Введение

Первые слова этой книги набраны в октябре 2004 года. В США заканчивается предвыборная гонка, в которой президент Буш добивается переизбрания на второй срок. Противостоит ему от Демократической партии сенатор Керри.

Гонка равная, кампания шумная… и неумная. То ли претенденты не могут слова сказать, не посоветовавшись со своими помощниками, то ли боятся обидеть друг друга, но острых, целенаправленных вопросов и ответов, а также рекламных объявлений на телевидении почти нет.

Защита у Буша из-за очевидных ошибок во внешней политике (беспричинная, плохо спланированная война в Ираке, которой не видно конца; отчуждение потенциальных союзников во всем мире; растущая волна ненависти во всем мире по отношению к США и американцам и т.п.) очень слаба.

Главный аргумент – не смейте критиковать меня за ошибки, потому что это снижает мораль войск в Ираке – просто смехотворен, но действует, потому что такое обвинение кажется серьезным сторонникам продолжения войны, а таких пока еще немало.

Провалы во внутренней политике (колоссальный дефицит бюджета; безудержные траты; размывание социальных программ; массовая потеря рабочих мест; огромные налоговые льготы для богатых и др.) оправдываются обещаниями, что дальше все будет еще лучше.

Керри, явно превосходящий Буша в интеллектуальном отношении, не может воспользоваться своим преимуществом, потому что в США (как, впрочем, и повсюду) слишком умных не выбирают в президенты. Это потом, после избрания, ты можешь оказаться интеллектуалом, а пока большинству американцев «ковбой» Буш симпатичнее и понятнее «профессора» Керри.

Нам, живущим на деньги социальных программ, нет причин поддерживать Буша, но от нас мало что зависит.

Заканчивающийся 2004 год стал для меня знаменательным: я принял, наконец, американское гражданство.

Третья книга моих воспоминаний по замыслу должна охватить самый продолжительный период моей военной службы с 1970 года до отставки.

Напомню читателю, что книга – это мои личные воспоминания, дополненные при необходимости официальными данными.

Все люди, упомянутые здесь, реальны, все выведены в этой книге под своими подлинными именами.

Все описанные события имели место, кроме тех случаев, когда я пользуюсь воспоминаниями других, приводя ссылку на автора.

Естественно, в этих случаях я не могу гарантировать достоверность.

Несколько слов о заглавии третьей книги.

После службы в пустынных районах Казахстана и провинциальном Харькове я оказался (по собственному желанию) в Москве – центре страны, центре власти и … интриг в борьбе за карьеры.

Я к этой борьбе оказался не готов: для успеха в Москве нужно было отказаться от самого себя, приспособиться к странному окружающему миру. Действительность затуманивалась мифами; люди мелькали в причудливом калейдоскопе, меняя облики и роли; многие становились придворными шутами, сохраняя при этом абсолютную серьезность.

При всем том участники грандиозного спектакля «Советская военная наука» не были профессионалами: грим был наложен грубо; интонации фальшивы; пафос – нарочит.

И, конечно, актерами на главных ролях были наши командиры и политработники. Происходящее живо напоминало мне, и не только мне, ряженых на деревенском празднике. Первым это слово произнес О.С. Констанденко, а я согласился. Отсюда и заглавие.

Добавлю для американского читателя, что рядиться в праздник – обычай не только русского народа. Приходят же на работу американцы и американки в фантастических нарядах на Халловин.

Разница в том, что мои ряженые приходили на службу в маскарадных масках и в будни.

Глава 1. Первые впечатления (1970 год)

Новое – это хорошо позабытое старое
Народная мудрость

1970 год, когда я по-настоящему начал служить в Болшево, вошел в историю как год довольно бурных событий.

Начался он с обвинений Мао в адрес СССР в неоколониализме и установлении в своей стране фашистского диктаторского режима. Мы воспринимали подобные высказывания спокойно.

После того, как Китай объявил США 101-е «серьезное предупреждение» за нарушение границ воздушного пространства, все заявления китайской стороны воспринимались с юмором.

Последующие события показали, что все это – «слова, слова, слова». Не прошло и шести месяцев, как между СССР и Китаем были восстановлены дипломатические отношения.

Прошедшая в январе перепись населения моей семьи не коснулась: мы отговорились тем, что прописаны в Харькове.

Уехав из Харькова (теперь уже навсегда), я сохранил за собой двухкомнатную квартиру. На это у меня хватило ума. Действительно, умри я внезапно, и моей семье не нашлось бы уголка. Поселились на первое время снова у тестя с тещей.

Леонид Анисимович к тому времени получил на троих двухкомнатную квартиру в городке № 4 – один из жилых городков НИИ-4 МО.

Жена продолжала учиться в Кировограде, перевод ее в Москву нужно было организовать.

На шесть человек квартира была явно мала, но мы надеялись быстро получить жилье.

Тут наличие несданной квартиры по прежнему месту службы могло сыграть роль: ведь Училище, подождав немного, будет бомбардировать мое командование письмами с требованием освободить жилплощадь и тем ускорять решение моей жилищной проблемы.

Бои между Сирией и Израилем за Голанские высоты, с которых просматривается чуть ли не вся территория Израиля, и все события на Ближнем Востоке подавались советской пропагандой как свидетельство агрессивности молодого израильского государства. Большинство с этим молчаливо соглашалось, сказывались широко распространенный в СССР бытовой антисемитизм и полное отсутствие объективной информации.

Поэтому потопление близ Эйлата израильского торгового судна египетскими(?) боевыми подводными пловцами прошло незамеченным, а ответный удар израильской авиации в Суэцком заливе и уничтожение нескольких минных тральщиков было объявлено во всеуслышание и рассматривалось чуть ли не как объявление войны.

В феврале близ швейцарского города Бадена в результате авиационной катастрофы гибнут 47 человек. Ответственность за террористический акт берет на себя Организация освобождения Палестины.

Ее лидер Ясир Арафат и штаб-квартира ООП пребывают в это время вдали от поля боя в Бейруте. Имя его еще недавно ничего не говорило широкой публике, но теперь он глава ООП, которую официально признают все новые и новые страны. Это был не первый случай захвата гражданского самолета, но, увы, и не последний.

Чрезмерная активность ООП в Иордании приводит к долгой борьбе законного правительства с террористами, в результате к высылке палестинцев за пределы страны. Но это произойдет еще не скоро.

Активизирует свою деятельность академик А. Сахаров. Но особого влияния на умонастроения советского народа это не оказывает. Его письмо о необходимости демократизации советского строя нигде не публикуется, а официальная оценка в сообщениях для узкого круга – академик бесится с жиру. Все животрепещущие проблемы жизни общества продолжают публично обсуждаться …на кухнях.

Первого апреля Вьетконг начинает генеральное наступление в Южном Вьетнаме. В Камбодже тоже идет гражданская война.

Подобные события были раздольем для наших советских идеологов и не только для них. Для офицеров Советской армии, конечно, было секретом Полишинеля существование в Генеральном штабе подразделений, занимающихся продажей оружия за рубеж и подготовкой советских «военных советников». Туда многие даже хотели бы попасть служить и поездить по миру.

Чего я не знал тогда, эти управления были фактически филиалами ГРУ ГШ и комплектовались кадровыми разведчиками и спецназовцами.

Вооружение поставлялось во многие регионы мира, были бы покупатели. «Классово близким» бойцам с империализмом оружие и боеприпасы поставлялись бесплатно или в кредит, погашаемый «после победы».

Зенитно-ракетные комплексы СА-75М, поставляемые СССР Демократической республике Вьетнам безвозмездно, участвовали в боях с июля 1965 года с переменным успехом. Это была помощь «братьям по классу».

Интересно, что лозунг о развертывании мировой революции, принятый Коммунистической партией сразу после Октябрьского переворота, никогда не был официально признан утратившим силу.

О мировой революции не говорили, подменяя эвфемизмами типа «всемерной поддержки национально-освободительного и рабочего движения во всем мире». Но идея мировой революции жила, служа идеологической подпоркой, уже упоминавшейся военной доктрины – победы СССР в мировой войне против всех, неограниченной гонки вооружений далеко за пределы собственной потребности страны, оказания помощи всем, кто хотя бы слово сказал в осуждение империализма и т.п.

Помню, как на киноэкраны СССР вышел итальянский фильм «Народный роман» – довольно скабрезная история о женитьбе пожилого римского рабочего на молоденькой родственнице из деревни.

Я долго недоумевал, что заставило наших идеологов согласиться на показ ленты. Потом я догадался: незадолго до конца фильма оператор снял «народную демонстрацию». Четыре-пять усталых человека волочат по земле красное знамя и поют «Баньдера Росса».

Примерно такой же была отдача и от вложений в «национально-освободительные движения».

Виктор Суворов, которого я часто вспоминаю именно из-за провокационности его произведений, пишет, что И.В. Сталин считал итоги Второй мировой войны собственным поражением, так как не удалось захватить всю Европу и создать там царство коммунизма.

Допустим. Но Сталин умер, не прожив после Победы и восьми лет, а холодная война продолжалась после его смерти еще несколько десятилетий.

И никто из череды советских лидеров после Сталина не захотел (или не смог?) отказаться от отживших догм ленинского наследия.

А последний из них – М.С. Горбачев – сделал это при всей благости намерений (?) так неумело и неумно, что лучше бы он не приходил к власти вообще.

Факт участия советских военнослужащих в боевых действиях за рубежом, поставки вооружения различного толка фракциям и группкам никогда официально не признавался советским руководством.

Весь мир стрелял из автомата Калашникова, но и на это был приготовлен ответ: эти автоматы изготавливают не только в СССР.

Именно поэтому упреки в адрес нашей пропаганды по поводу замалчивания героизма советских воинов и успехов наших оружейников в послевоенный период, которые приведены в шовинистическом опусе Максима Калашникова «Сломанный меч Империи», не обоснованы. Ведь официально был мир, и советские солдаты и офицеры нигде не воевали.

Не следует думать, что Коммунистическая партия Советского Союза, точнее, ее лидеры, были одиноки в своих заблуждениях. После развала СССР и конца холодной войны США почувствовали себя единственной мировой силой.

И что же сделала администрация США? Сократила производство вооружения? Снизила военные расходы? Остановила разработку новейших систем вооружения? Да ничего подобного! Военный бюджет растет, разработки продолжаются, оружие накапливается.

Оправдание: война с терроризмом и насаждение демократии по западному образцу на Ближнем Востоке, где ее (демократию) только и ждут.

Накопленная инерция гонки вооружений не позволяет перейти к разумной политике в интересах большинства населения. Сократить военное производство означает: рост безработицы, падение жизненного уровня высокооплачиваемой рабочей силы военно-промышленного комплекса, потерю квалификации учеными и инженерами, и разрушение отлаженных систем создания и отработки военной техники.

Программа конверсии американского военно-промышленного комплекса требует политической воли, четкой долговременной программы, финансовых затрат и широкой пропагандистской кампании.

Но кому это нужно в США? Рядовой же американец мыслит по инерции и боится отстать в гонке вооружений от уже несуществующего, но все еще грозного противника.

Значит, снова нужен образ врага, ради победы над которым необходимы все растущие военные затраты. Не было бы терроризма, нашлось бы что-нибудь другое.

Конечно, наши лидеры не могли пройти мимо столетия со дня рождения В.И. Ленина. Празднование юбилея было проведено с помпой, а все служащие в армии получили юбилейную медаль с профилем вождя.

В сентябре в Чили на выборах побеждает Сальвадор Альенде и быстро становится фаворитом советской прессы и телевидения.

Умирает Герой Советского Союза Гамаль Абдель Насер. Советскому народу, с умелой подачи официальной пропаганды, он казался чуть ли не борцом за народное дело на Ближнем Востоке.

Конец года отмечен народными волнениями в Польше, которые были спровоцированы решением правительства о резком повышении цен на многие товары первой необходимости.

В ответ на участившиеся случаи захвата террористами гражданских самолетов в Гааге большая группа государств подписывает соглашение о предотвращении незаконного захвата воздушных судов.

Высокая активность СССР по запуску космических аппаратов в 1970 году объясняется, в основном запуском большого количества спутников военного назначения.

Всего запусков (успешных и аварийных) в интересах МО СССР и КГБ в 1970 году было более 60, включая уже знакомые читателю «Зениты» и относительно новые спутники радиоразведки «Целина» различных модификаций.

Основная нагрузка по-прежнему ложилась на Южный полигон, и я легко представлял себе, как запредельно тяжело моим друзьям и недавним сослуживцам.

В феврале при попытке запуска лунной станции отказал ракетоноситель «Протон».

В апреле в США был запущен «Апполон-13», и мы, затаив дыхание, следили за развитием событий на аварийном корабле. С большим трудом экипаж удалось спасти.

1 июня на «Союзе-9» полетели Андриан Николаев и Виталий Севастьянов – инженер ОКБ-1.

19 июня экипаж вернулся на Землю. Пробыв в Космосе почти 18 суток, космонавты с трудом двигались и испытывали головокружение. Это был новый опыт. Отныне все экипажи должны были в полете заниматься специальными упражнениями, чтобы предотвратить «эффект Николаева».

НИИ авиационной и космической медицины разработал уникальные методики поддержания работоспособности людей в условиях длительной невесомости. В этом элементе подготовки космонавтов СССР и Россия идет «впереди планеты всей».

Успешно разворачивалась система спутниковой связи и телевидения «Молния».

Началась отработка системы цветного телевидения «Радуга».

17 августа была успешно запущена станция «Венера-7».

12 сентября ракетой «Протон» была успешно запущена станция «Луна-16». Через 12 дней возвращаемый аппарат доставил на Землю 101 грамм лунного грунта. Это была серьезная победа советской лунной программы. В октябре на Луну был доставлен самоходный аппарат «Луноход-1».

Управление луноходом осуществлялось с Земли. Специально тренированные операторы войсковой части 32103 должны были учитывать задержку, вызываемую временем прохождения радиосигнала с Луны и обратно.

Поверхность Луны неровная, много крупных камней, поэтому работа операторов была не из лёгких.

«Луноход-1» оказался очень надежным. Уже была выполнена и перевыполнена программа исследований и экспериментов, а он все работал и работал. Наконец, было принято решение о прекращении работы с луноходом.

Его привели в укромное местечко рядом с крупным обломком породы и выключили аппаратуру. Произошло это в октябре 1971 года. Может быть, его дежурный радиоприемник все еще ждет команды на включение.

Конец года ознаменовался долгожданным успехом в венерианской программе. 15 декабря спускаемый аппарат «Венеры-7» спустился на поверхность Венеры и 23 минуты передавал на Землю научную информацию.

НИИ-4 МО (в народе – НИИЧМО) занимал обширную территорию, постоянно расширялся и строился.

Ушли в прошлое идиллические времена, когда посетитель, входя в жилой городок (теперь – городок № 1), попадал сразу и на служебную территорию института. Теперь институт отгородили отдельным забором, и для входа требовался специальный пропуск.

Заборы, как выяснилось, являлись предметом соревнования и зависти у руководителей предприятий. Чем мощнее забор, тем солиднее фирма.

Поэтому с фасада НИИ-4 МО был огорожен высокой стеной из кирпича желто-кремового цвета; внутренняя стена была попроще, а на задворках вообще имелись участки, огороженные проволочной сеткой и колючей проволокой.

На углах территории несли круглосуточную службу часовые; не забыты были и средства электронной охраны территории. Несмотря на все усилия командования, проникнуть на территорию без пропуска было можно. Это доказал опыт одного из вольнонаемных сотрудников, который зимней ночью, изрядно набравшись, прошел через ворота в том самом проволочном ограждении, никем не остановленный, и сократил путь домой, покинув территорию через проходную, на этот раз, предъявив пропуск.

За два года до описываемых событий на той же территории был размещен второй институт, носящий пока скромное название Филиала НИИ-4, в котором я собирался продолжить мою службу.

Как всегда в таких случаях, новому подразделению отдали старые корпуса и старую мебель и постарались пересунуть в новый штат весь балласт – людей, не проявивших никаких способностей к научно-исследовательской работе. Так поступали везде и всюду при формировании новых отделов «за счет штатной численности».

Формирование нового института в рамках Ракетных войск было абсолютно ненужно и дробило усилия научных коллективов. Ходили слухи, что начальник НИИ-4 генерал-лейтенант Андрей Илларионович Соколов согласился на разделение института под давлением сверху и по чисто личным причинам. Одну из версий событий изложил мне О.С. Констанденко, который к тому времени закончил адъюнктуру НИИ-4 и служил старшим научным сотрудником в отделе надежности нового института.

По словам Олега, А.И. Соколов не переносил Геннадия Павловича Мельникова, которого перевели из Харькова с должности начальника факультета. По мнению Соколова, которое разделяли многие, Г.П. Мельников был блатняком. Откуда взялся этот блат, никто не знал, но мне точно известно, что в Харьков он попал по протекции Виктора Ивановича Кейса, влияния которого было недостаточным для перевода в Москву.

К космическим делам Геннадий Павлович не имел никакого отношения, что подрывало доверие к нему А.И. Соколова, который был руководителем сталинской школы и требовал от своих подчиненных знания дела.

Следующий эпизод относится к московским фантасмагориям гоголевского масштаба. Достоверность его полностью на совести О.С. Констанденко.

К двадцатилетию Победы министр Обороны издал приказ о представлении к воинскому званию на одну ступень выше занимаемой должности участников войны, продолжающих службу в Советской армии.

Андрей Илларионович Соколов представил к присвоению звания «генерал-майора» Героя Советского Союза полковника Мельникова, начальника управления. Вскоре из Главного управления кадров позвонили и подтвердили, что звание Мельникову присвоено. Соколов поздравил счастливого героя. Через неделю пришел соответствующий приказ, но выяснилось, что звание присвоили другому Мельникову – Геннадию Павловичу. Ярости Соколова не было предела, служить дальше «с этим проходимцем» он не хотел.

Так счастливо совпали стремление Геннадия Павловича к самостоятельности и желание Соколова от него избавиться.

В результате в 1968 году родился новый институт, пока именуемый филиалом НИИ-4, во главе которого оказался свежеиспеченный генерал-майор, обошедший Ивана Васильевича Мещерякова, который стал замначальника Филиала по науке.

Вообще, при Л.И. Брежневе с самого начала наблюдалось усиление центробежных тенденций: каждый начальник стремился к независимости.

Одновременно с образованием нового института вышел из подчинения НИИ-4 командно-измерительный комплекс (КИК) во главе с генерал-майором Карасем. Новое соединение имело штаб в Москве, что, кстати, позволяло давать московские квартиры избранным офицерам, а большинство рабочих подразделений располагалось в Голицыно. Для НИИ-4 это была большая потеря; Геннадий Павлович Мельников против такого выделения не возражал: он не любил брать на себя «лишнюю» ответственность.

При формировании командно-измерительного комплекса в его название были добавлены магические слова «научно-исследовательский испытательный». Это давало возможность ввести в штат научные должности, платить повышенные оклады и надбавки за ученые степени и звания, а также отвергать любые претензии Филиала на научное руководство.

В состав КИК тогда входило около двух десятков командно-измерительных пунктов, разбросанных по всей территории СССР. Каждый такой пункт являлся самостоятельной войсковой частью со своим командованием и штабом. КИК вел напряженную круглосуточную работу по эксплуатации всех советских спутников в полете.

Комплекс имел все внешние признаки научно-исследовательского учреждения, включая заместителя начальника по науке, но серьезной научно-исследовательской работы вести не мог из-за большой занятости текущей работой и недостаточной квалификации сотрудников.

Это был еще один ряженый в огромной когорте, так называемой, прикладной науки. Выделение новых подразделений, формирование ненужных институтов являлось, на мой взгляд, продолжением развала централизованной сталинской системы, начатого Н.С. Хрущевым с его бесконечными реформами. Вот только «наш дорогой Никита Сергеевич», начиная процесс переделывания системы, сам этого не подозревал.

Меня все эти события пока не волновали: мне предстояло решить другую проблему – перевести жену для продолжения учебы в один из московских институтов.

Я побывал в Московском педагогическом институте иностранных языков имени Мориса Тореза. Там меня прямо спросили: «А кто будет ходатайствовать о переводе?» Я подумал об Александре Александровиче Максимове и ответил: «Начальник Главного управления министерства Обороны». Секретарь ректора улыбнулась и сказала: «Да, это наш уровень, но с первого курса перевести может только министр Просвещения».

Я вышел на улицу и несколько минут простоял в раздумье. К зданию Института подъезжали одна за одной легковые машины, из которых выскакивали изысканно одетые девицы. В воздухе веяли ароматы парижских духов. Я понял, что моей жене с нашими скромными доходами здесь будет неуютно.

К счастью, в Москве был не один институт иностранных языков. В конце концов, я остановил свой выбор на Московском областном педагогическом институте имени Н.К. Крупской. Там тоже согласились принять жену в качестве студентки, но и здесь требовалось разрешение Министра. Пришлось вспомнить полузабытое искусство написания каверзных писем. Я разузнал служебный адрес и имя министра Просвещения РСФСР и составил черновик письма с просьбой о переводе жены «в порядке исключения».

Магия состояла именно в этих трех коротких словах: по закону – нельзя, но в порядке исключения – можно.

ЦУКОС был в 1970 году преобразован в ГУКОС. В ГУКОСе мне напечатали мою слезницу на фирменном бланке Начальника, и А.А. Максимов ее подписал как заместитель начальника.

Оставалось убедить графа Потоцкого. Министерство просвещения РСФСР размещалось тогда в маленьком особняке на Чистых Прудах. Я зашел в здание. Моя военная форма заменяла мне пропуск. В приемной министра предупредительная секретарша прочитала мою бумагу и попросила подождать.

Минут через десять она вышла из кабинета с визой, разрешающей моей жене перевод. Таким образом, моя семья воссоединилась.

Итак, я прибыл «для продолжения дальнейшей службы» в Филиал НИИ-4 МО. Первое, что я увидел, были монтажники, протягивающие какие-то кабели в экранирующей оплетке. Я искренне обрадовался, подумав, что работы здесь делают те же, что и на полигоне.

Увы, тут же выяснилось, что это проводили телефон ЗАС в кабинет генерала Мельникова. Больше за 16 лет службы в НИИ-50 монтажных работ мне лично видеть не приходилось, хотя они, конечно, проводились при вводе новых корпусов или вычислительных мощностей.

Вскоре меня провели в отдел связи КИК в корпус 3 – старое трехэтажное здание красного кирпича. Начальник отдела, милейший человек по имени Павел Павлович Михайлов (все называли его сокращенно Пал Палыч), представил меня начальнику лаборатории подполковнику Виктору Ивановичу Корягину.

Корягин рассказал, что отдел занимается организацией связи для командно-измерительного комплекса, выделяя под каждый запуск спутника средства связи для наземного комплекса управления (НКУ). Кроме того, сотрудники разрабатывают предложения в планы и программы развития средств связи КИК.

Организацию связи теоретически я изучал еще в Академии. Это было возвращение к прочно забытому за одиннадцать лет. Я несколько взбодрился, но тут начальник отдела смущенно сказал мне: «Знаете, Евгений Александрович, вы человек новый, никого здесь не знаете, поэтому можете быть беспристрастны. Мы дали Вашу кандидатуру на пост председателя годовой комиссии по проверке секретного делопроизводства».

Конечно, упоминание о моей беспристрастности являлось чистейшей отговоркой, потому что поручение это было и неприятным, и ответственным: нельзя пропустить недостатки и легко нажить врагов, если быть чересчур требовательным. На эту должность принято было назначать вновь прибывших офицеров, которые не могли отказаться; старослужащие этой высокой чести усиленно избегали.

Кроме всего прочего, это назначение означало освобождение от служебных обязанностей на месяц-полтора. Это дало возможность моему новому начальству не думать о том, что планировать мне на первый квартал года.

Комиссия, о которой идет речь, создавалась ежегодно в каждой войсковой части, имеющей дело с секретными документами. Практически этими проверками были охвачены все подразделения Советской армии, потому что засекречивалось все.

Главной обязанностью комиссии являлась проверка наличия секретных, совершенно секретных и совершенно секретных особой важности документов и изделий согласно данным официального учета; проверялся также ряд других вопросов на соответствие требованиям приказа Министра обороны № 010. Приказ этот издавался под одним и тем же номером каждый год. Значит, в 1970 году это был приказ № 010-70.

В каждое новое издание приказа вносились изменения, ужесточающие режим секретности. Повторюсь, бдительность – наше оружие. Через пару дней комиссия собралась в помещении секретного отдела, и начальник этого отдела майор Никитин, плотный невысокого роста мужчина с неистребимым южнорусским акцентом, проинструктировал нас. Сначала мы должны были изучить приказ 010, а потом отправиться на проверку в подразделения.

Интересно, что полного разделения двух институтов не произошло: в некоторые корпуса контролеры нас не пускали. Это означало, что в корпусе сидят подразделения и Филиала, и НИИ-4, куда мы допущены не были. В этом случае приходилось вызывать дежурного по соответствующему управлению, который и разрешал нам войти.

Чтобы не утомлять читателя подробностями, приведу только несколько эпизодов.

В морском отделе, которым командовал тогда капитан первого ранга Устинов, мы вместе с ним вошли в комнату и я сказал: «До окончания проверки все входят, никто не выходит». Когда кто-то из офицеров попробовал выйти, Устинов его резко остановил. Пришлось мне свести дело к шутке.

Морской отдел занимался плавучими средствами КИК, то есть, тихоокеанской экспедицией ТОГЭ-9, кораблями науки и пр. Старые сотрудники отдела вроде подполковника Александра Петрова еще помнили героические времена, когда офицеры НИИ-4 плавали на этих кораблях в составе экспедиций. Увы, эти времена безвозвратно ушли. Морской измерительный комплекс под шумок тоже сумел выделиться в самостоятельное учреждение.

Теперь наш морской отдел мог вести только т.н. научно-техническое сопровождение строительства новых судов, но и при этом ограничении оставался одним из самых деятельных подразделений Института, сохраняя тесную связь с кораблестроительными предприятиями.

Позже мы подружились с Сашей Петровым, и он рассказывал мне о своих плаваниях. Один из его рассказов я привожу.

«Встали мы на якорь в Гибралтаре (с ударением на втором слоге), – рассказывал Петров, – и отправились в Танжер за покупками. А там – беспошлинная торговля, все дешевле. Приятелю моему плавки были нужны. Зашли мы в одну лавку, а там продавщица – закачаешься! Блондинка, высокая, красавица. Я к ней подкалываться начал на своем хилом английском, а приятель говорит: «Брось ты х… заниматься, спроси лучше эту б.., плавки у нее есть?» А продавщица отвечает: «Плавок нет». По-русски, без акцента. Эмигрантка оказалась. Я извиняться, а она говорит: «Ничего, приятно было услышать живую русскую речь».

Ходить одному по иностранной земле было категорически запрещено. Если шли группой, в ее составе обязательно был штатный или нештатный сотрудник КГБ. Если шли вдвоем, то либо один, либо оба были из того же ведомства.

Иногда удавалось заняться сексом, но тогда надо было, чтобы все грешили одинаково.

В другом отделе я обнаружил лишнюю копию совершенно секретного МБ (машинописный документ).

Начальником отдела был полковник Авенир Алексеевич Чинарев. Машинистка Ира, повинная в нарушении, сидела тут же, положив ногу на ногу, нервно закуривая сигарету за сигаретой. Чего я не знал тогда, она была по совместительству любовницей Авенира. Отпустив ее, мы приняли решение сжечь документ на месте, что и было тут же исполнено. Этим я заслужил если не дружбу, то хорошее отношение Чинарева на все время совместной службы.

Обнаружил я много мелких нарушений и в работе самого секретного отдела. Майор Никитин только кряхтел, записывая очередное замечание в черновик итогового акта. Кстати, в чистовом варианте акта эти замечания исчезли, потому что печатался он из рабочей тетради… майора Никитина.

Наконец, настал момент, когда я попросил для проверки наличия показать мне дело Командира части. Эта особой важности папка содержала документы категории (как мы шутили) «Совершенно секретно. Сжечь перед прочтением». Документ этот после некоторого сопротивления Никитин вынул из личного сейфа генерала Мельникова в его кабинете.

Пока я пересчитывал страницы, я успел прочитать один важнейший документ. Это был утвержденный наверху план преобразования Филиала сначала в НИИ-50, а затем – в ЦНИИКС-50 с указанием дат свершений. Так что я заранее знал, что нас ожидает. У меня хватило ума никогда не дать понять окружающим, что мне известны перспективы Института.

Записал я в акт и замечания о необходимости переоборудования кабинета Командира. Размещенный на первом этаже, он не имел предусмотренных приказом 010 решеток на окнах, а дежурный по части даже не был вооружен. Это упущение было характерно для Г.П. Мельникова, который не был строевым командиром и даже не знал или сознательно пренебрегал требованиями воинских уставов. Вообще, иногда казалось, что происходящее на этой грешной земле его совсем не касается, но это впечатление было результатом тонкой игры.

Наконец, мы напечатали акт об итогах работы и отправились на прием к Геннадию Павловичу. Я впервые увидел своего нового командира, который занимал немаловажный пост в иерархии Главного управления космических средств министерства Обороны, представляя точку зрения Института на высших уровнях государственного руководства.

Это был худощавый разменявший шестой десяток мужчина среднего роста с острым взглядом и взъерошенными седыми волосами. ГП, как обычно называли его сотрудники в беседах между собой, внимательно прочел документ, пожурил Никитина и утвердил акт, объявив благодарность нашей комиссии. Особенно ему понравилось замечание об отсутствии оружия у суточного наряда. «Как же так? – возмущался он, – Ведь у меня в сейфе – концептуальные документы!»

«Концептуальные» – я впервые услышал любимое словечко ГП. Я не считал, но слышал это слово из его уст, наверное, сотни раз. Я еще не знал, что возмущение это было хорошо разыгранным для меня: ГП любил покрасоваться перед незнакомыми людьми. Он вообще побаивался новых сотрудников, так как не знал, чьим родственником новичок может оказаться.

Я почувствовал неискренность: любой военный человек заметил бы, что оружия у наряда нет, а тем более командир части, которого дежурные встречали докладом каждый день в соответствии с уставом Внутренней службы.

Отныне дежурный и помощник носили пистолет Макарова, получать который надо было на первых порах у дежурного по НИИ-4. До этого в Филиале и оружия-то собственного не было. Сами дежурные, кстати, этому нововведению не обрадовались: на получение и сдачу оружия тратилось какое-то дополнительное время.

Это иждивенчество распространялось и на строительство жилья, и на эксплуатацию зданий. Если у начальника Филиала протекала батарея в кабинете, ее ремонтировал слесарь из НИИ-4. Строительство жилья велось «на паях», что означало, что Филиал вносил часть денег, а остальные мелочи типа надзора за строительством зданий ложились на НИИ-4. Это не мешало иметь в штате Филиала помощника командира по строительству.

Про решетки на окнах было забыто, ГП не захотел сидеть за решеткой.

Работа комиссии закончилась, и я вернулся в отдел, где меня уже ждало мое первое задание.

Тут самое время сказать несколько вводных слов о системе планирования и контроля в Институте.

Филиал НИИ-4 унаследовал систему документации, планирования и контроля НИР от НИИ-4, где она была отточена с годами до совершенства точки.

Младшие и старшие научные сотрудники были непосредственными исполнителями работ и находились в самом низу пирамиды. В конце каждого квартала они расписывались в совершенно секретном документе, называемом «План-задание».

Для того чтобы сузить глобальную постановку задачи до объема, выполнимого одним человеком за три месяца, придуманы были магические слова «в части». Таким образом научный сотрудник мог получить задание в виде: Разработка и обоснование предложений по совершенствованию системы связи командно-измерительного комплекса … на 1971-1975 г.г. … в части: предварительного определения потребности в проводных каналах связи на планируемый период, или еще уже … в части: предварительной разработки методического подхода к определению потребности в каналах связи.

Звучало это серьезно, но на практике сводилось к тому, чтобы проделанную работу можно было хоть как-то оценить. Отчетность по работе была, как правило, «рм в рт», что означало рабочий материал в рабочей тетради. В случае выпуска отчета рм в рт заменялся на «материал в отчете».

Прочитать эту гору рукописного материала начальник отдела уже не успевал: в отделе было около двадцати человек; материалы за квартал составляли увесистый том. Чтение материалов возлагалось на начальников лабораторий, которые этим частенько пренебрегали, доверяя сотрудникам.

Научным руководителем темы был Начальник института или один из его заместителей. Они тем более не могли знать, что рождено умом и мыслью подчиненных.

В этих условиях проявил гениальность начальник планового отдела НИИ-4 подполковник Лопаченок. Он создавал каждый квартал комиссию, которая проверяла каждый рабочий материал в части… правильной записи заданий в план-задании и точного копирования этой записи в рабочей тетради исполнителя.

Глубже комиссия не копала. На основе замечаний этой комиссии определялись места в соцсоревновании и премии, создавались и рушились репутации и карьеры. Андрей Илларионович Соколов довольно быстро понял, что такая проверка – это фикция. «Лопаченковщина» была осуждена, но следы ее сохранились.

Поэтому после соответствующего инструктажа подполковника Корягина я с трепетом перенес в свою первую девственно чистую совершенно секретную рабочую тетрадь первое свое задание. Потеряй я эту пустую тетрадь, и мне пришлось бы доказывать специальной комиссии, что она не содержала секретной информации.

Конечно, я не помню точной формулировки первого задания, но речь шла о разработке методики сравнения боевой устойчивости защищенных стационарных и подвижных пунктов управления. Работа выполнялась в интересах второго управления института – управления боевого применения космических средств. Тема была соисполнительская, т.е., отвечало за ее выполнение другое подразделение, а мы только помогали. Таких тем было большинство.

Руководство отделов и управлений без энтузиазма относилось к соисполнительству, поэтому умение завязать кооперацию, т.е., привлечь к исполнению своей работы как можно больше других подразделений, высоко ценилось.

В крайнем случае, прибегали к авторитету научного руководителя: когда командир части или его заместитель приказывал, отказываться дальше было невозможно. Таким образом, отделы одного и того же института «озадачивали» друг друга и создавали видимость занятости делом. Каждый отдел выполнял до 10-15 тем одновременно, а Институт – до сотни и более тем. Ясно, что говорить о концентрации усилий на важных направлениях работ не приходилось.

НИР, в которой я участвовал, проводилась с задачей обеспечить выживаемость измерительных пунктов КИК в условиях применения ядерного оружия.

Сколько сил и средств было затрачено в СССР и США на подобные исследования, сказать трудно. Н.С. Хрущев даже всерьез рассматривал возможность строительства подземных оборонных заводов. К счастью, обошлось без ядерной войны.

Как построить стационарный пункт, выдерживающий заданное избыточное давление ударной волны, мы примерно представляли. Труднее было найти оценки влияния подвижности пункта управления на его живучесть. Пришлось пойти в библиотеку и покопаться в журналах.

Библиотека, кстати, была тогда еще одна на оба института. Позже в НИИ-50 была создана отдельная библиотека с неизбежным дублированием книжных и журнальных фондов и лишними затратами, но кто думал о таких мелочах?

С созданием своей библиотеки сотрудники НИИ-50 потеряли право пользования библиотекой НИИ-4, и наоборот. Для того чтобы попасть в библиотеку соседнего института, требовалось теперь оформлять специальное разрешение, которое давалось не слишком охотно.

Покопавшись в американских журналах, я нашел статью, посвященную броуновскому движению, после некоторых умственных усилий сумел приложить ее к своей задаче и построил график равной вероятности поражения подвижного и стационарного пункта в зависимости от скорости движения первого и степени защиты последнего.

Я с трепетом принес свое произведение на суд ответственному исполнителю темы Юрию Казанскому – такому же младшему сотруднику, как и я. Ему материал неожиданно понравился и моя работа вошла в итоговый отчет по теме без изменений.

Ответственный исполнитель темы – это была настоящая рабочая лошадь НИР. Из разрозненных, разнородных материалов всех исполнителей (в больших темах до нескольких десятков человек) и из десятка отчетов, представленных по теме из других организаций, ответственный исполнитель должен был выбрать главное, написать отчет по теме и обеспечить его своевременное оформление и высылку Заказчику (и получить от последнего благоприятное заключение). А отчетов по одной теме могло быть и несколько.

Вспоминаю навскидку: этапный отчет, промежуточный отчет, итоговый отчет.

Замечу кстати, что персональных компьютеров в Институте не было вообще, печатать отчет приходилось машинисткам вручную, в последние дни перед выпуском отчета машинистка становилась весьма важной персоной.

Следуя принятому ранее решению, я записал в записную книжку телефон Казанского. Так я хотел сохранить в памяти банк моих новых знакомых и не терять с ними связи. Увы, это оказалось очередное благое намерение, которыми вымощена дорога в известное место.
Так или иначе, первое впечатление от работы в институте было благоприятным: нужно было в короткий срок решить конкретную задачу в неизвестной ранее области.

Так и получилось, что знакомство с подразделениями Филиала я начал со второго управления. Командовал им полковник Константин Александрович Люшинский, ранее преподававший в Харьковском училище внешнюю баллистику. ГП, сам, будучи выходцем из Харькова, старательно наполнял верхние эшелоны Филиала харьковчанами. Наблюдательные сотрудники назвали этот процесс «обхаркиванием».

Мои новые сослуживцы первое время относились ко мне с подозрением, потому что я тоже прибыл из Харькова. Увы, я был не из той обоймы.

Начальником третьего управления, в котором служил я, был еще один харьковчанин – полковник Яков Яковлевич Сиробаба, доктор наук, профессор. Он заведовал в Харькове кафедрой системы единого времени и оставался фанатом СЕВ, получив несколько авторских свидетельств на изобретения в этой области.

Мы с ним оказались коллегами: он тоже не сдал свою квартиру в Харькове, убывая в Москву. Поэтому, когда письмо с напоминанием о моей квартире пришло, это прошло незамеченным: полковник Сиробаба вызвал меня в кабинет и приказал удерживать квартиру до тех пор, пока я не получу жилплощадь в Болшево.

Яков Яковлевич не пришелся ко двору в хозяйстве Мельникова. Он был узкий специалист и не любил заниматься другими вопросами. Занятая должность была ему не по плечу.

Отбыв обязательные часы на службе, он уходил домой отдохнуть, а потом опять появлялся в кабинете часов в восемь-девять вечера. Сам ГП засиживаться на службе не любил, и его подчиненные любили работать вечерами не потому, что Сам был на месте, а совсем наоборот.

Очередной дежурный по управлению, в обязанности которого входило запирать корпус, и дежурный по чемоданной, который выдавал рабочие чемоданы с секретными документами, заканчивали службу в восемь вечера, но каждый день с трепетом ждали, не раздастся ли звонок начальника управления с «просьбой» задержаться.

Увы и ах! Ненавистный звонок раздавался почти каждый вечер, и несчастные дежурные сидели в пустом корпусе иногда до полуночи. Работал Сиробаба в это время над изобретениями, но с удовольствием принимал в поздние часы сотрудников по неотложным вопросам. Это создавало иллюзию, что не один он задерживается на работе.

Утром дежурные рано являлись на службу, а начальник управления мог позволить себе задержаться на час-другой.

Если звонок раздавался ровно в восемь, трубку не поднимали и быстро уходили домой. Бывали случаи, когда Сиробаба перехватывал дежурных у дверей, и им приходилось открывать уже запертый корпус. Если прибавить к этому заметное высокомерие в обращении с подчиненными, легко понять, что офицеры третьего управления своего начальника недолюбливали.

Вспомним, что перейдя в филиал, я оставался на майорской должности, то есть, занимал должность категорией ниже, чем в 1960-1967 годах. Чтобы вернуться на подполковничью должность, нужно было стать старшим научным сотрудником.

Тут помог случай. Олег Констанденко познакомил меня со своим начальником отдела – Виктором Юрьевичем Татарским – и тот предложил мне должность в своем отделе. Я согласился.

Мои начальники в третьем управлении были категорически против. Яков Яковлевич Сиробаба вызвал меня и сказал, что мой перевод в отдел надежности невозможен, и предложил стать старшим научным сотрудником в 35 отделе «с перспективой роста до начальника лаборатории … и даже до зам. начальника отдела». Я возражал, но не был услышан. Приказ был тут же оформлен. Произошло это в июне.

Чудесным летним утром я шел на службу через первый городок и неожиданно встретился с ГП, который вдвоем с женой занимал четырехкомнатную квартиру в одном из домов сталинской постройки. Квартиры в старых домах были предметом зависти: огромные комнаты, обширная кухня, коридоры, по которым можно было ездить на взрослом велосипеде, туалет площадью шесть квадратных метров и отдельная ванная размером три на четыре метра. Позже, став начальником НИИ-50, Геннадий Павлович и его заместители получат квартиры в Москве.

ГП знал меня в лицо, потому что Виктор Юрьевич Татарский мимолетно представил меня, когда просил о моем переводе. «Ну что, – весело спросил ГП, – Сиробаба пообещал Вам продвижение, и Вы остались в 35 отделе?» «Так точно, – в тон ему ответил я, – только с точностью до наоборот. Я просил меня перевести в отдел надежности, но он отказал». «А он мне сказал»… – Начал было ГП и замолчал. На этом мы расстались.

После обеда Яков Яковлевич Сиробаба вызвал меня к себе и сказал, что ГП приказал перевести меня в отдел надежности, хотя с его (Сиробабы) точки зрения я совершаю большую ошибку. Позже Констанденко рассказал мне, что ГП вызвал Сиробабу к себе и вышиб его из кабинета чуть ли не ногой под зад за то, что тот соврал ему, когда докладывал о моем вопросе.

Суть была не во мне, суть была в принципе: я тебя вытащил из провинции в Москву, а ты мне врешь!? Яков Яковлевич Сиробаба оказался прав и неправ. Я совершил большую ошибку, но не тем, что ушел из третьего управления. Теперь, набравшись жизненного опыта, я понимаю, что совершенно неправильно вел себя с ГП.

Он был тогда в лучшей поре своей жизни: молодой генерал с прекрасной перспективой. Он искал людей, которые поняли бы его устремления и помогли. В то же время он не знал и не хотел знать подчиненных. А я считал, что командиры, по крайней мере, выполняют требования уставов, обязывающих их изучать подчиненных и способствовать их росту.

Если бы описанная встреча произошла сейчас, я бы сказал ГП примерно следующее: «Товарищ генерал, прежде всего, я хочу передать Вам привет от Виктора Ивановича Кейса, на кафедре которого я учился в адъюнктуре. Переход в отдел надежности из отдела связи является для меня меньшим из двух зол. Я окончил академию Связи в 1959 году, но ни одного дня не работал по специальности. Я служил в Первом управлении на Южном полигоне и более семи лет был испытателем космических аппаратов. Как руководитель комплексного расчета я хорошо знаю конструкцию аппаратов, а как технический руководитель испытаний от министерства Обороны имею хорошие рабочие связи в промышленности на всех уровнях. Если я представляю интерес для Вас, я буду счастлив под Вашим руководством внести вклад в успехи Института».

И все! Скажи я это тогда, моя карьера была бы обеспечена на 200%. Ведь для ГП связи с промышленностью были важнее всего. Но я этого не сказал и был обречен на прозябание вдали от кормушки. С другой стороны, включение меня в «семью» ГП означало бы полный отказ от независимости. Поэтому не знаю, сумел бы я там удержаться, учитывая мой тяжелый характер. Ведь, как выяснилось позже, мы с ГП были антиподами по отношению к жизни.

Отдел надежности, в котором я продолжал службу, входил в состав четвертого управления (ракет-носителей). Возглавлял управление генерал-майор Иван Иванович Корнеев, еще один харьковчанин. Военный летчик в прошлом, он командовал четвертым факультетом в Харьковском училище, а затем ГП перетащил его в Москву. Он был приятным в общении интеллигентным человеком, склонным к шутке.

Начальником отдела надежности был молодой майор Виктор Юрьевич Татарский. Видеть майора на полковничьей должности было необычно. Когда Виктор Юрьевич однажды посетил закрытый зал в нашей столовой, его попытались оттуда выпереть матерые полковники из НИИ-4. Но начальнику отдела в этом зале питаться разрешали. Позже мне рассказал все тот же неистощимый на байки Олег Констанденко, что назначение Татарского на должность состоялось только потому, что в этот момент ушел в отставку доктор технических наук профессор Гай, начальник отдела НИИ-4.

Гурий Нестерович Гай считался хорошим специалистом в области надежности, но не мог быть назначен на должность начальника отдела – это была военная должность. Поэтому он предложил выход – назначить его начальником лаборатории (должность «со звездочкой», которую мог занять и гражданский), но начальником отдела сделать молодого офицера, во всем ему послушного. Так и сделали. Гурий Нестерович Гай фактически являлся начальником отдела до самой смерти.

Под его руководством Виктор Юрьевич Татарский пока набирался опыта и исправно получал очередные воинские звания. Фактическим начальником первой лаборатории был Юрий Львович Топеха.

Как рассказывал Г.Н. Гай, его вызвал однажды Андрей Илларионович Соколов и сказал: «Гурий, мы выдвигаем тебя на зам. начальника управления. Никому не говори об этом, ты знаешь наш народ». Каким-то образом о выдвижении стало известно, и тут же в отделе пропала одна страница из совершенно секретного документа. Как ни искали, найти не смогли.

Представление на выдвижение было отозвано, и пропажа тут же обнаружилась… в секретном чемодане одного из младших научных сотрудников отдела. Противно писать об этом, но обстановка подсиживания друг друга существовала и в НИИ-4, и в его Филиале.

Олег Констанденко попал в отдел надежности Филиала вместе с Татарским, Юрием Львовичем Топехой и Люцианом Станиславовичем Медушевским. Все они учились вместе в адъюнктуре НИИ-4. Научным руководителем у них был начальник отдела доктор технических наук полковник Андрей Червоный, уволенный из академии Дзержинского с должности начальника кафедры за любовь к женам подчиненных.

Увы, этот урок не послужил острасткой для женолюбца. И в НИИ-4 он был уличен в связи с женой подчиненного младшего научного сотрудника, строго наказан по партийной линии и ушел из армии и НИИ-4.

Борис Иванович Кузнеченков, занявший должность замполита НИИ-4 после отмены хрущевского решения о выборности партийных руководителей в войсках, проявил твердость при проведении расследования. Был наказан и секретарь партийного бюро Виктор Николаевич Дубинин, бывший тогда начальником лаборатории. Партийные органы рекомендовали не выдвигать Дубинина на должности, связанные с руководством личным составом. Это был стоп-сигнал для его карьеры, но происходил он из «хорошей» семьи и должен был просто ждать своего часа.

Говорили, что Андрей Червоный до конца настаивал на своей невиновности. И тогда Борис Иванович Кузнеченков подозвал его к сейфу и показал ему какую-то бумагу. После этого вина была признана на 100% с соответствующими партийно-дисциплинарными последствиями. Что было в этой бумаге, никто так и не узнал.

Андрей Червоный снискал страх и ненависть у части подчиненных, так как имел обыкновение устраивать внезапные проверки знания теории надежности, или летучки. Придя на работу, он усаживал в комнате офицеров отдела и давал им листки с задачами. Тут же проверял и выставлял оценки. Неизменную двойку получал В.Ю. Татарский, неизменную пятерку – Л.С. Медушевский, который, кроме военного образования закончил трехгодичные курсы при МГУ и получил диплом об окончании Университета по специальности «Прикладная математика». Так или иначе, все упомянутые выше закончили адъюнктуру и защитили диссертации, хотя и в разные сроки.

Заместителем начальника отдела был суетливый мужичок южнорусского типа подполковник Николай Георгиевич Литюк. Он оказался моим однокашником по академии Связи. Впрочем, это обстоятельство никак не отразилось на наших взаимоотношениях.

Тут надо сказать о различии между гражданскими и военными институтами. В гражданских институтах заместитель начальника отдела – ненаучная должность. Он помогает начальнику отдела, выполняя административные и канцелярские обязанности. В военных институтах ЗНО – такой же ученый, как и начальник отдела. Он получает задания по НИР и выполняет их, получает надбавки за ученую степень и звание и т.д. плюс выполняет все административно-хозяйственные функции.

Коля Литюк никаким научным сотрудником не был. Нет, он расписывался за получение задания и регулярно включал себя в число исполнителей при выпуске отчетов, но охотно «прощал» себе невыполнение плана, проверяя его сам у себя. Зато он был прирожденным и откровенным интриганом.

В 1970 году Гурий Нестерович Гай был одержим идеей создания системы обеспечения надежности ракетно-космической техники. Он хотел ее реализовать в виде совокупности государственных стандартов по процедурам статистической оценки, приемки и отбраковки образцов по результатам испытаний.

Такая система, будь она создана, помогла бы ликвидировать ведомственный разнобой. Полезность таких стандартов доказал опыт США. Проявляя недюжинные организаторские способности и энергию, Г.Н. Гай ездил с совещания на совещание, предлагая, убеждая и уговаривая военные институты и предприятия промышленности принять участие в этой огромной работе.

Принципиальная трудность практической реализации статистических процедур заключалась в отсутствии необходимого объема информации. Эту трудность так и не удалось преодолеть до конца. В конце концов был определен и согласован обширный перечень стандартов, подлежащих разработке.

Плохо было только одно – большинство стандартов должен был разрабатывать наш Филиал, не имевший для этого никаких возможностей. Сработал старый принцип советской системы: ты предложил – ты и делай.

Пройдет всего около двух лет, умрет от сердечного приступа Гурий Нестерович, Царство ему Небесное, и официально заступивший на его место Юрий Львович Топеха начнет давать задний ход. Теперь уже речь пойдет о сокращении числа стандартов. Но тут, как в банде: за вход – рупь, за выход – два. Трудно было добиться включения в государственный план стандартизации, гораздо труднее – быть из него исключенным.

Я начал службу в первой лаборатории, но моей квалификации явно не хватало, чтобы самостоятельно разрабатывать стандарты в области надежности. Мне еще только предстояло найти свое место.

Без работы мне, однако, сидеть не пришлось. В плановом хозяйстве времени на обучение на рабочем месте не давали: хоть яловая, а телись! Поэтому мне тут же определили для исполнения соисполнительские темы в интересах второго и третьего управлений.

Ответственным исполнителем темы во втором управлении на этот раз был Владимир Берсенев – ветеран Семипалатинского полигона, который видел результаты применения ядерного оружия собственными глазами. Взглянув на мой материал, он присвистнул и сказал: «Теперь я понимаю, почему ты перешел в отдел надежности». Мои математические изыски его не впечатлили: он-то знал, как дотла выгорают электронные устройства под влиянием электронномагнитного импульса близкого ядерного взрыва.

Тем не менее, как практики, хотя и в разных областях, мы нашли общий язык и даже подружились. Володе было невыносимо трудно в Институте; здесь требовалось не конкретное знание, а умение угадать точку зрения командования, а делать это он не умел и не хотел.

Вместе с третьим управлением я начал работать в теме «Корунд». В рамках этой темы Институт разрабатывал систему управления комплекса спутниковой связи в интересах Ракетных войск.

Промышленность отказалась заниматься этим куском, и отдел Института под руководством Эдуарда Сергеевича Болотова создавал контур автоматизированного управления (КАУ) с нуля.

Э.С. Болотов был мне знаком еще с полигона: именно его усилиями в Тюра-Таме был создан и функционировал первый, еще любительский, телецентр.

Научным руководителем темы был заместитель начальника Института по науке генерал-майор Иван Васильевич Мещеряков.

Моя политика оказалась правильной. Чтобы прекратить поток писем из Училища, мне в конце года дали однокомнатную квартиру. Конечно, этого мало, но жить где-то надо было.

Квартира находилась в новом доме, дорога до службы пешком занимала минут десять. Украшал квартиру относительно большой балкон, на котором мы летом спали.

Для получения этой квартиры пришлось привезти из Харькова справку о сдаче старого жилья. Оформив проездные документы до Сочи, я заехал в Харьков и узнал, что приятель, которому я доверил приглядывать за квартирой, благополучно сдавал ее жильцам, которые в благодарность частично раскрали мою библиотеку, взломав двери в кладовку.

Пока я ремонтировал поломку, пока оформил документы, пока отправил в Москву старую мебель, от отпуска остались рожки да ножки.

Я сел в поезд, прибыл в Сочи и отметил отпускной в комендатуре. Дело было ночью, а уезжать предстояло вечером следующего дня.

Я вышел на берег моря, разделся догола и искупался в полной темноте. Вода была ледяная, я выскочил на берег через минуту, оделся и пошел, куда глаза глядят.

Утро примирило меня с всесоюзной здравницей. Погода стояла солнечная и теплая, над морем поднимался легкий туман, рыбаки ловили рыбу с пирсов. Было непривычно видеть пустые улицы и кафе без очередей. Вечером я отправился на вокзал и помчался обратно в Москву.

Далее

В начало