Женится – переменится
Русская пословица

1964 год может служить ярким примером того, как быстро и необратимо может измениться жизнь человека за считанные месяцы и дни.

Год начался под гром литавр и трубные рулады, воспевающие нового гения всех времен и народов Никиту Сергеевича Хрущева. Кинематографисты выпустили новый фильм – «Наш дорогой Никита Сергеевич». Такого даже в первые годы правления Сталина не бывало. Не было фильма, посвященного И.В. Сталину в чистом виде, если не считать «Думы о Вожде», но и тот вышел на экраны в тридцатые годы после десяти лет сталинской эпохи.

В апреле прошли большие праздничные заседания в Москве, посвященные 70-летию вождя. Были произнесены все полагающиеся слова, вручены высшие награды. Для бессмертия Никите Сергеевичу оставалось совершить сущий пустяк – умереть на занимаемом посту.

В мае Никита Сергеевич вместе с Гамалем Абделем Насером открыл Асуанскую плотину на Ниле и получил высшую награду Египта – орден «Голубое Ожерелье Нила».

Созданные и развернутые по его указанию Ракетные войска Стратегического назначения превратились в могучую силу.

Вся международная политика свелась, по существу, к двухсторонним отношениям СССР и США.

Стратеги теперь подсчитывали соотношение сил в разах. Соединенные Штаты Америки, по их подсчетам, могли уничтожить СССР 26 раз, а СССР мог уничтожить США «всего» 19 раз.

Конечно, на славном усыпанном розовыми лепестками пути юбиляра были и темные пятна. Но они есть даже на Солнце. Уровень жизни народа неудержимо падал, производительность труда топталась на месте. Самой трудной в СССР стала работа в Центральном статистическом управлении – нужно было изобретать все новые и новые методы и приемы, позволяющие доказывать, что страна быстрыми темпами приближается к коммунизму.

Когда авторы типа С. Кара-Мурзы утверждают теперь, что сообщения ЦСУ верны на 100%, остается только удивляться. Они забывают, что на все их приемы системного контроля достоверности статистических данных существует могучий способ системной дезинформации.

Даже введение так называемых «рыбных дней», когда мясо не продавалось в столовых и кафе, а заменялось на низкопробные сорта рыбы, подавалось как свидетельство неуклонной заботы Партии о здоровье народа. Народ быстро отреагировал на это новшество частушкой:

«Манька Ваньку тянет в лес,
Ванька упирается:
На заводе рыбный день,
Х.. не поднимается».

Созданная, благодаря гигантским военным и экономическим жертвам, мировая социалистическая система все больше и больше отставала в главном – создании новых конкурентноспособных на мировом рынке товаров.

Поэтому экспорт социалистических стран все больше замыкался сам на себя, а сами эти страны (точнее, их руководство) все больше превращались в прямых нахлебников СССР, требуя за свое отлучение от остального мира все новых и новых подачек. Об этом откровенно пишет в своих мемуарах сам Н.С. Хрущев.

Правда, лидеры позволяли себе иногда выходить за рамки социалистической системы, покупая на народные деньги виллы в Италии, Испании и на Французской Ривьере, по принципу «все вокруг народное, все вокруг – мое». Но эти факты тщательно скрывались от «старшего брата» и тем более от собственных народов.

Простой народ от стран социалистического лагеря получал по импорту или по бартеру кое-какие товары. Чудом кулинарного искусства казались болгарские консервированные томаты и лечо; в некоторых ларьках и ресторанах продавали чешское пиво; немецкие костюмы и венгерская обувь несколько сглаживали дефицит отечественных товаров. По большому блату или за взятку можно было достать румынскую мебель.

Обидно было только, что за все это СССР продолжал расплачиваться дешевыми нефтью и газом, а получал обратно готовые товары, сделанные порой из той же нефти, но стоившие значительно дороже. Но это были трудности роста. За неуклонно крепнущее единство социалистического лагеря нужно было платить.

Блестящих перспектив не портили мелкие инциденты, вроде обнаруженных в стенах посольства США микрофонов, установленных за много лет до обнаружения. Облучение окон посольства микроволнами для подслушивания разговоров в комнатах, выходящих на улицу, отлично дополнялось круглосуточными магнитофонными записями из закрытых помещений. Ну, подумаешь, нашли микрофоны…

Все казалось безоблачным и на космическом горизонте. Были завоеваны все мыслимые и немыслимые приоритеты в освоении Космоса. Наблюдалось, правда, некоторое отставание в лунной программе, но все еще могло обернуться другой стороной. Старт для Н-1 строился форсированными темпами, носитель был на выходе. При минимальной удаче мог советский человек оказаться первым и на Луне. Так, или примерно так, рассуждало руководство.

В этой обстановке праздничной юбилейной расслабленности и было принято Никитой Сергеевичем решение о визите на Байконур для того, чтобы своими глазами увидеть космическую технику и людей, совершающих чудеса.

Визит лидера получил в официальной документации название «Операция ‘Пальма». Конечно, о предстоящей операции тут же сообщили командованию, и началась широкомасштабная подготовка.

Как выяснилось позже, многие хлопоты оказались излишними. В выделенные для проживания Н.С. Хрущева и свиты дома вела отдельная железнодорожная ветка. По ней по прогибающимися от тяжести рельсам за несколько дней до визита подали специальный железнодорожный состав.

Свита прибыла в этом составе, на специальных платформах доставили «членовозы» – специально оборудованные бронированные с толстыми пуленепробиваемыми стеклами лимузины ЗИЛ-144, выпускаемые в единичных экземплярах для перевозки членов Политбюро ЦК КПСС.

Шоферы и обслуживающий персонал тоже приехали спецпоездом, как и повара, с запасом спецпродуктов, спецбелья и многого еще «спец» на несколько недель вперед.

Местным властям разрешили подобрать для обслуживания только горничных. Такие женщины из числа жен офицеров были подобраны и после перекрестных проверок медиками и КГБ допущены для обслуживания высоких гостей.

Многое было сделано для приведения гостиницы в образцовый порядок.

Видевшие хрущевский спецпоезд вблизи потом рассказывали, что в вагонах, подобно автомобилям, спецстекла были толщиной сантиметров сорок. Стены вагонов маскировали проложенные внутри броневые листы. Это гарантировало безопасность контактов вождя с «любимым и любящим» народом.

Что касается космической техники, то для ее демонстрации был выбран пустующий МИК площадки 31. Образцы техники, включая еще невиданный нами «Союз», были расставлены в монтажном зале. У каждого объекта по плану должен был находиться офицер из числа испытателей, способный рассказать об устройстве аппарата, если у Никиты Сергеевича возникло бы желание послушать.

В первоначальный вариант списка гидов попал и я. Потом меня из списка исключили, видимо, из-за большой занятости.

В назначенный день Никита Сергеевич появился в зале в сопровождении Сергея Павловича Королева. Все пояснения по поводу техники давал лично Главный конструктор. Офицеры-гиды, которые немыми статуями торчали возле объектов, были удалены из зала перед самым приходом Первого секретаря и пущены обратно после его ухода. Подготовка к визиту, как обычно, оказалась много труднее, чем сам визит.

Вскоре высокие лица проследовали в бытовой отсек «Союза» и провели внутри некоторое время в личной беседе. Заглянувшие в отсек позднее говорили, что бутылка молдавского коньяка, заранее поставленная на столик, была пуста.

На этом визит лидера для нас закончился. После посещения полигона Н.С. Хрушев отправился на отдых в Крым. Технику возвращали на прежние места, заместители командиров частей по тылу списывали как израсходованные деликатесные продукты, полученные для приема высоких гостей.

Это, кстати было нелегкое дело, ведь красная рыба и черная икра не входили в солдатский рацион. Неосторожный тыловик, показавший в ведомостях подлинные названия продуктов, долго потом упоминался в докладах на партактивах под всеобщий хохот как «закармливающий своих солдат лососиной».

В эти дни кипела работа в Кремле. Леонид Ильич Брежнев с соратниками заканчивали последние приготовления к грандиозному спектаклю под названием «Снятие вождя».

Уверовал ли Никита Сергеевич в свою непогрешимость, изменила ли ему всегдашняя осторожность и проницательность, сейчас трудно сказать. Может быть, отношения его с органами безопасности, ухудшившиеся после расстрела Л.П. Берии, так и не стали снова до конца доверительными. Так или иначе, заговор Брежнева остался тайной для лидера.

Леонид Ильич использовал уже отработанную технологию создания «коллективного мнения». Запугивая и угрожая, уговаривая и обещая, он сумел сколотить большинство, обеспечивающее победу на Секретариате ЦК, но не на его Пленуме.

Одним из исполненных обещаний Брежнева было назначение в июле на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР одного из самых осторожных людей в Кремлевской иерархии – Анастаса Ивановича Микояна, про которого ходило присловье «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича».

Никита Сергеевич не учел, что им была недовольна вся верхушка. Молодые считали, что им не дают дороги старики вроде К.Е. Ворошилова. Старики, работавшие с Хрущевым вместе при И.В. Сталине, не могли забыть, кем он был в прошлом – молодым выдвиженцем без особых заслуг, попавшим наверх по прихоти Вождя и игравшим роль послушного паяца. Теперь им казалось, что каждый из них был бы лучше Никиты на высшем посту.

Затаившиеся сталинисты, вроде Л.И. Брежнева, не могли простить лидеру ХХ съезда. Антисталинисты не могли простить излишней робости в разоблачении преступлений сталинского режима, хотя, как выяснилось позднее, и в сказанном на Съезде было немало преувеличений.

За десять лет правления Никита Сергеевич успел обидеть всех, начиная с партийных кадров, армии, «директорского корпуса», творческой интеллигенции и кончая рабочими и крестьянами. Все в стране устали от бесконечных и ни к чему хорошему не приведших реформ, реформ, реформ… А главный показатель – уровень жизни народа – неуклонно падал.

Если внимательно изучить официальную хронику событий 1964 года на Интернете (сайт «Хронос»), легко заметить, что приводятся, в основном, события, связанные с работой научно-исследовательских учреждений. Для проницательного читателя ясно, что похвастаться больше было нечем. Реальных успехов в промышленности и сельском хозяйстве просто не было, а про работу оборонных отраслей промышленности в газетах не писали.

Сам Никита Сергеевич, обладавший острым практическим умом, поработав на высшем посту, окончательно изверился в умственных способностях своих престарелых коллег. На совещаниях в Кремле он зачастую игнорировал их мнение, ссылаясь на мнение посторонних людей, например, членов своей семьи или персонального водителя

Это, а также многочисленные случаи принятия важных решений без согласования с членами Политбюро, настраивали его ближайшее окружение против него и дали повод для обвинений в политическом волюнтаризме.

Еще и полугода не прошло после помпезного празднования 70-летия Н.С. Хрущева, а 12 октября собрался Секретариат ЦК КПСС для обсуждения вопроса о снятии его с поста Первого Секретаря. Большинство было подготовлено к такому решению; главная схватка предстояла на Пленуме ЦК.

Уточнялись детали, порядок выступлений, обвинения в адрес падшего. Интересно, что доклад о прегрешениях вождя на пленуме ЦК было поручено сделать М.А. Суслову, который был обязан Никите Сергеевичу своей карьерой. Видимо, Л.И. Брежнев проверял Суслова на личную преданность перед тем, как сделать его «человеком № 2» в партии.

14 октября Н.С. Хрущев по вызову из ЦК вылетает в Москву. Уже в полете ему становится известно о принятом на Секретариате решении. Он пытается изменить маршрут полета и приземлиться в Киеве в расчете на поддержку Украинской партийной организации, но личный пилот Хрущева отказывается выполнить его приказ.

Ночью 14 октября проходит Пленум ЦК. Финиш! Н.С. Хрущев отправляется на пенсию «по состоянию здоровья».

Надо сказать, что Л.И. Брежнев, организовавший этот заговор, был мало известен партийному руководству и не рассматривался старейшинами как кандидат на высший партийный пост. Его назначение на должность Первого секретаря ЦК рассматривалось в те дни как компромисс, а сам он, как временная фигура, подлежащая замещению более достойным кандидатом из числа стариков.

Позже оказалось, что он при полном отсутствии каких-либо принципов обладал еще и высокой терпимостью к человеческим слабостям, которыми и сам обладал в полной мере. Страсть к личному обогащению, жажда почестей, незаслуженных наград и подарков, неуемное стремление занять место повыше в истории – все это в полной мере было присуще новому лидеру. Но он был реалистом и позволял делать то же самое своим коллегам, не мешая никому. К тому же он оказался компанейским парнем, страстным охотником и автомобилистом, не дураком выпить.

Так и случилось, что временная фигура стала постоянной, и новый лидер оставался на посту до самой своей смерти.

Впервые и единственный раз в истории СССР смена лидера произошла не из-за его смерти. Н.С. Хрущев ушел на пенсию и канул в политическое небытие, лишь однажды потревожив своих бывших коллег, когда стало известно о том, что он диктует свои мемуары.

Былые соратники очень боялись увидеть напечатанной правду о себе. А знал и помнил персональный пенсионер союзного значения Н.С. Хрущев многое. Стали принимать соответствующие меры. Его даже вызвали в ЦК и допросили со всей строгостью, ему даже пришлось отречься от авторства, но последующая публикация воспоминаний за рубежом (в СССР они были объявлены фальшивкой) никак не повлияла на жизнь страны.

Ирония была только в том, что Н.С. Хрущев оказался волею судьбы в том же положении, что и «всенародно осужденные» за публикацию своих произведений в заграничных издательствах Пастернак и Солженицын.

По многолетней партийной традиции вождя мало было отправить на покой. Нужно было еще добиться «всенародного одобрения». При этом особое внимание уделялось армейским партийным организациям. Нас тоже собрали на внеочередное собрание, и полковник Б.И. Кузнеченков доложил нам о решении Пленума. После немногочисленных выступлений была предложена заранее подготовленная резолюция, содержащая наш «одобрямс».

Тут я совершил необдуманный поступок. Я попросил слова и сказал, что, по моему мнению, материалов для принятия решения собранием недостаточно. Я предложил резолюцию, предлагающую принять доклад «к сведению» и просить ЦК информировать нас подробнее.

Борису Ивановичу пришлось попотеть, добиваясь принятия нужного решения, поскольку большинство меня поддержало. Всем было понятно, что отставной лидер пал жертвой внутридворцового заговора. В конце концов, нас уговорили. Поскольку я не нарушил при этом никаких положений Устава, случай этот не имел для меня видимых последствий.

Это собрание было последним, ка котором я увидел Бориса Ивановича Кузнеченкова в Тюра-Таме. Вскоре, используя хрущевскую систему выборности партийных руководителей, он «был избран» секретарем партийного комитета НИИ-4 МО (хрущевский эквивалент замполита для войсковых партийных организаций) и убыл к новому месту службы. Там мы с ним встретимся вновь через семь лет.

Никакие внутриполитические события не могли остановить нашей работы, и 1964 год стал для нас очередным годом напряженных испытаний и пусков.

Сразу после моего возвращения из Москвы я доложил А.С. Кириллову о выполнении его задания. Двойной лист бумаги, куда я перенес свои нелегальные заметки, был соответствующим образом учтен в секретном отделе и украшен грифом «Совершенно секретно. Экземпляр единственный». Начальник Управления был приятно удивлен. Видимо, в глубине души он не очень рассчитывал на успех. Взглянув на план пусков, он присвистнул и сказал: «Да под этот план я могу требовать все, что душе угодно».

Тут в кабинет зашел мой начальник отдела Алексей Петрович Долинин. «Ты знаешь, что он привез?- спросил Кириллов, – посмотри!» – Долинин глянул на план и повернулся ко мне. – «А как же ты…» – «Наизусть заучил, представляешь!» – прервал его Кириллов, не дожидаясь продолжения. Долинин покрутил головой и вышел из кабинета.

«План, спасибо тебе, мы теперь знаем, – в раздумье произнес Кириллов, – но как дать понять, что мы его знаем, не указывая источника?» – Я всегда был хорош в написании каверзных писем. И тут я мгновенно нашел формулировку. – «Давайте напишем, – предложил я, – «По имеющимся в войсковой части 44275 сведениям» и далее суть. И туманно, и правильно».

Через три дня письмо, начинающееся этими словами, ушло наверх. К письму был приложен запрос на увеличение штатов Управления. Теперь в штат были включены дополнительно радиоотдел и отдел испытаний автономных систем. Получили дополнение к штату телеметристы и механики. Только комплексники оставались в прежнем составе.

При перепечатке документов отличилась Зина Терехова. В штатах радиоотдела она везде исправно напечатала «радиот» вместо «радист», чем дала повод к шуткам и веселью. Это был не первый ее вклад в историю Управления. Года за три до этого я лично прочел заявку на изобретение, где вместо «триггер» всюду стояло «триппер». Автор заявки выправил экземпляры, подлежащие отправке вовне, но не отказал себе в удовольствии сохранить один экземпляр в первозданном виде.

Зине Тереховой вообще не везло. Месяца через три после прибытия на полигон она заявила, что беременна от молоденького лейтенанта. Беднягу долго убеждали жениться, он отказывался и получил положенное комсомольское взыскание. То же случилось позже со старшиной из испытательной части. На этот раз обошлось без взыскания. Последним известным подвигом Зины стало посещение чердака служебного здания вместе с двумя солдатами. Тут ее застал Слава Подиновский, дежуривший в тот день по Управлению. На замужество она уже не претендовала.

Высокое командование всегда поддерживало предложения об увеличении штатов. Еще бы, ведь с увеличением числа подчиненных росло и их собственное влияние. И в этот раз мы получили положительное решение уже через два месяца.

Под радиоотдел, точнее, под лабораторию командных радиолиний, отвели целый отсек в пристройке МИКа. С расширением штата в зданиях стало тесновато. Постоянно работала комиссия по переделу площадей.

Наибольшие претензии всегда предъявлял начальник лаборатории Геннадий Дмитриевич Ракитин, который и без того роскошно устроился в своем радиоотсеке. При этом он неизменно выносил свой рабочий стол в коридор и встречал комиссию жалобами, что ему, начальнику лаборатории, негде сидеть, все занято совершенно секретной техникой, к которой он «не допущен».

Надежды молодых офицеров на продвижение не сбылись. На должности начальников новых отделов были назначены полковники с солидной выслугой лет. Начальником радиоотдела стал полковник Николай Швыдкой. Начальником одной из лабораторий у автономщиков стал капитан Караваев Василий Иванович, бывший до того старшим инженером-испытателем гироскопической лаборатории.

Вася, как мы его называли, был из когорты отличников и любил проверять знания других, задавая каверзные вопросы. Впрочем, это было для него просто слабым утешением, потому что продвигали его по службе не слишком быстро именно из-за его высоких оценок в Академии.

Стал заместителем начальника Управления Алексей Петрович Долинин. Начальником отдела комплексных испытаний назначили Игоря Юрьевича Лучко.

Грандиозный план пусков, под который нам открыли новые штаты и при взгляде на который темнело в глазах, конечно, не был выполнен, хотя работ в 1964 году было много.

30 января запустили спутники «Электрон-1» и «Электрон-2» для изучения радиационных поясов Земли. Конструкция аппаратов была очень простой и не требовала сложных испытаний, поэтому они прошли незаметно для нас.

27 марта после долгих трудных испытаний мы запустили автоматическую межпланетную станцию к Венере, но носитель еще раз отказался сработать. При этом одна из станций наземного измерительного комплекса доложила, что вела объект по программе. А тут еще поступило сообщение из лаборатории Ловелла в Англии, что они принимают импульсные сигналы неизвестного происхождения.

Советская система показала еще раз свои великие преимущества. Уже через три дня Юлий Константинович Ходарев и старший инженер Солдатова, его коллега по работе, были в Лондоне и пытались разобраться на месте. Разобрались быстро. Принимаемые сигналы имели источником любительскую радиостанцию, попавшую в задний лепесток диаграммы направленности мощной антенны.

Советские специалисты вернулись в Москву, но Ходарев попал в прессу и … в крупнейшие эксперты по космическим делам. Он был хорошим специалистом и человеком, которому просто однажды повезло. С тех пор он был и остается неизменным участником международных форумов по проблемам Космоса.

Обилие одинаковых по сути отказов на носителе 8К78 говорило нам, что причина одна и та же, что решение где-то рядом, но все усилия специалистов ОКБ-1 результатов не давали.

2 апреля двойник станции «Венера» был запущен, но стал только «Зондом-1», так как вывести его на орбиту к Венере с полной энергетикой на борту не удалось. Носитель сделал свое дело, но сложная механическая система разворачивания в Космосе антенн и солнечных батарей аппарата сработала не до конца.

4 апреля наши коллеги запустили с 31 площадки очередной «Зенит-2». 12 апреля он был возвращен на Землю в связи с исчерпанием фотопленки.

В тот же день 12 апреля был запущен истребитель спутников «Полет-2» производства ЦКБМ во главе с В.Н. Челомеем.

В дни подготовки этого пуска В.Н. Челомей в сопровождении референта зашел в кабинет А.С. Кириллова, где в этот момент проводил совещание, сидя в кресле начальника, Игорь Юрьевич Лучко.

«Анатолий Семенович, – начал было Генеральный, – мы с Вами…» В этот момент мы все услышали свистящий шёпот референта: «Это не Анатолий Семенович». – «Ну и что, – не смутился Генеральный Конструктор, – я и сам вижу, что это не Анатолий Семенович». Гости вышли, а мы продолжали совещание.

Наша лаборатория в эти дни готовила к пуску очередную лунную станцию. 20 апреля авария третьей ступени носителя не позволила вывести ее на орбиту.

В 1963-64 годах на полигоне развернулось массовое строительство типовых жилых домов – «хрущоб» Началось расселение офицерских семей из коммуналок. Раньше каждой семье давали по одной комнате, и теперь все предпочитали получить отдельную квартиру. В освободившиеся комнаты семейные въезжать не хотели, поэтому командование, скрепя сердце, стало давать жилплощадь холостякам. Нет, упаси Бог, не комнату холостяку, чтобы не было разврата, а комнату двум холостякам.

Дошла очередь и до меня, и вскоре я получил комнату в компании с Владимиром Николаевичем Брюшининым, специалистом по автомату управления дальностью.

Володечка, как мы его все называли, был славным парнем, но, на мою беду, страстным курильщиком. Курил он непрерывно сигарету за сигаретой, а первую сигарету он закуривал, еще не открыв глаза, рано утром. Служил он на полигоне с самого начала и устал запредельно. Было ему за тридцать, и мне он казался чуть ли не стариком.

Он прожил со мной недолго и вскоре был переведен в Москву. Так оказался я хозяином прекрасной комнаты в трехкомнатной квартире недалеко от штаба Полигона на улице имени Осташева.

Капитальный четырехэтажный кирпичный дом, построенный еще по сталинским проектам, уютно прятался в середине квартала, окруженный все теми же тополями, выращенными в пустыне трудами солдат и жен офицеров. Место было тихое, после постоянного крика и шума в общежитии было даже непривычно ложиться спать в тишине и спать беспробудно до звонка будильника, который всегда звонил, увы, слишком рано. Да, несмотря на все расширения штата комплексники продолжали работать в две смены.

Новый начальник отдела – полковник Лучко – оказался неплохим человеком. Он прошел войну, служа в летном составе, и сохранил до зрелых лет несколько бесшабашное отношение к жизни. Знал множество сальных анекдотов и со смаком их рассказывал. Вспоминал он и «клубничку» времен войны, повествуя о том, как они всем экипажем ходили в женские компании.

Как специалист он не тянул. У него не было ни желания, ни стимула изучать новую для него профессию, копаться в схемах. Ему эта должность была нужна, чтобы получить полковника. Поэтому он охотно, как и полковник Долинин, перепоручил все технические вопросы своему заму – Владимиру Хильченко, а сам «представительствовал» и давал «руководящие» указания.

Имел он и неприятную привычку подшучивать над подчиненными и упрекать их в присутствии офицеров других подразделений. Но тут он однажды нарвался.

Мы закончили работу довольно поздно, около девяти вечера. Мотовоз давно ушел, нам подали «пазик» – маленький автобус производства Пензенского завода. Телеметристы, радисты, автономщики набились в него сразу. Игорь Юрьевич Лучко был в автобусе одним из первых, хотя в его обязанности входило проверить все в монтажном зале и дать последние указания остающимся на ночь.

Я выполнил эту работу за него и пришел в автобус одним из последних. В зале остались только представители испытательной части, сдававшие объект под охрану.

В автобусе я застал знакомую атмосферу «травли». Лучко рассказывал анекдоты и не без успеха. Все хохотали. «Ну что, – обратился он ко мне, – поехали?» – «Да нет, – ответил я, – ребята еще объект не сдали под охрану». – «Вечно вы, комплексники, всех задерживаете, – сказал мой начальник так спокойно, будто сам им не был, – тридцать минут уже сидим». «Игорь Юрьевич, – предложил я, – хотите анекдот?» – Начальник мой кивнул и приготовился слушать. – «Знаете, кто самый счастливый человек на Земле?» – «Кто?» – «Папа Римский». – «Почему?» – «Да потому, – я сделал эффектную паузу, – что каждый день, просыпаясь, он видит своего начальника распятым».

Автобус грохнул дружным смехом. Начальник мой не нашел ответа. Он только крутил головой и повторял: «Ну ты, Женя, да…»

Конечно, теперь я бы такой анекдот не рассказал, поскольку взгляды мои на религию и на Иисуса Христа изменились. Но тогда мы не стеснялись поминать имя Божие всуе.

В семье у моего начальника не все было в порядке. Жена его, старая боевая подруга, тяжело болела. Игорю Юрьевичу приходилось нелегко.

Игорь Юрьевич выполнял важное партийное поручение, являясь членом партийного комитета Управления. Тут-то и подстерегла его ловушка.

В нашем управлении среди машинисток была симпатичная молодая женщина с польским именем. Вела она себя так, что только слепой не увидел бы, что ей нужен мужчина. Муж ее, служивший на площадке 2-А, хватил в свое время облучения и крепким здоровьем не отличался.

Партийный комитет решил помочь семье офицера и поручил И.Ю. Лучко навестить прекрасную полячку дома и провести с ней беседу «в целях укрепления семьи офицера».

Игорь Юрьевич партийное поручение выполнил и даже перевыполнил, потому что беседу они закончили в постели. Занятие это им понравилось, и они стали встречаться у нее на квартире постоянно.

До поры до времени это оставалось тайной для нас и для начальства.

После перевода генерала Герчика в Москву вскоре после катастрофы на 41 площадке начальником полигона был назначен Александр Григорьевич Захаров.

Из всех его деяний запомнилось одно. В борьбе за идеал генерал приказал пускать в центральный подъезд штаба только офицеров. Рядовой состав, сержанты и вольнонаемные должны были входить только через боковой подъезд. Что-то слышится родное… Помните, именно так генерал Звенигородский поступал в свое время в академии Связи.

Нововведение это продержалось несколько месяцев. Но вот однажды Сергей Павлович Королев решил провести важное заседание в штабе. Собравшиеся генералы ждали его довольно долго. Главный конструктор не появлялся. Позвонили на вторую площадку. Там ответили, что Главный уехал на десятку более часа назад. Позвонили в так называемый «нулевой квартал», где располагалась гостиница для высокопоставленных гостей. «Сергей Павлович у себя в номере». – Ответила горничная. Тогда решились напомнить Королеву о совещании. – «А меня не пустили, – ответил Сергей Павлович, – солдат сказал, что вольнонаемного не пропустит». – «Да Вы к нам… Да мы…» – «Нет уж. Лучше вы ко мне». – Генералы поднялись дружной стаей и полетели в гостиницу. Приказ не пускать гражданских через центральный подъезд было тут же отменен.

Я уже писал, что в армии процветала игра с телефонами. Младшие офицеры забавлялись, имитируя по телефону голоса генералов и отдавая невероятные приказы плохо различавшим голоса командирам.

Однажды раздался звонок у командира испытательной части.

«Генерал Захаров приказал проверить, как у вас выполняется приказ по Полигону №… от…» Командир получил три часа на подготовку доклада.

Прочитав текст приказа, он изменился в лице и приказал поднять дежурное подразделение по тревоге, вооружить лопатами и направить к МИКу. Оказалось, что приказ касался мер по борьбе… с наводнением. Конечно, приказ этот был забыт в день подписания, потому что наводнений не было после единственного ливня в середине пятидесятых годов.

Выполнив все, что требовалось, командир позвонил генералу Захарову. «Товарищ генерал, Ваше приказание о борьбе с наводнениями выполнено». Наступила долгая пауза. «Чем вы там занимаетесь, – наконец последовал ответ, – что случилось?» – «Вы приказали проверить выполнение приказа №…» – «Вы обедали?» – спросил генерал. – «Нет еще, – ответил командир части, – а что?» – «Закусывать надо лучше». – Съязвил генерал и повесил трубку.

Другой раз, попавшись на удочку, зам командира части по тылу лично повез на десятку две двадцатилитровые канистры самодельного кваса, который генерал якобы хотел попробовать, пробился с квасом в кабинет и был оттуда выставлен с позором.

Подсобное хозяйство в части было поставлено хорошо. Пользуясь бесплатным солдатским трудом, выращивали неплохой урожай овощей, но гордостью зама по тылу было большое стадо упитанных свиней. Но и тут, как я уже упоминал, благодарность досталась другому.

Несмотря на неплохие исходные продукты, готовили в нашей столовой ужасно. Мы валили все на поваров, но причина была в другом.

Однажды мы задержались на испытаниях и пропустили время ужина. Когда мы зашли в столовую, повар был еще там. Разговаривать с ним пошел Юрий Алексеевич Карпов. Отлив повару стакан из принесенного с нами спирта, мы получили через двадцать минут прекрасные ромштексы с жареной картошкой. Блюдо было приготовлено на уровне лучших московских ресторанов.

Мы пригласили повара к столу, и он сказал, что для него – повара высшей квалификации – было истинным удовольствием готовить людям, чьи лица он видел. А обучен он был именно как шеф-повар ресторана. По его словам, готовить вкусно на 400-500 человек было просто невозможно: готовые блюда неизбежно перестаивали и превращались в бурду.

25 апреля состоялся пуск с площадки 31 очередного «Зенита-2». Мы теперь узнавали об этих работах только из рассказов коллег или из сообщений ТАСС. Название спутника «Космос» не вводило нас в заблуждение.

18 мая после трудной подготовки на технической позиции мы запустили «Зенит-4». Это был первый аппарат этого типа, запущенный полностью исправным. Все системы работали безупречно. На испытаниях этого аппарата произошел казус, показавший, что наша перегрузка во многом вызывалась плохой организацией работ.

На очередной пятиминутке в районе обеда мы с промышленниками обсудили план работ на вторую половину дня. Явно рассчитывая на работу до утра, Аркадий Ильич Осташев предложил провести проверочные включения, запись «сухих» и «мокрых» и оценку состояния систем по телеметрическим записям.

Нас всех вдруг охватила какая-то веселая злость. Все смертельно устали и хотели домой. Но уехать можно было, только выполнив этот огромный кусок работ. «Так, ребята, – сказал Хильченко, – тряхнем стариной. Женя, – за пульт, я – на борт. И повеселее!»

Я сел за центральный пульт. В то время на панели был тумблер, который позволял ускорять течение бортового времени в шестнадцать раз. Зная программу полета, я включал ускорение и выключал его в те моменты, когда должна была пройти очередная команда, чтобы борт сработал, а телеметрия записала. Пропустить команду значило сорвать работу. Телеметристы тоже работали, как одержимые.

Короче, когда промышленники после сытного обеда и продолжительного отдыха появились в зале, старший представитель телеметрии как раз расписывался за результаты просмотра телеметрических записей. Мы все покинули рабочие места и стояли вокруг стола руководителя испытаний.

«Когда начнем проверочные?» – спросил Осташев. – «Уже закончили», – отозвался Хильченко. – «А сухие?» – «Тоже». – «А мокрые?» – «А пленки?» – «Готовы, Аркадий Ильич. До свидания!»

И мы толпой заспешили на мотовоз, оставив промышленников с разинутым ртом.

По настоянию промышленников я был назначен в состав Государственной комиссии по управлению полетом этого аппарата и вылетел в Москву через два часа после пуска.

Командировка была выписана в войсковую часть 25840. Мне объяснили, что эта часть размещается на станции Болшево, следующей после Подлипок по Ярославской железной дороге.

Лучше бы я вышел в Подлипках, оттуда было ближе и удобнее. Но я вышел в Болшево и долго искал, у кого спросить дорогу. Наконец я увидел офицера, который посоветовал мне, на какой автобус садиться.

Я поехал и вскоре посреди леса справа увидел длинный забор, за которым виднелись многоэтажные здания. Я вылез из автобуса и вошел в бюро пропусков.

«Я прибыл в Государственную комиссию, – сказал я дежурному офицеру в чине майора, – вот мои документы». – «А в качестве кого вы будете работать в комиссии?» – «Я член Государственной комиссии, – ответил я, – это и есть моя работа».

После этого мой пропуск был оформлен за две минуты, а дежурный проводил меня лично в корпус, где работали мои коллеги. Оказывается, член Государственной комиссии – это очень важная персона.

Промышленников, входящих в состав Комиссии, я знал в лицо, с военнослужащими познакомился позднее.

Выяснилось, что войсковая часть 25840 – это знаменитый НИИ-4 Министерства Обороны. Он объединял тогда все работы по военному космосу и ракетной технике и являлся Главным баллистическим центром Министерства Обороны. На территории НИИ-4 размещался также штаб и узел связи войсковой части 32103, которая была испытательным соединением командно-измерительного комплекса.

За время моего полета в Москву на борту аппарата многое изменилось. Вскоре после успешного вывода на орбиту отказала система ориентации, и аппарат случайным образом вращался вокруг своих осей. При этом связь с «Зенитом-4» по основной радиолинии стала невозможной: слишком остронаправленной была антенна. Надо было перевести аппарат на УКВ-радиолинию с всенаправленной антенной.

Тут мне впервые пришлось выступить в роли новоявленного эксперта по телеметрии спутника. Офицеры НИИ-4 были чистыми измеренцами. У них была программа измерений, и они проверяли показания датчиков на соответствие программе полета. Никакой физической картины за этими показаниями они не видели, хотя были специалистами по телеметрии. Позже я убедился, что такова участь всех телеметристов. Исключение составляли специалисты полигона и промышленности, которые видели реальный объект и знали, как он работает.

Перед принятием окончательного решения мы с Колей Петросяном, комплексником из ОКБ-1 и моим другом, уединились в зале для просмотра пленок и быстро оценили состояние борта. Все было в порядке, все системы работали, а расход рабочего тела системы ориентации оказался небольшим. Подозрение об отказе клапана системы ориентации, который мог закрутить объект, не подтвердилось. Переход на ультракороткие волны позволял наладить управление объектом, но его применение по боевому назначению было исключено.

Так мы и доложили Комиссии. Последовало много вопросов. Некоторые из них свидетельствовали о том, что члены Комиссии не имеют ни малейшего представления о конструкции объекта. На этом фоне наши с Колей знания казались сверхъестественными.

Моя очевидная молодость и скромное воинское звание – старший лейтенант – не ускользнули от внимания офицеров НИИ-4. Мне можно было предлагать любую должность, а знания мои могли быть очень полезны.

Позже я узнал, что один из начальников отделов даже ходил к начальнику НИИ-4 Андрею Илларионовичу Соколову и просил его похлопотать о моем переводе. «А к Главкому кто пойдет за него просить? – спросил Соколов, – Я не пойду».

К сожалению, я поздно узнал об этом разговоре, потому что я сам мог бы найти за себя ходатая в промышленности, которому Главком не решился бы отказать, например, того же Сергея Павловича Королева или любого из его заместителей. Отношения с промышленниками у меня всегда были отличные, хотя бывали и конфликты.

В НИИ-4 тех лет я пошел бы служить с удовольствием. Офицеры НИИ принимали непосредственное участие в отработке новой техники, а сотрудники морского отдела ходили на кораблях плавучего измерительного комплекса по всему Мировому океану.

Вскоре после нашего доклада мы выехали большой группой на ИП-14 – командно-измерительный пункт, располагавшийся в Щелково, совсем рядом с НИИ-4. Позже, когда я служил в Болшево, у меня на столе стоял внутренний телефон, по которому можно было напрямую соединяться с коммутатором ИП-14; нужно было только знать четырехзначный номер. Я этот номер знал.

На пункте возглавлявший нашу группу представитель Комиссии отдал приказание при пролете спутника подавать непрерывно команду о переходе на УКВ, дублируя ее на сверхвысоких частотах и ультракоротких волнах.

Полковник, начальник пункта, встал к рубильнику и лично переключал передающую аппаратура с УКВ на СВЧ. Попытка была удачной. Аппарат стал выполнять команды с Земли, хотя и продолжал вращаться.

Госкомиссия подготовила документ о досрочной (до израсходования пленки) посадке аппарата. Такое решение требовало одобрения Главного конструктора. Два полковника из НИИ-4 и я сели в машину и поехали к С.П. Королеву.

Ехать было недалеко, но маршрут был новый. Я, много раз бывавший в ОКБ-1, не знал о существовании «аппендикса» – небольшой стоянки автомобилей на территории КБ, куда можно было попасть прямо с Ярославского шоссе. С этой министоянки, рассчитанной машины на четыре, мы прошли в корпус, поднялись на второй этаж и оказались в приемной С.П. Королева.

Довольно быстро секретарша пригласила одного из нас – старшего по должности – пройти в кабинет. Через десять минут мы уже ехали обратно.

По просьбе членов Государственной комиссии мы все посетили цеха ОКБ-1. Я шел в первом ряду группы рядом с генерал-лейтенантом Георгием Александровичем Тюлиным, тогда Первым заместителем министра Общего машиностроения. Рабочие ОКБ-1 улыбались мне и махали рукой. Генерал благосклонно отвечал на приветствия, я только улыбался в ответ. Ведь я знал всех этих людей, и они знали меня. Вдруг генерал почуял что-то неладное.

«Это они что, с Вами здороваются?» – недоверчиво повернулся он ко мне. – «Может быть, товарищ генерал». – Скромно ответил я. – «А откуда они Вас знают?» – «Мы вместе все их аппараты испытываем, товарищ генерал».

На этом беседа закончилась, но генерал еще долго с подозрением поглядывал на меня.

«Зенит-4» вскоре был посажен в заданном районе с использованием автономной (аварийной) системы ориентации. Работа Государственной комиссии оказалась короткой, и я вернулся на службу на неделю раньше, чем планировалось.

Это была единственная моя поездка в НИИ-4 во время службы на Полигоне. Скажи мне тогда кто-нибудь, что я проcлужу в Болшево шестнадцать лет и уйду там в отставку, я бы не поверил.

Мое возвращение на вторую площадку совпало с разгаром работ по подготовке к пуску первого спутника связи «Молния-1». Аппараты связи готовила лаборатория Ярополова. Причин такого решения было две. Во-первых, лаборатория была явно недогружена, так как пилотируемые полеты случались нечасто. Во-вторых, в составе лаборатории было три профессиональных инженера-радиста – мои однокашники.

Я проявлял к «Молнии» вполне понятный профессиональный интерес, но изучить ее было некогда, работы нам хватало и еще оставалось.

Впрочем, мое пребывание на полигоне оказалось коротким. Через несколько дней после прибытия на службу я опять вылетел в Москву на этот раз по вызову ГУКОС (Главное управление космических средств министерства обороны). Работала очередная комиссия, уже не помню, по какому поводу.

Проведя в заседаниях дня три, я уже приготовился лететь домой и позвонил в ОКБ-1 насчет самолета, когда меня вызвал к себе начальник отдела полковник В.И. Самонов, старый знакомый еще со второй площадки, и вручил мне новое командировочное предписание от имени войсковой части 08340 (ГУКОС).

Теперь я уже должен был лететь в Ленинград на завод «Большевик» в качестве представителя Центрального аппарата для обсуждения вопросов надежности наземного оборудования.

Несколько дней заседаний в Ленинграде пролетели быстро, и я сел в самолет, чтобы вернуться в Москву. Устал я, честно говоря, запредельно.

На этот раз я летел на ИЛ-18 в первом ряду кресел, который обычно занимали матери с грудными детьми. Даже манежик для младенцев был предусмотрен конструкторами.

Напротив лицом ко мне сидел сухощавый старичок, который был явно не в себе. Он непрерывно корчил отвратительные гримасы, подмигивал, по лицу его постоянно пробегала судорога нервного тика. Я взглянул на него пару раз и отвел глаза: неудобно глазеть все время на больного человека.

«Знаете, молодой человек, вам надо поменять работу, – вдруг произнес чей-то голос, – и срочно».

Я поднял глаза. Судороги и гримасы с лица соседа исчезли. На меня смотрели внимательные умные глаза интеллигентного человека. Я понял, что таинственный голос принадлежал соседу.

«Почему поменять работу?» – спросил я. – «Потому что Вы сейчас находитесь на грани нервного срыва, – спокойно ответил старик, – я – профессор Калинин, главный психиатр Ленинградской области». – «Знаете, профессор, – отозвался я, – может быть, Вы и правы, но я военный и сам сменить работу не могу».

«Прекрасно, – оживился сосед, – я могу организовать Вам демобилизацию. Приедете в Ленинград, зайдете ко мне в клинику, мы напишем, что Вас сбила на улице машина, и я поставлю диагноз, после которого Вас выставят из армии в 24 часа. А оспаривать мой диагноз никто не будет, в психиатрии это не принято».

Я помолчал, раздумывая. Предложение было заманчивое; я и сам не раз размышлял об уходе из армии. А работы в промышленности было предостаточно, причем, мне не раз предлагали высокие должности, если я стану гражданским.

«Вы знаете, доктор, – продолжил я после затянувшейся паузы, – у меня вся работа связана с оборонной промышленностью, а с Вашим диагнозом меня на работу не возьмут». Но у моего соседа на все были готовые ответы. – «Это мелочь, – сказал он, – отдохнете после демобилизации полгодика, потом для проформы ляжете снова ко мне в клинику, я сниму с Вас диагноз, будете, как новый». «Идея замечательная, профессор, – согласился я, – но Вы – человек пожилой, что будет со мной, если Вы за эти полгода уйдете в мир иной?» – «Это хорошая мысль, – отозвался мой собеседник, – скорее всего, Вам придется оставаться с клеймом психа всю оставшуюся жизнь». Мы помолчали. Жаль было отказываться от неожиданной возможности круто изменить жизнь.

«Ну, что ж, – произнес мой сосед, – тогда послушайте бесплатный совет специалиста. Старайтесь искать положительное в отрицательном». – «Простите, – не понял я, – а как это делать практически?» – «Я покажу Вам на примерах. Вы, как я понял, работаете с техникой. Она может взорваться? – спросил профессор Калинин и на мой кивок продолжил. – Допустим, техника взорвалась, а Вы говорите себе: машина взорвалась, но никто даже не ранен. Если есть раненные, говорите: но ведь убитых нет. Если есть убитые, говорите, но я – то жив. И так далее». – «Вы даете мне очень ценный совет, – признал я, – но чаще бывают ситуации, когда начальство «строгает» не по делу. Как быть в этом случае?» – «Оно строгает, а вы показывайте фигу в кармане». – «Не могу, профессор, руки должны быть по швам». – «Тогда держите руки по швам, смотрите преданными глазами, а сами в это время думайте: а все равно ты умрешь раньше меня, старый дурак!»

Я должен признаться, что хорошо запомнил совет профессора Калинина и применял его на практике всю жизнь. Спасибо Вам, профессор, Вы мне очень помогли. Оптимистического подхода к жизни мне до нашей случайной встречи явно не хватало.

Как я понял из дальнейшей беседы, профессор Калинин летел в командировку в Свердловск, чтобы принять участие в работе комиссии по расследованию очередного чрезвычайного происшествия на одном из ядерных предприятий.

Сдав документы и получив командировочные в войсковой части 08340 (суточные – три рубля пятьдесят копеек!), я отправился восвояси.

Надо сказать, что как все прочие смертные, проживавшие в СССР, я получал за сутки командировки два рубля шестьдесят копеек и был рад получить больше. Еще больше радовала перспектива получить за эти же дни вторые суточные по месту службы.

Но это было приятное исключение из правила. Борясь за экономию, наши финансисты всячески пытались доказать, что нам в командировке вообще нужно платить по одному рублю тридцати копеек, так как мы командируемся «в сельскую местность» (Подлипки, к примеру, считались селом, хотя гостиниц там не было, и мы жили в московских гостиницах, а цены в столовых были везде одинаковые). Поэтому мы старательно вписывали в свои командировочные предписания московские предприятия, чтобы отметиться в Москве и получить два шестьдесят. Центральный же аппарат спокойно получал повышенные командировочные независимо от пункта командировки. Что позволено Юпитеру…

Первый запуск «Молнии» 4 июня закончился неудачно из-за аварии носителя. Необычным было то, что отказала хорошо отработанная вторая ступень, что было уже редким событием.

10 июня с 31 площадки запустили «Зенит-2». Обещанных в плане «Союзов» не было и не было, но работы хватало и без них.

23 июня состоялся еще один успешный запуск «Зенита-2». Генеральному Штабу нравилась новая игрушка.

Постепенно становилось ясно, что постоянные запуски серийных разведывательных спутников будут проводиться все чаще и чаще. 31 площадка уже не могла справиться с нарастающей нагрузкой. Тогда-то и стало готовиться решение об открытии нового испытательного полигона на Севере на базе ракетного корпуса под командованием генерала Григорьева.

1 июля мы запустили «Зенит-4». Подходило время принимать его на вооружение.

10 июля были запущены очередные «Электроны».

15 июля – очередной запуск «Зенита-2». Наши коллеги с площадки 31 перешли практически на непрерывный режим подготовки и пуска аппаратов.

В работах моей лаборатории наступил перерыв, и я попросился в отпуск. Мы с Таней Филипповой заранее договорились, что поедем в отпуск вместе. Ее отец, работавший в ОКБ-1 начальником цеха на опытном заводе, достал две путевки в пансионат «Крымское приморье», принадлежавший предприятию.

Подобралась молодая компания, мы загорали, купались и прекрасно провели три (увы, короткие) недели. Отношения наши укрепились, и мы уже всерьез планировали свадьбу и будущую совместную жизнь.

Я вернулся на полигон, где работы не прекращались ни на один день.

14 августа был запущен еще один «Зенит-2». Олег Констанденко, который не отличался трудолюбием, непрерывно жаловался, как трудно ему приходится. Он уже принял решение об уходе и усиленно изучал, точнее, вспоминал, высшую математику, одновременно преподавая ее в филиале академии имени Ф.Э. Дзержинского, куда его рекомендовал В. Подиновский.

Постепенно стала приносить свои плоды политика Н.С. Хрущева, который дал в свое время команду шире привлекать к космической тематике конструкторские бюро.

18 августа с печально известной 41 площадки носителем КБ «Южное» была запущена группа спутников «Стрела-1». В официальной советской историографии «Стрелы» значатся как спутники связи. Таковыми они и были. Вот только, какой связи? Кого и с кем они связывали?

Спутники серии «Стрела» были аппаратами специального назначения и запускались для обеспечения связи ГШ ВС СССР.

По первоначальному замыслу спутники должны были равномерно располагаться на орбите и поддерживать непрерывную (или почти непрерывную) спецсвязь.

Но тут вмешалась природа. Неуправляемые спутники никак не хотели оставаться на равных расстояниях друг от друга и упорно сваливались в гравитационные «ямы», подходя в назначенную точку связи почти одновременно. Двигателей коррекции орбиты они не имели из-за весовых ограничений.

Конечно, мы не должны были всего этого знать, но слухом Земля полнится.

22 августа удалось успешно вывести на высокоэллиптическую орбиту первый спутник связи «Молния-1». Это было начало новой эры космической связи и телевидения в СССР.

В этот же день Капустин Яр запустил две «Cтрелы-1».

Наши коллеги с площадки 31 тоже получили новую технику. После трудных недель испытаний они запустили 28 августа первый метеорологический спутник – «Метеор-1» производства ВНИИЭМ.

Пошли разговоры о том, что лунная программа передается в КБ Лавочкина. Специалисты КБ во главе с Г.Н. Бабакиным стали появляться на испытательной площадке, присматриваясь и изучая опыт ОКБ-1.

Несомненно, в расширении круга предприятий, занятых производством космической техники, было много преимуществ, специализация, например. В то же время стала теряться единая линия руководства космической программой, а в отношения между руководителями предприятий стала невольно вмешиваться ничем не прикрытая борьба за финансирование и приоритеты.

Предприятие Сергея Павловича Королева с выделением самостоятельных предприятий по направлениям работ все больше теряло роль головной организации и становилось одним из многих, сосредоточив основные усилия на пилотируемой программе.

В этих условиях главные и генеральные конструкторы усилили борьбу за назначения в руководящие органы своих людей.

Одним из таких назначений стало выдвижение на должность члена Военно-Промышленной комиссии бывшего ведущего конструктора «Востоков» Олега Генриховича Ивановского.

Ему тут же сшили генеральский мундир, поскольку еще со сталинских времен с выдвижением на эту должность автоматически присваивалось звание генерал-майора; он занял отличный кабинет в Кремле, но сохранил свой старенький «Москвич-412», хотя мог бы теперь приобрести без очереди любую машину. С этого момента О.Г. Ивановский представлялся не иначе как «старший сержант пограничных войск запаса генерал-майор Ивановский».

С этим «Москвичом» была связана другая история. Однажды сломался или проржавел держатель номера. Олег Генрихович попросил слесарей сделать новый держатель, и те изготовили титановый, обрамляющий номер серебристой рамкой.

С тех пор, куда бы ни выезжал Олег, ГАИ, завидев его номер, перекрывало движение и пропускало его скромный автомобиль вне очереди. Серебристая рамка означала весьма высокое место в партийно-государственной иерархии.

Наконец, инспекторы ГАИ, выпускавшие его без очереди на Ярославское шоссе, выяснили, кому принадлежит автомобиль, и предложили заменить держатель на стандартный.

С назначением на новую должность Олег Генрихович мог бы восстановить свои привилегии, но не стал этого делать.

«Ничего, – отшучивался он, – на своем Москвиче я в Кремле дальше проеду».

Увы, далеко проехать ему не удалось. Не проработав и года, он однажды поддержал В.Н. Челомея против С.П. Королева в вопросе о финансировании программ и быстро оказался на должности заместителя Главного конструктора одного из московских КБ. Он бросился было к Челомею, но, как выяснилось, Владимир Николаевич быстро забывал не только лица.

Не кусай руку, кормящую тебя.

К осени 1964 года я отношу прием в эксплуатацию спутников «Зенит-4».

Собралась очередная комиссия, мы готовили документы. Мне было поручено написать первую главу «Отчета Государственной комиссии». Я быстро справился с заданием, и моя глава вошла в отчет без правки, кроме первого параграфа. Тут я имел стычку с Евгением Ивановичем Панченко, который в то время работал в ГУКОС (Главное Управление Космических Средств Министерства Обороны).

Понимая, что «Зенит-4» является модификацией «Зенита-2», я так и написал, и вызвал бурю негодования у Панченко. «Ты что, не понимаешь, что это принципиально новая техника, – возбужденно кричал он в кабинете Лучко, – что это прорыв!?» – «Евгений Иванович, – спокойно возразил я, – у меня на площадке сейчас стоят рядом оба «Зенита». Давайте покажем Государственной комиссии. Если они сумеют отличить один от другого, я соглашусь».

Поняв, что со мной каши не сваришь, Лучко по просьбе Панченко предложил мне заняться текущими делами. Первый параграф говорил в окончательном варианте отчета о принципиально новой разработке и т.д.

«Ты пойми, Женя, – подвел итог Игорь Юрьевич Лучко пару дней спустя, – за модификацию Государственных премий и орденов не дают, а за принципиально новую разработку…».

Моя никому не нужная принципиальность никому не повредила, кроме меня. В списке награжденных за прием на вооружение «принципиально нового» аппарата меня не оказалось.

Но я уже стал привыкать к мысли, что не рожден для земной славы, по крайней мере, в тех условиях. Впрочем, и других офицеров Полигона наградить забыли. Слишком длинная очередь за наградами стояла в Москве.

Сращивание и взаимная коррупция военной и промышленной верхушки СССР на нашем уровне была, может быть, не так заметна, но становиться ее жертвой было неприятно.

Прием на вооружение «Зенитов» включил нас в рутину Министерства Обороны. Отныне к ранее существовавшим перечням замечаний и отчетам о пусках прибавились и ежегодные отчеты по НИР. В этих «научно-исследовательских» работах мы описывали проделанную работу и делали выводы, не имевшие большой научной ценности. Тем не менее, у каждого из нас в списке выполненных научно-исследовательских работ добавлялось в год минимум два труда.

Меня при этом не оставляло чувство неудовлетворенности. Ведь никакой науки в этом не было, и интересный фактический материал пропадал втуне. Должна же была существовать методология, позволявшая математически обрабатывать результаты и делать обоснованные выводы для будущего. Я даже знал, где искать эту методологию и усиленно закупал книги по надежности, математической статистике, планированию эксперимента и т.п.

Аналогичные чувства испытывал Володя Ярополов. Он сосредоточил свои усилия на изучении теории массового обслуживания и начал собирать и систематизировать материалы для своей будущей кандидатской диссертации.

А.С. Кириллов все время подталкивал нас к занятию наукой, повторяя: «Вы ходите по золотому дну». Он имел в виду уникальную статистику, которая была недоступна никому, кроме нас. Мы посмеивались, не понимая, насколько он был прав.

6 октября лаборатория Ярополова запустила беспилотный корабль «Восток-3КВ».

Это был все тот же «Восток», только рассчитанный на экипаж из трех человек. Чтобы поместить троих в тот же шарик, пришлось убрать кресло пилота, заменив его на три легких лежачка, и отказаться от скафандров, возложив все надежды на герметичность конструкции спускаемого аппарата. Отныне космонавты должны были приземляться в аппарате. Выбора не было. Впрочем, его не было и раньше; катапультирование пилота было принудительным.

Полет этого аппарата подтвердил, что запуск трех космонавтов в одном аппарате возможен, и он был спущен на Землю уже на следующий день.

Учитывая, что все элементы конструкции корабля были отработаны ранее, было принято решение о начале пилотируемых полетов «Востока-3» уже со второго аппарата.

С 10 на 11 октября я был дежурным по управлению. Борис Иванович Кузнеченков подошел ко мне и попросил написать стихи к запуску очередного экипажа, который был запланирован на 12 октября. По традиции местные поэты читали свои стихи на старте за день до пуска. Оставалась одна ночь.

Я сел за столик дежурного и сочинил неуклюжие, но искренние стихи, начинавшиеся словами: «Егоров, Феоктистов, Комаров – три имени, пока еще безвестных…»

На следующий день вечером я прочел их на старте в присутствии экипажа и провожающих.

11 октября 1964 года, за сутки до пуска космического корабля «Восход-1″ на старте. Космонавты Б. Егоров, К. Феоктистов, В. Комаров слушают мои напутственные стихи. За моей спиной – полковник Б.И. Кузнеченков

Двенадцатого октября они были успешно запущены, а на следующий день вернулись на Землю. Запасы воды, пищи и воздуха, рассчитанные на одного пилота, теперь приходилось делить на троих, поэтому полет «Восхода-1» мог продолжаться максимум трое-четверо суток. При этом уже нельзя было рассчитывать на спуск с орбиты через две недели за счет торможения об атмосферу. Единственным способом возвращения осталось торможение при работе тормозной двигательной установки.

Это было второе серьезное ослабление требований к безопасности полетов (первым был отказ от скафандров).

14 октября с 31 площадки был запущен очередной «Зенит-2».

Теперь мы попеременно пускали «Зениты-2» и «Зениты-4» производства Куйбышевского филиала ОКБ-1 (ныне – ЦКБС). Мы познакомились и подружились с инженерами из Самары; двое из них по случайному совпадению носили фамилии Шум и Шумный; приходилось общаться и с Главным конструктором Дмитрием Ильичем Козловым.

23 октября отказал носитель при попытке запуска очередных «Стрел» с площадки 41.

28 октября с 31 площадки запустили очередной «Зенит-2».

5 ноября, как бы подтверждая наши опасения, отказала тормозная двигательная установка на запущенном «Зените-2». Аппарат был уничтожен на орбите системой аварийного подрыва объекта. Тормозная двигательная установка была точно такой же, что и на аппарате «Восход».

Возможности конструкции аппаратов «Восток» были исчерпаны. Все попытки модернизации проводились в дальнейшем уже за счет безопасности полета и удобства экипажа.

Нужен был новый космический корабль и новый мощный носитель, если мы хотели сохранить наш приоритет в Космосе и впредь.

Получил звание капитана

В ноябре пришел приказ о присвоении нам очередных воинских званий. Мы с Ярополовым стали капитанами. Но времени не было даже отметить это событие подобающим образом.

Наша лаборатория готовила в это время к полету очередную венерианскую станцию.

Надо сказать, что Сергей Павлович Королев перед каждым пуском любил устраивать совещания специалистов, спрашивая их мнение о готовности к полету. Я присутствовал на нескольких таких совещаниях в качестве технического руководителя испытаний от Министерства Обороны.

На одном из совещаний я отказался высказать свое мнение о готовности системы управления носителя, сославшись на то, что я не специалист по системе. Моему примеру с облегчением последовали многие из присутствующих.

Но на совещании перед запуском очередной «Венеры» я уже не мог отговориться незнанием. Когда Главный спросил мое мнение, я сказал: «Сергей Павлович, я абсолютно не уверен в успехе пуска». – «Почему?» – оживился Королев, выслушавший до этого несколько положительных мнений. – «У меня есть данные, – ответил я, – что при испытаниях в цехе на Вашем предприятии система раскрытия солнечных батарей и антенн при пониженных температурах опять отказала. Между тем, наши «друзья» американцы говорят, что если система срабатывает в крайних условиях, ее незачем испытывать в нормальных». – «Хорошо, а что же делать со станцией?» – «Подарите ее одной из школ в Подлипках, – сказал я в шутку, – чтобы ребята знали, чем у них отцы занимаются».

Последовал дальнейший опрос присутствующих. Все высказывались за пуск. После совещания один из руководителей попенял мне, что я «напрасно расстраиваю» Главного перед пуском. «Он ждет только одобрения, – сказал собеседник, – это всего лишь ритуал».

Через несколько часов меня остановил в коридоре Борис Евсеевич Черток. «Евгений Александрович, – сказал Заместитель Главного конструктора, – я по заданию Сергея Павловича разобрался с тем отказом. Причина отказа – случайное загрязнение. Все в порядке, можно не волноваться».

«Борис Евсеевич, – ответил я, – согласитесь, что у меня есть основания беспокоиться. Система один раз в полете уже отказала, а конструкция ее усложнена и ненадежна».

На этом мы расстались, каждый оставаясь при своем мнении.

30 ноября станция была запущена. Носитель на этот раз сработал безупречно, но антенны и солнечные батареи не раскрылись.

Вместо полета к Венере пришлось ограничиться неуправляемым полетом аппарата до исчерпания ресурса бортовых батарей. Станция получила официальное название «Зонд-2», но фактически это был срыв программы полета. Мой прогноз оказался точным, но прорицающих несчастья не любят, когда их пророчества сбываются.

Именно поэтому желтая пресса в США годами публикует предсказания катастроф и катаклизмов, которые никогда не происходят, и никогда не оказывается в проигрыше. Их творения покупают, читают, обсуждают и … забывают ради следующего номера.

В моем случае сбывшееся пророчество не принесло мне ничего кроме неприятностей. Во-первых, слегка испортились мои отношения с Б.Е. Чертоком. Во-вторых, кое-кто стал поглядывать на меня с опаской, вдруг я знаю нечто, недоступное другим. В-третьих, поскольку такие точные попадания случались нечасто, КГБ наверняка провело негласную проверку, чтобы выяснить, почему я заранее знал, какая система откажет.

Пуском «Зонда-2» завершилась напряженная программа 1964 года.

Откровенно говоря, мои мысли в эти дни были далеко от испытательной площадки. Я случайно встретился и познакомился со своей соседкой, живущей в следующем подъезде и переживал состояние острой до тоски влюбленности.

Ее звали Вера, ей было 17 лет и она училась в 10 классе.

Чувства мои были вполне определенными. Я никогда еще не переживал ничего подобного. Письма мои к Тане Филипповой прекратились. Объект моего поклонения был рядом, но получиться из этого ничего не могло. Она была несовершеннолетней, а значит, неприкосновенной для меня. Чувства наши были взаимны, как выяснилось. Я начал ходить к ним в гости и сидел там часами, благо в работах наступил перерыв.

Я боролся с собой, и переходил от желания совершить уголовное преступление к желанию порвать наши отношения. И однажды случилось неизбежное. Вера стала моей женой без официальной регистрации.

Это произошло 16 декабря.

В новогоднюю ночь сыграли свадьбу, хотя в ЗАГС нам по-прежнему идти было нельзя: не вышел возраст у невесты. Уже через несколько дней стало ясно, что жена моя ожидает ребенка.

Я и моя жена Вера на свадьбе (1965 год)

Наконец, в мае 1965 года я решился и пошел регистрировать брак, хотя до восемнадцатилетия жене оставалось еще два месяца.

Трудно представить, какую бурю подняла наша свадьба на площадке 10. Офицерские коллективы в отдаленных гарнизонах вообще поражены сплетнями – женам просто энергию некуда больше девать. А тут такая добыча!

Но прошло много лет со дня нашего знакомства, женаты мы уже более сорока пяти лет, вырастили сына, который подарил нам двух прекрасных внуков, спасибо ему и снохе.

Как в песне: «Разговоры стихнут вскоре, а любовь останется».

Далее

В начало