Нельзя объять необъятное…
Козьма Прутков

В моей памяти 1963 год остался как время противоречивых и не всегда понятных событий.

Уровень жизни народа продолжал падать, все хуже становились, в частности, продукты питания, продаваемые в магазинах. Мне не удалось установить, когда именно в СССР были выпущены первые секретные стандарты на продукты питания, но чем дальше, тем более секретной становилась советская кухня.

Особой тайной были рецепты колбасных изделий, утверждали даже, что в состав вареных колбас входит измельченная туалетная бумага. Может быть поэтому эта самая бумага стала большим дефицитом.

Как и всегда, дефицитные товары закупали впрок, порождая еще большую нехватку. Без удивления встречали на улицах Москвы человека, увешанного гирляндами пакетов туалетной бумаги, как некогда революционные матросы пулеметными лентами. Такому человеку просто завидовали и бежали вслед, спрашивая, где достал.

Дефицитом постепенно становилось все: импортная обувь, хорошая одежда. Стали исчезать с полок магазинов привычные раньше рыбные продукты.

Проведенная в 1961 году ревальвация рубля (обмен проводился в соотношении 1:10, как и в 1947 году) привела к заметному ухудшению жизни людей. Позже в Харькове мне рассказывали, что после замены денег на колхозных рынках цены на дешевые изделия не изменились. Как была, к примеру, морковка пятачок – пучок, так и осталась. То же произошло и с другими овощами. Как ни пытались «образованные» покупатели объяснить «неграмотным» продавцам разницу между старыми и новыми копейками, цены оставались прежними.

В попытке скрыть нарастающую инфляцию правительство пошло по пути фальсификации продуктов. По старым ценам продавались все менее качественные товары. Зато на вновь вводимые товары цены быстро росли.

Так, замечательная рыба треска продавалась по 37 копеек за килограмм (только достать ее становилось все труднее, да и ловили ее сплошняком в нарушение квот, уменьшая численность популяции), а значительно худшие хек серебристый и мерлуза – по 55 копеек.

Не говорю уже о вкусной (особенно в копченом виде) пристипоме (в просторечии – простипома, позднее – проститутка), цена которой была установлена в 2 рубля 60 копеек за килограмм – почти в восемь раз дороже трески. Но даже такая завышенная цена не спасла ее от общей участи вкусных продуктов: пристипома исчезла с полок в магазинах и стала еще одним товаром в закрытых распределителях.

Тут, пожалуй, самое время сказать слово об этих самых распределителях. Слово «распределитель» сохранилось еще с ленинских времен. Именно Ленин «теоретически обосновал», что при коммунизме роль торговли сведется к простому распределению товаров. Впервые это идея была воплощена в жизнь при военном коммунизме, когда каждый трудящийся получал голодный паек, а остальное выдавалось в распределителях.

Все бы было здорово, но … Распределители и пайки пришлось категорировать. Не мог же Вождь Мирового Пролетариата (или его порученец) получать одинаковые продукты в одном и том же распределителе с простыми рабочими. Во-первых, пристрелить могли запросто, а, во-вторых, невкусно.

Так и родились в рамках одной теории пайки для красноармейцев (хлеб и вобла), для командиров (даже с мясом, но только для командиров, а не для членов их семей) и так далее вплоть до академических. На один академический паек вполне можно было кормить семью из пяти человек, причем, неплохими продуктами.

Конечно, тут же развернулась борьба за пайки и места в распределителях получше. Самые высокие категории, ответственные партийные и советские работники, высший генералитет, старые большевики и потомки революционеров, получали продукты в распределителях, местонахождение которых тщательно скрывалось.

Прошли годы, прикрыли распределители для трудящихся и подавляющего большинства военных, но сеть закрытых распределителей для «высших» осталась. Замаскированно снабжалась продуктами питания и промышленными товарами партийно-государственная элита, начиная … с районного звена. Кому-то это было «положено» по должности, остальным, чтобы не обижались, время от времени подкидывали талоны на продуктовые наборы и отдельные предметы потребления.

Под остальными я, конечно, разумею работников все тех же партийных и государственных органов, которые «рылом не вышли» и не могли по должности рассчитывать на постоянное льготное снабжение.

Подлость этой системы заключалась еще и в том, что цены на товары в распределителях были заморожены на уровнях чуть ли не довоенных, так что платили счастливчики едва ли десятую часть текущей государственной цены.

Кроме распределителей существовали еще валютные магазины – потомки Торгсинов, где люди, заработавшие инвалюту, могли приобрести по сносным ценам весьма неплохие товары.

Государство остро нуждалось в валюте и старалось ее без нужды на руки не выдавать. Так родились сертификаты – бумажки с указанием заработанной валютной суммы в рублях. Дифференциация процветала и тут. Сертификаты были с полосами разного цвета, так что рубли, заработанные в США (сертификаты с желтой полосой), легко можно было отличить от рублей, заработанных в соцстранах. Соответственно, и выбор товаров в «полосатых» секциях валютных магазинов был разный.

При партийных органах и на крупных предприятиях работали закрытые столовые для сотрудников аппарата и руководителей.

В закрытых распределителях мне отовариваться не пришлось, а вот валютными магазинами и закрытыми столовыми попользоваться довелось.

В описываемое время я оставался высокооплачиваемым холостяком, происходящее в экономике страны меня мало касалось. Я даже не заметил временного введения карточек на хлеб, ведь я хлеб в магазинах не покупал, питаясь в столовых. Я мог позволить себе, находясь в командировках, каждый вечер ужинать в московских ресторанах и каждое утро ездить на работу от ВДНХ на такси.

Но по разговорам с ближними и друзьями я имел общее представление об ухудшении положения в стране и знал о существовании системы снабжения для элиты. Эта дискриминация порождала в народе глухую злобу и недовольство. Но сделать ничего было нельзя.

Не оправдались и надежды на быстрый прирост производства зерна за счет целинных и залежных земель. Обрабатываемые по шаблону новые земли быстро снизили сначала неплохую урожайность, а затем посевные площади стали сокращаться от безжалостной ветровой эрозии. В дополнение к этой беде традиционные районы земледелия, оставленные без внимания и финансирования, тоже приходили в упадок.

Страна все больше зависела от невиданных ранее закупок зерна за рубежом, прикрываемых фальшивыми рассуждениями типа: «Все развитые страны импортируют продовольственные товары, а мы (СССР) – развитая страна».

Да, конечно, даже США импортируют продовольственные товары, например, овощи и фрукты из Латинской и Южной Америки, обеспечивая наличие на прилавках свежей зелени круглый год. Причем, это делается не для элиты, а для всех.

Но Россия, веками добивавшаяся свободы судоходства через Босфор и Дарданеллы для русских судов с пшеницей, импортирующая американское и канадское зерно?!

Пришедшие в состав Секретариата ЦК КПСС новые люди (Брежнев и Подгорный) не поддерживали политику Н.С. Хрущева. Уже в феврале-марте на Пленуме ЦК Н.С. Хрущеву с трудом удалось отбить атаку, организованную Ф.Р. Козловым, которого срочно вывели из ЦК «по состоянию здоровья».

Даже самым убежденным сторонникам советского строя становилось все яснее, что верить газетным сообщениям можно иногда в части голых фактов, но никогда в части их интерпретации.

Правда, как выяснилось позднее, вновь пришедшие в Секретариат ЦК тоже не имели положительной программы взамен провалившейся хрущевской политики. Речь шла, таким образом, о захвате власти исключительно в личных целях. Центральный Комитет продолжал политику заговоров и выговоров.

Был подписан договор о запрещении испытаний ядерного оружия в трех сферах, начала работать телефонная «горячая линия» Москва-Вашингтон.

В СССР форсированным темпом шли работы по созданию нового сверхтяжелого носителя для обеспечения лунной и межпланетной программы запусков.

В то же время в октябре Н.С. Хрущев заявил, что СССР не будет соревноваться с США в попытке высадить первым человека на Луну. Значит, либо руководство знало, насколько мы отстаем от американцев в деле разработки нового носителя, либо это была попытка дезинформации конкурента.

Тяжелым ударом для дела разоружения и укрепления международной безопасности стало убийство президента Джона Кеннеди в ноябре 1963 года. Это драматическое событие было воспринято в СССР очень эмоционально.

Вообще, советское общественное мнение, подогреваемое умелой пропагандой, всегда значительно преувеличивало значение отдельных фактов, забывая о правде жизни. Так, Джон Ф. Кеннеди после его смерти подавался печатью чуть ли не как искренний друг Советского Союза.

Я вспоминаю давнее время, когда баллотировался в президенты Генри Уоллес, которого потом выбрали вице-президентом. Он совершил «зеленую революцию» – сумел так перестроить работу сельского хозяйства, что США никогда больше не нуждались в импорте продуктов питания, более того, стали оказывать все возрастающую продовольственную помощь нуждающимся странам. Так вот, этот самый Генри Уоллес изображался советской пропагандой как чуть ли не сторонник коммунизма. Конечно, он никогда им не был.

Испытательные работы не прекращались, так что новый 1963 год мы встретили в спешке.

Уже 4 января была запущена автоматическая межпланетная станция с целью совершить мягкую посадку на поверхность Луны. Носитель снова подвел нас. Та же удручающая картина – ни запуска двигателя четвертой ступени, ни телеметрии, чтобы выяснить причину отказа.

Авария носителя не позволила вывести станцию на расчетную траекторию и при пуске 3 февраля.

В программе межпланетных полетов СССР образовалась «черная дыра». Огромные силы и средства уходили впустую – новый носитель упорно не хотел срабатывать, точнее, он срабатывал, но чрезвычайно редко.

Надо сказать, что, начиная с этих лунных станций, была внедрена новая конструкция системы управления верхними ступенями носителя и лунной станцией. Разработчиком ее было КБ под руководством Николая Алексеевича Пилюгина, чьи системы управления стояли на всех носителях ОКБ-1.

Я не был специалистом по системам управления, поэтому встречались мы с Николаем Алексеевичем чисто случайно – на совещаниях и комиссиях, где мы ни разу не обменялись ни единым словом. Да и о чем говорить людям с разницей в возрасте в 25 лет. Он работать начал за десять лет до моего рождения.

На этот раз было предложено прогрессивное решение: верхние ступени носителя и лунная станция управлялись одним и тем же блоком, размещавшимся, естественно, на станции. Назывался этот блок И-100.

Для изучения новой системы управления пришлось поехать в п/я А-1001 и Г-4149. В шутку эти сокращения расшифровывались как «Сказки 1001 ночи» и «четыре маленьких» (250-граммовая бутылка водки стоила 1 рубль 49 копеек).

Я был старшим большой группы офицеров; поселились мы в гостинице ЦДСА. Командировка неожиданно затянулась, и через тридцать суток нас попросили выселиться. Дольше тридцати суток в ЦДСА можно было проживать только с разрешения военного коменданта Москвы.

Я позвонил в ГУКОС, и мне приготовили соответствующее письменное ходатайство. Когда я явился его забирать, ко мне вышел полковник Усков, когда-то обещавший мне службу в средней полосе России. Он начал допытываться, какую конкретно задачу выполняет моя группа. Слово за слово, мы с ним поспорили, и письма я не получил.

Вечером того же дня мы с Володей Андриановым переехали в одну из гостиниц ВДНХ. Наивные люди! Остальные по одному подошли к дежурному администратору, тот изъял из картотеки старые карточки и оформил их как вновь прибывших. Закон, что столб, не перепрыгнешь, но можно обойти.

В новом изделии кабельная сеть носителя и пульты управления были общими для носителя и станции. Отпадала необходимость в комплексном расчете объекта во время электрических испытаний.

По возвращении из КБ Пилюгина и Рязанского я доложил свои впечатления: наши пульты не нужны, наши люди не нужны, даже документации для комплексников объекта для проведения электрических испытаний нет.

«Ну, нет, – возразил полковник Долинин, – я тоже хочу получить Государственную премию». Срочно стали мы изобретать, каким концом приткнуться к работам. Взяли инструкцию по радио-расчету из КБ Рязанского. Старшим представителем радио-расчета от КБ Рязанского неизменно был Владимир Пиковский, с которым мы подружились.

Мы подавали команды в соответствии с программой испытаний, а они их исполняли. Руководитель-комплексник сидел при проведении испытаний за столиком в зале, так как пульта комплексных испытаний объекта просто физически не существовало. Конечно, за комплексным расчетом оставалась, как всегда, координация работ, контроль за выполнением графика работ и наблюдение за допуском людей на борт объекта.

Расчетов проводили много, всем было интересно, какие работы будут проводиться сегодня. Поэтому ко мне как к техническому руководителю испытаний подходили за день сотни людей, чтобы поинтересоваться планом работы. И однажды я не выдержал и стал считать вопросы. Получив восемьдесят первый вопрос, я взглянул на часы. До обеда оставалось еще пятнадцать минут.

«Если до обеда мне зададут больше ста вопросов, – сказал я другому офицеру, – я взорвусь». Задали девяносто пять вопросов. Я облегченно вздохнул и направился к выходу. Но тут, как назло, каждый встречный стал задавать мне вопрос. Сто первый вопрос я получил на полдороге к двери. Я снял новенькую фуражку и кинул ее на пол. Это и был мой «взрыв». Как бы то ни было, козырек я сломал пополам.

Мы продолжали подолгу задерживаться на работе. Изредка нам удавалось уезжать домой до полуночи на маленьком ПАЗе – автобусе Пензенского автозавода. К чести Алексея Петровича Долинина, он старался оставаться на работе до конца, не оставляя вместо себя заместителя, как это делали другие начальники отделов. Во время одной из таких поездок «отличился» Гена Барцев. Подзарядившись спиртом, он спал на заднем сидении, но за время поездки его развезло, и на КПП десятой площадки он не смог показать пропуск контролеру, так как уже не понимал, почему его будят.

Пришлось полковнику Долинину завезти его на гауптвахту, где он и проспался до утра. Алексей Петрович попросил выпустить его пораньше, чтобы Гена успел на службу на следующий день.

В январе были набраны в отряд космонавтов еще 15 человек. Планами производства на 1963 год было предусмотрено изготовить четыре пилотируемых корабля «Восток». Остальные космонавты набирались впрок, видимо, под новые программы.

Как всякая новая техника, И-100 нуждался в определенном времени для отработки. На первых порах даже разработчики порой не знали, как должен вести себя этот комплекс в той или иной ситуации, не говоря уже о наших телеметристах.

Внедрение новой системы управления пришлось на трудное время, когда носитель упорно отказывал. Поэтому именно на комплекс И-100 приходились основные нарекания во время многочисленных «разборок», когда собранные вместе специалисты пытались разобраться и найти причину повторяющегося отказа носителя.

Надо сказать, что специалисты по И-100 буквально тряслись над своим блоком, вывозя его на испытания в зал только на время включения, а затем бережно перекатывая его обратно в лабораторию. Но при этом вывозили они его открытым: весь монтаж был виден, и пыль могла садиться на ничем не прикрытую схему, а пыли в пустыне всегда достаточно, даже в закрытых помещениях.

В первом же перечне замечаний я записал, что необходим защитный колпак. И это замечание мы повторяли каждый раз, когда на испытания приходила станция с И-100. Разработчик внимания на эти замечания не обращал, несмотря на все напоминания. Вообще, по изделиям Академии Наук промышленность ничего не хотела менять, так как в серию и на вооружение их никто принимать не собирался.

Но на этот раз мне удалось добиться своего. Назначенный в состав очередной межведомственной комиссии в Москве по выяснению причин низкой надежности носителя я сидел и терпеливо ждал, пока представители КБ Пилюгина объясняли генералу Мрыкину, председателю комиссии, как они заботятся о своем детище, сдувая с него каждую пылинку. «Ну да, – проговорил я как бы про себя, – поэтому вы аппаратуру в пыльный зал без колпака и вывозите». – «Что, что? – заинтересовался генерал, – без какого колпака?»

Я встал и доложил, что на наши замечания КБ никак не реагирует, подвергая аппаратуру управления опасности запыления. Пилюгинцы пытались возражать, но решение было тут же принято. Возражать Мрыкину было опасно: он был известен как специалист по выдаче разносов; рядовой втык от начальника оценивался как один микромрык. Колпак из прозрачного пластика был изготовлен в одном экземпляре. И-100 привозили теперь надежно укрытым от пыли. Колпак как особенно ценное имущество отправляли обратно на завод после каждого пуска.

21 марта наши коллеги из лаборатории «Зенитов» запустили «Зенит-2» («Космос-13»). Наши чувства легко понять: мы отдыхали, пока они готовили аппарат. Впервые после нескольких лет работы у нас появились напарники, снявшие с нас некоторую долю нагрузки.

Внезапно собрали группу офицеров и отправили в командировку с неизвестной нам целью. Недели через две группа вернулась, и Витя Галкин, щурясь, как сытый кот, рассказал о своих похождениях в Кустанайской области, где на танцах собиралось до ста девушек и два-три беспробудно пьяных местных парня.

Целью командировки были поиски американского разведывательного аэростата. Объект нашли, но к моменту прибытия нашей группы целинники уже растащили приборы с борта, а фотопленку вытащили из аппарата с помощью трактора и обернули ею четыре столба, благоустроив свой полевой туалет. Объект по неизвестной причине совершил посадку на советской территории. Позже я видел останки фото-шпиона в ОКБ-1.

Большие работы проводились параллельно на площадке 31, которую срочно переоборудовали для запуска «Зенитов». Запускаемые до этого серийные боевые носители были намного короче. Нужно было нарастить фермы обслуживания, проложить новую кабельную сеть для объектов и установить наземное оборудование.

Площадка 31 всегда рассматривалась как «серийная», с нее запускались принятые на вооружение образцы, на ней обучались расчеты боевых частей. Теперь пришла пора готовить и запускать серийные космические аппараты разведки. Истории, связанные с освоением площадки 31, рассказывал мне Олег Сергеевич Констанденко. Достоверность их – на его совести.

Как и в других аналогичных случаях, для переоборудования площадки 31 была создана Государственная комиссия. Председателем ее, если я не ошибаюсь, был генерал-майор Керим Алиевич Керимов. Госкомиссия работала по очень напряженному графику. Время было одной из немногих вещей, которых нам постоянно не хватало.

Каждое заседание Госкомиссии начиналось с проверки выполнения ранее принятых решений. Не выполнивший решение подвергался резкой критике и наказанию вплоть до снятия с работы. Комиссия имела на это право.

Поскольку отставали от графика все, а наказывали только первого, признавшегося в очередной задержке, очень важно было выдержать напряжение первых минут и не признаваться в неготовности к продолжению работ до последнего.

Однажды попал в положение отстающего и наземный расчет объекта. Монтажники упустили момент и пришли прокладывать кабели из бункера в кабельный канал, когда строители уже уложили многометровую толщу бетона, который успел застыть. По оценкам инженеров требовалось около недели, чтобы прорубить узкое отверстие и уложить кабели. Работа предстояла каторжная, да и график работ срывался капитально.

Старшим представителем от военных был О.С. Констанденко, который пришел на Комиссию с настроением сдаться и получить свое. Но наземщики от ОКБ-1 держали его за руки и не дали слова сказать. После двух-трех минут тягостного ожидания поднялся представитель другого расчета и признался, что его оборудование не доставили из Москвы. Он получил разнос, а сроки перенесли на двое суток.

«Нас это не спасает, – сказал Констанденко, – нам же неделя нужна». – «Пошли к монтажникам, – ответил представитель ОКБ-1, – посмотрим, что они скажут».

Монтажники потребовали две канистры спирта (40 литров) на восемь человек и два дня. Одна канистра была доставлена сразу же, вторую обещали выдать после окончания работы. Время было вечернее, монтажников оставили в бункере и поехали отдыхать.

Утром следующего дня все заинтересованные первым делом направились в бункер и с ужасом увидели пустую канистру и монтажников, спящих мертвецким сном. С трудом растолкав бригадира, стали с него спрашивать ответа. «Не мешайте спать, – с трудом ворочая языком, ответил тот, – все готово».

Инженеры не поверили и полезли проверять. Все действительно было готово. Пучок кабелей аккуратно торчал из входного и выходного отверстий, больше никаких следов проделанной работы не было. Олег Сергеевич торжественно вручил бригадиру вторую канистру спирта, и все удалились в почтительном молчании.

Чем-то эта ситуация напомнила мне известный рассказ Лескова о срочной переписке доклада на Высочайшее имя.

Из песни слова не выкинешь. Да, спирт был главным, если не единственным, стимулом в работе с монтажниками. Пили и инженеры, и ученые. Но если разобраться, что еще им оставалось делать в пустыне, где даже площадка 10 была центром цивилизации?

Офицеров ждали семьи, промышленники месяцами и годами жили в отрыве от родного дома. Легенды о прекрасных условиях жизни покорителей Космоса были, мягко говоря, значительно приукрашены.

Да, выбор товаров в магазинах на площадке 10 был получше, чем в Кзыл-Орде и Джусалах. В остальном условия жизни испытателей ничем не отличались от жизни кочевников, потому что жить в пустыне в современных зданиях без кондиционирования воздуха ничуть не лучше (пожалуй, даже хуже), чем в юртах.

Вспоминаю сцены подписания требований на спирт на второй площадке. Тут этим ценным продуктом распоряжался обычно Аркадий Ильич Осташев. Каждый расчет представлял заявку на основе «расчетов» (0.1 грамма на контакт!) потребности в спирте для проведения профилактических работ. Речь шла о десятках литров на каждую систему.

Аркадий Ильич нашел соломоново решение. Увидев очередную заявку на 40-50 литров, он спрашивал: «Сколько человек в расчете?» – «Пять, – отвечал старший расчета, – а что?» – «Я выписываю вам пять литров, – отвечал Аркадий Ильич, – кончится, приходите опять».

Военные испытатели получали спирт отдельно по своим заявкам для обслуживания тех же систем, поэтому спирта было достаточно.

Я позволю себе привести здесь полный текст «Гимна испытателей», пародирующего известную пенсню А. Пахмутовой и Н. Добронравова. Кто написал текст, я не знаю. Я заимствую его из воспоминаний Заместителя Генерального конструктора НПО «Энергия» А.П. Абрамова.

Заправлены ракеты, конечно, не водою,
И кнопку пусковую пора уже нажать,
Давай-ка, друг, в сторонку мы отойдем с тобою.
Эх, только б улетела, не дай нам Бог сливать.

Припев:
Я знаю, друзья, что пройдет много лет,
И мир позабудет про наши труды,
Но в виде обломков различных ракет
Останутся наши следы.

Пусть завтра с перепоя не слушаются ноги.
Ракета улетела, налей еще стакан.
Мы кончили работу, и нам пора в дорогу.
Пускай теперь охрипнет товарищ Левитан.

Припев

В невиданные дали ракеты улетают.
Героев-космонавтов уже не сосчитать.
Космические карты в планшеты заправляют,
А нас в командировку отправили опять.

Припев

Гостиницы с клопами и пыльные дороги –
Все это нам, дружище, пришлось уж испытать.
Пускай в газетах пишут, что мы живем, как боги,
Давай помнем газетку и выйдем погулять.

Припев

(Примечание редактора: текст написан Геннадием Сошниным и Иваном Мирошниковым на мелодию песни Оскара Фельцмана «14 минут до старта»).

Мы не знали о происходящем на других площадках, но в работы по освоению Космоса активно включился коллектив ЦКБМ. 21 марта 1963 года состоялся запуск ракетоплана с помощью ракеты-носителя 8К65 (Р-12).

Впервые был запущен аппарат разработки В.Н. Челомея, причем, в отличие от аппаратов ОКБ-1, ракетоплан имел мощный бортовой двигатель, позволивший аппарату набрать высоту 400 километров после отделения от носителя на высоте 200 километров. Это было начало карьеры В.Н. Челомея как конструктора космической техники. Начинал он сразу в ранге Генерального конструктора, получив это звание еще за разработки крылатых ракет.

Пройдет несколько месяцев, и в нашем зале построят еще одну загородку. Там будут испытываться аппараты ЦКБМ, а выводить их на орбиту будет все та же семерка до отработки собственного носителя.

В марте наша лаборатория начала испытания очередной лунной станции. Снова долгие смены, снова неисправность за неисправностью, и, наконец, станция была готова.

После заправки двигательной установки станцию вернули на испытательный стенд для записи показаний телеметрических датчиков и тут выяснили, что датчик давления окислителя не работает. К тому же офицер, работавший на борту, пожаловался, что от станции исходит неприятный кислый запах. Окислителем, надо сказать, была азотная кислота с добавками, в просторечии «тонка».

В зале появился по нашему вызову химик с переносным прибором химической разведки. Один тест – и результат готов. Бак окислителя потерял герметичность, и кислота, проевшая мембрану датчика, потихоньку просачивалась наружу.

С этой проблемой, кстати, встретятся позже ракетчики на стартах долговременного боевого дежурства. Кислота будет проедать мембраны из самых стойких сталей несмотря на все добавленные ингибиторы коррозии. Потребуются большие работы, чтобы предотвратить выведение ракет из строя.

Срочно собрали совет специалистов. Над станцией поработал монтажник, который наглухо заклеил район утечки эпоксидной смолой, налепив на дефектный датчик увесистую «блямбу». Датчик давления окислителя отключили. Так станция и пошла в полет.

На этот раз все прошло хорошо – 2 апреля станция была выведена на орбиту. Но запланированной мягкой посадки не произошло, более того, в Луну вообще не попали. Утешало только то, что носитель сработал. Промах мимо цели составил около восьми с половиной тысяч километров, точность неплохая, но недостаточная.

И вновь сказалось расширение штатов: в программе пусков для нашей лаборатории образовался перерыв. За это время я успел побывать в отпуске и в командировке в ОКБ-1. Приехав в Ленинград, я узнал, что родители мои за это время присмотрели и купили в Пушкино дом на вывоз. Шло строительство жилья, и дом этот попал в зону сноса, так что отдали его недорого. Загвоздка была в том, что строители не разрешали вывоз, так как планировали использовать дом под подсобку. Мать попросила меня помочь.

Я нашел в Пушкино прораба, руководившего стройкой, и мы быстро договорились, что дом отдадут не сразу, но за время использования будут платить по высшему тарифу, так что за один год родители получили бы больше, чем они заплатили за дом, даже учитывая, что часть этих денег доставалась прорабу.

Тут на стройке появился Управляющий трестом с сопровождающими лицами. Узнав о нашей сделке, он нахмурился и приказал немедленно привезти для строителей два вагончика, а мне дал неделю на то, чтобы от дома и следа не осталось.

Мы начали разбирать дом и складывать бревна в штабель, но я участвовал только в начале этой работы. Меня ждала Москва.

В уже знакомом цехе шла подготовка двух «Востоков» к групповому полету. На этот раз лететь должна была женщина.

Для меня работы эти потеряли ореол новизны, и я уже привычно исполнял обязанности оператора центрального пульта. Новые офицеры из лаборатории Ярополова осваивались с обязанностями. Новыми они были только формально. На должности инженеров-испытателей были переведены наши однокашники Владимир Стаднюк и Геннадий Лимин.

Володя Стаднюк начал карьеру как начальник радиостанции на Севере, а закончил ее в качестве начальника отдела управления правительственной спутниковой связи КГБ.

Гена Лимин прибыл на полигон после трех лет службы на Кубе в качестве связиста, обслуживающего станцию правительственной связи в Гаване. Воспоминания его о знойной Кубе были достаточно грустными: ему пришлось три года безвылазно просидеть под постоянным надзором КГБ на станции и в квартире, никуда не выходя. Испанский ему там не потребовался, да он его и не знал. Дальнейшей его карьеры после полигона не знаю.

Другой наш выпускник – Владимир Яковлевич Яхонтов (Пиша) перевелся еще раньше с десятки на двойку, вызвав искреннее недоумение у многих офицеров. Ведь обычно стремились с двойки на десятку. Ближе к штабу, никаких испытательных работ и ночных бдений. Сиди себе и анализируй записи уже состоявшихся пусков или не делай ничего. Обед – дома, перерыв длинный, даже на пляж успевали заглянуть. И вот, нашелся бунтарь.

Мне Пиша объяснил причину своего перевода с предельной откровенностью. «Знаешь, Женя, – сказал он мне как-то, – надоело ни х.. не делать, только умного все время изображать». Увы, капитан Яхонтов оказался избыточно честным человеком. Немногие решились бы на его месте на такой перевод. Впрочем, изображать умного, или «надувать щеки», – высокое искусство, доступное не каждому.

Наши отношения с Яхонтовым постепенно переросли в хорошую дружбу, мы вместе ездили в командировки, я бывал у него дома. Несмотря на приличный возраст, Володя оставался бонвиваном и заводилой. В командировках не было дня, чтобы к вечеру он оставался трезвым, да и на десятке дома у него всегда имелся в изобилии сваренный женой спирт.

Причина неудовлетворенности была простой. Офицеры службы научно-исследовательских и опытно-испытательных работ (НИОКР) должны были выполнять анализ результатов испытаний техники на полигоне, но делать это не могли. Не хватало квалификации, не хватало знания этой самой техники.

В этих условиях единственное, чем они могли заниматься, был полигонный измерительный комплекс, записывавший телеметрию носителя на активном участке полета. Анализом этой телеметрии и результатов работы ПИК они и занимались, спасибо им. Но работа эта была уже в 1963 году чисто рутинной, хотя продолжала именоваться опытно-испытательной.

Я ушел из Армии еще лет через двадцать с лишним. Семерка продолжала летать, но работы по-прежнему гордо именовались опытно-испытательными. Причина? За опытно-испытательные работы платили больше, и должностные категории для офицеров были выше. Слово значило больше, чем суть дела. Да и нечем было людей привлечь к опостылевшим работам, кроме повышенной зарплаты и воинского звания.

Вообще, среди офицеров ходило мнение, что на полигоне следует служить до получения звания «полковник», чтобы потом получить приличную должность и квартиру в Москве или другом крупном городе России.

Я отсутствовал на полигоне два месяца. За это время наши коллеги подготовили и запустили три «Зенита-2».

В конце мая на техническую позицию были доставлены «Восток5» и «Восток-6». Подготовка их прошла без каких-либо особенностей. Они были успешно запушены соответственно 14 и 16 июня 1963 года с пилотами Валерием Быковским и Валентиной Терешковой на борту.

Увы, это оказались последние пилотируемые корабли, в испытаниях которых я принял личное участие. Специализация лабораторий и расширение штатов сделали свое. Теперь в мои обязанности входило руководство испытаниями автоматических лунных и межпланетных станций и всех вновь создаваемых спутников фоторазведки.

Участие в пилотируемой программе, кроме удовлетворения личного тщеславия, принесло неоценимый опыт работы на особо ответственном участке и знакомство с многими интересными людьми, включая Первого космонавта Юрия Алексеевича Гагарина.

Запуск человека в Космос – ни с чем не сравнимая ответственность, требующая от расчетов ювелирной работы и предельного внимания к мелочам. Это у досужих корреспондентов молодой испытатель Ваня ронял отвертки в спускаемый аппарат и очень по этому поводу переживал. В реальной жизни такого Ваню быстро отстранили бы от работ за неспособность. А отвертки подвязывались к руке, так что уронить их было нельзя ни при каких обстоятельствах.

При тогдашнем объеме работы совмещать подготовку автоматических станций и пилотируемых кораблей я уже не мог, поэтому воспринял свой уход как неизбежный – спокойно. Откровенно говоря, накопленная усталость достигла уже такого уровня, что любое освобождение от обязанностей воспринималось как благо.

Никто никогда не учитывал, сколько времени проработал испытатель. У летчиков гражданской авиации восемь часов непрерывного полета гарантируют отдых со сном в постели. Исключения допускаются только в особых случаях длительных полетов, которые нельзя прервать.

У испытателей таким особым случаем был каждый день. Короткий расчет показывает, что мы работали минимум четырнадцать часов в сутки, не считая исключений типа начатых в конце смены комплексных испытаний или рутинных пересменок, на которые каждый день приходилось тратить еще около часа.

Начальство тоже хотело знать состояние дел, поэтому отработавшую смену не отпускали, не проведя утреннего совещания-пятиминутки, продолжавшейся минимум минут сорок. Вся смена ждала окончания совещания, потому что автобус был один на всех. Одним словом, все мы постоянно находились в состоянии «фронтовой усталости».
Конечно, это относится только к нижним ступеням иерархии, хотя и командирам нашим приходилось много и тяжело работать.

Учитывая нашу нагрузку, командование многое делало, чтобы облегчить нашу жизнь. Введена была новая форма одежды, вместо фуражек летом мы носили теперь широкополые шляпы, старые гимнастерки заменили на хлопчатобумажные блузы с открытым воротником. Дышать стало легче. Добавили 10% к окладу «за секретность». Впоследствии выяснилось, что прибавка была за пустынный климат.

При этом пострадали моряки, работавшие на площадке 95. И жили они на десятке, и ездить на работу в душных вагонах им приходилось дальше, но площадка 95 оказалась вне официально установленных границ пустынной зоны. И все.

Финансисты отказались платить им надбавку. После примерно двух лет борьбы надбавку стали платить, но не вернули деньги за прошедшее в борьбе время. Н.С. Хрушев продолжал бороться с «необоснованными привилегиями» военных.

Ввели автобусный рейс на десятку в середине дня. Автобус Львовского завода отходил переполненным, все стремились попасть в числе первых, чтобы сидеть в пути.

Однажды в такой давке попал под колеса и погиб молодой лейтенант из испытательной части. С этого дня в обязанности дежурного по Управлению добавили контроль за посадкой в автобус. Заодно дежурный проверял, почему офицер уезжает со службы в середине рабочего дня.

Опасения специалистов по подготовке космонавтов оправдались. Валентина Терешкова с трудом смогла выполнить программу полета и страдала на орбите от невесомости со всеми неизбежными последствиями типа головокружения и рвоты. Дело было не в том, что она была женщиной, дело было в недостатке подготовки.

Любопытство подвело Валентину Владимировну: перед запуском тормозной двигательной установки она попыталась оглядеть корабль, приподняла голову в нарушение инструкции, и в этот момент забрало шлема щелкнуло ее по носу, слегка его повредив. Это происшествие, кстати, послужило предметом специального исследования в Институте проблем авиационной и космической медицины. Специалисты сначала боялись, что травма была следствием недостатка конструкции скафандра.

Досталось и Валерию Быковскому: его корабль не разделился на спускаемый и приборный отсеки, и приборный отсек сгорел при входе в плотные слои атмосферы, добавив вибрации, тряски и психологической нагрузки.

Так или иначе, задача была решена, приоритет завоеван, и в ближайшем обозримом будущем никаких полетов женщин-космонавтов больше не планировалось.

Специализация наша определилась, мы приступили к испытаниям очередной автоматической межпланетной станции, на этот раз для полета к Венере. Параллельно шли испытания очередного «Зенита-2». Наши коллеги успешно подготовили и вывезли ракету со спутником на старт, провели генеральные испытания. Все шло размеренно и привычно.

Настал момент передать станцию для испытаний в барокамере. Крановщик поднял станцию в воздух, когда на площадку вошел Борис Евсеевич Черток. «А это что?» – спросил он, указав на маслянистые пятна на полу. Станцию поставили обратно на подставку и обнаружили утечку хладоагента из системы терморегулирования.

«Эх вы, испытатели!» – Укорил нас Черток и был прав. Попади станция с утечкой в барокамеру, последнюю пришлось бы чистить несколько дней.

Десятого июля по двухчасовой готовности к пуску нас вывезли на автобусе на Третий километр, где были отрыты неглубокие окопы, и где мы должны были ждать пуска в безопасном отдалении.

Нас ждала работа, поэтому вынужденная задержка не радовала. Я знал точное время пуска и не смотрел непрерывно в сторону старта, как это делали многие другие. Взглянув на часы в очередной раз, я поднял глаза и не увидел ожидаемого факела. Вместо этого через несколько секунд донесся глухой звук мощного взрыва.

«Факел кто-нибудь видел?» – спросил я. Никто работающего двигателя не видел. «Спешить некуда, – вполголоса сказал я своим ребятам, – взрыв был в стартовом сооружении».

Мы вернулись к МИКу. Я тут же напросился в какой-то газик и поехал на старт. Фермы обслуживания были согнуты, как лепестки невиданного цветка. Посредине нулевой отметки красовалась глубокая трещина – взрыв расколол многометровую толщу высокопрочного железобетона.

По счастливой случайности приборный отсек спутника упал рядом со стартом неповрежденный. К нему тут же поставили пост для охраны, но на следующее утро в приборном отсеке обнаружили дыру как раз напротив совершенно секретной аппаратуры «Куст-12» – системы радиоразведки. Аппаратура отсутствовала.

Конечно, тут же были организованы усиленные поиски. Зашла розыскная группа и в бараки поблизости от старта. Свет в бараке не горел. «А чего так темно? – поинтересовался Н.А. Дорош, наш особист, и щелкнул выключателем. Свет не загорелся. Полезли в плафон под потолком, чтобы сменить лампочку и обнаружили в нем кучу транзисторов от распаянного на части украденного блока.

Ах, русский солдат! Мало добрых слов говорю я о тебе в этой книге. Но так случилось, что сталкивались мы с личным составом только по печальным поводам. Можно восхищаться изобретательностью этих парней, изготавливавших в казармах радиоприемники, но ведь делали-то они их из ворованных деталей

Однажды офицеры обратили внимание на то, что солдаты стартовой группы в день после пуска каждый раз ходят навеселе. Никакого спиртного официально на площадке 2 не могло быть. Вспомнили, что технический спирт после профилактической промывки емкостей носителя сливают на землю, проверили и оказалось, что солдатская смекалка и тут была на высоте.

Спирт сливали в одном и том же месте. Солдаты ночью выкопали под этой точкой нору, установили поддоны, и спирт, профильтрованный через песок, исправно стекал в эти сосуды, попутно очищаясь от примесей. Дешево и сердито! Даже крепь в этой норе была установлена, чтобы спецавтомобиль не провалился.

При аварийном пуске пострадали два офицера: Аркаша Хрупенко и молодой лейтенант из части. Как двигателисты носителя они покидали старт по пятиминутной готовности. Уехать времени не было, поэтому они пешком доходили до бункера и садились на ступеньки лестницы у выходной двери. Так и получилось, что Хрупенко, много лет служа на полигоне, ни разу не видел пуска.

На этот раз они с напарником решили наверстать это упущение. Спрятавшись за домиком заправщиков, они подождали, пока объявят минутную готовность, и стреляющий последний раз проверит в перископ, не остался ли кто-нибудь на поверхности. Затем наши герои вышли на открытое место, чтобы насладиться зрелищем.

Взрывная волна отбросила незадачливых зрителей метров на тридцать. К счастью, серьезных повреждений они не получили.

Случаи травм и увечий были, но очень редко. Запомнился случай с капитаном Старостиным, который в легкой рубашке с погонами и брюках командовал расчетом заправщиков в тяжелых защитных костюмах. Заправляли ракету концентрированной перекисью водорода.
В момент отстыковки наполнительного соединения остатки перекиси под давлением выплеснулись на Старостина, и через секунду он стоял на нулевой отметке абсолютно голый. Его тут же обмыли водой и отправили на «Скорой» в медчасть. Опасались серьезных ожогов, но все обошлось.

Я вернулся в МИК, и мы принялись консервировать и укладывать в контейнеры недоиспытанную станцию.

Теперь все зависело от военных строителей генерала Шубникова. Строители и на этот раз не подвели. Уже через три месяца с первой площадки был запущен очередной «Зенит-2». Много хороших слов сказано о военных строителях полигона. Я добавлю только, что эти беззаветно преданные делу люди, работавшие даже по сравнению с нами в гораздо более тяжелых условиях, каждый раз совершали невозможное, создавая новые сооружения и ремонтируя поврежденные в немыслимо короткие сроки и с высоким качеством.

Благодаря перерыву в работе удалось мне единственный раз за время службы в Казахстане съездить на рыбалку. Однажды мы собрались и поехали на грузовике в отдаленное место часа за четыре езды. Кузов грузовика был набит до отказа. Мы сидели на деревянных скамьях вдоль бортов. Уже через полчаса после выезда за пределы десятой площадки мы съехали на грунт, и тут началось!

Грунтовые дороги в степи с выбоинами и ямами были проезжими, но машину подбрасывало в воздух каждую секунду. Мы вцепились в скамью, но все было бесполезно. Недаром среди местных охотников ходила шутка: встань на карачки, а я буду четыре часа лупить тебя доской по ж…, и ты получишь полное представление о прелестях охоты в Тюра-Таме.

Мы прибыли к степному озеру. Рыбаки зашли с бреднем и через час наловили рыбы. Сварили уху, выпили, закусили и легли спать. Утром позавтракали холодной ухой и снова наловили рыбы. Набили добычей четыре мешка и поехали домой.

Перед общежитием машина остановилась. Бывалые охотники лениво отобрали из мешков кто – по одной, кто – по две рыбины, а остальную рыбу отнесли в мое общежитие и отдали дежурной. Весь корпус потом дня три пах жареной рыбой.

Повреждение старта в июле имело и положительные последствия. Резко ускорились работы по переводу «Зенитов-2» на площадку 31. Руководство понимало что площадка 1 перегружена, и не хотело больше рисковать единственным стартом, пригодным для пилотируемых и межпланетных пусков.

ОКБ-1 уже довольно давно занималось разработкой нового носителя – Н-1. Слухи об этой разработке до нас доходили, но не более того. Мы уже научились не задавать лишних вопросов. Знать детали о новом носителе должны были те, кто будет им заниматься.

Работы шли быстро, подогреваемые данными о работах США по лунной программе. Стало ясно, что соревнование за первенство в освоении Луны вступило в решающую фазу.

1 сентября 1963 года строители приступили к сооружению стартового комплекса под Н-1. Испытателям там пока делать было нечего.

В сентябре-октябре в нашем МИКе появились офицеры-моряки. Они заняли новую выгородку и принялись испытывать свои «Исусы». Так называли мы одним словом два типа аппаратов В.Н. Челомея – истребитель спутников и управляемый спутник.

Первым все на той же семерке с другим индексом был запущен истребитель спутников ИС. Произошло это первого ноября 1963 года.

Моряки недолго снимали жилплощадь в нашем МИКе и вскоре переехали на постоянное место жительства на площадку 95.

За несколько месяцев нам удалось познакомиться поближе с Владимиром Николаевичем Челомеем и составить о нем, увы, неблагоприятное мнение. Первое, что поражало в Генеральном конструкторе, была органическая неспособность запомнить в лицо даже своих заместителей, которых у него было всего… 22 человека.

Первый из рассказов о Челомее касается именно его заместителей.

На совещании у Генерального удачно выступает один из присутствующих. «Отлично, – говорит Генеральный, – назначаю Вас своим заместителем по указанному вопросу». – «Владимир Николаевич, – подсказывает референт, – он уже Ваш постоянный заместитель». – «Раз так, – без удивления замечает Генеральный, – свое последнее указание о назначении Вас моим заместителем – отменяю».

Рядом с Владимиром Николаевичем постоянно находился референт, работавший памятью Генерального конструктора.

Второй рассказ касающийся процедуры приема посетителей у В.Н. Челомея, я услышал в ОКБ-1.

Посетитель приглашался к определенному часу, но секретарша неизменно извинялась за задержку и предлагала посмотреть получасовой фильм, который назывался «День Генерального конструктора» и предлагал посетителю кадры, начиная с пробуждения и утренних забот Генерального, и заканчивая возвращением его домой поздним вечером.

Не были забыты служебные обязанности и депутатские приемы, словом, напряженный был день. После просмотра фильма посетителя тут же приглашали в кабинет. Мораль: береги время очень занятого государственного человека!

Нам, привыкшим к ежедневному демократичному общению с людьми высокого ранга, такие барские замашки были не по душе. Не добавляли популярности академику Челомею и слухи о его родстве (через жен) с Никитой Сергеевичем Хрущевым.

Как только позволило взаимное расположение планет, мы возобновили испытания законсервированной станции для полета к Венере.

То, о чем я расскажу сейчас, было обязанностью испытателей расчета радиолинии или моей как руководителя испытаний и профессионального радиста. Но сделал это, не имевший прямого отношения к нашим работам, В.И. Ярополов.

Однажды во время очередных неполадок с радиолинией он подошел к Андрею Малахову и спросил: «На чем построен дешифратор команд?» «На резонансных фильтрах». – Ответил Андрей. – «Так, может, сигнал с наземной станции слишком сильный?» – Поинтересовался Володя.

Это решило проблему с прохождением ложных команд. Просто радиолиния, рассчитанная на нормальную работу на расстоянии в сотни миллионов километров, забивалась слишком мощным сигналом. Меры были приняты, и мучения наши с радиолинией сами собой прекратились.

Именно этот случай со всей очевидностью показал мне, что с организацией работ что-то не в порядке. Люди, знающие технику и испытывающие ее, были слишком заняты текучкой и не успевали подумать над тем, что делают. Чтобы думать и решать проблему, надо иметь свободное время, а его-то у нас и не было. Нет, недаром американцы включали в свое время в штат специальных «думающих» инженеров.

Собственно, управления, и задумывались как коллектив думающих инженеров. Но в реальной жизни они пошли по более легкому пути подмены расчетов испытательных частей, которые были неспособны работать самостоятельно.

В известной мере это было переломным моментом в моем отношении к профессии испытателя. Если раньше я с упоением ковырялся в каждой неисправности, пытаясь побыстрее устранить ее и продолжать работы, то теперь я впервые взглянул на себя критически. Кто я? Исполнитель инструкций и «толкач», манипулирующий толпой специалистов в 400-450 человек, или инженер, способный и умеющий думать? Хотелось думать, что второе.

С этой точки зрения я взглянул по-новому и на своих коллег и поразился, как мало уделяют они внимания инженерной стороне своего труда. Исключая Владимира Подиновского «и примкнувшего к нему» Олега Констанденко, офицеры занимались, в основном, исполнением своих рутинных обязанностей. Упомянутые двое готовились к поступлению в адъюнктуру и не скрывали своего безразличия к происходящему рядом.

Нет, конечно, вокруг меня было много прекрасных людей, изучивших технику по специальности до совершенства, но…

Возьмем, к примеру, специалистов по носителю. В 1955-57 году они вместе с «промышленностью» осваивали принципиально новое изделие и шли на равных с разработчиками. Но теперь, всего через 5-6 лет, они продолжали заниматься все той же семеркой с незначительными модификациями. А дальше что?

Контраст получался поразительный. С одной стороны, перспектива неограниченного роста в воинском звании до подполковника, а для части из нас – до полковника, с другой стороны – полная бесперспективность в смысле профессиональном.

Присвоение воинских званий досрочно у нас не практиковалось, кроме «особо одаренных» детей влиятельных родителей. Пройти службу от лейтенанта до подполковника с выслугой пяти лет в последнем звании при нормальном, без задержек, присвоении званий занимало девятнадцать лет плюс пять лет учебы до лейтенанта – двадцать четыре года. А через двадцать пять лет платили полную пенсию.

Таким образом, офицер, не предпринимающий усилий для своего перевода, мог просидеть на полигоне всю свою жизнь и выйти на пенсию, так ничего больше и не увидев. А на гражданке можно было рассчитывать только на работу в тех же КБ, потому что специалисты по ракетно-космической технике больше никому не требовались. Да и тут руководители КБ ценили в бывших испытателях знание полигонных условий и отправляли их в длительные командировки все на тот же полигон при первой возможности.

Такой перспективе очень способствовала кадровая политика постоянно меняющихся Главкомов Ракетных войск. Каждый новый Главнокомандующий подтверждал – никаких переводов по службе с полигона без его личного разрешения.

Конец 1963 года можно считать тем моментом, когда я впервые всерьез задумался над своим будущим и впервые перестал связывать его с полигоном.

Станция с задачей достичь окрестностей Венеры была запущена 11 ноября 1963 года. Из-за неисправности последней ступени она не была выведена на расчетную орбиту.

Надо сказать, что в октябре-ноябре мы были вынуждены разделить наши силы. На испытания прибыл первый образец аппарата фоторазведки «Зенит-4». Это была первая попытка наших конструкторов получать информацию с орбиты, не возвращая корабль на Землю. Для этого на борт в дополнение к привычной фотоаппаратуре был установлен комбайн химической обработки заснятой фотопленки «Байкал». Пленка проявлялась, закреплялась и сушилась на борту, а затем передавалась телевизионной аппаратурой на Землю, как на ранних лунных станциях.

В основу конструкции был положен аппарат «Зенит-2», так что пленка в конце концов возвращалась на Землю в спускаемом аппарате. Как всякий компромисс, «Зенит-4» был противоречив по конструкции.

С одной стороны, информация передавалась на Землю с орбиты. Прежняя тяжелая конструкция была больше не нужна. С другой стороны, пленку возвращали на Землю, так как кроме «Байкала» в спутник устанавливались и обычные длиннофокусные фотоаппараты. Отсюда – прежняя тяжелая конструкция, унаследованная от «Зенита-2».

Новые системы требовали новой аппаратуры, которую уже не удавалось втиснуть в прежний объем, поэтому была введена цилиндрическая вставка, значительно увеличившая приборный отсек.

Испытания объекта шли тяжело. Особенно мучил нас комбайн «Байкал», никак не желавший работать. В конце концов, было принято решение запустить первый «Зенит-4» c неработающим «Байкалом».

Испытатели по этому поводу шутили, что сообщение ТАСС на этот раз будет звучать: «В СССР осуществлен запуск космического аппарата «Космос-22» с собакой «Байкал» на борту».

Запуск этот состоялся 16 ноября 1963 года. Уже через пять дней пленка была возвращена на Землю. Это был, по существу, запуск ухудшенного «Зенита-2».

28 ноября наши коллеги запустили аппарат «Зенит-2», который не вышел на орбиту. Из-за неисправности третьей ступени сработала система аварийного подрыва объекта.

Две неудачи подряд с разведывательными спутниками подстегивали Генеральный штаб, и уже 19 декабря снова был запущен «Зенит-2», возвращенный на Землю 28 декабря.

Этим пуском завершилась напряженная программа работ 1963 года.

Через два-три дня меня вызвал в кабинет полковник А.С. Кириллов. «Женя, – сказал он, улыбаясь, – приказываю тебе Новый год встретить в Москве». – «Есть встретить Новый год в Москве, – радостно отозвался я, – а почему?» – «Видишь ли, – сказал А.С. Кириллов, – официально ты едешь для участия в испытаниях очередного «Зенита», а неофициально…» И начальник управления изложил мне секретное задание, для выполнения которого он посылал меня в Москву.

Короткие сборы, служебный самолет, и вот я уже на проходной ОКБ-1. Привычная атмосфера испытаний и предновогодняя приподнятость.

В СССР в отличие от остального цивилизованного мира зимние праздники отмечались как Новый год. Всякое упоминание о Рождестве Христовом было строгим табу. Тут, кстати, сказалась позиция Русской православной церкви, для которой жизнь продолжается «по старому стилю». Православное Рождество при этом приходится на 7 января, когда празднование Нового Года уже отшумело. А каждый знает, что Рождество должно быть до Нового года. «Старый» Новый год вообще отмечают только русские.

В этой короткой (чуть больше двух недель) командировке мне удалось сделать две вещи: во-первых, я познакомился с нововведениями в конструкцию наземной кабельной сети объекта, а, во-вторых, шумно отпраздновал Новый год в компании сотрудников ОКБ-1. Было весело, много танцевали. После вечера я отвез свою даму из Москвы в Подлипки на такси, что почиталось за большую роскошь. Словом, повеселились.

В этой же командировке познакомился я с новой сотрудницей отдела Карпова – Таней Филипповой. Как я понимаю, я ей очень понравился. Она мне тоже. Я отвык за годы пребывания на полигоне от простых скромных девушек, общаясь по необходимости только с вербованными девицами и женами офицеров.

В семьях офицеров мне приходилось бывать не часто, исключая семью Володи Хильченко. Среди жен офицеров были молодые симпатичные женщины, но «не пожелай жены ближнего своего, ни вола его, ни осла его». Я всегда свято соблюдал эту заповедь, что и послужило основой легенды, что я побаиваюсь женщин. С вербованными дамами все было просто и ясно.

Смущало только, что все они были гораздо опытнее меня в постели. А тут симпатичная девушка, студентка института. Ну, понравилась она мне.

В новой конструкции кабельной сети часть тяжелых наземных кабелей заменялась на один коаксиальный кабель, подключаемый к борту. Кабели заменялись импульсной линией. Это было удобно, облегчало работу и делало ее интереснее.

Чтобы устанавливать и снимать с борта приемопередатчик линии, пришлось сделать в приборном отсеке маленький лючок. После закрытия лючка приходилось проверять герметичность отсека без барокамеры. Это обстоятельство было впоследствии главным аргументом противников нововведения. В конце концов, при приеме на вооружение вернулись снова к кабелям.

Интересным новшеством было и введение переключателя, позволявшего ускорять течение времени бортового программного устройства в шестнадцать раз. При этом продолжительность проверок резко сокращалась. Правда, это требовало от оператора центрального пульта быстрой реакции и умения считать в уме, но ничего слишком сложного.

Теперь пришла пора рассекретить задание полковника Кириллова. Он просил меня узнать и привезти ему план пусков космических объектов на 1964 год. Такой документ существовал и был совершенно секретным. К нему допускались только руководящие работники ОКБ-1, и то далеко не все из них.

Ходить по отделам и расспрашивать было нельзя. Делать надо было одну попытку. Подумав, я обратился в отдел перспективных разработок к Глебу Юрьевичу Максимову. Он не удивился просьбе, тут же принес заветный документ, вручил его мне и ушел, сославшись на занятость и оставив меня одного в кабинете.

Я быстро переписал документ в свою записную книжку, воспользовавшись тут же изобретенным нехитрым кодом. Чтобы окончательно запутать противника, я разбросал записи в хорошо продуманном беспорядке. Эпохальный план включал более тридцати пусков, в том числе первые пуски «Союзов».

Теперь нужно было вынести записную книжку и доставить ее в Тюра-Там. Откройся мое нарушение, и меня могли ожидать крупные неприятности. Ведь по закону нелегальное копирование и перевозка без специальной охраны документов этой категории подлежали наказанию лишением свободы на срок до пятнадцати лет с отбыванием наказания в специальной тюрьме.

Официальный путь получения совершенно секретных данных был сложным и занимал слишком длинное время для перепечатки и пересылки.

Копировальных машин типа «Ксерокс» тогда еще не было. Да и вообще, неизвестно было, согласится ли ОКБ-1 сообщить свои планы другой организации. Поэтому офицерам приходилось иногда нарушать официально действующий порядок в интересах дела. Не всегда такие нарушения обходились без последствий.

Привожу в пересказе со слов О.С. Констанденко случай с капитаном (впоследствии, генерал-майором) Авениром Алексеевичем Чинаревым. Был он младшим или старшим научным сотрудником НИИ-4 МО (Научно-Исследовательский институт № 4 Министерства Обороны), то есть, находился в начале карьеры.

Командиры послали его в КБ «Южное», чтобы разузнать о новой ракете, намечавшейся к разработке. Авенир Алексеевич переписал тактико-технические характеристики изделия на одну страничку записной книжки в зашифрованном виде.

При поездке в Днепропетровск он доставлял официально секретную почту вместе с напарником-сопровождающим. Оба были вооружены пистолетами, которые носили, естественно, просто в кармане.

Закончив дела, капитан Чинарев пообедал в ресторане и отправился в гостиницу отдохнуть перед поездом. В такси к нему напросился попутчик, который и объяснил шоферу маршрут. По дороге они проезжали мимо отделения милиции. Такси замедлило ход, попутчик выскочил из машины и побежал к дверям, крикнув милиционерам: «У него оружие!»

Милиционеры быстро скрутили Чинарева, вытащили пистолет и принялись его допрашивать. Постепенно обстановка стала разряжаться, наличие пистолета получило объяснение, ясно было, что произошла ошибка.

Но тут ведущий допрос открыл блокнот на той самой зашифрованной странице. Авенир Алексеевич выхватил у милиционера улику, вырвал страницу, разжевал и проглотил ее в считанные секунды. Подозрения сгустились, ночь пришлось провести в камере.

Прибыв на службу, капитан Чинарев прошел через все ступени полномасштабного служебного расследования. Ему задавали один и тот же вопрос: «Что было на проглоченной странице?» Он повторял одно и то же: «Адрес и телефон любовницы». Наконец, расследование закончилось безрезультатно. Чинарева вызвал начальник НИИ-4 Андрей Илларионович Соколов. «Ну, молодец, – сказал он, – хорошо держался, но мне-то скажи правду. Что было на проглоченной странице?» – «Адрес и телефон любовницы, товарищ генерал!» – «Молодец! – обрадовался генерал, – иди, служи дальше». Дело кончилось ничем, но нервы ему трепали месяца два, пока шло расследование.

Злые языки утверждали, что этот случай положил начало успешной карьере Чинарева: он выделился из толпы и был замечен. Теперь аналогичный подвиг – нелегальную доставку совершенно секретных данных – предстояло совершить мне.

Далее

В начало