замешательство в среде авиационного руководства. С одной стороны, нужно было завоевать приоритет. С другой стороны, рушились основы, потому что в 1962 году в составе ВВС не было женщин – боевых пилотов.

Выход был позднее найден. В СССР не было частной авиации, но существовали так называемые аэроклубы. В 30-е годы они готовили пилотов и парашютистов. Таким образом, скрытно от остального мира готовилась массовая армия летчиков и кадры для воздушно-десантных корпусов. После войны аэроклубы утратили свое прежнее значение, но продолжали готовить энтузиастов, обучая их прыжкам с парашютом и пилотированию легких самолетов.

При отборе женщин-космонавтов авиационное командование отдавало предпочтение кандидаткам хотя бы с опытом обучения в аэроклубах, но высокий порог при отборе космонавтов был впервые резко снижен.

Прошли два месяца без испытаний, и командование предупредило нас о скором прибытии второго аппарата «Зенит-2». Нужно было подготовить наземку. Вскоре ко мне подошел Владимир Тертышников, проверявший кабельную сеть с эквивалентом борта, и сказал смущенно: «Женя, ничего не понимаю. Сигналы не проходят».

Мы доложили начальству и большой группой отправились в коридор первого этажа, сняли панели пола, под которыми были проложены наши кабели и обнаружили, что у каждого кабеля аккуратно вырезана середина. Оставались куски кабелей и разъемы, выходившие наружу. Остальное стало добычей местных «умельцев». Немало поясов из разноцветных проводов было, наверное, сплетено в долгие часы круглосуточных нарядов и караульной службы.

Хорошо, что за запасными кабелями не надо было ходить далеко – они лежали на складе.

Мы приняли объект уже со знанием дела и быстро начали испытания. Аппаратура была та же, только отказы всякий раз были другие. Так или иначе, после месяца испытаний объект был успешно запущен 26 апреля 1962 года. Уже через 3 дня аппарат был возвращен на Землю. Фотопленка была израсходована за три дня. Еще не было создано архивов фотоснимков. Все фотографировали первый раз.

Интерес у разведчиков к получаемой информации был очень острым. Поэтому и пролетал этот аппарат значительно меньше, чем мог. Начинало сказываться уже упомянутое мною противоречие между требованиями оперативности получения информации и невозможностью ее получить до окончания полета.

Соединенные Штаты Америки с самого начала создавали аппараты космической разведки «Корона» с доставкой информации на Землю по частям, отдельными капсулами. В этом вопросе американские конструкторы оказались впереди.

Май месяц 1962 года был отдан испытаниям очередного разведывательного спутника «Зенит-2». К сожалению, из-за аварии ракеты-носителя 1 июня 1962 года аппарат не был выведен на орбиту. Аппарат упал рядом со стартом. Система аварийного подрыва должна была сработать еще не скоро. Поэтому командиры приняли решение подорвать объект.

Вызвали сапера, собрали группу свидетелей, которые должны были подписать акт об уничтожении совершенно секретного объекта. В составе группы был и я как представитель комплексного расчета. Мы вооружились молотками, плоскогубцами и отвертками в надежде хоть что-нибудь снять с аппарата, но сапер нас и близко к «шарику» не пустил. Взрыв мы наблюдали с приличного расстояния. Обломки после взрыва никакого практического интереса не представляли.

Следующий аппарат, который мы запустили, был тоже разведывательным спутником «Зенит-2». Становилось понятно, что запуски аппаратов военного назначения в ближайшее время станут самостоятельным направлением работ.

Руководству ОКБ-1 постепенно становилось ясно, что их завод не сможет оставаться монополистом в производстве космических аппаратов. Поэтому вскоре было принято решение о передаче производства серийных аппаратов разведки Куйбышевскому филиалу ОКБ-1 (завод «Прогресс»).

Главным конструктором Куйбышевского филиала был Дмитрий Ильич Козлов. Вместе с ним и его подчиненными мне пришлось заниматься отработкой «Зенита-4». Куйбышевцев отличала большая открытость и простота в обращении и даже большее дружелюбие к испытателям, если это было возможно.

В Куйбышеве (Самаре) уже производились серийно ракеты-носители. Пришла пора осваивать производство спутников. Но пока эти спутники еще не были приняты на вооружение, оставаясь опытными изделиями.

Примерно в это время у нас появились представители Центрального управления космических средств министерства Обороны. Среди них выделялся целеустремленностью и энергией майор Евгений Иванович Панченко, который до этого служил в военной приемке в ОКБ-1. Приехали и представители промышленности. Собиралась Государственная комиссия по приему на вооружение аппарата «Зенит-2».

Довольно быстро мы написали необходимые отчеты, согласовали текст с промышленностью, и Комиссия проголосовала за принятие объекта в эксплуатацию и на вооружение. Вскоре было подписано соответствующее постановление ЦК КПСС и СМ СССР.

Прием образца на вооружение всегда сопровождался «награждением непричастных». Были награждены представители промышленности и министерства Обороны и на этот раз. Офицеры полигона почему-то остались обойденными или вычеркнутыми из списков.

На одном из последних моих комсомольских собраний мы гневно осудили одного из наших испытателей – Аркадия Хрупенко. Он ухаживал за девушкой и собирался на ней жениться. Намерения были серьезные, он подарил ей несколько подарков, включая магнитофон. Но внезапно выяснилось, что невеста одновременно встречалась и с другим ухажером. Разгневанный Аркадий пришел в общежитие и забрал обратно свои подарки. Не помню, как мы сформулировали его вину, но осуждение было единогласным.

После моего автоматического выхода из комсомола в 26 лет мне недолго пришлось оставаться беспартийным. Однажды ко мне подошел на десятке Володя Хильченко и спросил, почему я не в Партии. Я ответил, что сам не знаю. Вскоре я стал кандидатом в члены КПСС, а через год – членом Партии. Рекомендацию дал мне Хильченко. Второго рекомендующего не помню.

Для американцев пребывание в Коммунистической партии – нечто пугающее. В анкетах службы Иммиграции и Натурализации есть специальный вопрос и нужно объяснять, почему ты был членом организации коммунистического толка.

Между тем, в СССР вступление в Партию никого не удивляло. Было известно, что без членского билета КПСС человек не может сделать заметной карьеры ни в одной серьезной области. За время службы я встречал только двух офицеров, не состоявших в Партии по глубоко личным причинам. И всегда при решении вопроса об их продвижении по службе представители политотдела возражали. А это был решающий фактор.

ЦК КПСС бдительно следил за классовым составом Партии. Без очереди в КПСС принимали только рабочих и военных, все остальные должны были ждать своего часа. И уж совсем редко принимали в Партию работников торговли и представителей творческой интеллигенции. Существовал, правда, обходной маневр. Если при вступлении в Партию человек занимал рабочую должность, то для партийного учета он оставался рабочим навсегда. Так, например, числились рабочими Никита Сергеевич Хрущев и «луганский слесарь» Климент Ефремович Ворошилов, и многие их соратники.

Чем занимались мы в Партии? Посещали раз в месяц партийное собрание, выполняли партийные поручения и, главное, платили членские взносы, которые для офицеров составляли обычно 3% от зарплаты, как для высокооплачиваемой категории населения.

Трудные партийные поручения типа участия в праздничных банкетах и сидения в президиумах обычно брали на себя начальники, рядовым членам Партии доставались задания попроще, например, редактирование стенных газет, которые выпускались ежемесячно в каждом отделе. Партийные собрания были зубной болью, потому что отнимали свободное время, которого и так оставалось немного. А в соответствии с Уставом Партии собрания могли проводиться только в нерабочее время. Впрочем, на практике это требование часто обходилось.

Вспоминается одно из партийных собраний Управления. Пока мы слушали доклад нашего начальника политотдела Бориса Ивановича Кузнеченкова, члены временной редколлегии спешно готовили номер стенгазеты – так полагалось делать на собраниях больших парторганизаций. К перерыву газета была готова. На самом видном месте изображен был Борис Иванович в характерной позе со свободно свисающим с края трибуны предплечьем правой руки, произносящий свое любимое: «Есть мнение…»

Б.И. Кузнеченков и А.С. Кириллов подошли к газете, и тут произошел взрыв. «Вы знаете, что изображение в карикатурном виде руководителей полит-органов запрещено Директивой Главпура №…. от…?!!» – прорычал Борис Иванович в лицо растерявшемуся редактору газеты. Назревал скандал, который умело погасил А.С. Кириллов. Обняв Кузнеченкова за плечи, он спросил заговорщически: «Боря, а ведь похож?» И наши начальники, посмеиваясь, отошли от газеты.

Примерно в это время произошел анекдотический случай с одним из испытателей одиннадцатого отдела капитаном Семеновым. Его с напарником направили в Плесецк для помощи местным ракетчикам. Из Москвы наш герой отправил телеграмму: «Прибываю поездом №… вагон №… …число. Семенов».

Прибыв на станцию Плесецкая, капитан Семенов с удивлением обнаружил возле своего вагона блестящую свиту генералов и полковников, явно встречающих кого-то. Поезд ушел, разочарованная толпа встречающих направилась к своим автомобилям. «Кого встречали?» – Поинтересовался Семенов. «Сам Семенов должен был приехать!» – Услышал он в ответ.

На слабые попытки попасть в один из автомобилей, Семенов получил отказ. Кавалькада легковушек удалилась. Тут только капитан Семенов сообразил, что его скромную телеграмму получили, но приняли за сообщение о приезде начальника ГУРВО генерал-лейтенанта Семенова. До места пришлось добираться автобусом.

Вернемся к делам рабочим. С приемом «Зенита-2» на вооружение необходимо было создать подразделение для сопровождения эксплуатации этого первого серийного изделия. Надо было обучить войсковые части работать с новым изделием.

Так появилась в составе нашего отдела еще одна лаборатория для испытаний «Зенитов-2» – лаборатория испытаний межпланетных и лунных автоматических станций. Баба с возу, кобыле легче. Начальником лаборатории назначили меня. Ярополов стал начальником лаборатории комплексных испытаний пилотируемых кораблей.

Название – громкое, но людей было немного. Старшим инженером-испытателем в моей лаборатории стал выпускник Рижского высшего авиационного инженерного училища Анатолий Николаевич Солодухин, инженером-испытателем Юрий Иванович Мальцев. Позже к нам пришел из Можайки Равиль Хамидулин. С этими людьми предстояло мне служить до конца моего пребывания на полигоне.

Лаборатория в неполном составе. слева направо: Анатолий Солодухин, Евгений Ануфриенко, Равиль Хамидулин

Толя Солодухин отличился во время очередных учебных стрельб. Первую пулю он отправил выше предохранительной насыпи, а вторую – прямо себе под ноги. Володя Хильченко воскликнул: «Солодухин!», а Толя повернулся и, направив заряженный пистолет прямо в живот Хильченко, ответил возмущенно: «Что?!» Стрелять он так и не научился.

В лабораторию «Зенитов» пришел служить Олег Сергеевич Констанденко, человек, обладающий буйной фантазией. Ему я обязан некоторыми устными рассказами, которые я включил в текст, постаравшись сохранить стиль оригинала. Его переход в космические части был следствием сокращения военной авиации по инициативе Н.С. Хрущева.

Начальником лаборатории «Зенитов» стал подполковник Мордвинцев, которого никто из нас до этого не знал. На полигоне существовала практика назначения на испытательные должности офицеров из вспомогательных подразделений – должностные категории и оклады у испытателей были выше, и желающих было достаточно.

Моя лаборатория была избавлена от испытаний серийных аппаратов, но все новые модели разведывательных спутников оставались на ее ответственности.

Заместителем Начальника управления стал Владимир Иванович Самонов, а начальником отдела комплексных испытаний носителей – подполковник Борис Александрович Бобылев, высокий представительный мужчина с поставленным командирским голосом.

Кстати, о голосах. Начальником стартовой группы был назначен майор Могила, обладатель низкого баса. Сознавая производимый эффект, он на телефонные звонки отвечал неизменно: «Могила слушает». Воинское звание он при этом никогда не называл.

Нам грядущее решение о передаче серийного производства в Куйбышев грозило только увеличением нагрузки. Заводов могло становиться больше, коллектив военных испытателей оставался все тем же и единственным.

Бурное развитие космической программы поставило на повестку дня и вопрос о специализации. Руководством страны было принято решение о подключении к работам по Космосу ЦКБМ во главе с Генеральным конструктором авиационной техники Владимиром Николаевичем Челомеем. Нам это пока оставалось неизвестно. Злые языки утверждали, что этим решением Челомей обязан тому, что взял на работу Сергея Никитовича Хрущева после выпуска из института.

Запущенный 28 июля 1962 года «Зенит-2» тоже отлетал всего трое суток. Исчерпаны были бортовые запасы фотопленки. Стало понятно, что запуск такого тяжелого спутника, рассчитанного на полет в течение двух и более недель, нецелесообразен из-за чрезвычайно быстрого израсходования ресурсов разведывательных систем.

Обидно было, что приходится приземлять совершенно исправный объект только из-за израсходования пленки. Более того, возникала опасность, что при целевой съемке особо важного объекта ГРУ ГШ может потребовать приземлить аппарат уже после нескольких первых витков полета.

Еще раз оговорюсь, что в то время в СССР не было отработанной технологии записи фотоизображения на многоразовый носитель типа теперешней видеопленки или DVD. В СССР не начиналась еще и отработка спуска капсул с информацией на Землю в ходе полета.

Без освоения новых технологий мы были вынуждены запускать тяжелые корабли, основная часть веса которых приходилась на конструкцию и теплозащитное покрытие спускаемого аппарата, обеспечивающее сохранность пленки при возвращении на Землю.

Американцы, начавшие запуски космических разведывательных аппаратов раньше СССР, тоже в это время бились над проблемой возвращения информации без приземления спутника-платформы. В США необходимых технологий тоже еще не существовало. Только-только началась отработка возвращения капсул с пленкой со спутника «Корона».

Задним числом я понимаю, что небывалая активность запусков разведывательных спутников летом 1962 года была вызвана разворачивавшимся в это время Карибским кризисом. «Зенит-2» впервые был использован как средство обеспечения боевого планирования в оперативно-стратегическом звене.

Не успели еще остыть мачты стартового сооружения от предыдущего пуска, как на техническую позицию были привезены два корабля 3КА «Восток» для осуществления первого в истории группового полета космонавтов. Для запуска пилотируемых аппаратов придумывались все новые и новые приоритеты. Одним из них должен был стать и этот групповой полет. Неважно, что достигалось, важно было быть первым.

Пользуясь временным преимуществом перед США в области пилотируемых космических полетов, наше руководство хотело «забежать во все углы», не оставив незанятыми варианты полета, которые могли бы отдать приоритет американцам. Кроме того, каждый новый рекордный полет означал и новые премии для промышленников.

Для нас подготовка параллельно двух «Востоков» была делом новым и интересным.

Для того, чтобы полет был действительно групповым, нужно было запустить корабли так, чтобы они находились в космосе на небольшом удалении. Специалисты по баллистике уточнили момент запуска второго из кораблей, уже имея данные о параметрах орбиты первого корабля. При этом вторым кораблем прицеливались точно в первый, понимая, что ошибки выведения неизбежно приведут к промаху. Рассказавший мне это специалист по баллистике предупредил: «Только начальству не говорите, а то заставят пересчитывать полетное задание».

Корабли «Восток-3» и «Восток-4» были успешно испытаны и подготовлены к пуску в рекордно короткий срок. Так же рекордно короткими были и сроки подготовки на стартовой позиции. Впервые два корабля были запущены с одного старта в течение одних суток. Корабли с космонавтами Андрияном Николаевым и Павлом Поповичем были успешно выведены в групповой полет 11 и 12 августа 1962 года соответственно.

Несмотря на новое назначение, я продолжал исполнять обязанности оператора центрального пульта электрических испытаний кораблей на технической позиции. Передать эту работу было просто некому.

В печати было опубликовано сообщение, что корабли были на расстоянии прямой видимости и видели друг друга. Фактически Андриян Николаев доложил, что во время запуска корабля Поповича он видел очень яркую звезду и считает, что это и был корабль «Восток-4».

Пилоты общались друг с другом по радио. Никаких совместных маневров или других общих задач космонавты не выполняли. Николаев находился в полете почти четверо суток, Попович – трое. Длительность полета наращивалась планомерно.

Совместный полет двух кораблей играл важную роль в переходе к новой эре пилотируемых полетов со стыковкой кораблей в Космосе. Впервые отрабатывалась и задача управления полетом двух кораблей одновременно командно-измерительным комплексом (КИК).

Во время подготовки отличился полковник Долинин А.П. На одном из совещаний Сергей Павлович Королев увидел незнакомое лицо и спросил Долинина: «А Вы кто такой?» – Алексей Петрович ответил: «Я – ведущий по трём К». Это решило его судьбу. Отныне испытатели за глаза не называли его иначе как потрёмка или ведущий потрёмка.

Корабли «Восток» еще были на технической позиции, когда в зал доставили очередную автоматическую межпланетную станцию. Эта станция должна была получить имя «Венера-2».

Трудности с испытаниями АМС продолжались. Однажды мы потеряли почти сутки, отыскивая «минус на корпусе». Виновным оказался кусок монтажной проволоки, проткнувший один из бортовых кабелей и закоротивший на корпус линию питания. Продолжала неустойчиво работать командная радиолиния.

25 августа 1962 года ракета стартовала. Три ступени отработали нормально, четвертая – не включилась. Снова не было телеметрии, снова причина отказа осталась невыясненной. Двойник запущенной станции готовился параллельно и не был выведен на орбиту. 1 сентября 1962 года повторилась та же ситуация, что и на предыдущей станции. Третий венерианский аппарат был запущен 12 сентября. Отказ выглядел точно так же. Причина его оставалась загадкой.

Представители промышленности утешали нас и самих себя. При этом ссылались на американскую прессу, которая якобы хвалила нас за настойчивость, с которой мы продолжаем отработку нового носителя.

Отчетливо помню момент, когда должны были закрывать окончательно корпус станции и нести ее в барокамеру для проверки герметичности. Радиолиния продолжала исполнять не те команды, которые подавались. Андрей Малахов стоял над раскрытым корпусом с паяльником в руке и подавал команды своим радистам-наземщикам. Те посылали команду в эфир. «Прошла?» – нетерпеливо спрашивал Андрей, – «Нет?» Он встряхивал головой, отбрасывая на затылок длинные волосы, и перепаивал провод и снова подавал команду. Она снова не проходила. Он опять перепаивал. Наконец, станцию закрыли. Так мы и не знали, какие команды проходят, какие – нет. Но астрономические сроки поджимали, станцию надо было пускать.

Мы устали до предела, а нам уже доставили очередной разведывательный аппарат. Для широкой публики эти объекты с самого начала назывались спутниками серии «Космос». Мы быстро подготовили так называемый «Космос-9» и запустили его 27 сентября. Он отлетал четыре дня и успешно доставил пленки на Землю.

Очередной пуск «Зенита-2» 17 октября был также успешным. Он тоже исчерпал ресурс фотосистем за четыре дня.

Какое-то время после образования специализированной лаборатории мы еще продолжали участвовать в подготовке «Зенитов-2», обучая новых людей и помогая им.

1962 год оказался чрезвычайно напряженным. А тут еще один из министров СССР, посетивший полигон узнал, что мы работаем в режиме «сутки-сутки», то есть, сутки работаешь – сутки отдыхаешь, и заявил, что это противозаконно. Рабочий день в СССР не мог продолжаться дольше 16 часов. Поэтому для нас был введен новый режим «двенадцать-двенадцать» – двенадцать часов работаешь, двенадцать часов отдыхаешь.

Мы прокляли сторонника законности уже через пару дней работы по новому графику. Во-первых, одна смена была обречена теперь работать каждый раз ночью. Во-вторых, двенадцать часов работы с учетом времени в пути превращалась в четырнадцать часов, так что, сменяясь в девять вечера, мы прибывали на десятку в десять, а в одиннадцать уже нужно было ложиться спать. Времени для жизни не оставалось. К чести наших командиров, они тоже быстро поняли, что из закона надо делать исключения, и мы вернулись к прежнему режиму работы уже через месяц.

Год был уникальным и с астрономической точки зрения – он допускал запуски автоматических межпланетных станций и к Венере, и к Марсу.

Параллельно с «Зенитами-2» готовились два марсианских объекта. Ведущий конструктор Петров со своими сотрудниками представили на этот раз первые изделия серии «Марс-Венера». Платформа была унифицирована, а научная аппаратура комплектовалась под конкретный запуск.

Учитывая высокие требования к точности выведения и коррекции траектории, особую заботу вызывала у разработчиков юстировка звездных датчиков, которую нужно было выполнить с точностью до угловых секунд. Для этой операции нужна была надежная механическая база. Скоро эту базу нам доставили. Это оказалась броневая плита весом в несколько тонн. До дверей домика космонавтов ее доставили на грузовике, а дальнейшее было делом техники. Десяток офицеров под моей командой вместе с представителями промышленности, орудуя ломами, успешно передвинули это чудо техники в нужную точку внутри домика. «Дайте мне точку опоры, и я подниму Землю».

В эти дни мы были удостоены высокого визита женской группы космонавтов.

Обстановка была напряженная, не ладилось с работой аппаратуры, и радиолиния опять барахлила, поэтому, когда начальник отдела приказал мне открыть домик космонавтов и принять гостей, я был недоволен. Но, приказ есть приказ, и я отправился в домик космонавтов, где перед запертой дверью ждали меня офицеры из испытательной части. Мы отперли дверь и ждали, наверное, с час. Наконец, появилась группа женщин в сопровождении представителя Центра подготовки космонавтов.

«Вот видите, – сказал этот представитель, – кресло точно такое же, как у нас в Центре». Гостьи взглянули рассеянным взглядом и… направились к выходу. Визит продолжался меньше минуты. Мы вышли на улицу одновременно. «Запирай, – со злостью сказал я удивленному Володе Тертышникову, – высокий визит окончен». Гости взглянули на меня, как на чудовище. Еще бы! Ведь они привыкли к почтению и лести. Не знаю, доложили ли они о моем преступном поведении, но начальники мои об этом эпизоде ничего больше не говорили.

Первая попытка запуска марсианской станции 24 октября 1962 года оказалась неудачной. Помню, как стояли мы с Борисом Евсеевичем Чертоком на нулевой отметке, и я выразил опасение, не примут ли американцы этот наш пуск за боевой. «Ну, не думаю, – ответил Борис Евсеевич, – наверняка, они подслушивали нас во время подготовки и знают, какой объект мы пускаем».

Снова отказал носитель, снова четвертая ступень и снова никакой информации о случившемся.

Первого ноября была запущена станция-двойник, и на этот раз – о, чудо! – успешно. Это был первый успешный пуск к Марсу, соответственно, и станция в официальной советской историографии получила название «Марс-1».

Отсутствие опыта управления межпланетными станциями сказалось. Проведенная на огромном расстоянии от Земли коррекция траектории не позволила точно вывести станцию к Марсу. Но был установлен рекорд дальности радиосвязи – 106 миллионов километров. Конструкция аппарата и его системы доказали свою жизнеспособность.

Год завершил успешный запуск «Зенита-2» 22 декабря 1962 года. К этому времени Карибский кризис был, в основном, исчерпан, поэтому «Космос-12» летал уже в более спокойном режиме. Чтобы отснять плановые цели, потребовалось на этот раз восемь суток полета. В этом пуске моя лаборатория принимала уже чисто номинальное участие в качестве «контролеров».

Таким образом, 1962 год принес мне новый опыт, продвижение по службе и упрочил мое положение среди испытателей.

Конец года принес нам еще одну кампанию, организованную Главным штабом Ракетных войск. Кто-то из генералов заметил, что ракетчики отстают от традиционных видов войск. В Ракетных войсках не присваивали классных категорий. Между тем в авиации, например, за класс даже платили специальную надбавку к окладу.

Насчет прибавки к жалованию говорить было неудобно, потому что Н.С. Хрущев с фанатическим упорством продолжал экономить на военных, но идея иметь собственных классных специалистов показалась заманчивой.

Наш полигон оказался пробным камнем. Здесь работали самые опытные специалисты, к ним и обратились за помощью. Мы посидели и составили программу экзамена для присвоения того или иного класса. Для получения первого класса (высшего в то время) требовалось сдать экзамен, превышающий по сложности экзамен кандидатского минимума по специальности.

Сами мы легко сдали этот экзамен и стали специалистами первого класса, получили значки и с гордостью их носили. Конечно, никаких дополнительных выплат это не принесло, работали на чистом энтузиазме. Энтузиазм масс оставался единственным ресурсом тогдашнего руководства страны.

Год принес свои результаты, позволил приобрести дополнительный опыт. Но подсознательно стало накапливаться чувство неудовлетворенности результатами работы. Ведь мы в большинстве случаев отправляли ракеты «за бугор» и не могли разобраться с причинами аварии.

Родители мои продолжала биться в одной комнате в коммуналке без всякой надежды на улучшение. Брат вырос, ему было уже 14 лет. Хотя я теперь редко видел их, трудности моих родных были мне хорошо понятны.

Поэтому в конце года я уложил в маленький «балетный» чемоданчик остававшиеся без употребления деньги (более двадцати шести тысяч тогдашних рублей) и отправился в отпуск в Ленинград.

Полетел я, как обычно, самолетом ОКБ-1. Погода была тяжелая; с трудом удалось добраться до Актюбинска. Тут выяснилось, что Москва и прилежащие аэропорты наглухо закрыты. Пилоты спешили – у них истекала санитарная норма, после которой нужно было принудительно отдыхать. Руководство аэропорта распорядилось поставить нам раскладушки в одном из залов ожидания.

Тут вдруг открыли Москву. Мы обрадовались, но ненадолго. Выяснилось, что врачи уже уложили экипаж спать. Я плюнул на все и решил ехать поездом, благо, проездные были в кармане. Промышленники не могли позволить себе этой роскоши – деньги в командировке расходовались без остатка.

Перед отъездом на вокзал я поспорил с представителем ленинградского предприятия, кто раньше доберется домой. Прибыв на место, я позвонил, но знакомого на работе еще ждали. Позже выяснилось, что самолет добирался до Москвы через Куйбышев и Киев еще целую неделю.

Родители обрадовались деньгам и хотели сначала купить однокомнатную кооперативную квартиру. Но брат был несовершеннолетним, оставить ему комнату по закону было нельзя, им пришлось бы опять жить всем вместе. Поэтому они решили вместо квартиры приобрести дачный участок.

Отцу, который работал к тому времени на заводе авиационного приборостроения бригадиром электромонтажников, удалось получить стандартный участок размером в шесть сотых гектара (1/7 акра) в районе Шлиссельбурга (Петрокрепость). Там предстояло построить жилье.

Участки для дач были выделены в районе тяжелых боев во время прорыва блокады. Место, выбранное для строительства, заросло плотным мелколесьем. Отцу пришлось выкорчевать на своих шести сотках около трех тысяч корней. Как минер по военной профессии он обнаружил, вынес в безопасное место и подорвал семь мин и гранат.

На расчищенном месте первым делом построили туалет. Все собранное в туалете удобрение шло затем в компостную яму, где прели остатки ветвей и травы – удобрение под будущий урожай.

Но жить было негде, даже теплой времянки не было. А с Ладоги непрерывно дул пронизывающий ветер. Нужен был дом.

Далее

В начало